На ФАИ уже несколько недель ведется своеобразная дискуссия о роли искусства в жизни человека. Меня эта дискуссия так сильно вдохновила, что я написал небольшой рассказик, который и выношу на суд коллег.
В выставочном зале не протолкнуться. Открытие выставки обещал посетить сам губернатор.
Правда, основной поток гостей крейсировал по маршруту: бар у входа – фуршетный стол, поставленный опытным администратором, приглашенным из столицы, в другом конце зала, – курительная веранда. Но фотографии выставки получатся многолюдными и яркими.
Когда виновник торжества появился на публике, действо было в разгаре. Художник вошел в зал, улыбаясь окружающим, и походя отвечая на вопросы местного светского хроникера. Он прошествовал к бару, выпил три рюмки водки подряд и отправился к входу, на правах хозяина встречать высокого гостя.
Пока художник ожидает визита, у нас есть несколько секунд, чтобы его представить. Леон Ново, в «девичестве» – Леонид Новожилов, мужчина в возрасте от двадцати пяти до тридцати, выпяченные губы, волнистые темные волосы, темно-карие глаза навыкате, внешность этого человека говорила о многом. Было заметно, что ему нравится внимание публики, блеск вспышек, обожание поклонниц. На нем был темно-синий клубный пиджак, шелковая сорочка и цветастый шейный платок. Так, по его представлениям, должны выглядеть модные стильные художники.
Из гостевой сутолоки выплыла госпожа меценат, хозяйка местной кондитерской фабрики и завода средств бытовой химии, проплатившая выставку. Невысокая полноватая молодящаяся женщина пятидесяти с лишним лет заняла место рядом с Леоном и собственническим движением обхватила художника за талию.
Губернатор приехал с получасовым опозданием, пожал руку госпоже меценату, кивнул Леону Ново, перехватил у застывшего официанта и закинул в рот парочку крохотных канапе. Взял в руку фужер с шампанским и произнес какой-то невразумительный спич о том, как хорошо, что в их области развивается современное искусство.
Группа приступила к осмотру экспозиции. Первым шагал губернатор, немного сзади художник, словно бы виляющий хвостом, готовый в любой момент дать нужные пояснения, потом два молчаливых человека, шествие замыкал меценат, следящая, чтобы творческая личность не сказала чего-нибудь лишнего.
Дольше всего глава области задержался у листа гипсокартона, часто пробитого молотком. Инструмент художественного исполнения висел рядом на веревочке. В просветах между пробоинами можно было различить какие-то слова о реликтовых растениях.
Любознательный областной хроникер был в курсе, что стихи принадлежали неудачливому поэту, у которого наш художник отбил госпожу мецената. Поэт со своей покровительницей пришли развеяться в местный клуб, где женщина и увидела молодого Ленечку Новожилова. Леонид произвел столь сильное впечатление на промышленницу, что сорокалетний поэт в тот же вечер был отставлен. Поэт явился пару дней спустя, чтобы требовать сатисфакции у подлеца Новожилова, каковую и получил от Лени, занимавшегося ранее рукопашным боем, в полной мере.
Лыбящийся Леон предложил господину губернатору поучаствовать в творческом процессе и нанести несколько «мазков» на «полотно». Губернатор сделал знак рукой, один из молчаливых подошел, взял молоток, протянул его своему патрону. Тот покрутил головой, показал на свободное место на гипсокартоне, и художник, с оплывающей улыбкой, увидел, как телохранитель размахнулся и стукнул по одной из букв Р, потом еще раз, сверившись с указаниями улыбающегося начальства. Наконец, в третий.
Областное начальство проследовал к выходу.
Госпожа меценат пристроилась под боком у Леона Ново. Улыбаясь, она сквозь зубы шепотом спросила:
— Ленчик, ты позвонил тому художнику?
— Дорогая, но зачем? У меня же и так все получается, — растерянно зыркая глазами из стороны в сторону, спросил творец.
— Дорогой, ты отлично трахаешься, но как художник – ты дерьмо. А не договоришься с репетитором, я содержание урежу, — вонзая ногти в запястье Ново, проворковала женщина.
