Ромейская сверхдержава. Мир василевса Георгия Маниака. Часть 3
Как подсказал автор, я пропустил очень хороший кусок этой АИ поэтому исправляюсь и выкладываю его сейчас. Начало находится соответственно здесь.
Академик Литаврин, анализируя источники, сравнивал мятежи Маниака и Льва Торника как «разнохарактерные». Торник, подняв фракийских динатов против Константина Мономаха, не пытался завоевать симпатии населения, наоборот, все разорял на своем пути к Константинополю, опустошил и пригороды столицы с их полями, садами и виноградниками, вызвав ненависть населения Константинополя. Это был тот вид мятежа, когда узурпатор, по словам Атталиата, «выжимает из поселян не денег, но крови потоки».
Напротив, мятеж Маниака изначально носил ярко выраженный народный характер. Высадившись в феврале 1043 года в Диррахии, Маниак объявил об отмене вновь введенных тяжелых налогов, что «обеспечило приток к нему множества добровольцев на пути от Диррахия до Фессалоники». Болгария, где всего два года назад было пдавлено восстание, полыхнула. Толпами шли к Маниаку болгары ветераны недавно разгромленного восстания Деляна, коим было обещано приведение налогообложения в нормы, существовавшие до реформ Орфанотрофа.
Победа под Островой привела Маниака под стены Фессалоники. Балканские города уже давно выступали против империи. Городские восстания в 1030ых-1040ых уже имели место в Навпакте, Месапактах, фессалийской Ларисе, Никополе и Диррахии. Литаврин и Сюзюмов, анализируя требования и действия восставших, называют эти городские восстания «борьбой за итальянский путь развития» — города восстанавливали полисное самоуправление.
Маниаку, высадившись на Балканах, пришлось иметь дело с горожанами Диррахия, где несколько лет назад было подавлено городское восстание. Маниак объявил о даровании городу полисных вольностей, городом должен был управлять совет — «буле» — во главе с выборным протевонтом. Для Фессалоники сей пример оказался заманчивым, так что второй город империи сразу открыл ворота перед Маниаком.
Города Греции переходили на сторону мятежника. На севере признал Маниака императором его старый товарищ по сицилийской войне Катаклон Кевкамен, на тот момент являвшийся стратегом фемы Паристрион. В конце апреля 1043 года армия Маниака подошла к Константинополю.
Константин Мономах готовил город к обороне. Войск у него было мало, варяго-русская дружина почти в полном составе находилась в армии Маниака, будучи приданной ему покойным МихаиломV при отправке в Италию. У Мономаха оставались только гвардейские тагмы схолариев и экскубиторов, но их было слишком мало. Главной силой, способной удержать город, оставалась городская милиция. Императрица Зоя, используя свою популярность, призывала константинопольцев защищать законную власть, и при подходе Маниака к столице горожане в общем готовы были обороняться, а укрепления Константинополя давали возможность удерживать город и такими силами. Так что Мономах еще не считал свое дело потерянным – население столицы было лояльно ему, флот во главе с адмиралом Василием Феодороканом – тоже, азиатские провинции, большая часть которых уже управлялась не стратегами, а гражданскими губернаторами – преторами, назначаемыми из состава синклита – так же проявляли лояльность. Мономах был намерен оборонять Констанитнополь, и в то же время – сколачивать в Азии новую армию. Правда боеспособных войск в Азии оставалось мало – большая их часть была направлена протии Маниака, и после сражения под Островой перешла на его сторону – но Мономах рассчитывал, подтянув оставшиеся войска, твердо удерживать Город и не пускать мятежника в Азию, а далее набрать наемников, привлечь союзников….. В Азии оставались нетронутыми силы Сирийского и Иврийского катепанатов. В Ивирии (верхнем Тайке) был начат сбор войска во главе с Михаилом Иаситом для похода в Армению – как раз в это время по смерти царя Иоанна-Смбата Византия предъявила претензии на Анийское царство. В Сирии располагались наиболее боеспособные из восточных войск. Стратиоты Антиохийского катепената состояли в основном из нескольких арабских бедуинских племен, ранее восставших против Хамданидов, перешедших на сторону Византии, принявших христианство и отлично сражавшихся с бывшими единоверцами. Особенно славились сирийские всадники как конные лучники. Катепаном Антиохии на тот момент был Никита Пафлагонянин, родной брат Орфанотрофа и Михаила IV, и на него Мономах возлагал особые надежды.
Восточные военачальники из старинных воинских фамилий были на тот момент по большей части в опале. Стратегами назначали синклитиков и евнухов. Константин Мономах отдавал себе отчет в абсолютной неспособности назначаемых им военачальников, но он боялся, что опытный и видный полководец, получив значительные силы, тотчас восстанет против него. Восточные фемы были настроены резко оппозиционно – даже оказавшийся в РИ «победителем» Маниака евнух Иоанн Севастофор вскоре затеял заговор в пользу стратега Мелитены Льва Спондила.
