Kaiserreich: Мир победившего империализма. Часть 19. Сфера немецкого влияния. Глава1. Бельгия
По результатам Вельткрига Германия приобрела обширную зону влияния, тем самым окончательно выйдя в мировые лидеры. Самые большие приобретения были, конечно же, в Восточной Европе, а также в Африке и Азии за счёт новых колоний.
Содержание:
Бельгия после Вельткрига
По сравнению с этим новые владения и подчинённые территории на западных рубежах Кайзеррейха казались ничтожными. Но они были – и довольно ценными. Таковой маленькой, но ценной территорией была Бельгия – небольшая страна, которая, тем не менее, имела развитую промышленность, заслужив благодаря ней репутацию «мастерской Европы», и владела в Африке одной из самых богатых ресурсами на этом материке территорией.
Бельгия была оккупирована в ходе боёв между армией королевства и силами Германской империи, пусть и не столь значительных, как франко-германское противостояние. Война стала для Бельгии неожиданностью, поскольку бельгийцы были уверены, что немцы не нарушат нейтралитет королевства, гарантированный договором 1839 г., который подписали Великобритания, Франция, Австрия, Пруссия и Россия. Однако немецкий план Шлиффена и Мольтке предусматривал быстрый удар и проход через Бельгию, что должно было помочь избежать затяжных сражений у крепостей вдоль франко-немецкой границы.
Во время Вельткрига ближайшая к фронту оккупированная территория (т.н. Etappe) напрямую управлялась военными властями, при этом германское командование контролировало там абсолютно всё. Остальная часть Бельгии управлялась немецким генерал-губернатором. Сначала это был генерал барон Мориц фон Биссинг, потом генерал барон Людвиг Александр фон Фалькенхаузен.
Барон Людвиг Александр фон Фалькенхаузен
Основная масса бельгийских чиновников осталась на своих местах, равно как и члены местного самоуправления. Немцы прежде всего заботились о поддержании фискальной системы, потому даже увеличили бюрократический аппарат.
Всего с 1914 г. по март 1917 г. из страны удалось выжать 2,2 млрд. бельгийских франков контрибуции, и лишь всё увеличивающееся сопротивление бельгийцев, грозившее вылиться в беспорядки в тылу войск, вынудило Берлин остановиться. Объектом пристального внимания также были все источники сырья для военной промышленности, которые только можно было найти в стране — от металла из шахт до медных ручек дверей. Можно сказать, что стиль и методы управления страной более всего напоминали жёсткую колониальную эксплуатацию, до того успешно опробованную самими бельгийцами в Африке.
Столкнувшись с необходимостью наладить эффективное управление оккупированными территориями, немцы прибегли к старой доброй формуле – разделяй и властвуй! Определённые предпосылки для такой политики в Бельгии имелись – и, конечно же, речь идёт о двух народах, составивших основу населения Бельгии. Это были фламандцы и валлоны.
Чтобы разделить бельгийское общество и получить лояльные себе группы, немцы попытались проводить политику этнического разделения. В какой-то момент вся Бельгия была поделена на две зоны — Валлонию и Фландрию — с разными столицами и аппаратом управления. Оккупировав Бельгию, немцы попытались сделать своими союзниками фламандцев. Фламандские националисты (движение Raad van Vlaanderen) виделись как наиболее близкая немцам политическая группа. И, в общем-то, определённые предпосылки для выбора фламандцев в качестве союзника Германии были.
У фламандского национализма длинная история, почти такая же, как у истории Бельгии. Фламандский национализм, как полагают его адепты, в первую очередь выражает волю фламандцев жить в их собственной стране. Он последовательно вызревал с момента отделения Бельгии от Нидерландов в 1830 г., сложился вследствие тех ущемлений, которые претерпели фламандцы в дальнейшем от бельгийского государства, и первоначально представлял собой движение не желавшей культурной ассимиляции фламандской интеллигенции, поддерживаемой другими категориями населения.
Вельткриг трансформировал фламандский национализм из чисто культурного движения (с целью сохранения нидерландского языка, культуры и наследия) в мирное политическое движение, борющееся за широкую автономию для Фландрии. Широкое социальное движение, объединявшее фламандофонов, формировалась из различных социальных групп, профессиональных и религиозных общностей, и получило условное название «фламандское национальное движение».
Лингвистическая ситуация в Бельгии
Когда в 1830 г. возникла Бельгия, большинство её населения говорило на многочисленных фламандских диалектах, используемых в стране. Вследствие экспансии французского языка, принятого монархией и элитой, возник языковой конфликт. Лингвистическое противостояние стало особенно заметным в бельгийской политике с момента начала Вельткрига. Отношения между фламандской и франкоговорящей общинами периодически были напряженными, но языковые споры никогда не принимали насильственной формы.
