Утро 2 мая начиналось вполне себе рутинно: Николай Оттович Эссен, облокотившись на поручни мостика, смотрел на тралящие проход в море миноносцы. Будучи назначен командиром броненосного крейсера «Победа», он за полтора месяца вполне себе освоился в должности и неплохо знал свой корабль, да и службу на нем наладил вполне хорошо. Только вот, после того, как был тяжело ранен Степан Осипович Макаров, все пошло наперекосяк. Мало, что флот перестал выходить на маневры, так еще и залез в нору внутреннего рейда. Впрочем, даже и тут временно исполняющий обязанности командующего эскадрой, В.К. Витгефт, принял половинчатое решение – в силу неясных соображений, на внешнем рейде постоянно находился «Апраксин», прикрывавший «официальный» проход в заграждении, пара бронепалубных крейсеров, да два броненосных крейсера, один из которых, как и ранее, всегда был под парами в готовности к немедленному выходу и бою. Сим днем положено было на внешнем рейде находиться «Пересвету» да «Победе», из которых под парами был «Пересвет», а из бронепалубных стояли «Аскольд» и «Боярин».
Николай Оттович глянул на луковицу часов (время было 10.25) и перевел взгляд на возвращавшиеся с траления миноносцы. Еще одна несуразица: проходы в море чистили от мин едва не ежедневно, а какой смысл, если корабли все равно стоят на приколе? С другой стороны, на обстрел побережья все же кое-кто выходил, да и вчера вот «Амур» пошел мины ставить. Дело было довольно рискованное – японцы зачастили ходить большими отрядами, не приближаясь, впрочем, к Порт-Артуру ближе чем на 10-12 миль, вчера видели броненосцы японцев, так что единственный наш минзаг вполне мог нарваться на неприятности… Ради чего? Эссен знал достоверно, что Витгефт категорически запрещал ставить мины вне пределов территориальных вод, а туда японцы не совались: да и мин оставалось совсем немного. В общем, риск кораблем и расход дефицитных мин выглядели совершенно не нужными.
Но что это? На «Севастополе» сигнал – «миноносцам развести пары». Да неужто Вильгельм Карлович решился на какую диверсию? Четверть часа Эссен гадал, что удумал командующий эскадрой, как вдруг…
Содержание:
«Флот извещается, что японский броненосец взорвался на мине»
Громкое, неистовое «ура» прокатилось по всей эскадре и Артуру. Николай Оттович и сам едва сдержался, чтобы не подбросить фуражку в воздух. Неужто Витгефт осмелится отправить в атаку миноносцы?! Но такая атака средь бела дня чревата большими потерями, необходима поддержка. Что там удумает комфлота – вопрос гадательный, но готовым следует быть ко всему
— Ну-тко, Алексей Александрович, — обратился Эссен к вахтенному офицеру, мичману Бершадскому: — А подать мне сюда Петрова-четвертого!
— Значит так, Иван Мартианович. Подымайте свою команду, и раскочегарьте мне «Победу» сей же секунд. Может, на японца пойдем, а у нас под парами только дежурные! Непорядок!
Претензия, конечно, была не по адресу, да и не было никакой претензии, что старший инженер-механик вполне понимал. Настроение было приподнятое, и, быстро козырнув командиру, Иванов 4-ый едва не бегом ринулся подымать «в ружье» машинные и котельные команды.
Степан Осипович пробудился от уличного шума. Третьего дня сознание и здравый ум, наконец-то, окончательно к нему вернулись, но чувствовал себя беспредельно вымотанным и слабым, что твой котенок. Котенок, кстати, прилагался: лежал-дремал себе на диване, не обращая внимания на всякую людскую суету.
— Петр! – увы, от начальственного голоса осталось только слабое хрипение
— Здесь я вашсковородь! Чего прикажете? – вестовой адмирала возник словно б из неоткуда.
— Чего случилось то?
— Так что, вашсковородь, японский броненосец на мине взорвался! – бодро отрапортовал Петр, сияя улыбкой в тридцать два зуба. Сердце сдвоило, кольнуло в груди, но адреналин прохладной волной прокатился по телу, снимая боль.