Получив известия о победе Маниака, магнаты востока из старинной военной аристократии – Лев Спондил, Михаил Вурца, Никифор Малеин, братья Комнины – съехались в имении Константина Далассина в феме Армениак. Старый военачальник не смотря на свое десятилетнее заточение и пострижение в монахи, оставался безусловным лидером и знаменем восточной знати. Не все из аристократов востока готовы были принять незнатного Маниака как императора, но Далассин как монах взойти на трон не мог, а другого явного лидера небыло. Старик Константин Далассин сам убедил магнатов поддержать Маниака – своего бывшего выученика – убедив их, что они сумеют при Маниаке оградить свои интересы.
Знамя мятежа в Армениаке было поднято. Как напишет позднее Пселл:
«Жили они на востоке, в стороне восходящего солнца, на небольшом расстоянии друг от друга и по этой причине уже через несколько дней смогли собраться в одном месте и приступить к осуществлению своих планов. Не успели они устроить заговора, как уже собралось у них большое войско, и к тому же стеклось множество знатных людей, готовых оказать им поддержку. Когда же разнесся слух, что у них утвердился доблестный военачальник, что поддержан он самыми могущественными родами и что имена заговорщиков известны, никто уже и мгновенья не медлил, но все устремились к мятежникам и, подобно хорошим бегунам, старались обойти один другого.»
Михаил Иасит и Никита Пафлагонянин хранили верность Мономаху, и выступили со своими войсками на помощь императору. Константин Далассин выступил против Никиты. Воинов у Далассина было значительно меньше, да и по качеству они сильно уступали сирийским всадникам, но Далассин знал что делал. Его популярность в Сирии, коей он некогда управлял и войсками которой командовал, все еще была огромной. Меж тем Никита пользовался в своем катепанате почти тотальной ненавистью. Свое управление в Сирии он начал с подавления городского восстания в Антиохии, причем 100 человек по его приказу были посажены на кол. Славный, как и все Пафлагонцы, лихоимством, Никита притеснял стартиотов, присваивал себе казенное жалование.
В мае 1043 войска мятежников столкнулись с корпусом Никиты у Кесарии Каппадокийской. Как только Далассин выехал перед строем, сирийцы массово устремились к нему. Войско сирийского катепаната в полном составе перешло на сторону мятежников, Никита Пафлагонец, пытавшийся бежать, был убит. После этого и Михаил Иасит, имея против себя превосходящие силы, присоединился к мятежу. Константин Далассин двинулся к Босфору, подчиняя азиатские фемы на имя василевса Георгия.
Маниак в апреле подошел к Константинополю и осадил город. На штурм он не шел, не желая класть воинов под неприступной стеной Феодосия; к тому же в случае, если бы войска ворвались в город, неизбежны были бы эксцессы, которые надолго бы испортили отношения нового императора с населением Константинополя. Маниак уже получил известия о том, что на востоке началось движение в его пользу, и мог не торопится. В Константинополе известие о том, что популярный в столице Далассин присоединился мятежу, вызвало переворот в настроениях населения. Патриарх Алексий Студиит, сыгравший столь важную роль в низвержении Михаила V, был сторонником Далассина и Феодоры, и теперь развернул в столице агитацию в пользу Маниака.
Мономах ощущал, как почва уходит у него из под ног. В отчаянии он обратился к патриарху с просьбой о посредничестве в переговорах. Патриарх отправился в лагерь Маинака, и вернувшись, объявил Зое, что может гарантировать законной императрице сохранение ее положения и все подобающие почести. Когда же Константин Мономах обратился к патриарху с вопросом, что гарантируют ему, патриарх ответил: «Царство Небесное».
30 мая Константин Мономах постригся в монахи и выехал в монастырь на острове Прот. В этот же день через Золотые ворота Георгий Маниак вступил в столицу. Синклит и народ присягнул ему. А через 2 дня Константин Далассин пересек Босфор и въехал в город, приветствуемый огромной толпой. Георгий торжественно встретил своего старого командира, пообещав «почитать его как отца». Даласину был дан титул «василеопатор» — царский отец – некогда измысленный Львом Премудрым для своего тестя Заутцы.
Имевший место в РИ в этом же году русский морской поход на Константинополь не состоялся. Низвержение Мономаха изменило ситуацию – объявленное им расформирование варяго-русского корпуса, как опоры покойного Калафата и мятежного Маинака, естественно не состоялось, а значит не произошло и связанного с этим событием выселения всех русичей из Константинополя и разорения русской пристани и складов. За «знатного русса», убитого на рынке, была заплачена вира, торговые привилегии русских купцов подтверждены, и с Русью заключен новый договор.
