Субмарины неба

Идея написать рассказ про военных аэронавтов Первой Мировой появилась у меня уже давно. Хотя сейчас и наблюдается определенный ренессанс интереса к тематике и стилистике Великой Войны 1914-1918, вопрос управляемого воздухоплавания в ней обычно ограничивается только лишь действиями германских цеппелинов. В литературе же, дирижабли если и появляются, то, обычно, как увешанные броней и орудиями "летающие дредноуты" стимпанка — что крайне далеко от истины.

Поэтому… "Субмарины неба")

Рейтинг: NC-17, т.е. 18+.
Жанр: Альтернативная история
Предупреждение: В тексте присутствуют упоминания сексуальных, в том числе гомосексуальных отношений. Да, это Франция) Не нравится — я полностью признаю ваше полное и абсолютное право не читать. 🙂

————————————————————————

…На закате, когда прощальные лучи клонящегося к горизонту Солнца багровыми тонами расписали острые вершины Альп, “Куражье” осторожно выбрался из своего ангара. Легкий вечерний бриз, прилетевший со стороны моря, плавно покачивал его громадное, наполненное водородом тело, протянувшееся на сто двадцать метров от округлого носа и до увенчанной треугольным оперением кормы. Двести солдат причальной команды удерживали упрямо рвущийся вверх корабль у земли, пока вся его команда – девять аэронавтов в плотном меховом обмундировании – выстроилась у передней кабины.

Вернее, восемь. Девятый, помощник моториста Франсуа Росси, только сейчас, запыхавшись, занял свое место в строю.

— Тебя только за смертью посылать! – раздраженным шепотом приветствовал его моторист 1-го класса Морис Девалье. Высокий, худощавый механик мрачно воззрился на опоздавшего, — Где тебя черти носят? Не слышал – построение?!

— Что, малыш, — ехидно подмигнул навигатор Лежер Дюран, — день прошел с, хм, пользой? И как там эту “пользу” зовут, а?…

Франсуа смущенно подтянул воротник, пытаясь спрятать пылающие щеки, и багровый засос на шее, явно оставленный отнюдь не нежными девичьими устами. Дюран “понимающе” хмыкнул, его тонкие губы чуть подрагивали в безуспешных попытках сдержать усмешку.

От дальнейшего позора Франсуа в последний момент спас стрекот автомобиля. Небольшой, изрядно запыленный “Ситроэн”, сверкнув фарами, прокатился по летному полю, и, скрипнув тормозами, замер в полусотне метров от громады дирижабля. Мотор, рыкнув последний раз, стих. Хлопнула дверь, и высокий, худощавый офицер в плотно запахнутом пальто, неловко выбрался из тесного салона.

— Смир-р-на! – оглушительно рыкнул капитан Фабиан. Аэронавты замерли, вытянувшись по струнке. Поправив высокую фуражку и тщательно отряхнув дорожную пыль с длинного плаща, полковник Николя Вильбау выпрямился и оценивающе окинул взглядом замерший экипаж.

— Вольно, — негромко скомандовал он. Аэронавты чуть расслабились, но все же продолжили стоять навытяжку. На всякий случай.

— Как вы уже знаете, господа, — начал без предисловий полковник, на мгновение покосившись на массивный корпус воздушного корабля, — восемь дней назад, наша армия развернула решающее наступление, с целью окончательно вытеснить итальянцев из альпийских предгорий. Пока что нам сопутствует успех: итальянский фронт прорван, и их силы отступают в беспорядке. Однако исход кампании все еще не решен.

— Итальянцы, — все тем же негромким, монотонным голосом продолжил он после короткой паузы, — подтягивают сейчас к Турину все резервы, которые только могут наскрести. По данным разведки, они также обратились к своим германским и австрийским союзникам за помощью, и австрийское командование уже согласилось перенаправить в Северную Италию четыре дивизии с русского фронта. Их прибытие может… осложнить наше положение, поэтому на воздухоплавательные части Aeronautique Militaire возлагается задача, в свою очередь, осложнить положение им.

Экипаж вообще, и Франсуа в частности, слушали с почтительным вниманием, хотя речь полковника едва ли содержала что-либо, прежде им неизвестное. “La offensive Grande” Огустина Жерара не так чтобы совсем уж стало секретом полишинеля, но то, что Франция готовит решающее наступление на итальянском фронте, давно уже было ясно всем.

Кроме, разве что, самих итальянцев.

С того дня, когда покушение в Сербии положило начало этой немыслимо затянувшейся войне, Италия оставалась постоянной головной болью для Третьей Французской Республики. Еще с прошлого столетия, Италия была связана союзным договором с Германией и Австро-Венгрией, и власть предержащие Итальянского Королевства никогда не скрывали своей бесконечной зависти в отношении средиземноморского могущества и обширных колониальных владений Франции. И хотя в начале войны существовала определенная надежда, что давние противоречия с Австро-Венгрией и страх перед могуществом британского флота удержат Италию в стороне, убедительная победа немцев в морской битве при Скарборо, в декабре 1914, поставила на всех надеждах жирный – тевтонский — крест.

— …Вашей основной целью станут железнодорожные узлы к юго-востоку от Турина, — полковник коротко кивнул в сторону альпийских склонов, — Главный поток итальянских подкреплений и припасов движется через Алессандрию, Тортону и Пьяченцу, — эти названия тоже повторяли на брифингах столько раз, что Франсуа, пожалуй, мог бы показать их на карте с завязанными глазами.

— Любой ущерб, любая помеха нормальному движению через эти пункты означают несколько тысяч макаронников, которые не попадут вовремя на фронт, и несколько тысяч снарядов, которые не полетят в наших парней.

Это Франсуа понимал прекрасно. Воздушные рейды – самое новое средство ведения войны, порожденное двадцатым столетием — редко когда непосредственно причиняли большие разрушения. Даже самые крупные из существующих дирижаблей (не говоря уж о так называемых "тяжелых" аэропланах-бомбардировщиках) не могли нести больше нескольких десятков бомб. Но косвенный урон более чем оправдывал себя. Воздушные тревоги, реальные и ложные, вмешивались в ритм жизни вражеского тыла; затемнения и эвакуации нарушали работу фабрик и заводов, мешали нормальному движению транспорта. Сотни орудий, прожекторных установок и тысячи подготовленных артиллеристов срывались с фронта исключительно ради того, чтобы, бессмысленно целясь в небо, вселять зыбкое чувство защищенности в сердца жителей городов.

И это вполне оправдывало затраты и риски на поддержание небольшого флота воздушных кораблей. Во всяком случае, с точки зрения самих аэронавтов.

— …не ожидают, скорее всего, — продолжал, тем временем, полковник Вильбау, — Флотские авиаторы позавчера неплохо отработали по побережью и Риму, прибавив к древним руинам несколько более новых. Итальянцы, скорее всего, будут вновь ждать визита от парней де Вилларда, а не от нас. Кроме того, по словам разведки, макаронники отзывают зенитные батареи на фронт, пытаясь восполнить потери артиллерии. Это все. Вопросы, господа?

— Никаких, mon colonel! – окинув вопросительным взглядом свою команду, отозвался капитан.

— В таком случае, приступить к выполнению, господа. И, — полковник чуть усмехнулся, поправив фуражку, — Попутного ветра и чистого неба, парни!

— Так точно, mon colonel! — отсалютовав, капитан Фабиан развернулся к остальным аэронавтам, — Экипаж, по местам! Готовность к взлету через десять минут, — и первым ухватился за ступеньку лестницы, свисающей из носовой кабины.

Построенный заводами "Астра-Торрес", AT-18 "Куражье" был дирижаблем полужесткой схемы. Единственной по-настоящему жесткой частью его конструкции была треугольная ферменная балка, протянувшаяся на всю длину вдоль киля воздушного корабля. Именно она придавала ему продольную прочность, недостижимую для мягких дирижаблей – едва ли более чем просто надутых водородом аэростатов с мотором — и именно к ней крепились обе кабины экипажа, обшивка корабля и наполненные водородом баллонеты в ней.

Полный объем "Куражье" составлял двадцать две тысячи кубических метров несущего газа. Не слишком уже много по меркам третьего года войны, но все еще достаточно впечатляюще. Почти не уступая размерами германским цеппелинам, французский корабль все же не имел их впечатляющей продольной прочности — но не имел также и их тяжелого сплошного каркаса, и его полезная нагрузка была гораздо больше. Сейчас, снаряженный бомбами, горючим, балластом и всем необходимым для тысячекилометрового ночного рейда, он нетерпеливо натягивал привязные канаты, словно боевой жеребец… нет, все же скорее, боевой дельфин, несущий на себе спартанского воина, упрямо рвущийся в атаку.