В 1794 г. Франция аннексировала Южные Нидерланды (то есть Бельгию). Языковая граница, часть прежней границы между зонами распространения германских и романских языков, пролегла через бельгийскую территорию. В северной части страны люди говорили на некотором числе местных (фламандских) диалектов нидерландского языка; на юге, в Валлонии, утвердились диалекты французского языка. За рамками этого территориального деления также проходила своя лингвистическая граница.
На севере страны высший слой общества (составлявший в 1846 г. 3% от населения, за исключением столицы Брюсселя) был франкоязычным. Здесь начиная с эпохи Средних веков аристократия и епископат говорили на французском, который постепенно стал языком «цивилизованного общения». Однако до начала эпохи Нового времени французский язык имел весьма ограниченное влияние на государственные институты, которые преимущественно использовали национальный язык.
Исключением в этом отношении являлся Брюссель. Расположенный в самом сердце нидерландоговорящего Севера, он стал столицей Южных Нидерландов с ХIV в., когда герцоги Бургундии ввели французский как официальный при своем дворе в Брюсселе. Это обстоятельство привлекло франкоговорящую элиту в столицу. Но первоначально франкофоны оставались в Брюсселе меньшинством, составляя 5–10% от совокупного населения в 1760 г., 15% в 1780 г. и 25% — в 1821 г. При этом французский стал официальным языком политики в Южных Нидерландах, а в период нахождения их под властью Франции (1795–1814) он сделался официальным языком государства.
Между 1815 и 1830 гг., после поражения Наполеона при Ватерлоо, «Бельгия» и Голландия совместно образовывали Соединенное Королевство Нидерландов. Король Вильгельм I выбрал нидерландский в качестве государственного языка и способствовал его внедрению в школу, администрацию и судопроизводство в нидерландоговорящих провинциях страны. В целом франкоговорящие аристократическая элита и буржуазный правящий класс испытывали сильный дискомфорт от языковой политики Вильгельма I.
Итогом недовольства высших слоев стала революция 1830 г., и в итоге возникшее новое унитарное государство было построено на принципе свободы. В эту эпоху Бельгия приняла одну из наиболее либеральных конституций, гарантировавшую гражданам свободу выбора языка общения, прессы, религии и ассоциаций. Хотя жители Фландрии составляли 56% населения, среди которых 95% использовали исключительно фламандские диалекты, французский стал единственным языком государства в соответствии с декретом от 16 ноября 1830 г. временного правительства Бельгии.
Лингвистическая эволюция совпала с экономическим закатом Фландрии. Десятки тысяч фламандцев мигрировали в Валлонию (которая активно индустриализировалась), преимущественно находя себе работу среди мелких торговцев. По этой причине фламандские диалекты стали прочно ассоциироваться с бедностью и отсталостью. Неравномерное экономическое развитие в ХIХ в. повлекло за собой значительные политические последствия. Во Фландрии Церковь и католические партии имели прочную опору в обществе. По другую сторону лингвистической границы либеральные и (с конца XIX в.) социалистические партии приобретали все более массовую поддержку.
Фламандское национальное движение
Между тем в недрах общества начало складываться фламандское национальное движение. Начиная с 1835 г. фламандские объединения, члены которых впоследствии будут названы фламандоговорящими (flamingants), были основаны во многих городах Фландрии. Их членами в основном являлись литераторы и ученые, которые желали развивать свой родной язык, фламандскую литературу, обычаи и историю. Их движение одновременно содержало в себе мощный заряд бельгийского национализма: они поддерживали независимость Бельгии и верили в идеалы бельгийской революции (до конца ХIХ в.). Влиятельным проводником идей фламандского движения выступала католическая церковь. Общественные организации католиков возглавлялись священниками, привлекавшими во фламандское движение новых сторонников в католических школах и колледжах. На первое место выдвинулся лозунг «Во Фландрии — фламандский».
Вслед за «этнолингвистической» закономерно наступила и политическая фаза в развитии фламандского национального движения, которая включила в себя создание политических партий с последующей политизацией «языкового вопроса», ибо наиболее очевидным средством добиться проведения необходимых реформ было создание фламандских политических партий. Но все попытки сделать это оказывались безуспешными. В то же время в рамках мажоритарной системы небольшие группы голосующих, и в том числе политически активные фламандцы, могли благодаря своим голосам решать исход общенациональных выборов.
