Содержание:
Бойня Нивеля: наступление весной 1917 года
За время стояния под Реймсом в командовании союзных армий произошли серьёзные изменения. 1916 год стал роковым для героя Франции генерала Жоффра. Приобретя огромную популярность после успешной обороны на Марне, он успел растерять кредит доверия в результате неудачного начала битвы за Верден и полного провала наступления на Сомме. На фронтовые неудачи наложился собственный конфликтный характер. Жоффр был отрешён от должности и в утешение произведён в маршалы. Сменил его энергичный генерал Робер Нивель. Нивель проявил себя как компетентный и решительный командир под Верденом, и теперь считалось, что он сможет переломить в пользу Антанты и весь ход войны на Западе. На весну 1917 года Нивель подготовил крупное наступление, которое должно было стать самой решительной операцией войны. Для этого великого сражения заготовили колоссальное количество орудий и боеприпасов — благо, Нивель сам был артиллеристом и прекрасно понимал значение огневой мощи. По его плану тяжёлая артиллерия должна была очень плотным огнём на узком фронте перемешать с землёй укрепления противника, а затем в три последовательных броска пехота прорвала бы оборону и обеспечила ввод в дело второго эшелона, который перемелет немецкие резервы. Нивель планировал вести наступление в очень высоком темпе: на всё про всё он отводил 48 часов. В качестве вишенки на торте Нивель собирался подкинуть немцам сюрприз технического характера — весной 1917 года в бой должны были массово пойти танки.
Нельзя сказать, чтобы план Нивеля был неразумен. Конечно, до сих пор подобные операции выглядели как «9-е наступление на Грабли». Однако генерал действительно постарался обеспечить войска всем необходимым и подготовить удар предельно тщательно. Однако ещё до начала наступления уже произошли события, которые привели к его провалу. Во-первых, немцы уже приняли решение о переходе к стратегической обороне и сдвинули свои редуты несколько восточнее, на более удобные позиции. Их оборонительная линия опиралась на очень развитую сеть укреплений, занимаемых решительными опытными солдатами. Исходный замысел уже сбоил, но главная неприятность ждала Нивеля впереди. Во-первых, сам генерал оказался не вполне сдержан на язык, и к началу наступления немцы уже в общих чертах представляли, что затевается на их фронте. Во-вторых, Нивель считал, что каждый должен знать свой манёвр, так что конкретные планы были в письменном виде доведены даже до командиров низшего звена. Обычно это вполне разумная позиция, но буквально за пару дней до атаки немцы захватили пленного вместе с приказами. Наконец, из-за плохой погоды авиация не могла эффективно корректировать артогонь, так что уже в ходе самой операции артподготовка растянулась, и к моменту, когда штурмовые группы пехоты пошли на колючую проволоку, о направлении атак на немецкой стороне был осведомлён уже слепой и глухой.
Русские, разумеется, всех этих обстоятельств знать не могли и готовились к весеннему наступлению как должно. В России уже произошла Февральская революция, поэтому примета времени — вопрос о самом участии в операции решали солдатские делегаты голосованием, в котором Лохвицкий участвовал, но результатов которого не определял. Проголосовали положительно: в наступлении Нивеля обе бригады участвовали по своей доброй воле. Малиновский в автобиографических «Солдатах России» передал резолюцию этого заседания: «Мы, сознательные воины свободной России, являясь её верными сынами, состоящими на военной службе в 1-й Особой пехотной бригаде, принимаем на себя обязательство беспрекословно выполнять приказ командования бригады и принять участие в предстоящем наступлении». Сам он тоже голосовал за наступление.
1-й бригаде был назначен участок напротив укреплённой деревни Курси. Деревня врезалась в линию обороны французов, и её захват имел самостоятельное значение для обороны рубежа севернее Реймса, даже если бы ничего другого сделать не удалось. 3-я же бригада поначалу находилась в резерве. За несколько дней до общей атаки артиллерия начала обстрел немецких позиций. А 16 апреля настал черед пехоты.