Франсуа оказался у трапа третьим, но пришлось уступить очередь старшинству, пропуская вперед Девалье. Все еще недовольно зыркая на своего помощника, моторист с нарочито нейтральным выражением лица вскарабкался в гондолу. Франсуа сделал попытку проскочить за ним, но на этот раз Дюран оказался быстрее, со смешком ухватившись за ступеньку перед тем, как на ней сомкнулись пальцы юноши. Фыркнув что-то вроде “c’est la vie”, жилистый, гибкий штурман легко вскарабкался – скорее, взбежал – по лестнице, и Росси ничего не оставалось, как последовать за ним.

Несмотря на впечатляющие размеры "Куражье", обе его кабины экипажа были довольно-таки тесными. Солидную часть места в передней занимал мотор — трехсотсильный "Салмсон", модель 2A9, сверкающий отполированными головками восемнадцати цилиндров. Две пары приводных ремней тянулись от вала двигателя к огромным пропеллерам, закрепленным на выносных кронштейнах по бокам гондолы.

Перед моторным отсеком, отделенная от него лишь тонкой фанерной перегородкой, располагалась рубка управления, по совместительству также являвшаяся радиоцентром и штурманской. Радист Анри Рожье уже сидел на своем привычном месте, нацепив на голову дугу микрофона и, казалось, полностью отрешившись от окружающего мира.

Морис уже двигался вокруг мотора в привычном, отработанном до мелочей ритме, проверяя контакты запальных свечей, открывая крышки масленок и тщательно изучая топливные шланги. Франсуа, привычно подхватив со стеллажа помятую жестяную лейку-масленку, присоединился к нему. Вдвоем, они быстро убедились в идеальной исправности двигателя: не то, чтобы в этом были какие-то особые сомнения (двигатель полностью перебрали и несколько раз проверили еще в ангаре), но в воздухе предосторожность никогда не бывала лишней.

Приготовления не заняли много времени. Дирижабль проверяли и перепроверяли все последние сутки, сначала механики аэродрома, затем его команда, и последняя проверка была уже почти формальностью. Спустя несколько минут, капитан Фабиан выслушал по переговорной трубе последний доклад из кормовой гондолы, окинул взглядом стоявших на своих постах аэронавтов и прочистил горло.

— Полная готовность! – провозгласил он, — Месье Жени, каков корабль?

— Чуть легковат, по-моему, — отозвался рулевой, пробуя штурвал и тяги, ведущие к клапанам выпуска газа и сброса водяного балласта, — Тянет канаты, но не больше чем на полсотни килограмм. Сойдет.

— Значит, сойдет, — решил капитан. Еще раз окинув взглядом кабину, он наклонился к переговорной трубе и громко возгласил: — Полная готовность к взлету! — затем, перегнувшись через боковое ограждение, сложил руки рупором, и прокричал причальной команде:- Отдать кормовые швартовы!

Повинуясь приказу капитана, половина солдат отпустили свои канаты, высвобождая огромный хвост корабля. Палуба под ногами качнулась, чуть наклонившись вперед; легкий вечерний бриз развернул "Куражье" словно гигантский флюгер, плавно выписав дугу вокруг носового крепления.

— Моторы – холостой ход.

Ухватившись внезапно вспотевшими ладонями за приводную рукоять, Франсуа рывком крутанул ее, проворачивая массивный вал мотора. Сухо затрещало магнето; Морис перекинул рубильник, послав живительную искру в головки цилиндров. Мотор лениво кашлянул пару раз, но никакого желания завестись не проявил. Стиснув зубы — и почему-то, вновь покраснев — Франсуа с силой крутанул рукоятку снова.

С утробным рокотом, могучий "Салмсон" 2A9 пробудился к жизни, рыча, стрекоча, и яростно выплевывая густые облачка горячего сизого дыма. Заработали потолочные вентиляторы, вытягивая дым и гарь в ведущие наружу патрубки выхлопных труб. Пол под ногами мелко завибрировал; восемнадцать цилиндров “Салмсона”, двумя блоками расположенные вокруг его вала, яростно стрекотали в унисон, под аккомпанемент бодрого журчания воды в жидкостном радиаторе. Привычный запах бензинового дыма, горячего металла, нагретого масла заставил Франсуа привычно же чихнуть, смущенно прижав перчатку к носу.

— Отдать носовые. Малый вперед.

Последние канаты упали, и освобожденный “Куражье” словно ожил, выровняв нос и плавно, лениво качнувшись с боку на бок. Звякнул машинный телеграф; Морис включил передачу. Лопасти передних винтов пришли в движение, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее…

Протяжный гул рассекаемого винтами воздуха сплелся воедино со стрекотом мотора и негромким поскрипыванием балок и тросов в огромном корпусе над головами. Плавный дрейф воздушного корабля прервался; затем сменился целеустремленным, управляемым движением вперед, (составляющим, в общем-то, саму сущность идеи дирижабля) когда задняя пара пропеллеров на кормовой гондоле тоже включилась в работу.

— Рули на подъем. Сбросить удерживающий балласт.

Звонко лязгнули раскрывшиеся клапаны, и с оглушительным рокотом двести литров водного балласта водопадом хлынули из-под киля корабля. Поле аэродрома, поблекшие от дождей крыши ангаров за иллюминатором словно провалились вниз; ставший легче на две сотни килограмм, “Куражье”, с трудно представимой для его громады стремительностью, взмыл в вышину. Стрелка альтиметра на передней стенке кабины рывком прыгнула сразу на десяток делений, наконец, замедлив бег у цифры "250".

Жени плавно потянул на себя штурвал, одновременно проворачивая его вправо. Палуба под ногами снова наклонилась, на этот раз — назад и чуть вправо, когда хвостовые рули корабля отреагировали на движение штурвала. Приподняв массивный, закругленный нос, "Куражье" продолжал подниматься; теперь уже не за счет избытка подъемной силы газа в огромном теле, но, подобно аэроплану, за счет работы моторов и аэродинамической силы, поставленных на подъем рулей. Стрелка альтиметра уже не столь быстро, но все же ползла вверх, миновав цифру “300”.

Улучив минутку, Франсуа выглянул в приоткрытый иллюминатор. Встречный ветер за бортом мгновенно взъерошил его короткие, постриженные по уставу, но все равно непокорные волосы. Франсуа не обратил на ветер внимания, глядя вниз, на зеленое поле аэродрома и человечков-муравьев на нем. Под килем дирижабля неторопливо проплывали крошечные с высоты коробочки домов, ровные линии зеленеющих виноградников. Чуть в стороне виднелись шпили церквей и пламенеющие в лучах заката черепичные крыши маленького южного городка с напевным прованским названием.

Франсуа смотрел на проплывающий под ним мир, но мысли его витали далеко.

Это был, разумеется, далеко не первый раз, когда он поднимался в воздух, и даже не первый раз на "Куражье". Но то прежде были учебные или практические полеты — и даже когда в них возникали рискованные ситуации (а жизнь аэронавта была неотделима от риска), причиной их всегда были природные явления, или капризы сложной, нуждающейся в постоянном внимании техники. Случайности, лишенные злой воли.

Сейчас же, он участвовал в настоящем воздушном рейде, против настоящего неприятеля. Неприятеля, который приложит все усилия — разумные, целенаправленные усилия — чтобы Франсуа не пережил этот вылет.

От этой мысли по спине Франсуа пробежал неприятный, стыдливый холодок. Совершенно не подобающий верному сыну великой Французской Республики. Война (которая, как все поначалу ожидали, завершится за пять месяцев) шла уже третий год; Франция, и ее союзники в России и Великобритании сражались за собственное выживание. Участь Бельгии наглядно продемонстрировала каждому здравомыслящему французу, что их всех ждет, если кровожадные полчища безумного кайзера Вильгельма не будут остановлены.

Но какова была лично его роль во всем происходящем?

От него зависело немногое. Что именно, Франсуа пока что представлял себе лишь относительно, но он был практически уверен, что является лишь небольшим, заменимым, винтиком в хорошо отлаженном механизме экипажа “Куражье” – точно также как сам дирижабль, являлся лишь небольшим винтиком в огромной, с трудом поддающейся воображению, машине французской армии. В мечтах своих, Франсуа, конечно же, предпочитал видеть себя юным патриотом в сверкающих доспехах, но он смотрел на мир достаточно трезво, чтобы понимать: эта война будет выиграна не личной храбростью отдельных героев, но упорным, целеустремленным упрямством миллионов людей на фронте и в тылу. И понимание это отнюдь не помогало примирится с тем, что каждый "небольшой заменимый винтик" вполне может умереть в любой момент этой войны.

