Заключительный рассказ из сборника С. Колбасьева "Поворот все вдруг".
Рассвет.
Штаб действующей эскадры Черного моря « »… 1921 г. рейд Севастополь.
Командиру п/х «Владимир»
С получением сего вам предлагается принять полные запасы угля и продовольствии для двухнедельного похода и поступить в распоряжение председателя комиссии Судоподъема инж.-мех. Г. Болотова, каковая комиссия, для вашего сведения, состоит из четырех членов.
Флаг-капитан по оперативной части:
Комиссар:
1.
Каковая комиссия, для вашего сведения… По-видимому, мой хитрый флаг-секретарь хотел намекнуть командиру «Владимира», что ему придется взять на довольствие столько-то лишних человек. Но сколько именно?.. Четыре или пять? Считать председателя Гришку Болотова членом или не считать?
С оперативной точки зрения это было совершенно безразлично. Что же касается редакционных поправок, то уже тогда я относился к ним неприязненно.
Я молча поставил под предписанием свою нехитрую подпись.
Будь я, подобно многим современным мне литературным героям, одарен тонкой духовной организацией, на меня сразу нахлынуло бы недоброе предчувствие. Будь я еще проницательнее, я сумел бы угадать, что через восемь лет использую предписание и предчувствие для рассказа. В первом случае мне следовало бы с остановившимся взглядом задержать свое перо в чернильнице, во втором, усмехнувшись, покачать головой. Ни того, ни другого я не сделал, потому что был самым обыкновенным военмором комсостава, по тогдашней сетке, если не ошибусь, пятнадцатого разряда.
Я просто промакнул свой автограф, посоветовал флаг-секретарю незамедлительно отнести предписание на подпись комиссару и ушел получать паек.
2.
Команда «Владимира» с белыми уходить не хотела. К моменту эвакуации на пароходе внезапно испортились донки, шпиль, рулевая машина и еще что-то. Тогда офицерство выпило содержимое главного и путевого компасов, для приличия залило их морской водой, разложило кают-компанейское серебро по своим чемоданам и уехало.
Новый хозяин пришел в лице небритого и ошалевшего от усталости комиссара штаба Никиты Веткина, поблагодарил команду и, за отсутствием в городе свободных комнат, поселился в одной из пассажирских кают.
В штабе кто-то сострил, что именно из-за этого квартирного кризиса Веткин упорно нанимался в уходившую на «Владимире» комиссию Судоподъема. Никита искренне возмутился. Подъем затопленных судов был первым шагом по пути мирного строительства флота. На дне кроме военных кораблей лежали до зарезу нужные транспортеры и нефтевозы. Страна пробуждалась к новой жизни, а люди, поставленные командовать флотом, говорили глупости.
Конечно, он был прав, и, конечно, его назначили в комиссию. Кроме него и Болотова в комиссию вошли: флагманский минер Сейберт и бывший командир затопленного нефтевоза «Казбек» Вячеслав Чеховский.
3.
Слабый ветер из города доносил отрывки духовой музыки, и солнце медленно садилось в расплавленное море. Все машинистки обоих штабов и управления порта, наверное, уже гуляли на приморском бульваре, но командир «Владимира», его тезка, Володя Апостолиди, на берег не собирался.
В нагрудном кармане его кителя лежало предписание, а грудь расширялась от командирской гордости. Съемка с якоря была назначена на двадцать два часа, приказания старшему помощнику, штурману и механику были отданы своевременно, из трубы валил густой, пахнущий кислыми щами дым, и рулевые на мостике до нестерпимого блеска начищали оба компаса. Всё было в очевидном порядке, и теперь можно было думать о великолепном будущем: о миноносцах, поднятых со дна морского, и о том, как отлично будет ими командовать.
Володя степенно прохаживался по спардеку вверенного ему корабля. Предстоящий поход был началом необычайной карьеры, а первое командование ощущалось как первая любовь. Он еще не успел остыть, но успел понять, что дело командира — дело хозяина дома, скучное, женатое дело: мелкие заботы о материальной части корабля и беспокойство о не внушающем доверия поведении штурмана.
