Одной из многих дискуссий, развернувшихся с началом реформы армии 1924-25 гг, стала дискуссия о танке — об облике или обликах потребных Красной Армии танков и об их месте и задачах в системе вооружений. Есть несколько мнений об ориентирах тому.
Одно из мнений, предлагающее наиболее простой и поверхностный взгляд, состоит в том, что ориентирами следует брать характеристики наилучших существующих уже мировых образцов, а ряд товарищей предлагает взять на вооружение непосредственно и сами эти образцы. Нельзя отрицать рациональность этого мнения — при тщательном выборе такой подход позволит сэкономить много времени и усилий, затрачиваемых обычно на создание образца, особенно когда речь идёт о новом типе вооружений, ещё не освоенном в производстве.
Есть и другое мнение — более глубокое, ещё более рациональное — что, коль наша армия обязана быть превосходящей все армии в мире, неординарной, отличной от остальных, то сначала необходимо определить образ действий, необходимый нам от танка, потребную его тактику, а исходя уже из того определять его характеристики и облик — поскольку анализ может показать, что необычной армии потребуются и необычные танки, отличающиеся от всего того, что создано на данный момент. Такой взгляд также имеет веский аргумент в свою пользу.
Однако Управление Вооружений, исходя из высказанных на совещаниях Генштаба положений, предлагает в определении облика и места средства непосредственного огневого контакта начать с иного критерия, ещё более первичного, более объемлющего, стоящего ещё выше как конкретных характеристик, так и выше тактики, выше способа действий. Речь идёт об уровне армии, о её возможности осуществлять вообще хоть какие-то способы действий, зависящие не от воли противника и от обстоятельств, а от собственного разумения.
Обычно, рассуждая о характеристиках уже готового образца и даже о тактике, способность к адекватному образу действий созданных на основе этих характеристик или этой тактики средств подразумевается сама собой. Однако на деле мы обнаруживаем два противоположных способа ведения боевых действий, и, соответственно, противоположные требования к одному и тому же типу вооружений.
Один из этих способов имеет место, когда за выполнение боевой задачи берётся командир с недостаточным уровнем подготовки. Недостаточный уровень подготовки — это общий уровень нашей армии, а потому такой способ ведения боевых действий мы видим почти везде. Он характеризуется отсутствием нужного видения обстановки, чёткого решения на последующие действия и, как следствие, неуверенностью и безынициативностью. Такие командиры допускают заминки, их представление о сохранении личного состава состоит в общем промедлении, хотя на действительно необходимую здоровую осмотрительность их способностей не хватает. Особо вся эта ситуация усугубляется тем, что замешательства эти инспирируются как раз напряжением момента контакта с противником, происходят именно в тот момент, когда, наоборот, требуются наиболее решительные и чёткие действия. Всё это ведёт к попаданию их подразделений под огонь и выливается в большие потери. Когда же наступает момент ответственности, таковые потери становятся первым пунктом спроса. Поэтому естественно стремление таких командиров к абсолютной защите. Во всяком случае, тот факт, что наличная у них техника вообще в принципе поражаема, они пытаются сделать основным оправданием своих неудач. При этом представление о защите у таких командиров тоже однобоко – поскольку их действия преимущественно пассивны, то они понимают только пассивную защиту. Хотя по природе военного образования они не должны были бы питать иллюзий относительно возможностей пассивной защиты. И если сам способ действий таких командиров неправилен, то неправильным будет и анализ, пытающийся рассматривать их действия с точки зрения общих тактических представлений, неправильными будут и проистекающие из этого анализа выводы. Тем не менее, даже среди высшего командования преобладает мнение, основывающееся как раз на действиях таких командиров, а именно — мнение, что коль большую часть составляют командиры ниже среднего уровня, то и вооружение должно быть подстроено под них, то есть иметь высокий уровень пассивной защиты, позволяющий, якобы, хотя бы отчасти сохранить подразделение, подставляемое их преступным командованием под огонь противника. Таким образом, возникает допущение о якобы возможности осуществления абсолютной пассивной защиты вообще в природе, и это допущение как бы нечувствительно легализует указанный преступный способ командования.
Встречается и другой способ ведения боевых действий: когда командир обладает достаточной подготовкой, а значит стремится получить всю возможную информации об обстановке и противнике и на основании этого способен действовать с минимальными потерями и вообще с минимальными затратами сил, особенно людских. То есть действовать оптимально и экономно. Его боевые средства оказываются неповреждёнными не потому что, попав под обстрел противника, они оказались абсолютно защищёны пассивными средствами, а потому, что они вообще не попадают под обстрел. А, наоборот, сами занимают правильные позиции и защищают себя не бронёй, а тем, что уничтожают опасные для себя огневые средства противника. И эта активная защита, казалось бы оборонительная, оказывается также и наступательной, поскольку она обеспечивает возможность продвижения.