Благодаря этому электоральному влиянию первый языковой закон, касающийся уголовной юстиции, был принят в 1873 г. С этого момента фламандцы не могли быть объектами судопроизводства, ведущегося на французском языке, хотя данный закон никогда не применялся в Брюсселе. Судебные процессы для них отныне должны были вестись только на нидерландском.
Под влиянием успеха этих начинаний второй языковой закон был принят в 1878 г., побуждая общественных служащих во Фландрии использовать нидерландский язык в ограниченном числе случаев. Хотя некоторые из «фламандоговорящих» полагали, что применение закона не зайдет слишком далеко, он побудил администрации малых городов постепенно перейти к официальному использованию нидерландского, но центральные государственные службы по-прежнему использовали исключительно французский.
В конце XIX в. фламандское национальное движение приобрело более ярко выраженный политический характер. После 1893 г. правительство было вынуждено принять нидерландский как публичный язык, используемый в некоторых ситуациях. В эти годы, когда было введено всеобщее равное голосование для мужчин (каждый мужчина обладал определенным числом голосов, если имел определенный доход или семейный статус), число избирателей увеличилось в десятки раз, и в парламент Бельгии попало определенное число лиц, не говорящих по-французски, и, чтобы последние могли полноценно участвовать в парламентской деятельности, нидерландскому языку в 1898 г. был придан официальный статус. Как следствие, нидерландский язык стал все шире использоваться в публичной сфере. Это не обеспечило фламандскому движению массовой поддержки, поскольку ему не хватало социальной эмансипаторской программы.
Несмотря на то, что принятие языкового законодательства стимулировало распространение нидерландского языка после 1893 г., фламандское национальное движение никогда не проводило кампаний за всеобщее избирательное право. Начиная с 1883 г. оно сосредоточилось на введении среднего образования на нидерландском языке для представителей мелкой буржуазии.
На исходе XIX в. они обратили свое внимание на университеты и состояние фламандского промышленного класса. Реализация этих начинаний заметно способствовала экономическому развитию Фландрии. В течение двух десятилетий перед Вельткригом во Фландрии были открыты угольные месторождения, а гавань Антверпена была существенно расширена. В то же самое время «третий сектор» в регионе активно возрастал благодаря модернизации и бюрократизации государства. Возрастающее число фламандских публичных служащих и чиновников всё более активно сопротивлялись языковой дискриминации и поддерживали инициативы фламандского движения.
Накануне Вельткрига антибельгийские настроения всё чаще проявлялись во фламандском национальном движении. Главной причиной этого являлись возрастающие фрустрация и раздражение, вызванные недостаточно быстрым изменением лингвистического законодательства в интересах фламандского большинства населения страны. Так, несмотря на начало процесса «нидерландизации» ещё в 1883 г., нидерландский стал языком начального католического образования только в 1910 г.
Вельткриг лишь обострил подобные настроения, углубив раскол в бельгийском обществе. Само же фламандское национальное движение, сменившее культурные лозунги на лозунг борьбы за автономию Фландрии, стало «матрицей» для формирования национальнорегиональных партий, которые по мере расширения своей активности изменили политическое «лицо» и государственно-политическое устройство Бельгии.
В результате сложных коллизий и внутренних противоречий фламандское движение в ходе Вельткрига раскололось на два враждующих лагеря. Один из них был представлен группой молодых интеллектуалов («активистов»), пытавшейся во имя независимости Фландрии разыграть германскую карту. В конце концов шанс для этого представился.
В 1914 – 1918 гг. Бельгия оказалась оккупированной территорией. В рамках проводимой германскими властями политики фламандцы получили предпочтительное обхождение в сравнении с валлонами, что выразилось, в частности, в создании фламандского университета в Генте. Целью Германии в этом случае было использование «активистов», то есть малых групп фламандских коллаборантов, с целью разрушения Бельгии изнутри.
Немецкие оккупанты не препятствовали фламандизации университета в Генте, но в целом Германия не стремилась превратить Фландрию в отдельное государство, никак не связанное с Валлонией. И хотя в 1917 г. оккупационной администрацией создаётся Фламандский совет (подготовка к формированию правительства), а Бельгия разделяется Германией по языковому принципу на две административные территории, заветная мечта о независимом Фламандском государстве не была реализована в полной мере – планируемое государственное устройство имело свои нюансы, но на разделение Бельгии на два отдельных, не связанных друг с другом государства немцы не пошли. В то же время большинство фламандцев оставалось патриотами и исходило из убеждения в том, что решение всех острых проблем, включая языковой вопрос, возможно лишь по окончании войны и после восстановления у власти законного правительства Бельгии.