Я знаю, что на военной службе извиняться не полагается. Моего читателя, который мне мыслится строгим как командир Балтийского флотского экипажа, я не прошу снизойти к молодости Володи Апостолиди, не проследившего за выполнением своих приказаний. Я только напоминаю, что он всего лишь три неполных дня своей жизни командовал кораблем.
4.
До самого горизонта море лежало совершенно гладким и совершенно синим. Машины работали ровно и уверенно, картушка компаса спокойно лежала на курсе, жизнь была великолепной. Но даже самая великолепная жизнь иногда внезапно обнаруживает свои темные стороны.
— Вахтенный! — рассердился командир. — Кто оставил за бортом швабру? Что это за порядки на военном корабле?!
Сейберт, стоявший рядом, одобрительно кивнул головой:
— Так его, Володечка! Вставь ему фитиль! Расправься с ним по всей строгости морских законов! Покажи, что ты командир!
Володя широко открыл глаза. Он никогда не мог понять, каким тоном нужно отвечать Сейберту. На этот раз он вдруг решил рассердиться:
— Я лучше тебе покажу, что я командир. Убирайся с мостика и не путайся под ногами!
— Есть, есть. — И Сейберт, отряхиваясь, сбежал на спардек.
Володе хотелось, чтобы все видели, как он удачно поддержал свой, престиж, но вахтенный начальник и сигнальщик зачем-то ушли в рубку, рулевой не оторвал сонных глаз от картушки, и море до самого горизонта было пусто. Командир стоял один в центре огромной сияющей вселенной и нуждался в обществе. Медленно спустившись с мостика, он прошел к сидевшей на плетеных креслах спардека-комиссии.
— Он меня уничтожил, — мрачно сказал Сейберт, указывая на него пальцем.
— Ты должен понимать… — снисходительно начал Володя.
— Правильно! — Сейберт вскочил. — Я понимаю… Граждане, знаете ли вы, почему он такой гордый?
— Не знаем, — ответил Веткин,
— Его предками были те самые героические балаклавские греки, которые не испугались гнусного деспота Николая Первого. Он крикнул их батальону: «Здорово, ребята!» — а они не ответили. Они были не ребятами, а капитанами — так они ему и сказали. Они командовали шлюпками, а Володечка уже капитанствует целым пароходом.
— У него капитанская походка, — поддержал Болотов.
Володя откашлялся и ушел. Он кипел негодованием против легкомысленной комиссии Судоподъема, но, уважая в ней начальство, высказаться не решился.
Может, лучше было бы, если б он решился, и наверное было бы лучше, если бы Шурка Сейберт его не обидел. Сколько раз писатели доказывали своим героям, а заодно и посторонним людям, что ничтожные причины могут иметь самые неприятные последствия.
Володя вернулся на мостик. На мостике член комиссии Вячеслав Казимирович Чеховский разводил руками.
— Странное дело. — Он говорил пришепетывая, и Володя от его голоса стиснул зубы.
— То есть?
— Рулевой у вас катается на курсе, а картушка путевого компаса стоит на месте. Взгляните на кильватерную струю!
Володя тяжело задышал. Дальше терпеть он не собирался:
— Если я нахожусь в оперативном подчинении у председателя комиссии Судоподъема, то это еще не значит, что всякие члены комиссии могут вмешиваться в управление моим кораблем!
Вячеслав Казимирович растерялся:
— Позвольте, позвольте…
— Не имею права позволять. Вы сами командовали кораблем и должны понимать, что это не годится. Будьте любезны уйти с мостика.
Бормоча и размахивая руками, белый от волнения, Вячеслав Казимирович повернулся к трапу.
— Избиение младенцев, — сказал Сейберт, увидев маленькую фигуру Чеховского, вприпрыжку бежавшего к двери.
— Неистовствует, — подтвердил Болотов, кивнув в сторону мостика.
На мостике стоял темный командир.
Черт дернул штаб навязать ему на шею собачью комиссию! Неизвестно, зачем он нанялся на поганый пароход, на вонючую извозчичью профессию, и теперь должен служить, как пудель! На всякий случай он взглянул на кильватерную струю. Она была прямой как струна, и он пожал плечами.
