Обидели, значит, нашего Ивана… Части 1 и 2
Обидели, значит, нашего Ивана… Части 1 и 2
Начало небольшого цикла статей историка-медиевиста Виталия Пенского ака thor-2006.
Историк Булат Рахимзянов опубликовал (или обнародовал — как правильно будет в этом случае? Не знаю, так что пускай будут оба варианта) довольно-таки большой материал про Ивана нашего Васильевича, который Грозный и который IV:
Иван Грозный: оболганный царь или деспот, заложивший предпосылки для Смуты?
Читайте, анализируйте, высказывайте свое мнение. Что же до моего мнения — если честно, то я, мягко говоря, несколько удивлен и совсем не в восторге.
Почему? Попробую дать развернутый ответ завтра (если сил хватит и времени) — причин для удивления и неудовольствия вагон и маленькая тележка с присыпочкой, тут кратенькими заметками так просто не отделаешься…
* * *
Мои исследовательские симпатии к временам Ивана Грозного и его персоне, думаю, ни для кого из тех, кто регулярно на протяжении последних десяти лет заходит в мою уютненькую, не секрет, поэтому я никак не мог пройти мимо материала, подготовленного ув. Булатом Рахимзяновым о Иване Грозном. Вчера утром (реально, конечно, позавчера вечером) я некоторым образом анонсировал свой ответ на это выступление и решил не откладывать в долгий ящик это дело и потратить пару часов утреннего времени на своего рода рецензию-разбор этого выступления.
Начнем с хорошего. Мастерство, как и профессионализм — они либо есть, либо их нет, и настоящего историка легко можно узнать по перьям по тому, как он относится к источникам. Булат совершенно верно начал свое повествование с краткой характеристики источников. И я в общем и в целом согласен с тем, что он пишет. В самом деле, разве можно не согласиться с тем, что жившие в России русские люди лучше знали собственные реалии, нюансы жизни, скрытые от иностранцев, обычаи и традиции и что, в таком случае, в этом плане эти источники более репрезентативны, более «представительны». Точно так же нельзя не согласиться и с тем, что хотя «интуристы» и хуже знакомы с внутренней жизнью посещаемого ими государства, они могут быть предвзято настроены по отношению к нему, но, вместе с тем, они могут подмечать нюансы, для россиянина уже примелькавшиеся, то, что считалось понятным и доступным всем (и потому не нуждавшимся в отдельных описаниях), менее подвержены внутрироссийской «цензуре» (хотя могут иметь свою собственную), могут красочно описывать детали событий, считавшихся внутри страны обыденными и потому не заслуживавшими внимания.
Здесь все верно, и с этим можно и должно согласиться. Правда, я бы выделил пару нюансов, касающихся источников. Относительно русских — летописи, конечно, достаточно информативный источник, в особенности те, что непосредственно касаются эпохи Ивана Грозного (пресловутый «Лицевой свод» и примыкающие к нему летописи в той их части, что повествуют о 40-х — 60-х гг. XVI в.), тем более что они не совсем уж и летописи в традиционном понимании этого термина — тут скорее нужно вести речь о своего рода «эмбрионе» официальной истории, отражающей официальный взгляд на события (причем в таком позитивистском духе). Вместе с тем нельзя забывать и и о том, что летопись (любая, а провинциальные и неофициальные в особенности) носят ярко выраженный субъективный характер — «здесь пишем, тут не пишем, а здесь рыбу заворачиваем» и «пишем, что видим, а чего не видим — пишем вдвойне». И это большая проблема — отделить мух от котлет сухую более или менее объективную информацию от субъективной оценки списчика/справщика летописного текста.