Планы наступления полетели в мусорную корзину сразу же. Немцы поначалу оказывали слабое сопротивление, но вскоре артиллерия ожила. В мировую войну некоторое время пользовалась популярностью концепция «артиллерия разрушает — пехота занимает». Однако на практике никакой обстрел не мог уничтожить все пулемётные гнёзда и артиллерийские позиции. Артподготовка французов, по общему мнению, велась хорошо, но теперь наступление по размокшей изрытой воронками нейтральной полосе продолжалось под бешеным огнём. Благо, проволочные заграждения были снесены артподготовкой. Штурмовые группы ворвались в траншеи, но уже на этом этапе понесли очень тяжёлые потери. Пулемёты били в том числе с закрытых позиций, просто засеивая квадраты огромным количеством свинца. Среди раненых был и воинственный Малиновский. Ему раздробило руку, так что будущий потрясатель столиц надолго отправился в госпиталь и насилу уговорил хирургов обойтись без ампутации. Лохвицкий не избежал общей судьбы: он наблюдал за ходом боя с компункта и был контужен, но командовать продолжал.
2-й батальон 1-го полка зачистил немецкие траншеи перед собой, но понёс просто убойные потери: ¾ личного состава погибшими и ранеными. Особую трудность представляло укрепление, защищаемое сразу шестью пулемётными расчетами. Вскоре ко 2-му батальону присоединился 3-й, но злосчастный блокгауз и позиции вокруг него штурмовали аж до 18 апреля. Однако 1-й батальон вырвался к деревне Курси, присоединил разрозненные части с флангов, охватил этот опорный пункт с севера, вышел его защитникам в тыл и взял деревню. Блестящий успех: Курси оборонял 203-й берлинский пехотный полк, очень надёжная часть.
Вскоре 3-й батальон выбил немцев из Карре — задача бригады была выполнена. Бригада взяла 635 здоровых пленных, что по меркам позиционных боёв — превосходный результат, но теперь предстояло понять, кто будет развивать этот успех. Собственные резервы русских были вычерпаны до донышка, французы истекали кровью. В Курси шла жестокая зачистка траншей: последние группы немецких солдат выбивались гранатами из убежищ.
Между тем, немцы не собирались легко оставлять свои опорные пункты. Над Курси разверзлись небеса. Немцы под проливным дождем непрерывно ходили в контратаки. По словам солдат, комбат-2, подполковник Георгий Готуа, участвовал в их отражении лично, с пулемётом в руках. В Курси негде было обогреться и обсушиться, на солдат давил недосып, горячей пищи тоже не было. В ротах оставалось по 30-40 человек на ногах. Однако теперь бежать по раскисшему полю на убийственный огонь приходилось уже немцам. Под Курси царил дикий хаос. Из-за проблем с координацией французская артиллерия несколько раз накрывала русских, французский офицер, находившийся на передовых для координации, был тяжело ранен. 19 апреля потрёпанную 1-ю Особую бригаду вывели с передовых и заменили французскими частями. Фронт был промят, но не пробит.
Как только стало ясно, что первоначальные планы терпят крах, 3-ю бригаду ввели в бой, чтобы реанимировать атаки французских частей. Как это часто бывает, резерв начали раздёргивать по частям. Первые два батальона ушли в атаку в первый же день наступления и заняли высоту перед фронтом. Основные силы бригады атаковали высоту Мон-Спен. Из-за мерзкой погоды атаку переносили, но о затишье нечего было и думать: немцы постоянно ходили в контратаки. Проливной дождь со снегом не добавлял радости и не придавал сил, зато ограничивал обзор неприятелю. Высоту взяли, очистив траншеи штыками. Один из батальонов был уже близок к полному успеху: русские вышли на немецкие артиллерийские позиции. Но «почти» не считается, а призов за волю к победе на войне не дают. Вырвавшийся вперёд батальон не был поддержан с флангов, а сама бригада оказалась на высоте в полуокружении, засыпаемая снарядами. К тому же, немцы подтянули резервы: судя по документам, взятым у пленных, русские в последние часы этой атаки вели бой в меньшинстве. 3-я бригада оставила Мон-Спен под прикрытием полка зуавов, который стойко отбивался от наседающих немцев и позволил русским спокойно отойти.
