Немного ранее я уже опубликовал цикл статей Сергея Махова «Идеалисты», в котором были рассмотрены русская дипломатия во 2-й половине 1870-х годов, и участие в ней германского канцлера Отто фон Бисмарка. Эта статья также является его циклом коротких статей-заметок, и является приквелом к предыдущему, описывая политику и дипломатию середины 1860-х годов, связанную с вопросом Шлезвиг-Гольштейна и австро-итало-прусской войной. Здесь меньше рассказывается про Россию, но, тем не менее, именно она, с ее правительством и дипломатами, являются главным предметом рассмотрения.
Содержание
Часть I
Надо сказать, что в период 1848-1870 г.г. отношения России и Пруссии были просто прекрасными. Прежде всего, это отразилось на экономике.
Если в период с 1848 по 1858 г.г. оборот внешней торговли Пруссии составлял 1 220 миллионов марок, то в период с 1858 по 1868 г.г. оборот внешней торговли составил 7720 миллионов марок, а доля прибыли от торговли с Россией возросла с 12 до 40 %. К примеру, товарооборот Пруссии в 1848 году был равен 600 миллионов марок, а в 1861 году такую сумму составлял товарооборот от торговли с одной Россией. Именно в это время обеим державам были необходимы надежные экономические двухсторонние связи, так как полагаться на Англию как на торгового партнера не хотелось ни Петербургу, ни Берлину. Обе державы поняли, что Британия на данный момент хочет именно закабалить экономически весь мир, и договор с ней никогда не будет равноправным.
Кроме того, Пруссия виделась верным союзником против Австрии, ибо Россия не забыла об унижении Крымской войны и о поведении Вены. Желание отомстить было очень сильным. Российская элита, совершенно не проанализировав ситуацию, пришла к парадоксальным выводам:
- Австрия – «больной человек Европы», жить ей осталось недолго, и она находится на грани распада. Очень странный посыл, если посмотреть на историю Австрии, и на управленческий гений немцев.
- Россия морально и экономически обновилась и стала мессией свободного мира, страна несет в Европу прогресс и стабильность.
Это именно мнение элиты. Не царя или его министров, а дворян, людей «служилых». Ярким примером этого подхода может служить рукопись неизвестного автора «Восточный вопрос с Русской точки зрения», распространявшаяся в ноябре 1855 года (то есть еще во время Крымской войны) в офицерских кругах Тамбовского кадетского корпуса: «Охранительная система может пригодиться дряхлому Австрийскому правительству, которое видит перед собою неминуемую смерть, но применить ее к юной России, едва начинающей развертывать свои силы, это иначе нельзя назвать, как верхом безумия; объявить себя Консерватором, значит сказать, что у нас нет будущего, значит отрицать всякую возможность развития, значит оскопить себя добровольно, и на такую систему обрекло Россию правительство, заботящееся не о благе народном, а единственно о поддержании своего безграничного самовластия».
А вот фрейлина Тютчева пишет в ноябре 1856 года: «Какое презренное государство эта Австрия! Да окажет мне Бог милость и не даст мне умереть раньше, чем увижу ее расчлененной. Я прибавлю эту молитву к моим ежедневным молитвам».
Не избежал ненависти к Австрии как к «тюрьме народов», даже Герцен: «Австрия — сплошная полицейская мера, сводная администрация; она ни к чему живому не примыкается; это — величайший исторический призрак. Тут все ложь. Римская империя — в Германии. Немецкая империя, состоящая преимущественно из славян, итальянцев, мадьяр. Связь нескольких народностей, основанная на перекрестном отвращении друг от друга. Империя Австрийская не имеет никакой будущности: когда ее отменят, тогда только люди удивятся, как могла существовать такая нелепость, сшитая из лоскутков конгрессами и упроченная дипломатическими соображениями».
Наверное, только один Муравьев-Амурский да граф Игнатьев сохранили голову среди вот этого всеобщего помешательства. Они говорили и писали разумные вещи. Например, вот граф Игнатьев: «У нас коварство и неблагодарность Австрии в настоящую войну оказались общим ходячим мнением, но разговоры о благодарности или неблагодарности в политических областях, показывает только их непонимание». Далее он продолжал, что государство, это Россия — это не частное лицо, и что в политических делах нету ни прямодушия, ни обмана, все стороны одинаково своекорыстны.
Муравьев в письме Горчакову отмечал, что если одно государство помогает другому, то делает оно это не из благодушия, а имея свои собственные интересы. Например, Венгерский поход проводился из-за опасений нового Польского восстания и боязни распространения революций, а не для того, чтобы помочь Францу-Иосифу сохранить корону. То есть Россия вполне имела свои собственные интересы, помогая Австрии укротить восставшую Венгрию.