Не состоялся и поход в Армению. Маниак планировал наведение порядка в Южной Италии и завоевание Сицилии, и намерен был бросить все силы на запад. Армянский царь Гагик был приглашен в Константинополь, присягнул императору и как вассал принял от него корону Анийского царства.
Задачи, стоявшие перед новым василевсом, были весьма обширны. Меж тем императора-воина на троне подстерегали большие опасности. Наиболее показательна в этом отношении в РИ была судьба позднее победившего узурпатора-военного – Исаака Комнина. Преклоняясь перед памятью своего воспитателя – Василия Болгаробойцы, Исаак попытался вернуться к его системе, не учитывая произошедшие в империи социально-экономические изменения. В результате последовательно восстановил против себя синклит, доходы членов которого урезал, корпорации, контроль над которыми был ужесточен, Церковь – благодаря конфискации части монастырских земель, и даже бывших соратников, военную аристократию востока – попытавшись отнять у нее незаконно приватизированные земли. В результате Исаак Комнин оказался в изоляции и лишился трона.
Маниака, который по энергии и пылкости нрава на уступал Комнину, подстерегали те же опасности. Но его огромным бонусом оказалось наличие рядом Константина Далассина. Опытный администратор, многолетний лидер восточной военной аристократии, имевший готовый план преобразований, Далассин оказался незаменимым советником для императора Георгия. Можно было сказать, что в первые годы царствования Маниака вместо не имевшего государственного опыта василевса-воина реально управлял Далассин, меж тем как Маниак сразу занялся военными преобразованиями и подготовкой армии для войны на западе.
Требовалось реформировать армию, укрепить социальные опоры императорской власти, наладить отношения с горожанами столицы, и при этом — учесть интересы аристократии. Проводить прежнюю политику ущемления динатов не было никакой возможности – за отсутствием социального слоя, готового служить для императорской власти инструментом такой политики. Бюрократия, служившая таковым орудием при Болгаробойце, теперь переродилась в таких же динатов, расширявших свои владения при первой возможности.
Симпатии Далассина целиком были на стороне военных, «плотью от плоти» коих он являлся, в то время как его отношения с верхушкой синклита были весьма напряженными. Но и независимо от этого опора на военных представлялась в текущей ситуации оптимальной. Военная аристократия желала закрепления за собой своих землевладений и легализации своего фактического положения сеньеров в своих владениях, а так же – активизации внешней политики, что сулило им добычу, пожалования и щедрые выдачи из казны. Синклитики же наоборот боялись правления императора-воина, так как активизация внешней политики должна была привести к сокращению доходов чиновничества и уменьшению его политического веса. К тому же начатые новым императором попытки оздоровить государственный аппарат задевали интересы широкой касты лиц, привыкших за время правления пафлагонской клики видеть в государственной власти неограниченный источник для личного обогащения.
Исходя из этого, первым делом нового правительства был разгром верхушки синклита. Многие синклитики были лишены ранее приобретенных поместий, и им не могли помочь щедрые хрисовулы прежних императоров, гарантировавшие их собственность. Отнятая земля передавалась фиску. Группировка синклитиков, составлявшая правящую группу при Пафлагонцах, была разгромлена, на нее обрушились ссылки и конфискации. Проэдр синклита, первый министр и фактический правитель империи Константин Лихуд, спасаясь от репрессий, постригся в монахи. В то же время Далассин привлек на свою сторону «болото» синклита, тех, что не входил в правящую группировку, и перед кем теперь открылся доступ к важнейшим должностям.
Сам способ легализации власти Георгия Маниака подчеркивал, на кого намерена опираться новая власть. Зоя, вокруг которой группировались синклитики, сохранила за собой дворец Буколеон и приличное содержание, но была задвинута на второй план. Снова была вызвана вторая сестра-императрица – Феодора, многолетняя покровительница военной партии, тесно связанная с Далассином. Именно Феодора должна была легализовать власть нового императора, усыновив его.
1 июля 1043 года в святой Софии произошел торжественный обряд усыновления Георгия Маниака императрицей Феодорой, после чего патриарх Алексий увенчал Маниака короной василевсов.
