Причины поражения адыгов в Кавказской войне. Война с черкесами.

Причины поражения адыгов в Кавказской войне
Кто был прав в будущем?

Мчались конницей в гике,
Не считая потерь.
Генералы-адыги,
Где вы, братья, теперь?

Это стихи поэтессы-кабардинки Любови Балаговой в великолепном переводе И. Ляпина.

Генералы-адыги, о которых она пишет, это не те адыги, которых мы знаем и не адыги, которые сражались сначала против России в Кавказскую войну, а потом за нее во всех последующих российских войнах. Это адыги, предки которых, оказавшись выдавленными со своих исторических земель — Западного Кавказа — во время Кавказской войны, переселились в Турцию и затем, уже оттуда разбрелись по множеству других стран — Сирии, Иордании, и т.д. Благодаря глубоким воинским традициям своего народа, они обрели там репутацию умелых и преданных воинов, составлявших наиболее боеспособные части армий некоторых государств и личную охрану их правителей.

Войну, в результате которой адыги покинули Родину, принято называть Кавказской, но некоторые адыгские историки называют её Отечественной, подчеркивая справедливый, оборонительный характер той войны для черкесов и то значение, которое она имела для всей последующей истории их народа.

Та война закончилась для адыгов страшной катастрофой. После нее некоторые черкесские народности исчезли с лица земли, а на Кавказе осталось только 5% адыгов от предвоенной численности. Только вдумайтесь в эту цифру — 5%! После 2 Мировой войны на территории Белоруссии, пострадавшей от войны больше других, осталось около 50-55% от довоенной численности населения. Адыгов на Кавказе осталось в 10 раз меньше.

Это величайшая, мало с чем сравнимая трагедия целого народа. Если мы представим, что Россия сократилась с нынешних 89 субъектов федерации с населением в 149 млн человек до всего одной 7-миллионной Московской области (не дай Бог, конечно!) , то это хоть как-то покажет то, насколько трагично адыги закончили ту войну.

Но феномен Кавказской войны заключается не в прошлом. Не в том кто и как сделал что-то тогда — 200 лет назад. В определенном смысле, давно завершившись, эта война еще сейчас продолжает будоражить умы наших современником, а её результаты подвигать людей на какие-то шаги не в далеком вчера, а в нашем с вами совершенно конкретном и очень осязаемом сегодня.

Вообще, Кавказская война — достаточно странный период. Возможно, это самый малоизвестный период в истории российского государства.

И дело тут не в том, что по нему нет источников информации, как раз наоборот — источников предостаточно, пишут о ней часто и с охотой, снимают и продолжают снимать фильмы. Проблема в том, что серьезных, глубоких и беспристрастных материалов по этой войне очень мало — практически не существует. В Советском Союзе, все касающееся Кавказской войны упорно замалчивалось, что делалось, видимо, для вящего спокойствия проживающих в кавказском регионе потомков её участников. В наше же время описание той войны, её ход и оценки разнятся настолько, что иной раз не понимаешь — об одних ли и тех же событиях идет речь?

Вырвавшись из прошлого, Кавказская война стала ярким примером излишней политизации нашего общества, превратившись из исторического факта в инструмент достижения своих целей различными общественными, научными и сословно-этническими группами. В настоящее время можно выделить несколько уже ставших традиционными подходов к этому периоду.

Первый — подход научных или околонаучных организаций. Он, как правило, сводится к описанию военных действий — к добросовестному перечислению подразделений, фамилий, населенных пунктов и километров. Само по себе это интересно, но печально, т.к. нужная архивная работа здесь подменяет не менее, а может и более нужную работу аналитическую. Возможно, мне не везло, но среди современных работ я почти не встретил серьезных аналитических исследований, не только перечисляющих сражения, стычки и дающих чьи-то цитаты, но обобщающих причины, глубоко анализирующих ход войны и объясняющих нам не только ЧТО произошло, но и ПОЧЕМУ это должно было произойти именно так. Да, как говорили герои фильма «Покровские ворота», в этом вопросе «искусство в большом долгу». Очень хочется надеяться, что сейчас где-то в кубанских или адыгейских лопухах, в станице Березанской или в ауле Уляп бегают голопузые и чумазые будущие Радищевы и Ключевские Кавказской войны.

Вторую категорию «подходящих» представляют собой российские государственные органы, которые по аналогии со своими советскими предшественниками упорно продолжают придерживаться версии «добровольного вхождения» Адыгеи, Кабарды и Черкесии в состав Московской Руси. Версия эта политически правильна, но, однако, имеет один маленький недостаток — никакого отношения к истории она не имеет, и, думаю, что на Кавказе в нее уже никто не верит. Но это не смущает представителей наших правящих органов и они ежегодно выделяют средства на празднование дня вхождения, регулярно в официальных кавказских СМИ к очередному юбилею выходят радостные материалы и также регулярно адыгские организации протестуют против этого. Как говорится — «стабильность — признак мастерства!»

Третья группа — это кубанские и ставропольские правительственные, общественные и казачьи организации, относящиеся к Кавказской войне, как к элементу патриотического воспитания русского населения путем героизации прошлого и морального оправдания захвата черкесских земель. Относясь к соседнему адыгскому населению по-добрососедски, они периодически сильно преуменьшают довоенный уровень развития адыгской цивилизации, рисуют предков современных адыгов, как вероломных дикарей и варваров, которых казаки и регулярные российские войска должны были усмирять и силой оружия вести к цивилизации для их же блага. Причем, по какой-то извращенной иронии, встречаются полярно противоположные описания Черкесии — либо как пустынного края, где ничего нет и который казаки должны облагородить, либо как земли, по которой бродят толпы бандитов-черкесов, которые из-за своей «хищной натуры» воюют против добрых российских солдат, мирно пришедших на их землю.

В учебной литературе и публицистических материалах иногда встречается оценка захвата кавказских земель, как «освобождения» (интересно от кого — от их коренных обитателей?). Не стоит говорить, что каждая такая оценка совершенно справедливо с болью и возмущением встречается адыгским обществом.

К четвертой категории «подходящих» относятся сами адыгские историки, политики и общественные деятели, которые гораздо больше трех первых групп эксплуатируют тему Кавказской войны. Для адыгов она уже давно и прочно стала основным элементом этнического строительства новой Черкесии, которая, по мысли современных адыгских этноконструкторов, должна быть создана на базе исторических обид и требований к России. При этом, характерными чертами адыгского подхода нередко является крайняя, бездумная идеализация всего связанного со старой Черкесией и выставление хода войны, как более чем 100-летней беспрерывной и напряженной борьбы единого адыгского народа за свободу против многократно превосходящего его по численности российского оккупационного войска. Как аксиома звучат тезисы о желании русских уничтожить всех адыгов, о беспримерных зверствах, об истреблении 95% адыгского этноса, о героическом сопротивлении единой Черкесии, о превосходстве черкесского войска над российским, о полуторамиллионных (!) потерях русской армии и т.д. Все это имеет небольшое отношение к действительности и приводит к воспитанию людей на ложных ценностях, на подогнанной под свои интересы исторической картине, не отражающей реальные события прошлого.

Парадоксальность ситуации заключается в том, что эти взаимоисключающие версии живут в одно время, в одном месте, но в параллельных мирах — в обществе по ним не устраиваются дискуссии, не ведется полемика, не ищутся точки пересечений — они, как бы, живут сами по себе. При этом, иной раз происходят просто поразительные вещи — в нашем обществе, как в теории гениального математика Лобачевского, параллельные прямые пересекаются и дают рождение удивительным фактам восточного… назовем это… двуединства!

Так, из федерального бюджета выделяются немалые деньги на празднование добровольного вхождения Северного Кавказа в Россию, а в это время на самом Северном Кавказе в печати выходят такие книги, как «Земля адыгов», в которой в специальный «поминальник» карателей адыгского народа» [1], в качестве организаторов «преступлений царизма против адыгов» занесены практически все люди, более-менее принимавшие участие в руководстве Кавказской войной — начиная со всех русских царей и цариц и заканчивая полковниками, генералами и казачьими атаманами, служившими на Кавказе.

И все бы ничего — у нас ведь свобода слова! — но в качестве получателей федеральных средств, предназначенных для празднования Добровольного вхождения, а также в качестве организатора этого празднования, выступает, в частности, в Адыгее, администрация республики, руководимая уважаемым президентом Адыгеи — Асланчерием Китовичем Тхакушиновым, и… следим за движением рук… он же — Асланчерий Китович Тхакушинов является соавтором книги о «палачах адыгского народа» и о «растоптанной и униженной родине».

Браво, Асланчерий Китович! Наш пострел везде поспел! И добровольное вхождение отпраздновать, и об «униженной родине» поскорбеть. Вы — мастер! Снимаю перед Вами шляпу.

При этом, «Земля адыгов» — это не просто какая-то там книга! Она, как гласит аннотация, «рекомендована к изучению в школах и ВУЗах». Зная это, и зная, что её соавтором является не кто-либо, а сам президент Адыгеи, можно быть полностью уверенным, что по ней будут учить детей. Будут обязательно! И пусть только попробуют не учить! Вот так Кавказская война вырывается из прошлого. Вот так взгляды, объективность которых находится под очень и очень большим вопросом, взгляды, отражающие позицию только одной части населения и не прошедшие апробацию в обществе путем широких дискуссий и обсуждения, начинают прививаться всему обществу. Вот так подтверждается старая истина, что История сама по себе — это оружие и в условиях его бесконтрольного использования она становится оружием массового поражения.

Анализируя Кавказскую войну, постепенно приходишь к мысли, что её течение, основные участники, силы сторон, результаты в значительной степени меняются в зависимости от места и периода войны. Так, война на Восточном Кавказе — против чеченцев и дагестанцев не очень похожа на войну против черкесских народов Западного Кавказа, а боевые действия начального периода отличаются от событий конца войны. В этой связи сложно воспринимать эту войну как нечто единое целое и для её большего понимания следует использовать ленинский принцип «чтобы объединиться, надо сначала размежеваться».

Я рассмотрю вопрос войны на Западном Кавказе, причем, не начало и причины войны — об этом из кавказоведов не писал только ленивый — а, скорее, её исход — почему случилось то, что случилось и почему это не могло произойти по-другому.

Говоря о результате Кавказской войны, в качестве причин поражения адыгов традиционно упоминают две — численное превосходство российской армии и разобщенность черкесов. Это так и не так. На мой взгляд, здесь все не настолько однозначно, и даже если эти факторы верны, то основная причина все равно заключается в другом. Она намного глубже, сложнее и, да простят меня некоторые читатели — как адыги, так и русские — актуальнее, чем то, что обычно выдается в качестве легкого чтива о Кавказской войне.

Итак, друзья, начнем…

Содержание:

ЧИСЛЕННОСТЬ

Численность населения и количество войск многим представляются самыми простыми вопросами. Здесь как в футболе и в воспитании детей — если уж человек овладевает 4 основными действиями арифметики Магницкого, то начинает считать себя специалистом и точно знает, что отряд в 300 человек обязательно победит отряд в 100 человек. Просто обязательно! Заблуждения именно такого рода зачастую приводили правителей к поражению в военных кампаниях, где победа, как им казалось, была просто гарантирована. Старик Магницкий бывает обманчив!

Вопросы численности русской и адыгской армий в Кавказской войне и влияния количества войск на исход событий далеко не так просты, как это может показаться изначально. Они многовариантны и, к сожалению, изобилуют немалым количеством серых пятен и недостоверной информации. В любом случае, здесь в полной мере применяется высказанное ранее утверждение о том, что в зависимости от времени и места событий, война принимает абсолютно разный характер. В настоящий момент, обе стороны — и адыги, и русские в полной мере используют вопросы численности в своих интересах, показывая, что противник, с которым им пришлось столкнуться был силен и многочисленен. Русские источники говорят о «скопищах хищных горцев», которым противостоят малочисленные русские отряды, адыги же сетуют на то, что даже при героическом сопротивлении всего народа на протяжении нескольких десятков лет миллионная Черкесия не могла противостоять 100-миллионой России и в конце концов горцев просто задавили человеческой массой. При этом превозносятся боевые качества адыгов и рисуются какие-то дичайшие потери российских войск, периодически оцениваемые не мало, ни много в 1,5 млн. человек за всю историю войны.

Как же все было на самом деле? Давайте посмотрим.

РУССКАЯ АРМИЯ

Здесь мы сделаем короткое отступление и скажем, что среди историков нет единодушия относительно того, что считать началом Кавказской войны.

Некоторые, как например один из первых и наиболее уважаемых историков этой войны — генерал русской армии В.А. Потто, бывший в свое время начальником военно-исторического отдела при штабе Кавказского военного округа, связывают её начало со строительством в 1763г. на кабардинских землях русской крепости Моздок, другие относят этот период к 1803-1804 годам, когда боевые действия со стороны черкесов начинают принимать массовый и плановый характер, третьи — к 1816-1818гг., когда с приходом А.П. Ермолова война на Кавказе приобретает жесткую наступательную и даже карательную форму. При этом современные адыгские историки, как правило, соглашаются с В.А. Потто. Что ж, поступим также и мы.

Итак, в 1763г. была заложена крепость Моздок. В то время, за исключением небольшого гарнизона в Кизляре и малочисленного терского казачества, русский отряд в Моздоке был практически единственной частью регулярной русской армии на Северном Кавказе. Её численность, например, в 1770г. мы знаем точно — крепость получила штатное расписание в 214 солдат, а через 3 года гарнизон крепости насчитывает уже 2342 человека [2].

Вот таков был Моздок — центр «русской агрессии» на Кавказе.

С того времени, за исключением 1804, 1811 и 1854 гг., количество русских войск на Кавказе постоянно увеличивается.
В 1796г. их больше 20 тыс. человек,
В 1809г. — до 27 648 человек пехоты, 15 886 человек кавалерии с 36 батарейными и 64 лёгкими артиллерийскими орудиями,
К 1816г. на Западном и Восточном Кавказе уже находятся до 45000 пехотинцев, 6926 человек кавалерии и 131 орудие.

Здесь мы на минутку прервемся. Вот такие цифры. Много это или мало?

Это как судить! Конечно же, поражает то, что на первой стадии войны, оказывается, русских войск на Кавказе практически не было.

Даже если оставить в стороне несчастных 214 солдат, то и 2342 человека как раз представляют собой всего-навсего один регулярный пехотный полк по штатному расписанию, установленному при Елизавете. Всего один! Первое время на помощь российским войска приходят калмыки, но полностью надеяться на них было невозможно — их улусы находились далеко — на Волге, они не могли находиться в регионе постоянно, а потом вообще откочевали в Китай. Для развязывания большой и кровавой войны одного полка не то, чтобы мало — это просто ничто.

Военные меня поймут — они знают, что это просто абсурд и, я бы даже сказал — хамство по отношению к противнику, начинать столетние войны силами одного полка! Для остальных скажу — представьте, что Наполеон в 1812г. стал наступать на Москву не во главе 600-тысячного войска, а приказал это сделать только, допустим, своему Вюртембергскому кавалерийскому полку. Или то, как Гитлер в июне 1941г. начал бы наступление не силами 190 из 214 имевшихся дивизий, а только одним пехотным полком «Великая Германия». Получилось представить? У меня лично нет. Но оставим пока Моздок, на самом деле, там намного больше странностей, о которых, почему-то никто не говорит, и вернемся к численности.

К 1820-м гг. российская армия на Кавказе становится уже довольно существенной. 50 — 55 тыс. при общей численности армии чуть более 1 млн. человек в 1826г. — это уже не так мало.

С другой стороны, исходя из задач, которые решали российские войска и из размера территории, которую они прикрывали, можно считать, что до начала 1820-х гг. войск на Кавказе катастрофически не хватало.

Они располагались на огромном пространстве в полторы тысячи километров от Азова до Астрахани и были вынуждены на первой линии обороны сначала контролировать практически каждый километр границы малочисленными казачьими дозорами, а потом, чуть в глубине, располагать регулярные отряды таким образом, чтобы всегда и на всей контролируемой территории можно было гарантированно и успешно прийти на помощь войскам или жителям при внезапном прорыве мобильной черкесской группы, место нападения которой заранее неизвестно. Именно таким был характер боевых действий в тот период войны — Россия не вела существенных активных и наступательных операций, ограничившись обороной занятой территории и находящихся на ней казачьих станиц, а также нечастыми карательными действиями в ответ на черкесские набеги.

Если взглянуть на карту, то можно представить, что даже в наше время, имея 20 — 40 тыс. солдат, сделать это на столь большой территории совсем непросто, а тогда выполнить такую задачу было значительно сложнее. Войск отчаянно не хватало. Известно, например, что участки для дозорной пограничной службы в линейных казачьих полках были распланированы таким образом, чтобы «за счёт призыва на службу неслужащих (отставных) казаков вместе с малолетками (подростки с 16 лет)… на 12 вёрст границы приходилось 20 конных и 4 пеших казака»[3]. Причем, надо понимать, что 24 казака, включая старых и малых, это расчетное, плановое количество дозорных на участок длиной 13 километров территории (что составляло 12 верст того времени), т.е. меньше чем 2 человека должны были нести круглосуточное дежурство на пограничной полосе длиной в километр. Естественно, люди несли вахты, менялись, в конце концов, просто болели, по факту же на среднестатистическом участке постоянно находилось гораздо меньшее количество дозорных и они, конечно же, просто физически не могли качественно и надежно прикрывать настолько большую территорию.

Это приводило к постоянным прорывам черкесских групп, как замеченных, так и пропущенных российскими войскам. Позже, А.П. Ермолов напишет об этом времени —

«Малочисленные войска не могли сдержать набеги, растянутая граница была уязвима» [4].

Другой причиной было то, что очень часто официально озвученное количество войск, действующих против горцев, существовало лишь на бумаге — из-за общей достаточно тяжелой обстановки на Кавказе, да и в Европе вообще, части постоянно перебрасывают то в Персию, то в Дагестан, то в Грузию. Только в Европу для войны с Францией большое количество войск с Кавказа перебрасывают 2 раза — в 1805 и 1811гг.

Большой некомплект был и в частях. Не вовремя поступающее пополнение, потери в ходе боевых действий, частые болезни из-за плохого питания, суровой полевой обстановки и не всегда благоприятного климата, способствовавшего распространению эпидемий малярии, чумы и т.д. приводили к тому, что в полках зачастую не было и половины списочного состава, по которому он учитывался в общем количестве войск и которое я привожу в этой статье. Так, например, известно, что когда из-за очередного обострения обстановки в Дагестане часть войск планировали временно перебросить туда, оказалось, что «по спискам в 17-м егерском полку числилось в трех батальонах 991 рядовой, на деле в строю был 201 человек» [5]. Войск не хватало.