— Давай-ка, голубчик, подробнее – выдохнул Степан Осипович. А когда короткий рассказ вестового завершился, спросил:
— И кто сейчас у нас на внешнем рейде?
— Так что «Победа» и «Пересвет», Вашсковородь!
— М-да – только и сказал Макаров.
Ох, Вильгельм Карлович, Вильгельм Карлович… Перестраховщик, и не переделаешь. И как он только решился ставить мины в международных водах – уму непостижимо. А может, и не он? Может, Иванов самовольничал? Степан Осипович закрыл глаза, вспомнив инициативного офицера, предложившего столь замечательный план заграждения внешнего рейда. Вот Иванов –да, очень даже мог такое вычудить, молодец, чего уж там. Однако ж все это уже неважно, а интересно то, что делать сейчас. Была бы на внешнем рейде вся эскадра, так и думать нечего: приказал бы выйти в море и дать японцам решительный бой. А так – надо самому смотреть, своими глазами, и принимать решение по обстоятельствам. Впрочем, если б и вся эскадра стояла на внешнем рейде – разве можно было бы пропустить такое веселье? Да и, прямо скажем, не в веселье дело, а в том, что Витгефт осторожен сверх всякой меры, и при любом выборе будет склоняться не рисковать. Только вот если сейчас не рискнуть, то когда же?
— Петр, неси-ка мне быстрее китель… да помоги одеться.
Всякая улыбка тотчас покинула лицо вестового:
— Вашсковородь… Степан Осипович… да как же, Вы ж больной совсем… Да куда же, да нельзя ведь Вам – забормотал он.
— Надо, голубчик, ох, как надо! Так что давай, не спорь, а китель нести, каждая минута на счету!
— Да я… Я сейчас врача позову! – Петр пулей вылетел из комнаты.
Но когда это вестовые, или врачи, или вообще хоть кто-нибудь мог удержать Макарова, если уж он чего-то задумал?
К бою!
Когда вахтенный мичман доложил об адмиральском катере, на всех парах идущем к его крейсеру, Эссен терялся в догадках. Это не в стиле Витгефта, а вот от Степана Осиповича только такого поведения ожидать и следовало. Да только как это мог быть Макаров, если он в постели, совсем больной и слабый? В любом случае, следовало встретить и Николай Оттович пошел в корму, к спущенному трапу. Свободные от службы матросы толпились на юте, явно недоумевая не меньше его самого.
Ноги подкосились и Макаров замер, оперевшись на поручень. Вот ведь зараза, еще не хватало упасть у всех на виду. Улучшение своего состояния Степан Осипович явно переоценил – одевание и поездка к набережной на трясучей «эгоистке» отняли все его силы. Тут, к счастью, удалось немного отдохнуть, сидя в «адмиральском салоне» парового катера. Правду сказать, хотелось остаться на свежем воздухе, да только сразу просквозило до озноба. И все силы, каковые удалось собрать, оказались растрачены на переход с катера на трап: хорошо еще, что волны не было, потому что перепрыгнуть с одного на другое в обычной своей манере сегодня Степан Осипович ни в каком случае не смог бы.
И даже так сил почти не осталось, а следовало еще взойти по ступенькам целых два пролета, причем – под пристальными взглядами десятков матросов, приветствовавших сейчас своего адмирала. Не по уставу, конечно, но приятно, чего уж там: и стоило только глазом моргнуть, как Степана Осиповича немедленно подняли бы под руки, а то и на руках. Но как можно командиру быть в таком виде при подчиненных?
Спина прямая, взгляд вперед, ну, в добрый час! И упасть на руки сопровождавшего Николая Оттовича, адмирал позволил себе только в боевой рубке, куда зашел, укрывшись от взглядов команды.
Конечно же, немедленно притащили комфортное кресло, в котором и устроили Макарова со всеми удобствами, а там уж он на корню пресек всякие охи и вздохи.
