6. «Ослябя» в Цусимском бою
«…Крейсера “Диана”, “Паплада” и “Аврора” строятся 7-й год, и эта медлительность Его Величеством поставлена на вид Морскому министерству. Если они и нынче не будут готовы к уходу в заграничное плавание, то это покажет, что реформа управления нового судостроения ничего не изменила для успеха этого дела».
Такая оценка организационно-технического уровня казенного судостроения, высказанная в мае 1901 года управляющим Морским министерством, в равной мере относится, конечно, и к строившемуся столь же долго броненосцу «Ослябя». История войн не перестает повторять, что многое в них, помимо техники, зависит также от случая и от талантов и искусства военачальников. Ситуация в преддверии войны, когда на полпути к Порт-Артуру замерли в Красном море «Ослябя» и сопровождающие его корабли, подтверждает это с исключительной непреложностью.
Внезапно напав на порт-артурскую эскадру и выведя из строя три корабля, японцы, бесспорно, сделали сильный ход. Ответный не менее эффектный удар мог нанести корабль, носивший имя русского инока – героя Куликовской битвы. Для этого следовало лишь вспомнить о крейсерском назначении броненосца и привести в исполнение долгое время лелеявшиеся в Морском министерстве планы крейсерской войны. Своим авантюрным нападением на Порт-Артур японцы обеспечили отряду А. А. Вирениуса исключительно выгодную исходную позицию, о которой мог только мечтать автор вышедшей в свет в 1880 году фантастической повести «Крейсер “Русская надежда”». Без промедления приступив к перехвату шедшего в Японию обильного потока военных грузов, соединившись в дальнейшем с готовившимися на Балтике и Черном море к ведению боевых действий вспомогательными крейсерами, а возможно, и с Владивостокским отрядом крейсеров, отряд А. А. Вирениуса составил бы грозную крейсерскую эскадру. Действуя совместно или рассредоточившись в океане, корабли могли бы взять под контроль все иностранные пароходы на пути к берегам Японии. Жесткая ее блокада, прямая угроза базам и портам, прекращение подпитки из Европы и Америки японской военной машины означали бы перемену всего характера войны и перенос ее на территорию противника. Японскому командованию пришлось бы для защиты метрополии выделить значительно больше сил, чем это предполагалось по плану ведения войны, а может быть, вовсе уйти из-под Порт-Артура. Это привело бы к отсрочке или даже отказу от высадки десанта близ главной базы русского флота и соответственно выгодному для России затягиванию войны. В ожидании мощного подкрепления в виде спешно достраивавшихся новейших броненосцев типа «Бородино», российский флот смог бы увереннее вести борьбу с разделившимися японскими силами и приобрести весомый боевой опыт.
Практика подтолкнула бы теорию, пробудила бы в Главном морском штабе (ГМШ) вкус к широкомасштабным операциям, заставила бы сбросить шоры господствовавших примитивных понятий о морской тактике. И тогда, возможно, не японцам, а русским достался бы приоритет в применении искусства массирования огня, которое решило исход Цусимы. Все это вовсе не столь несбыточно, как может казаться. Зачатки идей о массировании огня, предложения об освоении стрельбы на дальние дистанции в русском флоте высказывались еще до войны, да и уровень артиллерийского искусства обоих флотов к ее началу еще не разделяла та пропасть, которая по чиновному равнодушию и преступному невежеству «вождей» русского флота, не захотевших взять на себя труд экстренного и предметного обобщения опыта порт-артурской эскадры, образовалась ко времени Цусимы. Талантливые инициативные артиллерийские офицеры встречались и на русских кораблях. Беда состояла в том, что в верхах вкус к артиллерии был утрачен настолько, что даже инициативы отдельных адмиралов не изменили положение. Сделать это могли лишь флагманы, поставленные в неформальные условия и потому свободные от жесткой подчиненности береговым инстанциям
Первым побудительным импульсом к пробуждению инициативы и самостоятельности командующих эскадрами стало письмо С. О. Макарова, посланное З. П. Рожественскому 5 февраля 1904 года по пути из Москвы на Дальний Восток. В нём командующий флотом в Тихом океане убеждал начальника Главного морского штаба ни под каким видом не возвращать в Россию оказавшийся в Красном море отряд А. А Вирениуса и предписать ему непременно прорываться в Порт-Артур. Чтобы это удалось, Макаров предлагал отвлечь внимание противника
«нападениями на его различные точки».
Хорошо зная сколь несочувственно относился Рожественский ко многим его инициативам, Степан Осипович писал:
«Вообще отзыв подкреплений будет крупным моральным ударом для нас и покажет, что мы не хотим выйти из пассивной роли, между тем как надо сделать все, чтобы перейти к роли активной и, Бог милостив, может быть, что-нибудь и удастся».
На следующий день Макаров вновь, на этот раз в письме к управляющему Морским министерством, напоминал, как он настаивал еще до отъезда, о настоятельной необходимости движения отряда А. А. Вирениуса на Восток. Для успеха операции он предлагал особый маршрут
(«вне избитых трактов судов, останавливаясь у необитаемых берегов Суматры, Палавана и др.»),
а также осуществить несколько демонстраций у разных участков японского побережья.
Обладая среди отечественных военачальников высшим уровнем стратегического мышления, С. О. Макаров нашел бы, конечно, эффективные способы использования предоставленных ему кораблей. Уже готовясь перехватить инициативу у японцев, Степан Осипович в том же письме сетовал на то, что
«если этот отряд в числе трех судов и семи миноносцев не может появиться в водах театра войны, то следовательно, в таком составе мне никогда нельзя будет выслать отряд для каких-либо операций».
«Считаю безусловно необходимым, чтобы отряд судов следовал на Дальний Восток, иначе это произведет огромный нравственный удар»,
– говорилось в конце письма. В Петербурге предпочли поступить как раз вопреки рекомендациям Макарова.
