О стрельбе русских и японских кораблей в Цусимском сражении. Часть 3. О влиянии материальной части на точность стрельбы в Цусиме

Предыдущие части

В статье «О качестве стрельбы русской эскадры в Цусимском сражении» я постарался выжать максимум из имеющихся статистических данных, и пришел к следующим выводам:

1. Лучшую точность продемонстрировали броненосцы типа «Бородино» и, возможно, «Ослябя», а вот корабли 3-й Тихоокеанской эскадры систематически, на протяжении всего сражения не попадали в противника.

2. Огонь русской эскадры в первые 20 минут боя был очень хорош, но затем ухудшился под влиянием повреждений, причиняемых нам японцами. Русские снаряды, хотя и приводили в некоторых случаях к серьезным повреждениям японских кораблей, не смогли подавить артиллерийский потенциал неприятеля.

3. В итоге качество русского огня достаточно быстро сошло на нет, а японского – оставалось на прежнем уровне, отчего бой вскоре превратился в избиение.

Но вопрос о том, кто все же стрелял точнее в завязке сражения, по сию пору остается открытым.

Содержание:

О меткости русских и японских кораблей в первые 20 минут боя

С качеством русской стрельбы все более-менее ясно.

Достоверно известно, что в период с 13:49 (или все же 13:50), когда прозвучал первый выстрел «Суворова» и до 14:09 в японские корабли попало 26 русских снарядов. С учетом того, что в броненосные корабли Х. Того и Х. Камимуры было еще не менее 50 попаданий, время которых не зафиксировано, и предполагая, что нефиксированные по времени попадания распределились пропорционально зафиксированным, можно предположить, что в указанном периоде времени японские корабли получили еще 16–19 попаданий. Соответственно, общее их количество вполне может достигать 42–45 или даже немного превосходить эти значения, но совершенно наверняка не может быть ниже 26.

А вот с японской стрельбой все намного сложнее.

О количестве попаданий в «Суворов» можно лишь гадать. Ну, или воспользоваться японскими рапортами, что будет намного хуже, потому что в бою обычно видят куда больше попаданий в неприятеля, чем происходит на самом деле. В качестве примера можно привести рапорт командира эскадренного броненосца «Севастополь» фон Эссена о сражении в Желтом море, в котором он отчитался о 26 замеченных им попаданиях в «Микасу». Речь, разумеется, идет только о попаданиях с «Севастополя». Со слов фон Эссена, 6 попаданий были 305-мм, еще 6 добились 152-мм орудия, расположенные в батарее, и еще 14 снарядов в японского флагмана вколотили башенные 152-мм орудия. Это при том, что общее количество попаданий в «Микасу» со всех кораблей русской эскадры за все сражение едва ли превысило 22. Кроме того, Николай Оттович был уверен, что артиллеристы вверенного ему броненосца поразили «Сикисиму» 8 шестидюймовыми снарядами. Все бы ничего, но вот Пэкинхэм отмечает, что за весь бой в этот броненосец попали 1 или 2 малокалиберных снаряда (в корму).

У японцев тоже случалось всякое. Так, после боя в «Чемульпо» командир «Чиоды» указал в рапорте, что стрелял по «Корейцу» из 120-мм орудия, при этом на русской канонерской лодке «по-видимому возник пожар», отчего она и повернула на север. На самом деле ни попаданий в «Кореец», ни пожара на нем не имелось. На «Такачихо» «собственноручными глазами» видели попадание их 152-мм снаряда «вблизи орудия перед носовым мостиком» «Варяга» – а впоследствии на поднятом крейсере такого попадания обнаружено не было.
Я уже говорил это раньше и повторю вновь. Указанные ошибки есть вещь нормальная и обыкновенная. Очень часто, например, за попадание можно принять выстрел вражеского орудия и т.д. Иными словами, у нас нет оснований упрекать ни японцев, ни русских во лжи – речь идет о добросовестном заблуждении. Но учитывать попадания следует все же по данным получившей их стороны и никак иначе.

О попаданиях в «Ослябю» у нас есть свидетельство мичмана Щербачева 4-го, командира кормовой 12-дм башни «Орла», который в первые минуты боя имел возможность наблюдать за флагманом 2-го броненосного отряда нашей эскадры. Показания Щербачева 4-го рисуют апокалиптическую картину разрушений этого русского броненосца, получившего, с его слов, никак не менее 20 попаданий уже к 14:00.