В 1816г. на Кавказ приходит А.П. Ермолов и край становится свидетелем того, как личность лишь одного человека может изменить весь ход истории огромного «Седого Кавказа».

С его появлением порядок ведения боевых действий полностью меняется — вместо глухой, безнадежной обороны и коротких карательных акций, по сути тех же набегов, российская армия начинает планомерно и широко наступать, создавая плацдармы, вырубая леса и уничтожая экономическую базу горцев. Изменение тактики, естественно, проходит на фоне дальнейшего увеличения войск.

К 1834г., по некоторым данным, на Кавказе располагаются уже около 80 тыс. российских солдат, а через 20 лет — в 1854г. — во время Крымской войны Россия держит на Кавказе более 110 тыс. солдат при 200 орудиях, при этом резервы, расквартированные в Закавказье составляют еще 90 тыс. солдат и около 200 орудий. С этого периода, к действующим против адыгов частям правомерно относить и Черноморский флот, так как в начале 1830-х гг. он начинает блокирование адыгского морского побережья, что играет очень важную и пока недооцененную роль в поражении горцев в войне. К этому времени войск на Кавказе становится уже столько, что они могут очень плотно и гарантировано прикрыть всю полуторатысячекилометровую линию границы, не оставляя слабых мест для прорыва даже небольших партий горцев.

Именно об этом периоде командующий отдельным Кавказким корпусом граф М.С. Воронцов пишет:

«Магомед Амин, видя таким образом нашу линию обеспеченной на всех пунктах, решился действовать на живущих в наших пределах бесленеевцев и с этой целью двинул партию к верховьям Лабы».

Само по себе это было уже совсем немало, но после Крымской войны начинается еще более резкая концентрация войск и активизация боевых действий на Кавказе. Сначала против Шамиля на востоке, а после его поражения и против горцев Западного Кавказа разворачивается огромная регулярная армия — до 240 тыс. человек и дополнительно к ним до 40 тыс. казаков несших постоянную службу. Вот это было уже очень и очень серьезно.

Для осознания насколько велика была эта армия, скажу, что в ней находилось вдвое больше солдат, чем было советских войск в Афганистане и в пять раз больше, чем их было в современной Чечне в самой активной фазе конфликта. Она была в 7 раз больше, чем вся сорокатысячная армия Петра I при сражении под Полтавой и на целый корпус в 50 тыс. человек превышала всю регулярную армию России накануне войны с Наполеоном, составлявшую 220 тыс. человек. Эта армия была в 14 раз больше корпуса двадцатичетырехлетнего инвалида русско-турецкой войны генерал-поручика графа Валериана Зубова, с которым он в конце 18 века века громил одну из самых сильных держав того времени в регионе — Иран.

Это была действительно огромная армия и её содержание требовало от России немалых усилий.

Начиная с середины 1850-х гг., на покорение Кавказа уходит около 20% бюджета страны. Для сравнения, можно сказать, что на операцию в Чечне шло до 5% российского бюджета, а на боевые действия во время Великой Отечественной Войны шло чуть больше 50% всего бюджета СССР. То есть, если уж такую армию собирали в отсутствии прямой угрозы историческим землям государства, то можно быть уверенными, что речь шла о полном, быстром и гарантированном покорении края, невзирая на все тяготы и ужасы, которые политика тотального покорения несла как местному населению, так и своим солдатам.

КТО ЖЕ ПРОТИВОСТОЯЛ ЭТОЙ АРМИИ?

И вот здесь мы встречаем первые трудности. Дело в том, что количество войск, которые выставили против россиян черкесские народы точно неизвестно.

Рассуждая о российской императорской армии, мы всегда можем полагаться на какую-то конкретную и достоверную цифру, либо прийти к ней самостоятельно, подсчитывая по полкам и дивизиям, наименования которых, расположение и штатную структуру мы знаем, в общем-то, абсолютно точно, вплоть до последнего литаврщика и коновода. В случае с адыгской армией нам приходится полагаться на редкие и обрывочные свидетельства историков и современников, иногда непонятно на чем основанные, а также пытаться вычислить какую-то цифру логически, исходя из предполагаемой численности горского населения.

Причины этого хорошо описал в своей известной кние «Воспоминания кавказского офицера» барон Ф. Ф. Торнау — русский офицер, попавший к черкесам в плен и проведший там 2 года. Хоть в данном случае он говорит скорее о родственных адыгам абхазах, то же самое в полной мере относилось и к самим черкесам:

«Трудно определить число абхазского народонаселения: в мое время нам не удавалось еще нигде пересчитать горцев точным образом. Все цифры того времени, которыми означали кавказское население, брались приблизительно, можно сказать на глаз. По понятиям горцев, считать людей было не только совершенно бесполезно, но даже грешно; почему они, где можно было, сопротивлялись народной переписи или обманывали, не имея возможности сопротивляться» [6].

Наиболее конкретную из известных нам цифр дает англичанин Эдмунд Спенсер, который в своей книге «Путешествие по Черкесии» несколько раз упоминает, что адыги, по их собственному мнению

«могут вывести в поле 200 тыс. войска все на конях и все вооруженные» [7].

Это перекликается со сведениями Пейсонеля, который веком ранее упоминал, что черкесы могут выставить до 100 тыс. и более воинов, после чего — во второй половине 18-го века, как мы знаем из трудов профессора М. Блиева, население Северного Кавказа во многом из-за выращивания кукурузы значительно увеличилось, что вполне могло довести общую численность войск до 200 тыс.

Примерно такую же цифру — 200 тыс — мы можем вывести из работ Сокурова, Швецовой и Бриммера, которые оценивают численность только кабардинского профессионального войска от 15 до 30 тыс. человек. Зная, что кабардинцы составляли примерно пятую часть всех адыгов, можно предположить, что только профессиональная, неотмобилизованная армия адыгов, которая с определенной натяжкой может быть названа регулярной, составляла в то время от 100 до 150 тыс. человек, что легко дает нам гораздо больше 200 тыс. при мобилизации всего народа на борьбу против смертельного врага. Каких-либо других прямых данных о численности адыгской армии не имеется и поэтому мы с достаточно высокой степенью уверенности можем оперировать этими цифрами.

Вот такая информация. Какое впечатление у вас складывается от этой цифры? Есть ли по ней вопросы? Может быть, что-то кажется странным? Что-то режет глаз?

Где вся эта армия? Где эти 200 тыс. воинов, десятилетиями ведущие смертный бой с оккупантами?

В истории Кавказской войны такой армии адыгских племен никогда не было. Причем, не было не только именно 200 тыс. человек, но даже и армии горцев в 2, в 5 или даже в 10 раз меньше! Разница с фактическими данными просто огромна и исчисляется порядковыми, знаковыми величинами. ТАКОЙ черкесской армии на Кавказе не было никогда! То есть, получается, что, несмотря на то, что адыги МОГЛИ выставить такую армию, в действительности против русских воевало гораздо, гораздо меньше горцев. Это тот факт, который вроде бы лежит на поверхности, но на который почему-то не обращают внимания ни люди, писавшие о Кавказской войне в прошлом, ни современные адыгские историки.

Для подтверждения этого факта давайте взглянем на реальные боестолкновения и посмотрим какими цифрами оперировали тогда военачальники.

В самом начале войны в крепости Моздок было по штатному расписанию 214 человек, потом стало 2432 человека. Плюс периодически приходят калмыки. На этом этапе, исходя из оценки адыгского войска в 200 тыс. человек, горцы имеют численное преимущество в 82 раза! Случаев подобного численного превосходства в мировой истории практически не встречается. Адыги устраивают набеги на крепость и не могут её взять. Их в 82 раза больше, чем русских! Причем, это в большинстве своем профессиональные воины, которые «живут с меча» и ничего больше делать просто не умеют. Мало того, собравшиеся в крепости русские войска отбиваются и сами посылают вдогонку карательные отряды, как например отряд «майора Савельева с 700 казаков и 2 тыс. калмык … для поисков неприятеля». Всего 2700 человек.

Тому, кто расскажет как можно послать 2700 человек легкой иррегулярной кавалерии в карательную экспедицию против, пусть даже не 200 тыс. человек, а в 2 раза меньше — 100 тыс. — надо срочно давать диплом Академии Генерального штаба. Экстерном!
1770 г., отозванный из Чечни русский отряд в 2000 человек встречает объединенное адыгское войско и сражение заканчивается без определения четкого победителя.
1786 г., 2000 черкесов атаковывают в районе Азовского моря на реке Ея 3 донских казачьих полка и разбивают их.
1804 г., адыги просят помощи у Анапского паши и тот обещает выступить с янычарами в их поддержку. Адыги говорят, что соберут войско в 15 000 человек.
Ноябрь 1809 г., на р. Уруп собираются до 8000 горцев, для «впадения в кордон Линии в разных местах». 7 ноября около 5000 человек из них переправляются через Кубань и нападают на село Каменнобродское.
Февраль 1809 г., в окрестностях нынешнего Майкопа происходит одно из самых тяжелых сражений войны на Западном Кавказе — Шевкучское: в течении 5 часов российские войска бьются против 15 тыс. черкесов и наносят им поражение .
Октябрь 1821 г. Известное Калаусское сражение. Около 4 тыс. шапсугов и жанеевцев тайно перешли Кубань с целью напасть на село Петровское, либо станицу Анастасиевскую. Генерал Власов, находившийся в округе, собрал меньше сил, чем было у нападавших и приказал подготовить им засаду — при выходе из Дмитровского ерика скрытно рассредоточить пушки (по разным данным 1 или 2 батареи), а по сторонам расставить казаков, готовых зажечь факела и сигнальные маяки, оставив черкесам проход только в болотистый Калаусский лиман. Ночью дозоры казаков, имитируя внезапное обнаружение адыгов и свое последующее отступление подвели горцев под пушки, и тут орудия под командой опытного артиллериста, хорошо знавшего Кавказ, принимавшего участие еще в войне 1812 года, человека, который потом станет генералом, обрушили на вылетающую из темноты тяжелую черкесскую конницу в доспехах шквал картечи. Смешавшись, адыги повернули назад, но вокруг внезапно зажглось море огней, стали раздаваться крики казаков и горцы понеслись туда, где была темнота — в болото. Около 2 тыс. адыгов утонули или были убиты меньше чем за час. Об этом бедственном походе в аулах пели особую песню-плач. Остатки оружия и панцирей на месте высохшего Калауского лимана находят до сих пор.
1828 г., Лучшие всадники Шапсугии, Абадзехии и Темиргоя, под командой темиргоевского князя Джембулата Болотоко проходят через занятую русскими войсками Кабарду и возвращаются обратно через Балкарию и Карачай. Это был известный рейд великолепной тяжелой черкесской конницы. Потто пишет о нем: «Двухтысячная конница представляла незаурядное явление: почти половина ее состояла из представителей знатнейших закубанских фамилий, рыцарские доспехи которых — дорогие шлемы, кольчуги и налокотники — горели и сверкали под лучами июньского солнца»[8].
1831 г., отряд под начальством генерала Берхмана, состоявший из двух пехотных полков, в числе пяти тысяч человек, занимает Геленджик, при этом адыги упорно сопротивляются. Возможно, я не настолько продвинут в современном прочтении истории, но понять как, пусть даже не 200, а 100 или 50 тыс. человек упорно отражают нападение наступающих 5 тыс. солдат мне довольно сложно.
1841 г., происходит известное Фарзское сражение — шестичасовой бой возле реки Фарс между частями генерала Засса и 10-тысячным объединенным отрядом абадзехов, шапсугов и убыхов.
1852 г., один из адыгских лидеров — Магомет-Эмин — вторгается в землю мирного племени джигетов с 2000-м отрядом. Против него из укрепления «Святого Духа», нынешнего Адлера высылают отряд под командованием майора Бибикова, численностью 740 человек с двумя орудиями. В ходе столкновения адыги теряют до 20 человек и отступают.

Вот такие данные. Причем, это просто примеры, есть немало других свидетельств, но все они говорят об адыгских отрядах численностью как от совсем маленьких — в несколько человек, так и о группах в 1 — 2 — 5 тыс. человек. Отряды в 10 — 15 тыс. человек крайне редки, если такая группа и собирается, то речь идет о серьезном, знаковом наступлении. Отряды большей численностью не встречаются никогда. Битв по масштабу равных Бородинской не происходит.

Ну а как же тогда быть с утверждениями идеологов современного адыгского национального строительства о героической борьбе всего народа, об адыгской «отечественной войне», о сопротивлению всего народа оккупантам? Получается, что адыги могли выставить на борьбу с врагом 200 тыс. человек, а в реальности выставили в самом максимальном случае — в 15 раз меньше, а в обычном, не единично-максимальном, а повседневном, обычном — в 40-100 раз меньше. Что же делали остальные десятки тысяч черкесов — они не сражались с теми, кого нынешний президент Адыгеи называет «палачами адыгского народа»?

Может быть Спенсер с Пейсонелем, а заодно и все остальные историки здесь что-то напутали?

Давайте посчитаем по-другому. Какое войско могли выставить тогда черкесы, исходя из своей численности и из того, что это была их самая серьезная война после нашествия монголо-татар в XIII веке? Какое войско вообще мог выставить народ на войну, в котором решалась (и трагически решилась!) его судьба?

Давайте возьмем пример более близкой и памятной нам Великой Отечественной войны. 190-миллионный советский народ в этот период выставил 35 млн солдат, что составило 18,5% от общей численности населения и значительно превысило расчетные мобилизационные возможности СССР, на которых основывался Гитлер, начиная войну — ошибку в учете которых, кстати, ему потом ставили в вину заговорщики. То есть, на фронт послали даже больше солдат, чем могли. Сама 80-миллионная Германия выставила армию в 16 млн человек, что составило еще больший процент — 20%. Решалась судьба государств. Согласно общепринятым данным, общая численность черкесов в то время находилась на уровне 1,2 млн. человек. Если представить, что единый адыгский народ выставляет армию по такому же принципу в таких же пропорциях, то получится, что её численность должна быть даже БОЛЬШЕ, чем на это указывают Спенсер и компания — 240 тыс. человек!

Где же эта армия? Почему она не воюет?

Чтобы уж абсолютно точно исключить возможность ошибки давайте от расчетных и прикидочных данных перейдем к тем, которые по возможности точно отражают ситуацию с самим подходом к формированию армии. Известно, что накануне Второй Мировой Войны, когда уже было понятно, что самой войны не избежать и что она будет очень трудной, кровавой и что в ней будет решаться само будущее Советского Союза и бывшей Российской Империи, СССР держит регулярную армию численностью 7,5 млн человек. Это очень много и составляет 4% от общей численности населения.

У адыгов есть подобная цифра, которая тоже отражает количество регулярной армии. Вспомним, в 1861 году, в долине реки Сочи состоялся совет, названный «меджлисом вольности черкесской». По сути, это собрание заложило основы адыгской государственности — объединило народности, установило наднациональные органы власти, единую налоговую систему, обязало людей построить административные здания и т.д. К числу знаковых решений относилось и создание регулярного войска. Его количество тогда определялось так — каждые 100 дворов должны были выставлять по 6 всадников.

Во-первых, 6 всадников со 100 домов — это странно само по себе. Так уж получилось, что у нас есть прямое и стопроцентное сравнение этой цифры с формированием воинских подразделений соседями адыгов — донскими казаками. Генерал-майор С.А Тучков, назначенный в 1798г. Шефом Кавказского гренадерского полка, пишет о нравах Области Войска Донского: «Каждая таковая станица состояла прежде из ста домов, окруженных рвом и валом. Она обязана была выводить по требованиям войскового правления по сто конновооруженных казаков»[9].

Вот как — в 16 раз больше!

Но давайте посчитаем по количеству людей в семьях и по процентам.

Количество людей в адыгской семье — в одном дворе — того времени, к счастью, нам известно абсолютно точно — 6-8 человек. Мы знаем это из трудов Ф. Бадерхана, который говорит, что в 350 убыхских семействах, переселившихся в район Родосто в Турцию было более 2 тыс. человек[10], что подтверждается и данными послевоенной переписи адыгов. То есть, если представить, что в 100 адыгских семьях было 600 человек и из них призвали 6, то получится, что на борьбу с врагом, который уже находится в твоих границах и вот-вот придет в твой дом призывали всего 1% населения. 1% населения! В современной невоюющей и полу-демилитаризованной России, которой никто не угрожает в армии сейчас находятся 0,83% населения. У адыгов же того времени война уже не то, чтобы близко — она идет уже несколько десятилетий, уже побеждены чеченцы, захвачены Кабарда, Натухай, Темиргой, почти вся Бжедугия, большие территории более мелких народов — до окончательного поражения адыгов остается всего 3 года и они готовы выделить на войну только 1% населения?

Насквозь прогнившая и практически мертвая Византия, которая в последние годы своего существования сжалась практически до размеров Константинополя и переживала даже не кризис, а, скорее, клиническую смерть, перед своим падением в 1453г. от 200 тыс. населения держит 5 тыс. армию, что составляет 2,5%. СССР перед войной держит 4%, а во время неё, как и Германия, выставляет около 20%. Почему же адыги выставляют 1%?

Вот тут становится совсем непонятно. Получается, что имея мобилизационные возможности собрать армию по численности, во многие десятки раз превышающие все российские силы на Кавказе в начальный период войны, в 4-5 раз их превышающие в середине войны и сопоставимые по численности в конце войны, адыги этого не делают и целенаправленно не планируют делать даже на завершающем отрезке Кавказской войны, когда в результате российского вторжения адыгский мир уже сжался до пределов территории нескольких племен и когда конец традиционного адыгского мироустройства уже должен быть всем понятен!

Что это? Коллективное самоубийство? Саботаж? Административная деградация? Как это можно объяснить?

От ответа на этот вопрос или даже от его постановки в таком виде решительно уходит современная адыгская историография, занимающаяся лишь подбором удобных фактов для национального строительства и концентрирующая внимание своего читателя сначала на том как хорошо до прихода русских все было в исторической Черкесии — какие там были мудрые обычаи и роскошные сады, потом мельком и без подтверждения рассказывающая о едином порыве всех адыгов в борьбе с врагом, о многотысячных русских войсках и об их огромном численном превосходстве, а затем быстро переходящая к смакованию мелких деталей трагического исхода адыгов за рубеж.