В таком состоянии Бельгия и подошла к послевоенной Потсдамской конференции, на которой вокруг неё развернулись вполне себе страсти-мордасти. Связано это было с итогами войны и стилем ведения дел у германского руководства того времени.
В связи с тем, что Франция с треском проиграла Битву на Марне, потеряв Париж, рухнула в пучину Всеобщей забастовки и свалилась в состояние гражданской войны буквально на начальном этапе Потсдамской конференции, аппетиты немцев резко возросли. Кроме того, военное руководство немцев в то время само было склонно к аннексионистской дипломатии, так что при обсуждении бельгийского вопроса неизбежно был поднят вопрос об аннексии части бельгийских территорий. Но, как показывает практика, лучше желаемое нахрапом не брать. И перед тем, как приступить к Бельгии, немцы начали с «предварительных ласок» – в первую очередь взявшись за вопрос о Люксембурге, о котором тоже стоит упомянуть.
Люксембуржский вопрос
Великое герцогство Люксембург выглядело анахронизмом. Получив свои нынешние границы в результате решений Венского конгресса 1815 г. и бельгийской революции 1830 г., это государство с населением примерно 260 тыс. человек на 1910 г. было объявлено нейтральным, а неприкосновенность его рубежей гарантировалась великими державами. Имея ничтожную армию и целиком завися от политики соседних государств, Люксембург, тем не менее, имел большое стратегическое значение. Именно через него пролегали все пути из Рейнской провинции к фронту Монмеди — Верден, во фланг и тыл французам, действующим против крепостей Мец и Диденгофен. Одновременно эти пути выводили французов непосредственно к переправам на Рейне на участке Кобленц — Кёльн. Поэтому судьба Люксембурга в августовском наступлении немцев была решена. Герцогство лежало прямо на пути германской армии, потому его нейтралитет был проигнорирован, а канцлер Германской империи Бетман-Гольвег прямо заявил, что его правительство пошло на нарушение договоров, поскольку это было необходимо для предотвращения французского нападения.
Впрочем, и в самом герцогстве среди политиков существовали разногласия по поводу внешнеполитических приоритетов — кого выбрать, Францию или Германию? Великая герцогиня Мария-Аделаида, которой на начало войны было всего 20 лет, испытывала симпатии к Германии. В свою очередь, премьер-министр Поль Эйшен, возглавлявший кабинет более четверти века, строго придерживался нейтралитета, но в 1915 г. он скончался.
После его смерти Мария-Аделаида несколько раз меняла глав правительства, поскольку её германофилия не находила у них поддержки. Некая двусмысленность сложившейся ситуации заключалась в том, что официально Люксембург вовсе не находился в состоянии войны с Германией. Последняя заявляла, что вынуждена была нарушить нейтралитет по необходимости и вовсе не рассматривает герцогство в качестве врага. Конечно, де-факто страна была оккупирована и потеряла свою самостоятельность — как во внешних, так и во внутренних делах.
Великая герцогиня Люксембургская Мария-Аделаида
Германское правительство предполагало, что по окончании победоносной для Германии войны Люксембург просто войдёт в состав империи в качестве новой провинции. Впрочем, Антанта тоже подумывала о поглощении герцогства соседним государством, а именно Бельгией, чьё правительство в изгнании безуспешно добивалось этого все годы конфликта. Хорошим доводом для планов обеих сторон была прогерманская ориентация люксембургского монарха. В конечном итоге победила Германия – и её проект.
На Потсдамской конференции вопрос о включении Люксембурга в состав Германии был решён достаточно быстро и легко – остальные державы этому не сопротивлялись, а сам Люксембург просто оформил юридически свою неизбежную судьбу. Да, во время Вельткрига Люксембург фактически стал провинцией Германии. Его промышленные предприятия (прежде всего металлургические и металлообрабатывающие) работали на Кайзеррейх, изготавливая снаряды, патроны и орудия. Фермеры частично продавали свою продукцию армии, частично были вынуждены отдавать её в ходе многочисленных реквизиций. Железные дороги интенсивно использовались для перевозок военных грузов. Теперь, когда никаких препятствий со стороны внешних сил не было, прогермански настроенная герцогиня Мария-Аделаида, воспользовавшись поддержкой могущественного патрона, сумела окончательно преодолеть сопротивление оппозиции. Таким образом, Великое герцогство Люксембург вошло в состав Германской империи в качестве автономного государственного образования, подобного имевшим такой же титул Бадену, Гессену, Ольденбургу и др.