5.
Впечатлительность была источником всех мучений Вячеслава Казимировича. Когда-то она помогла ему после мобилизации с коммерческого флота «сразу проникнуться воинским духом, а потом, обратившись против него, испортила ему жизнь. Став насквозь военным человеком, он не мог сделать военной карьеры. Ни разу за всю свою службу он не плавал на настоящем военном корабле, ни разу за обе войны не видел на горизонте дымков противника и не мог доказать свою храбрость.
Впечатлительность и наружность… Разве так к нему относились бы, будь он полновесным мужчиной? Разве посмел бы какой-нибудь мальчишка говорить с ним таким тоном, как этот Апостолиди?
— Уйду, — сказал он. — В запас.
Никто не поинтересовался, почему он хочет уходить в запас. Пришлось продолжать самому:
— Никакого дела не будет. Война кончилась, а новобранцев обучать я не собираюсь. Пусть их кто-нибудь другой дрессирует. Я уйду на землечерпалки — там больше плавания, чем на всем нашем знаменитом флоте.
— Увлекаетесь романтикой и пьете крепкий чай, — отозвался Сейберт. — От всего этого портятся нервы. Дела на флоте хватит. Я останусь.
— Хватит, — согласился Болотов.
— А людей подходящих мало, — заметил Веткин.
Вячеслав Казимирович рассвирепел:
— Не знаю, подходящий я или нет. Я военный человек и другим не стану. Или настоящая война, или землечерпалки. Играть в солдатики я не собираюсь.
Может быть, его взгляды и не были столь крайними, но после инцидента с Володей Апостолиди ему нужно было каким угодно способом восстановить свое душевное равновесие.
— Романтика и крепкий чай! Какого черта вам хочется драться?— Сейберт горестно покачал головой.— Рвется в бой и собирается пролить моря крови!
— Занятно, — тихо сказал Болотов.
— Позвольте вас спросить, что именно кажется вам занятным? — Вячеслав Казимирович был взбешен до последней степени.
Болотов неожиданно смутился:
— Я не о вас, Чеховский. Я нечаянно вспомнил, как один англичанин отговаривал меня воевать.
— Англичанин? — удивился Веткин.
— Его звали Пирс, и я его встретил на Мурмане. Ему надоела империалистическая война.
— А тебе — гражданская?
— Я очень рад, что она кончилась, — просто ответил Болотов.
— Совершенно напрасно, — фыркнул Вячеслав Каэимирович.
— Граждане! — точно с трибуны пронзительно закричал Сейберт. — Прекратите бесцельный спор и передайте мне чайник. Кто вам сказал, что война кончилась? Она только начинается!
В наступившем молчании стало слышно, как за открытыми окнами, шипя, плыла темнота. Сколько лет подряд эта темнота таила в себе неприятные возможности, и теперь никак не удавалось привыкнуть к тому, что это всего лишь южная ночь. Звезды, как прежде, выглядели двусмысленно и, как прежде, давали недостаточное освещение. В любой момент из темноты мог вырваться ослепительный прожектор, и за ним…
— Боевая тревога! — вдруг прокричал откуда-то сверху голос Апостолиди. — Отделение с винтовками, на полубак!— И два раза отзвенел телеграф, давая в машину «самый полный».
6.
— Что ты тут делаешь? — удивился Сейберт. — Почему не заучаешься?
— Удрал, вроде как на фронт, — ответил Демин. — В Новороссийске попал на катер и теперь болтаюсь. Осенью вернусь в училище.
— Как Иришка и детишки?
Даже в темноте было заметно, что Демин покраснел.
— Мальчик, — сказал он.
— Так тебе и надо. Поздравляю. — И Сейберт толкнул его в плечо.
С правого борта в море лежал низкий силуэт истребителя. Тот самый силуэт, из-за которого Володя Апостолиди привел в полную боевую готовность единственное вооружение своего корабля: шесть трехлинейных винтовок. К этому силуэту и обратился Володя, когда наконец обрел дар слова.
— Что же это такое?
Ответил Демин:
— Истребитель «Бесстрашный». Я им командую.