Так закончилось участие русских войск в весеннем наступлении 1917 года, которое получило неформальное название Бойни Нивеля. Двум бригадам это сражение стоило 4850 человек убитыми и ранеными. Подкрепления далеко не покрывали этой убыли, тем более, весной 1917 года, когда на резервы из России рассчитывать не приходилось. Некоторые батальоны оказались почти выкошены. Операция провалилась. Всего союзники потеряли 340 тысяч человек, немцы — вдвое меньше.
Фронт так и не был прорван. Вскоре Нивель потерял свою должность. В сущности, наступление было обречено с самого начала: подобные сражения уже много раз вырождались в кровавую баню без решительных результатов. Однако русским бригадам точно не в чем было себя упрекнуть. Они добились внятных тактических успехов, и в целом выступили удачнее не всех, но большинства союзных полков. Можно сказать, в этой битве за избушку лесника русские, по крайней мере, захватили назначенные им «избушки». К слову, когда мы говорим о боевых качествах русской армии в Первую мировую войну, не стоит забывать об опыте весеннего наступления 1917 года: русские части не дали никаких поводов обвинить себя в худших боевых качествах, нежели солдаты союзников. Действия обеих бригад в приказах французского командования по итогам боёв оценивались как «блестящие», отдельно выделяли удар батальонов 3-й бригады на Мон-Спен. Однако здесь и они, и другие хорошо сражавшиеся части союзников, оказались заложниками общей ситуации на фронте. Общий план наступления мрачно прокомментировал представитель русской Ставки во Франции:
«Как картина это не дурно, но кто знаком с исполнением, знает, что подобные кунштюки хороши на карте, где нет ничего такого, что характеризует бой, и нет противника с его волей и средствами».
1-я и 3-я бригады были выведены с фронта. Как вскоре оказалось — навсегда. Однако дальнейшие события стали для обеих бригад не менее драматичными.
Время мятежей: восстание в Ла-Куртин
Провальное наступление, стоившее такого количества трупов, подломило боевой дух всей союзной армии. Огромные и, как оказалось, бессмысленные жертвы вызвали во французских войсках волнения. Неповиновение быстро приняло угрожающий размах, в разнообразных акциях участвовало до 90 тысяч человек. Солдаты были уверены, что их равнодушно, если не злонамеренно бросили на убой. При и без того огромном масштабе потерь слухи колоссально умножали число жертв. В войсках быстро распространялась агитационная литература, в частях митинговали, были попытки взбунтоваться и идти на Париж. И это идёт речь о французских солдатах: Франция не распадалась как государство, а новый главнокомандующий Петен сотнями штамповал смертные приговоры (хотя фактически была исполнена лишь часть из них).
Что касается русских бригад, то на них, естественно, действовали новости из России. Атмосфера наэлектризовывалась стремительно. Произошло то, что не могло не произойти. Субординация разрушалась на глазах, дисциплина рухнула, солдаты стремились вернуться домой, где разворачивались грандиозные по масштабу и накалу события. Мобилизованных крестьян мучил вопрос о том, не поделят ли без них землю. В конце апреля к Лохвицкому (который теперь возглавлял обе бригады, соединённые в 1-ю Особую дивизию) обратилась солдатская делегация с вопросами о возможности возвращения войск в Россию. Настроение в бригадах было даже не революционным, скорее озлобленным и недоверчивым. Солдаты чувствовали себя дезориентированными, оторванными от страны, их деморализовала не столько пропаганда, сколько неизвестность.