Однако следует понимать, что и Щербачев 4-й, в сущности, являлся сторонним наблюдателем, едва ли способным достоверно оценить количество попаданий в «Ослябю». За примером его добросовестных заблуждений (лгать мичману не было никакого смысла) далеко ходить не нужно. Описывая повреждения «Осляби», полученные им незадолго до 14:00, Щербачев 4-й указывает:

«Замолчали и оба 6″ орудия левого носового каземата».

Все бы ничего, но лейтенант Колокольцев, руководивший носовым плутонгом правого, нестреляющего борта «Осляби», как раз в это время и занимался тем, что помогал артиллеристам левого, стреляющего борта. Он сообщает:

«В продолжение получаса непрерывной стрельбы орудиями левого борта, снарядов в верхнюю батарею не попадало, причем один снаряд ударил без последствий в броню носового 6″ каземата. У 75-мм орудий были частые осечки, а у 6″ орудий несколько раз случалось заклинование патронов».

Как видим, ни о каком «молчании орудий» носового каземата речи не идет, и Колокольцеву в данном вопросе доверия куда больше, чем Щербачеву 4-му. Ну, а если последний ошибся, не рассмотрев стрельбу носового каземата, несложно предположить наличие ошибок и в других его показаниях.

По личному опыту знаю, что в ситуациях сильного стресса воспоминания иной раз принимают фрагментарный характер, прошлое вспоминается как бы «кусками», отчего можно иной раз перепутать даже последовательность событий. И не исключено, например, что Щербачев 4-й описывает разрушения «Осляби», которые тот получил не по состоянию на 14:00, а на 14:20, когда броненосец уже выходил из боя. В это время под влиянием крена и дифферента на нос 152-мм пушки носового каземата были, очевидно, приведены к молчанию.

Но все же из описаний вполне можно допустить, что в период с 13:49 до 14:09 «Ослябя» и «Суворов» получили по 20 попаданий или даже более. С учетом того, что японцы открыли огонь позднее русских, а, кроме этого, были еще и попадания в другие русские корабли, следует предполагать, что японские артиллеристы стреляли точнее, чем русские.

Попытаемся теперь разобраться в причинах высокой точности стрельбы наших противников.

Дальномеры

Уважаемый А. Рытик указывает, что 2-я и 3-я Тихоокеанские эскадры располагали дальномерами той же марки, что и корабли японского флота, и, если он не ошибся в этом, по материальной части можно смело ставить знак равенства. Но вот к ее использованию есть вопросы.

А. Рытик указывает, что русские дальномеры были плохо выверены, да и подготовка обслуживающего их персонала была отнюдь не на уровне. От этого приборы и давали большой разброс в измерении расстояний. Действительно, были случаи, когда два дальномера одного русского корабля давали совершенно различные сведения о расстоянии до противника, и уважаемый А. Рытик приводит такие факты:

«Так, на «Императоре Николае I» по одной и той же цели носовой дальномер показывал 42 каб., а кормовой – 32 каб. На «Апраксине» показания отличались на 14 каб., на «Сенявине» – на 5 каб.»

Но давайте зададимся вопросом, а как обстояли дела с качеством определения дальности на кораблях Объединенного флота?

Воспользуюсь переводом боевых донесений броненосных крейсеров «Токива» и «Якумо» (как я понимаю, выполненных уважаемым В. Сидоренко). Нюанс здесь заключается в том, что «Якумо» шел в кильватер «Токивы», так что расстояния до одних и тех же русских кораблей с обоих японских крейсеров должны были быть сопоставимыми.

И да, в некоторых случаях точность определения дистанции восхищает. Так, например, в 14:45 (здесь и далее – время русское) на «Токиве» считали, что:

«дистанция до противника 3 200 м».

И на «Якумо» думали точно так же:

«Корабль противника на дистанции 3100 м, открыли артиллерийский огонь».

Увы, в других случаях ошибки были более чем существенными. Например, в 15:02 на «Токиве» считали, что до головного русского корабля 4,5 км:

«По кораблю противника № 1 открыли огонь левым бортом, дистанция 4500 метров».

А вот на «Якумо» полагали, что до этого корабля 5,4 км:

«Открыли артиллерийский огонь, [дистанция до] головного корабля противника 5400 [м]».

Едва ли в этот момент расстояние между «Токивой» и «Якумо» составляло 900 м – не было таких интервалов в японском строю.