— Спасибо Вам, голубчик, что беспокоитесь за старика, — сказал он Эссену:
— Но только не дело мне в постели лежать, когда мы японцам поражение нанести можем. Пары, я вижу, развели? Вот и хорошо, сейчас в бой пойдем, ждать более никого не будем. Я Вильгельму Карловичу, конечно, приказ отослал, да только из всех, кто сейчас в гавани, один только «Новик» нас поддержать сумеет. Хоть Вы, Николай Оттович, и не командуете им больше, а экипаж как есть бравый, и крейсер к походу и бою готов: остальным же надо еще котлы кочегарить. Некогда! Чего доброго, уйдут японцы. Но пока они еще если и не в панике, то в большом расстройстве, спасибо Иванову. Бог даст, двумя броненосными крейсерами, да тремя отрядами миноносцев хребет-то им переломим!
Контр-адмирал Насиба, находившийся на «Тацуте» встретил известие о выходе русских кораблей с достоинством и тоской. «Ясима», пытался организовать борьбу за живучесть, да только прогнозы получались совсем нехорошие. Даже если бы русские и не вышли, шансов отбуксировать броненосец к Эллиотам оставалось немного, а в бою их не будет вообще.
«Ясима» еще не тонущий, но уже предчувствующий свою судьбу
Насиба с тоской оглядел свой, потерпевший сокрушительное поражение, отряд. «Хатсусе», его флагман, уже затонул, так что, помимо «Касаги» и «Тацуты», от которых в бою толку будет немного, оставался только «Сикисима». Один броненосец из трех, которые у него были утром – и если русские выйдут всей силой, то лучше будет его и вовсе отправить на зимние квартиры, дабы не губить понапрасну. Да, на помощь Насибе идет еще один отряд, но в нем всего только пять небольших крейсеров, включая старенькую «Чиоду», три канлодки и два миноносца. Достаточно, чтобы буксировать «Ясиму» и защитить подбитый броненосец от легких сил русской эскадры, но против больших броненосных крейсеров Порт-Артура они совершенно бесполезны.
— Идем к Артуру, посмотрим, кто там к нам выходит — приказал Насиба. Он выглядел невозмутимо, хотя для себя все уже решил окончательно. Если блокированная в Порт-Артуре эскадра отправит в бой сравнительно небольшой отряд – он перейдет на «Сикисиму» и даст бой. Если же превосходство противника будет подавляющим – он прикажет кораблям отступить, а сам примет свой последний бой на погибающем «Ясиме». Те, кто уйдут, будут считать себя опозоренными – ничего, смоют кровью в следующем бою. Умереть за императора сможет любой дурак. Флот же обязан победить во славу императора, поэтому смерть, которая не ведет к победе, недопустима.
Вскоре русские корабли были опознаны, и Насиба тихо выдохнул сквозь зубы, чувствуя, как обреченность сменяется разгорающимся азартом предстоящей битвы. На перехват остатков японской эскадры русские выводят два броненосных и три бронепалубных крейсера, и более двадцати миноносцев. Бой с такими силами для него тяжел, но небезнадежен, и если Аматерасу будет милостива… кто знает? Может даже удастся немного подравнять разгромный счет в свою пользу.
— Готовьте катер на «Сикисиму»!
Макаров опустил бинокль, с трудом удерживаясь от желания рухнуть в кресло. К японцам все же подошло подкрепление. И сейчас между русскими кораблями и подорванным «Ясимой», вокруг которого, то ли охраняя, то ли пытаясь буксировать, крутился «Касаги», навстречу «Победе» шли «Сикисима» и пять бронепалубных крейсеров. Пара миноносцев и три каких-то малых корабля, по виду – канонерки, маячили в отдалении, не суясь на рожон, но готовые прийти «Ясиме» на помощь. Что же… все ясно.
— Поднимайте скорость до 16 узлов, больше «Пересвет» не даст. Курс – на «Сикисиму»! Сигнал на «Аскольд»: пусть берет левее и обходит крейсера противника по дуге, чтобы выйти к «Ясиме» в обход вражеского строя. Первому и второму отрядам миноносцев – следовать за крейсерами, а третий пусть идет с нами.