Феодора обосновалась в Магнавре, получив высший официальный статус. Ничего не понимая в государственных делах, «императрица-мать» и не вмешивалась в них, довольствуясь своим официальным статусом и тем что ей удалось задвинуть ненавистную старшую сестру. Сам же император немедленно занялся подготовкой военной кампании на западе, устроив на северо-западной окраине Константинополя военный лагерь, где обучались таксиархии воссоздаваемой регулярной пехоты Василия Болгаробойцы – нумеры, и куда стягивались из фем отряды всадников, годных к катафракторной службе. Сам император обосновался поблизости, во Влахернском дворце. При упадке значения синклита роль правительства играл личный совет при императоре, так называемые «ближайшие», аналог римского «consilium». Из военных в него вошли в частности Катаклон Кевкамен и Исаак Комнин, а из гражданских – бывший зять Далассина Константин Дука, вскоре назначенный логофетом геникона (министром финансов), и выдвиженец Феодоры синкелл Лев Параспондил, «человек разумный и опытный, который ввел строгий порядок в государственные дела» (Аттал., 51 сл.), назначенный великим сакелларием (генеральным контролером) и принявший на себя задачу «разшлакования» государственного аппарата. Во главе совета фактически встал Константин Далассин.
Маниак метался между дворцом и лагерем, отдавая основное время подготовке армии. Гражданское управление фактически оказалось в руках Далассина, который руководил работой секретов, предлагал законопроекты, а Маниак по ознакомлении как правило утверждал их, постепенно входя в курс управления ромейской державой.
Помня события восстания против Калафата, Далассин и Маниак стремились заручится поддержкой населения столицы. В этом отношении оптимальным было признано частичное осуществление мер, запланированных покойным Михаилом Калафатом. Строгий контроль над производством, особенно над шелкоткацкой промышленностью, в былые времена был оправдан тем, что объемы производства носили весьма ограниченный характер, рынок был узок, а на внешнем рынке дорогие ткани служили средством воздействия на окрестных «варваров», и правительству было выгодно поддерживать их дефицитность. Но с ростом производства в Византии и ростом платежеспособного спроса на дорогие ткани на внешних рынках, связанном с экономическим подъемом в Европе (где уже не варвары, но развитые государства оказались соседями империи), государственный контроль превратился в «тормозящий» фактор. Согласно Литавриту, замысел Михаила Калафата заключался в ликвидации или ограничении корпоративного надзора, в даровании экономических и торговых привилегий видным купцам и владельцам ремесленных эргастириев в целях оживления ремесленной и торговой активности, а так же в предоставлении указанным городским кругам определенных политических прерогатив.
Разумеется пришедшие к власти военные не собирались давать представителям буржуазии какие-либо «политические прерогативы». Но «ослабление корпоративного надзора», выгодное большинству, должно было дать новому правительству весьма значительную популярность среди горожан, и представлялось выгодным. Вызванные во дворец представители купечества представили, какой доход государство в будущем сможет получить с торговых пошлин при ожидаемом в случае либерализации торговли тканями росте производства и торговых оборотов. Кроме того активизация внешней торговли должна была обеспечить приток в империю звонкой монеты – в связи со стремительным ростом товарно-денежных отношений оборачивающейся в империи монеты не хватало, так что казне приходилось прибегать к ее порче.
В конце 1043 года император Георгий подписал хрисовул, согласно которому ремесленные корпорации Константинополя получали право самостоятельно определять объемы производства и реализации, а так же уровень цен. Эпарх сохранял право надзора за качеством и за соблюдением законности в действиях корпораций (в частности – предотвращения всевозможных монопольных соглашений, ведущих к неоправданному вздутию цен на внутреннем рынке). Прежняя регламентация и руководство эпарха сохранялись только в отношении тех корпораций, которые занимались поставкой, производством и реализацией в Константинополе продуктов питания – в городе, переполненном бедняками и наемными рабочими правительство не могло выпустить из рук контроль за снабжением города продовольствием и за уровнем цен на него на городских рынках.
В тоже время император, сдерживая обещания, отблагодарил поддержавшие его восстание балканские города, даровав им «закон градский». Эти города получали самоуправление. Главным органом управления являлся совет – «буле», состоявший из местных «ктиторов» — богатых горожан. Во главе города стояли два архонта, один из которых являлся императорским наместником, а другой избирался жителями города. В важных случаях созывалось народное собрание — экклесия. Экклесия имела право издавать постановления, вносимые городом в свой «градский закон» — при условии непротиворечия имперскому законодательству. Права эти получили только несколько городов – в первую очередь Фессалоника, Диррахий и Навпакт – как особую императорскую милость, но в дальнейшем полисные права городов постепенно распространились по империи, причем нередко богатые города покупали себе самоуправление.