Опусов «интуристов» это касается в еще больше степени. В пассаже Булата относительно их сочинений я бы в особенности выделил вот эти места:
1) «интуристы» не только хуже знакомы с внутренней жизнью посещаемого ими государства, но также они могут быть предвзято настроены по отношению к нему. Вот тут самое время вспомнить фразу В. М. Тюленева, который писал о том, что впору преодолеть традиционный функциональный подход современных историков к произведениям исторической прозы, перестать видеть в них исключительно поставщиков информации и оценивать античного или средневекового историка только по его «честности», «непредвзятости», «аккуратности в отборе информации», ибо каждый писатель, бравшийся за перо историка, обладал некоторой суммой взглядов на прошлое и настоящее, философией истории, исходя из которой, он и организовывал исторический материал, привлекал те или иные источники. «Замалчивание» какой-то информации, событийная путаница, «сгущение красок» оказываются в этой связи не столько проявлением «непрофессионализма» историка, сколько суммой его методов, с помощью которых он конструировал собственный исторический мир. И здесь бы в особенности я выделил бы слова о конструировании собственного мира на основе некоей «матрицы», которая уже заложена в сознание нашего «интуриста» изначально. Да, у меня есть «пунктик» относительно Сигизмунда нашего Герберштейна, не отрицаю, и я считал, считаю и буду считать, что он искусный мастер создания альтернативной реальности, в которой правда смешана с полуправдой и откровенной, не побоимся этого слова, «заказухой» и брехней, что отличить их друг от друга и развести на разные места чрезвычайно сложно. Но так сложилось, что именно Герберштейн задал тон всей последующей раннемодерной Rossica и именно его образ России как варварского и, гм, тоталитарного государства, в котором раб сидит на рабе и рабом погоняет, а чтобы раб и прочие погонялы-рабы об этом не забывали, им дан калач, напоминающий ярмо.
В общем, с «интуристами» все плохо, а порой очень плохо и того хуже (ага, сразу приходит на ум Гваньини и падре Одерборн как образцы объективности и тщательности). Ситуацию могли бы спасти русские документы — как официальные, так и частного происхождения, но вот с ними беда. К сожалению, сохранность архивов XVI в., мягко говоря, очень далека от, нет, не то чтобы идеальной, но просто хорошей. И вот, исходя из всего этого, можно представить, с какими проблемами сталкиваются историки, когда обращаются к эпохе Ивана Грозного и пытаются ответить на вопросы, которые возникают при ее изучении. Но есть еще одна беда, о которой писал еще Василь Осипыч Ключевский. А он писал сто лет назад, что (процитирую сам себя) «нашу русскую историческую литературу нельзя обвинить в недостатке трудолюбия – она многое обработала». Однако, воздав должное трудолюбию отечественных историков, далее он продолжал: «Я не взведу на нее напраслины, если скажу, что она сама не знает, что делать с обработанным ею материалом; она даже не знает, хорошо ли его обработала». И перечисляя наиболее значимые на тот момент, по его мнению, недостатки отечественной исторической науки, он указывал, к примеру, на «слабость ответственности» со стороны исследователей. Она проявлялась в том, что русские историки «не задаются достаточно серьезными вопросами, не чувствуют себя достаточно обязанными глубоко разрабатывать ее, вообще наклонны успокаиваться на первых результатах, схватывая наиболее доступное, лежащее наверху явлений».
И снова — в этой фразе я выделю последние ее слова, а именно те, в которых говорится о том, что русские историки (не все, конечно, но многие) наклонны успокаиваться на первых результатах, схватывая наиболее доступное, лежащее наверху явлений. Добавим к этому господствующий в нашей историографии с сер. XIX в. (если не раньше, еще со времен «последнего летописца», «придворного историографа»-сочинителя сентиментального исторического романа под названием «История государства Российского») «дискурс», который я называю «либеральным», который задает определенный угол зрения, под которым трактуются показания источников (покойный А.Я. Гуревич писал об этом, что источники сообщают историку только те сведения, о которых он эти источники вопрошает, и при этом результате источник трактуется через призму господствующей на данный момент парадигмы и выдает тот результат, которого от него и ожидает «запрограммированный» изначально (еще со студенческой скамьи) исследователь). И в итоге получается, по словам Е.С. Корчминой, что щения … предшествовали накоплению эмпирического материала. Между тем сформулированные тогда концепции порой продолжают восприниматься не как первое приближение к истине, а как нечто доказанное. В результате изучение … темы в последние десятилетия фактически остановилось, хотя в существующих работах по сути лишь поставлен круг тех вопросов, на которые ученым еще предстоит дать ответ…»
Вот такое вот вышло длинное вступление к собственно отзыву-рецензии-иеремиаде. Но я считаю своим долгом пояснить свою позицию, прежде чем критиковать. Ну а теперь можно начать и собственно разбор (видимо, придется его поделить на пару частей, иначе вся «простынка» будет просто неподъемной (как там у графа Чиано, который был министром внешних сношений у дуче: Мы составили список, который убил бы быка, если бы он мог читать! ).
