Могла ли Россия победить в Первой мировой войне? Наш ответ Гинденбургу.
Великая Россия во все времена прямо-таки кишела умными людьми, но увы… У кормила власти почему-то чаще всего оказывались другие. Смог ли бы герой данного поста изменить судьбу страны и милионов людей, прислушайся к нему власть имущие, решать вам, коллеги.
Алексей Алексеевич Маниковский — человек, сыгравшего в истории России великую и трагическую роль.
Образование получил в Михайловском арт. училище (1886) и Михайловской арт. академии (1891). С 28.8.1900 заведующий практической частью Усть-Двинской, с 4.4.1901 — Либавской крепостной артиллерии; одновременно с 7.7.1904 заведовал обучающимися в крепостном отделе офицерской арт. школы. Участник русско-японской войны 1904-05: с 2.11.1904 штаб-офицер для делопроизводства и поручений управления инспектора артиллерии 2-й Маньчжурской армии. С 9.2.1906 командир Усть-Двинской, с 25.9.1906 -Кронштадтской крепостной артиллерии. 23.3.1914 назначен комендантом Кронштадтской крепости и главным руководителем оборонительных работ в Кронштадте. Одновременно10.2.1909-24.5.1915 совещательный член Арт. комитета Главного арт. управления (ГАУ). 24.5.1915 в разгар «снарядного голода» сменил ген. Д.Д. Кузьмина-Короваева на посту начальника ГАУ Под руководством М. было налажено производство боеприпасов и к 1917 нужды фронта были полностью удовлетворены. 6.3.1917 М. был назначен помощником военного министра А.И. Гучкова, а т.к. последний был абсолютно некомпетентен в области военного управления, М. фактически стал военным министром. После отставки Гучкова 30.4.1917 М. стал врио. управляющего Военным министерством, а затем остался при А.Ф. Керенском товарищем военного министра по снабжению. 25.10(7.11).1917 во время штурма Зимнего дворца арестован в числе др. членами правительства. 28.10.1917 дал согласие работать на советскую власть и через два дня освобожден. 20.11(3.12).1917 вновь арестован по приказу ВЧК, но через 10 дней освобожден. Служил в РККА, в 1918-19 начальник Арт. управления, Управления снабжений РККА. Во Многом именно М. большевики обязаны созданием своей артиллерии. Погиб при крушении поезда.
Организатор снабжения армии в Первую Мировую Войну.
Судьба войны решалась на сухопутном фронте в полторы тысячи верст и решалась, как показали первые же сражения, артиллерийским огнем. Превосходство немцев и австрийцев в тяжелых орудиях сказывалось самым жестоким образом, но даже это было еще полбеды. Настоящая беда пришла тогда, когда стали умолкать и легкие русские батареи: кончались запасы снарядов, накопленные в мирное время. Их расход оказался просто невероятным по сравнению с довоенными кабинетными выкладками. В иных напряженных боях скорострельные трехдюймовки, прозванные «мотовками снарядов», производили по 300-500 выстрелов в день. За два-три дня расходовался боезапас, рассчитанный на всю войну!
Сама устойчивость фронта обеспечивалась прежде всего огнем артиллерии. В окопах это понимали прекрасно. Участник событий, впоследствии военный историк, генерал Евгений Захарович Барсуков пишет, что как только «возимые запасы» снарядов начинали истощаться, а на пополнение их снаряды из тыла не прибывали, «наступало в войсках тревожное состояние, переходящее в паническое».
Опустели и оружейные склады. Все запасы винтовок, подчистую, были выданы в войска и ухнули, как в бездну. Тыловые генералы, ведавшие снабжением армии, были потрясены, обнаружив, что убыль винтовок в боях ничуть не меньше, чем потери самих бойцов. И если людей в России еще хватало (и, казалось, будет хватать всегда), то вооружать новые пополнения было просто нечем.
Осенью 1914-го стало очевидно: исход войны теперь зависит не столько от доблести солдат на фронте, сколько от производительности заводов в тылу. И для России это означало катастрофу.
Генерал Е.З.Барсуков пишет: «При первых же известиях о крайнем недостатке боевого снабжения на фронте и возможности вследствие этого хорошо заработать на предметах столь острой нужды русских промышленников охватил беспримерный ажиотаж. Именно трехдюймовый снаряд и был тем лакомым куском, на который оскалились зубы всех промышленных шакалов с единственной целью легкой наживы. К великому несчастью для России у этих людей оказывалось подчас немало сильных покровителей».
Для обсуждения вопроса о производстве снарядов 11 (24) сентября 1914 года на квартире у генерала Вернандера было собрано совещание заводчиков. Уже к концу ворвался исполняющий должность начальника Генерального штаба генерал Беляев и, размахивая телеграммой из Ставки, стал кричать о жутком кризисе с боеприпасами, о том, что снаряды нужны КАКОЙ УГОДНО ЦЕНОЙ.