В политике относительно землевладения Маниак под влиянием Далассина целиком вернулся к традициям Никифора Фоки. Все законы в пользу крестьянского землевладения были сохранены, но законы эти отнюдь не спасали крестьян от разорения – в ситуации перенаселения измельчание наделов было объективным процессом. Крестьяне приселялись в имения крупных землевладельцев и монастырей на правах париков, и на огромном пространстве Малой Азии быстро восстанавливались отношения, весьма близкие к позднеримскому колонату. Выход из положения новое правительство видело в завоевании новых территорий, колонизация которых помогла бы решить демографические проблемы. Плодородная Сицилия должна была стать такой территорией, и подготовку к завоеванию острова Маниак вел с момента воцарения.
Маниак, уже столкнувшийся в Италии с норманнами, хорошо понимал необходимость увеличения тяжелой кавалерии. Меж тем все фемы империи в совокупности выставляли всего 4000 полноценных катафрактов, экипировка которых не уступала западной рыцарской; остальная фемная кавалерия была легкой. Было очевидно, что рыцарскую экипировку может потянуть лишь хорошо материально обеспеченный землевладелец. Отсюда следовала неизбежность поднятия стратиотского ценза и покровительство обогащению стратиотов. Фактически был снова взят некогда начатый Никифором Фокой курс на создание слоя мелких помещиков-рыцарей, каковой слой в будущем должен был стать главной опорой государственной власти. Стратиоты, ценз которых был близок к катафракторскому, получали казенные субсидии на экипировку, а получаемое в походах жалование и добыча способствовали обогащению всадника до нормального стратиотского ценза. Каждому стратиоту, земельная собственность которого достигала 20 зевгаратских (обрабатываемых парой быков) наделов, даровался статус катафракта и податная экскуссия на 20 полноценных париков-зевгаратов (иными словами катафракт мог осадить на своей земле 20 хозяйств арендаторов и не платить с них никаких налогов – на эти доходы он должен был экипироваться для рыцарской службы). Стратиот имел право в рамках законной процедуры покупать землю, и по истечении 30 лет прежний владелец терял право на выкуп. В то же время собственные земли стратиота-катафракта в рамках тех самых 20 экскуссированных наделов отчуждаться не могли даже за долги, так как обеспечивали служебную годность воина. Катафракты имели так же особую подсудность военным судам, юрисдикция претора провинции на них не распространялась.
Личные дружины магнатов – так называемые гипасписты или букелларии – находились на полулегальном положении, но играли важную роль в военных кампаниях на востоке. Магнаты так же имели податную экскуссию на часть своих париков, ранее дарованную за различные заслуги. Теперь воинская повинность, связанная с податной экскуссией, была распространена на магнатские землевладения. Магнат с каждых 20 экскуссированных хозяйств париков должен был выставлять полностью экипированного катафракта. При этом количество предоставляемых землевладельцу податных экскуссий (и соответственно частных войск) определялось государством.
Что же касается обедневших стратиотов – они в тот период постепенно двигались к переходу в податное сословие. Уже в X веке былые вторжения арабов в Малую Азию, когда каждая фема находилась под угрозой и крестьяне были вынуждены поддерживать свою воинскую готовность ради выживания, отошли в прошлое. Враг давно не ступал на земли внутренних районов Малой Азии. При Василии Болгаробойце внутренние фемы были переведены в статус гражданских провинций, управляемых гражданскими губернаторами – преторами, за стратегами же этих фем осталось только командование гарнизонами и судебная юрисдикция над стратиотами. Военное правление оставалось только в пограничных землях, где были организованы своеобразные военные генерал-губернаторства, «катепанаты», объединявшие несколько фем. Возглавлявший их катепан в ранге дуки объединял в своих руках всю полноту власти в катепанате и военное командование. По периметру границ империи тянулись катепанаты – Италия, Болгария и Паристрион в Европе, Ивирия-Васпуракан, Месопотамия и Сирия (Антиохия) в Азии. На землях пограничных катепанатов стратиотские ополчения в составе тяжелой и легкой кавалерии и пехоты поддерживались в списочном составе, сохраняли боевую готовность (не в последнюю очередь благодаря частым военным действиям, набегам и мелкой пограничной войне) и получали ежегодные денежные выдачи. В то же время в гражданских провинциях крестьяне-стратиоты быстро теряли боевые качества. Легкая кавалерия фем, состоявшая из стратиотов с имущественным цензом в 3-4 литры, некогда отлично сражавшаяся с арабами, не годилась ни для войны против западных рыцарей, ни для действий против тюркских кочевников, ибо уступала кочевникам в искусстве стрельбы из лука. Пехота во внутренних фемах утратила характер регулярно, ежегодно созываемых (не только в походы, но и на регулярные учения) частей, и использовалась только при действительно крупных кампаниях (когда приходилось срочно подтягивать эти части до требуемого уровня), в основном же – для несения сторожевой, гарнизонной и полицейской службы в своей феме.