Наверное, читатель ждет, что здесь я скажу что-то вроде «причина этого факта заключалась в том, что…» или «объяснение этому мы можем найти в…» Напрасно! Это как раз тот случай, когда жизнь богаче правил старика Магницкого и когда вопросы численности не только не объясняют чьи-то победы или поражения, но и сами должны быть объяснены исходя из гораздо более глубинных и широкомасштабных явлений.

Чтобы понять это необходимо взглянуть на Черкесию того времени, что называется, с высоты птичьего полета и попытаться охватить её всю целиком, не деля на народы, на социальные группы и не выделяя какие-либо элементы социальных и экономических отношений.

Это не так просто: всегда существует риск скатиться до перехода на описание чего-нибудь более мелкого и легкого для восприятия, но если мы это все же сделаем, то увидим поразительную картину — земля адыгов представляла собой сложный, многоступенчатый и многогранный мир, удивительно точным образом вписанный во всю невероятно сложную систему экономических, политических, военных и любых иных взаимоотношений на Кавказе.

ТУРЕЦКО-КРЫМСКО-ЧЕРКЕССКИЙ МИР. ОСНОВЫ ОТНОШЕНИЙ

Начало этой системы, на мой взгляд, начинает складываться с гибелью в середине 15-го века Византии и с приходом на Кавказ новой региональной сверхдержавы того времени — Османской Империи, что очень серьезным образом изменило баланс сил в регионе и вынудило соседние народы искать новые формы сосуществования, как во внешнем, так и во внутреннем аспектах.

Это в полной мере относится к адыгам, которые, переориентировавшись во внешнем притяжении на Блистательную Порту, тем не менее ушли от прямой вассальной зависимости и установили с ней крепкие союзническо-зависимые отношения. Эти отношения не предусматривали прямого подчинения, но содержали в себе элементы защиты и покровительства со стороны Турции. Более того, в характере этих отношений было некий фактор, делавший Черкесию не просто одной из множества территорий, на которые распространялось влияние Стамбульских властителей, но невероятно органичным образом вписывавший адыгов в систему жизненно важных ценностей и приоритетов турецкого государства. Название этому фактору будет — работорговля.

«Только турки после завоевания Византийской империи поддерживали с ними торговые отношения и, не стараясь их подчинить, довольствовались тем, что им принадлежала Анапа: там у них был рынок, на котором они получали от черкесов девочек и мальчиков-пленников» [11],

пишет И. Бларамберг и ему вторит бывший майор Нижегородского драгунского полка испанец Хуан Ван- Гален, граф Перакампос:

«затраты кавказских горцев на войну компенсируются их природной неприхотливостью, добычей от непрестанных набегов, но прежде всего этой позорной торговлей живым товаром» [12].

Торговля людьми была для адыгов в то время тем, что мы сейчас называем «узкой специализацией страны в международном разделении труда». Важность постоянного потока невольников для Османской империи было трудно переоценить — именно на этом факторе основывался главный принцип формирования турецкой армии — набор янычар и, как следствие, территориальные захваты и удержание территорий. Неиссякающий поток рабов из северного Черноморья был залогом постоянного пополнения вечно воюющей армии Турции и одним из важнейших источников создания материальных благ внутри самой страны.

В этом отношении ценность Черкесии для Турции была не в том, чтобы она представляла собой захваченные, порабощенные и обложенные данью, в том числе человеческой, территории, типа грузинских или южнославянских земель, которые постоянно восставали, отказывались от уплаты дани, где надо было держать войска, которые половину времени воевали и те же рабы, которые вроде бы брались бесплатно в результате стоили немало денег, да и сами территории при появлении сколько — нибудь сильного противника тут же перешли бы на его сторону.

Ценность Черкесии была в том, что она являлась верным союзником — полувассалом Турции, который сам, охотно и добровольно, поставлял рабов и в случае военного столкновения выступил бы на стороне Турции.

Только через расположенный на адыгских землях маленький порт Анапа, где до прихода турок проживало не более 150 жителей, ежегодно проходило 8-10 тыс. невольников, а после основания там турецкой торговой фактории и крепости с целым пашой во главе стало проходить 10-12 тыс. Торговля шла и через другие приморские поселки черкесов. Это был прекрасный выход для турков! Турция была заинтересована в сохранении такой системы и в защите адыгов.

Здесь необходимо сделать одно очень важное отступление и сказать, что в течении нескольких сотен лет до прихода России на Кавказ, адыги развивались в условиях практически полной безопасности. Это несколько противоречит ныне принятой официальной позиции, но, однако, на мой взгляд, является неоспоримым фактом.

Дело в том, что начиная с XIV — XV вв., в регионе не было силы, которая могла, хотя бы теоретически ставить цели полного порабощения, тотального уничтожения адыгов, либо кардинального изменения устоев и образа их жизни. Многие и многие народы в то время могли о таком только мечтать. Это в полной мере относится, например, к Византии, которая в полном составе погибла под османскими саблями; к маврам — мусульманам, жившим на юге Европы и примерно в это время полностью уничтоженным или изгнанным испанскими и португальскими государями; к индейским государствам, совместное сосуществование с которыми не входило в задачу европейских конкистадоров, да и к бывшему одно время соседу адыгов — Тмутараканскому княжеству. На Западном Кавказе такого не было. Из двух региональных супердержав того времени — Турции и Персии, одна — Турция — была кровно заинтересована в существовании черкесов и в продолжении отношений с ними. Другая — Иран — не могла переварить те огромные территории, что уже захватила — Индию, Афганистан, часть арабского мира, закавказские ханства и княжества и остановила свои территориальные притязания на границах Черкесии — в западно-грузинских княжествах.

На протяжении нескольких столетий существовало одно государство, которое с большой натяжкой можно назвать серьезным врагом Черкесии — Крымское ханство. Про его отношения с Черкесией можно писать отдельную статью — они крайне интересны и очень жаль, что историки как прошлого, так и настоящего их незаслуженно забывают. Пока же можно сказать одно — уже при первом приближение к вопросу становится понятно, что Крым вовсе не был тем злейшим и смертельным врагом адыгов как его в последнее время рисуют национальные историки. Несмотря на то, что немало раз черкесы и крымчаки схватывались в жестоких боях, Крымское ханство не являлось в полной мере врагом Черкесии. Скорее, это была жесткая конкуренция, за товар и за рынок сбыта, которую тогда, да иной раз и сейчас, стороны ведут методами прямых военных столкновений.

Дело в том, что во внешнеполитической и внешнеэкономической ориентации Крымское ханство и Черкесия были близнецами-братьями, боровшимися за обладание одной и той же нишей рынка — и те, и другие специализировались на продаже одного и того же «товара» — пленников — одному и тому же покупателю — туркам. Естественно, крымским татарам было экономически выгодно ослабление адыгов и наоборот. Кроме этого, две нации соперничали во влиянии и в обложению данью ногайских мурз, веками кочевавших на правобережье Кубани пока, как пишут кубанские историки, А.В. Суворов не «освободил» от них эту землю в 1783г., уничтожив, по разным подсчетам, до 500 тыс. ногайцев.

Несмотря на целый ряд набегов, некоторые из которых были довольно болезненными для адыгов, Крымское ханство никогда не ставило задачу завоевания и покорения Черкесии, все, что оно хотело — это ослабление и, по возможности, обложение адыгов данью. Во-первых, оно по определению не могло захватить Черкесию — военная и экономическая системы крымцев не позволяли удерживать захваченные территории. Во-вторых, силы двух народов были примерно равны, что видно из того, набеги крымцев на адыгов, не носят тотальный характер и больше похожи на сведение счетов с отдельными князьями и народностями — т.е. желание не уничтожить всех и сразу, а лишь наказать некоторых. То же самое, между прочим, делали и сами адыги — известно, что в XVI веке черкесы не раз устраивали набеги на Крым и даже осаждали его столицу — Бахчисарай. В-третьих, судьбы Черкесии и Крымского ханства были очень и очень сильно переплетены. Существовало огромное количество связующих их элементов — начиная от торговли и заканчивая этническими и культурными связями. В ХVI-XVII вв. при ханском дворе находится немало адыгских придворных и военачальников. Их влияние настолько велико, что начинает настораживать даже ногайских мурз, считавшихся тогда данниками и союзниками Крыма — «всем у вас ведают черкесы, а нам не с руки».

Огромнейшее распространение получили междинастические браки, в результате которых многие крымские ханы и остальная знать были в значительной степени адыгами по крови и имели в Черкесии близких и влиятельных родственников. Немало крымских принцев и дворян до совершеннолетия воспитывались в Черкесии, их связи с адыгами были настолько глубоки, что, как правило, именно здесь скрываются участники неудавшихся дворцовых переворотов в Бахчисарае. На протяжении нескольких веков в Крымском ханстве даже существовал обычай отправки в Черкесию, как бы мы сейчас сказали, «на постоянное место жительства» младших сыновей своих ханов, которые не могли претендовать на трон. Среди адыгов они становились дворянами практически самого высшего ранга — гиреями — ханоко — пользовались полным почетом и уважением, «очеркесивались» и играли видную роль в жизни черкесских народов. Некоторые их них стали видными людьми в истории России, так Султан Клыч-Гирей, одно время командовавший знаменитой Дикой дивизией, ставший одним из лидеров белого движения на Северном Кавказе, эмигрировавший за рубеж, в мае 1945 года принявший командование Горской дивизией вермахта и казненный в Москве в 1947 году — один из таких потомков Бахчисарайских владык.

Таким образом, исходя из сложившихся реалий того времени, адыги попали в исключительно благоприятную ситуацию, при которой в рамках турецкого мира и турецкого протектората, в случае выполнения ими своей части «международного деления труда» — снабжении Османской Империи рабами и некоей верности турецким интересам, их ждала безопасная и вполне благополучная жизнь. Такая перспектива даже не снилась многим народам того времени! В таких условиях главным для адыгов было создание внутренней системы, которая бы позволила им органично вписаться в рамки сложившегося геополитического механизма и надежно выполнять отведенную им в этой картине роль. По сути, главной задачей адыгов было воспроизведение таких условий и защита собственного благоприятного положения от влияний извне, способных внести какие-то изменения.

В этих условиях адыги создают нечто такое, что в подобном виде больше в мире нигде не встречается — кодекс адыгских правил, обычаев, норм и законов под названием «Хабзэ», который, как игла, пронзает буквально все сферы адыгского общества, удивительно точно «затачивая» его под существующую геополитическую структуру и вставляя его как обойму в систему отношений внутри треугольника Турция-Крым-Черкесия. По сути, это даже не просто кодекс в нашем понимании этого слова — это неписаная система адыгских ценностей, очень строго и четко определившая все возможные цепочки поведений и отношений между субъектами адыгского общества как между собой, так и с внешним миром, задавшая абсолютно определенные роли разным общественным классам и заменившая собой добрый десяток социальных институтов.

Сложность и беспримерность этой системы была такова, что я абсолютно уверен, что прочтя эти строки, человек, не живший на Северном Кавказе и не знающий его историю, не поймет всей масштабности социального явления «Хабзэ».

Для наглядности давайте попытаемся проиллюстрировать его следующим образом — представьте, что мы собрали вместе все наши современные законы, от Конституции страны и Гражданского Кодекса до мельчайших подзаконных актов в самых отдаленных регионах страны; от Воинского Устава, до Правил дорожного движения и от КЗОТа. до требований ЕГЭ и ВАКа, добавили к ним тонны разнообразных инструкций и директив, разбавили это все этическими нормами, принципами семьи и брака, воспитания детей, отношения к старшему поколению, подлили туда основы военно-политического и международного позиционирования страны, а потом перевели это все с позиций подзаконности и навязанности на уровень естественных привычек и внутренних норм целого народа и добились того, чтобы соблюдение всех этих норм воспринималось людьми не как обязанность, а как нечто само собой разумеющееся — как обычаи, привычки и правила хорошего тона.

Вот тогда это даст нам хоть какое-то приближение к тому что же в действительности означал Хабзэ для адыгов.

Однако, даже это не будет в полной мере отражать значение Хабзэ. К нему можно относиться как к, своего рода, адыгской религии или к инструменту её заменившему. Дело в том, что всегда, а особенно в те века, одним из самых мощных факторов, объединяющих народ, устанавливающих основы его моральных, социальных и иных норм являлась религия и установленные ею правила общественной жизни. Как мы знаем, этносы, наиболее успешно пережившие многовековые трудности, такие как армяне или евреи, имеют глубокие религиозные традиции и свои, отличные от других, религии. По разным причинам адыги не стали высоко религиозным народом — этого не было тогда, нет этого и сейчас. В этих условиях именно Хабзэ во многом заменил черкесам религию и её нормы, цементировавшие и сплачивавшие адыгское общество.

Система Хабзэ была удивительна! Вписывая адыгские народы в картину мира и выстраивая общество так, чтобы во главе угла стояло исполнение геополитической задачи Черкесии, гарантировавшее её безопасность, она решала стоящие задачи с одной стороны абсолютно надежно и уверенно, а с другой стороны — настолько же абсолютно нетрадиционно, элегантно и потрясающе эргономично — с использованием схем и методов, не встречающихся больше нигде в мире.

Поразительно, но в рамках существовавших тогда условий адыги создали крайне эффективную общественную систему, которая, в отличии от многих стран и народов, совершенно не требовала наличия сложных, ресурсозатратных и не всегда эффективных государственных и социальных структур и прекрасно функционировала без наличия в обществе целого ряда экономических, военных и социальных институтов, имевшихся в других странах.

Посмотрите: для обороны страны, властители, как правило, держат дружину, ею же, по сути, является и регулярная армия. Это не самый эффективный военный и социальный инструмент — если армия призывная, с часто сменяемым составом, то её военные качества будут невелики. Если дружина постоянная и профессиональная, то содержать её дорого — бойцов нужно кормить, экипировать, им нужно платить, давать за службу поместья и земли, но в то же время её стойкость и верность должна быть постоянно под вопросом, т.к. надежность наемников, коими по сути и являются дружинники — невелика.

Что в этой ситуации делает Хабзэ? В условиях того, что смертельной опасности для Черкесии не было и необходимости во всенародном ополчении не существовало, посредством Хабзэ заключается некий социальный договор между основной частью адыгского общества и 10-15% населения — знатью, в соответствии с которым обязанностью народа становится трудиться и подчиняться знати, а обязанностью князей и дворян становится постоянная готовность к защите народа и захват пленников с последующей их продажей туркам, как элемента, обеспечивающего геополитическое значение Черкесии для регионального лидера — Турции и, следовательно, гарантирующего её безопасность. Отдельно в качестве норм поведения знати устанавливается невозможность заниматься торговлей и отказ от богатства и накопительства.

В результате мы получаем прекрасную, постоянно готовую к мобилизации профессиональную армию, боевые качества которой намного выше стандартной наёмной дружины, армию, которая в мирное время выполняет крайне важную экономическую и внешнеполитическую функцию — поставляет рабов туркам, что в конечном итоге позволяет всему адыгскому народу находиться под протекторатом Турции и жить настолько спокойно, насколько это вообще было возможно в то время.

Но и это еще не всё! Сказать, что такая армия адыгскому народу ничего не стоила — неправильно. Обычные люди не только не несли на нее серьезных расходов, но и наоборот, зачастую получали от такой системы доходы — выручая немалые деньги от продажи «живого товара» и не имея возможности накапливать богатства, т.к. в соответствии с Хабзэ, среди дворян это считалось дурным тоном, адыгская знать зачастую просто раздает полученные средства и иные материальные блага своим подданным. Великолепное, элегантное, абсолютно нетрадиционное и вместе с тем эффективное решение!

Еще один великолепный образчик, как сейчас любят говорить, инновационности адыгской системы — это средство соблюдения законов и порядка.

Обычно, как мы знаем, правители издают свод законов, который граждане должны изучить, знать, может и не любить, но жить по ним. Для соблюдения законов содается громоздкий механизм их трактования, пропагандирования и, в конце концов, принуждения людей к их исполнению в виде полицейского аппарата, тюремной системы и т.д.

Что делает Хабзэ? Он исключает все эти элементы и просто переводит все законы в этические нормы поведения, в привычки людей, в естественный для них образ жизни, а средством их толкования делает само общество. Оно же и принуждает «отбившихся от рук» соплеменников к порядку. Всё. В этой системе не нужны десятки томов законов и сотни полицейских. Воспитываясь в ней, человек, условно говоря, не будет хулиганить и дебоширить не потому, что боится наказания по какой-то мифической статье УК, а потому, что у него к этому нет привычки — в системе его социальных ценностей это не принято и именно поэтому такой подход намного более эффективен, чем угроза наказания за неисполнение навязанных тебе кем-то извне требований. Прекрасное решение!

О результатах действия кодекса Хабзэ писал долго проживший на Западном Кавказе и, скорее всего, бывший разведчиком англичанин Джеймс Белл:

«Общественное мнение и установленные обычаи — вот что, кажется, является высшим законом в этой стране; в общем, я могу только поражаться тем порядком, который может проистекать из такого положения дел. Немногие страны, с их установленными законами и всем сложным механизмом правосудия, могут похвалиться той нравственностью, согласием, спокойствием, воспитанностью — всем тем, что отличает этот народ в его повседневных взаимных сношениях» [13]

Образцы подобных решений мы видим практически во всех сферах адыгского общества, еще один пример — это ситуация с торговлей, когда Хабзэ передал практически всю внутреннюю торговлю в руки так называемых «черкесогаев» — армян, которые издревле жили на территории адыгских народов и занимались почти исключительно торговыми операциями, а внешнюю торговлю — в руки турок и генуэзцев. Это позволило адыгам сконцентрироваться на решении своих геополитических задач, и в то же время сделало Черкесию еще более привлекательной для турок, которые получали с Северного Кавказа не только рабов, жизненно необходимых для существования Османского государства, но и имели немалые прибыли непосредственно от торговых отношений с черкесами, что, в свою очередь, среди турок — торговой нации — только усиливало позиции адыгов, как союзного и интересного Блистательной Порте народа.

Система была идеальна. Она полностью вписывала адыгов в существующую геополитическую картину того мира и устанавливала все отношения строго в соответствии с требованиями замкнутого турецко-крымско-черкесского мира. Она была настолько эффективна, а внешние условия настолько неизменны, что что в адыгском обществе не было потребности в её изменении. Общественная система адыгов делала именно то что было надо для воспроизводства существующего положения — она воспроизводила саму себя. Но ведь мир-то менялся!

Мир менялся! И в этом-то и заключалась главная проблема кодекса Хабзэ — он являлся прекрасным решением для закрытого общества, в котором и для которого и был создан.