Истерика генерала Беляева была не просто чудовищной глупостью, она была преступлением. Один из участников событий так оценивает ее последствия: «Вряд ли самый искусный шпион в то время мог оказать такую громадную услугу нашим противникам, как это сделало выступление начальника русского Генерального штаба… Полное раскрытие тайны генералом Беляевым поставило поставщиков в положение хозяев, диктующих условия». По всей России и в зарубежных фирмах, торгующих с Россией, мгновенно взлетели до небес цены на станки, металлы, химические продукты. Дельцы принялись рвать из казны громадные авансы на создание производства, обещая снаряды в неопределенном будущем.
А пока единственным реальным источником боевого снабжения были работавшие с полной нагрузкой, но безнадежно маломощные казенные заводы. Фронт требовал только для легких трехдюймовых пушек ежемесячно три миллиона снарядов, а в начале 1915 года их удавалось производить всего 400-500 тысяч. Фронт требовал — ежемесячно! — 200 тысяч винтовок, а все три оружейных завода — Тульский, Ижевский, Сестрорецкий — в конце 1914-го — начале 1915-го вместе производили 33-35 тысяч. Винтовок не хватало даже для восполнения их убыли в боях, не говоря о вооружении новых формирований. Если в конце 1914-го в запасных батальонах была одна винтовка на четверых, то после призыва ратников и новобранцев 1915 года одна винтовка приходилась уже на 10 человек. Маршевые роты в ноябре 1914-го отправляли в армию с половиной вооружения, несколько месяцев спустя — с четвертью, а весной 1915-го эти пополнения прибывали на фронт вообще невооруженными.
От безысходности в войсках формировали команды безоружных. Они рыли окопы и, по словам генерала Н.Н.Головина, «ждали смерти своего товарища», чтобы взять его винтовку, если она уцелеет. Сперва хотели ограничиться всего одной тысячей безоружных на каждый корпус. В действительности целые массы их образовались во всех частях и соединениях. Великий оружейник, создатель первого в мире автомата, историк и писатель Владимир Григорьевич Федоров свидетельствует: «В то время считалось отличным, если удавалось иметь в полках до 50% полагающегося по штату оружия… Громадное число дивизий по вооружению представляло собою полки».
Участник событий, крупнейший ученый в области боеприпасов Владимир Иосифович Рдултовский утверждает, что русская армия летом 1915 года смогла бы отразить германское наступление, если бы до войны удалось расширить хотя бы ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ казенный завод — Санкт-Петербургский Трубочный. Взрыватели и трубки, которые он выпускал, были самым «узким местом» в производстве снарядов. Расширение СПб Трубочного не представляло ничего особенного (его произвели потом во время войны). Только и нужно было прикупить для стесненного завода соседние участки земли, занятые лесными складами, выстроить там новые мастерские и приобрести для них станки. Вот и все. Инженеры на этом заводе служили прекрасные, рабочие были высочайшей квалификации. Им не хватало только производственных мощностей. К началу германского наступления в мае 1915-го русская армия успела бы получить на несколько миллионов трехдюймовых снарядов больше. «И потеря польского театра войны, — пишет Рдултовский, — не имела бы места». Потеря польского театра — это и есть Великое Отступление.
Иной современный читатель, пожалуй, возмутится: «Что получается, один-единственный завод мог спасти Империю? Сколько написано библиотек об особых исторических путях и судьбах России, сколько явлено миру философских откровений, мистических озарений! И против всего этого великолепия, на другой чаше весов, единственный небольшой завод, закопченный угольным дымом, — мог бы перевесить?!» — А почему бы ему не перевесить? В утверждениях Рдултовского как раз нет ничего мистического и сверхъестественного. Вполне представимо, что в критической ситуации спасителем огромной Империи мог бы оказаться и единственный завод. Условие здесь только одно: сама Империя должна быть такой, чтобы ее еще можно было спасти. Она должна, по крайней мере, не прогнить насквозь, сохранить хоть какие-то здоровые клетки, последние остатки вменяемости.
Расширение СПб Трубочного пытались осуществить еще в 1908-1909 годах, но проект совместными усилиями задушили частные предприниматели и министерство финансов. Предприниматели хотели сами получить заказы на трубки (получили и провалили, такая тонкая и точная работа им оказалась не по зубам). А министерство финансов боролось за экономию. Хотя вся реконструкция этого завода стоила бы, конечно, неизмеримо меньше, чем стоил один только гигантский ржавеющий корпус одного недостроенного сверхдредноута.
И вот, в обстановке военного краха, смятения, хаоса 27 мая (9 июня) 1915 года начальником Главного артиллерийского управления (ГАУ) был назначен пятидесятилетний генерал Алексей Алексеевич Маниковский. Он принял должность, которая, без преувеличения, стала судьбоносной для России. ГАУ ведало всем боевым снабжением русской армии. Ему подчинялись все казенные заводы, оно выдавало заказы на военную продукцию частным предпринимателям и осуществляло грандиозные заграничные закупки — в союзных и нейтральных государствах.