В этой ситуации стратеги не стремились привлекать на службу обедневших стратиотов, экипировка которых требовала затрат со стороны казны, а нередко – и со стороны самого стратега. С другой стороны сами крестьяне-стратиоты внутренних фем, утратившие боевой дух, предпочитали крестьянское хозяйство войне. Эта ситуация уже в X веке дала толчок процессу «фискализации стратий». В XI веке уже было законодательно утверждено, что у владельца стратии есть возможность выбора – либо личное участие в походе с экипировкой за свой счет, либо внесение денежной суммы и освобождение от участия в походе. Если в X веке к воинской службе бывало принуждали тех, кто не имел средств для ее несения, то в XI веке случалось, что стратиотов принуждали вносить деньги, отказывая в приеме в войско.
Курс на поддержку состоятельных стратиотов и создание из них тяжелой кавалерии, принятый Маниаком, послужил дополнительным катализатором процесса «фискализации стратий». Казенные субсидии и привилегии получали те, кто мог хотя бы частично оплатить экипировку тяжеловооруженного всадника. У Маниака не было иллюзий относительно боеспособности пехотных ополчений внутренних фем, которые теперь фактически переводились в податное сословие. Был воссоздан существовавший про Болгаробойце 10-тысячный корпус регулярной пехоты – «нумера»; вместе с варяго-русской этерией он составил 16 тысяч регулярной пехоты. Кроме того существовала еще акритская пехота пограничных катепанатов, наборы же пехотных частей во внутренних фемах прекратились. К концу столетия стратиотами назывались почти одни катафракты; поскольку воины пограничных катепанатов носили название «акриты», понятие «стратиот» получило элитарный характер, став практически синонимом испанского «идальго», французского «шевалье» и германского «риттер».
Маниак и Далассин понимали, что данные военным права могут привести к дальнейшему росту частного, в том числе магнатского землевладения. Для нейтрализации негативных для государства последствий этого Далассин, будучи сам одним из крупнейших магнатов империи, пошел по тому пути, который подсказывали его положение и опыт, и которым позднее шли в РИ Комнины – начал по всей территории империи увеличивать количество императорских доменов. В руках государства находились значительные земли — конфискованные землевладения опальных вельмож, земли ведомства дрома, дворцовые имения, и наконец – земли «впусте лежащие». Таковых было много в Болгарии и Фракии, но и в Малой Азии таковых последнее время оказалось большое количество. Ситуация была парадоксальной – в перенаселенной стране имелись свободные земли. Дело в том, что когда разорившийся крестьянин-собственник покидал деревню, его участок был 30 лет неотторжим – предполагалось, что крестьянин может заработать, поправить свои дела и вернуться в деревню. На эти 30 лет община могла взять участок в аренду у государства. В византийской крестьянской общине пахотная земля находилась в частной собственности крестьянина (общинной собственностью являлись только луга, пастбища и прочие «угодья». Таким образом брошенный владельцем участок по истечении 30 лет считался ничейным и переходил в собственность государства. Обычно общине предлагалось выкупить и поделить эту землю, и в былые времена так обычно и было. Но в последние десятилетия наделы измельчали, общинники обеднели, часть крестьян не имела денег на участие в выкупе, а те что сводили концы с концами – не желали приобретать землю и платить за нее налоги. Продавать землю динатам государство не желало, и такие участки – «класмы» — оказывались «впусте лежащими». Теперь государство как способствовало приобретению класм стратиотами, которые могли подняться до катафракторского ценза, так и перепродавало и обменивало их с целью концентрации земель для создания императорских доменов.
Наиболее крупные домены были созданы во Фракии и Болгарии, где в этих доменах велось масштабное скотоводческое хозяйство, в частности разводили лошадей для регулярных кавалерийских тагм. В Малой Азии создавалсь цепь земледельческих императорских хозяйств. Разорившиеся крестьяне предпочитали оседать в качестве париков в императорских имениях, так как там им сразу предоставляли не только подъемные, но и статус «наследственного держателя», квази-собственника получаемого участка, меж тем как на частных землях парик мог добиться такого статуса лишь по истечении 30 лет аренды данного участка. К концу правления Маниака императорские имения в Азии достигли таких масштабов и процветания, что можно было провести армию от Босфора до Ефрата, целиком снабжая ее за счет императорских хозяйств. Доменами управляли особые чиновники – «кураторы», подчиненные «великому кураторию».
В конце 1043 года скончался патриарх Алексий Студиит. В РИ патриархом избрали Михаила Кируллария. Кирулларий, принадлежавший к знатному сенатскому роду и постриженный в монахи за участие в заговоре при Михаиле IV Пафлагонце, был ставленником синклита, посему в данной АИ его кандидатура даже не рассматривалась. Император предложил клиру и народу Константинополя кандидатуру смиренного инока Константина Далассина на патриарший престол.