Насиба держал свой последний неповрежденный броненосец аккурат между «Ясимой» и приближающимися в строю кильватера русскими броненосными крейсерами. Как только расстояние сократилось до четырех миль – повернул влево, перпендикулярно курсу «Победы», приглашая его к классическому морскому бою. Русский адмирал, чей флаг развевался над «Победой», приглашение принял, но лег не на параллельный, а на сходящийся курс. В это же время три русских бронепалубных крейсера тоже повернули, но в другую сторону, и с большей частью миноносцев пошли на 20 узлах минимум под корму японским крейсерам.
Насиба скрипнул зубами. Гайдзины решили взять его в клещи, и он больше не мог рассчитывать сражаться в одном строю с подошедшими к нему на помощь отрядом. С другой стороны, может быть, оно и к лучшему. Он отправит пять своих крейсеров в бой против трех русских, и тем самым создаст предпосылки для их успеха, а сам останется… Ну да, один против двоих. Но у него — огромный броненосец. А у русских – всего лишь броненосные крейсера. Но два. И тоже… большие.
Если бы его руки не были связаны необходимостью защищать «Ясиму», Насиба приказал бы развить полный ход прошел бы в голову русским, поставив «Сикисиму» в невыгодный для них курсовой угол, а сам бы сосредоточился на их головном всем бортом. Но сейчас это невозможно – поступая так, он неизбежно откроет им дорогу к «Ясиме». Пришлось приказать сбросить скорость до 12 узлов, чтобы не уходить от «Ясимы» далеко, а если русские желают сближения – что ж, посмотрим как им понравятся двенадцатидюймовые снаряды в упор!
О том, что могут сделать с его броненосцем десятидюймовки, которых вдвое больше, и которые наверняка скорострельнее его орудий (на самом деле, это, увы, было не так, но японский адмирал об этом не знал) Насиба старался не думать.
— Открыть огонь!
Но в этот момент носовые казематы «Победы» окутались дымом первых пристрелочных выстрелов.
Артиллеристы «Сикисимы» дело свое знали туго, и пристрелялись быстро: всполохи черного дыма разрывов украсили «Победу», и вскоре между его труб заполыхал пожар – горели шлюпки на рострах. Но первые же попадания русских снарядов развеяли всякие иллюзии, если они у кого-то были: хотя они практически не давали дыма, но повреждения наносили крайне серьезные. Насиба держался, и не препятствовал русскому командиру сближаться, как вдруг увидел встающие столбы воды у идущего следом за «Победой» «Пересвета». Последний легко было опознать по наличию второй монументальной мачты, но вот кто по нему стреляет, Насиба сходу не сообразил: впрочем сей ребус легко разгадался. На «Ясиме» решили помочь флагману, и открыли огонь: стрелять по «Победе» они не могли, потому что мешал «Сикисима», а вот «Пересвет» находился как раз на линии огня. И, поскольку терпящий бедствие броненосец фактически стоял на месте, пристреливаться с него было одно удовольствие, так что вскоре и «Пересвет» расцвел лепестками огненной сакуры.
Насиба усмотрел в этом превосходный шанс: «Пересвет» был от него недалеко, и быстро пристреляться по нему несложно. А затем, если предки будут милостивы, то сосредоточенный огонь двух броненосцев уничтожит, или хотя бы выведет его из строя. Он бросил взгляд назад, на уходящие крейсера – они азартно перестреливались с русским отрядом, не пропуская его к «Ясиме», и вроде бы «Аскольд» уже горел. Решение было принято.
Степан Осипович видел, что «Пересвет» попал под перекрестный огонь, и жестоко терпит от него. Вот тяжелый японский снаряд ударил его прямо в левую скулу, в нос, где не защищал куцый бронепояс – и почти тут же второй тяжелый снаряд угодил едва не в то же место! «Пересвет» начал отставать и заметно крениться на левый борт.
Нужно было либо выходить из боя, либо…
— Ход – полный! Курс на «Сикисиму»! Заряжать бронебойными! В добрый час! — здесь дыхание изменило Макарову, и он закашлялся, но все же сумел выдавить:
— Сигнальте миноносцам… третьему отряду. Атаковать «Ясиму»!