«По высочайшему повелению»,
– как сообщили адмиралу, отряд А. А. Виреннуса с необъяснимой поспешностью, уже 2 февраля 1904 года, повернул в обратный путь в Россию. Месяц назад крейсерские возможности «Осляби» не были использованы для превентивного конвоирования, и, возможно, захвата перегонявшихся из Италии в Японию крейсеров «Ниссин» к «Касуга», Они шли в небоеспособном состоянии, и перегонные команды едва ли были способны развить полный ход. Одна лишь угроза этой акции могла заставить Японию отложить начало нападения на Порт-Артур. А это означало, что на эскадре могли бы успеть осуществить уже готовившиеся более действенные меры охраны стоянки флота, включавшие патрулирование крейсеров в море, установку корабельных противоминных сетей и защитного портового бона. Любопытно отметить, что уже в ночь японского нападения (с 26 на 27 января) на кораблях были разложены на палубах для последующей установки штатные противоминные сети, а днем позже для поддержки двух миноносцев и канонерской лодки (она в ночь нападения почему-то отсутствовала) в море для патрулирования и разведки предполагалось направить крейсер. Иными словами, эскадре для полной подготовки к отражению атаки на рейде не хватило одного-двух дней. И эту отсрочку флоту мог дать «Ослябя». Решись А. А. Вирениус, не запрашивая разрешения З. П. Рожественского, использовать крейсерские возможности «Осляби», возьмись он за сопровождение «Ниссина» и «Касуги», – и ход событий мог сделаться совсем другим…
Еще раз возможности «Осляби» не были использованы по пути в Россию. Рожественский не одобрил начатый было крейсером «Дмитрий Донской» арест пароходов с грузом японской военной контрабанды, которые пришлось освободить. Крупные силы русского флота, оказавшиеся по воле судьбы сосредоточенными в узловом, самом уязвимом центре перевозок – в Средиземном море – использованы не были. И экипаж «Осляби», как и кораблей всего отряда, спокойно взирал на шедшие навстречу переполненные грузами пароходы, каждый второй или третий – в Японию. Не смея ни шагу сделать без разрешения Петербурга, адмирал не решился и на отправку в Красное море состоявших в его отряде крейсеров Добровольного флота «Орел» и «Саратов». Снабдить их пушками и боеприпасами можно было с крейсера «Дмитрий Донской», а затем усилить это вооружение орудиями, доставленными из Севастополя. Но гнет непререкаемого авторитаризма З. П. Рожественского и поддерживавшийся с ним постоянный телеграфный контакт полностью парализовали волю и инициативу А. А. Вирениуса. Отряд – будто бы Россия и вовсе не находилась в войне с Японией и будто не она подверглась вероломному нападению – спокойно, словно так и надо, покинул свою исключительно выигрышную позицию в Средиземном море.
5 апреля 1904 года «Ослябя» прибыл в Либаву, а затем перешел в Кронштадт для подготовки к новому походу в составе формировавшейся под командованием З. П. Рожественского 2-й эскадры флота Тихого океана (далее по тексту – 2-я Тихоокеанская эскадра). Этот адмирал, который уже несколько раз ощутимо и всегда во вред кораблю соприкасался с его судьбой, становился теперь его непосредственным начальником. При подготовке к новому походу пришлось исправлять и последствия свойственной Рожественскому неумеренной «распорядительности». Тогда, спеша «вытолкнуть» корабль из России, на нем установили первые в русском флоте оптические прицелы, которые, однако, оказалось невозможно использовать из-за несоответствия их размеров конфигурации орудийных портов.
На первом этапе перехода 2-й Тихоокеанской эскадры, начавшегося выходом из Либавы 2 октября 1904 года, «Ослябя» возглавлял второй эшелон, покинувший порт в 8 ч утра – спустя час после первого. В отряд входили также броненосцы «Сисой Великий», «Наварин», крейсер «Адмирал Нахимов» (его в силу тихоходности и усиленной артиллерии фактически причислили к броненосцам), транспорт «Китай», миноносцы «Быстрый» и «Бравый». После сбора эскадры в Большом Бельте у острова Лангеланд утром 4 октября провели первую погрузку угля с пришедших из Киля пяти германских угольщиков. В дальнейшем немецкие, а затем и английские пароходы, зафрахтованные Морским министерством, будут обслуживать эскадру для пополнения запасов топлива. Поэтому нет смысла в тех легендах, которые весь подвиг беспримерного перехода постоянно приписывают талантам З. П. Рожественского. Подвиг совершили матросы и офицеры кораблей, на спинах которых в угольные ямы почти безостановочно в течение похода перегружались многие тысячи тонн угля.
Путь от Скагена до Танжера, где было назначено рандеву всей эскадры, отряд контр-адмирала Д. Г. Фелькерзама, державшего флаг на «Ослябе» (вместо «Китая» и миноносцев с ним теперь шел транспорт «Метеор»), проделал с 7 по 16 октября. Рыбаков на Догтер-банке миновали благополучно, без того расстрела, который им устроил шедший следом отряд З. П. Рожественского. 10 октября у Брайтона провели погрузку угля с транспорта с помощью баркасов. На пути от Танжера вокруг Африки, начатом 24 октября, «Ослябя» входил в состав отряда броненосцев под непосредственным начальством З. П. Рожественского. Корабль шел концевым в кильватерной колонне, которую составляли броненосцы «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино» и «Орел». Слева в подобной колонне двигались транспорты «Камчатка», «Метеор», «Анадырь» (самый крупный в русском флоте 19 000-тонный пароход), «Малайя» и «Корея». Транспорты должны были страховать корабли на случай неприбытия в пункты встречи немецких и английских угольщиков. Броненосцы и транспорты шли с интервалами в два кабельтова, между колоннами выдерживалось расстояние полмили. В семи кабельтовых от них строем клина двигались крейсер «Аврора» и по сторонам за ним «Дмитрий Донской» и «Адмирал Нахимов». На правом траверзе броненосцев держалось госпитальное судно «Орел» – бывший крейсер Добровольного флота, который свои заготовленные для крейсерства пушки и патронные погреба сменил на госпитальное оборудование. В таком походном ордере и с постоянной 9,5-10-узловой скоростью шли до Мадагаскара.
Беспримерный поход 2-й эскадры и невыносимая обстановка, созданная в ней беспредельным самодурством командующего, – предмет особых, но едва ли вполне результативных исследований. Достаточно, однако, сказать, что картина этого 220-дневного перехода, отображенная в известном романе А. С. Новикова-Прибоя «Цусима», нимало не противоречит действительности. Следует лишь более определенна указать, что, истязая свою эскадру почти непрерывными угольными погрузками и исчерпывая до предела все физические возможности людей, командующий для боевой подготовки не оставлял уже никакого времени и места. Как истый карьерист и опытный придворный, адмирал ставил перед собой задачу продемонстрировать императору стремительное безостановочное движение вперед. Оно ощущалось всеми, а боевая подготовка, по-видимому, не имела зримого эффекта, и ее командующий оставлял на потом. Конечно, заклинаний в приказах по эскадре о важности этой подготовки было предостаточно, но в ворохе повседневных бытовых наставлений, в этой, по выражению официального труда МГШ, «куче мусора» встречавшиеся иногда дельные мысли безнадежно терялись. О систематизации бесценного порт-артурского опыта, о чем не переставали из Шанхая и Циндао напоминать офицеры интернированных там кораблей, З. П. Рожественский, из-за своей безумной амбициозности, похоже, даже не задумывался. Сам виновный в беззаботной стоянке на рейде в ночь японского нападения, он не постеснялся в одном из своих приказов объявить, что порт-артурская эскадра «проспала» лучшие свои корабли.