Но случались и более существенные ошибки. В 16:15 по японскому (и соответственно 15:57 по русскому) времени на «Токиве» считали, что они «открыли огонь по кораблю противника № 1, дистанция 3900 метров». Но вот на «Якумо» были совсем другого мнения:

«15:56. Цель – вражеский корабль № 1; 15:57 – 12-фунтовые орудия открыли огонь по [кораблю] типа «Бородино», [дистанция] 5500 [м]».

В данном случае разница в определении расстояний уже не 0,9, а 1,6 км.

Иными словами, можно увидеть, что японцы, имея куда больше времени и возможностей как для учений по определению дистанции, так и для выверки дальномеров, чем было у кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры, периодически весьма сильно ошибались с определением расстояний до неприятеля.

Уважаемый А. Рытик пишет:

«Степень владения дальномерами на кораблях отряда вице-адмирала З. П. Рожественского оказалась известна по результатам учений, проведенных 27 апреля 1905 года по методике, разработанной в отряде Н. И. Небогатова. Крейсер «Урал» приближался к эскадре, а дальномерщики должны были определить его скорость, сделав два контрольных замера с интервалом в 15 минут в одно и то же время».

Таблица из статьи А. Рытика «Цусима. Факторы точности русской артиллерии».

«На крейсере имелось 7 дальномеров Цейсса. Один из них находился в переднем артиллерийском посту. Каждый дальномер обслуживался двумя дальномерщиками. Измерения были удовлетворительны до дистанции 110 каб. У старшего артиллериста находился счетчик, который автоматически давал среднее из показаний всех дальномеров. Полученный результат передавался к орудиям как первоначальная установка прицела».

Но что это означает?

Если отбросить результаты «Орла», где дальномерщики явно и много напутали, то у остальных кораблей суммарная ошибка по двум измерениям составила в среднем всего 6 кабельтов. Это на дистанциях от 70 до 100 кабельтов.

И тут мне особо хотелось бы отметить способы подачи информации читателю. Если уважаемый автор пишет, что качество дальномеров и уровень подготовки моряков, их обслуживающих, оказались таковыми, что при определении скорости «Урала» на броненосце «Александр III» ошиблись более чем на 30 % (13,2 уз. против 10 уз.) – то неподготовленный читатель может и в обморок упасть. Это же просто вопиющая некомпетентность какая-то!

А вот если сообщить, что подобный итог получен в результате того, что на дистанциях 67 и 100 кабельтов расстояние определяли со средней погрешностью в 4,8 % – тот же читатель только плечами пожмет. Что тут такого-то? Особенно на фоне измерений дальности «Токивой» и «Якумо». В приведенном выше случае отклонение в 1 600 м на дистанции то ли 3 900 м, то ли 5 500 м ошибка определения дальности на одном из этих кораблей составила от 29–41 % измеряемой дистанции. И ладно бы расстояние было в 100 кабельтов, так нет же – 21–30 кабельтов!

И, наконец, последнее. Есть много свидетельств о том, что дальномеры Барра и Струда тех лет вообще не предназначались для измерения расстояний на дистанции свыше 50 кабельтов. К примеру, из приложения к рапорту контр-адмирала Матусевича («Выводы, к которым пришли командиры и офицеры броненосца «Цесаревич» и миноносцев «Бесшумный», «Бесстрашный» и «Беспощадный», при рассмотрении боя 28 июля 1904 года с японской эскадрой») следуют крайне интересные подробности об использовании дальномеров Барра и Струда.

Обратите внимание – деление индексов на 5 000 м (27 кабельтов), изготовитель гарантирует точное определение дистанции не далее 3000 м (16 с небольшим кабельтов).

Старший артиллерист «Орла» о точности дальномеров отзывался так:

«…на больших дистанциях (свыше 60 кабельтовов) наши малобазисные дальномеры давали ошибку от 10 до 20 % от истинного расстояния, и чем расстояние больше, тем и ошибка больше».

Собственно говоря, из приведенных выше данных следует, что ошибки определения дальности до «Урала» у кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры находились едва ли не в пределах погрешности дальномера, за исключением разве только эскадренного броненосца «Орел». Следовательно, у нас нет никаких причин считать, что отклонения при определении дистанции по «Уралу» свидетельствует о плохом качестве подготовки команд и что дальномерное дело было поставлено на кораблях 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр как-то особенно плохо и намного хуже, чем у японцев.