Володя резко повернулся на голос. На полубаке молчаливым укором стояли фигуры с винтовками.
— Но что вы здесь делаете?
— Гуляем в дозоре. Вышли из Керчи и когда-нибудь вернемся туда же. А вы как сюда попали?
Володя с усилием выпрямился. Теперь нужно было говорить резко и решительно, иначе он перестанет быть командиром:
— Как видите, идем на Новороссийск.
— Ничего не вижу. Вы милях в тридцати южнее курса.
Володя схватился за поручень. Это было совершенно невероятно. Очевидно, над ним издевались. Что ответить? Как осадить?
— Плохо считали, товарищ. Не иначе как ваш истребитель ходит на спирту. — Отмахнул рукой и быстро ушел.
— Ошалел? — вполголоса спросил Демин.
— Вроде, — ответил Болотов. — А ты уверен насчет нашего курса?
Демин на минуту задумался.
— Похоже, что так, однако точно не скажу. Мы два дня без берегов, а на катерах штурманство ровненькое. Компас скачет, мотористы меняют обороты…
— Значит, не на спирту ходишь? — поинтересовался Сейберт.
— На бензине. В Керчи его хватает.
— Керчь прогрессирует. При мне там просто ничего не было.
— А Леночка Кудрявцева?
— Замолчи, молодой дурак. Леночка — небесное создание, и сердце мое обливается кровью при мысли, что она от меня оторвана, беззащитна и встречается с такой шантрапой, как ты. Идем пить чай.
7.
«Шурка, друг, я с тобой несогласен.
Документальный метод великолепен, но необязателен и неудобен. Кроме того, он мне надоел. Сейчас нет журналов, не набитых до отказа фактами и автобиографиями, нет людей, не занятых писанием человеческих документов. Я не сомневаюсь в их праве на это, но полагал бы необходимым ограничить их вредную деятельность.
Они врут лучше любого беллетриста, поэтому я предпочитаю заниматься откровенной перестановкой материала и не претендую на историческую точность.
Кавалерия атаковала Санькин миноносец, а не твой, на нижнем плесе, а не на среднем, и годом позже, но этот бой мне нужно было связать с походом по Мариинской системе — достаточно длинным и скучным, чтобы позволить его участникам заняться перестройкой своих мировоззрений. Дуэль небезызвестного тебе Пупки по стилю подошла к Мурману, и я перенес ее с Волги.
Иные подмены были вызваны соображениями стиля. Осетров мы тралили вместе, но себя я не ввел, чтобы не ломать жанра. Иные — соображениями приличия: женить героя в конце книги, по-моему, непристойно, и я скрыл твой брак от читателя.
Так и скажи Марусе — пусть она тебя не ревнует к вымышленной керченской Леночке.
Факты неудобны: в начале этого рассказа ты обещал до конца дней своих служить на флоте, а сейчас делаешь дырки на Турксибе. Как я объясню читателю твое непостоянство, если он уже знает, что ты восемь лет женат?
На этом кончаю. Автору бывает полезно поговорить со своим героем, но заговариваться ему не следует.
Привет семейству от меня и Деминых. Ленька получил миноносец. Ирина была на юге, загорела и собирается тебе писать.
С.
Р. 5. На всякий случай имей в виду: все действующие лица настоящей книги целиком являются вымышленными. Это общепринятая, очень удобная английская формула».
8.
Берега не было. Было быстро темневшее море, почти совсем темное небо и пустая линия дрожавшего в бинокле горизонта. У Володи холодели глаза и сводило пальцы. Почему не было берега?
По счислению он должен был открыться три часа назад… По счислению… Даже если ход был не десять, а девять, он мог опоздать только на два часа. Значит, курс… — И Володя ощутил приступ тошноты. Путевой компас действительно застаивался, — это он сам видел.
Ветер короткими шквалами налетал с кормы, встряхивал пароход и, завивая мелкую рябь, летел вперед. От него звенел такелаж, громко шипела вода, и тревога становилась еще болезненней.
Снова горизонт в круглом поле бинокля. С каждым разом всё более расплывчатый и темный. Скоро его совсем не будет. Снова шквал с кормы. Ночью должно засвежеть. Может, оно и к лучшему: берег откроется на слух по шуму прибоя.