Не составляет секрета – на это явственные намеки имеются в том же труде МГШ – и то обстоятельство, что фактическое небрежение боевой подготовкой и обращение всех усилий эскадры на безостановочное движение объясняются тем, что З. П. Рожественский вступать в бой с японским флотом совсем не собирался. Втайне вполне, видимо, сознавая низкий уровень боевой подготовки эскадры, он вовсе не стремился его поднимать.
В такой, едва ли когда-либо повторившейся в мировой истории обстановке, протекало плавание «Осляби». К чести его офицеров, они в полной мере реализовали те более чем скромные возможности боевой подготовки, которые предоставил им командующий. Ведь, как свидетельствовали они после боя, тот кроткий период стрельб и опытов маневрирования, что пришелся на время мадагаскарской стоянки, корабль лишь два раза выходил в море для боевых стрельб, в которых каждое 254-мм орудие сделало не более пяти выстрелов. Но и в этих невероятных условиях артиллеристы «Осляби», благодаря энергии страстно преданного своему делу капитана 2 ранга С. Э. Генке, успели так подготовиться, что на тех малых дистанциях, которые тогда были приняты – 15-20 кабельтовых (З. П. Рожественский, как он это доказал еще до боя, был принципиальным противником стрельбы на дальние расстояния), стреляли, по признанию участников похода, «артистически»: вторым снарядом – прямо в щит. И будь командующий хоть немного более щедр на расход боеприпасов, опыт «Осляби» мог бы стать достоянием всей эскадры. Но Рожественский ничьих ни опыта, ни инициатив уважать, тем более признавать был не способен. Неслучайно, именно С. Э. Генке первым (еще в средиземноморском плавании) обратил внимание на замеченное у французов новшество, ставшее позднее известным под названием ныряющего снаряда.
Не за страх, а за совесть несли на корабле службу молодые инженер-механики. Это они благодаря все той же неутомимой распорядительности и столь же самодовольному равнодушию З. П. Рожественского были без должной практики и в окружении наспех собранной машинной команды отправлены в скандальное плавание «Осляби» летом 1903 года. Среди них находился недавний выпускник Московского высшего технического училища поручик (только с началом войны бюрократия под «адмиралтейским шпицем» сочла возможным прежние полуштатские «звания» корабельных инженеров и механиков заменить военными чинами) А. А. Быков. Письма, которые он писал родным, как и вести с похода другого воспитанника Московского училища князя Г. Г. Гагарина – он плавал на «Императоре Александре III», – полны энергии и готовности преодолеть все трудности похода. Письма А. А. Быкова донесли до нас образчики тех «воспитательных» методов, которые в исходе похода излил на инженер-механиков посетивший «Ослябю» З. П. Рожественский. Решив лично расследовать аварию с разрывом трубки в котле, отчего погиб кочегар,
«адмирал смело вывел заключение, что ни кочегары, ни мы, ни даже старший механик, никто ничего не знает и что все мы не умеем обращаться с котлами…».
Строгим службистом был и командир В. И. Бэр. Поговаривали, что Бэр, ранее командовавший – со времени постройки – крейсером «Варяг», ради сохранения права пойти на войну, отказался от производства в чин контр-адмирала. За четыре дня до боя адмиральские обязанности все же поневоле достались ему, когда 10 мая умер начальник 2-го броненосного отряда контр-адмирал Д. Г. Фелькерзам. Смерть адмирала от личного состава эскадры скрыли, флаг умершего адмирала не спускали…
Никто уже не скажет, насколько В. И. Бэр оказался готов к неожиданно пришедшей к нему роли флагмана. Известно, что незадолго до начала боя он собственным примером, отвернув свой корабль влево (предполагая, что с пересекавшей курс эскадры джонки могли быть сброшены плавающие мины), изменил курс шедшей за ним колонны броненосцев, включая и повторивший его маневр 3-й броненосный отряд контр-адмирала Н. И. Небогатова. Он же, как говорили, не выдержав бездействия эскадры перед лицом свободно маневрировавших вокруг нее японских разведчиков, просил разрешения З. П. Рожественского отогнать их огнем. Но сам Бэр приказания об этом (как и о том, чтобы отогнать выстрелом ранее прошедшую джонку) отдать не решился. Подобная странная робость бывалого командира, как и остальных флагманов, нуждается в пояснении. Командовавший в бою крейсером «Олег» (это он, командуя «Дмитрием Донским» в плавании 1903-1904 годов в отряде вместе с «Ослябей», начал аресты иностранных пароходов) капитан 1 ранга Л. Ф. Добротворский позднее назвал следственной комиссии причину пассивности русских флагманов. По его мнению, она состояла во всесилии царившей тогда на флоте «вероломной канцелярской системы», при конторой флагманы в продолжение всей своей службы всегда и неукоснительно
«каждый шаг командиров брали на себя, не прощали им ни тени независимости и только тогда успокаивались, когда своих командиров, вкупе с их офицерами, обращали, наконец, в каких-то аморфных безмозглых существ, реагировавших только на расшаркивание перед начальством, на слепое нерассуждающее повиновение и на нежелание жить и мыслить без приказаний и распоряжений».
Очевидно, каждодневно унижавшее командиров обыкновение испрашивать разрешение адмирала даже на спуск с корабля парового катера действовало и в порт-артурской эскадре – там главным жрецом «системы» был сумевший во многом парализовать творческие силы и инициативу офицеров «наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке» адмирал Е. И. Алексеев. Но все же ярчайшим представителем и убежденнейшим сторонником и продуктом системы оставался З. П. Рожественский. Почти неограниченная и бесконтрольная власть, врученная ему императором, изолированность эскадры от России и ярко выраженная грубость позволили командующему довести систему до абсурда. Тяжелейшим образцом пришлось за это расплачиваться Цусимой. Не довольствуясь полностью разрушенным контактом с командирами и офицерами эскадры, З. П. Рожественский вплоть до последних дней перед боем не переставал муштровать и натаскивать их самым унизительным образом. Даже заботы о боевой подготовке перед лицом неизбежного боя он сумел облечь в грубую и деморализующую форму. Так, на исходе похода он вместо предметной организационной работы счел нужным объявить по эскадре о том, что семафорное дело на кораблях обстоит
«очень дурно» (приказ № 192 от 5 апреля 1905 года),
что радиосвязь никуда не годится и что на кораблях к ней относятся
«нерадиво» (№ 194, 7 апреля),
что дальномерное дело (№ 237, 27 апреля) также находится
«в крайнем небрежении».