Если же такой командир встречает сопротивление слишком затратное для своих средств — причём обнаруживает их и оценивает затратность ещё на стадии разведки, а не неожиданно столкнувшись с противником, и после жестоких потерь — то он не бросает технику и людей под огонь, чтобы потом оказаться в безвыходном положении посреди поля боя. Он указует цели вышестоящим бомбическим средствам — авиации и артиллерии — чтобы уничтожить это сопротивление, или обходит его.
Очевидно, что для такого способа действий требуется совершенно иной тип оружия, чем для широкораспространённого бесталанного. Этот тип оружия не полагается на недостижимую идеальность пассивной защиты. Его пассивная защита должна делать всё возможное, но не стремиться выполнить невозможного. Если массовое вооружение на поле боя составляет стрелковое оружие, и выявить и подавить каждую единицу стрелкового оружия не представляется возможным, то пассивная защита должна от этого оружия защищать. Но уже крупнокалиберных пулемётов и специальных бронебойных ружей на поле боя единицы – каждую из них их можно обнаружить и уничтожить. Если пассивная защита против оружия, допустим, до 20и мм ещё не сказывается отрицательно на прочих свойствах машины, то такая защита уместна. Но если современная пушка способна так или иначе повредить машину любого максимального на данный период бронирования, значит попытка защиты от неё бессмысленна и даже преступна, ибо она создаёт иллюзию абсолютной защиты там, где её быть не может, и отвлекает от установки выжить за счёт других свойств машины. А самое главное из этих других свойств, которые помогают выжить при ином, активном способе защиты, это повышенная способность к поражению противника.
Повышенная поражающая способность боевой машины является не только её наступательным фактором, но и её защитой, более верной, не прикрывающей от угрозы, каковая угроза при этом прикрытии сама осталась бы невредимой, а уничтожающей эту угрозу – не только для себя, но и для всех идущих рядом наших средств. Уж куда более верная защита.
Нам могут сказать, что предлагаемый нами взгляд хорош, но малоосуществим, поскольку он рассчитан на умелых командиров, в то время как мы сами признали, что большая их часть — посредственности. И, стало быть, выгоднее иметь оружие, рассчитанное на посредственный способ действий.
Но давайте представим, что в бою друг другу противостоят две таких посредственности. И вооружены они оба примерно одинаково — посредственным, или как принято теперь даже вроде как бы одобрительно именовать его, «сбалансированным» оружием. Кто из них победит? Очевидно, что тот, который окажется чуть более умелым, нежели его визави. Отсюда вывод: независимо от типа оружия и избранного способа действий побеждает более умелый. Вы представляете, в чём дело?!!! Оказывается, надо обучать командиров в любом случае! А не скидывать всё на «сбалансированное» оружие, которым побеждать может якобы даже дурак. Как бы вы ни собирались воевать, каким бы способом и каким бы оружием, исход зависит то подготовки командиров. Если у вас командиры не научены воевать, то вам лучше не иметь армии совсем, поскольку тогда деньги на армию будут потрачены впустую, а сопротивление такой армии противнику будет лишь изощрённым способом самоубийства. Но если это первостепенное требование построения армии всё же выполнено, и командиры у вас подготовлены, то, выходит, посредственное «сбалансированное» оружие вам не нужно. «Сбалансированное» оружие не нужно вообще никому, поскольку посредственного командира оно всё равно не спасёт, а подготовленного командира лишь ограничит в возможностях.
Итак, что из сказанного следует? Из сказанного следует, что главным элементом любого оружия, извиняюсь за пошлый каламбур, и даже за грубую очевидность, является оружие. Нельзя применять к современному боевому техническому средству, такому как танк или линкор, формулу «удар-бросок-защита», в смысле равноважности этих трёх элементов. Танк назван танком по недоразумению. И создан танк впопыхах. По своему же действию он является огневой точкой. Но вопреки логике размещения огневых точек, первые танки концентрировали слишком много оружия в одной точке на виду у противника. Мы логично называем точкой каждое отдельное огневое средство передней линии. Танк тоже следует отождествлять с отдельным огневым средством. И в этом смысле танк это орудие. Когда танк действует, именно орудие оперирует на поле боя. Броня только прикрывает артиллеристов. Мотор только везёт орудие. То есть мотор и броня работают на орудие. Лишь одно орудие в танке работает не на мотор и не на броню, а на конечный результат. На вопрос: «Что сделал танк на поле боя?» — мы отвечаем результатами работы его орудия: «Уничтожил то-то и то-то». Поэтому неправильно говорить о танке, как о сплаве огня, подвижности и защиты. Не правильно даже говорить о танке, как об огневом средстве, которому приданы подвижность и защита. То, что по недоразумению названо танком, на самом деле является всего лишь давно известным орудием переднего края. На нём лежат в точности те же огневые задачи. Оно использует в точности те же огневые методы. Подвижность и защита придают, конечно, ему новых свойств. Но это только бонусы. Они дополняют, но ничего не отменяют и ничего не изменяют в его задачах и методах. Это по-прежнему всё то же уничтожение огневых средств противника непосредственно из продвигающегося переднего края прямым, а значит высокоточным огнём. Только теперь это продвижение стало более удобным и более согласованным с передним краем за счёт самоходности. Теперь артиллеристы, благодаря способности перемещать этим мотором за одно и броню, могут не обращать внимания хотя бы на стрелковый огонь противника — а это уже не мало. Но только и всего. Все остальные преимущества этих нововведений, вплоть до самого революционного превращения самоходного орудия переднего края в главный на поле боя род войск из-за появившейся способности наступать быстрее пехоты и эффективнее пехоты, являются только следствием из этого первого усовершенствования, которое само по себе не революционное, но всего лишь эволюционное количественное ускорение передвижения.