Решение Бельгийского вопроса
После относительно быстрого решения вопроса о Люксембурге, на Потсдамской конференции перешли к теме Бельгии – и вокруг неё было сломано немало копий. Как ни крути, Бельгия была втянута в Вельткриг против собственного желания – немцы, не дождавшись разрешения от бельгийцев на проход войск, попросту в одностороннем порядке нарушили её авторитет, что закономерно было воспринято Антантой как откровенное свинство. Поэтому линия Британии и Франции, а также примкнувшего к ним Вудро Вильсона заключалась в стремлении обеспечить «нерушимый нейтралитет» Бельгии.
Впрочем, за фасадом этого «нерушимого нейтралитета» скрывалось стремление сделать Бельгию «негласным союзником» Антанты. Каковы были планы Антанты? Британия и Франция готовы были согласиться на передачу Германии всех бельгийских колоний при условии возвращения на трон короля Альберта I, который по понятным причинам был убеждённым противником Германии. Нейтралитет от такого короля был равносилен союзу с Антантой – ради этого Британия и Франция были готовы пожертвовать колониями Бельгии.
Король Бельгии Альберт I
В ответ Германия и её военное руководство противопоставило этому предложению жёсткую линию, однако германской дипломатии дали понять, что перегибать палку чревато. Британия намекала, что готова в случае чего продолжить войну, и, несмотря на германское господство на континенте, британского флота будет достаточно, чтобы заставить Вильгельма II почувствовать себя в неважном положении Наполеона, а благодаря американской экономической помощи британцы были готовы продержаться сколько угодно долго. Да, британцам в это время приходилось давить восстание в Ирландии, а американцы увязли в Мексике, но и в наполеоновскую эпоху англичане были не в лучшем положении, а комбинация британского флота и американской экономической мощи грозила добавить Антанте запаса прочности даже без Франции – для того, чтобы отсидеться на островах, поддерживать экономический бойкот и наблюдать за тем, как Германия продолжает надрываться в ущерб себе, этого было более чем достаточно.
Даже с самым жёстким и агрессивным людендорфовским подходом Германия, переживавшая тяжёлый послевоенный кризис (сопряжённый с забастовками и восстаниями), параллельно вынужденная тратить огромные средства на поддержку своих сателлитов в критический период Гражданской войны в России, начинала понимать, что на Западе лучше чутка умерить свои аппетиты ради того, чтобы закрепить приобретения на Востоке. Тем не менее, германская дипломатия решилась на то, чтобы гнуть свою линию. Кайзеррейх потребовал все бельгийские колонии. После долгих раздумий и угроз со стороны Британии и США немцы отказались от аннексий европейских территорий Бельгии, но это было отнюдь не великодушие.
В обмен на сохранение европейских территорий Бельгии в неприкосновенности Германия выставила ряд ультимативных требований – обязательно должна была быть введена автономия для Фландрии, гарантированы все введённые при оккупации права для фламандского населения и неприкосновенность фламандской автономии, а также вернувшийся король должен был обязаться не проводить репрессий против тех, кто сотрудничал с немцами во время оккупации. Перечисленные требования были лишь верхушкой айсберга – немцы, понимая, что злых на них бельгийцев не стоит просто так отправлять в «свободное плавание», составили свою программу таким образом, чтобы выполнение Альбертом I и его правительством превращало Бельгию в фактическую марионетку Германии.
Помимо автономии для фламандцев и обязательства не проводить репрессии против коллаборационистов германская дипломатия потребовала от Бельгии сноса крепостей на границе с Германией и заключения с Кайзеррейхом торгового договора, который бы гарантировал полную открытость Бельгии для германских товаров и инвесторов и отсутствие протекционистских мер. Германские дипломаты заявляли, что в условиях полной неприкосновенности европейских границ Бельгии снос крепостей и торговый договор необходимы для обеспечения её подлинного нейтралитета – снос крепостей на германской границе становился бы «жестом доброй воли», а свободный доступ германских товаров и инвесторов на бельгийский рынок (с полным отказом от протекционистских мер) должен был гарантировать, что Бельгия не попадёт под влияние третьих стран (вроде Британии), которые имели бы возможность «купить» Бельгию через своё экономическое влияние, усиливаемое под предлогом защиты этой страны от германской экономической экспансии. Расчёт оказался в целом верным, но стоит отметить, что германская дипломатия ходила по лезвию ножа, и успех этой тактики был обеспечен прежде всего событиями, происходившими во Франции.
А во Франции всё сильнее разгоралось пламя гражданской войны. Даже в дни наивысших успехов своих войск лоялисты отчаянно нуждались в любой поддержке. Столкнувшись с синдикалистской угрозой, французское Временное правительство было готово пойти на сделку с дьяволом, которого французы люто ненавидели последние полвека.