Тогда же он категорически предписал (циркуляр штаба № 206 от 5 апреля 1905 года) при всех видах стрельб, включая и бой с противником, из башенных 305-и 254-мм орудий
«стрелять только поорудийно, а отнюдь не залпами».
Столь же суровым (приказ № 42 от 14 января 1905 года) было и запрещение
«как на учениях, так и в бою бросать 12-дюймовые бомбы, не имея корректурных данных за 15 минут до выстрела».
Последним «разносом» еще сохранявшего над эскадрой полную власть командующего стало крайнее неудовольствие, которое вместе с выговором 2-му отделению миноносцев он в день эволюций 13 мая объявил 2-му и 3-му броненосным отрядам, то есть двум своим ведущим флагманам – В. И. Бэру и Н. И. Небогатову.
Издерганная запретами и выволочками, опутанная множеством часто противоречивых инструкций, приказов и циркуляров, но не имевшая по вине адмирала необходимой практики в эскадренных стрельбах и совместном маневрировании, потерявшая всякий контакт с командующим и веру в собственные силы, армада шла вперед, уповая лишь на его железную волю. Даже офицеры, полностью изверившиеся во флотоводческих талантах командующего, все же рассчитывали на то, что при его свирепом нраве и личной храбрости эскадра все же будет хотя бы иметь «возможность хорошо подраться». Но даже и в этом, казалось бы, естественном ожидании командующий сумел обмануть своих офицеров и матросов. Позднее, перед следственной комиссией, он ничтоже сумняшеся объявил, что, ввиду подавляющего превосходства противника (хотя, заметим, по числу тяжелых орудий русская эскадра превосходила японскую), ему ничего не оставалось, как
«признать за японцами инициативу действий в бою».
А потому
«о заблаговременной разработке деталей плана сражения в разные его периоды»
и
«развертывании сил для нанесения первого удара»,
по мнению бывшего командующего, не могло быть и речи. Крайнее невежество, беспредельное самодовольство, бесстыднейший цинизм – можно ли найти слова, которые в полной мере отвечали бы этому признанию «флотоводца», назначенного императором на роль спасителя Отечества…
Между тем обстановка в последние минуты перед сражением вдруг изменилась так, что русские, собиравшиеся, по замыслу командующего, лишь пассивно вести бой, неожиданно получили возможность взять инициативу в свои руки. До этого момента З. П. Рожественский, то ли впав в прострацию, то ли хладнокровно обрекая на уничтожение ведомую им эскадру, позволял японским разведочным отрядам буквально окружить пассивно державшуюся русскую эскадру. Ее командующий не разрешал ни мешать беспрерывным интенсивным радио-переговорам японцев, ни отогнать назойливых соглядатаев огнем орудий. Казалось бы, ничего не стоило, выслав «Ослябю» с крейсерами, в скоротечном бою разгромить разрозненные отряды японских разведчиков. Тем самым было бы снято владевшее людьми нервное напряжение и необстрелянная эскадра получила бы хоть какой-то боевой опыт, появилась бы уверенность в своих силах. Но приказать выполнить это Рожественский почему-то не захотел. Вместо разгрома разведчиков он начал выжидать появления новой полосы тумана, чтобы перестроить эскадру перед боем, не беспокоя японских наблюдателей. Намереваясь, как он это позднее объяснял, встретить противника в строе фронта, командующий около 13 ч 20 мин 14 мая 1905 года приказал своим шедшим единой колонной броненосцам (по четыре корабля в каждом из трех броненосных отрядов) повернуть последовательно вправо. Но во время поворота вновь показались японские разведчики, и адмирал, пытаясь скрыть от них свой замысел, приказал вытянувшемуся перпендикулярно прежнему курсу и возглавляемому им первому броненосному отряду повернуть последовательно вправо, а поворот «Осляби» и следовавших за ним остальных броненосцев отменил. Сбавив скорость, «Князь Суворов» оказался на правом траверзе «Осляби». Образовавшиеся две колонны находились на расстоянии, которое, по оценкам участников боя, составляло от 8 до 20 кабельтовых. Тогда-то, пересекая курс русской эскадры впереди справа налево, появились главные силы японского флота.
Не рассчитывая, видимо, что русские могут прорываться через пролив со смехотворно малой 9-узловой скоростью (в бою у мыса Шантунг 28 июля 1904 года порт-артурская эскадра шла 14-15-узловым ходом), адмирал Того, похоже, сам того не ожидая, «прозевал» момент встречи и проскочил по левую сторону от русского строя. Тем самым путь к прорыву, как и в бою 28 июля, оказался неожиданно открытым. Вариантов реализации такой ошибки японского командующего имелось несколько, но все они, конечно, были возможны лишь при маневрировании полным ходом и отказе от связывавшего эскадру обоза транспортов. Решись русский командующий на это заранее или даже в начале боя, – и главная задача похода 2-й эскадры была бы в значительной части решена. Но Рожественский почему-то пребывал в уверенности, что японцы позволят ему прорываться с 10-узловыми транспортами и тихоходными 14-узловыми старыми броненосцами. А потому и никакого активного маневрирования для занятия выгодной позиции он не предпринял. Общая немедленная атака в строе фронта, отвод левой колонны под прикрытие правой (это позволяло отсрочить начало боя и воспользоваться для прорыва державшимся в тот день туманом), перестроение в строй фронта для принятия боя на отходе, сдваивание кильватерной колонны, о котором говорилось в одном из предыдущих приказов адмирала–ничего этого из обширного арсенала морской тактики Рожественский применять не стал. Как неумелый борец, кое-как овладевший единственным приемом, командующий стремился лишь к одному – вернуть эскадру в прежний строй чудовищно длинной, не поддающейся управлению, вытянувшейся на шесть километров единой кильватерной колонны. Сделать это он рассчитывал, увеличив скорость своей колонны и выходя в голову продолжавшей ползти с 9-узловой скоростью левой колонны. Но, просчитавшись в глазомере, Рожественский назначил своей колонне скорость лишь 11 уз обгона, отчего его колонна уходила вперед очень медленно. Она не успела ни выйти на линию кильватерного строя левой колонны, ни обогнать ее. Концевой «Орел» только еще приходил на правый траверз «Осляби», как адмирал, сочтя, видимо, маневр блестяще исполненным, приказал убавить скорость с И до 9 уз. Одновременно по линии передали приказание:
«Второму броненосному отряду вступить в кильватер первому».