И пока с XV по XVIII вв. внешние условия в регионе были неизменны, он представлял из себя великолепный механизм устройства общества, лучше которого создать, наверное, было невозможно. Если бы ничего не менялось, то такое мироустройство могло продолжаться сколь угодно долго. Но при изменении внешних условий, при начале влияния на адыгские народы других внешних сил Хабзэ был просто бесполезен, а в действительности даже вреден, потому, что был создан совсем для другого и не имел возможности к саморегуляции. В этом заключалась огромная проблема для всего адыгского общества. Представьте себе самолет, который прекрасно летает, демонстрирует великолепнейшие полетные качества, но который разбивается потому, что у него заканчивается топливо, а возможность зайти на посадку в нем технологически не предусмотрена потому, что создавали его совсем для другого — для того, чтобы он летал! Таким было адыгское общество того времени. Его создавали для другого — для абсолютно специфичного турецко-крымско-черкесского мира, в котором адыгам было хорошо и откуда они не стремились выглянуть и хотя бы просто оглядеться вокруг.

Как и любая замкнутая система, Хабзэ был крайне неприспособлен для этноконкуренции с другими социальными системами. И здесь его универсальность и эргономичность играет с адыгами роковую шутку. Дело в том, что отвергая социальные институты, которые в рамках тех — закрытых — условий действительно были не нужны, он вычеркивает из жизни адыгов целый спектр социальных отношений, без которых в те времена прогресс уже был решительно невозможен, что, рано или поздно, при открытии системы, при её столкновении с открытым и высококонкурентным миром, обрекало адыгов на тяжелое поражение.

Существуют несколько причинно-следственных цепочек, ряд последовательностей, многие из которых, кстати, были разработаны еще Марксом и Энгельсом, каждая из которых непринципиальна сама по себе, но влечет за собой другую, третью, и все вместе они приводят к результатам абсолютно противоположным первичному успеху, достигнутому в самом начале цепочки.

Смотрите: в адыгском обществе не было постоянной дружины — в ней нет надобности, т.к. профессиональное войско дворян её с успехом заменяет. Это благо? Допустим. Торговля отдана чужестранцам и представителям хоть и местной, но не коренной, узкой прослойки. При этом, своей монеты князья не чеканят, используя турецкую. Хорошо ли это? Наверное, т.к. в конечном итоге усиливает заинтересованность протектора в союзнике и освобождает потенциал народа для других, более продуктивных вещей. Допустим и это. Система закрыта и закрытость эта всячески поддерживается. Тоже, видимо неплохо. Система соблюдения законодательства перенесена с привычной нам бумажной и принудительно насаждаемой формы на уровень менталитета и привычек народа. Просто отлично, т.к. человек охотнее будет делать то, что у него в привычке, чем то, к чему его вынуждают навязанные ему законы.

В реальности же это все приводит к тому, что у адыгов не развиваются города, т. к. исторически города образовываются в процессе стихийного стягивания народа в то место, где есть постоянная дружина и укрепления, которые могут его защитить.. Нет городов — значит власть не концентрируется в руках у сильнейших феодалов, а размывается по множеству мелких князьков и властителей. Нет городов и нет сильной власти, значит не чеканится своя монета, а если еще при этом коренное, как сейчас говорят, «титульное» население практически исключено из процесса товарообмена, то можно быть уверенным, что товарно-денежная система будет находиться в крайне отсталом состоянии. Если это так, то не получает сколько-нибудь серьезного развития ремесленничество, а именно из него, как мы знаем, в дальнейшем вырастают более передовые инструменты регулирования общественного строя и именно из-за него зарождаются глубинные процессы, в конечном итоге ведущие к прогрессу — первоначальное накопление капитала, активное развитие торговли, внешних связей. Нет ремесленничества, значит, не развиваются стратегически важные виды деятельности — добыча и переработка металлов, производство своего вооружения и, следовательно, страна зависит от его импорта, что крайне опасно в условиях блокады. Нет прописанных законов — значит изменить систему будет очень сложно и долго, т.к. переписать законы легко, а изменить менталитет народа — нет. И так далее.

То есть, несмотря на всю внешнюю комфортность своего временного существования, адыгское общество было очень рудиментарно и в структурном плане сильно отставало от остального мира, лежащего за пределами треугольника Турция-Крым-Черкесия. Но проблема адыгов заключалась еще и в том, что всего этого они не знали — поскольку система была закрыта, она воспроизводила сама себя и не брала лучшее из внешнего мира, как это было, например, в Петровской Руси. Черкесия замкнулась в турецко-крымском мире, успокоилась и не пыталась из него вырваться. То есть, по злой иронии судьбы, из-за того, что вся система Хабзэ была очень удачна и комфортна черкесы даже не могли понять насколько к XVIII-му веку она стала опасна и погранична.

В этих условиях даже неважно кто пришел бы в регион — Россия или другая страна, неважно каким образом — мирным или военным — открылась бы эта система — неминуемое, безальтернативное приведение адыгского мира в соответствие с далеко от него ушедшим окружающим миром все равно повлекло бы за собой мощнейшую, чудовищную ломку всего адыгского общества.

Когда развивающийся и более прогрессивный внешний мир начинает приоткрывать границы замкнувшегося в себе закрытого общества, то любая, повторюсь, закрытая система может сделать 3 вещи: 1. уйти от приближающегося мира, оставив свои законы и устои нетронутыми, как это делали, например, русские староверы, бежавшие на Север и в Сибирь, и продлившие свой собственный мир на несколько десятков, а то и сотен лет, 2. Исчезнуть или измениться в соответствии с условиями, по примеру Японии, которая после нескольких сотен лет самоизоляции в XIX веке открылась и европеизировалась за какие-то 30-50 лет, либо 3. Воевать с остальным миром, пытаясь оттолкнуть его от своих границ, закрыться опять и тем самым продолжить традиционный ход событий и воспроизводство самой себя. Другого выхода из этой ситуации история человечества нам, к сожалению, не предоставляет.

Черкесы не могли уйти от общества — все-таки их было не 5 человек, как в семействе алтайских отшельников Лыковых. Понять, что пришла пора меняться, что новые условия, в виде прихода России на Кавказ — это очень и очень серьезно они тоже не могли — кодекс Хабзэ структурно не содержал в себе механизма осознания собственного несовершенства и, следовательно, изменения. Оставалось одно — война. И здесь очень важно осознавать то, что с эволюционной точки зрения, воюя против российских войск, адыги защищали не столько свою жизнь и родную землю, чего можно было добиться другими, более эффективными способами, но тот закрытый, со всех сторон плотно закупоренный мир, в котором им было комфортно и сыто, но который из-за отсутствия этноконкуренции уже давно отставал от общественного развития и поэтому был обречен.

Это ключевая, базовая причина поражения адыгских народов в Кавказской войне. Все остальные факторы, которые любят выставлять в качестве причин, например, разница в численности, вооруженности русской и адыгской армий, их тактики и т.д. являются производными от него, и сами по себе должны быть объяснены именной этой причиной. Это был слом закрытого, отставшего в развитии общества, которое могло существовать только в пределах геополитической системы турецкого притяжения при выполнении одной, специфической задачи. Вне системы этого притяжения адыгское общество не могло выдержать этноконкуренции и было обречено на оглушительное поражение.

Без понимания этого фактора невозможно понять и в комплексе объяснить глубинные причины поражения адыгских народов в Кавказской войне. И то, что об этом не пишут современные историки, концентрируясь на более легких для восприятия лубочных картинках адыгских садов, либо на бедах, которое принесло неминуемое поражение адыгов — это беда современного адыгского общества, которое опять, как и во времена пши и тлекотлешей, не видит истинных причин явления и воспитывает свое общество, свою молодежь не на реальных, глубинных причинах, не на сущности событий, а на смаковании их внешних, трагических проявлений, а, значит, опять обречено стать нелюбимой игрушкой в руках капризной Мадам Истории.

АРМИЯ И ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Я очень не люблю популярную фразу «Армия — это зеркало общества». Как правило, при ближайшем рассмотрении оказывается, что это либо совсем не так, либо данная фраза нуждается в массе уточнений. Правда, к армии адыгов и к их обществу это не имеет отношения — здесь все совпадает вплоть до мелочей.

Вооруженные силы адыгов того времени строятся в полном соответствии с данной мною геополитической картиной. Поняв её, многое из истории Кавказской войны начинает представать совершенно в другом свете.

Во-первых, это была армия, которая строилась в условиях отсутствия смертельного врага. Как уже говорилось выше, начиная с татаро-монгол, никто не приходил на Западный Кавказ для того, чтобы истребить, живущие там народы, устроить свою власть или серьезно изменить их образ жизни. Потенциально, в случае возникновения подобных ситуаций, для их решения должна была бы привлекаться армия покровителя черкесов — Турции, но по факту, учитывая, что, как минимум, до середины 18-го века, Турция была самой влиятельной силой в регионе, примеров таких посягательств не было. Во-вторых, в существовавшей геополитической структуре перед адыгами стояла совершенно четкая военная задача — обеспечение собственной безопасности посредством усиления покровителя и снабжения его «живым товаром».

Армия, отвечающая таким условиям должна быть очень специфической, не похожей на большинство военных формирований других стран и народов. Для неё были не важны стойкость, оборонительные качества, умение отстаивать свою, либо захваченную территорию. Адыгская армия должна была стать исключительно армией наступления, даже не просто наступления, а армией глубокого броска и первого удара. Её основной задачей должно было стать быстрое и скрытное выдвижение на территорию неприятеля, мощный первый удар, захват пленных и имущества и быстрое отступление на свою территорию без втягивания в тяжелые позиционные бои на земле неприятеля.

И адыги создали такую армию.

Поразительно, но как все адыгское общество было очень тонко «заточено» под геополитическую задачу Черкесии, так и её армия полностью, до мельчайших деталей отвечала задачам, которые ей ставило общество. Этой армией стала блестящая, великолепная конница. Её сила и боевые качества были настолько высоки, что даже через 150 лет после поражения адыгов в войне о ней восторженно отзываются все без исключения историки и бытоописатели событий. По своей силе черкесская конница превосходила все конные части российской армии — ни драгуны, ни гусары не могли с ней тягаться и только кавказские казаки, перенявшие у черкесов их тактику, повадки и вооружение — все вплоть до одежды, были в состоянии состязаться с адыгами на равных.

В структуре более близкой нам современной армии адыгскую конницу можно сравнить с Воздушно-Десантными войсками — в профессиональном отношении они также выше других родов войск, также предназначены для действий в тылу противника, также имеют только легкое вооружение и также обладают ореолом превосходства и романтики. Для юношей служить в ВДВ престижно, для государства же обладание десантными войсками — предмет гордости, патриотического воспитания граждан и удобный случай для демонстрирования этих войск на всяческих парадах и учениях. Все это хорошо. Но здесь есть одна проблема. ВДВ — это вспомогательный род войск, он не выигрывает войн. У адыгов же были только ВДВ.

Одно из основополагающих правил современной военной стратегии гласит: «если противник слегка превосходит тебя во всех видах войск, у тебя еще есть возможность победить его. Но если он имеет всеобъемлющее, подавляющее, кардинальное преимущество хотя бы в одном виде войск — ты проиграл».

В Кавказской войне речь о лёгком преимуществе даже не шла — из четырех применявшихся видов войск у адыгов существовал только один — конница. Начиная с самых ранних стадий своего присутствия на Кавказе, Россия имеет там сбалансированный армейский контингент, созданный в соответствии с передовой на то время военной стратегией. В него входят практически все имевшиеся тогда у нее виды войск, каждый из которых предназначался для совершенно определенного вида операций и был для этого соответствующим образом экипирован и обучен. Из пехоты мы видим гренадеров и мушкетеров, составлявших костяк войск — основу для операций захвата и обороны территорий; егерей — легкую пехоту, предназначенную для действий в горно-лесистой местности и глубоких наступательных операций, а также крепостные батальоны — части, предназначенные для позиционной обороны, создания опорных пунктов войск и усиленные для этого инженерными, медицинскими и тыловыми подразделениями.

Широко применялась самая разноплановая артиллерия — от крепостной, которая должна была защитить русские оборонительные сооружения, до, как её тогда называли, легко-конной — мобильной артиллерии, следовавшей с войсками в наступлении. К числу видов войск, участвовавших в войне, необходимо причислить Черноморский флот, чья роль в блокаде адыгов с моря и препятствованию поступлению им помощи со стороны Турции и некоторых других держав огромна и, к сожалению, до сих пор еще мало изучена. Ну и, конечно же, традиционный вид войск для Кавказа — кавалерия. Здесь Россия имела немало драгун и гусар — традиционную европейскую кавалерию, представлявшую собой основу этого вида войск в Европе и казаков — практически аналог кавалерии черкесской, использовавшийся, кроме прочего, для пограничной службы и разведывательных операций в тылу. Не стоит, кстати, думать, что казаки были исключительно конниками — с переселением на Кубань Запорожской Сечи, её представители принесли с Украины традиции прославленной запорожской пехоты, стойкость и эффективность которой изумляла многие европейские государства. Будучи помещенным в условия Кавказа, это дало такой феномен, как пластуны — легкая пехота, применяемая для кордонной службы, наступления, и глубоких точечных операций в тылу противника, то, что, возвращаясь к сравнению с ВДВ, мы сейчас называем спецназом.

У адыгов практически ничего этого не было.

И если о каком-то использовании пехоты еще можно говорить в плане противодействия вырубкам просек в лесах, описанном в рассказе свидетеля этих событий — Льва Николаевича Толстого «Рубка леса», хотя, конечно, пехотными действиями в классическом смысле это назвать ни в коем случае нельзя, то флота и артиллерии у адыгов не имелось в принципе.

Хроники того времени дают нам обрывочные упоминания об артиллерии в связи с черкесами — то, по слухам, где-то в окрестностях нынешнего Майкопа у абадзехов появляется беглый русский капитан, формирующий из дезертиров команду артиллерийской батареи, то турецкий паша Анапы обещает дать 15 пушек, то во время боя с отрядом Фабрициана адыги захватывают пушку, но к концу сражения русские отбивают её назад. Лишь однажды мы встречаем точное упоминание об артиллерии — Иоганн Бларамберг пишет: в 1928 году в районе Анапы «черкесы получили от турок 8 пушек, которые еще находятся у них; но, по уверениям некоторых из наших соотечественников, они не умеют ими пользоваться, и эта артиллерия не представляет для них никакой пользы — ни во время их набегов, ни для защиты их территорий» [14].. Другой иностранец — Э. Спенсер подтверждает его слова: «если бы горцы знали ценность хотя бы только легких гаубиц, то без сомнения русские были бы полностью истреблены если бы попытались пройти через внутреннюю часть страны»[15]. Примеров реального использования адыгами артиллерии в бою не встречается. И это в то время, когда российские войска используют орудия повсеместно и совершенно в массовом порядке. Только в Усть-Лабинской крепости, нынешнем городе Усть-Лабинске, по плану застройки должны были находиться 79 пушек, 2 гаубицы и 4 мортиры[16].

Кстати, в подходе к использованию артиллерии народы Западного Кавказа отличаются от народов Кавказа Восточного. Шамиль, например, придавал артиллерии очень большое значение. У него практически постоянно было больше десятка орудий и, мало кто знает, но он не просто где-то доставал их, а занимался отливкой! Причем, мастерами в этом деле у него были русские дезертиры — солдаты и офицеры, по каким-то причинам оставившие свои части и перешедшие на сторону чеченцев.

В таких условиях, при наличии достаточного количества войск, российская армия могла вести практически любые военные операции в полном соответствии с развитием военной науки того времени — от построения прочной и эшелонированной обороны в тылу своих войск, до глубоких наступательных операций на вражеской территории, с блокированием отдельных районов, либо всей черкесской территории, в том числе с моря, с разрушением материальной базы адыгов, с постройкой опорных пунктов и укреплений в тылу врага и т.д. Адыги же были обречены постоянно прибегать только к одному виду операций — быстрому и короткому нападению по принципу «ударил-отошел», причем, как на территории, занятой российскими войсками, так и на своей земле во время наступательных операций русских войск.

Вот 2 типичных примера адыгских операций того времени:

Август 1823 г.

«40 «беглых» кабардинцев появились под ст. Воровсколесской, схватили 2 казаков за станичной оградой и ускакали за Кубань. 10 сентября — «значительная шайка» напала на Сухопадинские хутора с. Александрия. Часть горцев захватила табун и погнала его за Кубань, другая устроила засаду. На рассвете они напали на обоз (2 человека убиты, остальные захвачены в плен), затем захватили стадо с 4 мальчиками и ускакали за Кубань. 12 сентября — партия «отхватила» на р. Тохтамыш большой табун ногайского князя Мусы Таганова, но была замечена в 3 верстах за Кубанью и настигнута 40 казаками сотника Гласкова. Табун был отбит, казаки гнали горцев до вершин Подкумка. Потери казаков — 1 убит, 2 ранено» [17].

Май 1807 г.

«Несколько тысяч конных черкесов, под предводительством князя Султан-Гирея…напали на ст.Воровсколесскую. В ней находилась штаб-квартира донского полка войскового старшины Ф.М.Персиянова… развернулся большой бой, в Воровсколесском редуте отбивались окружённые егеря 16-го полка и драгуны Нижегородского полка. В конечном итоге донцы Персиянова (52 казака вместе с ним) и часть линейцев смогли спасти часть жителей, полковые знамена и орудие, «положив на месте» до 300 горцев. От полной гибели станицу спасли подоспевшие 2 эскадрона нижегородцев с артиллерией: они прогнали партию. Потери: убито много людей, горцы захватили в плен 136 мужчин и 179 женщин, забрали скот и имущество. Во время боя в станице, была захвачена в плен семья Персиянова (жена, приёмная дочь и 2 внуков). Горцы потребовали 1000 рублей, таких денег у него не было. Они были взяты в долг из войсковых сумм Войска Донского, поручителем стал полковник Быхалов 1-й. Семью Персиянова выкупили, но через год, когда подошёл срок уплаты, расплатиться он не смог. Полковник Быхалов внёс в казну свои деньги». [18]

Это нормальные, эффективные военные операции. С их помощью можно нарушить военную инфраструктуру в тылу врага. Можно нанести ему ущерб. Можно захватить пленников и потом выгодно продать их. Такими операциями можно озлобить врага так, что он потом не будет щадить ни женщин, ни детей во время захвата черкесских аулов. Есть только одна вещь, которую такими операциями достичь нельзя. Ими нельзя выиграть войну. Здесь мы начинаем подходить к ответам на вопрос, заданный в первой главе: почему, имея возможность выставить 200 тысяч бойцов, в ходе войны адыги так и не сделали этого. Тут не может быть какой-то единого, рубленного ответа в стиле Магницкого: «дважды два — четыре», постепенно, вы начнете видеть некоторые составные части ситуации, так, чтобы к концу статьи у вас сложилась достаточно полная картина.