Удача, сказочная птица, парила в бирюзовой выси над сражающимися отрядами, колеблясь в своем выборе: судьба сражения повисла на волоске. Почему же на сей раз она решила именно так, а не иначе? Быть может, ее капризное сердце тронуло зрелище едва стоящего на ногах, но бестрепетно идущего в бой, готового поставить все на «зеро» русского адмирала? Никто этого не знает. И никто не скажет, почему ее серебристые крылья простерлись над полыхающей, идущей на полной скорости в атаку «Победой»…
…Когда 254-мм снаряд с дистанции не более чем 18 кабельтов проломил 356 мм барбет носовой двенадцатидюймовой установки «Сикисимы» и взорвался внутри него. Просыпавшийся из порвавшихся картузов порох (так частенько бывает в башнях) немедленно воспламенился, пламя дошло до погребов, превратив их в шар ослепительно белого пламени: пороховые газы, стиснутые переборками броненосца, яростно искали выход…
На «Победе» увидели, как из носового барбета прянули языки огня, а затем погреба 305-мм снарядов детонировали: страшный взрыв буквально испарил надстройку японского броненосца, первую трубу опрокинуло и отбросило, и обреченный «Сикисима» быстро садился носом. Трагедия не затянулась – пламя и дым охватили гибнущий корабль, и он, сотрясаясь от новых, хотя бы и куда более слабых разрывов, лег на борт, а затем перевернулся, показав винты. Громовое «ура!» что ревели тысячи глоток с русских кораблей, казалось, заставило дрожать само море.
Николай Оттович Эссен и сам самозабвенно орал, сорвав с себя фуражку, но счастливый огонь в его глазах сменился испугом и оторопью, когда он, повернувшись к своему адмиралу, увидел Степана Осиповича лежащим без сознания. На секунду его охватил ужас, что Макарова убили, но крови не было. Эссен почувствовал большое облегчение, которое тут же сменилось приступом паники, когда до Николая Оттовича дошло, что управлять отрядом Макаров уже не сможет: и кому теперь это делать, как не ему, командиру флагманского броненосца? Был бы на «Аскольде» Рейценштейн, вопрос решился б автоматически, но он держал флаг на «Богатыре», каковой не успел выйти.
— Полдела сделали, «Сикисиму» утопили – преувеличенно-бодро объявил Эссен офицерам:
— Теперь дело за малым – добить «Ясиму»!
Миноносцы, вперед!
Вокруг подорванного японского броненосца разворачивался драматический бой, более всего напоминавший теперь бойню. Третьему отряду миносноцев, составленному из «Соколов», никогда бы и в голову не пришло аккуратничать перед лицом любимого всеми адмирала – и они, развернувшись в уступ (строй такой) рванулись в атаку, как гончие, унюхавшие крови. Вот только атака днем, на броненосец, да еще и поддержанный легкими силами противника… «Касаги», оставив попытки буксировки, встал стеной между «Ясимой» и нападающими. Борт быстроходного крейсера окрасился вспышками беглого огня его скорострельных орудий, который тут же подхватили артиллеристы «Ясимы», навстречу русским рванулись два миноносца, стреляли идущие мористее канонерки…
Головной миноносец поразило сразу несколько снарядов, и он как-то резко, разом исчез, уйдя под волну. Второй сильно претерпел от вражеского огня, задымил, а потом снаряд заклинил рулевое и миноносец закрутился на месте.
— Наводить по «Касаги»! Полный вперед! — взревел Эссен, мигом позабывший про всякое паникерство:
— И сигнальте «Пересвету»…, — не закончил он, так как на идущем за ними крейсере уже и сами разобрались кто здесь лишний, и море вокруг «Касаги» закипело. Новые фугасные снаряды с трубками Барановского, хоть и не давали дыма при разрыве, но все же регулярно разрывались при падении в воду, отчего фонтаны вздымаемой ими воды были куда крупнее обычного.
Идэ Ренроку, командир японской бронепалубной «собачки» угодил в переплет. Двигаясь на небольшой скорости и ведя кинжальный огонь всем бортом, да еще и при поддержке артиллеристов «Ясимы» он вполне способен был остановить и разгромить атакующие миноносцы. Но теперь, угодив под перекрестный огонь двух русских броненосных крейсеров, он должен был вертеться ужом на сковородке, уходя из-под накрытий. В противном случае за его корабль нельзя было бы дать и ломаной йены, судьба «Сикисимы» тому примером: уж если не выдержал пятнадцатитысячный броненосец, на что рассчитывать бронепалубному крейсеру?