Приученный к безоговорочному повиновению, командир корабля В. И. Бэр, чтобы пропустить вперед оказавшегося на траверзе «Орла», был вынужден сбавить ход, а затем и вовсе остановиться. Только дождавшись, пока «Орел» пройдет вперед, Бэр приказал дать ход, чтобы вступить в кильватер своему переднему мателоту. Тогда-то и произошел описанный в «Цусиме» А. С. Новикова-Прибоя «кавардак», когда остановка «Осляби» смешала строй шедших за ним и едва не столкнувшихся между собой кораблей. Выдвинутый ближе всех к японцам, выделявшийся высоким бортом и развевавшимся над ним контр-адмиральским флагом, замерший среди моря «Ослябя» неминуемо должен был стать первой и главной целью для сосредоточенного огня японского флота. Последствия этого легко угадывались: недостаточно бронированный корабль, фактически крейсер, лишь по недомыслию поставленный в общую линию о- броненосцами, мог очень быстро оказаться на краю гибели.
Но судьба, рок или провидение, с удивительным постоянством всю войну благоприятствовавшая русским, вновь предоставила им шанс изменить положение в свою пользу. Японский командующий, вовсе не блиставший талантами и постоянно выигрывавший лишь благодаря инертности и безынициативности русского командования, допустил при сближении очередную ошибку. Проскочив, несмотря на донесения разведчиков, место встречи с русской эскадрой, он вынужден был расходиться с ней на такой дистанции, что открыть огонь не представлялось возможным. Маневр оказался неудачным и никак не подтверждался впоследствии поданной императору хвастливой реляцией о намерении будто бы перейти на левую сторону от русской колонны, чтобы обрушиться на отряд устарелых кораблей, возглавляемых «Ослябей». Ставка в сражении была слишком велика – решалась судьба всей войны, и нападать японцам следовало, конечно, на главные силы, а не на второстепенный отряд.
Будь на месте З. П. Рожественского другой адмирал, с более развитым чувством долга, имей он не столь запуганный штаб, русская эскадра, резко увеличив скорость, могла бы заставить Того еще долгое время нагонять противника, чтобы вступить в бой. И неизвестно, в каких бы условиях он проходил. Но главные силы 2-й Тихоокеанской эскадры продолжали, как ни в чем не бывало, идти с прежней 9-узловой скоростью, словно под командованием Рожественского были не новейшие 18-узловые броненосцы, а мониторы времен гражданской войны в Америке. Того – старательный ученик англичан – получил возможность беспрепятственно и по всем правилам военно-морского искусства исправить свою ошибку. Его корабли начали поворачивать, чтобы лечь на курс преследования и сближения с русской эскадрой. И тут Того допустил новую ошибку.
Поворот совершался в сторону русских, которые, благодаря уменьшившемуся расстоянию между противниками (за счет японской циркуляции), получали возможность в течение, по крайней мере, 15 минут сосредоточить весь свой огонь по петле, которую образовывали поворачивавшие японские корабли. Было видно, как они, спеша выйти из опасного положения, заметно кренились, совершая циркуляцию на большой скорости. Эти пятнадцать, а может быть и двадцать минут, позволяли русским кораблям, бросившись на врага строем фронта, сблизиться с японским флотом на ту малую дистанцию, с которой они, в соответствии с нормами тогдашней боевой подготовки, могли стрелять с наибольшей меткостью. Бой превратился бы в свалку, в которой русские корабли могли с наибольшей эффективностью реализовать достигнутый каждым броненосцем и крейсером достаточно высокий уровень подготовки для одиночного боя. По опыту порт-артурской эскадры (не мог же З. П. Рожественский не знать о нем!) было известно, что японцы, приученные к стрельбе на дальние расстояния при посредстве оптических прицелов, в ближнем бою стреляли хотя и часто, но вовсе не так метко, как на больших дистанциях. Они, как писали участники боя 28 июля 1904 года, начинали при сближении «горячиться». В такой ситуации в значительной мере утрачивались и преимущества оптических прицелов. Скоротечная «свалка» вплотную и единоборство корабля с кораблем отнимали у японцев их главное преимущество – искусство сосредоточения огня (продемонстрированное уже в бою 28 июля) целой эскадрой по одному кораблю. И об этом Рожественский также не мог не знать. Наконец, бой на ближней дистанции позволял с предельной эффективностью реализовать преимущества русских лучших в мире бронебойных снарядов.
Невозможно объяснить, почему все эти элементарные соображения не появились в сознании З. П. Рожественского. От власти рутины и всеподавляюшего гнета адмиральского авторитаризма не в силах был, видимо, освободиться и его штаб. Позднее, вынужденный искать оправдания своей странной бездеятельности, адмирал писал:
«Очевидно, по обстоятельствам, хотя и от меня не зависящим, первый удар нашей эскадры был поставлен в необычайно выгодные условия».
Но естественный, казалось бы, вопрос, почему не был предпринят единственно спасительный бросок на сближение с противником, адмирал просто обходил молчанием и под видом объективного признания всю свою вину перекладывал на эскадру:
«Но без сомнения наша неспособность воспользоваться этой выгодой лежит всецело на моей ответственности: я виноват и в дурной стрельбе наших судов и в том, что она не удержалась так, как я им предоставлял возможность держаться».
Свидетельства всех уцелевших офицеров заставили Рожественского признать факт задержки «Осляби», но о последствиях этой остановки он говорить отказывался, сведя весь вопрос лишь к тому, что он
«ввел в бой не 12 кораблей, а только 11».
Признаваться же в том, что по его вине произошло последовательное – один за другим – уничтожение этих кораблей поодиночке, – адмирал ни под каким видом не собирался.
Точно так же отказывался Рожественский и от своей ответственности за произошедшую почти тотчас гибель «Осляби». Свидетельства же матросов и офицеров корабля о задержке его под огнем японцев из-за безграмотного маневрирования и нелепых приказов командующего он цинично назвал «легендой» и объяснял «паникой», которой будто бы были охвачены
«вытащенные из воды офицеры и нижние чины команды "Осляби”».
Обнаруживая и в дальнейшем крайне низкую меру чести, совести и объективности, адмирал без стеснения продолжал перекладывать свою вику на эскадру, в которой, как следовало из его слов, на огонь японцев отвечали только те корабли, которые
«не стремились уклониться от боя».