Итак приступим. Булат составляет сперва список вопросов, точнее, один вопрос, но вопрос как будто бы чрезвычайно важный (длинный такой вопрос, но я все же приведу цитату полностью — это важно): для чего вообще нужно государство и представляющие его правители? Для реализации великих свершений типа захвата всей Волги и выхода в Сибирь, прорубания окна в Европу, победы в Великой войне (которую сами же и накликали на себя), запуска человека в космос (стоившее чудовищного напряжения человеческих и материальных ресурсов и плохо окупающегося в дальнейшем), доказывания всему миру того, что наш «другой культурно-нравственный код» лучше остальных кодов (о чем носители «иных» кодов просто не догадываются), или все же для того, чтобы население вверенной правителю страны жило счастливо? Иначе говоря, государство для людей или люди для государства?
Вроде бы все логично, все правильно и т.п., и т.д., но вот незадача — мне представляется, что это чистой воды презентизм в духе приснопамятного Каждый век пытается сформулировать свою концепцию прошлого. Каждый век заново пишет историю прошлого, соотнося ее с главной темой своего времени. Впрочем, как по мне, дело даже не только и не столько в этом, сколько в другом. Скажем так — современное государство и раннемодерное государство (а Россия эпохи Ивана Грозного может быть отнесена именно к таким государствам), равно как и соответствующие им (или наоборот — в данном случае не суть важно) общества-социумы, суть две большие разницы, далеко не одно и то же. То, что нам представляется очевидным и само собой разумеющимся, для той эпохи таковым вовсе не является, и наоборот, и уж совершенно точно к этой эпохе не относятся права человека и вот это вот все, с ними связанное. Сама по себе постановка вопроса — что важнее, государство или человек, применительно к той эпохе не имеет смысла. Подчеркну — вообще не имеет смысла. Это из другой оперы и из другой трагедии. А что имеет смысл, спросите вы, уважаемый читатель? А вот что (и Булат об этом и пишет): чтобы население вверенной правителю страны жило счастливо .
Экзистенциальный вопрос — что значит «жить счастливо», В чем правда счастье, брат? Применительно к той эпохе, конечно — не так ли? Причем не в духе пресловутого «либерального дискурса», а вот каким его представляли себе люди того времени? Русские люди? А вот с этим-то как раз и есть большая проблема. Увы, не припомню я фундаментального исследования в нашей историографии на эту тему — одна из самых значимых работ по близкой тематике, Категории русской средневековой культуры А.Л. Юрганова, этого вопроса не касается. Кое-что может подсказать М.М. Кром и его статья «Дело государево и земское»: понятие общего блага в политическом дискурсе России XVI в..
Осмелюсь предположить, в силу своих познаний в этой сфере, что такое «счастье» применительно к той эпохе, что первостепенным показателем оного будет соблюдение установившегося порядка вещей, «старины», «пошлины», когда всякий «чин» занят своим делом надлежащим образом и исполняет свой долг перед Богом — освященный чин молитвой ходатайствует перед Господом о сниспослании на землю Русскую мира и в человецех благоволения, служилый чин с саблей или пером в руке воинствует в поле против недругов государевых и земских или управляет «дело государево» в приказной или земской избе, торговый чин торгует, а крестьянский — пашет. И над всем этим стоит государь, царь-батюшка, который должен был соответствовать распространенным в обществе взглядам на образ идеального христианского, православного государя. Процитирую здесь мысль, высказанную Н. Коллманн (на мой взгляд, одна из лучших западных русистов на данный момент): Русские государи утверждали традиционную христианскую картину единства государства и церкви. Благочестие царя было ее краеугольным камнем; его обязанностью было защищать подданных от врагов на войне и оказывать им благодеяния. Он должен был покровительствовать церкви, кормить бедных и быть внимательным к тяготам своего народа; от него ожидали, что он будет восстанавливать справедливость и подавать всем пример нравственной жизни. К этому списку я бы добавил еще и ожидание ширнармасс, что государь будет свято блюсти «старину» и «пошлину».
На этих ожиданиях/требованиях покоилась легитимность его власти и согласие его подданных подчиняться царю и выполнять его требования, их выполнение гарантировало «на земле мир и в человецех благоволение», а значит, и пресловутое «счастье» как некое «общее благо». И исходя из этих соображений, рассмотрим, как характеризует деятельность Ивана Булат, к каким выводам он приходит и с чем я не согласен…
To be continued!
P.S. Ссылочка на мою статью с размышлениями относительно личности Ивана и о том, какая это была эпоха: Святой или “Erbfeind Gantzer Christenheit”? Иван Грозный и его эпоха: образ и реальность. Хоть она и была подготовлена давно, я и сегодня не откажусь, пожалуй, ни от одного написанного в ней слова…
источники:
