Евгений Лукин — Delirium tremens

 Предлагаю вниманию сообщества оригинальный взгляд на историю России, высказанный Евгением Лукиным:

«Белая горячка».

Допустим, брошу. Белая горячка

дня через два признает пораженье.

Из нежно промываемых извилин

уйдут кошмары скорбной чередой:

пальба из танков, Горби, перестройка,

культ личности, Октябрьское восстанье,

потом – отмена крепостного права

и, может быть, Крещение Руси…

Но тут заголосит дверной звонок.

Открою. И, сердито сдвинув брови,

войдут четыре человека в штатском,

захлопнут дверь, отрежут телефон

и скажут: «Зверь! Ты о других подумал?

Ну хоть о нас – плодах твоей горячки?» –

и, с дребезгом поставив ящик водки,

достанут чисто вымытый стакан.

Далее предлагаю вашему вниманию рассказ Лукина «Delirium tremens (Страсти по Николаю)».  

Вначале был голос из санузла. Мужской. Незнакомый.

— У, ал-каш! — с невыносимым презрением выговорил он. — Не пьешь ведь уже, а с посудой глотаешь!

Николай Цоколев, бывший интеллигентный человек на излете физических и нравственных сил, сперва оторопел, потом обмяк. Точно зная, что говорить в туалете некому, он все же приоткрыл дверь и в страхе уставился на желтоватый унитаз без крышки.

Сердце оступилось в некую довольно глубокую яму и несколько секунд безуспешно оттуда выкарабкивалось.

Выкарабкалось. Николай перевел дух. Однако стоило прикрыть дверь, как голос возник снова.

— Люди рук не покладают! — наслаждаясь выверенными актерскими интонациями, продолжил он. — Мил-лиарды крадут! На нобелевку тянут! А тебе за бутылкой лень сходить — Нинку послал, кор-роед!

Колян ужаснулся и, поражаемый голосом в почки, трусливо зашкандыбал по коридорчику. Добравшись до комнаты — обмер. Из форточки с чисто фрейдистским бесстыдством торчал ствол артиллерийского орудия, увенчанный мощным дульным тормозом.

— До пушек вон уже допился! — уел вдогонку голос из санузла.

Колян рухнул в кресло и, замычав, смял лицо ладонью. Откуда, откуда голос все про него знает? Да, короед… Да, допился до пушек… А ведь подавал надежды — ссуды брал, фирму «Аффикс» хотел основать… На филологическом факультете учился…

— На фи-ло-ло-ги-че-ском… — горестно шептал Колян, и звук «ф» пришепетывался так жалостно, что слезы сами катились из глаз.

Но тут в замке заерзал ключ — кто-то боролся с входной дверью.

— А-ап!.. — испуганно подавился голос и умолк.

Цоколев отвел трясущуюся мокрую ладонь и с надеждой взглянул на дульный тормоз: может, тоже испугается да исчезнет? Увы, нет. Державный стальной фаллос, похоже, обосновался в форточке надолго.

Дверь отворилась, и в комнату решительной ныряющей походкой вошла Нинка Ремизова, хозяйка квартиры.

— Все, Цоколев! — ликующе объявила она, со стуком выставляя бутылку на стол. — Кончилась твоя лафа! Такого я себе мужика оторвала! Золото — не мужик! Короче, сегодня переночуешь, а завтра собирай манатки!.. Витюлек! — крикнула она в прихожую. — Чего жмешься! Давай заходи!

Вошел субтильный козлобородый Витюлек. Был он в дымину пьян и, застенчиво улыбаясь, беспрестанно разводил руками: дескать, прости, друг, так уж вышло…

— Чего молчишь? — насупившись, спросила Нинка бывшего сожителя.

— Нин… — Страдальчески надломив брови, Колян смотрел на дульный тормоз. — Слушай, вон там в окне… Пушка есть или нет?

Нинка повернулась и уставила в форточку недоуменные, как у свежепойманной рыбы, глаза. Со временем она, возможно, что-нибудь там и увидела бы, но тут заговорил Витюлек.

— Господа… — с кроткой улыбкой начал он как бы в беспамятстве. — Семьдесят лет неверия — это трагедия! Что мы видели до гонения на церковь? Мы видели чертиков, господа. И точно знали, что у нас горячка… Что мы видим теперь? Мы видим пушку в форточке и ни-че-го не можем понять. Что это? Галлюцинация или снова путч?

Он закатил огромную вопросительную паузу, но ответа не получил. Пушка тоже пока молчала.

— Симпатичный, правда? — очарованно глядя на Витюлька, спросила Нинка. Затем оглянулась на бывшего сожителя и посуровела. — Чего сидишь — ручки поджал? Открывай давай!

Колян освободился от кресла, встал и, со страхом глядя на пушку, подобрался к столу. Водочная пробка, словно издеваясь, долго виляла скользким хвостиком. Наконец поддалась.

— За что пьем? — спросил Колян с таким отчаянием, что фраза обрела несколько неожиданный смысл. Действительно: за что? В чем провинились, Господи?

Витюлек с готовностью поднял граненую стопку и выпрямился во весь свой незначительный рост. Лихо отставил локоток. Стопка в его изящной ручонке казалась стаканом.

— Это символично — пушка в форточке, — объявил он в припадке вдохновения. — Это веление времени. Время велело: в каждую форточку по пушке! Часто приходится слышать: а вот в нашей форточке пушки нету… Ка-кая слепота! Она там есть, господа, она там есть! Даже если мы в данный момент ее не видим, она присутствует в наших форточках незримо… Я знаю, многие возмутятся. Они пойдут на улицы, они будут требовать: «Уберите пушку из нашей форточки!» Но, господа… — Лицо Витюлька омылось ласковой улыбкой. — К ней можно и привыкнуть… Вглядитесь в нее, господа! По-своему, по-артиллерийски, она даже красива…

— А… проверить?.. — Колян затрепетал.

Витюлек прервал тост и, запрокинув бороденку, вперил взор в дульный тормоз.

— Присутствует ли данная пушка в данной форточке как физическое тело?.. — озадаченно переспросил он. — Это непросто. Это далеко не просто, господа… На втором этаже мы могли бы прибегнуть к логике, поскольку до форточки второго этажа не всякая пушка достанет… Можно еще, конечно, эмпирически, то есть на ощупь… Но, во-первых, это надо вставать на цыпочки… А во-вторых, где гарантии, что она не померещится нам и на ощупь тоже? — Витюлек уронил и тут же вскинул голову. Получилось задумчиво и красиво. — И все же способ есть! — радостно возгласил он. — Выпить, господа! Мы слишком резко бросаем пить. Мы не щадим организм, и на грубое насилие он отвечает галлюцинациями. Поэтому как только померещилось — надо еще по чуть-чуть. Господа! Именно за это я и предлагаю поднять бокалы!

Несколько ошарашенные тостом, все выпили и оглянулись. Пушечный ствол торчал из форточки по-прежнему. Посмотрели вопросительно на Витюлька — и обнаружили, что на столе стоит нетронутая стопка, а сам Витюлек пропал бесследно. Вот он-то и был, как выяснилось, плодом белой горячки…

* * *

— Зла не хватает, — басила Нинка, немигающе глядя на ополовиненную поллитру. — Главное, еще когда вела, ну чуяло мое сердце: не бывает таких мужиков.

Нахмурилась и вздохнула — шумно, как лошадь.

— Нин… — тянул свое Колян. — Ну что ж такое? Пьем-пьем, а она все не исчезает и не исчезает…

Затрещав стулом, Нинка повернулась и тяжко воззрилась на пушку.

— Тоже мне мужик! — презрительно выговорила она. — Не знаешь, как это делается?

Встала, ухватила прислоненную к стене швабру и шандарахнула ею по дульному тормозу, думая, надо полагать, таким образом развеять видение. Металл отозвался мощно и гулко.

Нинка въезжала в ситуацию.

— А-а?.. — зловеще протянула она. — Ты на танке — в хату? Вот как выну тебя сейчас из бронежилета…

И со шваброй в руках решительной ныряющей походкой устремилась из комнаты. Хлопнула дверь.

Николай Цоколев, растроганно развесив брылья, смотрел на дульный тормоз. В это не верилось, но все проблемы, похоже, решились сами собой. Голос — умолк и больше не упрекал. Пушка вроде бы оказалась настоящей. Витюлек… Вот Витюлька, честно говоря, было жалко до слез. Ну, горячка… Мало ли что горячка! Редкой ведь души человек!..

«Эмпирически… — с нежностью вспомнил Колян. — То есть на ощупь…» Он поднялся, доковылял до окна и, рискуя утратить равновесие, встал на цыпочки. Обхватив обеими руками прохладный шершавый металл, запрокинул лицо и скосил глаза в черное гулкое жерло.

— Колян… — испуганно прошелестело оттуда. — Слышь, Колян…

— А? — не менее испуганно отозвался Цоколев.

— Рви когти, Колян… Сосчитали тебя, понял?..

Руки сами собой разжались, и Цоколев, рухнув на пятки, едва устоял на ногах. «Сосчитали…» — вновь ужаснувшись, мысленно повторил он и огляделся.

Рвать когти!

Куда?

На улицу, к Нинке…

Стены коридорчика были как намагничены: стоило сделать неверный шаг — и Коляна буквально присасывало к обоям.

— Что? Достукался? — злорадно осведомился из санузла осмелевший в отсутствии хозяйки давешний мужской голос. — Сосчитали голубчика?

Цоколев шарахнулся, отлип от стены и толкнул незапертую дверь. Рискуя жизнью, сверзился с пятиступенчатой лестницы и выпал из подъезда во двор.

Дом был оцеплен бронетехникой. Угрюмые танки и серо-зеленые бородавчатые бронетранспортеры напоминали припавших к земле динозавров. Трудно сказать, из каких глубин генетической памяти всплыл этот образ. Откуда, в самом деле, филологу Цоколеву было знать, как выглядит динозавр в засаде?

Но что самое жуткое — все стволы целились именно в Коляна. Прямой наводкой.

Облился потом, попятился и тут же уразумел, что из-под прицела так не выйдешь. Ринулся вправо. Взвыв, дернулись орудийные башни, скрипнули турели крупнокалиберных пулеметов — и Цоколев снова оказался на мушке.

«Сейчас шарахнут… — безвольно обмякнув, подумал он. — Нина, где ты?..»

Нинки нигде видно не было. Неужели… Колян осмотрелся, страшась углядеть где-нибудь неподалеку свежую воронку, обломки швабры и растерзанное разрывом тело. Но воронок (как, впрочем, и тел) во дворе не наблюдалось.

Подъезд унесло шагов на десять. «Не дойду», — с отчаянием подумал Колян. Однако дошел. Ввалился внутрь и, хватаясь за перекрученное железо перил, полез вверх по пяти бесконечным ступеням.

Сосчитали…

Как нелепо, как страшно!..

Зачем жил? Страдал! Мыслил! Ссуды брал!..

* * *

— Ну ты где ходишь? — сурово осведомилась Нинка, непонятно каким образом снова оказавшаяся в квартире. Швабра стояла прислоненная к стенке. Из форточки угрюмо торчала все та же пушка. Пьяный в дымину Витюлек застенчиво ежился и, обаятельно улыбаясь, разводил руками.

— Т-там… — кривясь от ужаса, выговорил Колян. В позе иероглифа он лепился вдоль косяка.

Нинка насупилась.

— Чего морду скуксил? Давай вон разливай лучше!

У Коляна тряслись губы.

— Сосчитали меня!.. — Голос его сорвался в рыдание.

У Витюлька мистически просияли глаза, и он мигом наполнил стопки.

— Сосчитали! — воскликнул он, выпрямляясь и лихо отставляя локоток. — Это отрадно! Это знакомо до слез! Сосчитали… Но, господа! Мы все сосчитаны уже с момента рождения… Нет! С момента зачатия! Именно тогда начинают поступать на нас из женской консультации первые материалы… О нас помнят! О нас беспокоятся! И какой это ужас, господа, когда по чистой случайности мы остаемся иной раз несосчитанными!.. Юноша идет в армию, а там ему говорят: «Вас нет в списках. Восемнадцать лет назад военком праздновал День Победы и забыл, понимаете, забыл внести…» И я спрашиваю вас: как ему теперь жить дальше, этому юноше? Это трагедия, господа! Если он даже захочет отдать жизнь за Родину, то просто не сможет этого сделать. Разве что в частном порядке…

Колян подобрался к столу, сграбастал стопку и упал на табурет, не сводя с тамады завороженных глаз. Он понимал, что никакого Витюлька нет, что Витюлек — просто-напросто белая горячка, но черт возьми! Как говорит! Век бы слушал…

— Вы скажете: да, но ведь дом окружен бронетехникой! — вскричал Витюлек. Колян вздрогнул и чуть не расплескал водку. — Тем трогательнее, господа, тем трогательнее! В последнее время Родина о нас почти забыла. — На ресницах оратора блеснула слеза. — На нас не стучат, нас никуда не вызывают. Могут, правда, застрелить на выходе из подъезда, но опять-таки — как бы в частном порядке… Господа! — прочувствованно закончил он. — Я предлагаю выпить за то, чтобы мы всегда были друг к другу внимательны.

Цоколев прослезился. У него даже защемило сердце при мысли, что вот выпьет сейчас Витюлек — и снова исчезнет.

Ничуть не бывало. По-прежнему держа локоток на отлете, Витюлек лихо кувыркнул стопку в рот — и ничего не случилось.

«Ах да, — вспомнил Колян. — Это ведь я должен выпить… Не буду!»

Он решительно отставил водку, но тут на него прикрикнула Нинка.

С неохотой и сожалением Цоколев выцедил мерзкий самопал, оставив, однако, левый глаз приоткрытым, чтобы не пропустить момент исчезновения. И опять промахнулся. Гость исчез лишь после того, как выпила сама Нинка. Впрочем, оно и понятно: Витюлек ведь был порождением ее фантазии. Так сказать, мужчиной ее грез…

* * *

А потом и Нинка куда-то пропала. Наверное, вышла. Оставшись вновь наедине с дульным тормозом, Колян затосковал. Ну почему? Почему Витюлек — горячка, а пушка — реальность? Почему не наоборот? С ним так хорошо, а с ней так неуютно! Ну не вписывается она в квартиру, хоть убей…

Колян всхлипнул и, взяв бутылку за горлышко, поглядел на просвет. На донышке еще плескалось.

«Вот так и мы, — подумалось ему. — Живем-живем, а потом смотрим: жизни-то — чуть на донышке…»

Хотел зарыдать, но тут возникла из воздуха ухватистая лапа, изукрашенная синеватыми крестиками, перстнями, датами, именами, и бутылку решительно изъяла. Колян даже рыдать раздумал.

Поднял голову и увидел перед собой двух рослых незнакомцев, один из которых неспешно прятал в карман отмычку, а другой брезгливо рассматривал водочную этикетку. Потом простер руку и, повторяя беспощадный жест Нерона, повернул бутылку горлышком вниз. Водка что-то пролепетала торопливо — и вылилась.

— Ну ты, начитанный! — тихо и задушевно обратился изверг к Николаю. — Минздрав предупреждает: завязывай бухать! Шланги вырву и на кулак намотаю, понял?

— Паяльничком его, паяльничком! — подтявкнул голос из санузла.

Незнакомцы изменились в лице и переглянулись. Владелец отмычки нахмурился, вышел в коридор, скрипнула дверь туалета — и в тот же миг Коляна изумил истошный вопль, впрочем, быстро перешедший в хрип… Слышно было, как убийца открывает кран в ванной и моет руки.

Цоколев сидел окаменев.

— А не вякни он из сортира, — назидательно молвил татуированный, — глядишь — и жив бы остался…

Вытирая руки о штаны, вернулся тот, что с отмычкой. Недобро взглянул на Цоколева.

— Тебя… — мечтательно процедил он. — Тебя, а не его, замочить бы…

— За что? — прошелестел Колян сухим горлом.

Лицо у незнакомца дернулось.

— Родина гибнет! — хрипло сказал он. — Союз распался, Россия по швам трещит, а тебе все мало, глотка твоя луженая?! Ну вот хоть каплю еще выпей, Цоколев, хоть пробку еще лизни…

Закончить угрозу ему не удалось. Бесшумно ступая, в комнату вошло человек пятнадцать — все самого разного возраста, разного телосложения, по-разному одетые, однако род занятий был как бы оттиснут на лбу у каждого крупным шрифтом.

При виде их оба рэкетира отпрыгнули в угол. Растопыренные правые пятерни (одна — татуированная, другая — не очень) застыли на полдороге под левые мышки.

— Ребя-ата… — с ласковой отеческой укоризной пророкотал, обращаясь к ним, один из вошедших — огромный и пожилой, в прошлом, должно быть, борец-тяжеловес. — Вы же еще совсем молодые… Вам же еще жить да жить… Ну зачем вы мешаетесь в такие дела?.. Ну пьет человек — и пускай себе пьет. Себя не жалко — так о матерях своих подумайте. Матерям-то горе какое будет!..

— Постой-постой! — выскочил вдруг вперед крепколицый щербатый калмык с пластикой каратиста. — Я ж тебя знаю! — крикнул он, тыча пальцем в того, что с отмычкой. — Ты ж мент!

Бледный с прозеленью рэкетир отпрянул.

— Пацаны! — отчаянно закричал он. — Бля буду, во внутренних войсках служил, а в ментовке только дослуживал!

Огромный пожилой крякнул, словно гранату взорвал, и оглянулся на Цоколева.

— Ну вот… — недовольно молвил он. — Нашли, понимаешь, место для разборки! А ну двинули отсюда, чего хозяина беспокоить… Да! А ящик где?

Двое громил внесли и звучно выставили на стол пластмассовый ящик водки.

— Ты, Коля, их не слушай, — громыхнул добродушно бывший борец. — Пей, Коля, пей. А с ними сейчас разберемся. Они больше не будут…

Комната опустела. Николай где-то еще с минуту сидел неподвижно, затем заставил себя подняться и выбрался в коридорчик. Заранее содрогаясь, приотворил дверь туалета — и долго смотрел на желтоватый унитаз без крышки.

Прикрыл, прислушался с надеждой.

— Ну скажи что-нибудь… — жалобно попросил он. — Обругай…

Голос молчал. Николай всхлипнул.

— Гады… — сказал он. — Гады… За что?..

За спиной гулко звякнуло. Николай повернулся и побрел в комнату, догадываясь уже, кого он там увидит.

* * *

Витюлек, застенчиво улыбаясь, снимал пробку. Нинка угрюмо, как пушка в форточке, смотрела на пластмассовый ящик.

— Где взял? — отрывисто спросила она.

— Принесли, — выдавил Колян и снова всхлипнул: — За что?..

— За что? — живо переспросил Витюлек и встал, держа локоток на отлете. — А действительно — за что? Кому, я спрашиваю вас, мешал голос из санузла? Звучный бархатный баритон — кому?.. Пришли, замочили… Страшно это все, господа, просто страшно… — Витюлек позволил себе скорбную паузу. — Можно, конечно, успокоить себя, сказать: «Ну и что? Одна белая горячка замочила другую. Вдобавок явно по ошибке. Делов-то!..» Но я заклинаю вас, господа: бойтесь подобных рассуждений! Ведь так легко ошибиться и спутать нашу реальность с белой горячкой! Они не просто не отличимы друг от друга — они тождественны!.. Это трагедия, господа! В мире бреда идет борьба, и борьба беспощадная. Одним необходимо, чтобы Николай Цоколев бросил пить, а другим — это нож острый. Или — или. Или демократия, или фашизм. Третьего не дано.

Ошеломленный Колян хотел перебить, но Витюлек возвысил голос:

— «Как? — воскликнете вы. — Стало быть, не только пушка, но и вся окружающая нас реальность — белая горячка Николая Цоколева? Какой кошмар!..» Вот именно, господа, вот именно! И кто бы другой сумел допиться до такого кошмара? Сон разума рождает чудовищ. Взгляните хотя бы на наших лидеров, господа! Взгляните — и ваши сердца содрогнутся при мысли о том угарном мучительном похмелье, которое пришлось пережить Николаю Цоколеву!

Витюлек приостановился, давая возможность Коляну покрыться мурашками. Нинка слушала и кивала с улыбкой физического наслаждения. Смысл речей Витюлька, по всей видимости, до нее не доходил, но интонации ласкали слух.

— «Как? — воскликнете вы вторично. — А наше прошлое? Что же, и великая русская история — тоже, выходит, горячечный бред Николая Цоколева?.. Призвание варягов! Переход Суворова через Альпы!..» Ка-нечно, нет! Николай Цоколев велик, но такое не под силу даже ему. Наша история всегда была, есть и будет плодом всенародной, я бы сказал, соборной белой горячки! Вспомним Владимира Святого, господа. Народная мудрость гласит: когда кажется — креститься надо. Какие же глюки явились нашим предкам в 988-м году, если пришлось креститься всею Русью?! Нет, нет и еще раз нет! У кого повернется язык повесить на Николая Цоколева такой похмельный синдром, как покорение Туркестана или, скажем, щит на вратах Цареграда?.. Но за нынешний бардак, за развал страны, за разгул мафии, за резню на окраинах… — Голос Витюлька зазвенел и оборвался — белой горячке не хватило дыхания. — …за все это, увы, несет ответственность именно Николай Цоколев! Спорить тут не о чем — сегодня утром его сосчитали. И стоит ли удивляться, если к нему теперь врывается то одна группировка его похмельного синдрома, то другая; грозит оружием, ставит водку!..

Николай плакал.

«Подонок… — задыхаясь от жгучей ненависти и сладкой жалости к себе, любимому, думал он. — Какой же я подонок!.. Давить таких надо! Сунуть голову в водопроводный люк — и крышкой, крышкой!..»

Потом из общего мрака проглянула крохотная хитренькая надежда.

— А демократы… хотят, чтобы я не бросал, да?..

Витюлек вздернул бороденку и приспустил локоток.

— В сущности все эти фантомы хотят одного и того же. Они хотят власти, господа. А уж к какому лагерю кто прибьется — это вопрос случая.

— А-а… эти? — Колян робко указал вытаращенными, наслезенными глазами на пушку.

— Армия пока колеблется, — сухо ответил Витюлек. — Все зависит от дозы, которую примет Николай Цоколев.

— А какую надо принять?.. — затрепетав, спросил Колян.

— Как же, примешь с вами! — грозно вмешалась Нинка. — Вот за что мужиков терпеть не могу: как сойдутся — так сразу давай про политику!..

Витюлек немедленно обрел выправку и вернул локоток на отлет.

— Господа! — прочувствованно молвил он. — Я предлагаю выпить за душевный покой Николая Цоколева как за гарантию прочного мира в стране и за ближними рубежами!

— Только ты не исчезай, ладно?.. — взмолился Колян.

— Не буду, — заверил Витюлек и не солгал. Все, включая Нинку, выпили, а он как стоял — так и остался стоять.

— Ты… закусывай, — всполошился Колян, пододвигая Витюльку крупно, по-буденновски порубленный салат. Хотя, если уж на то пошло, салат бы следовало подсунуть не Витюльку, а Нинке. Но, впрочем, в поступке Коляна тоже была своя логика: то и дело исчезая сразу после тоста, тамада запросто мог спьянеть без закуски.

— Благодарствуйте… — Витюлек мило улыбнулся. Придвинул табурет поближе к столу, сел и с удовольствием захрустел куском огурца.

Колян глядел на него со слезами умиления.

— Да, но… как же?..

— А очень просто, — любезно отозвался Витюлек, уплетая салат. — Ко мне уже привыкли, горячка пустила корни. Со мной теперь одной стопкой не сладишь.

Колян смутился.

— Ну зачем же… так-то… о себе-то…

— Давайте будем называть вещи своими именами! — предложил Витюлек, отодвигая тарелку и явно заходя на следующий тост. — Да, я — белая горячка, но в отличие от остальных не боюсь себе в этом признаться…

Колян поспешно наполнил стопки. Витюлек встал и, выпрямившись, принял любимую позу.

— Господа! — начал он на высокой ноте. — Подойдите к зеркалу, загляните в него, господа, и спросите себя: «Мог такой человек возникнуть в иной среде, кроме чьей-либо воспаленной подкорки?» Не спешите с ответом! Положите руку на сердце, установите внутреннюю тишину… Вы ахнете, господа, вы попятитесь! И будете совершенно правы. Да! Горячечные видения порождают друг друга… Возьмем того же Николая Цоколева! Имелся ли шанс у этого беспомощного интеллигента выжить в условиях страшного мира, созданного в беспамятстве им самим? Да ни малейшего, господа!.. Взгляните окрест себя! Кругом инфляция, безработица, кривая преступности становится на глазах прямой и отвесной… И вот в воображении Николая Цоколева возникает образ существа, которое бы заботилось о нем, кормило, поило и даже ходило бы иногда на работу… Я говорю о хозяйке дома, об очаровательной Нине Петровне.

Нинка так и расплылась от удовольствия.

— Ну уж прямо… — зардевшись, пробасила она, улыбаясь собственному бюсту.

— Так… это… — забеспокоился вдруг Колян. — Тогда выходит, что и меня тоже кто-нибудь… ну… вообразил…

— Вне всякого сомнения, — любезно отвечал Витюлек.

Секунду Колян сидел неподвижно. Мысль усваивалась трудно, рывками.

— Кто?.. — хрипло выговорил он наконец, хватаясь за край столешницы и норовя встать. — Какая сука?..

— Цыть! — прикрикнула Нинка на сожителя. — Чего тост портишь?

Колян ополз на место.

— За Нину Петровну, господа! — провозгласил Витюлек, игриво качнув стопкой. — За Нину Петровну, которой я обязан своим существованием! Не будь ее, не было бы и меня. — Он приостановился и окинул стол орлиным оком. — Господа офицеры и дворяне пьют стоя! Хамы и дамы — сидя!

Колян поморгал и мешковато поднялся. Нинка на правах дамы осталась сидеть.

* * *

Стопки почти уже коснулись губ, когда входная дверь слетела с петель от страшного удара каблуком, и в комнату ворвались пятеро в камуфле и в черных наголовниках с прорезями для глаз. Замерли, рассыпавшись полукольцом. Дула коротеньких автоматов зияли в упор.

— Не двигаться! — напряженным голосом скомандовал старший. — Медленно поставить стопки на стол! Ме-едленно, я сказал!..

— Медленно! — тут же воскликнул Витюлек, вскидывая локоть. Видимо, все-таки отозвалось пренебрежение закуской. — Конечно же, медленно! Нас губит спешка, господа, спешка во всем!..

Омоновцы, несколько ошалев от такой неслыханной отваги, уставились на Витюлька, и Колян, зажмурившись, метнул водку в рот.

Секунду стоял, с ужасом ожидая грохота автоматной очереди, потом осторожно разжал веки. В комнате не было уже ни омона, ни Витюлька, ни даже Нинки. Колян пошатнулся и сел на табурет. Отер лицо кулаком с судорожно зажатой стопкой.

— А ты все торчишь?.. — зловеще спросил он у дульного тормоза. — Дозу ждешь? Ну будет тебе сейчас доза…

И, оттолкнув стопку, налил себе стакан. Всклень. С горкой.

Источник — lib.rus.ec/b/135805/read