И сейчас стоит… разыграть австрийскую карту и помириться с Австрией, дабы потом использовать ее в своих целях. Но эти мудрые слова остались гласом вопиющих в пустыне. И общество, и МИД считали, что программа на будущее включает обязательное публичное унижение Австрии, а еще лучше – ее разгром и раздел. Что придет ей на смену – не задумывались.
Считалось, что поскольку большинство населения Австрии – славяне, то после развала империи все они с благодарностью падут в ноги русскому царю, и либо присоединятся к России, либо создадут дружественные Петербургу государства. Примеры Греции, Дунайских Княжеств, Сербии, Черногории, Польши видимо русскую правящую элиту ничему не научил. Хотя надо было четко сказать – покуда идея славянского братства использовалась к выгоде самой России от Петра I до Екатерины Великой – это была очень здравая концепция давления на Турцию. После того, как идея абстрактного братства славян стала ставиться выше интересов русского государства – она стала опасной для всей России в целом.
Часть II
В марте 1864 года в Праге начались переговоры о вступлении Вены в германский Таможенный союз (Цолльферайн). Главным сторонником этой идеи была Бавария, которая предлагала создать новый таможенный союз германских государств без участия Пруссии. Бисмарку пришлось развернуть активную деятельность, чтобы сохранить существующее положение. При этом глава прусского правительства использовал целый арсенал различных методов, включавших в себя политическое давление и даже подкуп. Это было не только желание министра-резидента – на Бисмарка давило и финансовое лобби королевства во главе министром экономики Дельбрюком.
В результате в конце 1864 года удалось-таки подписать новое соглашение с германскими странами, которое оставило Австрию за бортом Цолльферрайна. Бавария и Вюртемберг, изначально выступавшие в роли верных союзников монархии Габсбургов, осенью также вступили в Таможенный союз, поскольку для их экономики это было выгодно.
В октябре 1864 года австрийским министром иностранных дел стал граф Александр фон Менсдорф-Пульи. Он считал, что в условиях тесного союза России и Пруссии у Австрии остался один выход – заключить соглашение с Францией и для решения германских проблем опереться на Наполеона III. Для этого фон Менсдорф придумал хитроумную интригу. В прошлой части мы упоминали про Фридриха Августенбургского, герцога Шлезвига. Так вот, австрийский министр нажал на герцога, чтобы тот потребовал от Пруссии и германского мира создать на территории Шлезвига и Гольштейна независимое государство. Августенбургский именно это и сделал. Для Бисмарка это был удар под дых, ведь формально Пруссия же воевала за независимость Шлезвига, а реально хотела присоединить территории. Прусский министр-резидент был вынужден согласиться, но обставил независимость соседа такими условиями, что, по сути, новый сосед оказывался вассалом Берлина. В Австрии это прекрасно поняли, товарищ главы австрийского МИДа, Людвиг фон Бигелебен, четко высказал свой взгляд на требования Бисмарка: «Я скорее согласился бы растить картошку в деревне, чем стать правителем марионеточного государства».
Тогда австрийцы обратились с той же самой инициативой к другим германским государствам, которые поддержали идею Вены.
А что Россия? Ведь по идее она должна была поддерживать Пруссию ради мести Австрии, раз уж это было объявлено целью политики Горчакова? Читатель удивится, но… нет. Горчаков хлопотал о мире, пытаясь передать вопрос принадлежности Шлезвига… на посредничество Франции и Англии. В этот момент Федор Тютчев, поэт и дипломат, писал: «Мы… до сих пор с какою-то благодушною глупостью все хлопотали и продолжаем хлопотать о мире, но чем для нас будет этот мир, того мы понять не в состоянии… Наполеонова диктатура… необходимо должна разразиться коалициею против России. Кто этого не понимает, тот уже ничего не понимает… Итак, вместо того, чтобы так глупо напирать на Пруссию, чтобы она пошла на мировую, мы должны от души желать, чтобы у Бисмарка стало довольно духу и решимости не подчиниться Наполеону… Это для нас гораздо менее опасно, чем сделка Бисмарка с Наполеоном, которая непременно обратится против нас…» Далее он продолжал: «Единственная естественная политика России по отношению к западным державам — это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой, перестают быть нам враждебными — по бессилию… Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но в конце концов ведь это закон нашего бытия…». Что тут скажешь? Прав ведь поэт! Прав близкий друг Горчакова. Только вот глава дипломатического ведомства России почему-то поступал по-другому. Но вернемся к вопросу Шлезвига и Гольштейна.
В ответ весной 1865 года Пруссия организовала в Киле военно-морскую базу. Австрия ответила дипломатическим демаршем. Бисмарк издевательски ответил, что не против, чтобы Австрия разместила в Шлезвиге или Гольштейне свою военно-морскую базу. Было понятно, что дело идет к открытому конфликту с Веной. В связи с этим 29 мая 1865 года в Берлине собрался Коронный совет, где решалось, как поступить дальше. Почти все участники заседания требовали аннексии Шлезвига и Гольштейна, один кронпринц выступил против, сказав, что надо согласиться на независимость герцогств. Тогда слово взял Бисмарк. Он примерно полчаса приводил аргументы, почему надо произвести аннексию.