В этом свете возникает вопрос даже не о свойствах или о месте танка, но о самом термине «танк». В принципе мы не имеем ничего против этого термина. Название — делу не помеха. Мы только указываем, что использование нейтрального термина, не связанного с чётким функциональным определением, влечёт за собой потерю этого функционального ориентира. Уже повлекло. Достаточно посмотреть на самих прародителей мировой танковой идеи — куда уж далее. Если ещё лишь пять лет назад при выработке Плана 1919 танк в глазах Фуллера и Лиддел-Гарта представлялся Медиумом Марк Д, то сегодня они видят танк поделками Мартеля. Мыслима ли столь резкая перемена взглядов на вид вооружения, который определён достаточно чётко? Нет, не мыслима. Стало быть, господа танковые классики сами не вышли за пределы виденья танка как некоего подвижно-бронированно-вооружённого средства неопределённых задач и от того — неопределённой же формы.
Между тем ответ на вопрос: чем есть подобное средство? — совершенно очевиден. «Танк», «бак» — этот термин случаен, его вообще обсуждать бессмысленно. Возьмём простейшие термины, хотя бы намекающие на функциональное определение. Наиболее распространён термин «бронемашина», «бронеавтомобиль». Но этот термин означает лишь машину с бронёй. Мы можем предположить, что броня ей нужна, чтоб какое-то время находится на виду у противника или несколько приблизится к противнику. Больше этот термин не раскрывает ничего – ни того, зачем эта машина приближается к противнику, ни даже того, имеет ли эта машина вообще какое-либо вооружение. Какой ориентир даёт данное определение тому, кто должен конструировать такую машину для армии? Никакого.
Можно, наоборот, взять термин «вооружённая машина». Однако это определение не раскрывает не то что смысла машины, не то что её назначения, но даже не оговорит о том, чем именно машина должна быть вооружена. Даёт ли это определение ориентир? Не даёт.
И, наконец, можно взять термин «самоходное батальонное орудие», что само по себе уже означает «самоходное орудие непосредственного огневого обеспечения» или «самоходное орудие непосредственного огневого контакта». Это определение даёт полное понимание, во-первых, задачи машины – что сохраняются задачи батальонного орудия. А это, в свою очередь, и полностью определяет требования, облик машины. Определяет вооружение и тот факт, что всё зависит именно от оружия. Определяет самоходность, но лишь как добавление к обычным свойствам батальонного орудия. И также определяет, что если прежде щиток существовал лишь как бонус к орудию, то и теперь его функция не изменилась – броня так и осталась бонусом прежде всего по отношению к орудию, но даже и по отношению к новому свойству самоходности. Указывает ли это определение конструктору, какая машина от него требуется? Указывает. Причём указывает совершенно чётко и до мельчайших подробностей. Но самое главное в том, что смысл понятия «танк», как мы видим, уже кем-то забыт, кем-то не понят, кем-то искажён, и от всего этого кем-то размазан, расплылся на машины совсем другого назначения. И по всем по этим причинам, когда потребуется танк применить, эти «танки совсем другого назначения» кем-то будут брошены в бой в качестве «просто танков», «танков вообще». Они ведь «танки». Результат предсказуем – плохими окажутся «все наши танки». Никто не вспомнит, что на штурм были посланы не «танки вообще», а «танки совсем другого назначения». Вот чтоб этого не произошло, давайте строить не расплывчатые «танки», а конкретные неинтерпретируемые «самоходные батальонные орудия», конкретные «самоходные дивизионные орудия», конкретные «боевые разведывательные машины» и другое оружие конкретных назначений.