Может быть, даже сегодня.

Выразительное “Хм!” со стороны Мориса ясно дало понять, что время для созерцаний и размышлений прошло. Бросив еще один, прощальный, взгляд на быстро удаляющееся летное поле, Франсуа вернулся к работе. Показалось ли ему, или же, в самом деле, он увидел едва различимую одинокую фигурку на дороге у ворот аэродрома?..

————-

— …Ничего не получается! – с совершенно несвойственным ему раздражением в обычно монотонном голосе, Анри Рожье сорвал с головы дугу наушников и нервно пригладил короткие серые волосы.

— Ничего не выходит, — устало повторил он, — Помехи. Сплошной треск на навигационных частотах.

Аэронавты в передней кабине дирижабля обменялись вопросительными — и, чего уж таить, по крайней мере, слегка встревоженными взглядами. Последние полчаса они с нарастающим нетерпением следили за попытками Рожье установить их местоположение, и очередная неудача неизбежно вела к еще большему беспокойству.

"Куражье" висел среди непроницаемой черноты безлунной ночи, словно погруженный в сферу из жидкой мглы. За иллюминаторами кабины не просматривалось ничего, кроме бесконечных километров пустого и темного воздушного пространства. Сверху — там, где их не заслонял массивный корпус дирижабля — монотонность темноты нарушали яркие искорки звезд; внизу, хорошенько приглядевшись, можно было различить смутные очертания земли под килем корабля. Но все это было слишком призрачно, чересчур нечетко, чтобы исчерпывающе ответить на главный вопрос, тревоживший сейчас всех без исключения аэронавтов: где именно они находятся?

— Анри, мне нужны эти засечки, — озвучил проблему Дюран, сидевший у стола с картой. Отложив линейку и циркуль, навигатор с трудно передаваемым выражением уставился на результат своих трудов, — Пока что, все, что я могу сказать — мы где-то в районе… Италии. Последней меткой, которую удалось опознать, было побережье, и это было два часа назад.

— Я знаю, знаю, — со вздохом отозвался радист. Вновь повернувшись к радиостанции, он еще раз придирчиво проверил контакты на батарее конденсаторов, — Но в эфире слишком много треска. Я слышу сам навигационный сигнал, но минимум и максимум теряются в шуме, — обернувшись к мотористам, смотревшим через открытую дверь, он с некоторой неуверенностью в голосе произнес, — Может, выключить мотор?…

Франсуа вопросительно покосился на Мориса. Старший механик пожал плечами, и Франсуа, перекрыв подачу топлива, отключил магнето. Издав прощальный, затихающий треск, двигатель смолк. В кабине, впервые за все время воздушного пути, воцарилась тишина, нарушаемая лишь журчанием воды в патрубках радиатора и негромким поскрипыванием каркаса воздушного корабля над головой.

В наступившей тишине, Анри Рожье вновь нацепил на голову неуклюжую дугу наушников. Протянув руку, он перекинул тумблер приемника в положение "ВКЛ", дождался, пока засветится лампочка-индикатор, и, сомкнув тонкие бледные пальцы на рукояти настройки, плавными, еле заметными движениями начал прокручивать ее вправо, затем, видимо, уловив что-то в вечно неспокойном эфире — влево. Взгляд радиста словно остекленел, прикованный к деловито отсчитывающей секунды стрелке часов на навигационной панели.

Радионавигация была одним из недавних изобретений в стремительно развивающейся беспроволочной связи. С тех пор, как стало ясно, что прием сигнала зависит также и от формы и от взаимного расположения антенн, поиски способа определять направление от приемника на передатчик не прекращались — но лишь с началом войны, в них все же был достигнут значимый прогресс. Франсуа не был профессиональным радистом, но он интересовался новинками науки и техники (да и в самом деле, мог ли существовать такой механик, который не интересовался бы ими?) и разбирался в тонкостях радиотехники достаточно, чтобы ясно представлять суть задачи.

Для того чтобы воздушные корабли находили дорогу в ночном небе, Aeronautique Militaire построила сеть наземных навигационных станций, протянувшуюся от Ла-Манша и до Средиземного Моря. На каждой из них, расставленные по кругу антенны последовательно подключались к передатчику, с равными промежутками посылая в эфир идентификационный сигнал станции. Цикл повторялся каждую минуту, строго по хронометру, синхронизированному с часами на борту воздушных кораблей. Сильнейший сигнал принимался от антенны, направленной точно в сторону дирижабля, и, зная точно, в какой момент какая именно антенна пересылает этот сигнал, экипаж корабля мог получить точный вектор на навигационную станцию.

И, по двум таким засечкам, триангулировать собственное положение.

Морис поймал себя на том, что затаил дыхание, пока Анри, плавно прокручивая рукоятки, настраивал свой аппарат на нужную волну. Ему предстояла нелегкая работа; выделить на слух самый громкий, самый сильный из последовательных сигналов — соответствующий именно той антенне, которая сейчас смотрела в направлении дирижабля. В принципе, возможностей бортовой радиостанции "Куражье" более чем хватало, чтобы услышать навигационный сигнал за триста километров, но…

— Тулон, два-тридцать, — не отрывая взгляда от циферблата часов, внезапно произнес Рожье.
Вновь схватив линейку и угломер, Дюран склонился над разложенной на столе картой. Уткнув острие карандаша в точку, отмечавшую на листе положение навигационной станции Ла Гард под Тулоном, он провел луч строго на север, затем отмерил угол в сто шестьдесят пять градусов и прочертил второй луч — на восток, сквозь Северную Италию.

— Есть одна! — ликующим полушепотом (полушепотом?) возгласил он.

Рожье не удостоил его ответом. Вновь взявшись за рукояти настройки, он сменил частоту и принялся за долгий, утомительный процесс поиска в эфире второй станции.

— Гренобль, четыре-тридцать, — наконец, произнес он. Дюран, коротко кивнув, вновь заработал карандашом. Отметив Гренобль, он повторил всю процедуру, на этот раз, направив второй луч на юго-восток.

— Есть, — подняв глаза от карты, наконец, произнес он. Выпрямившись, навигатор помассировал затекшую поясницу, — Есть позиция.

— Насколько точно? — пожелал знать капитан.

— Недостаточно, — с оттенком недовольства в голосе хмыкнул Дюран. Взяв циркуль, он тщательно вычертил окружность вокруг точки пересечения двух лучей, — Мы где-то возле Ницца-Монферрано, в пределах десяти-пятнадцати миль, но радионавигация на таком удалении от станций не дает более точной позиции. И, как назло, чертовы макаронники, после наших ночных рейдов, так утомились стирать панталоны поутру, что ввели на редкость надежное затемнение…

Лицо Фабиана де Ври отражало живейшее недовольство этим фактом, но едва ли в силах капитана было изменить обстановку. Жители
прифронтовых районов — по обе стороны фронта — быстро приучились не оставлять по ночам огней, способных послужить ориентиром воздушному противнику.

— Каковы предложения? — поинтересовался он. Дюран лишь хмыкнул в ответ, задумчиво созерцая карту.

— Я бы сказал, надо двигаться на северо-восток, — наконец, решил он, — Да, лететь наобум над враждебной территорией — идея не лучшая, но так мы непременно зацепим либо русло Танаро, либо линию Алессандрия-Турин, — он ткнул карандашом в извилистую полоску реки на карте, и затем в плавную дугу железной дороги. — И то и другое мы даже при затемнении различить сможем, и оттуда уже сориентироваться будет проще – пойдем по реке или вдоль рельсов до ближайшей распознаваемой точки.

— Годится, — после недолгого кивнул капитан, — Господа? Выполнять.

Притихшая прежде кабина снова наполнилась привычным шумом: стуком сапог по планкам, звуками голосов, гневным рокотом пробуждающегося двигателя. Франсуа раскрутил и запустил мотор. Раскатистый треск “Салмсона” вновь наполнил тесное пространство гондолы, заставляя чуть вибрировать стены и пол под ногами. С новыми силами, словно воспрянув ото сна, “Куражье” устремился вперед, торопясь наверстать упущенное время.

Последующий час прошел в медленно, но неуклонно нарастающем напряжении. Дирижабль двигался над темной, безликой землей, временами то приподнимая, то опуская нос: к колебаниям температуры и влажности воздуха дирижабли были чувствительны куда более аэропланов, и Жени, работая рулями, вновь и вновь удерживал корабль на нужной высоте.

