В архиве Зала краеведения Рыбацкой библиотеки я нашел неопубликованный рассказ умершего в 2010 году писателя Николая Ясюкевича «Женски меди». Чем-то этот рассказ меня сильно задел.
Женски меди.
Мильке стукнуло десять лет. В шесть утра, когда она и родилась, сыпавший куда попало бомбы "Юнкерс", уронил одну возле Милькиного дома. Дом подпрыгнул, крылу с него сдуло, как сдувает беретик ветром и Мильке стукнуло десять лет.
Мать свалилась с постели и кинулась к ней. На Милькиной кровати лежала дюймовая доска потолка, а Милька хихикала выбираясь из под нее.
Краска на дужке кровати лопнула от удара и осыпалась. Вместо белого потолка над головой, было сиреневое небо и клуби пыли.
Отогнанный "Юнкере" высыпал бомбы в Неву, в увалы и лаготины леса.
В полдень пришел с офицерами полковник Бурак, осмотрел слетевшую крышу Милькиного дома, встряхнутый ее домишко, и приказал переселить Мильку с матерью в один из пустовавших домов.
Все мальчишки и девчонки помогали им переселяться.
На следующее утро, проснувшись, Милька не сразу смогла понять, где она. В окна заглядывала ветки тополей, с набухшими почками. В желтых пятнах солнца на стенах, чернели кресты рам.
Мать уже хлопотала, питаясь растопить незнакомую печь… Задвижка у печки была совсем вытащена и поставлена на пол, из распахнутой дверцы вьюшки пылилась сажа. Мать двигалась медленно, скованная болезнью долгого голода.
Одолженные у кого-то угли для растопки, умирали не дождавшись тяги.
Вспомнив все, Милька выбралась из под ватного одеяла и начала искать свои шлепанцы. Но где там, все было свалено в углу как попало и Милька, покряхтывая от холода, оделась.
— Хлеба хочу, мам, — сказала она.
— Не варила я еще, — ответила мать. — Сходи-ка вот, к парку, сушнячку поломай. А то дрова наши обволгли совсем, разбросанные-то.
Милька уныло поплелась из дому.
Солнце буйствовало на улице. Все радовалось, как говаривала, умершая прошлым летом от голода, Милькина бабушка.
— Муравка дробненькая такая… Всякая травиночка, всякий дятловничек радуется — говорила бабушка — а фашист изверг убить эту радость готовиться.
Милька смотрела во все глаза, отщурившись от сумери дома, смотрела на золотую воду с обрыва и радость входила в нее.
Она понеслась с угора в лощину с сухими зарослями бузины и лиственниц, понеслась подпрыгивая и напевая самую модную, самую новую песню.
— Женски меди, — пела она, — женски меди. Только в море он моряк. Безусловно это так.
Никто толком не знал новой песни. Даже матросы с эсминца "Строгий", прижавшегося от "Юнкерсов" к обрыву, лишь насвистывали ее, не зная слов.
Не знала слов и Милька, но ее радовало загадочное "женски меди", радовал бодрый дух песни.
Когда хоронили дядю Гошу, матроса с номерного тральщика, она впервые услышала эту песню.
Тральщик уходил за лесопарк, становился у берега под стену леса и долбал немцев аж за Ижорой из своей пушечки. Возвращаясь тральщик вставал на якорь и молчаливые матросы выносили погибших. Хоронили их в парке, на горе, где до войны был трамплин больших мальчишек.
Над раскрытой могилой дяди Гоши, матросы спели, как знали, его любимую песню. И с тех пор они стали ее всюду насвистывать.
Это была песня о втором фронте. И хоть второго фронта все не было, матросы песню насвистывали. Трудно воевать в одиночестве.
Милька наломала охапку скошенных осколками веток и заторопилась домой, чувствуя тошноту голода.
Когда мать, дав ей сотню наказов, убрела на работу, Милька, торопливо поделав кой-что, выскочила на улицу. Ребятишки уже сидели на бревне, возле их разбомбленного дома. На Мильку они смотрели, как на героя. Еще бы, именно ее, Мильку хотел убить немец.