Федор Степанович уже пятый год жил бобылем в маленькой захламленной однушке. Пока была жива мама, квартира содержалась в порядке. А он, как творческая личность, не обращал внимания на горы мусора, загромождавшие его стол, сваливавшиеся на пол, выцветшие обои, горы посуды в раковине, бутылки, громоздившиеся по углам.
В молодые годы начинающий художник Воронцов Федор пользовался некоторой известностью. Сразу после художественного училища он смог устроиться в крупное столичное детское издательство, регулярное успешное участие в международных конкурсах, две персональные выставки в крупных музеях, несколько интервью в специальной периодике, два интервью в центральных журналах с его работами в качестве иллюстраций. Картину завершала молодая жена и маленький карапуз, появлявшиеся на многих эскизах, зарисовках и парочке полотен. Федечка был молод, удачлив, творчески одарен.
Но вслед за известностью пришли две напасти: женщины и алкоголь. Волнистые светло-русые волосы, правильные рафаэлевские черты лица, лучистые небесно-голубые глаза не оставляли спокойным ни одно женское сердце. А простой ум паренька, приехавшего из волжского областного центра, легко поддавался льстительным словам опытных светских львиц. Развращающее действие большого города дополняли легкие и не очень алкогольные коктейли, подававшиеся на творческих приемах и богемных вечеринках.
Молодая муза-жена терпела, сколько было возможности. Мольбы сменялись скандалами, скандалы снова мольбами. В конце концов, молодой женщине это надоело, и она, забрав сына, ушла к родителям.
Бракоразводный процесс сильно повлиял на Воронцова. Он запил. Из издательства его уволили за неоднократный срыв сроков и появление пьяным на рабочем месте. Клиенты исчезли из-за того, что на полотнах было все что угодно, кроме заказанных портретов и пейзажей. Достаточно быстро исчезли и поклонницы.
Федя Воронцов, выйдя из лечебницы после очередного запоя, переписал двухкомнатную квартиру, купленную на первые гонорары, на имя жены, собрал остатки вещей и художественных принадлежностей, и уехал обратно в областной центр, к старушке-маме.
Теперь Федор Степанович Воронцов пробавлялся заказами местного драматического театра да рисованием афиш для кинозала, летом перепадали карандашные портреты туристов на набережной-«Монмартре». Кой-какие деньги на водку приносили редкие уроки юных балбесов, мамочки которых решили, что в их детях спят новые Малевичи, Репины и Кандинские. Великие художники и скульпторы в молодых отроках и отроковицах спали так сильно, словно их накормили люминалом.
Прошедшие годы сильно изменили внешность Воронцова, проредили шевелюру, волосы из светло-русых теперь напоминали перепревшее сено, от спиртного глаза выцвели, цветом походили на только что разведенный спирт, лицо обрюзгло.
Противно затарахтел старый сотовый. Похмельный, страдающий и страждущий Федор Степанович протянул руку, с трудом нажал кнопку, поднес телефон к голове, промычал что-то невнятное.
— Опять напился, старый дурак? Чтобы через полчаса был в форме. Я уже выслал автомобиль.
Федор Степанович не переваривал этого клиента. Наглый, хамоватый, циничный , но удачливый ученичок постоянно насмехался над Воронцовым. За полгода занятий этот хлыщ надоел хуже типуна. Но плата за один урок была вдвое больше, чем Федор Степанович мог заработать за неделю сидения на шатком брезентовом стульчике, малюя дурацкие портреты прохожих. Нередко удавалось утянуть бутылку чего-нибудь крепкоалкогольного. Поэтому, вот уже полгода, два раза в неделю, Воронцов вставал в десять часов утра, засовывал свою гудящую голову под душ, спускался со своего шестого этажа, садился в наемное такси и ехал в дачный пригород.
Леон Ново поправил воротник своей шелковой темно-бордовой пижамы, еще раз оглядел себя в зеркале и остался доволен.
Он подошел к большой кровати и проскользнул в тепло одеяла, под мягкий бок мирно похрапывавшей госпожи мецената.
Сегодня у Леона был еще один повод быть собой довольным. Во время утреннего занятия он смог правильно сделать карандашный эскиз античной амфоры.