Для Франсуа большая часть этого часа прошла в тяжелой борьбе с внезапно закапризничавшей системой зажигания под яростную ругань закопавшегося в недра магнето Девалье. Неисправность была вполне рутинной — ничего большего, чем просто сбой техники — но в обстановке воздушной войны, любая задержка могла иметь критическое значение. Воздушные рейды требовали точного следования графику; если рассвет заставал дирижабль над территорией противника — и утреннее небо не было затянуто спасительными облаками — судьба корабля была незавидна…

— Мы где-то рядом, — наконец, проговорил Дюран, уставившись за иллюминатор, — Совсем-совсем рядом. Теперь главное, не проскочить. Капитан?…

— Всему резервному экипажу — на наблюдательные позиции! – откинув крышку переговорной трубы, приказал капитан, — Искать ориентиры. Что угодно, что можно опознать на земле!

Франсуа, относившийся как раз к "резервному" экипажу дирижабля, поспешно натянул меховые перчатки и распахнул ближайший иллюминатор.

Пронизывающий холод высот обжег щеки юноши. После относительно теплой кабины, нагреваемой проходящими вдоль стенок выхлопными трубами и патрубками двигательного радиатора, воздух за иллюминатором был подобен прыжку из нагретой турецкой бани прямо в ледяную воду зимнего озера. Глаза мгновенно заслезились; мысленно кляня собственную оплошность, Франсуа неуклюже протер лицо тыльной стороной рукавицы и поспешно надвинул защитные очки.

Перед ним раскинулось непроницаемое море чернильной мглы. Франсуа поморгал, протер стекла очков; видимость лучше не стала. Все, что он видел, была чернота впереди, чернота внизу, чернота по обе стороны и чернота сверху — чуть нарушаемая яркими искорками звезд.
По мере того, как глаза его привыкали к темноте, юноша начал, постепенно, угадывать во тьме смутные очертания местности внизу. Призрачные, расплывчатые силуэты холмов, еле заметные тени леса, темные силуэты, могущие быть очертаниями полей, проплывали под идущим на высоте в тысячу пятьсот метров кораблем. Ничего, увы, что могло бы послужить задаче ориентирования в ночном небе над Италией.

Или?…

— Вижу… — пробормотал он, вглядываясь во мрак. Нет, ему не померещилось: в одном направлении, тьма действительно была чуть менее плотной, — Свет… вижу свет на северо-востоке!

— Где? — довольно бесцеремонно отпихнув моториста в сторону, Дюран высунулся в иллюминатор, стянул на лоб очки и приставил к глазам бинокль, — Ничего не… а, нет, пардон. Что-то светится на горизонте.

— Река, — вдруг произнес Рожье, выглядывавший в иллюминатор противоположного борта, — Вижу реку.

Дюран немедленно перебежал на другую сторону гондолы. К вящему неудовольствию Франсуа, навигатор не стал отпихивать радиста, а дождался, пока тот освободит иллюминатор.

— Да… да, река, — наконец, заключил Дюран. Еще минуту понаблюдав, он бросился к столу с картой, — Танаро, готов клясться чем угодно! Жени, лево руля! Иди вдоль русла.

Рулевой развернул дирижабль, направив огромную машину вдоль узкой извилистой ленты, слабо поблескивающей в свете звезд. Теперь они двигались почти точно на северо-восток, и свечение на горизонте, привлекшее внимание Франсуа, теперь уже можно было различить без малейшего труда.
— Да, это Алессандрия, — решил капитан, — Хорошая работа, парни!

Четверть часа спустя, они уже парили над пригородами. Под килем дирижабля медленно проплывали затененные, но вполне различимые очертания улиц, некоторые окна и фонари открыто отбрасывали яркие пятна света. Франсуа с трудом мог поверить своим глазам: итальянцы пренебрегли светомаскировкой! Они совершенно не ожидали налета!

Расхожей шуткой в среде аэронавтов было, что итальянец напуган уже достаточно, чтобы не зажигать свечу, когда крадется ночью трахать чужую жену — но все еще недостаточно, чтобы остаться дома и трахать свою. Жители Алесссандрии, похоже, были или очень храбры, или почти поголовно неудачно женаты.

— Джекпот! – хищно оскалившись, щелкнул пальцами Дюран.

Капитан, рулевой и явившийся из кормовой гондолы бомбардир склонились над торопливо расстеленной по столу картой Алессандрии, выбирая цели для атаки. Правила воздушной войны запрещали намеренно сбрасывать бомбы на мирное население. Разумеется, все прекрасно понимали, что поручиться, куда именно попадет сброшенный с двух километров снаряд, не может никто — но разработанные генеральным штабом правила недвусмысленно устанавливали, что целью атаки может быть только военный, или промышленный объект, имеющий военное значение. Aeronautique Militarie твердо придерживалась этого принципа, и даже немецкие аэронавты, надо отдать им должное, при всей своей гуннской кровожадности, похоже, следовали этим же путем.

К тому же, никто не хотел тратить драгоценный бомбовый груз впустую.

Бомбовая нагрузка "Куражье" в этом вылете составляла две с небольшим тонны, равномерно закрепленные между гондолами на килевой балке корабля. Почти половину ее занимали четыре тяжелых, 250-килограммовых фугаса — новейшее оружие Aeronautique Militarie, созданное как ответ на тяжелые снаряды немецких цеппелинов. Остальная нагрузка была поделена между стандартными стокилограммовыми фугасами, легкими зажигалками и осветительными бомбами-вспышками.
Всего этого арсенала было вполне достаточно, чтобы сравнять с землей несколько городских кварталов, но Франсуа прекрасно знал, как мало "целых две тонны" взрывчатки значат в современной войне. Линкор-дредноут, один из тысячетонных стальных исполинов адмирала де Вилларда, мог швырнуть втрое больший вес одним-единственным залпом своих могучих орудий. Ключевым преимуществом воздушных кораблей было то, что они могли доставить эту — пускай и скромную — нагрузку туда, куда не доставали орудия кораблей морских, и куда армии пришлось бы добираться с боями долгие месяцы. Если не годы.

— Мы пройдем над городом с юго-юго-запада, — решил капитан, — Атакуем склады у реки — вот здесь — и затем выйдем на железнодорожную станцию. Она хорошо освещена, так что проблем с ней не будет. Сбросим на нее наш главный калибр, затем резко отвернем… сюда, и дадим полный газ.

— Выглядит хорошо, — кивнул бомбардир, изучая намеченный маршрут. Какая будет высота?
— Сколько нужно?

— Желательно меньше трех тысяч метров. Две, пожалуй, идеально. Эти новые прицелы хороши, правда хороши, но бомбы сильно крутит в падении. И если хотите, чтобы бомбы падали с приемлемым отклонением, то я бы посоветовал и скорость не более сорока километров в час.

— Отлично, — утвердительно кивнул Фабиан, — В таком случае, начинаем. По местам, господа. Боевая тревога!…

Под звон сигнала боевой тревоги, аэронавты разбежались по своим постам. Морис и Франсуа еще раз проверили мотор, тщательно осмотрев каждый контакт и каждый патрубок. Забарахливший в полете двигатель был проблемой; отказавший во время боевого захода мотор мог легко стать
катастрофой. Основным оружием дирижаблей были внезапность и страх (Франсуа хотелось добавить к этому еще и “безжалостную эффективность”, но, к сожалению, в этом воздушные рейды все еще оставляли желать лучшего), способность подкрасться, атаковать, и быстро уйти от возмездия. Величественно развернувшись в воздухе, “Куражье” двинулся к своей цели.

— Какая сейчас высота? — потребовал капитан.

— Две тысячи двести метров.

— Опустить до тысячи восьмисот.

На огромном хребте дирижабля распахнулись клапаны. Вытекающий водород беззвучно заструился из оболочки, и "Куражье", чуть наклонив закругленный нос, плавно пошел вниз.

— Сбавить ход до половины.

Звякнул машинный телеграф, и огромные винты корабля замедлили вращение. Скорость упала; теперь "Куражье' двигался немногим быстрее городского автобуса. Жени крутанул штурвал, и воздушный корабль, плавно пройдя над изгибом реки, оказался над городом. Тонкая нить железной дороги убегала вперед к станции; рассыпая искры, небольшой маневренный локомотив тащил цепочку платформ вдоль сплошного массива складов и пакгаузов, протянувшихся по берегу. Здесь огней было меньше, чем в жилых кварталах, но все же затемнение и в этой части Алессандрии было далеко от убедительного.