Французское правительство колебалось. В конце концов, солдаты, не желающие воевать, были сомнительной ценностью. Пока же русских вывезли в лагерь Ла-Куртин в районе Лиможа. Там разместили более 15 тысяч человек. Французы всерьёз опасались, что русские бригады станут источником революционной агитации уже на местное население. Восторги 1916 года были забыты: всякие контакты между русскими и французами старались ограничивать.
В этой обстановке во Францию приехал представитель уже Временного правительства по военным делам генерал-майор Михаил Занкевич вместе с правительственным комиссаром Раппом и его порученцем, прапорщиком Николаем Гумилёвым, известным русским поэтом. Именно Занкевичу пришлось участвовать в судьбе Особой дивизии в самый острый момент.
Для начала Занкевич попытался разделить надёжных и революционно настроенных солдат. Бойцы 1-й бригады по большей части настаивали на вывозе в Россию как можно скорее. Солдаты 3-й были более лояльны. Основные силы 1-й бригады и часть 3-й («революционеры») остались в Ла-Куртин, основные силы 3-й и часть 1-й («лоялисты») перешли в новый лагерь в 20 км в стороне. Отношения между лагерями были очень скверными. Дошло до ситуации, когда в 1-й бригаде избили и захватили штабс-капитана Разумова из 3-й, и этот инцидент обернулся тем, что из 3-й по своему почину явились солдаты и отбили командира под угрозой пулемётов. Между Петроградом и Парижем велась оживлённая переписка по поводу возвращения бригад в Россию или их вывоза на фронт. В это время солдатам было решительно нечего делать: их не отправляли даже на сельхозработы, опасаясь, что русские разагитируют французов. Общеизвестно, как легко разлагается не занятая ничем воинская часть даже в нормальных условиях. Здесь же обстановка на родине и солдатские комитеты внутри бригад подкладывали дров в огонь. В частях митинговали. По расположению бродили пьяные, дошло до того, что рыцарей Бахуса задерживал лично комбриг-3 Марушевский. Расположение посещали агитаторы из числа русских политэмигрантов — им никто не препятствовал, по распоряжению, что характерно, Временного правительства.
Лохвицкий оказался в подвешенном состоянии: бюрократы упражнялись в эпистолярном жанре, для самого же командира дивизии ситуация была неслыханной, и как сохранить дисциплину в частях, он не представлял. 1-й бригадой фактически управляли солдатские комитеты во главе с ефрейтором Яном Балтайсом из Курляндии — большевиком, участником событий ещё 1905 года.
Занкевич со своей стороны решил, что может разрубить Гордиев узел одним ударом. Его план состоял в том, чтобы потребовать однозначного повиновения приказам Временного правительства, возобновить боевую подготовку и в перспективе — вернуть бригады на фронт. Проблема в том, что раскол зашёл уже слишком далеко. Одна сторона видела в другой мясников, готовых бросить людей на убой, другая видела в первой просто мятежников. Занкевич нажимал и 1 августа потребовал сдать оружие и покинуть лагерь. Сдалось только около тысячи человек из девяти. Занкевич начал переносить сроки, а исподволь формировал отряд лоялистов для разоружения не желающих подчиняться. С другой стороны, его подстёгивало Временное правительство, требовавшее скорейшего восстановления управления, не считаясь со средствами. В лагерь Ла-Куртин уменьшилась, а затем вовсе прекратилась доставка продовольствия. Вблизи от лагеря сосредоточился французский отряд в 6 тысяч штыков. Занкевич описал положение дел без экивоков: дальнейшее неповиновение будет подавлено силой оружия. Однако солдаты, оставшиеся в Ла-Куртин, были настроены однозначно: возвращение в Россию, никакого фронта во Франции, никаких уступок. Мятежники пытались агитировать лояльные части, причём некоторые их послания не лишены были даже поэтичности:
«Твои родители скажут: мы твои родители, отец и мать, братья и сёстры боремся за свободу, а ты проклятый каин убивал своего брата и давал помочь проклятым буржуазам душить нас. Ты не сын нам, на которого возлагали с твоего отъезда все надежды, и ты оказался убийца братьев и отца и матери. Так вот, друзья не дадут тебе хлеба и гроб…». Или: «Так дайте же раненых Занкевичу, пусть он пьёт из ран больных, если для него мало вина!»