Освещенная картушка лежала неподвижно, слишком неподвижно. Желтая и страшная, она упрямилась. Она не хотела служить. Володя нагнулся к ней почти вплотную,— неужели этот бурый налет был ржавчиной? Ведь в спирту… А что, если спирт выпили? — И сразу стало нестерпимо холодно.
Штурман тайком сдал в порт главный компас. Как он посмел? Что-то болтал про ржавчину… Кто это сделал? Когда?
— Штурмана на мостик!
— Есть штурмана на мостик! — Неужели в голосе вахтенного была усмешка?
Володя ощутил внезапный прилив силы. Всё стало ясным: штурман не доложил про компас, потому что был виноват, и запутался в астрономии, потому что был пьян.
— Есть, Владимир Константинович? — виновато спросил штурман.
Володя взял его за плечо и отвел в штурманскую рубку.
— Кто выпил компасы? — И в упор взглянул ему в глаза.
— Я тоже думаю… тоже думал, Владимир Константинович… только я не знаю.
Компасы выпил не он. Такая тля не посмела бы. Но как же он определил место корабля в море?
— Вы проверили свой Сомнер?
— Точно так. Теперь всё в порядке… то есть не совсем в порядке, но всё-таки. Я сперва забыл, что наш четырехдесятник ходит по ленинскому времени, на два часа вперед от среднего, а теперь взял поправку, и у меня вышло.
— Что вышло?
Штурман отвернулся.
— Что-то не так опять получилось, — и махнул рукой на юг.— Там, где-то у турецкого берега.
— Какого же черта…
— Не сердитесь, Владимир Константинович… Виноват секстан… мы, то есть я, как-то баловались и кололи алидадой сахар, а теперь я боюсь… — Штурман действительно боялся. Лицо его стало серым, и голос срывался. — Только, ради бога, не говорите комиссару.
Володя опустил глаза. По белой карте тонкой карандашной прямой шла прокладка. Она никуда не привела.
— На каком основании вы назвались штурманом?
Штурман, чтобы устоять, обеими руками взялся за стол:
— …До школы прапоров я учился в мореходке, только…
Рубка вздрогнула от налетевшего шквала, и Володя выпрямился. Это был конец, но кончать следовало прилично.
— Ступайте в свою каюту. До порта вы находитесь под домашним арестом… Я постараюсь, чтобы вас не расстреляли.
Штурман хотел ответить, но не смог, не хватало дыхания. Раньше чем он успел отправиться, дверь раскрылась, и в нее вошел комиссар корабля:
— Товарищ командир, нас просят к товарищу Болотову.
— Есть! — Володя молча пошел за комиссаром.
Теперь нужно было прилично кончить. Самому всё исправить.
В каюте Болотова кроме него самого сидели Сейберт и Веткин. Володя спокойно подошел к столу и сел, положив фуражку на колени.
— Когда же мы придем в Новороссийск? — спросил Болотов.
— В таких случаях принято отвечать: своевременно или несколько позже.
— А ты ответь как-нибудь иначе, — посоветовал Сейберт.
— Видишь ли, — Сейберт был единственным строевым, и поэтому Володя обратился к нему, — я думаю, что мы придем несколько позже. По-видимому, наш пароход больше восьми узлов не печатает, а кроме того, мы взяли к югу, чтобы обойти минные поля. Ночью откроем берег и ляжем на норд. К утру придем.
Володин голос звучал совершенно естественно и спокойно. Болотов кивнул головой.
— Что ж ты говорил, что он до десяти ходит? — спросил еще не убежденный Веткин.
Володя пожал плечами:
— Поговори с механиком. Сам машинист — должен знать, в каком виде белые оставляют машины.
Это было правильно. С этим Веткин согласился.
— Смотри не задерживайся; чтоб к утру были на месте.
— Спокойной ночи, — ответил Володя, вставая.
Его собственная ночь спокойной не была. Он провел ее на мостике. Сколько раз гремел в его ушах отдаленный прибой, но всегда оставался только звон ветра. Сколько раз вставали в грезах нависшие глыбы смертельно близкого черного берега, но раньше чем он успевал скомандовать поворот, берег расплывался в светящихся петлях зеленой пены.
