https://author.today/post/174097
Страх перед смертью заложен самой природой. С этим утверждением согласится, наверное, любой современный, «цивилизованный» человек. Однако для древних смерть далеко не всегда представала в образе ужасной «старухи с косой». Для кого-то она была прекрасной девой, для кого-то – чудесным садом…
Содержание:
Любовь зла…
У некоторых народов и поныне сохраняется страшный обычай погребальной жертвы. Так, у некоторых каст Северной Индии практикуется сати (сутти)*– самосожжение вдовы на погребальном костре мужа, упоминание о котором есть еще в священной книге жрецов арийских племен Ригведе. Таким образом, этому обычаю как минимум три тысячи лет.
Изначально сати считалось своего рода привилегией избранных. Его совершали лишь вдовы правителей и военачальников. C течением времени самосожжения распространились на представителей высших каст, обозначая не только выражение преданной любви и супружеского долга, но и верность своему господину после смерти.
Иногда, на погребальный костер покойника следовало целая процессия. Так, в 1833 году вместе с телом раджи Идара были сожжены его семь жен, две наложницы, четыре служанки и слуга. Англичане, колонизовавшие Индию, запретили сати еще в 1829 году. А в 1987 году в Индии установлена уголовная ответственность за подстрекательство к сати и даже за его совершение (если, конечно, женщина останется в живых), но количество жертв не уменьшается. И хотя, вдова добровольно идет на самосожжение, добровольность эта часто мнимая, ибо к сати ее подталкивает фанатизм окружающих.
То, что в глазах цивилизованного человека является дикостью, для многих индусов – духовное возвышение, подвиг, традиционный способ искупить грехи или, по крайней мере, улучшить карму, чтобы меньше страдать в следующем воплощении.
Индийская арахаика поразительно напоминает обычаи наших предков. Недаром многие исследователи усматривают ряд общих генитически родственных черт в индуистской и древней славянской культуре, а русский язык считается наиболее близким к санскриту.
Итак, перенесемся в события почти одинадцативековой давности.
Оказавшись в 923 году на Волге в Булгаре в качестве посла халифа Аль-Мухтадира, представитель молодой монотеистической религии мусульманин Ахмед-Ибн-Фадлан заинтересовался русским языческим погребальным обрядам. «Мне все время хотелось познакомится с этим, пока не дошла весть о смерти одного выдающегося мужа из их числа», –писал он затем в своей книге.
Приготовление неcчитая насыпки кургана длилось десять дней. Умершего положили в приготовленную могилу. Затем разделили его имущество на три части: треть женам и дочерям, треть на похороны и треть на поминки.
Все дальнейшее как бы воспроизводило свадебный обряд. Из числа «девушек умершего», но не из рабынь, одна соглашалась стать его женой в загробном мире. По словам Ибн Фадлана, пока шла подготовка к проводам покойного в последний путь его «избранница» пребывал в самом благостном расположении духа: «А та веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями…». Во время подготовительного обряда девушка видела “население” загробного мира. Ее подводили к каким-то заранее изготовленным воротам, сооруженным около будущего костра, трижды поднимали над воротами и она заглядывала вниз, во внутреннее пространство, центром которого был подготовленный к кремации покойник. Девушка что-то произносила при этом и приносила в жертву курицу.
«…Я спросил переводчика о ее действиях, а он сказал: “Она сказала в первый раз когда ее подняли: вот вижу я своего отца и свою мать И скзала во второй раз: Вот все мои умершие родственники сидящие. Вот я вижу своего господина сидящим в саду, а сад зелен, красив. И с ним мужи и отроки и вот он зовет меня. Так ведите меня же к нему”…».
У славян при погребальном обряде «следовавшая» за мужем жена перед сожжением сама удавливалась на веревке. Предположительно отсюда и происходит слово «вдова».
Подобные обычаи были присущи многим древним народам.