Эти воззвания не подействовали. 15 сентября началась военная операция против солдат, оставшихся в лагере Ла-Куртин. Занкевич комплектовал из русских солдат пять батальонов примерно по 500 человек с артиллерией. Французы стояли в тылу. Штурм старались организовать аккуратно: артиллерийский огонь допускался только по некоторым секторам лагеря.
После первых выстрелов присутствующий Гумилёв снял фуражку и сказал: «Господи, спаси Россию и наших русских дураков». По лагерю открыли огонь сначала пулемёты, затем артиллерия.
Военно-полицейская операция в Ла-Куртин обычно описывается в самых апокалиптических выражениях. С нравственной точки зрения все было именно так: русские при участии французов стреляли в других русских. Однако реальный итог столкновения заставляет несколько пересмотреть представления о характере боя. Автор наиболее полной советской версии события, Дмитрий Лисовенко, утверждает, что ночная стрельба «почти не причинила куртинцам вреда». Между тем, лагерь Ла-Куртин — это не бетонные бункеры, и многочасовой обстрел деревянных бараков, который «почти не причинил вреда» означает только одно: никто и не был настроен бить на поражение. К тому же, после начала обстрела куртинцы начали довольно массово сдаваться. Обстрел и штурм длились пятеро суток. Однако число жертв откровенно не соответствует настоящему сражению, как его описывают в литературе. Убит один лоялист (при штурме захваченного офицерского собрания застрелен из револьвера неким подпрапорщиком) и восемь мятежников, ранены пять лоялистов и 44 мятежника, случайно убит французский солдат, ещё один ранен, более 8500 человек разоружены, 81 мятежник предан военному трибуналу. Это официальные русские данные, официальные французские отличаются от них лишь незначительно (11 убитых, 49 раненых). Попытки «увеличить» число жертв, как это делает тот же Лисовенко, доводя количество погибших до полутора тысяч, имеют очевидную уязвимость: такое количество убитых несомненно было бы хотя бы где-то захоронено, и по крайней мере, такое множество убиенных было бы известно по именам. Надо отметить, что существуют и детальные подсчеты, показывающие убыль в период противостояния 700-1000 человек, но не в результате штурма, а в принципе людей, вычеркнутых из списков бригад, что может с тем же успехом говорить об уровне дезертирства в дивизии. Представить же сокрытие огромных потерь довольно трудно, причем неясно, для чего бы это делалось. Если Занкевич ещё имел к тому мотивы, то французам масштаб жертв был вообще безразличен, а их подсчёты согласуются с русскими.
В целом же страшная тайна разгрома восстания в Ла-Куртин в итоге так и состоит в том, что страшной тайны нет: первоначальные сводки Занкевича и французов суть наиболее близкие к реальности данные. При всей реальной трагичности ситуации, при всех отвратительных чувствах, испытанных по этому поводу и победителями, и побеждёнными, вряд ли можно приписать подобный результат только действенности молитв Гумилёва. В реальности всё проще: в несчастные дни сентября 1917 года никто не хотел умирать, и никто не хотел убивать.
Однако далее началась проза жизни. До тысячи человек отправились в лагеря и тюрьмы (впрочем, подавляющее большинство получило свободу уже вскоре, после революции в Петрограде). Никто, что характерно, не был расстрелян, даже Балтайс. Из остальных сформировали маршевые роты.
Это был не конец эпопеи русских частей во Франции. Однако предварительно придётся обратиться к совершенно иным краям, где русские бригады также лили кровь. События, о которых пойдёт речь, малоизвестны даже в сравнении с самой историей Русского экспедиционного корпуса, а между тем и о них необходимо сказать пару слов.