Еще в начале русско-адыгского противостояния после нескольких болезненных поражений черкесы поняли, что лобовые столкновения больших конных масс с регулярными войсками, действующими в правильном боевом порядке с использованием пехоты и артиллерии, заведомо проигрышны и могут привести только к большим потерям. Уже тогда это становилось правилом войны и не зависело от того кто и против кого его применял. Точно также в 1815 г. при Ватерлоо потерпела поражение конница великого Наполеона, когда 40 эскадронов французских уланов и кирасиров, этих «последних солдат последней войны» — разбились в попытке прорвать несколько каре английской пехоты генерала Веллингтона.

Понимание этого правила коренным образом изменило тактику черкесов и практически исключило из их военных операций действия большими отрядами. Адыги не могли, не имели права действовать большими массами. Столкновение черкесской армии в 200 тыс. всадников с русским регулярным войском, пусть даже гораздо меньшим по количеству, неминуемо привело бы адыгов к быстрому и тотальному поражению, после которого им было бы крайне трудно оправиться. Вместо этого черкесы избрали тактику малых групп — тактику нападений и отходов, тактику засад, стремительных конных рейдов с быстрым оставлением захваченных населенных пунктов, тактику внезапных атак и таких же внезапных отступлений. Это была типичная партизанская война, а её не ведут огромными армиями.

Кстати, в этом тоже проявилось отличие войны на Западном Кавказе с войной на Востоке. Чеченцы, дагестанцы и аварцы под командованием своих имамов, все-таки использовали гораздо более многочисленные соединения. Во время самого большого сражение на Кавказе, состоявшегося летом 1847 г. — осады укрепленного аула Салты — с обеих сторон принимало участие по 30 тыс. человек. Это было очень серьезным количеством. Достаточно сказать, что Суворов штурмовал Измаил, имея 30 тыс. солдат в то время как в нем оборонялись 35 тыс. турок; 30 тыс. — это современная армия Грузии до последнего солдата. Кстати, эта осада прочно вошла в мировую историю, но не из-за количества войск, принимавших в ней участие и не из-за того, что длилась ни мало, ни много — два месяца. Именно там, под Салтами, мало кому тогда известный русский полевой хирург Николай Пирогов впервые применил в полевых условиях наркоз.

Принципы и побудительные мотивы при формирования российской и черкесской армии, а также нравы в них царящие тоже очень сильно различались. Российская армия представляла собой типичный продукт вертикально ориентированного государства с принудительной системой формирования армии, регламентированными правами и обязанностями военнослужащих, достаточно суровой дисциплиной и всепроникающим военным планированием. При огромной степени внутренней несвободы, принуждения и наказания подчиненных, беспрекословного повелевания ими, как того требовали тогда и требуют сейчас Воинские Уставы, части российской армии являлись единым механизмом, попадая в жернова которого, любой человек вне зависимости от его звания, подчинялся чьей-то чужой воле и входил в систему, которая распоряжалась им без его участия — от момента поступления на воинскую службу, до отправки его подразделения и его самого на конкретные воинские операции и до выдачи ему разрешения на увольнение со службы. Именно так достигались координация действий, концентрация усилий и, в конечном итоге, исполнение замысла высшего руководства.

Что здесь странного? — спросите вы — Это же обычный способ построения и функционирования любой армии.

Нет, не любой. В адыгской армии все было по-другому.

Система Хабзэ выстраивала общество и, как следствие, армию, абсолютно на других принципах — на принципах индивидуализма, прото-демократии и уважения личной свободы. Военные формирования адыгов были абсолютно непохожи на русские части — они представляли из себя группы более-менее равных людей, с ярким чувством индивидуализма и уважения к окружающим, с отсутствием чинопочитания и стремления выслужиться. Об этих сторонах адыгского менталитета англичанин Дж. Лонгворт пишет:

«смиренность… сочеталась в них с полнейшей независимостью характера и основывалась, как и у всех наций, склонных к церемонностям, на уважении к самому себе, когда другим тщательно отмеривается та степень уважения, которую требуют и для себя» [19].

Если российский солдат служил, подчинялся дисциплине, воевал и умирал потому, что так было надо и потому, что ему так приказывали, то черкес воевал или из-за экономической необходимости или из-за славы.

Мотивы достижения славы, почета и уважения были очень сильны в адыгском обществе и адыгском дворянстве того времени. Слава и почет были одними из высших ценностей, при этом набеги и захват невольников в той системе адыгской ментальности были как раз тем инструментом, посредством которого слава и достигалась. Хан-Гирей описывал это так[20]:

«…прекрасные стремления к прославлению нередко заставляют черкесов делать с истинным самоотвержением добро и защищать невинность. Но эта благородная черта характера, к сожалению, часто обезображивается, так сказать, косвенными понятиями черкесов о славе: они нередко проливают потоки крови, подвергают свою жизнь опасности, и все это лишь для приобретения воинственной славы».

«Честь и слава натухаджей, шапсугов и абадзехов заключается в том, чтобы вернуться из набега нагруженными богатой добычей и привести с собой множество пленников; в этом единственный их талант, единственная наука, будь то князь или вассал»

— говорит о то же самом Фридрих Дюбуа в своеим «Путешествии вокруг Кавказа» [21].

И если для российских колонистов черкесы во многом выглядят варварами, которые устраивают внезапные нападения и захватывают людей, то изнутри адыгского общества ситуация выглядит совершенно по-иному. Следование строгому кодексу чести, стремление к славе, отказ от материальных благ, аскетизм в повседневной жизни, готовность к испытаниям и лишениям делают адыгов последними рыцарями Европы.

Вот что пишет уже известный нам Дюбуа:

«Обычно представляют себе черкесов сборищем разбойников и дикарей без веры и закона; думая так, ошибаются. Современное состояние Черкесии знакомит нас с цивилизацией Германии и Франции во времена их первых королей. Это — образец феодальной рыцарской аристократии средних веков, героической аристократии античной Греции» [22].

Тема сходства адыгских воинов-дворян с европейскими рыцарями, к сожалению, еще мало изучена, она еще ждет своего вдумчивого исследователя и благодарного читателя, но даже первые сопоставления тех и других поражают своей точностью. Сравним несколько фраз:

«Поле чей дом, война чей обычай» — строка из адыгской песни, говорящая о том, что жизнь адыгского дворянина была полна тягот и лишений и не имела ничего общего с роскошью и негой. — «Избранное мною поприще не дозволяет и не разрешает ездить иначе. Удобства, роскошь и покой созданы для изнеженных столичных жителей, а тяготы, тревоги и ратные подвиги созданы и существуют для тех, кого обыкновенно называют странствующими рыцарями» [23] — фраза из «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанческого» Мигеля Сервантеса.

«В вашей земле есть кто, если дружить, чтобы достойным другом был, если враждовать, чтобы достойным врагом был?» — сказание о кабардинском князе Алиджуко, странствовавшем по черкесским землям и искавшим с кем можно сразиться. — «Он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это ему было известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет» [24].

Сравнение с Дон Кихотом, может быть, несколько гротескно, но не надо забывать, что в его образ Сервантес вложил концентрированную сущность рыцаря, наделил его всеми теми качествами, которые были присущи европейскому рыцарству в целом. Индивидуализм, уважение, самоуважение, независимость, гордость, стремление к славе — это прекрасные жизненные принципы. Что может быть лучше? Неудивительно, что современные адыгские этнографы и историки подчеркивают это, сравнивают с российской армией, где, по правде говоря, было мало похожего, и выставляют это в качестве доказательства превосходства адыгской системы над российской, указывая, что у адыгов уже тогда была более совершенная, более демократичная и более похожая на современную структура общества и нравов.

Глубочайшее заблуждение! Именно такие нравы, во многом, и привели адыгов к поражению. Они дали адыгам армию, которая была неспособна к организации и дисциплине, к скоординированным действиям, к восприятию лидера и к единой системе управления. Это была армия, которая могла ходить в красивые набеги, когда «дорогие шлемы, кольчуги и налокотники — горели и сверкали под лучами июньского солнца». Это была армия, представители которой совершали прекрасные подвиги, которыми народ восторгается и поныне, армия, в которой воины имели высокие индивидуальные боевые качества. Это было войско Дон Кихотов. «К счастью, они никогда не могут собрать… силы воедино по причинам внутренней вражды и полнейшего отсутствия дисциплины и средств для содержания в течение определенного времени такой массы людей. Не будь этих препятствий, они представляли бы большую угрозу для своих соседей, имея в виду также и их воинственный характер; они были бы просто непобедимы в своих краях…. они не признают ни дисциплины, ни субординации … каждый волен отправиться к себе домой, когда ему заблагорассудится, что они частенько и проделывают, особенно если их отряды находятся неподалеку от их жилищ», пишет И. Бларамберг[25].

Им противостояла совсем другая армия — где царила дисциплина, но не индивидуальность, где люди служили не для славы, а из чувства долга и по приказу, где офицер мог ударить или выпороть солдата, где инициатива и свобода решения подменялись командой, тщательным планированием и исполнительностью. В ней было скучнее служить, чем в черкесской. Её задачей было не ходить в красивые и выгодные набеги, добывая почет, а стоять и умирать в грязи и в собственной крови, если этого требовал приказ, а если не умер, то подниматься и идти дальше, шаг за шагом захватывая землю и не уходя с неё, как во время набега.

Это были разные армии. И проблема адыгов была в том, что они имели армию первого типа, в то время как им позарез был нужен тип второй. Дон Кихоты остаются в истории, они стяжают славу, о них пишут книги и их любят женщины. Но они не выигрывают войн!

Здесь, кстати, в полной мере проявился еще один парадокс Кавказской войны о котором почему-то никто не пишет. Абсолютно понятно, что в долгом периоде адыги не могли выиграть эту войну. Здесь не может быть никаких вариантов. В коротком же периоде, для того, чтобы сдержать русскую колонизацию края, растащить войну на как можно более широкую территорию и распылить российские войска, не дав им возможности широкого наступления — надо было действовать именно так как и действовали черкесы!

Иоганн Бларамберг описал это интересным образом:

«черкесы никогда не могут сконцентрировать в одном месте все свои силы, но, с другой стороны, их никогда нельзя победить окончательно и полностью, так как они постоянно появляются и исчезают. Разрушение их аулов не приносит много пользы, так как у них всегда есть под рукой материал, чтобы построить новые»[26].

То есть, по воле случая или целенаправленно, но война на Кавказе неестественно затянулась — если бы адыги воевали активно и массово, то проиграли бы сразу и война бы закончилась в течении нескольких лет. Но, учитывая то, что они представляли опасность на всей огромной протяженности границы и, принимая во внимание то, что Россия в это время вела немало войн и Северный Кавказ не был главным приоритетом, первый этап русского наступления был очень долог, процесс концентрации войск, необходимых для наступления по всему огромному фронту затянулся, но как только они там появились адыгов уже не могло спасти ничто.

СОЮЗНИКИ И ВНЕШНИЕ ФАКТОРЫ

У англичан есть пословица, которую я периодически примеряю к разным ситуациям, звучит она так: It is dangerous to underestimate an enemy, but it is even more dangerous to overestimate an ally — Опасно недооценить врага, но еще более опасно переоценить союзника.

Мудрая, очень правильная пословица! Примеряя её к ситуации в Черкесии, можно сказать однозначно: адыги сделали обе эти ошибки.

Первым и самым серьезным союзником адыгов, особенно в начальном периоде конфликта, была Османская империя. Это понятно — Турция была центром того мира, к которому относила себя Черкесия, она жила в нем, трудилась для него, получала из него разные блага и надеялась на его защиту в случае критического нападения. Общая ситуация в мире и доминирование Турции в Малой Азии, Кавказе и Предкавказье обеспечили адыгам несколько веков процветания и спокойной жизни, что для Кавказа, да и вообще для того времени, было очень неплохо. Черкесия замкнулась в турецко-крымском мире и не пыталась из него вырваться. Она не позволяла туркам вести себя с адыгами, как хозяевам и в одном эпизоде даже силой отбросила турецкие войска, когда те попытались основать крепость без согласования с черкесскими князьями, но в действительности же отношения Стамбула с горскими народами Западного Кавказа можно назвать полувассалитетом или зависимым союзничеством.

Проблема союза с Турцией заключалась в том, что когда помощь Турции действительно потребовалась, она уже не могла её оказать.

К тому моменту Турция изменилась. На рубеже 18-го века Турция уже не обладала той всепобеждающей силой султана Мехмеда II, которая когда-то сокрушила основы одной из величайших в мире империй — Византийской. К этому моменту Блистательная Порта выглядит еще внушительно, но корни её могущества уже подгнили. Начинает ухудшаться экономическая ситуация, османы терпят ряд болезненных поражений, таких, как военная катастрофа под Веной; по сути, с середины 17-го века Турция проигрывает войны практически всем державам, с которыми воюет — Польше, Австрии, Венеции, России и теряет крупные территории. На Кавказе восходит звезда России.

Ничего этого адыги не знали и жили все еще старыми реалиями. По воспоминаниям современников, вера адыгов в Турцию на первом этапе войны была поистине безгранична. Они не понимали почему самый сильный правитель на Земле — турецкий султан не может просто приказать «нечестивым русским» убраться из земли своих союзников — адыгов. По крайней мере с начала 18-го века адыги усиленно просят Турцию предоставить военную помощь. Речь идет как о посылке войск, так и воинского снаряжения.

«Черкесы боятся, чтобы дело, наконец, не дошло и до них, то они и ищут покровительства высокой монархии и ни за что не подчиняются России… если бы когда-нибудь высокая монархия показала им свою благосклоность, они сделались бы рабами ея» пишет турецкий историк Джавдет-паша[27].

Черкесы неоднократно посылали депутации к султану, выражая преданность, прямо напоминая о своем вассалитете и прося помощи. Добрый султан не отказывает. Вопрос в том, что в его глазах ситуация выглядит абсолютно иначе, совсем не так, как она виделась черкесам. Это не он будет помогать адыгам, как это предполагалось по негласным законам адыгско-турецких отношений, наоборот, это они своими жизнями и своей землей будут помогать ему продлить агонию некогда великой слабеющей империи. В его глазах Черкесия была естественным препятствием между Россией, повсюду наступавшей на турецкие интересы и основной территорией Османской Империи и в интересах Турции было её сохранить. Планы Турции в отношении адыгов нам раскрывает тот же Джавдет-паша:

«Что касается империи, то видя что для водворения спокойствия на границах Анатолии, ей надо было привлечь и приласкать народы Кавказа и этим средством добыть себе необходимые силы для противодействия русским»[28]

Турция всеми силами старается втянуть адыгов в войну с Россией, обещает ей всяческую помощь, передает оружие и продовольствие, организовывает снабжение и т.д. Но до открытой помощи дело не доходит. Известна лишь одна попытка координации военных действий адыгов с турецкой армией и предоставление им прямой военной помощи — в 1790г., во время очередной русско-турецкой войны 1787-1791гг. турецкий сераскир Батал-паша, начальник Анапы и Сунджука (ныне Новороссийск), перешел Кубань, но через полтора месяца был разбит не успев соединиться с кабардинцами, кстати, сам Батал-паша попал в плен.

Турция не могла помочь адыгам ничем существенным. И хотя до самого поражения адыги сохраняют связи с Турцией, прислушиваются к её обещаниям, принимают от неё помощь, вера в султана уже потеряна и адыги начинают поиск других союзников.

Следующим таким союзником стала Англия.

С 1820-х гг. Черкесия попадает в зону её интересов. И тут ей открывается совершенно другой мир с другими законами, с другими задачами и движущими силами.

Если интересы Турции в то время были исключительно защитного характера и заключались в сохранении влияния дряхлеющей империи в зоне своих традиционных интересов, то устремления Англии были сугубо агрессивного свойства. В этот период происходит активный передел мира и интересы Англии начинают сталкиваться с интересами России на землях, далеких от исторического Московского княжества или графства Йоркшир — в Северной Америке, на Дальнем Востоке, в Малой и в Средней Азии. Неудачи страны в какой-либо точке мира повышали шансы её соперника на победу в другом его конце, который от первого могли географически отделять многие тысячи миль или километров.

Складывалась ситуация, когда трудности Англии на Североамериканском континенте увеличивали шансы России на колонизацию Дальнего Востока, в то время, как увязание Петербурга в турецком вопросе давало возможность Лондону пройти Афганистан и первым приступить к покорению среднеазиатских эмиратов. Причем, в этом отношении Англия ничем не отличалась от России — обе стороны вели абсолютно одинаковую политику — если Англия поддерживает черкесов, а потом и турок против России, то сама Россия помогает молодым Североамериканским Соединенным штатам, подталкивает Иран к нападению на английский Афганистан, науськивает афганцев против англичан и провоцирует восстания в английских владениях в Китае.

Таким образом, обращение черкесов за помощью имело исключительную ценность для англичан. Оно давало им доступ к болевой точке России, ковыряя пальцем в которой, Лондон реально мог замедлить экспансию Москвы на другие территории.

Причем, если связь с воюющими против России черкесами действительно могла помочь Англии, то оказать какое-то влияние на их собственную судьбу она была изначально не в состоянии. Изначально. Думаю, что английские лорды, заседавшие в Вестминстерском дворце прекрасно понимали, что в то время, да и во многом сейчас, схема покровительства и протекции работает при двух условиях — если одна из сторон намного, значительнее, кардинальным образом сильнее другой, либо если государство, оказывающее протекцию, находится рядом с государством, попросившим о ней и может оперативно и постоянно поставлять свои войска и материальную помощь. Ни то и не другое не было случаем Англии и Черкесии, а значит англичане прекрасно понимали всю безнадежность ситуации горцев и преследовали исключительно свои собственные цели.

Ни победа, ни поражение черкесов не были в интересах Англии. Наиболее благоприятным исходом событий для Туманного Альбиона являлась ситуация, при которой русские войска были бы скованы на Кавказе и вынуждены были бы только усиливать свою группировку.

Пока русские полки стояли на Кубани, Тереке и Белой, Санкт-Петербург не мог перебросить их на Амударью, Мургаб, Тигр, или Пяндж, где они вошли бы в зону английских интересов и стали бы угрожать жемчужине Британской короны — Индии (как, кстати, впоследствии и случилось!).

Таким образом, задачей Англии было поддержание ситуации перманентного полу-поражения России и полу-победы горцев. Примеряя эту ситуацию к реалиям современной жизни, можно сравнить её с тем, как человек приходит к стоматологу с жалобой на зубную боль, а тот вместо помощи обеспечивает ему состояние постоянной боли на долгие-долгие годы.