— Это фосфоресцация, — который раз поучал сигнальщик комиссара корабля, но комиссар не отвечал: комиссар напряженно следил за командиром.
Потом по целым минутам Володя заставлял себя не смотреть и не слушать. От этого галлюцинации исчезали, и становилось легче. Можно было думать о том, что глубины у восточного берега очень велики и что даже вплотную к нему можно вывернуться.
Но сразу же вспоминалось: берега нет. Два часа тридцать минут, а берега всё нет.
— Товарищ командир… — тихо заговорил комиссар.
— Курс сорок, — скомандовал Володя и положил комиссару на плечо руку: —Склоняемся к северу. Минные поля прошли. Всё в порядке. — И комиссар поверил.
Напрасно поверил. Володя повернул только чтобы что-нибудь сделать.
Определения не было. Ни зрение, ни слух не могли вывести из шипящей черноты моря, похожего на светящийся мрамор. Шквал за шквалом прорывался сквозь пустоту, хлопья зеленого огня падали с неба и растекались по лицу холодной пеной.
Кончать следовало прилично. Самому полной ценой платить за свои ошибки.
9.
Рассвело сразу, и сразу на рассвете встал двухтрубный крейсер. Яхтенный нос высокий полубак, срезанная грот-мачта — англичанин типа «С».
— На якоре стоит, — сказал Сейберт. — Под самым бережком. Кажется, спит.
— Пицунда.— И Чеховский показал на голубой в тумане мыс. — Вот куда зашли!
— Лево на борт! — скомандовал Володя, но англичанин сразу проснулся.
По носу, разбивая воду, проскочил снаряд, и на рее крейсера заполоскался сигнал.
— Поднимите флаг! — сказал Болотов. На красный флаг англичанин ответил вторым снарядом. Тогда Болотов кивнул головой, и Володя засторопил машины.
Была полная тишина. Только ветер всё выше и выше подымал свой голос.
— Эх! — Никита Веткин подошел к обвесу и, перегнувшись, плюнул за борт.— Привел в Англию!
Володя стиснул холодные ручки телеграфа. Теперь надо платить по счету, а в голову лезли глупые детские мысли. Почему-то вспомнилось: такими самыми английскими крейсерами он командовал в корпусе во время морской игры. Как их звали?
— Новый сигнал, — сказал Чеховский. — Дайте международный свод!
Огромный том лежал на руках у сигнальщика, и Чеховский его перелистывал. Наконец он встретил противника. Неужели только для того, чтобы ему сдаться? Думал он об этом совершенно спокойно и даже отвлеченно. Наконец он выпрямился:
Сигнал: встать на якорь под кормой крейсера.
— Я не могу, — вдруг сказал Володя. — Не могу! — И ушел в штурманскую рубку.
Тогда Сейберт встал на машинный телеграф.
— Исполнить! — приказал Болотов.
Сейберт дал малый вперед и повернул вправо.
Мимо крейсера прошли почти вплотную. Он лежал серый, чистый и безучастный. Не сразу стало заметно, что двумя своими орудиями он следит за пароходом.
Развернулись машинами и отдали якорь. Веткин прошел в штурманскую рубку, но сейчас же вернулся:
— Дурак, прострелил себе голову.
— От крейсера отваливает катер,— сказал Сейберт.
Разбивая волну, катер дугой направился под корму, а потом с подветра подошел к борту.
— Штормтрап! — приказал Сейберт.
По штормтрапу на палубу вылез английский офицер. У него были голубые круглые глаза. Он явно не знал, что ему делать, и стоял озираясь.
— Идите сюда! — по-английски крикнул Болотов,
— Есть, сэр! — козырнул англичанин.
— Вы командуете пароходом, сэр? — спросил он, выйдя на мостик.
— В чем дело?— Голос Болотова так звучал, что англичанин инстинктивно снова отдал честь.
— Сэр, мой командир приказал мне пригласить вас на крейсер для переговоров.