Неслышной тенью, "Куражье" подбирался к цели, словно субмарина, осторожно пробирающаяся через минные поля и патрули, чтобы торпедировать корабль во вражеской гавани. В голове Франсуа мелькнуло, что аналогия с субмариной вообще-то была очень даже удачной — как и подводники, аэронавты полагались на скрытность и бесшумность для нанесения смертельного удара…
— Над целью. Залп! — скомандовал капитан.

Где-то позади, над головой лязгнули разомкнувшиеся держатели, и первая пара фугасных снарядов, сопровождаемая небольшим роем зажигалок, беззвучно канула в темноту итальянской ночи. Ставший легче на четверть тонны, "Куражье" стремительно подскочил вверх, одним рывком преодолев добрую сотню метров высоты.

Мгновение спустя снизу донеслись глухие хлопки разрывов.

— Попадание! — высунувшись почти по пояс за иллюминатор, доложил Франсуа. Первая бомба промахнулась, вырыв здоровенную воронку на дороге, зато вторая легла точно в крышу низкого, квадратного пакгауза. На глазах юноши, здание буквально рассыпалось на части. Чуть позже подоспели сильно смахивающие на падающие звезды зажигалки, щедро разливая полыхающий бензин по крышам.

— Еще одну серию, господа, — распорядился Фабиан, — Залп!

Новая порция фугасов исчезла в ночи, чтобы секундой позже, взметнуть столбы пламени и обломков среди лабиринта складских кварталов.

Небо впереди вдруг прорезала сверкающая колонна. За ней еще одна, и еще, и еще. Зенитные прожекторы на холмах вокруг города один за другим включались в работу; узкие лучи бриллиантово-белого света, подобно ищущим пальцам вампира, шарили по темному небосклону, пытаясь нащупать воздушного врага, пришедшего в ночи.

— Ага, заметили-таки, — удовлетворенно хмыкнул капитан, — Мьсе Жени, лево руля.
Дирижабль плавно отвернул, пропустив по правому борту ищущую колонну света. Еще две сходились впереди, но "Куражье", чуть опустив нос, удачно проскочил между пересекающимися лучами.

— Три четверти полного хода. Право руля.

Бросив взгляд в иллюминатор, Франсуа заметил нечто странное — нечто, что привлекло его внимание. Ночное небо над Алессандрией было безоблачным, однако то тут, то там на фоне сверкающих лучей появлялись и быстро таяли крошечные, пушистые облачка черного дыма. Подобно играющим зверюшкам, они мелькали тут и там, возникая с негромким хлопком и столь же быстро растворяясь в темноте. На мгновение, забыв про свои обязанности, Франсуа зачарованно любовался этим странным феноменом… пока внезапно не понял, что это такое.

Шрапнель. Снаряды зениток с глухими хлопками рвались в ночном небе, прорезая воздух градом шрапнели.

Холодный ужас, подобно разряду электрического тока, запоздало обжег нервы юноши. До этого общее возбуждение держало страх вне сознания; но сейчас Франсуа внезапно осознал, что летит в миле над землей на хрупком, наполненном водородом корабле, под огнем множества

дальнобойных пушек… Гипотеза Вильбау, что итальянцы, скорее всего, отзывают зенитки на фронт, совершенно явно не оправдалась: судя по вспышкам на земле, обстрел вели не менее восьми противовоздушных орудий. И достаточно одного удачно нащупавшего дальность и задержку артиллериста, чтобы…

Усилием воли, Франсуа заставил себя сосредоточиться на моторе. Стрелки циферблатов, показывающих давление и температуру масла, качались у желтой черты, но пока еще не перешли ее. Привычные, рутинные действия помогли отогнать сковывавший его ужас, вернуть свободу движений…

В следующее мгновение ослепительный, бьющий по глазам свет залил кабину дирижабля. Зенитный прожектор скользнул лучом по борту летящего корабля, и теперь удерживал ясно видимый дирижабль в пятне света.

— Право руля! Полный ход! — громогласно гаркнул капитан.

Франсуа крутанул вентиль подачи. "Салмсон" 2А9 взревел в полную силу, жадно глотая газолин из баков. Триста лошадиных сил, заключенные в бронзу и сталь восемнадцати цилиндров, хрипели, рокотали, и выли, вкладывая каждую унцию своей мощи в стремительное вращение винтов. Палуба резко наклонилась вправо; снаружи раздалось несколько громких, чудовищно близких хлопков, от которых кровь застыла в жилах… и мгновение спустя, режущий глаза свет пропал.

Обернувшись, Франсуа увидел почти вертикальную колонну света, впустую прорезающую темноту за иллюминатором, и бесчисленные черные облачка разрывов на ее фоне. Дирижабль выскочил из сверкающей хватки луча, и запоздавшие зенитные орудия теперь били по тому месту, где он, как казалось артиллеристам, должен был находиться.

Еще один луч прошел у левого борта корабля, но промахнулся, не задел его. И затем, они оказались над станцией.

— Малый ход! — рявкнул капитан. Девалье выкрутил дроссель; Франсуа уменьшил подачу топлива, и "Куражье" резко замедлил ход, словно врезавшись в невидимую мягкую стену. Лучи прожекторов рассекали воздух вокруг, но, обманутые резким маневром дирижабля, слишком далеко впереди. Гром зениток, паливших по какой-то померещившейся итальянским канонирам цели, сливался в сплошную какафонию залпов и разрывов, раскаленный металл с кровожадным воем рассекал ночное небо — слишком

далеко, чтобы представлять реальную угрозу. При всей кажущейся громадности "Куражье", на двухкилометровой высоте он представлял собой слишком маленькую мишень, чтобы поразить его, стреляя вслепую.

— Осветительные бомбы, — приказал Фабиан, — Готовить главный калибр.

Осветительные бомбы вспыхнули внизу — два крошечных солнышка под парашютами, рассекающих тьму пронзительно-ярким светом. В их ярком сиянии, железнодорожный узел Алессандрии предстал подобно панорамному макету на стенде, озаренному лучами электричества. Под кабиной дирижабля сверкали тонкие линии главных и сортировочных путей, ровные ряды пакгаузов, плоская крыша депо с застывшим на поворотном круге паровозом. На основном пути стоял, видимо, только что прибывший на станцию поезд, черный дымок стелился над локомотивом, скрывая крошечные фигурки людей… разбегающихся от станции?

— Залп!

"Куражье" дернулся, тяжело, яростно. Резкие рывки сотрясли каркас корабля, когда главный калибр дирижабля — четыре фугасные бомбы весом в четверть тонны каждая — сорвались с держателей, и, сопровождаемые новым дождем зажигалок, низринулись к земле. Пол под ногами тяжело подпрыгнул, стрелка альтиметра вновь метнулась вперед…

В следующее мгновение мир внизу взорвался.

Таким, во всяком случае, было первое впечатление Франсуа. Какая-то чудом сохранившая рассудительность часть его сознания все же сумела отметить, что такая планетарная катастрофа маловероятна, и лучше бы подыскать какое-то более обыденное объяснение — извержение вулкана, например… Огромное, тускло полыхающее облако дыма и багрово-красного пламени изверглось в небеса прямо за дирижаблем. Какие-то полыхающие обломки, подобно космическим болидам, с воем прочертили яркие следы в ночных небесах. Яростный шквал, с силой урагана подхватил и швырнул "Куражье" вперед; пол под ногами вздыбился, когда подхваченный безумствующей стихией хвост дирижабля взметнулся вверх. Спустя неисчислимо малое мгновение (или так показалось?) оглушительный, раскатистый рокот потряс ночное небо.

— Ч… что это за чертовщина? — в воцарившейся тишине пробормотал капитан.

— Вулкан?… — полувопросительно-полуистерически пискнул Франсуа.

— Какой, к черту, вулкан?! — отмахнулся Девалье. Механик, каким-то образом не утративший присутствия духа, опасно перегнулся через борт кабины, пристально вглядываясь в дымный хаос внизу. Оттуда как раз послышалось еще несколько громовых ударов, правда, чуть слабее первого. — Это взорвался эшелон с боеприпасами. Тонн на двести, не меньше!