«Касаги» дал полный ход, описал коордонат влево, и тут же пошел вправо – в общем, давал замечательное представление, выдираясь из-под града падающих снарядов и играя в пятнашки со смертью. Но эффективность его огня резко упала, а «Ясима» разворачивался к миноносцам кормой, чтобы попытаться винтами отбросить выпущенные по нему торпеды. Это было правильно, но огонь по шести русским миноносцам решительно ослабел. Вся надежда оставалась теперь на пару миноносцев но много ли они смогут?!
Кое-что все же смогли. Идущий головным «Чидори» принял огонь на себя, и ему не повезло – видимо, снаряд попал в машинное. Миноносец запарил, резко потерял ход и отвернул, не в силах более сражаться. Но, пока русские миноносники били по «Чидори», следующий за ним «Хаябуса» оставался невредим, и он сошелся-таки с противником на пистолетный выстрел. Ренроку в бинокль заметил даже вспышки пороховых шашек, выбрасывающие мины Уайтхеда из его аппаратов, а затем… Идущий головным русский, видимо, сделал то же самое, и оба достигли успеха: прогремел страшный, почти одновременный взрыв, в котором исчезли и «Хаябуса» и его противник.
Прекрасная смерть!
Исэ Ренроку почувствовал себя уязвленным этим примером героического самопожертвования, на каковое не отважился он сам, и повел свой крейсер по прямой, давая комендорам последний шанс. Артиллеристы не подкачали, сумев выбить из строя еще один миноносец. Но попытка оставить интенсивное маневрирование оказалась тут же наказана – в корму молотом Тора грянул десятидюймовый снаряд, и удар его был воистину страшен. К счастью, ни машины, ни рулевое управление не пострадали, но опять пришлось играть курсом и скоростью: оставшаяся четверка русских уже подходила к «Ясиме» и остановить их было нельзя.
Когда третий отряд потерял два миноносца погибшими и один – поврежденным и отставшим, в голове оказался «Решительный», на мостике которого стоял невысокий и слегка полноватый командир: Семенов Владимир Иванович. Судьба его была весьма интересна: отпросившись с началом войны у Макарова, он бросился в Порт-Артур, где и был назначен командиром этого миноносца. Но затем – припомнили ему кой-какие старые обиды, переведя на транспорт, чем сей достойный офицер был разочарован и обижен. Однако ж, когда прибыл Макаров, сия несправедливость была моментально устранена – нового командира «Решительного» перевели на один из достраивавшихся миноносцев, а Семенов вернулся на свое место.
Тот ад, что творился вокруг него сейчас, по сути воплощал собой мечту любого миноносника, и глаза Владимира Ивановича горели азартом. Вот-вот они дорвутся до развернувшейся уже почти «Ясимы», и тут эта чертова «собачка» пристрелялась опять: идущий за «Решительным» «Скорый» вдруг окутался облаками пара, загорелся и выкатился из строя прямо наперерез «Разящему». Тот вынужден был резко отвернуть, а «Скорый», явно утратив способность управляться, пер теперь на «Статного». Атакующие миноносцы смешались в кучу.
— Эх – только и вздохнул оказавшийся у рубки боцман. Продолжать было не нужно – атака захлебнулась. Ну не идти же в одиночку под огонь «Ясимы» и канонерок? Или… Губы Семенова, всегда готовые озариться доброй улыбкой, сейчас вытянулись в бескровную струну. Да, «Решительный» остается в одиночестве, но «Касаги» получил смачный пендель под корму и снова пошел зигзагом, огонь с разворачивающегося «Ясимы» ослабел, а канонерки… На них что-то намудрили, так что корпус броненосца перекрывал им обстрел.
— Атакуем!
Одна мина ушла куда-то вбок, отброшенная потоком воды от винтов «Ясимы», но вторая угодила по назначению. И высоченный столб воды, взметнувшийся у кормы японского броненосца стал триумфом миноносников Порт-Артура вообще и В.И. Семенова лично.