Что же предприняли в момент трагической остановки корабля командир «Осляби» капитан 1 ранга В. И. Бэр, его старший офицер и те три офицера, которые составляли штаб умершего накануне контр-адмирала Д. Г. Фелькерзама? Эго были флагманский штурман полковник Корпуса флотских штурманов Осипов, флагманские офицеры лейтенант барон Ф. М. Косинский и мичман князь К. П. Ливен. Мы не знаем, обсуждали ли они возможность взять на себя инициативу, пытались ли убедить В. И. Бэра изменить ход событий, были ли готовы разделить с ним ответственность за неформальное решение. Неизвестны ни степень подчинения чинов штаба командиру «Осляби», ни возможности их организационно-тактического взаимодействия. В показаниях тех, кто уцелел после гибели корабля, о планах ведения боя никаких упоминаний нет. Обстановка медленного, по крайней мере, в течение двух месяцев, угасания адмирала Фелькерзама не способствовала, видимо, проявлениям творческой инициативы у офицеров штаба. Обособленные от корабельных офицеров, штабные чины и в бою, видимо, не имели возможности себя проявить. Не имели они и постоянного места по боевой тревоге. И лишь когда одним из первых попаданий был ранен лейтенант Косинский, стоявший рядом с ним на мостике у боевой рубки полковник Осипов перешел в нее. Внутри рубки – еще одна аномалия тогдашнего кораблестроения – для штабных чинов места не нашлось. Там, как вспоминал впоследствии Осипов
«были командир “Осляби” капитан I ранга Бэр. старший артиллерийский офицер капитан 2 ранга Генке, старший штурманский офицер лейтенант Дьяченков, на руле стоял кондуктор и несли вахту нижние чины у дальномеров и переговорных труб».
Вместе с главным командным пунктом в ожидании боя находился весь корабль. В плутонгах и башнях, палубах и казематах, в разбросанных по всему броненосцу погребах боезапаса и у элеваторных постов подачи, в румпельном отделении и отсеках динамо-машин, машинных и котельных отделениях, в перевязочных пунктах и отделении подводных минных аппаратов, у пожарных шлангов и сигнальных фалов находились моряки, готовые выполнить свой долг. Давние традиции корабельной службы, уставные требования и накопленный опыт обеспечивали бесперебойное и надежное управление кораблем, действие всех его технических средств и оружия. И все, за немногими, наверное, исключениями, свято верили, что в такой же готовности выполнить свой долг ведет эскадру и ее командующий. Никто не подозревал, что надежды и ожидания всего флота, готовность экипажей постоять за честь и славу России будут спустя несколько мгновений обмануты самым низким образом – равносильным предательству преступным бездействием…
На русской эскадре оцепенело наблюдали, как стремительно истекают минуты, в которые еще можно было предотвратить надвигающуюся катастрофу. Все видели, что выдвинувшийся к японцам «Ослябя» вот-вот подвергнется показательному уничтожению в ужасающе короткий срок. Почти все офицеры понимали, что только немедленная атака всем флотом может предотвратить катастрофу, но… все медлили, ожидая, что адмирал, наконец, стряхнет с себя оцепенение и без промедления двинет эскадру в атаку. Минула первая минута, прошла вторая, – «Микаса», кренясь, завершал циркуляцию, а решительный приказ так и не поступил. Теперь спасти положение мог только «Ослябя». Но его командир Бэр не сумел освободиться от гнета авторитаризма З. П. Рожественского. И расплата за безынициативность наступила скорая и жестокая…
Четверть часа смертельного риска и полной беззащитности, в течение которой Того подставлял свою эскадру для первого удара со стороны русских, благополучно истекла около 14 ч 14 мая 1905 года. Робкая неуправляемая стрельба, доносившаяся издалека со своих шедших вразнобой, все еще не выровнявших строй кораблей, – это все, на что смог решиться З. П. Рожественский, – заметного вреда японцам не принесла. И теперь Того жестко взял инициативу в свои руки и владел ею уже до последнего залпа сражения. Последовательное – один за другим – уничтожение русских кораблей всей мощью впервые примененного массированного огня – он начал с двух несших адмиральские флаги броненосцев «Ослябя» и «Князь Суворов». Особенно быстро пристрелялись японцы по первому кораблю.
«Мы почти наскочили на “Ослябю”»,
– свидетельствовал впоследствии перед следственной комиссией старший офицер шедшего следом броненосца «Сисой Великий» капитан 2 ранга Г. А. Ивков, –
«и ясно видели, как масса снарядов рвалась об его борт и разрушала все надстройки».
Вплоть до выхода корабля из строя, разрывы японских снарядов всех калибров – от 305 до 76 мм – держали «Ослябю» в своем уничтожающем кольце. Огонь противника был так плотен, что несколько снарядов попали в ближайшие мателоты – «Орел», оказавшийся с правого борта и не сразу отошедший от «Осляби», и «Сисой Великий», вынужденно сблизившийся на 100-150 м. Оба эти броненосца получили – один в кормовую, другой – в носовую части по несколько снарядов, предназначавшихся для «Осляби». Попадания в слабо бронированный корабль множились с ужасающей быстротой и в считанные минуты, не дав ему даже завершить злосчастный координат, нанесли тяжкие повреждения. Особенно фатальным оказалось последовательное или парное, в результате удачного залпа, попадание двух 305-мм снарядов практически в одно место – небронированную часть борта у первой переборки впереди броневого пояса. Этими или последующими столь же действенными взрывами фугасных снарядов были разрушены участок палубы впереди боевой рубки, внутренние переборки и платформы. Огромную брешь, образовавшуюся в жилой палубе почти на уровне ватерлинии, начали захлестывать накатывавшиеся под действием зыби водяные валы. Вода затопила первый и второй отсеки на жилой палубе, а затем через трещины, мелкие пробоины, сорванные крышки люков и разбитые вентиляционные трубы начала поступать в левый носовой 152-мм погреб и подбашенное отделение. Остановила ее лишь вторая переборка впереди носового броневого траверза, но в трюме вода дошла до отделения носовых динамо-машин и подводных минных аппаратов. Еще один снаряд, на этот раз бронебойный, пробив броню левого борта, попал в 10-ю угольную яму. Поступление воды обнаружилось в левой запасной крюйт-камере. Борьбу за живучесть корабля, которую возглавили старший офицер капитан 2 ранга Д. Б. Похвиснев, корабельный инженер К. А. Змачинский и трюмный механик поручик П. Ф. Успенский, крайне затрудняли ядовитые газы от взрывов японских снарядов и созданная ими плотная завеса из угольной пыли. Даже уцелевшие электрические лампы не могли пробить мрак, в котором люди, работая с аварийными инструментами, упорами и пластырями, пытались преградить путь воде. Для выравнивания образовавшегося крена затопили коридоры правого борта, а затем и патронные погреба. Корабль сел носом, заметно ухудшилась управляемость.
Первыми взрывами, обрушившимися на борта и палубы корабля, были разрушены надстройки, крылья носового мостика, сбит гафель. Флаг перенесли на нок рея грот-мачты. Почти одновременно, сделав едва ли три выстрела, замолчала носовая башня. Один или два навесных снаряда пробили ее крышу и разорвались внутри. Взрывом сорвало броневые колпаки, искорежило механизмы и приводы, перебило почти всю прислугу орудий. Третий снаряд, ударив в ствол орудия, влетел в амбразуру. Его взрыв перекосил башню и довершил ее полное разрушение. Тяжело раненный, но чудом уцелевший командир башни мичман В.В.Майков, убедившись в невозможности вести стрельбу, отдал приказание оставшимся в живых артиллеристам оказать помощь боевым расчетам еще действовавших плутонгов и батарей.
В первые полчаса боя лишь верхняя батарея под командованием мичмана князя С. В. Горчакова каким-то чудом не имела попаданий вражеских снарядов. Это позволило развить интенсивную стрельбу из ее 152- и 75-мм орудий. При первых неполадках на помощь немедленно приходили люди, посланные командиром 1-й группы артиллерии нестрелявшего правого борта лейтенантом П. А. Колокольцовым. А сбои происходили весьма досадные: часто давали осечки 75-мм орудия, несколько раз заклинивало патроны в 152-мм пушках. Подача боезапаса в течение всего боя действовала бесперебойно– беседки с патронами поднимались из погребов и раскатывались по подвешенным к бимсам рельсам непрерывным потоком. Но вот начались попадания в броню носового 152-мм каземата. Влетевшим в амбразуру осколком снаряда был тяжело ранен проходивший по каземату старший офицер Д. Б. Похвиснев. Легко ранило командира 1-й группы лейтенанта П. А. Колокольцова и артиллерийского квартирмейстера Дампе. Почти тотчас взрыв снаряда вывел из строя 75-мм пушку, перебив всю прислугу, новый взрыв повредил еще одно орудие в батарее, наполнив ее газами коричневого цвета. Заевший в пушке накатник извлек артиллерийский кондуктор Славов. Так же уверенно, как на учениях, действовали комендоры и в остальных батареях и плутонгах и в еще продолжавшей стрелять кормовой башне.
Но артиллерийский огонь «Осляби» заметно утрачивал свою эффективность. Упущенная возможность нанести японцам первый удар во всеоружии привела к быстрому выходу из строя системы управления огнем, повреждению оптических прицелов и дальномеров. Возникли трудности ведения огня на большом расстоянии, а также из-за сбивавшего пристрелку маневрирования при описывании коордоната. Множившиеся взрывы японских снарядов срывали прицелы с кронштейнов, их оптику затемняли гарь пожаров, угольная пыль и брызги воды от падения в воду снарядов. Сказывался и общий недостаток 152-мм орудий, чьи подъемные механизмы часто не выдерживали силы отдачи при стрельбе на непривычно больших дистанциях. Огонь приходилось вести, пользуясь разного рода подручными средствами вплоть до гандшпугов и вымбовок.
Распространившаяся по всему кораблю вода, – к ней прибавились обширные потоки от действия пожарных шлангов при тушении многочисленных пожаров, – вызвала замыкания в магистрали питания электрических сетей. Из-за увеличения нагрузки начали перегорать предохранители. По этим причинам или от слишком большого крена кормовую башню, когда корабль выкатился из строя вправо, уже не удалось повернуть для ведения стрельбы на правый сильно возвысившийся борт. Повреждения множились так быстро, что справляться с ними уже не успевали. Вода поступала через поврежденные трубы вентиляции, с увеличением крена захлестывала не поддающиеся быстрой заделке порты (их крышки и крепления были разбиты) 73-мм орудий батарейной палубы. Корабль, приняв не одну тысячу тонн воды, все глубже садился носом. Но и в этом безнадежном положении экипаж «Осляби» пытался изо всех сил удержать броненосец в строю и продолжал вести бой.
Люди на всех постах мужественно и стойко выполняли свой долг, дисциплина сохранялась до последних минут корабля. Почти отрезанные от остальных членов экипажа соседними уже затопленными отсеками минеры, ждавшие у подводных минных аппаратов своей очереди действовать, вышли из отделения только после приказания своего начальника – старшего минного офицера лейтенанта М. П. Саблина. Его передал пробравшийся через помещение разбитой носовой башни и тем же путем выведший людей из полузатопленных отсеков минер Чернов. Ни телефоны, ни переговорные трубы уже не действовали… Здесь же, под отделением минного аппарата, безостановочно действовала носовая динамо-машина, которой управлял минно-машинный кондуктор Заварин. В течение боя он докладывал о состоянии дел лейтенанту Саблину, организовал заделку вентиляционной трубы, из шторой вдруг хлынула вода. Не ожидая ничьих приказаний, Заварин перепустил ее в трюм, перекрыв поступление воды в подбашенное отделение. Кондуктор не покинул своего поста даже после прекращения всякой связи, и только получив команду спасаться, Заварин остановил машину, задраил дверь в ее отделение и вывел своих подчиненных наверх через оставленную прислугой полуразрушенную башню. Тогда же, убедившись в неудержимом нарастании крена и полной невозможности вести огонь, отпустил свой личный состав командир кормовой башни лейтенант Б. П. Казмичев. Последними, также из-за невозможности стрелять, покинули свои орудия комендоры плутонга, которым командовал лейтенант Б. А. фон Нидермиллер. Подавленный зрелищем происходившего на его глазах разгрома эскадры и гибели любимого корабля, лейтенант, как свидетельствовали его подчиненные, застрелился…
В полной мере воспользовавшись отданной ему З. П. Рожественским, В. И. Бэром и остальными флагманами инициативой нанесения первого удара, японский командующий проявил себя прилежным учеником, вполне усвоившим уроки европейской морской тактики. Соединив ее принципы с выработанным в боях с порт-артурской эскадрой опытом и впервые примененным методом массирования огня всей эскадры по одному кораблю, он жестоким расстрелом «Осляби» (вид истерзанного корабля вызвал
«чуть ли не плач во всей эскадре»,
– писал об этом лейтенант с «Авроры» А.Н. Лосев) отнимал у русских всякую надежду на удачный исход боя. Воля моряков эскадры была сломлена бесповоротно, и им оставалось только отчаянно, но безнадежно сопротивляться. Фактически уже с выходом из строя «Осляби» бой оказался проигран. Тяжесть поражения можно было еще смягчить, и такие возможности представлялись неоднократно. Но это зависело уже от флагманов и командиров, корабли которых оставались в строю эскадры…
Жестокая хроника боя свидетельствует, что «Ослябя» уже в 14 ч 20 мин, то есть спустя 31 минуту после открытия огня, получил столь тяжкие повреждения, что уже не мог держаться в строю и, несмотря на попытки выправить положение, выкатился вправо. Крен достигал 12°. броненосец сидел в воде по носовые клюзы, носовая башня и левый носовой 152-мм каземат были разбиты. Имея, по-видимому, поврежденное рулевое устройство, корабль непроизвольно повернул на обратный курс, но затем экипаж справился с управлением. Броненосец снова повернул вправо и около пяти минут шел вместе с эскадрой, словно собираясь занять свое место в строю. Корабль, уже неудержимо погружаясь, еще успел повернуть вправо. И в этом почти беспомощном положении личный состав пытался ввести в действие уцелевшие орудия правого борта и развернуть кормовую башню на правый борт. Но из-за крена комендоры уже не могли взять противника на прицел, а башня не поддавалась повороту. Старший минный офицер лейтенант М. П. Саблин, переживший впоследствии, как и все спасшиеся с корабля, бой и гибель крейсера «Дмитрий Донской», писал позднее:
«Видя, что гибель “Осляби” неизбежна, я спустился в жилую палубу и скомандовал: “Из палубы всем выйти”. Сам же пошел на верхний мостик, чтобы доложить командиру о всем виденном и о своем приказании. Только по этому приказанию команда начала уходить из жилой палубы. До этого момента ни один человек не оставлял своего места без разрешения моего или мичмана Иванова. Когда вода поднималась в погребах высоко, мы разрешали прекращать подачу, выходить людям, а погреба задраивать. Подачу же продолжали производить с правой стороны. Когда я поднялся на мостик, то запал в боевой рубке командира, старшего артиллерийского офицера и прапорщика Болдырева. Я доложил обо всем командиру, командир мне ответил: “Да, тонем, прощайте”. Мы все простились. В это время крен был настолько велик, что, чтобы не упасть, я схватился за тентовую стойку с правой стороны от рубки».
Опрокидывающийся корабль унес в воду всех находившихся на мостике. Командира среди спасенных не оказалось…
В последний момент перед гибелью корабля были остановлены все три машины – это инженер-механики, выполняя свой долг, спасали людей от гибели в мясорубке вращающихся винтов. Лишь один из них слабо вертелся, вероятно, от непроизвольного переключения при опрокидывании. Спасенных среди механиков не оказалось… Вот имена этих подлинных рыцарей воинского долга: старший судовой механик полковник Н. А. Тиханов, его помощник поручик Г. Г. Даниленко, младший инженер-механик поручик А. А. Быков, трюмный механик поручик П. Ф. Успенский, минный механик поручик А. Г. Шевелсв, младшие инженер-механики прапорщики С. А. Майструк и В. И. Медведчук. Также погибли корабельный инженер К. А. Змачинский, оба врача – Г. С. Васильев и Г. Р. Буитиг, священник иеромонах Виктор Никольский. Не удалось спастись двум изтрех артиллерийских кондукторов – Алексею Славову и Николаю Дубровину, обоим машинным кондукторам – Евдокиму Курбашневу и Ивану Кобылову, старшему боцману кондуктору Лаврентию Кузнецову. Всего из числа команды с кораблем ушли ха дно 480 человек… Из флотских офицеров погибли командир В. И. Бэр, старший офицер Д. Б. Похвнснев. старший артиллерийский офицер С. Э. Генке, младший артиллерийский офицер лейтенант К. К. Тундерман, старший штурманский офицер лейтенант И. В. Дьячснков и младший – мичман В. П. Паяецкий, вахтенный начальник мичман В. П. Шиповалов, вахтенные офицеры мичман В. В. Майков, прапорщики по морской части Ф. Н. Ширкенгефер и И. В. Болдырев…
В круг, образованный державшимися на воде людьми, массой всплывших обломков и корпусов шаровых мин, немедленно бросились находившиеся поблизости миноносцы. Людей принимали сразу на борт, а с «Бравого» даже успели спустить вельбот, подбиравший тех, кто оказался в стороне. Но японцы, как они это не раз делали в дальнейшем, открыли бешеную стрельбу по спасавшим людей кораблям. Огонь вели те самые легкие крейсеры, которых З. П. Рожественский перед началом боя избавил от уничтожения. Теперь они перекрестной стрельбой трех своих отрядов добивали спасшихся с «Осляби». Огонь был столь плотным, что остававшиеся в воде люди стали подавать знаки миноносцам, чтобы те уходили и тем прекратили японский расстрел. Многие из тяжело раненных, не доплыв до вельбота и миноносцев, тонули на глазах спасателей…
Обстрел места гибели «Осляби» усилился с подходом почему-то особенно озлобившего японцев крейсера «Изумруд». Чтобы не рисковать кораблем и не множить число погибших, пришлось отойти, сбросив лишь вельбот и спасательные буйки. «Блестящий», уже уходя из района непрекращавшегося обстрела, потерял убитыми своего командира капитана 2 ранга А. С. Шамова и двух матросов, на корабле оказался затоплен патронный погреб, пробит котел. На «Бравом» разрывами 152- и 203-мм снарядов были убиты четыре человека команды и пятеро спасенных с «Осляби». Отчаянно маневрируя, чтобы не столкнуться друг с другом и не повредить винты среди множества плававших обломков, миноносцы «Бравый», «Буйный», «Быстрый», «Блестящий» и буксирный пароход «Свирь» спасли около 400 человек. Из офицеров гибель корабля пережили лейтенанты П. А. Колокольцов, М. П. Саблин, мичманы П. С. Бачманов, Б. П. Иванов, князь С. В. Горчаков, Б. П. Казмичев, А. А. Бартенев, а также офицеры штаба полковник Осипов и мичман князь К. П. Ливен. Трагическая одиссея «Осляби» продолжилась для оставшейся в живых части его экипажа ночным прорывом на спасших ее кораблях, участием в бою на борту принявшего их утром с «Буйного» крейсера «Дмитрий Донской» и последующим пленением японским десантом на острове Дажелет утром 16 мая 1905 года…
«Ослябя» и его экипаж честно исполнили свой долг, многие пережившие бой и гибель броненосца продолжили службу в обновленном российском флоте. Не изгладится в памяти новых поколений россиян имя героического корабля, чья трагическая судьба вобрала в себя и самобытность отечественного судостроения, и доблесть флота, и вечное противоречие российской истории, в которой рядовые творцы, труженики и воины так часто оказываются во власти явно недостойных их правителей, администраторов и военачальников.
По материалам РГАВМФ и сборников официальных документов.
источник: Р. М. Мельников «Эскадренные броненосцы типа «Пересвет» Часть 1» сборник «Гангут» вып.15