Только теперь Франсуа, наконец, понял, что случилось. Одна из сброшенных на станцию бомб угодила в груженый боеприпасами состав, и вызвала детонацию десятков тонн снарядов в нем. Пылающие "болиды" в небе были разлетающимися во все стороны снарядами, разбросанными взрывом. Он снова высунулся в иллюминатор: густой дым, подсвеченный багровыми сполохами пожаров, плотной пеленой затянул землю позади. Проглядывающие сквозь дымную завесу силуэты отдельных зданий представали совершенно фантасмагорическими, изломанными фигурами. Итальянские зенитки молчали: их расчеты, видно, были слишком ошеломлены взрывом и огненным разрушением, не понимали, что именно случилось и где. Несколько противовоздушных прожекторов погасли; остальные хаотично и бессистемно рыскали по небу, слишком быстро и суетливо, чтобы заметить хоть что-то.

Но замешательство это было лишь временным. Скоро, очень скоро, итальянцы опомнятся. А значит…

— Мьсе Жени, уходим отсюда! — видимо, сообразив то же самое, приказал капитан, — Мьсе Девалье, полный ход! Сбросить все, что осталось!

Оба могучих "Салмсона" взревели в унисон, раскручивая лопасти винтов. Под аккомпанемент разрывов последних сброшенных бомб, "Куражье" рванулся вперед, словно оборвавший поводья скакун. Итальянские зенитки вновь ожили, провожая корабль беспорядочной пальбой, но это уже была лишь пародия на угрозу.

Франсуа бросил быстрый взгляд в кормовой иллюминатор — окраины города, казалось, были охвачены одним сплошным пожаром, ручейки пламени перескакивали с крыши на крышу. То тут, то там среди темных кварталов занимались другие очаги огня; следы сброшенных ими зажигалок. Порыв ветра принес отдаленный отзвук пожарных сирен, но, глядя на пылающий город, Франсуа усомнился, что усилия пожарных рассчетов всей Италии смогут унять пламя, бушующее в Алессандрии.

Только теперь Франсуа, наконец, почувствовал, что дрожит. И что его волосы промокли насквозь. В кабине поднявшегося до трех тысяч метров дирижабля было вовсе не жарко, но юноша обливался потом. Возбуждение, охватившее его во время атаки прошло, оставив за собой лишь пустоту, все еще звучащую эхом подавленного страха. Тупо уставившись в никуда, Франсуа медленно опустился – почти сполз – на сиденье. Морис тряхнул его за плечо, но встретившись с Франсуа взглядом, только махнул рукой, сообразив, что от помощника моториста сейчас мало толку.

Но благословенная передышка продолжалась недолго.

— Что?… — настойчивый звонок сигнала корабельной связи привлек внимание капитана. Подойдя к переговорной трубе, капитан откинул крышку, — Да. Что случилось? Что… Ясно.

Резко отпустив трубу, Фабиан обернулся к остальным аэронавтам:

— Аэроплан позади, по левому борту.

Франсуа почувствовал, как тяжелый, холодный страх вновь пронизывает его. И на этот раз к нему примешивается и бездонная пустота отчаяния. Аэроплан. Аэроплан позади, по правому борту.
Для человека, несведущего в вопросах аэронавтики, могло показаться смешным, даже абсурдным что крошечный аэроплан мог являться смертельной угрозой для громадного “Куражье”. Но в современной войне, размеры не означали непременного преимущества. Крошечный миноносец, управляемый десятком отчаянных моряков, мог – при действительно удачном раскладе – пустить ко дну громадный линкор, стальную крепость с многотысячным экипажем. И “Куражье”, при всех его размерах, был очень хрупким; под тонкой тканевой оболочкой его громадного баллона скрывались тысячи литров легковоспламеняющегося газа.

Будь в небе облака, и "Куражье" мог бы сравнительно легко укрыться в них от крылатого преследователя и просто выждать, дрейфуя, пока крошечный запас горючего не вынудит того вернуться на базу — но, как назло, небо вокруг было совершенно безоблачным.

— Жени, попробуй уйти от него, – с тщательно (но неудачно) скрываемым напряжением в голосе приказал Фабиан.

— Попробуем, — односложно отозвался рулевой, — Моторы на полную! Приготовиться к высотному скачку!

С неожиданным приливом энергии, Франсуа схватил со стеллажа кислородную маску и занял свой пост возле мотора. Девалье только одобрительно кивнул. Вдвоем с Морисом они вывели двигатель на полные обороты, заполнив оглушительным треском все пространство гондолы. Остальные аэронавты торопливо проверяли и перепроверяли свое кислородное оборудование; без него, подъем на большие высоты представлял реальный риск.

Статический потолок “Куражье” (то есть та предельная высота, которую он мог поддерживать только за счет подъемной силы газа) составляла пять с половиной километров. Работая моторами и поставив на подъем рули, дирижабль мог временно подняться до шести тысяч метров. Большинство аэропланов на вооружении Тройственного Союза не могло достигнуть таких высот; те же, что могли, сильно теряли с высотой в маневренности. Если "Куражье" сумеет забраться достаточно высоко, перехватчик, скорее всего, откажется от атаки…

Натянув кислородную маску, Жени потянул штурвал на себя, одновременно дергая за рычаги сброса балласта. Вновь зашумела под килем сбрасываемая вода. Неторопливо, "Куражье" задрал свой огромный нос и начал подъем; стрелка альтиметра снова пошла вверх…

Ненамного.

— Три тысячи восемьсот?! — рявкнул Фабиан, — Жени, почему мы больше не поднимаемся?

— Понятия не имею! — рулевой еще раз налег на рычаги, но на этот раз никакой реакции от корабля не последовало, — Система сброса где-то замерзла! Ничего не получается!

— Сбрасывай аварийный!

— Уже, мы все равно не поднимаемся.

— Черт возьми, Жени, у нас нет времени на починку! Аэроплан догоняет!

Теперь Франсуа уже почти слышал его – мерное, дробное жужжание, столь непохожее на привычный рокот “Салмсона”. Аэроплан нагонял их. Не так быстро, как могло бы показаться — все же "Куражье" на полном ходу развивал почти семьдесят километров в час, и аэроплану приходилось
тратить скорость, чтобы подниматься выше — но, к сожалению, неутомимо. Фабиан выглянул в кормовой иллюминатор, и глухо выругался.

— Стрелки на огневые позиции, — коротко приказал он.

Как и другие воздушные корабли Aeronautique Militarie, АТ-18 "Куражье" нес сильное оборонительное вооружение. Тяжелый станковый пулемет Гочкисса, установленный в задней гондоле, прикрывал кормовую полусферу дирижабля. Еще один тяжелый пулемет располагался наверху — на маленькой стрелковой платформе, венчающей собой хребет дирижабля. Два легких спаренных пулемета Льюиса выступали из блистеров по бокам передней гондолы, и еще один переносной Льюис, предназначенный для стрельбы через иллюминаторы лежал на стеллаже в кормовой. В целом, оборонительное вооружение "Куражье" могло считаться мощным и хорошо продуманным… но было ли оно достаточным?

— Я наверх, — надвинув защитные очки, Дюран подпрыгнул, ухватился за ступеньки лестницы, и ловко вскарабкался вверх — в узкий колодец, ведущий сквозь килевой коридор и огромный баллон к стрелковой площадке на хребте дирижабля. Остальные аэронавты уже занимали свои боевые посты; Рожье у правого пулемета, Фабиан у левого, Франсуа, с дисками магазинов в руках, на подаче боеприпасов.

Аэроплан приближался. Заунывный стрекот чужого мотора быстро нарастал, становился все громче.
Громкое "тра-та-та" донеслось откуда-то сзади, заглушив даже рокот "Салмсона". Франсуа нервно дернулся, едва не выронив диски, прежде чем сообразил, что это заработал кормовой "Гочкисс". Тонкие красные нити трассирующих пуль разрезали темноту ночи за кормовым иллюминатором, на мгновение превратив темное небо в паутину ярких линий. Затем канонада пулеметного огня смолкла — но не шум авиационного мотора.

— Кружит. Идет вверх, — пробормотал Морис.

Пилот аэроплана, похоже, решил не вступать в перестрелку с кормовым пулеметом, и вместо этого продолжил набирать высоту, выписав широкую дугу вокруг "Куражье". Логика его действий была вполне ясна; он собирался занять позицию выше дирижабля, и атаковать его сверху, там, куда могло быть нацелено лишь наименьшее количество стволов. Вновь зарокотал кормовой "Гочкисс"; на этот раз, спустя пару секунд, дробный грохот донесся и сверху, и Франсуа понял, что это Дюран открыл огонь с верхней платформы.