Лондон и Стамбул обеспечили такую боль адыгам. Помогая им, ни Турция и ни Англия не дошли и изначально не хотели дойти до прямой военной помощи. Даже в момент наибольшего обострения ситуации — во время Крымской войны, когда английские и французские войска стояли совсем рядом с Кавказом, когда дальнейшая судьба России на юге была неочевидна, а вопрос совместного выступления с горцами просто витал в воздухе, ни Англия, ни Турция не только не предоставили черкесам прямой военной помощи, но и, наоборот, требовали от адыгов переправить в Крым 20 тыс. прославленной адыгской конницы.

Конец разговорам об английских обещаниях наступил очень просто, закономерно и цинично. В 1861 г., когда русские войска заканчивали последнее наступление на то, что осталось от некогда обширной Черкесии, когда они сжимали кольцо вокруг последних владений шапсугов и убыхов, и когда английская помощь была нужнее всего, Туманный Альбион и его колонии постиг неурожай пшеницы и старушка-Англия стала остро нуждаться в поставках хлеба из России. Тогда говорили, что цену на хлеб, продаваемый в булочной Лондона, определяется на Рогожском рынке Москвы.

На этом все возмущение Лондона имперской политикой России на Кавказе закончилось. А чего ждали адыги?

По сути, за несколько десятков лет российско-кавказского противостояния вся действенная помощь Турции и Англии горцам заключалась в снабжении их оружием и боеприпасами, в определенном, ничего не решающем, противодействии российской блокаде черноморского побережья и в настраивании европейского общественного мнения в горском вопросе против России. Все эти элементы могли навредить России, но повлиять на исход войны они, естественно, были не в состоянии. При этом самым главным элементом общения как турок, так и англичан с горцами были обещания. Ни Лондон, ни Стамбул на них не скупился. На любом этапе Кавказской войны находился кто-то, кто обещал адыгам златые горы и самую серьезную поддержку в обмен на продолжение их боевых действий против российских войск. Естественно, в результате войны этот «кто-то» оказался в выигрыше, в то время как черкесов постигла самая большая катастрофа за все время существования адыгов как этноса.

Не вызывает сомнения, что если бы с самого начала войны народы Западного Кавказа понимали, что втянуты в противостояние с одним из самых могущественных государств мира — с Россией — и помощи им ждать неоткуда, то и ход, и результат конфликта были бы совсем иными, а этническая и экономическая ситуация на Северном Кавказе существенно отличалась бы от того, что мы имеем теперь.

К внешним факторам, приведших адыгов в поражению стоит отнести и торговлю, а вернее, торговлю внешнюю. Точно также как и в ситуации с армией, внешняя торговля очень четко отражала роль и место Черкесии в турецко-крымском мире. В этом мире адыгские народы филигранно точно заняли свою нишу, делали то, что он них ожидали и получали то, что им могли дать. В то время уже в полной мере шло создание системы международного разделения труда современного типа и адыги тут были не исключением.

Сама система разделения труда, как мы знаем, достаточно проста — государство концентрируется на производстве того товара, который оно может делать лучше всего — для которого у него есть ресурсы, обученный персонал, который ему обходится дешевле, чем соседям и т. д. На производство именно такого товара оно направляет свои основные производительные силы. В то же время, излишняя концентрация на одном товаре лишает его возможности производства других, не менее важных для своей жизнедеятельности товаров, но особой проблемой это не является, т. к. излишек своего основного продукта государство всегда может обменять на рынке на такие же излишки продуктов других стран. Это стандартная, простая и правильная формула. Но так ли она проста?

Дело в том, что насколько эта формула хороша в спокойное, мирное время т.к. позволяет народам и странам добиваться максимальной экономической выгоды, настолько же она рискованна и даже просто губительна в моменты потрясений и войн! Если происходит что-то очень серьезное и государство не может выйти на рынок, чтобы обменять продукты своего труда на другие, то оно потерпит катастрофу, потому, что останется с излишком одного, не нужного ему товара, не имея в распоряжении другого — жизненно необходимого!

В системе турецкого мира, в системе тогдашнего разделения труда специализацией Черкесии был тот товар, который адыги могли достать в избытке. Рабы. Это была стратегическая статья экспорта.

«Затраты кавказских горцев на войну компенсируются их природной неприхотливостью, добычей от непрестанных набегов, но прежде всего этой позорной торговлей живым товаром», пишет Хуан Ван-Гален[29], граф Перакампос, служивший в 1810-х годах в Нижегородском драгунском полку на Кавказе.

Остальные экспортные статьи не так интересны — это мед, шкуры, просо и т. д. — ничего интересного и особенного, ничего из того, что могло бы выделить черкесов из ряда других народов Северного Причерноморья и Кавказа.

Абсолютно иначе обстоит дело с импортом.

Если мы взглянем на структуру того, что адыги ввозили, то есть того, что они покупали в основном на вырученные от продажи невольников деньги, в глаза сразу бросится то, основные статьи импорта приходятся на крайне нужные, жизненно необходимые, стратегические для черкесов товары. Это соль, порох, железо, стволы для огнестрельного оружия, клинки для холодного, оружейные замки, одежда, ткань и т.д. Без этих вещей ни нормальная жизнь, ни, тем более, война невозможны и тот, кто перекрывал для черкесских народов доступ к этим продуктам мог рассчитывать на многое — на их ослабление, на подрыв материальной базы, на их бОльшую сговорчивость при переговорах, на скорый выход всех либо части адыгских народов из войны. По-другому быть не могло. Настолько губительна для адыгов была внешняя зависимость от этих продуктов!

Давайте взглянем повнимательнее на ситуацию, в которой оказались адыги. Соль. Соль в тот период была стратегическим товаром для многих и многих стран. Своих соляных копей у адыгов не было, ближайшие солончаки находились в Закубанье — рядом с русской крепостью Прочный Окоп, в районе нынешнего Армавира, и о том, чтобы иметь к ним свободный доступ говорить не приходилось. Важность соли для людей того времени имела мало общего с их гастрономическими пристрастиями. Соль была синонимом их выживания, синонимом их экономического могущества и благосостояния. Без соли — специальных соляных камней — начинался падеж скота — основы благосостояния адыгской семьи; без соли нельзя было заготовить продукты на зиму, причем, не надо путать, речь идет не современных банках с лечо, которые делают во многом из блажи, а о продуктах первой необходимости — таких как соленое мясо, без которого бы зимой пришлось голодать; без соли невозможно было выделать кожи, что тоже шли на экспорт и приносили людям какой-то заработок и т. д. Жизнь без соли была решительно невозможна!

Порох собственного изготовления в Черкесии был очень плохим — он был слабым, с трудом воспламенялся и был сложен в производстве. Неплохой порох делали в горной части Грузии, но уже с начала 19 века, эта территория отходит к России и покупать его там становится нереально, лучший же порох шел морем из Англии.

Важность железа и изделий из него, особенно для воюющей страны очевидна. Нужно сказать, что своей железной руды и, следовательно, своего производства у адыгов практически не было — только достаточно бедные рудники в Абадзехии. Почему-то малоизвестен тот факт, что знаменитые черкесские шашки, которые совершенно справедливо стали гордостью адыгов и были взяты на вооружение кавалериями нескольких стран, включая казаков — известных всадников и мастеров владения холодным оружием — начиная с XVII века в своей массе производятся из привозных клинков, в основном из Европы и носят известнейшие в мире клейма заводов Золингена, Пассау, Генуи и т. д. В наше время при продаже старинных шашек на аукционах нередко их описывают так: «шашка, XVIII век, изготовление — Северный Кавказ, клинок — Золинген, клеймо мастера — волчок». Основными импортерами готовых клинков или шашечных полос — их заготовок — были турки и генуэзцы, завозившие их ежегодно в массовом количестве. Такая же ситуация наблюдалась и с ружейными стволами и замками. Чтобы воевать, надо было иметь возможность приобрести абсолютно необходимое огнестрельное и холодное оружие. Оружие надо было купить!

И вот здесь у адыгов начинались проблемы.

Строго говоря, эти проблемы можно было предсказать с самого начала и тот из черкесских лидеров, кто все же решался начать войну с Россией, видя, что зависимость адыгов от продуктов первой необходимости для жизни и для войны была практически абсолютна и, в конце концов, они могут оказаться вынуждены приобретать эти продукты в той стране против которой воюют — в России, должен был очень и очень хорошо подумать. Это как если бы Адольф Гитлер (да простят меня адыги за сравнение!) решался начать войну против, допустим, Румынии, зная, что топливо для своих танков, наступающих на Бухарест, он должен будет покупать у Румынии же. Очень серьезное, мягко говоря, неоднозначное решение! Что явилось причиной того, что адыги его в конечном итоге приняли, мне лично понять непросто.

Естественно, командование российских войск на Кавказе в полное мере использует в игре свалившиеся на них с неба торговые козыри. Оно перекрывает адыгам доступ ко всему к чему может перекрыть и допускает к «благам цивилизации» только «мирных», по их мнению, адыгов. Это относится и к поставкам соли, и к продаже им железа и ко многим другим вещам. С железом, например, происходит вообще курьезная ситуация — зная об острой нехватке у горцев железа и опасаясь, что оно будет использовано для производства оружия, российские власти даже вычисляют какое-то его среднее количество, которое можно было ежегодно продавать мирным черкесам для покрытия их потребностей в сельскохозяйственных орудиях, а продажу соли периодически разрешают осуществлять только тем племенам, которые выдадут находящихся у них перебежчиков из русской армии.

Таких примеров множество, главное то, что Россия использует ущербность традиционной экономической модели горских народов и зависимость адыгов от предметов первой необходимости в качестве дополнительного средства нажима на горцев, их ослабления и замирения. Но до 1832г. эта политика приносит только частичный успех и только с теми народами, которые живут далеко от моря. Причина заключалась в необыкновенно активной приморской торговле между адыгами с одной стороны и турками с другой. Сколько бы русские войска не перекрывали поступление соли и железа немирным адыгам, эти продукты ежедневно поступали в Черкесию морским путем. Здесь, кстати, можно вспомнить Спенсера, который попадает в Черкесию на корабле, везущем именно соль и железо.

И тогда в 1832 году российское командование принимает решение о морской блокаде Черкесии. Важность этого шага трудно переоценить. Мне непонятно почему современные историки, и историки прошлого не включают этот шаг в длинный список самых важных событий Кавказской войны, изменивших её ход и результат. Начиная с 1832 г., российские корабли блокируют все Черноморское побережье с моря, а на суше в местах впадения в море значительных рек, т.е. там, где обычно находились невольничьи и простые рынки, российская пехота строит крепости.

Мы и сейчас прекрасно знаем эти места! Кто из нас не бывал в Сочи, в Туапсе, в Геленджике, в Джубге, в Новороссийске, в ряде других причерноморских городов и поселков! Именно там вырастали российские крепости и именно такие места службы считались среди солдат самыми опасными. Парадоксально, но о важности этого шага, неприемлемости для адыгов прекращения торговли и о том, что с установкой крепостей в торговых местах русское командование попало в точку говорит тот факт, что если раньше адыги практически никогда не захватывали крепостей и захватить их особо не пытались, то в 1840г., ценой неимоверных усилий и больших людских потерь адыги штурмом одну за одной берут сразу несколько крепостей. Но уже очень скоро российские войска отстраивают их вновь.

Начиная с этого момента и за исключением небольшого периода после Крымской войны, когда Россия лишилась Черноморского флота, адыгское побережье в значительной степени контролируется и блокируется российским флотом с моря, войсками на побережье и дипломатической деятельностью в Турции.

Э. Спенсер писал об этом:

«ни один корабль не может покинуть Эвксинского порта без разрешения русского консула… весь черкесский берег строго блокирован… купцы не смеют торговать с кавказскими племенами из страха быть потопленными или захваченными в плен» [30].

Несмотря на это, говорить о полной блокаде адыгов нельзя — торговля все-равно продолжалась, но дело свое блокада сделала. Неожиданным образом характер торговли изменился. Вместо достаточно больших и заметных торговых кораблей, которые становились легкой добычей русских фрегатов и бригов, турки стали посылать к адыгскому побережью маленькие, практически незаметные суденышки под одним небольшим парусом. Представляете каков был размер этих лодок, если их специально подбирали с таким расчетом, чтобы они были в состоянии не только незаметно пересечь море и приблизиться к адыгскому берегу, но и зайти в маленькую, неглубокую речку, впадающую в море и скрыться за её лесистыми берегами с тем, чтобы во время погрузки не попасться на глаза российским морякам!

Вот что пишет участник тех событий [31]:

«Изобилие впадающих в него речек дозволяло туркам приставать, куда им нужно; мелкие их суда держались к самому берегу и, так сказать, ныряли в речки, скрываясь от наблюдения крейсеров» — и дальше: «Он мне сообщил, что накануне замечены были два небольшие парусные судна, шедшие с юга на север; держались они к самому берегу, — это были подвозчики горцам военных припасов: они обыкновенно входят, стараясь быть незамеченными, в устья речек, углубляясь по ним сколько можно далее внутрь долин, и там выгружают свой товар».

Конечно же, много товара такие лодки взять не могли. Изменение объемов и уровня риска коренным образом и крайне резко изменило саму структуру адыгского экспорта, вычеркнув из него все «мирные» статьи и оставив только основную — невольников. Думаю, что никто не ожидал такого поворота событий. Турки отказывались брать на борт что-то кроме невольников. Им не было смысла подвергать себя огромному риску с тем, чтобы привезти домой 30 дешевых шкур или 20 бочонков меда — теперь они брали только дорогой «живой товар». Кроме того, теперь на таких лодках они не могли привезти необходимые адыгам вещи в достаточном количестве, а, значит, без предметов первой необходимости черкесская экономика начала задыхаться, а боеспособность черкесов неминуемо падать.

Кстати, на первом этапе, это еще больше раскрутило маятник войны, т.к. многие люди, лишившись своего традиционного, не невольничьего, дохода, искали другие средства заработка. Что делает человек в наши дни, когда ему урезают зарплату? Устраивается на вторую работу!

Но проблема был в том, что в условиях узкой специализации, невозможности продать обычные продукты и традиционно высокого спроса на невольников, «работа» в Черкесии того времени была одна — ходить в набеги и захватывать рабов! Это было то, что видный кавказовед профессор Марк Блиев называл «жизнеобеспечивающими набегами горцев на равнины» — это когда в набег ходят не из-за благородной ненависти, а просто «для дома, для семьи».

В коротком периоде это как-то могло помочь горцам, но в длинном это был полный тупик.

Произошла ситуация, описанная мною в начале главы — Черкесия потеряла возможность обменивать свой товар на свободном рынке. Для страны с узкой специализацией это означало экономическую катастрофу и конец. Все, что произошло дальше было уже сугубо делом времени. Начиная с этого момента, адыги были обречены. Даже если бы у России было на Кавказе в 10 раз меньше войск, даже если бы не было наступления 1859-1864 годов, это мало бы помогло адыгам. Теперь вопрос стоял так: что наступит раньше — истощение и обнищание адыгов, которое должно было привести их к покорности, либо лишение их боеспособности из-за недостатка материальной базы, оружия и боеприпасов и бескровное, но военное окончание конфликта по этой причине. Вот так узкая специализация Черкесии, её практически полная зависимость от продуктов первой необходимости того времени вкупе с состоявшейся блокадой означали неминуемую гибель Черкесии, растянутую по времени.

Иной раз просто поразительно, как жизнь подтверждает теоретические и исторические выкладки.

В описании своего плена барон Торнау говорит о том, как во время его пребывания в плену у кабардинской семьи, жившей в Абадзехии, те испытывали очень большие проблемы из-за прекращения торговли и хождения денег:

«Осенью тридцать седьмого года обе жены Алим-Гирея, его дочери и маленькие сыновья совершенно обносились; даже у моей приятельницы Аслан-Коз число рубашек и шаровар быстро уменьшалось. Богатый стадами, лошадьми и оружием, Алим-Гирей все-таки не имел средств купить им холста и самых простых материй для ежедневного употребления. Турки, доставлявшие горцам разный товар, не меняли его иначе как на девушек и на мальчиков» [32].

Тогда Алим-Гирей украл абадзехскую девочку из соседнего селения, продал её туркам и получил за нее ткани. Естественно, после этого родители девочки стали мстить — у семьи, которая владела бароном, стал пропадать скот, сгорало сено, в конце концов кого-то убили, в конфликт вмешалось общество и принудило семьи помириться.

Другой внешний фактор, приведший адыгов к поражению, опять же кроется в уникальной структуре адыгского общества, сформировавшейся в условиях очень тесной и точной встроенности адыгов в систему крымско-турецкого мира — в кодексе Хабзэ, в системе ценностей, в социальных договоренностях различных слоев общества. Он тоже был одним из тех пограничных, рисковых факторов, который однозначно работал на благо системы в период её закрытости и неконкурентности, но после «открытия» системы стал столь же однозначно работать против неё.

Это — черкесогаи, армяне, появившиеся на Западном Кавказе с XIII в. и резко увеличившие свое количество c начала века XVIII, в основном, из-за турецких и азербайджанских притеснений в местах их традиционного проживания. В условиях Хабзэ — с его запретом высшему сословию заниматься торговлей, да и вообще, небольшой престижности торговли среди воинственного и трудолюбивого адыгского населения, армяне быстро нашли свою нишу и быстро стали востребованы адыгским обществом. Они практически замкнули на себе всю внутреннюю торговлю, ориентированную как на движение товаропотоков внутри черкесских земель, так и на доставку товаров на побережье для их продажи туркам и генуэзцам. Это была крайне важная задача! Как писал И. Бларамберг об адыгах,

«торговля рассматривается у них как презренное занятие. Горец, привыкший жить разбоем и грабежом, считает соответственно их образу мыслей, что значительно более благородно подарить вещь украденную, чем продать свою собственную. Хотя горец вынужден покупать вещи, которых ему недостает, или выменивать их на местные изделия, он считает, что быть купцом чрезвычайно тягостно, и презирает это… Торговлей вразнос по всему Кавказу занимаются армяне, которые переносят все тяготы и опасности такого вида торговли, чтобы иметь огромные барыши, которые можно извлечь из этого» [33].

Востребованность черкесогаев в адыгском обществе, их вес и влияние были настолько велики, что за весь рассматриваемый период истории из неадыгов только они и выходцы из высшего сословия Крымского ханства — Гиреи — получали в Черкесии дворянское звание. Причем, Гиреи получали его просто по факту рождения, черкесогаи же — заработали.