Милька подпрыгивая бежала к ребятам и пела свою "женски меди". Подхватив песню, ребята уже пели услышанные где-то новые олова.
— И кричит: — Машина стоп! Женски меди…
— Спляши Милька, — просили они, — спляши!
И Милька закружилась. Она была плясуньей до войны, была плясуньей всю войну, ока кружилась всегда.
-Ты не вальсом пляши,- закричал Толька, у которого было три ее фотокарточки, — "Женски меди" надо тангом плясать!
И Милька кружилась тангом.
— Нет, вальсом надо,- кричал Мишка, у которого было две ее фотокарточки. И она кружилась вальсом.
У всех ребят были ее фотокарточки. Когда ребята впервые услышали, что еду будут давать по карточкам, то все загоревали. Никто из них до войны не фотографировался. И только у Мильки был целый альбом ее фотокарточек. Она раздала их все ребятам, чтобы ребята не умерли с голода.
— Нет, "Женски меди" надо плясать фостротом, — пропищал маленький Фирсик и Милька остановилась, фокстротом плясать она не умела… Но она училась этому. Она уходила за дома, в заброшенный сенный сарай и там кружилась не боясь смешливых мальчишечьих глаз.
В этот раз Милька побежала от ребят в свой танцевальный сарай мимо слушающих небо звукоулавливателей, мимо замаскированных зениток.
— Эй, эй, егоза, — крикнули ей, выглянувшие из землянки женщины-зенитчицы, — Куда побежала, Милька? Опять в свой сарай?
— Не, не в сарай, — ответила Милька и пронеслась мимо.
Она бывала в землянке у женщин. У них-то и училась всем танцам. Но оказать, что учится стеснялась. Она просто кружилась под пение патефона. И женщины плакали отворачиваясь. Они снимали с пластинки мембрану, тащили Мильку к столу и кормили своей кашей.
— Зайди Милька к нам, — кричали ей вслед женщины, но она обернулась: — некогда, потом зайду.
Еще издали, что-то в сарае показалось ей непривычным. Она замедлила бег, посоображала маленько и поняла, что двери сарая всегда распахнутые — прикрыты.
Подойдя к сараю, заглянула в щель и встретилась с наблюдавшим за ней глазом. Испугавшись Милька начала пятиться и вслед ей со скрипом стала приоткрываться дверь. Все шире и шире…
В распахнувшуюся дверь выглянула голова и позвала: иди девочка. Иди сюда, не бойся.
Милька, как загипнотизированная пошла к сараю. Она уже видела человека в солдатской форме, но это был незнакомый ей боец. Ласковая во все лицо улыбка х жестокие глаза поразили ее.
Подойдя к двери, Милька, вдруг кинулась всем тельцем на дверь, прихлопнула ее, накинула щеколду, и повисла на ней, закричав:
— Ой, дяденьки, чужой здесь! Ой, скорее же, дяденьки!..
Вечером к ним в дом пришли офицера.
— Ну, Эмилия, поздравляю! — жал ей руку полковник Бурак, — Матерых врагов помогла поймать. Поздравляю тебя. Штаб готовит ходатайство о награждении тебя за бдительность.
К Мильке подходили по очереди офицеры, отдавали честь и жали руку, как взрослой.
Раскрасневшаяся Милька стояла потупив голову , рисовала что-то на полу ботиночком. В приоткрытые двери глазели ребята.
— А от нашего штаба, — продолжал полковник,- мы тебя премируем вот этим!
Он пошел к двери, наклонился и поднял оставленный там патефон.
— Держи, — протянул его Мильке полковник.
Милька смущаясь взялась за него и они вместе с полковником поставили его на стол…
В патефоне была пластинка. Милька взяла ее и с трудом прочла название: "Джеймс Кеннеди". Она завела патефон, поставила мембрану на пластинку и малость послушав, услышала вдруг заветное: "Женски меди".