Жени крутанул штурвал, пытаясь сбить врагу прицел, но плавные маневры громадного "Куражье" явно не могли тягаться с верткостью аэроплана. Кормовой пулемет прекратил огонь — цель оказалась в "мертвой зоне", укрытая от него массивным хвостовым оперением дирижабля — и лишь верхняя огневая точка продолжала бить короткими, отрывистыми очередями. Но теперь к стрекоту "Гочкисса" добавилась еще одна, более металлическая дробь — пулемет аэроплана открыл огонь. Холодные, белые трассеры прорезали небо за иллюминатором — совсем близко от стекол! — и в следующее мгновение верхний "Гочкисс" смолк, словно захлебнувшись.

Что-то с визгом прорезало воздух, звучно лязгнув о пол кабины. Франсуа уставился вниз, на смятый комочек металла у его ног. Пуля. Трассирующая зажигательная пуля прошла баллон дирижабля насквозь, но чистый водород, лишенный контакта с атмосферным кислородом, погасил ее.
Треск мотора аэроплана стал пронзительным, и в следующее мгновение крылатая тень, плавно снижаясь, мелькнула впереди за окнами гондолы. Фабиан крутанул пулемет, и выпустил короткую очередь трассеров, но аэроплан исчез из сектора обстрела быстрее, чем капитан успел взять прицел.

— Проклятье… пошел на второй круг, — прорычал капитан, — Что с верхней площадкой? Почему верхний пулемет замолчал?!

— Да не знаю я! — со странной смесью раздражения и отчаяния отозвался Рожье, — Дюран молчит! Может, ранен, может, переговорник перебило…

Фабиан де Ври выругался. Глухо и отчаянно. И затем резко повернулся к Франсуа.
— Росси, на верхнюю платформу! Живо!

Франсуа сглотнул. Жалко и нелепо. Страх сковал его до такой степени, что он даже не раздумывал — просто механически кивнул, и шагнул к уходящей вверх лестнице. Автоматически прицепил свисающий с пояса страховочный карабин к вертикальной планке, проверил крепление, ухватился за ступеньку и полез наверх, в оболочку.

Оказавшись над потолком гондолы, Франсуа несколько успокоился. Возможно, в этом ему помог пронизывающий холод, царивший под

оболочкой дирижабля. Слабый свет, лившийся из люка в кабину под ногами, позволял кое-как различить треугольный коридор, образованный килевой балкой "Куражье", и соединявший друг с другом гондолы корабля. Над головой нависали массивные громады туго надутых газовых мешков и баллонетов корабля, и сложная паутина троссов и растяжек, крепившая киль к ним и к наружной оболочке. И черный провал шахты, ведущей к верхней платформе.

Платформа, думал, поднимаясь, Франсуа, это слишком звучное определение для металлического кольца с креплением для пулемета, встроенного в наружную оболочку. Двадцатиметровая шахта шла вертикально вверх, сквозь громаду баллона дирижабля. По сути дела, она тоже была не более чем узким решетчатым колодцем, втиснутым между туго надутыми газовыми отсеками. Хлипкая, легкая конструкция скрипела и раскачивалась в такт мерному покачиванию корабля; лихорадочно карабкаясь вверх, Франсуа изо всех сил старался не думать о том, что с ним случится, если он сорвется вниз и страховочный карабин подведет… или о том, что он находится между огромных емкостей с водородом, (пробитых пулями), и воздух в закрытой шахте вполне мог уже превратиться в гремучую смесь…

Что-то капнуло ему на лицо, нарушив ход мыслей Франсуа. Почти абсолютный мрак, царивший в шахте, не позволял ему понять, что это, но на и без того скользких металлических перекладинах появились пятна жидкости. Еще одна капля упала сверху, на этот раз на губу, и Франсуа рефлекторно слизнул ее языком.

Кровь. Кровь капала откуда-то сверху, пачкая перекладины.

Франсуа застыл. Затем, титаническим усилием воли, заставил себя продолжать карабкаться. С каждой новой перекладиной, тяжелый, душный запах крови становился все невыносимее, заполняя шахту. Еще несколько секунд душной темноты, и, бездумно оттолкнув в сторону свисающие в шахту ноги, Франсуа Росси выбрался на хребет "Куражье".

Лежер Дюран лежал навзничь, неуклюже повалившись на ограждение площадки и невидяще глядя пустыми глазами в небо. Кожаная куртка штурмана вся промокла насквозь, и ткань обшивки потемнела от крови, стекающей с его бессильно свесившейся руки. Два темных, зияющих отверстия — одно на уровне живота, другое на груди — не оставляли никаких сомнений в том, что же произошло и позволяли лишь надеяться, что смерть Дюрана была милосердно быстрой.

Несколько секунд Франсуа смотрел на безжизненное тело штурмана. Затем, услышав вновь нарастающий, мерный стрекот, юноша обернулся, пытаясь найти взглядом приближающийся аэроплан…
Над ним раскинулось звездное небо. Здесь, на высоте трех с лишним километров над землей, вдали от любых источников мешающего света, звезды казались непривычно яркими и крупными. Серебристая верхняя оболочка "Куражье" слегка поблескивала в их ровном, мерцающем свете; казалось, дирижабль, как фантастический снаряд из романов Жюля Верна, плывет в пустоте между миров.
Франсуа рефлекторно нашел Вегу, знакомые очертания созвездий, яркую точку Полярной.

Шум аэроплана нарастал, становился все громче. Он уже был отчетливо виден на фоне неба — скользящая в вышине звезда под темными плоскостями крыльев. Пилот, воодушевленный успехом своего первого захода, явно собирался повторить его, снова заходя на хребет дирижабля. Теперь, когда верхняя пулеметная точка молчала, он мог просто держаться чуть позади, и поливать воздушный корабль зажигательными пулями до тех пор, пока достаточно кислорода не смешается с выходящим через дыры в оболочке водородом, чтобы воспламениться.

И если он, Франсуа, ничего не сделает, то "Куражье" превратится в огромный, пылающий погребальный костер для всего своего экипажа.

Франсуа Росси больше не боялся. Страх ушел, растворившись где-то в ослепительной, звездной черноте неба. Осторожно сняв безжизненную руку Дюрана с рукояти, он развернул пулемет в сторону надвигающегося аэроплана. Вытащил из крепления пустую жесткую патронную ленту, достал с зажима под кольцом и установил новую. Нашарил металлическим кольцом прицела светящуюся точку аэроплана, и нажал на спуск.

Тяжелый "Гочкисс" в его руках ожил, задышал огнем и свинцом, яростно выплевывая алые кометы трассеров. Тонкие красные нити потянулись к крылатой звезде в небесах. Белое устремилось навстречу красному; пилот аэроплана открыл ответный огонь, полосуя огромный хребет дирижабля. Две белые ленты вжикнули у головы Франсуа; юноша не обратил на них внимания. Все его мысли, действия, устремления были сосредоточены только на том, чтобы удерживать неумолимо приближающегося, врага в узком кольце прицела…

И в следующее мгновение шум мотора аэроплана прервался.

Франсуа не сразу сообразил, что случилось, когда крылатая тень почти над самым хребтом дирижабля внезапно замедлила свой бег и резко качнулась в сторону. Несколько отрывистых, резкий хлопков — так непохожих на неумолимый, мерный стрекот мотора! — прозвучали в небе, и затем пламя полыхнуло на носу стремительно теряюшего высоту самолета. Пылающий аэроплан круто пошел вниз; подобно огненной комете он прочертил дугу в небесах, прежде чем сорваться в смертельную нисходящую спираль и исчезнуть во тьме.

Отпустив рукоятки пулемета, Франсуа медленно откинулся назад, рассеяно поглаживая тонкую оболочку "Куражье". Она чуть пружинила под пальцами, словно шкура огромного флегматичного зверя — небесного кита, невозмутимо плывущего в вышине. Слегка потрепанного зверя; кончики пальцев Франсуа коснулись рваного отверстия, из которого едва ощутимым бризом струился водород. Но это больше не было опасно; при огромном объеме дирижабля, требовалось много часов, чтобы его оболочка опустела сквозь крошечные дырки от пуль. Ими все же надо будет заняться, конечно… но потом. Потом. А пока Франсуа Росси сидел, привалившись к металлическому ограждению платформы, и смотрел на звезды.

—————-

…Рассвет уже окрасил нежными, пастельными тонами далекие вершины Альп, когда "Куражье", наконец, показался над зеленым полем аэродрома. В общем-то он мог бы оказаться здесь и раньше, но аэронавтам пришлось потратить лишнее время, заходя по назначенному им безопасному воздушному коридору. В начале войны имели место неприятные — иногда трагичные — инциденты, когда возвращающиеся с боевого вылета дирижабли оказывались под "дружественным" огнем французских же солдат, по ошибке принявших их за атакующие немецкие цеппелины. С тех пор, командование Aeronautique Militarie ввело строгие правила относительно курсов, которыми воздушные корабли возвращались на базы.