Во-первых, Австрия уже встала на путь конфронтации, и согласие или несогласие Пруссии по второстепенному вопросу отторгнутых датских провинций ничего не значит. Ну мы просто потеряем эти провинции, и все, Австрия в любом случае рано или поздно начнет с нами войну.
Во-вторых, надо использовать благоприятный момент. В данное время у Вены нет союзников, вообще. Франция, с которой австрийцы заключили договор, благосклонна к Италии и Бельгии, Россия имеет союз с нами, англичане обеспокоены натянутыми отношениями с США. То есть в случае войны Вене придется надеяться только на свои силы. Мы избежим ситуации Крымской войны, в которую попала Россия.
В-третьих, свято место пусто не бывает. Война с Австрией – это война за объединение Германии. Если во главе процесса не встанем мы, то это объединение в любом случае состоится позже, но вполне возможно – во главе уже с другим государством. Например, во главе с Баварией. Или Ганновером.
В-четвертых, Австрия сейчас в тяжелой ситуации. В 1848 году там была объявлена отмена крепостного права, платежи в бюджет резко снизились, после Крымской и Итальянской войн началась стагнация в промышленности, и на данный момент Австрия почти банкрот. Причем банкрот, которого разрывают изнутри социальные и национальные конфликты. Но так может быть не всегда. Вполне возможно, что вскоре правительство Франца-Иосифа возьмет ситуацию под контроль, например, отдав часть власти венграм (что австрийцы в реале и сделали в 1867 году).
В конце концов, совет остановился на трех типах поведения в данном вопросе:
- Если придется-таки согласиться с независимостью Шлезвига и Гольштейна — провоцировать различные конфликты, которые в глазах мирового сообщества сделают аннексию герцогств Пруссией законной и необходимой.
- Попробовать предложить Австрии компенсацию за аннексию Шлезвига и Гольштейна. Конечно не прусские земли, а германские.
- «придерживаться существующих условий и ожидать момента для военного конфликта с Австрией».
Часть III
Летом 1865 года Австрия предложила Пруссии забрать герцогства, а взамен отдать Вене какие-нибудь прусские земли на юге. Вильгельм I заявил, что не отдаст ни клочка прусской земли. В августе того же года Бисмарк, играя в карты с австрийским послом графом Бломе, предложил другой вариант раздела – Шлезвиг отходит Пруссии, а Гольштейн – Австрии. Совершенно понятно, что австрийцам анклав на севере Германии был совершенно не нужен, поэтому Вена предложила не раздельное владение, а раздельное правление. 14 августа 1865 года была подписана Гаштейнская конвенция, Пруссия получала под управление Шлезвиг и часть Гольштейна (Киль, где находилась прусская военно-морская база), а Австрия – Гольштейн, куда прислала своих эмиссаров.
Это соглашение вызвало в Германии бурю возмущения. Получалось, что Австрия претендует на аннексию сильно удаленного от нее анклава, и выглядит эдаким хищником германского мира. Выглядела ли лучше Пруссия в этой ситуации? Нет, конечно. Но Пруссия всегда представлялась эдаким хищником, поэтому особого морального урона не потерпела. Получалось, что весь германский мир зажат между двумя супер-агрессорами, которым он противостоять не может. Осталось только примкнуть к одной из сторон.
Кроме того, получилось, что Гаштейнская конвенция полностью вывела из игры Фридриха Августенбургского. Когда 23 января 1866 года в Альтоне, Гольштейн, который, как мы помним, был под австрийским управлением, состоялось собрание в поддержку «правомочного герцога Фридриха», в Вену немедленно был отправлен официальный протест. «Нынешнее поведение императорского правительства в Гольштейне имеет характер, который мы вынуждены назвать агрессивным. (…) Отрицательный или уклончивый ответ на нашу просьбу стал бы для нас основанием сделать вывод, что императорское правительство не желает в долговременной перспективе действовать совместно с нами. (…) У нас есть неотложная потребности привнести ясность в наши отношения». Одновременно прусский посол по указанию Бисмарка сообщил, что если австрийцы и дальше намереваются поддерживать «интриги республиканской демократии», то в Берлине предпочитают подобному соперничеству открытый разрыв и намерены дальше действовать, оглядываясь только на собственные интересы.
Бисмарк писал: «Большой вопрос решен на время, решающее столкновение с Австрией отсрочено». Дело в том, что Пруссия была еще не готова к войне. «Ход наших финансовых и материальных приготовлений, а также неизвестность, в которой мы находимся относительно позиции Франции и Италии, делают желательным не доводить преждевременно до разрыва», – разъяснял глава прусского правительства состояние дел послу в Италии графу Узедому 16 августа 1865 года.