Оптические прицелы

Как известно, русские корабли комплектовались оптическими прицелами системы Перепелкина, а японские – «Ross optical Co». Формально и те, и другие примерно соответствовали по возможностям – имели 8-кратное увеличение и т.д. Но русские прицелы страдали многочисленными «детскими болезнями». Об этом упоминает А. Рытик:

«К сожалению, прицелы Перепелкина были разработаны, изготовлены и приняты на вооружение в большой спешке, поэтому имели многочисленные изъяны. Самой серьезной проблемой было рассогласование прицельной линии и оси орудия, наступавшее иногда после двух-трех выстрелов. Кроме того, в бою линзы быстро грязнились от копоти, пыли и брызг».

Японские же прицелы таких проблем не имели, хотя тут есть нюанс. Дело в том, что некоторые проблемы прицелов Перепелкина вызваны копотью, возникающей в том числе и от близких пожаров. Так что, возможно, в некоторых случаях засорение отечественных прицелов происходило не вследствие их плохого качества, но как результат воздействия японского огня. А вот наши моряки не могли ответить японцам тем же – в силу особенностей русских снарядов корабли Х. Того и Х. Камимуры горели мало. Соответственно, можно допустить, что если бы по японским кораблям стреляли японскими же снарядами, отличавшимися хорошими «зажигательными» свойствами, то прицелы «Ross optical Co» тоже имели бы некоторые проблемы с загрязнением.

Подобная версия нуждается в серьезной проверке, так как, по всей видимости, монокуляры Перепелкина засоряла не столько копоть пожаров, сколько «отходы», образующиеся при выстреле орудий, на которые они устанавливались. Но даже если виновны пожары, то все равно получается, что выход из строя русских оптических прицелов обусловлен их конструктивными недостатками и японской матчастью, а мы не имели возможности ответить неприятелю тем же. При этом А. Рытик отмечает, что по выходу из строя прицелов Перепелкина наши комендоры переходили на механический прицел, а вот японцы, в тех случаях, когда их прицелы оказывались поражены осколками русских снарядов, просто меняли разбитую оптику на запасную.

Соответственно, в части оптических прицелов японское превосходство налицо – их качество было выше. И можно предположить, что воздействие русского огня сказывалось на них слабее, чем воздействие японского огня на русскую оптику, к тому же Объединенный флот располагал запасами оптических прицелов для быстрой их замены. Что позволяет уважаемому А. Рытику в таких условиях «засчитать» равенство 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр с кораблями Объединенного флота по оптическим прицелам? Это для меня загадка

Снаряды

А вот с чем стоит безоговорочно согласиться с уважаемым А. Рытиком, так это с тем, что японцы имели огромное преимущество в пристрелке, используя фугасные снаряды, снаряженные шимозой и взрывателями, установленными на моментальное действие. Сравнительное действие отечественных и японских фугасных снарядов отлично описывает лейтенант Славинский, командовавший 6-дюймовой пристрелочной башней эскадренного броненосца «Орел» в Цусиме:

«В различном качестве снарядов наших и неприятельских было наше наибольшее неравенство. Наш фугасный снаряд об воду не рвется, а подымает лишь небольшой, сравнительно, всплеск. Недолеты наши видны в бинокль с трудом, как в тумане, перелеты же на расстоянии 35–40 кабельтовов за корпусами неприятельских судов невозможно разглядеть. При попадании снаряд пробивает легкий борт, а рвется внутри корабля и то, если встретит большое сопротивление. Но опять-таки этого не видно. Таким образом, если после выстрела не видно всплеска поды перед неприятельским судном, то нельзя решить, – попал ли снаряд или дал перелет».

О японских снарядах Славинский отзывается так:

«Неприятель же пристреливался снарядами, снабженными очень чувствительными трубками. При ударе об воду такие снаряды рвутся и подымают столб воды фут в 35–40. Благодаря газам от взрыва, столбы эти ярко черные. Если такой пристрелочный снаряд разорвется саженях в 10–15 от борта, то осколки, разлетаясь во все стороны, изрешечивают весь легкий борт дырами с кулак величиной. При перелете же, столб от дыма, поднимаясь выше борта корабля и проектируясь на сером мглистом горизонте, должен быть хорошо виден. При попадании же снаряда, хотя бы в легкий, незащищенный борт, он рвется, не проходя его. При взрыве получается громадное ярко-желтое пламя, прекрасно оттеняемое густым кольцом черного дыма. Такое попадание нельзя не заметить даже с 60 кабельтовов».