В обмен на германскую помощь (как поставки, так и поддержку со стороны оккупационных гарнизонов) они готовы были проявлять меньше напора в бельгийском вопросе – да и сил у них на это уже не было, в условиях гражданской войны-то. По сути, это во многом решило судьбу Бельгии, ведь пробританский переворот в Париже февраля 1920 г. произошёл уже после того, как «Мир с Честью» был заключён.
Растущее самоустранение скатывающейся в революционный хаос Франции от дипломатических дел оставило отдуваться за Бельгию Великобританию и стоящие за ней США. Однако и поддержка от настроенной изоляционистски Америки была не совсем надёжной. В этих обстоятельствах германская линия на «кастрирование» Бельгии начала потихоньку выигрывать.
Бельгийский король Альберт I вертелся как уж на сковородке, пытаясь нейтрализовать или хотя бы минимизировать будущее германское влияние на свою страну. Особо непримирим он был в вопросе о сносе крепостей на границе с Германией. Однако всё было тщетно. Военное правление Германии того времени, во-первых, было склонно к жёсткой линии, и, во-вторых, на волне неожиданно свалившейся победы в Вельткриге было одержимо самоуверенностью – и потому стремление бельгийского монарха юлить только больше раздражало немцев. При этом Бельгия теряла поддержку со стороны разваливающейся Антанты.
Франция, скатывавшаяся в гражданскую войну, внезапно обнаружила, что в борьбе с красными повстанцами она нуждается в поддержке не только Великобритании, но и Германии. Решив получить максимально возможную помощь не только от союзников, но и от бывшего противника, французское руководство самоустранилось от бельгийского вопроса – тем более что в условиях гражданской войны Франция фактически потеряла вес и влияние великой державы.
Американцы на словах поддерживали Бельгию, но дальше слов дело не шло – Вильсон откровенно мучился со своим изоляционистски настроенным правительством, из-за чего все его усилия были сведены на нет. Наиболее твёрдо и последовательно Бельгию защищала Великобритания, однако даже у этой твёрдости и последовательности был предел – особенно в условиях полным ходом идущего развала Антанты.
Именно критическое ослабление коалиции Антанты как таковой вынудило Британию дать слабину. В надежде добиться отказа Германии от таких требований как снос крепостей, обязательное заключение торгового договора и ряда других кабальных условий, британская делегация сделала опрометчивую уступку, согласившись на включение в состав бельгийского правительства части прогерманских коллаборационистов – британцы рассчитывали, что всё равно в правительстве коллаборационисты будут находиться в меньшинстве.
Это произошло в конце мая – начале июня 1919 г. Бельгийский король Альберт I яростно протестовал, но в середине июня 1919 г. объединение официального бельгийского правительства с частью коллаборационистов состоялось. Видя, что позиции Антанты слабеют, а напора одной только Великобритании недостаточно, Альберт I пошёл на неожиданный шаг. Не желая обрекать себя на неизбежный (в его глазах) статус германской марионетки, бельгийский король решил уйти, громко хлопнув дверью, и 21 июня 1919 г. Альберт I официально объявил о своём отречении от престола.
Следующим в линии наследования был семнадцатилетний сын Альберта I принц Филипп Леопольд (в РИ ставший королём Леопольдом III). Казалось бы, он мог стать приемлемым для немцев вариантом – молодой монарх, которому ещё не исполнилось 18 лет, был неплохим вариантом, который «имел потенциал» стать удобным «свадебным генералом», зависевшим от навязанного ему окружения. Но и Леопольд вскоре также отказался от престола – существуют подозрения, что тут явно не обошлось влияния отца. В результате в линии наследования бельгийских Саксен-Кобург-Готов остался младший сын Альберта I, пятнадцатилетний Шарль Теодор Анри Антуан Мейнрад Бельгийский, но в связи с его несовершеннолетием многие чувствовали, что всё также идёт и к его отречению. И в этих условиях немцы совершили ход конём.
Король Бельгии Альберт I в годы Первой Мировой
Смена правящей династии в Бельгии
За время оккупации в Бельгии сформировалась группа прогерманских активистов (в основном из фламандского движения), а также прослойка коллаборационистов – и 26 июня 1919 г. они (и тут явно не обошлось без подсказки со стороны немцев) выступили с предложением возвести на бельгийский престол представителя династии Гогенцоллернов. Автором этого обращения был фламандский националист, видный деятель движения «Raad van Vlaanderen» Август Бормс. Вскоре был предложен подходящий претендент – третий сын Вильгельма II Адальберт Фердинанд Прусский.