Для обеспечения западного фланга войны Бисмарк 3 сентября 1865 года встретился в Биаррице с Наполеоном III. Там он предложил императору плату за нейтралитет — разменной монетой должны были стать бельгийская Валлония и независимый Люксембург. Свою позицию по Шлезвигу и Гольштейну он объяснил так: «приобретение герцогств есть лишь шаг на пути к выполнению задачи, которую поставила история перед прусским государством и для реализации которой мы нуждаемся в долговременных дружественных отношениях с Францией. Мне кажется, в интересах французской политики поддерживать честолюбие Пруссии в выполнении ею национальной задачи, поскольку такая Пруссия всегда будет придавать большое значение дружбе с Францией, в то время как, если ее лишить этого честолюбия, она будет искать защиты в оборонительных союзах против Франции». То есть Бисмарк намекнул, что если Франция не поддержит Пруссию, последняя обратится за поддержкой к России или к Англии. Это было немного смешно, поскольку Россия и так поддерживала Пруссию, делая из нее своего рода «ледокол революции» для сокрушения Австрии. Но Наполеону об этом знать ведь необязательно, правда?
Наполеон выслушал предложения Бисмарка, но отложил решение на потом, не сказав ни да, ни нет. В принципе он согласился с аннексией, поставив только одно условие – северная часть Шлезвига населена датчанами, поэтому после окончания конфликта ее надо передать Дании.
10 марта 1866 года в Берлин прибыл в качестве чрезвычайного и полномочного посла итальянский генерал Джузеппе Говоне. Итальянцы еще с 1861 года пытались дипломатическим путем получить себе Венецианскую область, принадлежавшую на тот момент Австрии. В 1864 году прусский посланник в Италии Карл фон Узедом осторожно поинтересовался у генерала Ла Марморы, как итальянское правительство отнесется к возможной войне между Пруссией и Австрией. Мармора ответил, что Италия прежде всего должна будет узнать реакцию на это Наполеона III. Осенью 1865 года Бисмарк, как мы видели, смог договориться о нейтралитете Франции. Италия со своей стороны тоже прозондировала почву в Париже, и получила ответ от французского министра иностранных дел Эдуара Друина де Люйса, что Франция в будущем конфликте придерживается политики невмешательства, и не будет возражать, если Италия так же вступит в войну на стороне Пруссии. Но Париж попытается решить дело дипломатическим путем. И в феврале 1866 года Наполеон III предложил Австрии отдать Италии Венецию в обмен на… Дунайские Княжества. Это предложение подействовало на Россию как красная тряпка – с молниеносной скоростью Петербург поддержал Берлин, более того – сообщил, что в случае ввода австрийских войск в Молдавию или Валахию Россия объявит Австрии войну, при этом Турция объявила, что Княжества не отдаст и поддержит Россию военной силой. То есть получилась ситуация, обратная Крымской.
В результате итальянцы потеряли надежду получить Венецию дипломатическим путем, и 8 апреля 1866 года заключили военный союз с Пруссией. После победы Италии предстояло получить Венецию, Пруссии – равнозначную австрийскую территорию. Пруссия должна была выплатить своей союзнице для подготовки к войне дотацию в размере 120 миллионов франков.
Для Вены вести о заключении союза Италии и Пруссии стали полнейшей неожиданностью. Пытаясь разорвать этот союз Австрия 4 мая 1866 года предложила область Венецию отдать Франции, которая потом передаст ее Италии (напрямую с Италией Австрия на тот момент дел не имела, не признавая ее легитимность). Более того, Австрия выплатит Франции (а Франция соответственно – Италии) круглую сумму на строительство крепостей в Венецианской области. За это Франция и Италия согласятся на оккупацию Австрией прусской Силезии.
В принципе, австрийское предложение имело для Рима как плюсы, так и минусы. Главный плюс — Италия получала без войны Венецию, к тому же согласно итало-прусскому договору в случае нападения Австрии на Пруссию, Рим не обязан был оказывать помощь Берлину. Но было понятно, что в этом случае Пруссия станет смертельным врагом Италии, кроме того, указанный проект слишком многое отдавал на милость Наполеона III, который просто мог не отдать Венецию, или запросить с Италии большие деньги и преференции за передачу области. Прусский вариант такого не предусматривал. К тому же австрияки согласно предложению передавали Венецию только после оккупации прусской Силезии, но тут еще большой вопрос – победят ли они прусскую армию, или нет.
Бисмарк в этой ситуации сделал ход конем. Он предложил дополнить итало-прусский договор пунктом, согласно которому Пруссия в случае нападения Австрии на Италию объявляет Вене войну. Это склонило короля Виктора-Эммануила на прусскую сторону.
Часть IV
Мастер-класс от Бисмарка.