Что тут можно было поделать? А. Рытик указывает, что пристрелку и огонь на поражение следовало вести чугунными снарядами, снаряженными черным порохом и трубкой Барановского, обеспечивающей моментальный подрыв. При этом А. Рытик указывает, что взрывы таких снарядов были хорошо видны, и что до Цусимы именно так пристреливались русские комендоры:

«Очень заметный разрыв с облаком черного дыма давал чугунный снаряд… Именно он использовался для пристрелки в предшествующих морских сражениях Русско-японской войны».

Следовательно, по А. Рытику получается, что артиллеристы 1-й Тихоокеанской эскадры и Владивостокского отряда крейсеров разумно использовали возможности, предоставляемые им чугунными снарядами, а вот в Цусиме наш флот не сделал этого.

Хотелось бы отметить спорность обоих утверждений моего уважаемого оппонента.

Начнем с последнего – о применимости чугунных снарядов для пристрелки в морских сражениях Русско-японской войны.

Как известно, артиллерия русских кораблей комплектовалась следующими типами снарядов калибром от 152-мм: стальные бронебойные, стальные фугасные, чугунные и сегментные, а для 75-мм пушек имелись стальные и чугунные. При этом чугунные снаряды считались второсортными: проблема заключалась в том, что с переходом на бездымные пороха в зарядах (не снарядах!) морских орудий, чугунные снаряды весьма часто раскалывались при стрельбе. Поэтому в 1889 году было принято решение о повсеместной замене таких снарядов стальными, но позднее, в 1892 году решено было оставить до 25 % боекомплекта чугунными в целях экономии. При этом использовались они лишь с половинными (практическими) зарядами, но и в этом случае раскалывания чугунных снарядов были достаточно частым явлением при учебных стрельбах.

В 1901 году было принято окончательное решение об отказе от чугунных снарядов. Фактически, на кораблях 1-й Тихоокеанской эскадры они сохранялись, но не как боевые, а как учебные. Война, впрочем, внесла свои коррективы, и их все же использовали как боевые, но как? В основном – для обстрела берега, впрочем, использовали их и при перекидной стрельбе. При этом случаи преждевременных разрывов продолжались. Так, старший артиллерийский офицер «Пересвета», В. Н. Черкасов указывал:

«Для экономии снарядов приказано стрелять чугунными снарядами… После первого выстрела с «Отважного» передали, что снаряд разорвался над ними и осколки упали в воду».

Конечно, чугунные снаряды все же можно было использовать для пристрелки. Однако у меня нет никаких данных, которые подтверждали бы это. Например, согласно данным, поданным командирами вернувшихся после сражения 28 июля 1904 года в Порт-Артур кораблей, броненосцы не израсходовали ни одного чугунного снаряда калибром 152-мм и более.

Также у меня нет сведений о применении чугунных снарядов калибром 152-мм и более в бою 27 января, когда Х. Того зашел «проведать» Порт-Артур после ночной атаки миноносцев, с чего, собственно, и началась Русско-японская война. Официальная русская история войны на море указывает расход снарядов по каждому броненосцу русской эскадры, но не всегда детализирует тип применяемых снарядов. Там, где подобная детализация есть, указывается расход бронебойных, либо фугасных снарядов, но никак не чугунных, но нельзя исключить, что чугунными снарядами стреляли броненосцы, у которых не показан тип использованных снарядов. Однако отсутствие подтверждения не есть доказательство.

Что же до боя Владивостокского отряда крейсеров с кораблями Х. Камимуры, то, по данным Р. М. Мельникова, «Россия» израсходовала 20, а «Громобой» – 310 чугунных снарядов, но вот использовались ли они при пристрелке – неясно. Не будем забывать, что бой броненосных крейсеров длился около 5 часов: неудивительно, что за такое время к уцелевшим орудиям могли быть поданы чугунные снаряды. Согласно данным Р. М. Мельникова, в 1905 году боекомплект 152-мм орудий «России» составлял 170 снарядов на орудие, из них 61 – бронебойных, 36 – чугунных и только 73 – фугасных. Поскольку сражение происходило по большей части на дистанциях, исключающих применение бронебойных снарядов, возможно, в какой-то момент фугасные снаряды в ближайших погребах оказались израсходованы. Также чугунные снаряды могли пойти в ход, если были заранее изготовлены к стрельбе, как боеприпасы «первого выстрела», на случай появления, скажем, вражеских миноносцев.