Адальберт Фердинанд Прусский
Официально всё было организовано без сучка и задоринки – среди тех, кто пригласил претендента от Гогенцоллернов, были и официальные представители Бельгии (вот они, последствия объединения официального правительства с коллаборационистами), так что возразить тут британцам было нечем.
Тут стоило поаплодировать дипломатии немцев, которая сумела моментально сориентироваться после отречения Альберта I и уверенно вцепиться в подвернувшуюся возможность, а также по достоинству оценить их взаимодействие с «нужными людьми» в Бельгии, быстро понявшими намёки из Берлина. Также стоило «поаплодировать» и демаршу Альберта I, который своим отречением дал немцам саму возможность возвести на престол Бельгии сына Вильгельма II.
Британцам оставалось только злиться на Альберта I – вместо того, чтобы согласиться на большую часть немецких предложений, и, вернувшись на престол, самим своим наличием превратить Бельгию в кадавра, тот предпочёл уйти с достоинством вместо унижения. 30 июня 1919 г. Альберт I объявил об отказе своего сына Шарля Теодора претендовать на престол, что не оставило Бельгии иного выбора.
Однако, прежде чем официально возвести Адальберта Фердинанда Прусского на бельгийский престол, нужно было окончательно решить вопрос о политическом устройстве государства. Когда кандидатура нового короля была утверждена, в Бельгии марионеточными властями развернулась подготовительная работа к переустройству страны, которое и должно было быть закреплено в момент будущего вступления Адальберта Фердинанда на престол.
Во-первых, окончательно была закрыта тема бельгийских колоний – Конго отошло Германии, также Кайзеррейху были переданы Тяньцзиньские концессии, при этом вопрос был решён не просто на международном уровне, а с «согласия» самой Бельгии.
Во-вторых, после отречения Альберта I куда более уверенным темпом стал развиваться процесс разработки внутреннего устройства будущей Бельгии. В процессе этих разработок была определена сущность Бельгии – и она должна была стать совсем другим государством, и совсем даже не Бельгией. Как уже отмечалось выше, немцы в оккупированной Бельгии взяли на вооружение стратегию «разделяй и властвуй».
Создание соединённого королевства Фландрии и Валлонии
С одной стороны, немцы не стали делить Фландрию и Валлонию на два отдельных государства, но, с другой стороны, в рамках одного королевства развели фламандцев и валлонов максимально далеко друг от друга. На выходе получилось нечто аналогичное Австро-Венгрии – двуединая федеративная монархия, с двумя столицами (Гент во Фландрии и Льеж в Валлонии), двумя развитыми аппаратами местного самоуправления (и местными парламентами), двумя системами налогообложения, своими бюджетами и полицией, но с едиными правительством, армией, дипломатическим корпусом и монархом.
Флаг королевства Фландрии и Валлонии
27 ноября 1919 г. в стране была принята новая конституция, утверждавшая проведённые реформы и преобразования во внутреннем устройстве королевства. Согласно основному закону менялось и название государства – слово «Бельгия» уходило в небытие, и теперь страна именовалась как «Соединённое королевство Фландрии и Валлонии», известное в историографии также как Фландрия-Валлония. Утверждён был и новый монарх – Адальберт Фердинанд Прусский, принявший имя Адальберта I и титул Короля Фландрии и Валлонии. Его официальное вступление на престол состоялось 30 ноября 1919 г. В отличие от стандартного церемониала большинства других монархий, эта процедура прошла без обряда коронации – король присягнул конституции перед парламентами обеих частей государства.
Все 1920-е гг. Соединённое королевство Фландрии и Валлонии было непримечательным государством в германской сфере влияния. Некоторое время Фландрия-Валлония была германской марионеткой де-факто, но не де-юре – Германия уже сделала достаточно, но внешне её правительство решило соблюсти правила приличия. Поэтому, когда был создан Рейхспакт, Фландрия-Валлония первое время к нему не присоединялась – Германия, добившись успеха на Потсдамской конференции, надеясь выстроить баланс сил против синдикалистов и коммунистов, а также рассчитывая не делать свою позицию на Вашингтонской конференции маргинальной, старалась не злить Британию и США лишний раз (такое смягчение позиции и переход к «реалполитике» отчётливо наблюдались после падения Людендорфа, в годы единоличного канцлерства Гинденбурга). Лишь после крушения Британской империи стало понятно – время пришло. 8 марта 1923 г. Фландрия-Валлония официально присоединилась к Рейхспакту.
