Порой под моими статьями нарисовываются комментаторы, старающиеся доказать, как была прекрасна «Россия Николая Второго, которую мы потеряли», доказать, что индустриализацию в СССР провели если не марсиане, то немцы с американцами, а врачей с учителями народу хватало и при батюшке -царе. Последним из подобных хрустобулочников с комментариями был начитавшийся классиков русской литературы персонаж, взявший никнеймом фамилию главного идеолога национал-социалистической партии Третьего Рейха, творца расовой теории и её масштабных последствий.
Ну что же, давайте поговорим о «благополучии пасторального быта» дореволюционной русской деревни, о счастье «жизни на земле» и прочих красотах бытия.
Что бывший советский школьник и теперь уже российский знал или знает о быте дореволюционных крестьян? А почти ничего, кроме редких и обрывочных сведений, почерпнутых из классической литературы, которая писалась господами и для господ. Увы и ах, но и «Муму» с «Охотничьими рассказами», «Кому на Руси жить хорошо», и прочие россыпи сочувствия писались владельцами крепостных душ для лиц своего круга, а некоторые светочи так и вовсе столь «низкой темы» не касались. Моветон же, пардон муа. Крестьяне о себе не писали — грамотой не владели, да и недосуг.
Но был один, который описал. Человек с хорошей швейцарской фамилией Энгельгардт, потомок служилого рыцарского дворянства (предки даже в Крестовых походах отметились).. Александр Николаевич был учёным (младшая ветвь рода) и преподавателем Санкт-Петербургского университета. Будучи сосланным за поддержку своих бунташных студентов, которым отчего-то было душно жить в прекрасной императорской России он оказался в ссылке в своем имении под надзором полиции.
И так как высушенные наукою мозги не позволили развернуться мечтательной музе, то он скрупулезно начал записывать наблюдаемый быт без всяких сентиментальностей, и поэтических красот вроде:
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!)… (с) А. С. Нашевсё
Правда, затей «от сельской простоты» Энгельгардт тоже наблюдал преизрядно. И записывал, записывал…
У нас теперь заведены «березки» по деревням. Пришел несколько лет тому назад приказ насадить по деревням вдоль улиц березки. От пожара, говорят, березки, чтобы, значит, пожаров не было. Если через деревню не пролегает столбовая дорога, то улица всегда преузенькая. А между тем столько возни с этими березками: насадят весной, к осени посохнут, а следующей весной опять сажай. /…./ надумались — нарубят перед приездом исправника березок, заострят комли и втыкают в землю. Мне случилось слышать очень интересное рассуждение начальника по поводу этих березок. Начальник соглашался, что сажать березки для предохранения деревень от пожаров совершенно бесполезно, но находил, что это все-таки необходимо «для строгости».
Ничего не напоминает из практики даже этого года? Маски/перчатки снять/одеть, уколоться/забыться, нет? Не похоже, или… уже?
А вот еще интересное, из серии «недоедим, но вывезем».
«В нашей губернии и в урожайные годы у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, то посылают детей, стариков, старух в «кусочки» побираться… Плохо, так плохо, что хуже быть не может. Дети еще до Кузьмы-Демьяна (1 ноября) пошли в кусочки».
Первое ноября — это всего лишь последний месяц осени начинается. До весны ещё дожить надо. Если люди пошли кусочничать, то это, значит, хлебушек они посадили, вырастили, собрали и он уже куда-то делся.
Почтенный ученый напряг мозги и вывел хитрую закономерность — вся великая российская империя держалась на голодном крестьянине. Человек, производивший еду, жил впроголодь, и жил так не потому, что лентяй, а потому, что находился в основании пищевой цепочки.
В период сбора урожая, зная, что крестьянину необходимо заплатить ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ подати, причем серебром, купчики, эти «честнейшие и самые предприимчивые двигатели экономики» цену на зерно роняли ниже плинтуса, а спустя месяца три после сбора урожая цена взлетала до максимума. И люди, которые надрывались на «страде» (от слова страдать, между прочим), люди, которые недосыпали и вкалывали в поте лица видели то, что вырастили, только краткий миг.
И от души хлебушка (ржаного, французская булка из пшеничной муки делалась и мужичью не полагалась) ели тоже считанные разы. Здорово, правда? А так — «пустое брюхо» от рождения до смерти, чаще всего довольно ранней. И голодный человек — это, как правило, больной человек. Та болячка, которая обойдет сытого, или затронет его по минимуму голодного легко отправит к праотцам.
А какое воспитательное воздействие на протяжении долгих-долгих-долгих лет — понятно теперь, почему потом крестьяне прятали хлеб и от белых, и от красных, и от царской продразверстки, и от коммунистической, почему начиная с 1916 года (!!!! да-да, именно с 1916-го) сжигали поместья (хотя по сравнению с французами времен революции 1793 года они всё-таки были человеколюбивыми милостивцами), почему большинство наших сограждан чувствуют себя хорошо только тогда, когда холодильник наполнен (а лучше два и кой-что в погребе имеется).
Чтобы чёрный и не очень люд особо не бунтовал, ему запрещали сборища.
Не раз случалось, об этом и в газетах пишут, что разгоняли хороводы, посиделки, свадьбы. Возить навоз артелью? Тоже ведь «сборище», да еще шумное. Вот и разгоняют. Министр внутренних дел даже вынужден был издать по этому поводу особый циркуляр от 23-го октября 1879 года, коим разъясняет, что игрища и тому подобные увеселения народа не суть нарушения общественной тишины и спокойствия».
Ничего не напоминает? Совсем ничего? Из совсем современного?
Может быть, эти «голодные» деньги шли на развитие, на технологический, так сказать, рывок?
Отвлечемся от Энгельгардта, и возьмем более позднюю статистику.
За 1907 год доход от продажи хлеба за рубеж составил 431 миллион рублей. Из них на предметы роскоши, ввезенные в страну, было потрачено 180 миллионов. Ещё 140 миллионов оставлено за бугром (на прожить, проиграть, прокутить) . На модернизацию (станки, оборудование и т. д.) «эффективные» собственники потратили 58 миллионов руб. Шарман!
А вот воспоминания о пасторальном детстве маршала Победы Г. К. Жукова
Тяжелая нужда, ничтожный заработок отца на сапожной работе заставляли мать подрабатывать на перевозке грузов. Весной, летом и ранней осенью она трудилась на полевых работах, а поздней осенью отправлялась в уездный город Малоярославец за бакалейными товарами и возила их торговцам в Угодский Завод. За поездку она зарабатывала рубль — рубль двадцать копеек. Ну какой это был заработок? Если вычесть расходы на корм лошадям, ночлег в городе, питание, ремонт обуви и т. п., то оставалось очень мало. Я думаю, нищие за это время собирали больше.
Однако делать было нечего, такова была тогда доля бедняцкая, и мать трудилась безропотно. Многие женщины наших деревень поступали так же, чтобы не умереть с голоду. В непролазную грязь и стужу возили они грузы из Малоярославца, Серпухова и других мест, оставляя малолетних детей под присмотром бабушек и дедушек, еле передвигавших ноги.
Большинство крестьян наших деревень жили в бедности. Земли у них было мало, да и та неурожайная. Полевыми работами занимались главным образом женщины, старики и дети. Мужчины работали в Москве, Петербурге и других городах на отхожем промысле. Получали они мало — редкий мужик приезжал в деревню с хорошим заработком в кармане.
И, наконец. прекрасная царская медицина, с дармовыми земскими лекарями и бесплатными же лекарствами для крестьян, о которых классики писали…
В период наивысшего развития этой благословенной медицины , каждый врач в среднем обслуживал участок радиусом примерно 17 вёрст (верста — 1066,8 метра, то есть 18 км в любую сторону по плохой дороге, в любую погоду на конной тяге), где проживало примерно 28 тысяч человек, причем больнички строились добрыми жертвователями, и в них был стационар с родильным (не у всех получалось рожать в поле, хотя мою бабку по матери родили именно так), амбулаторией и cифилитичеcким отделением. Вся эта прекрасная статистика касалась ТОЛЬКО европейской части России. Сибирь, Алтай, башкирские степи, Кавказ и Средняя Азия — мимо.
Конец 19-го века, эта высокоморальная, по заверениям нынешних радетелей скрепной посконности, эпоха, в России был эпохой лютейшего распространения люэcа (он же cифилиc), до 20% населения зараженных в городах (все сословия, от низших до высших), а «отходники»- крестьяне (ну надо же как-то зарабатывать, чтобы выжить семье) тащили эту болезнь по своим домам (заражение этой интересной болезнью происходит не только половым путем, но и бытовым, то есть если один в артели с непотребною особою что-то имел, через него к концу срока работ поимеют неприятностей и остальные), а отсюда и высокая младенческая смертность, и иные «радости бытия».
В период 1887–1891 гг., в больницах и госпиталях России лечилось 1 289 478 больных люэcом. Это те, кто диагностирован и лечились!! А ведь были те, кто не обращался за помощью, и по причине низкого уровня образования и страха перед докторами таких было ой, как немало!!!
«Советы» успешно покончили с этой позорной эпидемией. К 1940 г. уровень заболеваемости cифилиcом в городах снизился в 28 раз по сравнению с 1913 годом (и это после ПМВ, двух подряд революций и Гражданской), и даже Вторая мировая несмотря на «якобы миллионы немок» никак не повлияла на тенденцию — в 1945 г. среднестатистический уровень заболеваемости по СССР составлял 174,6 случаев на 100 тыс. населения, а уже в 1955 г. этот показатель составлял 3,5 на 100 тыс.
Да-да, именно такую Россию мы потеряли — голодную, неграмотную, замoрдованную и сифилитичную. Что-то картина, которую г-н Энгельгардт обрисовывал в своих по учёному дотошных наблюдениях совсем не похожа ту пряничную державу, на кисельным берегам молочных рек которой, куда ни глянь, тянутся поля полные радостных, сытых, улыбчивых и смиренномудрых крестьян, почитавших главным счастьем своей немудрящей жизни работать по шестнадцать часов в сутки, поститься и молиться, благополучно загибаясь без всяких модных глупостей, вроде пенсии.
Собственно, именно в этот «идеал» нас собрались возвращать наши власть предержащие и уже этого не скрывают (привет Дмитрию Пескову). И я хочу напомнить читателям, что основу пищевой цепочки той России составляло 77% крестьян и 11% мещан (перепись 1904 года).
Вот и прикидывайте свои шансы при таком раскладе. Это только в романах про попаданцев каждый голодранец всенепременно дон, если же реальная жизнь вдруг начинает напоминать роман, то это скорее всего будет ужастик.