Наполеон III тем временем решил вмешаться в германские дела и предложил созвать в Париже европейский конгресс, на котором будут решаться все спорные вопросы – госпринадлежность Шлезвига и Гольштейна, Венеции, реформа Германского союза, и т.д. С идеей были согласны Лондон (который всегда хотел поживиться на чужих переговорах) и Петербург (Горчаков, как мы помним, был одержим утопической идеей мира во всем мире). Однако от этого предложения отказались и Берлин, и Вена, и Рим. Единственно, что удалось Наполеону – это договориться 12 июня 1866 года с Австрией о передаче Франции Венеции, если она захватит прусскую Силезию. За это Франция обещала не вмешиваться в войну и не поддерживать Италию во время войны. Австрия соглашалась на создание в районе Рейна зависимого от Франции германского государства после войны – такова была цена нейтралитета Парижа.
Впрочем, Наполеон III не унывал, он был уверен, что война между Пруссией и Австрией будет длительной и кровопролитной, и Франция в конечном итоге окажется арбитром к вящей славе Парижа, и к ослаблению Вены и Берлина.
Известные сложности у Бисмарка возникли с ландтагом. Дело в том, что министр-резидент работал в тесной связке с Мольтке, с Генштабом. План войны, разработанный Мольтке, был основан на преимуществе Пруссии в развертывании армии. Для этого ни в коем случае нельзя было предоставить австрийцам инициативу и дать им время на подготовку.
Поэтому Бисмарку приходилось торопиться, то есть самому провоцировать проблемы и выступать эдаким возмутителем спокойствия. К тому же согласно итало-прусскому договору война должна была начаться не позже чем через 3 месяца после его заключения, то есть 8 июля был крайним сроком начала войны. Иначе Италия вполне могла не поддержать Пруссию.
7 мая 1866 году на Унтер-дер-Линден в Бисмарка стрелял студент Фердинанд Кохен-Блинд. Из пяти выстрелов лишь один слегка задел главу правительства, который не растерялся и смог собственноручно разоружить покушавшегося. Инцидент вызвал неоднозначную реакцию общественности; во многих местах, особенно на юге Германии, открыто сожалели о том, что покушение провалилось. Одна из вюртембергских газет прославляла Кохен-Блинда как человека, «который посвятил свою жизнь тому, чтобы освободить Отечество от чудовища». Но Бисмарк не был бы Бисмарком, если бы не смог использовать это покушение к своей пользе. Дело в том, что 4 апреля 1866 года на русского царя Александра II было совершенно покушение. В четыре часа дня император прогуливался в Летнем саду в сопровождении племянника и племянницы. Когда прогулка закончилась, и император направился к карете, которая ждала его за воротами, неизвестный человек, стоящий в толпе у решетки сада, попытался выстрелить в царя. Пуля пролетела мимо, потому что кто-то успел ударить убийцу по руке. Злоумышленника схватили, им оказался отпрыск мелкопоместных саратовских дворян, член «Ишутинского кружка» Дмитрий Каракозов.
Так вот, Бисмарк повернул дело так, что Александр II и он – жертвы одного и того же заговора революционеров, направляемых Лондоном и Веной, и поэтому Россия должна оказать Пруссии в борьбе с Австрией всемерную поддержку.
При этом министр-резидент… решил еще устроить в Австрии и внутренние проблемы, взяв в союзники венгерских революционеров и националистов (вспоминаем Крымскую и Николая I, на это не решившегося). «Я со спокойной совестью преследую ту цель, которая кажется мне правильной для моего государства и для Германии. Что касается средств, то я использую те, которые имею в распоряжении при отсутствии иных», – говорил глава правительства позднее в беседе с журналистом. 9 и 10 июня Бисмарк встретился с лидерами венгерских националистов и обсудил с ними план создания «мадьярского легиона» и организации восстания в тылу австрийских сил. Одновременно планировалась высадка Гарибальди в Далмации с целью поднять на мятеж южных славян. Бисмарка совершенно не пугало то обстоятельство, что реализация подобных замыслов могла положить конец существованию Австрийской империи. Естественно, что все эти планы держались в глубокой тайне, как от общественности, так и от короля, который пришел бы в ужас, если бы узнал, какие инструменты не гнушается использовать его верный министр-резидент.
В оппозиции на тот момент был даже король. Ярчайший пример этого есть в мемуарах адъютанта короля графа Лендорфа. Он вспоминает, как в начале июня Роон и Мольтке делали доклад Вильгельму, настаивая на скорейшей мобилизации прусской армии. Однако монарх отвечал лишь, что он хочет сохранить мир как можно дольше. Последним в кабинет вошел Бисмарк. Лендорф, сидевший в приемной, слышал, как голоса из-за двери становятся все более громкими. Градус дискуссии явно повышался. Адъютант поспешил удалить из помещения всех посторонних, и в этот момент из кабинета монарха вышел Бисмарк. Постояв немного, он попросил доложить о себе еще раз. Однако монарх наотрез отказался видеть своего министра. Услышав об этом от Лендорфа, Бисмарк попросту отодвинул адъютанта в сторону и ворвался в кабинет. Растерянный Лендорф остался в приемной. Беседа Бисмарка с Вильгельмом быстро перешла на крик, и адъютант уже боялся, что дело дойдет до мордобоя – министр-президент произвел на него впечатление совершенно обезумевшего человека. Когда Лендорф уже готовился прийти на помощь монарху, дверь кабинета вновь распахнулась, и вышедший из нее Бисмарк тяжело рухнул на диван: «Прикажите доставить меня домой, по возможности живым. Война объявлена».