Болотов обернулся к Веткину:
— Мне придется с ним съездить. Командовать пароходом будет Сейберт.
— Есть. Поезжай.
— Идем, — сказал Болотов по-английски.
— Вахтенный журнал, сэр, — намекнул англичанин, но Болотов, точно не слыша, спустился с мостика.
10.
По белому стальному коридору, совсем такому же, как когда-то на «Кокрэне». Мимо часового у денежного ящика,— и люди те же, в таких же срезанных наискось фуражках.
— Войдите! — сказал голос из каюты командира, и Болотов вошел.
— Халло, Гришки!
— Здравствуйте, Пирс.
Но руки друг другу они не подали. Так было проще.
— Гришки, я рад, что мы с вами встретились.
— Я предпочел бы с вами не встречаться, Пирс.
Англичанин неопределенно помахал рукой.
— Садитесь! — И пододвинул Болотову сигары.
Болотов встал, вынул из кармана кисет и стал скручивать папироску. Скрутил, сдул с руки табачные крошки и закурил.
— Вас можно поздравить, Пирс, с производством в коммандеры.
— Можно и не поздравлять… А как ваше служебное продвижение?
— Я стал большевиком.
— Вы всегда были воинственны, мой друг.
За открытым полупортиком гудел отдаленный прибой, и с верхней палубы доносился мерный скрип. Что бы это могло быть? Как теперь повернется разговор и чем он кончится?
— Ваш табак, Гришки, приятно пахнет. Дайте мне попробовать.
Протягивая через стол свой кисет, Болотов вдруг заметил, что Пирс не выбрит. Видимо, его в две минуты подняли с койки. Болотов улыбнулся. Он не спал всю ночь — это было лучше, чем не выспаться, — и он ощутил свое превосходство над Пирсом.
— Значит, молодой Гришки, мы с вами всё-таки встретились… Что вы здесь делаете?
— А вы что здесь делаете?
Пирс закурил папиросу и сощурился:
— Ужасный вы нахал, Грегори Болотов. Я взял вас в плен — и вы же задаете мне неудобные вопросы… Извольте: я здесь занимаюсь невмешательством во внутренние дела России, а потому собираюсь арестовать ваш пароход и куда-нибудь его отправить. Куда именно, еще неизвестно. Я запросил об этом по радио.
— Вы знаете, как называется такой захват?
Пирс кивнул;
— Знаю. Это называется пиратством. Но будем откровенны, мой юный друг. Мне могут нравиться большевики, но может не нравиться, что они всех бьют. Я мирный человек.
— Ваши мирные средства убедительны.
— Я не уверен в том, что они убедительны, но других нет.
— Вы правы, Пирс.
Пирс откинулся на спинку кресла. С полузакрытыми глазами, темный и с проступающей бородой, он был похож на мертвеца. Живой в нем была только тонкая струйка дыма, тянувшаяся из угла рта.
— Я смертельно хочу спать, — сказал он наконец. — У вас хороший табак, но плохая новая система. Она еще более жестокая и окостенелая, чем старая. Ее создали рабы, а бытие определяет сознание; кажется, так у вас говорят?
— В три года с должности судового штурмана вы дошли до командования крейсером. И это несмотря на огромные сокращения в составе вашего флота. Вы сделали блестящую карьеру. Бытие действительно определяет сознание. — Болотов встал. — Я больше не жалею, что мы встретились. Для меня это было неплохим повторением основ политграмоты. Прощайте.
— Куда вы торопитесь? — не вставая, удивился Пирс.
— На свое судно. Мне пора сниматься и следовать по назначению.
Пирс покачал головой:
— Вам рано сниматься. Если вы не будете себя примерно вести, я начну стрелять из шестидюймовых пушек.
— Как вам будет угодно. — Болотов повернулся и вышел.
— Вот они какие, — пробормотал Пирс. — Крепкие ребята.
Пирс взглянул в полупортик. В кабельтове за кормой раскачивался небольшой серый пароход. Такой разлетится от первого снаряда, — почему же он всё-таки не испугался? На что он рассчитывает?