— Ну вот мы и дома, парни, — пробормотал капитан Фабиан, глядя в раскрытый иллюминатор на знакомое зеленое поле и поблекшие от дождей крыши ангаров на нем. Причальная команда уже суетилась внизу, готовясь принимать канаты, — Вот мы и дома…

— Месье? — Анри Рожье неслышно нарисовался позади капитана, протянув ему лист бумаги, исписанный мелким почерком, — Расшифровка радиоперехвата с римской радиовышки. Вам будет интересно.

— Спасибо, месье Рожье, — капитан, устало потирая глаза, поднес лист к лицу, вчитался в текст, и довольно хмыкнул.

"Сегодня ночью, флотилия из четырех французских дирижаблей варварски атаковала мирный и беззащиный город Алессандрия," — c выражением зачитал он, — "Воздушные пираты сбросили несколько бомб, разрушив госпиталь с раненными солдатами, школу и два сиротских приюта. Три из напавших дирижаблей были сбиты метким огнем нашей славной зенитной артиллерии; четвертый обратился в бегство, но был настигнут и уничтожен храбрым авиатором из рядов наших австрийских друзей и союзников, Людвигом фон Борком. К сожалению, мы вынуждены также сообщить, что при посадке, поврежденный аэроплан фон Борка разбился, и храбрый летчик скончался на месте, успев лишь признаться в горячей любви к Италии и призвать всех итальянцев единодушно поднять оружие за то священное дело, за которое мужественно сражаются ныне Рим, Берлин и Вена. Незначительный урон, нанесенный железнодорожным путям Алессандрии восстанавливается. Итальянское правительство заверяет, что, вопреки невероятно гнусным и исключительно лживым потугам французской и русской пропаганды, движение на линии Турин-Генуя нисколько не нарушено бомбардировкой, а любые имеющие место перебои и изменения в расписании движения поездов вызваны сугубо и исключительно несвязанными причинами…"

Дождавшись, пока аэронавты отсмеются, Фабиан невозмутимо подвел итог: — Что же, по крайней мере, макаронники признали, что один корабль Aeronautique Militarie стоит четырех цеппелинов бошей.

Аэродром был уже совсем близко. Дирижабль заходил на посадку у края летного поля, рядом с расставленными в готовности ко взлету истребителями. Работая рулями, Жени развернул корабль против ветра и открыл выпускные клапаны. Моторам дали самый малый ход, и "Куражье", плавно снизившись, завис не более чем в десятке метров над землей.

— Причаливаем, — распорядился капитан, — Моторы на холостой ход!

Франсуа и Рожье раскатали и сбросили вниз носовые канаты. Их немедленно подхватили солдаты причальной команды на земле, удерживая нос парящего корабля. Морис уменьшил до минимума и затем перекрыл подачу топлива; дробный рокот мотора, работавшего почти без передышки десять часов, стих. Легкий утренний бриз плавно довернул корму "Куражье" по ветру, и причальная команда, вцепившись в кормовые канаты, надежно зафиксировала воздушный корабль на месте. Зарокотали лебедки, медленно притягивая громаду дирижабля к земле.

Наконец, "Куражье" замер неподвижно, прочно принайтованный к земле множеством канатов. Со стороны ангаров уже приближался, пыхтя двигателем, небольшой трактор, чьей задачей было отбуксировать дирижабль в эллинг для осмотра и ремонта. Тщательно проверив все клапаны и механизмы, аэронавты собрались у выходного люка. Фабиан спрыгнул на землю первым; затем, Франсуа и Жени осторожно опустили вниз закутанное в одеяла тело Дюрана.

Знакомая фигура Николя Вильбау встречала их на поле. Вытянувшись по стойке смирно, восемь аэронавтов отдали честь.

— Отличная работа, парни, — негромко произнес вместо приветствия полковник, — Эту ночь макаронники точно провели под кроватями. "Пилатр де Розье" и "Патри" отработали сегодня по Турину, "Репаблик" навестил Фоссано; старушка "Патри" получила при этом заряд шрапнели, но ничего, с чем бы мы не справились за пару недель ремонта. Другие экипажи тоже сработали на отлично, но "Куражье" превзошел, признаюсь, мои лучшие ожидания.

— Все железнодорожное движение через Алессандрию остановлено, — продолжил он, — Итальянцы с пеной у рта все отрицают, разумеется, но наши агенты уже сообщили, что на месте центрального узла теперь красуется миленький такой кратер. Пройдет не меньше двух дней, прежде чем движение через город удастся восстановить, и как минимум неделя, пока узел заработает хотя бы вполовину от прежнего. Это создаст такой затор в итальянском снабжении под Турином, что макаронники скорее пожертвовали бы десятком дивизий, чем Алессандрией…

Полковник бросил короткий взгляд на лежащее на носилках тело Лежера Дюрана.

— Сожалею о вашей потере, — коротко и как-то измученно пробормотал он, — Лейтенант Дюран отдал жизнь за Республику и свободу. Я… он не будет забыт.

— Что же до всех вас, — чуть качнув головой, продолжил полковник, — Должен сказать, что вашим радиоотчетом впечатлен не только я. Генерал Жерар звонил с утра, и отдал должное усилиям Aeronautique Militarie в нарушении итальянских коммуникаций. Могу заверить, он очень впечатлен. Полагаю, его благодарность не заставит долго ждать, господа. Да… Росси, так? Прекрасная стрельба, молодой человек. Фон Борк не то чтобы считался асом, но пара наших и сербских парней у него на совести была. Отличная работа. Всем вам полагается отдых, господа, так что я полагаю, мы…

Дальнейшие слова полковника Франсуа пропустил мимо ушей. Он уже давно напряженно смотрел в сторону ворот аэродрома, где, посреди привычной суеты, кажется, виднелась знакомая фигура…
— Mon Colonel, — неожиданно прозвучал голос капитана Фабиана, — Прошу разрешить мотористу Росси кратковременно покинуть территорию части.

Полковник недоуменно приподнял бровь.

— Разрешаю, — пожав плечами, отозвался он. Франсуа бестолково заморгал, пытаясь понять, о чем речь. Не может же быть, чтобы…

— Ну беги, малыш, — неожиданно мягко улыбнувшись, подтолкнул его Морис, — Давай.

Франсуа сглотнул, зачем-то кивнул в ответ. Затем, обернувшись к недоуменно вздернувшему бровь полковнику, суетливо и неуклюже отдал честь, и, повернувшись, опрометью побежал к воротам аэродрома. Мимо стройного ряда застывших в готовности ко взлету бипланов, мимо тщательно зачехленных с наступлением дня прожекторов, мимо часовых у ворот…

— Эстьен! — выбежав на дорогу, заорал он.

— Франси! — невысокий смуглый юноша, чьи острые черты лица выдавали отдаленное итальянское происхождение, бросился авиатору на шею. Франсуа обнял его, прижав к себе, — Франси… Я так за тебя боялся! Господь свидетель, Франси, я всю ночь молился деве Марии, лишь бы ты вернулся…

— Эстьен… — пробормотал Франсуа. Жаркий поцелуй прервал его, и на какое-то время все, о чем он мог думать, это о мягких, восхитительно горячих губах, — Все хорошо. Ну все хорошо, правда! Я вернулся.

— Я так боялся… — всхлипнул Эстьен, обнимая Франсуа за шею. Франсуа сомкнул руки на его пояснице, с трудом подавив желание опустить их чуть пониже, — Я так боялся что ты не… что ты не…

— Я вернулся, — мягко, но настойчиво повторил Франсуа, — И буду возвращаться, пока могу. Обещаю.

Вместо ответа, Эстьен вновь приник к его губам, жадно, настойчиво. Франсуа ответил на поцелуй. Краем уха он слышал шутливое присвистывание и добродушные подколки часовых, но с некоторым удивлением понял, что это его абсолютно не волнует. Больше не волнует.

Франсуа по-прежнему не знал, какую роль именно он сыграет в этой долгой, затянувшейся войне. Но одно он знал теперь точно: каким бы маленьким и заменимым винтиком в огромной машине он ни являлся, но он не был неважным. Никто не был неважным. Каждая деталь машины могла быть заменена без труда, но машина могла работать правильно и надежно только тогда, когда все ее маленькие — заменимые — винты были надежно закреплены на своих местах.