9 июня 1866 года прусские войска вошли в Гольштейн. Генерал-губернатор Шлезвига пруссак Мантейфель, располагавший примерно 12 тысячами солдат, просто вошел в Гольштейн, и позволил австрийскому командующему Габленцу с меньшими по численности австрийскими частями спокойно отойти на территорию Ганновера, чем вызвал нешуточный гнев Бисмарка, который мечтал о кровавой бойне. 10 июня прусский министр-резидент направил германским правительствам проект нового союзного договора, предусматривавшего созыв национального парламента, а заодно исключавшего Австрию из состава обновленного Германского союза. 10 июня Пруссия начала мобилизацию.
От описания австро-прусской войны я уклонюсь, для меня в той войне было интересно всего два момента — это Ганновер и Лисса. Здесь оставлю краткое описание военной кампании против Ганновера.
Надо сказать, что это было единственное в этой войне поражение пруссаков. Ганновер, поддержавший Австрию, повел свои силы на соединение с баварцами. В Тюрингии путь ганноверцам преградил корпус Эдуарда фон Флиса. Командующий ганноверскими войсками Ареншильдт решил вести бой от обороны, и межу Тамсбрюком и Меркслебеном приказал построить полевые укрепления, прикрытые 10 пушками. Местность благоприятствовала обороне – крутые берега, изрезанные плато, плотины. Бой начался 27 июня 1866 года у местечка Лангензальц, где 13 орудий Ганновера вели состязание с прусской полевой артиллерией. Все попытки атак пруссаков были отбиты, вскоре ганноверцы перешли в наступление, к 15.30 прусские войска отступали по всей линии. Но развивать наступление ганноверцы не могли – к полю битвы подходили свежие прусские войска. В этой ситуации через два дня ганноверская армия вместе королем Георгом V капитулировала перед подошедшими войсками Мантейфеля без боя. Ганновер вышел из войны.
Часть V
Быстрая победа пруссаков стала неожиданностью для всей Европы. Особенно болезненно она была воспринята в Париже, где Наполеон рассчитывал на затяжную кампанию. Теперь все его планы рухнули, как карточный домик. Получалось, что ни Бисмарку, ни Вене посредник в делах мира не нужен. Вернее даже не так. Вене может быть посредничество Наполеона III и пригодилось бы, но, стоя перед полным разгромом, надо было договариваться с Бисмарком напрямую.
22 июля в 12.00 в Микуловском замке (Богемия) стороны подписали соглашение о перемирии. Пруссия требовала присоединения к королевству Шлезвига, Гольштейна, Ганновера, Гессена, Нассау и вольного города Франкфурт. Германский союз распускался, вместо него создавалась Северогерманская конфедерация. От Гессен-Дармштадта и Баварии отрезали несколько кусков в пользу Пруссии. Италии передавалась Венецианская область. Согласно предварительным договоренностям с Францией северная часть Шлезвига должна была провести референдум и решить, хочет ли она оставаться в составе Пруссии, или присоединится к Дании. То есть ни на одну из собственно австрийских территорий Бисмарк не покушался. Почему? На это отлично он сам и ответил: «Если мы не будем ставить преувеличенные запросы и не поверим в свою способность завоевать весь свет, то мы получим мирный договор, достойный наших усилий. Однако мы так же легко воспаряем, как впадаем в уныние, и передо мной стоит неблагодарная задача лить воду в бурлящее вино и напоминать о том, что мы живем в Европе не в одиночку, а между тремя державами, которые относятся к нам с завистью и ненавистью».
Бисмарк, если и хотел изначально небольших территориальных уступок от Вены, то в пользу России. Понятно, не за красивые глаза. По мнению Бисмарка, это должно было еще больше рассорить Австрию и Россию, и привязать Петербург к Пруссии. Бисмарк довольно четко представлял последствия победы: «Для наших дальнейших отношений с Австрией мне было важно по возможности предотвратить оскорбительные для нее воспоминания, насколько это удавалось без ущерба для нашей германской политики. Победоносное вступление прусских войск в неприятельскую столицу, конечно, было бы весьма отрадным воспоминанием для наших военных, но для нашей политики в этом не было надобности: самолюбие Австрии было бы тем самым, как и уступкой нам любого их исконных владений, уязвлено. Не представляя для нас крайней необходимости, это причинило бы излишние затруднения нашим будущим взаимоотношениям. Я уже тогда не сомневался, что завоеванное в этом походе нам придется защищать в дальнейших войнах, как достижения двух первых силезских войн Фридриху Великому пришлось защищать в более жарком огне Семилетней войны. Что французская война последует за австрийской, вытекало из исторической логики даже в том случае, если бы мы могли предоставить императору Наполеону те небольшие компенсации, которые он ожидал от нас за свой нейтралитет. И в отношении России можно было сомневаться, какова будет реакция, если там ясно представят себе, какое усиление заключается для нас в национальном развитии Германии».