В экономическом плане Фландрия-Валлония по сравнению с Бельгией сделала шаг назад. Свою роль сыграла военная оккупация во время Вельткрига – сами по себе военные действия, а также экономическая эксплуатация страны (причём временами очень жёсткая) имели закономерные последствия.
В целом промышленность «мастерской Европы» восстановилась довольно быстро, хотя и чувствовалось, что бельгийская индустрия явно развивается под германским колпаком, часто выполняя роль подрядчиков и аутсорсеров для немецких корпораций. В целом, ситуация для промышленно развитой Фландрии-Валлонии была не так уж и плоха – и даже под пятой Кайзеррейха эта страна чувствовала себя неплохо. Уровень жизни в целом рос, промышленность продолжала неплохо функционировать, и «Золотые Двадцатые» были Золотыми и для фламандцев с валлонами. Но у всего этого была другая сторона.
Может быть, германское угнетение (даже с таможенным союзом) не так уж и навредило местной экономике и уровню жизни, как того многие боялись, но моральный удар трудно оценить. Раздел страны на автономные Фландрию и Валлонию нанёс болезненный удар по чувству единства народа. Фламандцы в основной своей массе не стремились к подавлению валлонов, но германская политика выдвинула на первый план людей крайне националистических взглядов – и хотя их деятельность, как правило, не шла дальше резких и высокомерных слов, одними только словами можно было наломать немало дров.
А вот валлоны чувствовали себя униженными, оскорблёнными и оплёванными. Отречение популярного короля Альберта I произвело на валлонов удручающее впечатление, что после военной оккупации стало последней каплей, переполнившей чашу германоненавистничества. Многие валлоны открыто ностальгировали по старому королевству, у которого «отняли всё, вплоть до названия» – проведённые немцами и коллаборационистами преобразования напрямую назывались «изнасилованием Бельгии» (и тут очень пригодился лозунг, введённый в обиход британцами).
На этой почве начинала расти ненависть валлонов к немцам, но, поскольку немцы были сильны и с ними шутки были плохи, эта ненависть выплёскивалась на тех, кто был под рукой – на фламандцев. Нет, это были, разумеется, не погромы – административное разделение королевства на две автономные части было надёжной гарантией от подобных эксцессов. Но валлоны копили в себе злобу на народ, бок о бок с которым они всё это время жили. Валлоны представляли себя настоящими патриотами (то есть «настоящими бельгийцами»), в то время как фламандцы выставлялись как «немецкие прихвостни» и предатели.
Несмотря на то, что Валлония по конституции 1919 г. обладала равными с Фландрией правами, имея свой парламент, систему самоуправления, бюджет, полицию и государственный язык – валлоны всё время опасались, что немцы и фламандцы могут в любой момент начать наступление на их права. Подобная атмосфера породила убеждение в том, что всё население Валлонии является «жертвами» жестокой дискриминации. Поэтому в ответ на уверения Адальберта I и его правительства в том, что права фламандцев и валлонов защищаются в равной степени, валлоны требовали убедительных доказательств этих утверждений.
Амнистия в отношении тех, кто принимал участие в антигерманском Сопротивлении в годы Вельткрига, стала основным требованием валлонского движения в эпоху «Золотых Двадцатых». В итоге сложилась ироничная и парадоксальная ситуация – своими действиями немцы глубоко раскололи бельгийское общество, создав тем самым предпосылки для потенциально ожесточённого конфликта, и при этом сами являлись гарантами предотвращения этого самого конфликта.
При этом не стоит забывать, что Фландрия-Валлония была очень уязвимой страной. Соседняя Франция как леворадикальная Коммуна являлась государством, Германии открыто враждебным. Пока что Франция, только оправляющаяся от гражданской войны, была слаба и фламандцы с валлонами могли не беспокоиться за свою безопасность – большинство было уверено, что если война начнётся, её быстро перенесут на территорию самой Франции, а Фландрия-Валлония практически не пострадает. В благословенную эпоху «Золотых Двадцатых» в том же были уверены и сами немцы. Конечно, находились прозорливые люди, которые по опыту 1914 г. прекрасно понимали, что Фландрия-Валлония в силу своего стратегического положения сидит на пороховой бочке. Но об этом пока мало кто задумывался. В стране, находящейся между молотом и наковальней, переживавшей моральный кризис и растущий национальный раскол экономическое благополучие (и уверенный рост в «Золотые Двадцатые») стали единственной отдушиной – и наслаждение жизнью оставалось главным способом отвлечься от насущных проблем. Но грядущие события грозили лишить жителей Фландрии-Валлонии даже этого…