Весь первый период войны — практически до начала 1820-х гг. — черкесогаи не проявляют особого беспокойства. Они спокойно живут на черкесских землях, трудятся, пользуются благосклонностью адыгов. Более того, не выступая открыто против русских, в этот период армяне, по факту действуют на стороне черкесов; используя свое положение торговцев и возможность под благовидными предлогами проникать в расположение русских войск, они шпионят против русских в интересах адыгов. Тому есть немало примеров, так, в одном из донесений того времени говорилось: «Закубанские армяне» посещают Линию для торговли и доставляют горцам «вернейшие сведения…к вреду российских подданных»[34]. Таких армян приказывают ловить, не пропускать через кордоны и т.д.

Ситуация меняется, наверное, с приходом Ермолова. Положение в крае обостряется, боевые действия значительно активизируются, кавказские народы начинают терпеть болезненные поражения. Это мало способствует успеху торговли — торговля вообще не любит грома пушек. Мало по малу, черкесогаи начинают понимать, что на Кавказ пришел новый Хозяин — Россия и это меняет их поведение.

Постепенно из русских донесений исчезают данные об армянах-шпионах и начинают появляться сводки об армянах, желающих перейти на сторону русских. Начинается массовый исход черкесогаев с адыгских земель. Причем, как правило, уходят они полностью, со всем семейством, скарбом, стадами и денежными накоплениями. В то время в документах казачьих линий можно часто прочесть нечто подобное[35]: «Закубанские Армяне Дударук Чагупов, Хапак и Борок Багарсуковы жительствующие на Атакуме близ Абина изъявляют желание переселиться к нам из за Кубани для чего намерены… перевести постепенно (не заметным для черкес образом) свое состояние в разном имуществе заключающесь».

Русское правительство поощряет уход черкесогаев. Оно даже стимулирует его, дает армянам земли, помогает административно. Так, одним из основателей города Армавира, расположенного в Краснодарском крае, становится начальник Кубанской линии генерал-майор барон Г.Ф. фон Засс, достаточно кровавый и безжалостный по отношению к адыгам человек. Когда в 1836г. группа черкесогаев обращается к нему с просьбой «принять их под покровительство России и дать им средства поселиться вблизи русских», барон лично получает у верховных властей страны разрешение на их переселение из горных районов на Кубань, и выделяет им место, где был основан город, названый в честь древней армянской столицы — Армавир. Кстати, семья Богарсуковых не затерялась водовороте истории. Выйдя на российскую часть Кубани и переведя свое состояние, они строят и владеют доходными домами в Армавире, имеют обширную торговлю, уже к началу ХХ в. становятся одними из богатейших купцов Кубани. Дом их потомков можно видеть и сейчас — это одно из самых красивых зданий в Краснодаре, в наши дни в нем располагается краеведческий музей им. Е.Д. Фелицына.

Но вопрос не в том, что происходило с армянами, а как их исход повлиял на ситуацию у адыгов. Торговля — это движитель экономики, её концентрированная сущность. Как могло повлиять на экономику то, что какая-то группа людей концентрирует всю торговлю в своих руках, а потом вдруг уходит и торговля прекращается? Представьте, что завтра вы проснетесь, а торговли не будет. Не откроются магазины, не заработают рынки, не выйдут утренние газеты. Позавтракать вы еще сможете потому, что в чулане припрятан мешок картошки с дачи, но вот на работу вам придется идти уже пешком, потому что билет на маршрутку вам тоже не продадут — торговля закончилась!

Примерно такой же эффект это оказало на экономику Черкесии — она умирала. Зажатая в тисках экономической блокады, Черкесия была обречена.

Конец мог настать раньше или позже, но после 1830 г. он был уже неминуем.

РАЗНОГЛАСИЯ

Для вдумчивого и аналитически настроенного читателя, который впервые знакомится с историей Кавказской войны и читает хронологическое перечисление операций, выдаваемое некоторыми «специалистами» за глубокое историческое исследование, ход войны на Западном Кавказе может представлять большую загадку.

Военная хроника выглядит сумбурным, хаотичным нагромождением выступлений отдельных адыгских этносов из 12 тогда существовавших: в таком-то месяце такого-то года против русских выступили кабардинцы, потом натухаевцы, потом выступили шапсуги, потом бжедуги с абадзехами, затем выступает объединенное адыгское войско, но когда начинаешь вникать в детали, то оказывается, что под объединенным войском автор понимал представителей всего 3 или 4 этносов. Единственное глубокое чувство, которое выносишь после такого прочтения — это удивление: что же мешало им выступить вместе? Нам, привыкшим к описанию войн, где операции тщательно разрабатываются, призывной контингент проходит плановую мобилизацию, войска концентрируются на ключевых направлениях, а весь тыл трудится не покладая рук под лозунгом «Все для фронта — все для победы!», трудно понять как армии и полки могут действовать без координации усилий и выступать поодиночке не исполняя стратегический замысел главнокомандования, а добиваясь каких-то своих тактических целей, не известных никому, кроме их самих.

Но еще большее удивление постигает исследователя-аналитика, когда он приступает к изучению отдельных операций российской армии, в частности, по взятию аулов.

Очень часто это выглядит так: русский отряд выдвигается, окружает аул, начинает брать его штурмом, жители аула, включая стариков, подростков и иногда даже женщин, оказывают героическое сопротивление, стоят до конца, из соседнего аула может подойти помощь, которая вступит в бой и, обстреляв русские линии и повернет назад. Но вот аул взят, войско выдвигается к следующему черкесскому аулу и все начинается снова. Точно также происходило и с целыми черкесскими районами и местами проживания адыгских этносов — войска приходили, брали аул за аулом, район за районом, превозмогая сопротивление жителей этого района и, изредка, отбивая помощь, посланную черкесам из соседнего района, в который они приходили позже и жители которого тоже стояли до конца …

Что-то здесь не так. Вы не находите?

Тут есть что-то странное, что за внешним героизмом защитников не сразу бросается в глаза. Здесь другая логика событий.

Нам, воспитанным на практике последних войн, трудно понять иную логику сражений. Тем более, что по значению этой войны, по её трагизму и последствиям — для адыгов это действительно была война уровня Великой Отечественной. Но у неё была совсем иная логика, не та, что была в 1941 или 1945 году. Для большего понимания этого факта давайте примерим её на события той, последней Великой войны. Представим, что немцы вероломно начали войну и наступают на Брестскую область. Все жители Бреста героически сражаются с врагом, несут тяжелые потери, им на помощь приходят добровольцы из соседней Гомельской области. Идут кровавые бои. А в это время в самой Гомельской области жизнь течет своим чередом — работают заводы, играют свадьбы, дети ходят в школу, люди уходят в очередные отпуска, в кинотеатрах показывают «Волгу-Волгу». Но вот Брест пал и немецкие войска входят в Гомельскую область. Теперь уже Гомельская область вступает в тяжелые бои. И стар, и млад берут в руки оружие, идут на передовую и показывают чудеса героизма. Им помогает отряд добровольцев из соседней Смоленской области. Бои идут за каждую деревню, за каждую улицу и за каждый дом. Но вот, сопротивление защитников сломлено и немцы выдвигаются к Смоленской области. А в это время по ночному Смоленску гуляют парочки, а в кинотеатрах показывают зажигательную «Волгу-Волгу», а на селе колхозники бурно отмечают Праздник урожая….

Это выглядит абсурдом, не правда ли? Но ведь во время Кавказской войны все было именно так!

В чем тут причина? Не буду томить читателя — проблема сумбурных выступлений адыгских отрядов и иной, непривычной нам логики событий в том, что адыги были крайне разобщены и разрознены. Это никоим образом не похоже на подаваемый нам порой образ Кавказской войны, как сопротивления единого народа захватчикам, а в действительности это прямо противоположно такому утверждению.

Разрозненность адыгов в основе своей не имеет ничего общего с Кавказской войной как таковой — она была всегда.

«Тысячи интересов разделяют этот народ на множество племен и независимых родов, завистливым взором следящих друг за другом, ревниво оберегающих свою свободу и зачастую разъединенных навсегда ужасным законом крови, законом мести, который увековечивает на многие столетия ненависть между племенами или отдельными родами и семьями. Этот дух независимости и недоверия проявляется в их нравах, характере их жилищ, их законах», пишет Дюбуа [36].

Причина этой разобщенности абсолютно понятна — отсутствие концентрации власти и её распыленность между множеством мелких феодальных властителей, более-менее равные силы основных этносов и жестокая внутренняя конкуренция. По другому быть просто не могло и для воспроизводства системы, существовавшей несколько столетий. Не должно было быть! В той системе адыгского мироустройства в целом ряде ситуаций адыги выступали по отношению друг к другу не как союзники, а как конкуренты и соперники и необходимости в сильном лидере-объединителе у них не было — Черкесия прекрасно жила без него много-много лет! В условиях отсутствия смертельного врага, разобщенность адыгов не могла представлять им глобальную опасность. Так, наличие 5 тыс. темиргоевцев в крымском войске во время самой большой битвы в адыгской истории — Канжальской — никак не сказалось на последующую адыгскую историю.

Это, кстати, еще одна и далеко не последняя часть ответа на вопрос почему черкесы не выставили 200-тысячное войско, которое вполне в состоянии были выставить. Как его можно собрать если народ разобщен?

Если мы более пристально взглянем на проблему разобщенности, то увидим просто поразительную картину — адыги не могли договориться просто ни с кем. Они не всегда могли договориться с представителями своего этноса, очень редко договаривались о совместных действиях с соседними адыгскими народами, полностью провалили возможность объединения сил с народами Восточного Кавказа, ведущими свою войну с Россией, они не договорились и с родственными абхазами, и с союзными, благоволящими к ним и все еще сильными турками, ну и, конечно, договориться с англичанами они тоже не могли. Это было ненормально. Так не ведут войны, в которых решается судьба нации и уж точно ТАК в ТАКИХ войнах не выигрывают.

В этом отношении, кстати, черкесы были с одной стороны похожи на народы Восточного Кавказа, но с другой стороны, отличались от них. Несмотря на то, что чеченцы, лезгины, аварцы и множество других дагестанских народностей тоже враждовали между собой, в нужное время они смогли выдвинуть из своей среды сильного лидера, который властной рукой привел все эти народы к подчинению и заставил их выступить единым фронтом против России. Ничего подобного не было на Западном Кавказе. Мы наблюдаем здесь целую череду национальных вождей, каждый из которых был по-своему хорош и много сделал для достижения общей цели, но мог объединить максимум 2-3 адыгских этноса. К таким лидерам необходимо отнести в первую очередь Казбича Шеретлуко — легендарного шапсугского вождя, заставившего свой народ биться до конца, Магомед-Амина — ставленника Шамиля на Западе Кавказа, основной целью которого, как раз и было объединение усилий чеченцев и черкесов и Сефер-бея Зана — не только военного лидера, но и первого адыгского дипломата, стремившегося втянуть в войну Англию. Но проблема в том, что, несмотря на общее дело и на их собственные достоинства, они практически ни в чем не могут достичь согласия!

История Кавказской войны просто пестрит примерами даже не просто разногласий, а открытой вражды — то здесь, то там воины оставляют свои отряды и возвращаются домой для осуществления кровной мести, В. Лапин пишет о том, как русский офицер-разведчик становится свидетелем того, как в черкесский аул привозят 4 односельчан убитых кабардинцами за попытку угнать табун[37], Большая Кабарда соперничает с Малой, кабардинцы после нескольких лет войны, в большинстве своем, вообще отказываются воевать против России, хакучи не воюют с самого начала, убыхи враждуют с джигетами и все вместе они интригуют против абхазов, но самое удивительное, это когда лидеры адыгов начинают воевать между собой — так войска Сефер-бея неоднократно «схватывались» с Магомед-Амином и в 1857 г., близ реки Туапсе даже нанесли ему довольно крупное поражение.

Поразительно, но в тот время, когда война не то, что близко, а когда она идет уже несколько десятков лет, когда пал весь Восточный Кавказ, пали Кабарда, Темиргой, Натухай, частично Бжедугия, когда, забегая вперед, до полного поражения горцев оставалось менее 10 лет, лидеры адыгов не находят ничего лучшего, чем драться друг с другом! Нам, воспитанным на воспоминаниях Жукова и Штеменко, сложно понять как такое может происходить. Представьте, что зимой 1941 г., когда немцы стоят под Москвой, а передовая линия обороны проходит там, где сейчас находится Московская Кольцевая Автодорога, кавалерийский корпус Белова вдруг выходит из глубокого рейда по немецким тылам и всей своей мощью обрушивается на позиции дивизии Панфилова у Волоколамска!

Абсурд. Но ведь было именно так!

Разобщенность адыгов настолько глубока, что разногласия идут не только на горизонтальном — межэтническом уровне, но и на вертикальном — сословно-классовом. Во время всей войны шел процесс классового размежевания общества, причем, в том числе размежевания по самому основному вопросу — по вопросу продолжения войны. Устав от боевых действий, от постоянных поражений, от предательства союзников и видя слабую перспективу в продолжении войны, часть адыгского общества начинает склоняться к союзу с Россией, к прекращению военных действий.

При этом, неудивительно, что первой к этому приходит именно та часть общества, которая, исходя из принципов разделения адыгского общества по кодексу Хабзэ, и должна была в первую очередь вести войну — князья и дворяне. Начиная с 1820-1830х. годов, на разных территориях Западного Кавказа адыгская знать пытается начать переговоры с российской администрацией, войти в союз с Россией, заключить перемирие, а то и полностью перейти на строну России. При этом, зачастую это делается даже в ущерб интересам прежнего покровителя черкесов — Турции, который, по сути, предал адыгов в Кавказской войне, так, в 1853г. бжедугская дружина под начальством князя Мисоста Хаджемукова ходатайствует об отправлении в русскую Дунайскую армию для участия в войне против Турции. И здесь происходит то, о чем было бы полезно знать сторонникам официальной версии о «добровольном вхождении» Кабарды, Черкесии и Адыгеи в Россию — народ не поддерживает дворян! Адыгский народ отказывается заключить мир с Россией и настаивает на продолжении войны! Известно, что шапсуги собирали народное ополчение, караулили границу с российскими войсками, чтобы не дать князьям проникнуть на территорию контролируемую русскими и т.д. Можно по-разному трактовать это явление — как стремление адыгов к свободе, как невозможность жить под чьей-то доминантой, но, на мой взгляд, основная причина заключалось в другом — данное решение не могло быть принято в рамках все еще сильного мировоззрения адыгского общества того времени. Складывалась ситуация, когда, в глазах народа, знать отказывалась исполнять свое коренное, базовое, основное предназначение — отказывалась делать именно то, для чего она была создана и на что её уполномочил народ — на защиту себя от внешнего врага — и, естественно, народ протестовал против этого. Представьте это в реалиях нашего дня — вы берете на работу водителя автобуса, платите ему зарплату, выполняете какие-то его условия и вдруг потом, после этого он отказывается водить свой автобус и начинает уговаривать пассажиров ходить пешком! Пока система Хабзэ была еще хоть сколько-либо сильна, такие вещи в ней были невозможны.

Но система уже надламывалась! И свидетельством того был еще один фактор, еще одно «измерение», которое самым кардинальным образом влияло на способность адыгов собрать максимально возможное 200- тысячное войско: это очень трудно сделать когда народ воюет против… самого себя. Да, именно так. С первого и до последнего дня Кавказской войны в рядах русской армии было немало черкесов.

Во время Кавказской войны на стороне России воевали:
Достаточно многочисленная Горская милиция, которая выполняла охранные и милицейские функции на территориях, занятых «мирными» черкесами, её представителей российское командование использовало как переводчиков, разведчиков, проводников и т.д.
Анапский горский эскадрон,
Лабинский конно-иррегулярный эскадрон,
Лейб-гвардии Кавказско-горский полуэскадрон, располагавшийся в Петербурге и несший охрану Императора, а также сражавшийся в Польше против повстанцев в 1831г.
Кавказский Горский полк, половина которого комплектовалась горцами,
Терский конный полк, в котором служили постоянно неколько сотен кабардинцев и которым долгое время командовал человек по имени Тамбиев Али Анубекович.

В Конце 1820-х гг был сформирован Кавказско-горский конный полк, в котором служили черкесы. Правда, расквартирован он был не на Кавказе, а в Польше, Венгрии, Транссильвании и проявил себя с исключительно хорошей стороны в Крымской войне, а также в боях с польскими повстанцами. Да! По воле ветренной Мадам Истории, в то самое время, когда несколько десятков поляков, всеми правдами и неправдами проникших на Кавказ, помогали адыгам и принимали участие в борьбе против Российской Империи, в это самое время около 1 тысячи адыгов на территории Польши воевали против поляков.

Кроме национальных горских формирование очень немало адыгов самостоятельно записывались в казаки и служили в казачьих полках Донского, Кубанского и Терского войск, в том числе и на Кавказе.

Если взглянуть на штатную структуру тех черкесских частей, то мы увидим, что только там насчитывается около 2 тыс. всадников. Количественный состав горской милиции и адыгов добровольно записавшихся в казачьи, не отдельные горские национальные формирования, подсчитать не представляется возможным, но в любом случае, их было очень и очень немало. В сводках Кубанского и Терского войск, в наградных реляциях нередко мелькают адыгские фамилии — есаул Селим-Гирей, урядник Бейзрук Баронов, рядовые казаки братья Хапач и Товкмаш Жаде и др. Чуть ли не половина знаменитых черкесов, биографии которых известны, и почти все адыгские просветители служили (и хорошо служили!) добровольцами в российской армии.

Вот биографии лишь двух черкесов на русской службе:

Султан Адиль-Гирей Магомет Гиреевич. Из черкесских крымцев — Гиреев. С 1835г. воспитывается в Первом кадетском корпусе в Санкт-Петербурге. Произведен в корнеты с назначением «на Кавказскую линию и Черноморию». Среди прочих в 1847г. в составе Самурского отряда «награжден орденом святого Владимира с мечами и бантом», с 1847г. — адьютант при главнокомандующем Отдельным Кавказским корпусом, «за отличие проявленное в деле при осаде аула Чох» награжден орденом святой Анны 2 степени. В 1850г. переводится в Кавказко-горский дивизион, а в 1852г. становится его командиром, в 1855г. находится со специальным заданием среди горцев. Позднее — командир Кубанского казачьего дивизиона, позднее — комендант Варшавы. В 1867г. становится генералом, состоит в свите Александра II, служит генералом по особым поручениям при наместнике Императора на Кавказе в Тифлисе. Младший брат известного адыгского историка Хан-Гирея, историк, публицист, один из первых адыгских просветителей, автор целого ряда статей и рассказов в основном о жизни и быте и обычаев горцев, а также о русско-кавказской войне [38].