И тут самое время поговорить о России.
Чем же занималась русская дипломатия во время австро-прусской войны? И опять, поверить сложно, если не читать дипломатическую переписку, но князь Горчаков… вел переговоры с Наполеоном III об отмене Парижского мира! Как будто для заведения флота Черном море в 1866 году нужно было чье-то разрешение!
На тот момент американцы сделали ход конем – прислали к берегам Англии свой монитор «Миантономо», вооруженный 15-дюймовыми орудиями Дальгрена, и Лондон был озабочен только проблемой американского флота, который после Гражданской войны в США составлял – ни много, ни мало – 600 боевых единиц. Появился монитор у берегов Англии 16 июня, то есть как раз во время начала войны между Австрией и Пруссией. Далее зашел в Шербур (Франция), потом проследовал через Данию в Россию, а потом зашел и в Пруссию. Таким образом, англичанам на момент австро-прусской войны было точно не до экспедиций в Крым. То же самое можно сказать и про Францию, которая была озабочена германскими делами, а не тем, строят там русские что-то в Николаеве и Севастополе, или нет.
Бисмарк охарактеризовал эту политику Горчакова очень верно: «Обыкновенно думают, что русская политика чрезвычайно хитра и искусна, полна разных тонкостей, хитросплетений и интриг. Это неправда… Если бы они, в Петербурге, были умнее, то воздержались бы от подобных заявлений, стали бы спокойно строить суда на Черном море и ждать, пока их о том запросят. Тогда они сказали бы, что им ничего неизвестно, что нужно осведомиться, и затянули бы дело. Оно могло бы продлиться, при русских порядках, и, в конце концов, с ним бы свыклись».
Кстати, о политике Бисмарка можно сказать, что она была честной. Он всегда говорил, что он собирается сделать, и чего достигнет. Как пример – его беседа с британским премьером Дизраэли в июне 1862 года: «В скором времени я буду вынужден взять на себя руководство политикой Пруссии. Моя первая задача будет заключаться в том, чтобы, с помощью или без помощи ландтага, реорганизовать прусскую армию. Далее, я воспользуюсь первым удобным предлогом для того, чтобы объявить войну Австрии, уничтожить Германский союз, подчинить своему влиянию средние и мелкие государства и создать единую Германию под главенством Пруссии. Я приехал сюда затем, чтобы сообщить об этом министрам королевы». Это произвело на «юркого Дизи» такое сильное впечатление, что премьер оставил о Бисмарке крылатую фразу: «Остерегайтесь его! Он говорит, что думает!». Согласитесь, очень большая разница с Горчаковым, который цели ставил одни, методы применял другие, а результаты получал совершенно третьи. Собственно, Бисмарк и об этом сказал: «Любая политика лучше политики колебаний». Вот чего-чего, а колебаний в царствование Александра II у нас хватало.
Во время австро-прусской войны Россия четко объявила о своем нейтралитете. Бисмарк несколько раз пытался вовлечь Россию в войну против Австрии, но потерпел неудачу. Тогда он договорился с Францией. Мы об этом знали, газета «Санкт-Петербургские ведомости»: «Как ни смел, как ни легкомысленен г. Бисмарк, но он не решился бы поставить на карту судьбу Пруссии, если бы для своей игры не заручился согласием Парижа». Россия ждала, что Франция вмешается, и ограничит приобретения Пруссии. Но Бисмарк смог затуманить разум Наполеона III возможными территориальными приобретениями на Рейне, и в результате Наполеон все требования Бисмарка после выигрыша войны поддержал. От Убри поступила информация, что Наполеон согласен с присоединением к Пруссии земель с населением в 4 миллиона человек. Александр II взволновался: столь важные вопросы, «касающиеся равновесия, не могут и не должны решаться одною Францией», и… предложил созвать конгресс. Естественно, все стороны предложение России просто проигнорировали. Потому что политика Петербурга на тот момент была политикой колебаний, которые можно охарактеризовать словами: «и хочется, и колется». Мы не могли четко и недвусмысленно заявить о своих интересах, и так же отстаивать их. Отсюда – и презрение к позиции России, и недоверие, подозрение в каких-то закулисных играх, темных делах, и т.п.