Болотов сам не знал, на что рассчитывает. Он стоял на трапе крейсера, и волна захлестнула его до колен, но он ее не заметил. Сниматься с якоря под огнем не стоило. Пока он держал себя правильно. Пирс ошалел и забыл его допросить. Но что делать дальше?
Ни он, ни Пирс не знали, что ветер по-своему собирается развязать сюжетный узел.
В полупортике промелькнул моторный катер. Он мелькнул неровно и бесшумно, как на экране. Гришка возвращался домой. Что будет в следующей части фильма?
Вероятно, покажут съемку парохода с якоря, а потом потопление его артиллерийским огнем.
Пирс встал, протирая глаза. Всё это было похоже на бестолковый сон, но без всякого предупреждения перешло в страшный. В полупортик хлынула вода, и берег развернулся стремительной панорамой. Наверху за топотом ног последовал сухой и долгий треск.
Когда Пирс без фуражки выскочил на палубу, крейсер уже развернуло зашедшим ветром, сняло с якоря и несло на камни. Мимо сорванного с шлюпбалок и разбитого в щепы вельбота, мимо хватающихся за всё что попало, потерявших устойчивость людей, против ветра, твердого, как струя воды, — к мостику. В перерыве между двумя шквалами — воздушная яма. Пирс взметнул руками и грудью упал на палубу. Палуба дрожала — машины уже заработали.
Кто-то помог подняться, и сразу весь корпус крейсера простонал от короткого толчка. Второй толчок — легче и с другого борта.
— Сейчас остановимся, сэр! — прокричал вахтенный начальник. — Отдали второй якорь, сэр! — Ему ответил новый толчок, от которого машины встали.
Тогда начался дождь. Это не был дождь. Вода, свистя, летела сплошными массами. От нее море кругом корабля белело, как молоко, и с мостика не было видно кормы.
— Левый винт, сэр, — доложил согнувшийся механик.
— Якоря держат! — крикнул вахтенный начальник.
— Вода в рулевом отсеке, сэр.
Отдавая честь, Пирс приложил руку ко лбу. Когда он ее отнял, на ней была кровь.
12.
Болотов как раз вовремя успел подняться на «Владимира». Английский катер отвалил и, завертевшись, пропал в белой пене. Крейсер развернулся и стал удаляться.
— Их несет на камни! — прокричал Сейберт.
Было видно, как крейсер отдал второй якорь. На мгновение по гребню волны пролетел катер, и сразу легла сплошная завеса ливня.
На мостике неожиданно появился Чеховский. Он тяжело дышал и, точно пловец, отплёвывался водой.
— Нас дрейфует!
— На камни?
— Мимо… только дальше будут мины… старые поля… с войны.
На старых полях бывает меньше мин, чем на новых. Часть срывается с якорей, часть обрастает ракушкой и тонет, но часть остается. Всё равно. Сейберт взял Болотова за локоть и вопросительно взглянул ему в глаза.
— Правильно, — ответил Болотов. — Рубим канат.
— Правильно, — поддержал Веткин и сам прошел на полубак.
— Мины! — пробормотал Чеховский. — Мины! — И развел руками.
На баке уже выбивали чеку из соединительной скобы.
В первую минуту пароход, вырвавшись, встал на дыбы, волна нависла, точно стеклянная, и всё остановилось. Потом корма широко занеслась, и сразу показалось, что шторм утих. По бортам неслись белые, неизвестно откуда появившиеся гребни, и оглушительно свистел непроницаемый ливень.
— Мины, — бормотал Чеховский. Он ощупью ходил по мостику и не мог найти себе места. Он не боялся, но ему было нехорошо. В серой кипящей воде стояли смертельные шары. Зачем он бодрился насчет войны? Чем плохи землечерпалки?
— Идите в штурманскую рубку, — посоветовал ему Сейберт.
Чеховский вздрогнул:
— Нельзя.
— Жаль мальчишку, — вспомнил Болотов.
— Чистка личного состава, — ответил Сейберт. — Попробуем закурить, Казимирыч. Мы пройдем.
Разве все последние годы они не шли с таким же головокружительным ветром по такому же огромному клокочущему морю! Они должны были дойти, и они дошли.
В ноль часов они отдали якорь в Новороссийске.