Как выяснилось уже много позднее, на основании рапортов выживших членов экипажа «Ясимы», броненосец был обречен в тот самый момент, когда подорвался на минах. Интенсивность поступления воды и тщетность борьбы за живучесть говорили сами за себя – корабль не мог вернуться на Эллиоты. Да какие там Эллиоты, он должен был затонуть еще по пути к скале Энкаунтер-Рок, куда пытался оттащить его Насиба. Открыв огонь из всех стволов, броненосец ускорил свою гибель, он во всяком случае был обречен, и удачная атака «Решительного», уж простите за каламбур, решительно ничего к этому не добавляла. Но русские моряки обо всем этом знать не могли: они увидели лишь то, что подбитый броненосец, гордость британских верфей, был потоплен молодецкой минной атакой. И это, конечно, имело для них огромное значение.
Офицер носовой 305-мм башни (по факту – барбетной установки, но да ладно) «Ясимы» чувствовал, что корабль обречен, но продолжал стрелять по «Пересвету», когда была такая возможность. Однако, когда броненосец отвернул от атаки миноносцев, угол на русский броненосный крейсер стал слишком острым, и огонь пришлось прекратить. Тогда офицер приказал навести орудия на концевой крейсер русских, вроде бы – «Боярин», хотя видно его было не слишком-то хорошо. В этот момент корабль вздрогнул от попадания торпеды, начал нарастать крен, и пришло четкое осознание, что это – конец. Оставалось сделать последний выстрел…
Офицер закрыл глаза. Он отрешился от адского грохота боя, от дрожи обреченного корабля, от движения тел вокруг него. И, войдя в состояние «сатори», повернул рубильник.
Два тяжеленных, наполненных под завязку шимозой двенадцатидюймовых снаряда угодили точно в центр корпуса по ватерлинии «Боярина» и взорвались на броне его палубы. Невозможно сказать, что получилось далее, может, бронелист все же поддался, а может просто силой взрыва разнесло борт и отсеки и вода хлынула в котельное. Но был сильнейший взрыв и крейсер окутало облако пара, затем последовало еще несколько… Из экипажа «Боярина» спаслось менее половины.
Итоги радостные и печальные
Но все же 2 мая 1904 года ознаменовался оглушительной победой русского оружия. Японцы потеряли три броненосца (один – на минах, второй – подорвавшийся и добитый, как тогда считали, доблестным миноносцем, третий – в артиллерийском бою) и миноносец. Первая Тихоокеанская недосчиталась бронепалубного крейсера второго ранга и трех миноносцев. Что же до поврежденных кораблей, то здесь, конечно, артурцам изрядно досталось. «Пересвет» получил более 35 попаданий разными калибрами, из которых не менее дюжины были 305-мм, мачты были сбиты, трубы – разрушены, а носовую оконечность «украсили» две огромные дыры по ватерлинии. Десять попаданий в «Победу» придали кораблю бравый и боевой вид, но не нанесли существенных повреждений. «Аскольд» «выхватил» восемь попаданий, ему буквально сплющило первую трубу, и хорошо посекло близкими разрывами снарядов, отчего образовался ряд затоплений. «Новик» получил дюжину снарядов, на его счастье – преимущественно 120-мм, но и так его, полузатопленного, пришлось тащить в гавань на буксире, как и подбитого «Скорого». У японцев же умеренные повреждения получили «Касаги», «Такасаго» и «Чиода», и сильные – «Чидори».
Вот только все это подлежало ремонту, и могло быть введено в строй в самый разумный срок – в отличие от половины японского броненосного флота, навеки упокоившегося в водах Порт-Артура.
И все же счастье военной победы было омрачено. Пятого мая, так и не придя в сознание, скончался Степан Осипович Макаров. Раны, полученные им во время взрыва «Петропавловска» были очень тяжелы, но все же, при соблюдении должного режима, он вполне мог выкарабкаться. Однако стресс, и потрясение нервной системы, вызванные боем 2 мая сделали свое черное дело и спустя три дня, в четыре сорок пополудни, горячее сердце прославленного моряка навсегда остановилось.