Ну и далее… без стыда говорить о произошедшем не получится. Ведя переговоры о мире с Австрией, Бисмарк и Вильгельм I сделали в Петербург запрос: какие компенсации пожелала бы Россия от Австрии? Может быть, земли в Галиции и или в Подолии? То есть Бисмарк добровольно взял на себя труд выбить из Вены территории не только для себя и для Италии, но и для России. Ответ Петербурга – нам ничего не надо.
Часть VI
«Сим креслом мастер Гамбс…» заканчивает серию о политике Александра II и Горчакова, и вообще серию «идеалистов». Далее, если тема кого заинтересовала, есть смысл изучать самостоятельно, сравнивая подходы к решению проблем в разных странах, и пытаясь докопаться до истинного смысла тех или иных решений. Что касается меня — я по Горчакову и Александру II свое мнение уже составил. Но озвучивать его не буду, поскольку оно сильно негативное и вызовет излишние дискуссии, вступать в которые я совершенно не имею желания.
Ведя переговоры о мире с Австрией, Бисмарк и Вильгельм I сделали в Петербург запрос: какие компенсации пожелала бы Россия от Австрии? Может быть, земли в Галиции и или в Подолии? То есть Бисмарк добровольно взял на себя труд выбить из Вены территории не только для себя и для Италии, но и для России. Ответ Петербурга – нам ничего не надо.
В Петербург прибыл в качестве посланника генерал Мантейфель, который был принят царем, и Александр II начал вдруг рассказывать ему о «низвержении тронов, чьи династии царствую милостью Божьей». Это речь о мелких германских княжествах, которые должна была поглотить Пруссия. Мантейфель отослал этот ответ в Берлин, и король Вильгельм в письме разъяснил племяннику, что ничто не вредило больше монархическому принципу в Германии, нежели существование маленьких и беспомощных династий. Горчаков в беседе с эмиссаром не смог скрыть раздражения, выразив пожелание, чтобы Бисмарк пребывал на политическом горизонте не «метеором, а звездою неподвижною». Король также подчеркнул, что с Вюртембергом и Гессен-Дармштадтом решено обойтись снисходительно исключительно из уважения к родственным связям их дворов с Романовыми, хотя они и подняли оружие против Пруссии.
Еще раз – Россия, не участвуя в войне с Австрией, могла получить какие-либо территории или преференции, однако главным итогом австро-прусской войны для России оказалось прусское снисхождение к Вюртембергу и Гессен-Дармштадту. Что тут скажешь?
Бисмарк по собственной инициативе предложил царю поддержку в разрыве положений Парижского мира: «Пруссия никак не заинтересована в сохранении этих условий». Казалось бы – вот он — момент, лови его! Горчаков ответил, что отказ от положений Парижского мира – это погружение Европы в новый конфликт, которому… неизбежно воспротивилась бы британская дипломатия и Наполеон. Я не знаю, как это назвать, а вы?
Главной же проблемой Горчаков в этот момент видел… только не смейтесь – как бы в дальнейшем не допустить в Европе «территориальных изменений, изменения равновесия сил или влияния, которые нанесли бы большой ущерб нашим интересам или нашему политическому влиянию». То есть, обругав в свое время Нессельроде за космополитичную политику союзов и отказ от собственно российских интересов, Горчаков делал по сути то же самое, что и Нессельроде.
И да, в 1867 году Россия не забыла обидеться на Пруссию. За то, что Россия по итогам австро-прусской войны не получила никаких территориальных приобретений. Это вывело из себя даже обычно лояльную к Горчакову петербургскую прессу. Славянофильский журнал «Голос» от 8 августа 1866 года: «Если трактаты нарушаются так открыто и смело, как это делает Пруссия… то неужели одни мы будем хранить их?» Вопрос так и не получил ответа.
В 1867 году в Петербург обратилась Австрия – новый имперский канцлер Фридрих Фердинанд фон Бейст сообщил Горчакову, что Вена совместно с Петербургом готова пересмотреть пункты Парижского договора, согласна на строительство флота в Черном море, и просит Александра забыть былые обиды. Бейст был согласен взять на себя труд договориться с Францией по поводу пересмотра итогов 1856 года, и хотел создать коалицию из России, Австрии и Франции, направленную против Пруссии. Россия отказалась.
В общем, как мы видим, весь период с 1856 по 1867 год Россию активно пытались втянуть в большую политику почти все европейские державы. Россия, используя это положение, вполне могла не только отменить положения Парижского мира, но и прирасти территориально. Получить деньги, технологии, новые рынки сбыта, и т.д. Но Горчаков вел «политику колебаний», в результате, раз за разом, Петербург терял не только шансы к изменению сложившейся ситуации, но и свой авторитет в Европе и мире. А Пруссия, победив Австрию, сделала первый шаг к объединению Германии под прусским началом.
george_rooke (Сергей Махов)