В предложении этом ничего экстраординарного не было. Мирские вельможи нередко возводились на патриарший престол, из них в частности происходили столь выдающиеся патриархи как Тарасий и Фотий. Причем возводились они прямо из мирян, Далассин же уже 2 года был монахом, и демонстрировал вполне «благочестивое житие», что в его возрасте было нетрудно. Не будучи выдающимся богословом, Далассин был прекрасно образован, а его популярность в столице обещала поддержку народа. Значительное сопротивление по началу оказал константинопольский клир, опасаясь подчинения Церкви интересам государства. Но император частично рассеял эти подозрения. Если ранее эконом константинопольской Церкви подчинялся императору, который таким образом контролировал церковные доходы, то теперь было обещано переподчинение эконома патриарху. В итоге оппозиция клира раскололась и Далассин был избран. Прослужив 12 дней в сане диакона и 12 – в сане священника, Константин Далассин был 1 января 1044 года рукоположен в патриархи Константинопольские, причем хиротонию совершал его старый друг со времен бытности его катепаном Сирии, патриарх Антиохийский.
Вскоре клирики убедились, что прогадали. Уже в феврале император издал хрисовул, согласно которому незаконно приватизированные монастырями земли были отобраны в казну. Сторонники императора связывали и это мероприятие с защитой мелких собственников, которые теперь были освобождены от притеснений со стороны монахов и от страха потерять свои владения.
Впрочем последствия того, что Далассин возглавил Церковь, были куда более значительными. Столичная знать, поголовно состоявшая из этнических греков, уже с X века, с началом «македонского ренессанса», культивировала идею греческого превосходства, и если негрек достигал высокого положения и оказывался достойным его – это отмечалось как особый, заслуживающий удивления случай. Отношение к славянам было полупрезрительным. Большое количество армян, переселенное в восточные фемы Малой Азии после аннексии Болгаробойцей Тарона и Васпуракана, рассматривалось чуть ли не как варвары, и во всяком случае как еретики – монофизиты. Болгаробойца стремился обеспечить им свободу вероисповедания и нормальное положение – ведь чуть ли не большая часть восточных акритских войск формировалась из армян, и монофизитов среди них было немало. Таковой они и пользовались — культ оправлялся свободно, епископы-монофизиты хотя и имели в Малой Азии официально лишь статус хорепископов, но сохраняли полноценную организацию, браки между православными и монофизитами заключались невозбранно.
В РИ патриарх Михаил Кирулларий, прийдя к власти, немедленно развернул преследование монофизитов, сопровождающееся закрытием храмов. В рамках этого гонения и разразился пресловутый «спор об опресноках». Армяне придавали опреснокам монофизитскую христологическую символику – символ единой во Христе божественной природы. Латиняне не вкладывали в опресноки никакой христологической символики, и просто служили на опресноках «по древнему обычаю», но им была инкриминирована христологическая ересь. Это имело следствием закрытие Кирулларием церквей латинского обряда в Константинополе, насаждение греческого обряда в Апулии, конфликт с Римом и схизму 1054 года.
В данной АИ, где Маниак и Далассин (тюрк и армянин по происхождению) явились в Константинополь с болгарскими, армянскими и сирийскими войсками, а синклитики к ужасу своем увидели рядом с собой на скамьях синклита славян, армян и арабов, облаченных в скарамангии высших чиновников, где патриархом стал предводитель тех самых восточных акритов – ни преследования монофизитов, ни «спора об опресноках» разумеется не произойдет. А значит – не будет и Схизмы 1054 года.
ока старик Далассин, воплощая в жизнь нереализованные идеи, амбиции и энергию, скопившуюся за 10 лет заточения, развил бурную деятельность в государственной и церковной сфере, император большую часть времени отдавал подготовке армии.
В сущности для похода в Италию собиралось войско, которое в дальнейшем должно было стать регулярным и содержаться на постоянной основе. По штатам ориентировались на войска, которые содержал на постоянной основе Василий Болгаробойца. Основой создаваемой кавалерии стали гвардейские части, подвергшиеся переформированию. Регулярной кавалерии по штату было всего 8000, и она разделялась на 4 полка (тагмы), имеющие древние и славные имена – экскубиторов, схолу, арифмос и иканатов. Тагма экскубиторов, основанная императором Львом I, составляла теперь элитную часть, личную гвардию императора. По замыслу Маниака тагма должна был пополнятся наиболее отличившимися воинами из катафрактов, в бою они должны были составлять личную охрану монарха, в управлении – быть способными послужить чрезвычайными императорскими эмиссарами. Служба в тагме экскубиторов предоставляла блестящие карьерные перспективы.