Таким образом, версия А. Рытика об использовании русскими чугунных снарядов для пристрелки не имеет однозначного подтверждения.

Мой уважаемый оппонент убежден в том, что применение чугунных снарядов в пристрелке могло существенно улучшить качество стрельбы русских кораблей в Цусиме. Но офицеры 1-й Тихоокеанской эскадры имели по данному вопросу совершенно различные, порой – диаметрально противоположные точки зрения.

Так, например, старший артиллерист «Пересвета» В. Н. Черкасов прямо рекомендовал использовать чугунные снаряды для пристрелки (при этом в бою «Пересвет» чугунными снарядами не стрелял). Офицеры «Цесаревича», представившие массу предложений по материальной части, организации и прочим важным вопросам войны на море на основании собственного боевого опыта, включая, кстати, и артиллерийское дело, вопросы пристрелки вообще обошли стороной, как будто никаких проблем с ней не имелось. Командир «Ретвизана» рекомендовал использовать некую «соль», которую было бы «несложно подыскать» для того, чтобы, смешав ее с пироксилином, получить окрашенные разрывы. А вот офицеры крейсера «Аскольд», вырабатывая предложения по результатам боя в Желтом море на собрании под председательством контр-адмирала Рейценштейна и вовсе постановили, что чугунные снаряды (вместе с картечными и сегментными) для всех орудий не нужны совершенно, и их следует заменить на бронебойные и фугасные.

Таким образом, есть очень большие сомнения в том, что чугунные снаряды действительно использовались до Цусимы в пристрелке, и совершенно точно известно, что рапорты участвовавших в бою 28 июля в Желтом море давали по поводу чугунных снарядов полярные мнения.

А вот в чем сомнений нет – так это в том, что броненосец «Орел» в Цусиме использовал для пристрелки именно чугунные снаряды. Вспомним, опять же, показания лейтенанта Славинского:

«В 1 час 40 мин. попол., согласно полученному по боевому указателю приказанию из боевой рубки, я открыл пристрелку чугунными снарядами по головному флагманскому броненосцу «Миказа» с расстояния 57 кабельтовов».

Но грустный юмор ситуации заключается в том, что, со слов все того же Славинского:

«После сделанных трех выстрелов пришлось отказаться от пристрелки, ввиду полной невозможности наблюдать падение своих снарядов в массе всплесков, временами совсем закрывавших «Миказу» от наших глаз».

Иными словами, тут уже одно из двух. Если прочие корабли 2-й Тихоокеанской эскадры стреляли обычными фугасными снарядами, то получается, что пристрелка чугунным снарядом при концентрации огня на одной цели не давала никакого преимущества. Или же остальные русские броненосцы также стреляли чугунными снарядами, отчего, собственно, обнаружить падение собственных снарядов для артиллериста «Орла» оказалось затруднительно.

Всплеск, поднятый разорвавшимся от удара о воду снарядом, получается выше, чем у невзорвавшегося, а кроме этого имеет окрас под цвет образующегося дыма. В случае с японскими снарядами очевидцы не раз упоминали, что видели и сам дым. Но следует понимать, что японские снаряды отличались высоким содержанием шимозы, которая по своим взрывчатым свойствам стояла куда выше пороха, каковым снаряжались старые чугунные снаряды. Поэтому странно было бы ожидать, что русский чугунный 152-мм снаряд, содержавший 1,38 кг черного пороха, поднимет такой же всплеск и даст столько же дыма, как 152-мм японский, содержащий до 6 кг шимозы. Конечно, при попадании во вражеский корабль, разрыв чугунного снаряда можно было заметить, в отличие от стального бронебойного или фугасного, но вот насколько всплеск от чугунного снаряда отличался от всплеска прочих снарядов русских кораблей – непонятно.

В целом же получается следующее. Безусловно, японские корабли имели преимущество в пристрелке за счет своих фугасных снарядов, взрывающихся при попадании, как в корабли, так и в воду. Но вопросы: могло ли помочь делу использование устаревших чугунных снарядов и использовались ли таковые кораблями 2-й Тихоокеанской эскадры в Цусиме – остаются открытыми.

Теперь же самое время перейти к системам управления огнем и методикам пристрелки сторон в Русско-японской войне.

Источник — https://topwar.ru/184414-vlijanie-materialnoj-chasti-na-tochnost-strelby-v-cusime-o-dalnomerah-pricelah-i-snarjadah.html