При раскопках и Южной Месопотамии в подземном склепе знатной женщины по имени Пуаби (чтение имени в древнемесопотамских надписях условно) были обнаружены воины охраны и женщины с музыкальными инструментами в руках. Ни на одной из жертв в погребении Пуаби не было найдено следов насилия. Вероятно, все они были или отравлены, или же пошли на смерть добровольно – согласно своим представлениям о долге, обязывавшем их сопровождать свою повелительницу в загробном мире.
В XVIII веке у чукчей, а также других народов Севера и мужья решались добровольно «идти» за умершими женами, кончая жизнь самоубийством.
Последний путь воина
У чукчей и родственных им по образу жизни народов еще в XIX веке бытовал страшный обычай умервщления немощных, больных стариков. Полагают, что в глубокой древности, когда человек вел бродячий образ жизни этот «закон» был всеобщим. Изуверская, первобытная пракика существует вплоть до настоящего времени в затерянных уголках Земли: у индейцев Южной Америки, аборегенов Океании.
У коряков, якутов, гиляков, чукчей старики сами добровольно лишали себя жизни, или же просили это сделать кого-то из родных.
Какова же мотивация подобного поведения?
Несомненно, – вера в существование загробной жизни – лучшей, чем полная тягот и лишений жизнь земная. Но не только это. Согласно этическим представлениям первобытных народов естественная смерть в «постели» считалась недостойной настоящего мужчины-воина. Смерть на охоте, на войне, в драке – вот удел сильных и храбрых.
В моей смерти прошу винить…
Добровольный уход из жизни у некоторых народов был также и способом мести. Этот обычай был настолько распространен в Китае XIX века, что даже получил название “китайская месть”. По китайским законам того времени местная администрация тщательно расследовала факт самоубийства. Виновный в доведении до самоубийства подвергался суровому наказанию, и таким образом, самоубийца «квитался» с обидчиком.
Такого рода самоубийства были и в обычае у кавказского народа хевсуров. Здесь также происходило тщательное разбирательство в том, кто виноват в смерти. В отличие от Китая, «виновного» карала не официальная власть, а род самоубийцы по законам кровной мести.
«Китайская месть» у некоторых народов основывалась и на вере в то, что дух покойного поселится в доме обидчика и будет преследовать, как виновного, так и его родственников на протяжении нескольких поколений. Так, у чувашей и удмуртов «мстители» вешались на воротах того дома, которому хотели «отомстить». Сходное поверие бытовало и у некоторых народов Индии, где подобным же образом сводили счеты с обидчиком.
Православные язычники
Сельская Россия долго сохраняла многие отголоски дохристианских верований, остатки «бесовских» обычаев. Всего лишь 100-200 лет назад языческие суеверия приводили к человеческим жертвоприношениям.
В. Чалидзе в книге «Уголовная Россия» приводит такой пример. «В 1855 году в Новогрудском уезде во время жестокой холерной эпидемии крестьяне по совету фельдшера Козакевича заманили старуху Луцию Манькову на кладбище, втолкнули ее живой в приуготовленную могилу и засыпали землей…». Есть сведения о попытках подобных жертвоприношений в том же уезде во время эпидемий в 1831 и 1871 годах.
Подобные жертвоприношения происходили иногда и во время совершения, так называемого обряда «опахивания». Он проводился крестьянками с тем, чтобы прекратить повальную болезнь скота, и зачастую, сопровождался жертвоприношением животного. При этом, если процессия крестьянок во время обряда встречала мужчину, то его считали «смертью», против которой совершался обряд, и поэтому его били без жалости чем попало. Всякий, завидя шествие, старался или бежать, или спрятаться из опасения быть убитым.
А еще раньше в XVIII столетии известны случаи самопожертвования. В случае эпидемии или иной напасти по решению крестьянского «мира» тянулся страшный жребий. Тот, кому он выпадал, нераздумывая, добровольно уходил из жизни, жертвуя собой, во благо «обчества».
«На миру и смерть красна», – гласит старинная русская пословица.
*В переводе с санскрита «преданная жена».
Роман «Деревия»