Схола, или тагма схолариев, была самой древней из гвардейских тагм. Основана она была еще императором Диоклетианом. По замыслу великого императора эта тагма должна была служить высшей офицерской школой (отсюда и название – «схола»), но позднее обратилась в обычный гвардейский полк. При Маниаке она вернула себе былое значение «схолы» — катафракты из фем, сменяясь, по очереди служили в ней по 2 года, проходя своеобразную «срочную» с полным курсом обучения.
Арифмос и иканаты теперь формировались из легкой кавалерии, как элитные части конных лучников. В основном они вербовались из тюрков и напоминали подразделения гулямов в соседних мусульманских странах.
Регулярная гвардейская пехота должна была составить 16 000. Вяряго-русская дружина насчитывала 6000 воинов. Кроме того 10 000 греческих воинов составляли теперь как при Василии регулярный пехотный корпус – «нумера». Он состоял из 10 таксиархий, в составе каждой из которых имелось 100 менавлатов, 4000 контофоров, 300 аконтистов и 200 токсотов.
Менавлаты представляли собой род пеших воинов, созданных Никифором Фокой и предназначенных специально для борьбы с тяжелой кавалерией. Менавлаты носили кольчужный доспех, щит, 2 меча – длинную спату, и котроткий, утяжеленный к концу и заточенный с одной стороны контарион. По физическим параметрам и боевой подготовке это были элитные воины, гренадеры средневековья. Основным противокавалерийским оружием им служила менавла – мощная рогатина общей длиной в 3 метра. Древко менавлы, толстое и прочное, было сделано из оглобли или ствола молодого дерева, наконечник – из наиболее качественной стали, широкий и сужающийся к концу, длиной 40 см. (при случае этим наконечником можно было и рубить). При атаке тяжелой кавалерии противника менавлаты выдвигались в первую шеренгу. Упирая задним, заточенным концом менавлу в землю, и иногда опускаясь на колено, они принимали на нее рыцарского коня, словно медведя на рогатину. От копья всадника менавлата прикрывали более длинные копья сзади стоящих товарищей, задачей которых было отбить копье всадника и по возможности достать его самого. Приняв коня на рогатину, меналат как правило бросал менавлу с насаженной на нее тушей, и обнажал меч.
За менавлатами при кавалерийской атаке стояли в 4 шеренги контофоры, вооруженные 4-метровыми пиками — контами. Конта удерживалась двуручным хватом в боковой стойке в пол-оборота, щит же подвешивался на ремнях и висел на плече Далее строились лучники (токсоты) и аконтисты. Лучников набирали в пограничных катепанатах, где искусство стрельбы из лука сохранялось среди акритов. На вооружение был принят лучший в то время в Европе венгерский лук. При атаке противника лучники производили массированные залпы, причем впереди стоящие пикинеры опускались на колено, а затем вели стрельбу навесом. Аконтисты носили по два одноручных метательных копья, меч (бою которым были отлично обучены) и щит. В бою с пехотой они выдвигались в первую шеренгу. Из защитого вооружения у всех пехотинцев, кроме манавлатов, были кавадии – стеганки из вареной кожи, хлопчатой бумаги и шелка, клепаный шлем. Кавадий в силу своих амортизирующих свойств прекрасно гасил рубящие удары, защищал от стрел на излете, но был плохой защитой против проникающих колющих ударов – в этом отношении воины более полагались на щит.
Мартозабарбулы, они же плюмбаты, были на вооружении у всех, кроме лучников, и носились по нескольку штук в специальных креплениях в щите. Дротики этого типа отличались не только свинцовым утяжелителем, как это можно понять по их названию, но и очень малой длиной древка — около 45 сантиметров. Такое устройство упрощало ношение, но вместе со свинцовым грузом сильно смещало центр тяжести к острию, что делало необходимым применение для стабилизации оперения. Существовали как легкие (0.2 кг), так и бронебойные (более 0.7 кг) образцы этого оружия. Метались «свинчатки» на дистанцию до 60 м.
В мае 1044 года император Георгий Маниак выступил в поход в Италию. Армия состояла из 8 000 гвардейской кавалерии, 10 000 фемной кавалерии, 10 000 вновь сформированной пехотной «нумеры» из 10 таксиархий, как правило набранной из ветеранов фемной пехоты катепанатов, и 6 000 императорской «этерии» — варяго-русских дружинников. Флот отплывал на запад, чтобы принять на борт войска в Диррахии.
Официально на время отсутствия василевса государственное правление было вверено императрице-матери и святейшему патриарху. Фактически же все нити мирской и церковной власти сосредоточились в руках Далассина, который активно занялся претворением в жизнь вышеописанных реформ.