Могукоров Пшекуй Довлетчериевич, по одним данным бжедуг, по другим — шапсуг. В 1808г. поступает в Черноморское войско казаком. К 1849г. — генерал-майор. Участник русско-турецкой войны 1806-1812гг. Участник Отечественной войны 1812 г.

«За отличие в делах против натухайцев» награжден в 1830г. орденом святого Владимира 4 степени. «За отличие в делах против шапсугов» 1831г. награжд. орденом святой Анны 2 степени. «За Калаусское сражение 1821г». награжден орденом святой Анны 3 степени с мечами и бантом» [39].

Обратите внимание: «За Калаусское сражение 1821г». награжден орденом святой Анны 3 степени с мечами и бантом»… Да… Это он — Пшекуй Могукоров — был тем умелым артиллеристом, чьи батареи решили исход сражения на Калаусском лимане.

При сравнении прорусских черкесских формирований с количеством войск, применяемых горцами как в нападениях на российскую территорию, так и в отражении российских наступлений, мы увидим, что цифры адыгов с той и с другой стороны если и не равны, то уж, по крайней мере, однопорядковы. После 1830-х, 1840-х гг. это уже были цифры одного масштаба. И на той, и на другой стороне в реальных боях сражалось примерно равное количество людей!

Немало адыгов за свою жизнь несколько раз служат «на разных сторонах баррикад», по разным причинам переходя с российской на горскую сторону и наоборот. В этом, кстати, война на Западном Кавказе сходна с тем, что происходило на Кавказе Восточном — вспомним хотя бы известного нам, в том числе по рассказам Толстого, известного абрека Хаджи-Мурата, неоднократно переходившего с одной стороны на другую и закончившего свою личную Кавказскую войну с телом, похороненным в Нухе и с черепом, лежащим на полке в Петербургской Кунсткамере, как «экспонат с инвентарным номером 6521». Количество чеченцев и дагестанцев, воевавших в рядах российских войск было ничуть не меньшим, чем в Адыгее и Кабарде. Известно, что во время пленения Шамиля — этого символа кавказского противостояния — одним из условий своей сдачи он выставлял отвод горской милиции и сдача в плен непосредственно русским по национальности формированиям. Могучий старик боялся, что ввиду крайней к нему неприязни, свои просто разорвут его на части и в почетный плен он так и не попадет.

Но было бы ошибкой сводить все только к боевым действиям.

Как гласит нелюбимая мной пословица — «Армия — это слепок общества», а горское общество было страшно расколото. После нескольких веков уютной замкнутости оно со всего размаху врезалось в реальный мир и не смогло понять как в нем себя вести. И этот раскол проходил не по нынешним демонстрациям с зелеными флагами и не по насаждаемым администрацией книгам о «палачах адыгского народа», а по судьбам реальных людей.

В то время, когда один Гирей — Султан руководит нападением на кубанскую станицу Воровсколесскую, где берет в плен семью войскового старшины Персиянова, другой очеркесившийся потомок бахчисарайских владык — Султан Хан-Гирей вступает в Кубанское казачье войско, участвует в русско-турецкой, русско-персидской войне, подавлении польского восстания, боях на Кавказе, за храбрость при взятии Анапы получает звание сотника, награждается 6 орденами, выходит в отставку в звании полковника и становится выдающимся просветителем своего края, публицистом, историком, реформатором… В то время, когда кабардинский народ раскалывается пополам и половина его, желая продолжать войну с Россией, уходит на равнину, где за 300 километров от Кабарды основывает несколько новых аулов, в том числе стоящий и процветающий до сих пор (слава Богу!) аул Кошехабль, другой кабардинец — Шора Ногмов записывается добровольцем в 1-й Волгский казачий полк, переводится офицером в лейб-гвардии Кавказско-горский полуэскадрон в Петербург, пишет пишет «Грамматику кабардинского языка» и «Историю адыгейского народа»…. Еще один черкес — кабардинский князь Казий Бекмурзин — добровольцем уходит в русскую армию, геройски воюет на Кавказе, за храбрость получает офицерские чины, ордена, выходит в отставку, становится членом «временного суда из князей» и… эмигрирует у Турцию, вместе с той частью своего народа, против которой он так геройски и так эффективно воевал в течении 17 лет.

Такой раскол, такая полярная разность во взглядах, в интересах и устремлениях целого народа, это конечно, настоящая, трагедия адыгов. И если некоторые адыгские историки называют Кавказскую войну Отечественной, то, начиная с 1830-1840-х гг., её справедливее будет называть — Гражданской.

ВАРИАНТЫ СОБЫТИЙ

Могли ли адыги как-то изменить ход войны — свести её вничью или даже победить? Да, могли. Можно сказать с уверенностью, что практически во всех периодах войны, за исключением, наверное самого последнего, когда груз общих ошибок был настолько тяжел, а силы, собранные на Кавказе, настолько велики, что Россия была несогласна ни на что меньшее, чем полная, безоговорочная победа; так вот, за исключением этого периода адыги реально могли повлиять на исход войны.

Могли…. Могли, но не могли! Могли потому, что всегда существовала возможность совершить какие-то определенные действия, которые привели бы черкесов как минимум к миру, а, возможно, и к победе; и не могли потому, что любые эти действия выходили за рамки того трехстороннего и уже отмершего мира, в котором был выпестован адыгский менталитет того времени. Эти решения требовали от адыгов выхода за рамки системы ценностей, сформировавшихся в турецко-крымско-закрытом мирке и выросшего из него кодекса Хабзэ, а адыги были не в состоянии это сделать. Обстановка требовала от них того, что англичане называют «to look beyond the curtain» — дословно, «выглянуть за занавес» — раздвинуть границы, искать новые нестандартные решения вне существующих опций, но трагедия адыгов была в том, что занавес Хабзэ был все-таки слишком тяжел для них и пока он окончательно не упал, полузадавив народ, адыги могли мыслить только в рамках традиционных решений, заведомо, с самого первого дня противостояния обрекавших их на поражение.

Нужно было ждать. Ждать слома системы — каким бы путем он ни был достигнут. Возможно, это должно было случиться через боль. Боль всей нации. Ту боль, с которой, после столетней войны и поражения черкесов мучительно отмирал Хабзэ, ту боль, с которой современники смотрели на униженных, морально раздавленных, потерявших ориентир черкесов, потерпевших оглушительный разгром в красивой рыцарской войне за славу. Ту боль, которая была во благо и через которую новое время, как мать, рожало новую, жизнеспособную нацию адыгов, вышедшую в реальный мир.

Говоря о вариантах, следует, конечно же, начать с возможности заключения мира с Россией.

Никто не хотел крови черкесов. Земли адыгов были всего лишь пятном на карте, через которые проходил почти геологический разлом интересов Англии, Франции, Турции и России. Да, России нужны были эти земли. Это звучит несправедливо для черкесов, но мир вообще несправедлив и если бы это была не Россия, то стала бы другая страна и точно с такой же степенью несправедливости эти слова звучали бы со стороны той же Англии.

Невозможно было оказаться в зоне интересов сверхдержав и быть независимым от них. Тогда и сейчас. Невозможно. Таковы правила игры. У адыгов было два варианта — либо осознать новую реальность и действовать соответствующим образом, либо начать упираться и пытаться толкать назад несущийся на тебя паровоз. Адыги толкали.

Но если бы они все-таки осознали реальность, то поняли бы, что в каждом из периодов войны было немало моментов, когда с Россией можно было заключить мир. На любых условиях.

Это было и в самом начале всей истории, когда Екатерина II за строительство крепости в Моздоке предложила дружбу, прислала кабардинцам в виде подарка немалую сумму денег и согласилась на все их условия кроме одного — срыть крепость. Это было и потом — постоянно, когда отдельные части адыгских народов, отдельные князья, отдельные семьи «замирялись», после чего с ними тут же переставали воевать и начинали считать их своими, без учета национальности, веры и не вспоминая против кого они еще совсем недавно воевали. Это было и в 1837г., когда генерал Симборский, командовавший одним из отрядов на Черноморской линии, обратился к убыхам с предложениями о мире, утвержденными лично императором. Это было и в году 1861, когда Александр II предлагал адыгам альтернативу, которая позволила бы, как минимум, избежать трагедии последних лет войны.

По сути, возможность заключения мира была всегда. Адыгам нужно было просто отряхнуться от Хабзэ, осознать новую реальность и понять, как в ней жить. Но в массе своей этого не произошло.

Другой — реальной, правильной и исполнимой возможностью была полная реформация общества. Перевод общества либо в сторону крайнего ислама, либо в сторону полной европеизации. При этом, как мы сейчас видим, исламизация Черкесии не привела бы к победе — как не привела она к ней чеченцев, ни тогда — 170 лет назад, ни уже в наши 1990-2000-е гг. Единственным потенциально возможным вариантом оставалась европеизация — с принятием европейских обычаев, европейских наук и искусств, с развитием европейского производства, включая производство оружия, с принятием (что очень важно!) европейских принципов построения армии, в том числе иного порядка формирования военных частей, суровую дисциплину, развитие, как минимум, 4 видов вооруженных сил и, вдобавок к этому, если не флота, то по крайней мере, приморских укреплений — крепостей и т.д. Все это было абсолютно реальным, возможным и могло привести к коренному изменению ситуации на Кавказе.

В истории есть немало примеров, когда все происходило именно так. Из наиболее близких нам можно вспомнить Россию Петра I — когда полуизолированная, патриархальная, боярская, раздираемая на части Россия в 1698г. встала на путь масштабных реформ и всего через 10 лет — в 1708-1709 гг. новая российская армия европейского типа уже разбивает одно из самых сильных государств того времени — Швецию. Мы можем вспомнить Японию времен обновления Мэйдзи — когда после 300-летней самоизоляции и закрытости от остального мира, Япония в 1860-х гг. начинает период модернизации и уже в 1890-х становится региональным лидером, а в 1904-05 гг. разбивает тогдашнюю супердержаву — Россию.

В распоряжении адыгов было в несколько раз больше времени, чем у Петра I или у японского Императора. Они могли это сделать и Великобритания с Францией были бы просто счастливы помочь им. Появление нового игрока современного типа коренным образом преобразило бы ситуацию в регионе, как это случилось с арабскими землями, когда там появился Израиль. В таких условиях, скорее всего, Россия оставила бы планы экспансии на Кавказе и переместила бы акцент на территории попроще — на Среднюю Азию.

Но все это можно было достичь только через коренную ломку всех адыгских традиций, обычаев, менталитета и кодекса чести. Ни Петр I, ни японский Император, ни Шамиль не могли появиться при Хабзэ и не появились. Несмотря на всю привлекательность и «правильность» этого варианта для адыгов, в реальной жизни он был неисполним.

И, конечно, главное, что могли сделать адыги для того, чтобы не проиграть войну — это не начинать её. Ведь на них никто не нападал. Ни старый, мудрый и генерально-штабной В.А. Потто, ни добрый десяток современных этноисториков так и не поняли, что постройка крепости в Моздоке не была нападением России на черкесов! Гарнизон в 214 солдат и крепость, в которой в 1764г. насчитывается 4 (целых четыре!!!) дома[40] — «один дом для князя Канчокина, другой для [подполковника] Гака; сооружена из казны деревянная церковь с утварью… учреждена здесь таможня», при всем желании не могли быть армией нападения против воинственного народа, насчитывающего 1 млн 200 тыс. человек! Моздок — был простым проявлением традиционной адыгской вражды, когда один из кабардинских князей-иналидов — Кургоко Канчокин — ослабев в борьбе с другими князьями, решил пойти под покровительство России. Он добился высочайшего разрешения перейти в русское подданство и принял христианство. Заботясь о своей безопасности, и желая получить защиту от других, враждебных ему кабардинцев, он согласился на строительство российской крепости на своих землях и сам поселился в ней.

Вот и все, что было. Никто не нападал на адыгов! Доказательством тому служит список требований, выдвинутых адыгской делегацией Екатерине II в 1763 г. Требование срыть тогда еще только строящуюся крепость в ряду этих требований стоит даже не на первом месте! Не это — не крепость и не военная угроза, исходящая от неё в первую очередь волновала черкесов.

На первом месте черкесские князья поставили требование возврата беглых рабов, в том числе адыгской национальности. Повторяю еще раз, поскольку это очень важно. Более всего адыгов волновала не сама крепость и не военная опасность от нее исходящая, а их подданные, бегущие под её защиту. Рабы! Многовековая пища Хабзэ — вот, что интересовало их больше всего. Это крайне важный момент. Он говорит о том, что строительство российской крепости на землях кабардинского князя не было нападением и не воспринималась таковым!

Это было БОЛЬШЕ, чем нападение. Это было открытием, распечатыванием системы. Это был вызов многовековому замкнутому адыгскому мироустройству, возведенному на спине турецко-крымского мира и отвергающему этноконкуренцию. Это был сигнал к переменам, сигнал народу к тому, что что-то в этом мире может идти вразрез с кодексом Хабзэ и ни воинственные черкесские князья, ни всемогущий султан Блистательной Порты не в силах изменить такого хода событий. Это был зажженный фитиль под самыми основами тогдашнего адыгского мира и адыгской экономики, расчитанной на поставку невольников для турецкого государства. В своем роде, Моздок — это Колумб открывающий свою Америку или сибирские геологи отворяющие дверь в избушку отшельников Лыковых — начиная с этого момента для Черкесии все должно было идти по-другому. И это было еще страшнее, чем просто военное нападение. Это был слом системы — многовековой и внешне все еще успешной.

Но даже не в этом заключалась настоящая трагедия адыгов. Она была в том, что ничего из этого адыги не поняли.

Все было как в японской пословице про бабочку — «будущее уже пришло, а она этого еще не поняла». Так вот, со строительством крепости Моздок к адыгам пришло будущее, Моздок был их будущим, а они этого банально не поняли и были просто не в состоянии понять, в том числе, потому, что у тогдашних адыгов не было интеллигенции. У адыгов не было мыслителей, ученых, дипломатов, архитекторов — той самой образованной и творческой прослойки общества, которая должна была увидеть куда идет страна и что с ней будет завтра. В обществе, основанном на Хабзэ, где нет городов, нет ремесленников, нет товарно-денежной системы и где основа экономики заключается в продаже невольников не было места интеллигенции — она просто не могла там возникнуть, ей там нечего делать! Среди тогдашних адыгов не могли родиться Авиценна, Микеланджело или Белинский — мир Хабзэ был слишком тесен для них! Белинского нельзя было впихнуть в великолепный и продуманный до мельчайших деталей воинский доспех адыгов! И в этом — в основах системы — а не в математике Магницкого и не в межплеменных раздорах заключается главная причина катастрофы, постигшей адыгов в середине XIX века.

Адыгская интеллигенция начнет вызревать позже. Она зародится и вырастет во чреве России. Султан-Хан Гирей, Шора Ногмов и люди, подобные им станут у её основ. Именно они, возросшие с теми, кого нынешний президент Адыгеи называет «палачами адыгейского народа», соберут остатки перемешанного войной и раздавленного крушением многовековой системы мировоззрения народа адыгов и дадут ему новую систему ценностей, существующую и по сей день. Именно они за руку выведут его в открытый, современный мир и именно от них пойдут современные адыгские президенты, историки, инженеры, врачи, поэты, пойдут Лия Ахеджакова, Хусен Андрухаев, Юрий Темирканов, Михаил Шемякин и Любовь Балагова, написавшая

Мчались конницей в гике,
Не считая потерь.
Генералы-адыги,
Где вы, братья, теперь?…

А теперь о самом сложном. Если кому-то кажется, что эта статья — об истории, то он ошибается. Эта статья не о прошлом. Она о будущем. И вопросы, которые она затрагивает — гораздо глубже мыслей о чьем-то численном превосходстве, либо словопрений по поводу того куда делось потенциально возможное 200-тысячное черкесское войско.

Основной вопрос этой статьи — кто был прав — Кургоко Канчокин или — Казбич Шеретлуко? Канчокин или Шеретлуко?

Сейчас, в наши дни, зная чем закончилась Кавказская война, понимая чем был вызван такой её исход и зная как сложилась дальнейшая, непростая, послевоенная судьба адыгского народа, можем мы четко и недвусмысленно ответить на вопрос кто был прав тогда, 150 лет назад — Канчокин или Шеретлуко? Князь, ушедший от своих, которые, останься он с ними — убили бы его самого, его семью и его людей; человек, сделавший шаг, который стал началом конца всего тогдашнего адыгского мира и которого кое-кто сейчас воспринимает как предателя, но который добился того, что его этнос — кабардинцы — последовав по его пути, перестав толкать паровоз назад и выйдя из войны на ранней стадии, в результате всех перипетий стал жить гораздо лучше и из третьего по величине и могуществу черкесского этноса превратились в первый? Или Казбич Шеретлуко — этот, как его называли, Лев Черкесии, легендарный воин, имя которого сейчас является символом гордости представителей части адыгского народа, который воевал до конца и подвел свой народ — шапсугов, бывших тогда самым сильным из всех черкесских этносов, к гибели, к самому краю своего существования, к обрыву, после падения с которого из более чем 350 тыс. шапсугов на Кавказе сейчас живет около 10 тыс человек?… Кто из них был прав? Князь-изгой, пошедший против своих и в реальных условиях реального, несправедливого мира обеспечивший жизнь, процветание и рост численности своего народа, либо воин-герой, шедший до конца, завоевавший славу, ставший легендой и приведший свой народ на грань исчезновения?

Это не вопрос к историкам — к старичкам, проведшим годы в архивах и видящих жизнь через призму пожелтевших исторических документов. Это вопрос для нас с вами. И вопрос этот не о прошлом, а о будущем, потому, что именно от ответа на него и будет строиться наше понимание «добровольного присоединения», либо «палачей адыгского народа», президента Адыгеи, или простых людей в ней живущей, именно на его основе, хотим мы этого или не хотим, мы станем строить будущие отношения между кавказскими народами и русскими.

Это вопрос имеет под собой не столько историческую, сколько моральную основу. На него не может быть единственно верного ответа в духе старика Магницкого, в стиле националистических выкриков или административно-начальственной книги президента Адыгеи. Это вопрос, на который я не знаю ответа и вопрос, который каждый должен решать сам.

Канчокин или Шеретлуко… С кем были бы сейчас генералы-адыги?…
Кто был прав в будущем?…

Источник — http://samlib.ru/s/scharapow_w/cherkesy.shtml