Казалось, опыта для такой работы у Маниковского не было. Все его знакомство с военным производством исчерпывалось двухлетней службой в молодости, после окончания Михайловской академии, на Ижевском оружейном заводе. Затем он служил в крепостной артиллерии, воевал на русско-японской войне и вновь служил в крепостях. Считался специалистом в области береговой артиллерии, написал ряд трудов по теории и практике ее стрельбы. На фронтах Мировой войны не побывал ни разу: до своего назначения в ГАУ был комендантом Кронштадтской крепости.
Но генерал Маниковский был хорошо известен в военных кругах своими техническими знаниями, энергией, безукоризненной честностью. (Славился он и острым языком, с которого слетали порой не самые пристойные выражения. А.Н.Крылов, сам большой любитель соленых шуточек, вспоминает нашумевшую историю: на довоенном совещании по прицелам береговой артиллерии некий генерал заявил, что «никак не может усмотреть», почему прицельная труба, от которой отказывался Маниковский, не дает нужной точности. Маниковский немедленно предложил туповатому генералу «для лучшего усмотрения» засунуть эту трубу окуляром себе в зад. После чего разразился скандал и совещание закрыли.)
Личные качества Маниковского могли преодолеть недостаток производственного и снабженческого опыта. Но, конечно, ни те, кто назначал его начальником ГАУ в страшные дни мая 1915 года, ни он сам, принимая эту должность, не догадывались, что в жесточайших кризисах России ему будет суждено проявить себя личностью поистине исторической.
Соратники из ГАУ и двадцать, и тридцать лет спустя, будучи уже стариками, вспоминали о нем с восхищением и гордились тем, что работали под его руководством. В.Г.Федоров пишет: «Маниковский обладал всеми — буквально всеми — качествами для идеального начальника, колоссальной кипучей энергией и исключительными способностями. Он брал все решения на одного себя, с маху разрубал все встречавшиеся препятствия своими быстрыми и энергичными приказами… Далекое предвидение, способность быстро разбираться во всяком запутанном деле, смелость в решениях и привлечение к себе всех сотрудников сердечностью и прямотой своего к ним отношения — были основными качествами этого выдающегося человека. Его любимыми словами было изречение: «Промедление смерти подобно!» Вообще, он говорил мало, хотя и был выдающимся оратором — его выступления отличались необыкновенным энтузиазмом и горячим призывом к присутствующим».
Новый начальник ГАУ решительно взялся за дело. Он хотел не просто улучшить боевое снабжение, он стремился, по словам Федорова, «в корне уничтожить всякую возможность повторения в будущем того кошмара, который пережила русская армия». Прежде всего он отозвал с фронта артиллерийских инженеров, заявив, что их служба в тылу принесет армии больше пользы. Действительно, для тех программ, которые он наметил, требовалось много специалистов. Расширялись существующие военные производства — оружейные, артиллерийские, снарядные, пороховые. Развернулось строительство новых мощных заводов. По прежним понятиям такое было немыслимо: начинать во время войны крупные стройки. Но Маниковский доказывал, что они необходимы, поскольку сама война приняла немыслимый прежде размах и грозит затянуться надолго. И пророчески добавлял, что строящиеся заводы призваны послужить России не только в нынешней, но и «в следующей войне».
Е.З.Барсуков рассказывает: «К началу 1916 года у Маниковского сосредоточены были все бесчисленные запутанные нити заготовления предметов вооружения; к этому заготовлению было привлечено до 90% всей русской металлургической и химической промышленности. Заграничным заводам на сотни миллионов даны были артиллерийские заказы, осложняемые всевозможными вопросами политического характера. Во всем этом лабиринте мог разобраться, и к тому времени уже разобрался, только генерал Маниковский». И результаты не замедлили сказаться. Быстро росли поставки в армию винтовок, патронов, снарядов, пушек. Знаменитый полководец А.А.Брусилов вспоминает, как благодаря этому зимой 1915/1916 г.г. «войска повеселели и стали говорить, что при таких условиях воевать можно».
Конечно, Маниковскому и его сотрудникам удалось бы скорее добиться успеха, если бы им не приходилось постоянно преодолевать сопротивление бюрократической системы, а главное — вести борьбу с наглым хищничеством предпринимателей, тех, кто, по словам Барсукова, «шел крестовым походом на казенный сундук». Дикий российский капитализм показал себя во всей красе. Громче всех вопя о своем патриотизме и подкупая чиновников вплоть до министерского ранга, предприниматели рвали из казны военные заказы на самых выгодных условиях, с огромными авансами, а потом срывали поставки. Даже наконец изготовленные, гораздо более дорогие изделия частных заводов оказывались намного хуже качеством таких же изделий казенных заводов. Это был в полном смысле слова бизнес на крови соотечественников.
Генерал Маниковский мешал уважаемым деловым людям. Подкупить его оказалось невозможно, следовательно, его необходимо было устранить. В наше время его бы попросту «заказали» и убили. Но в те годы российский капитализм еще не дошел до таких прогрессивных методов. Зато мастерство интриги всегда было на высоте. Развернулась настоящая травля ГАУ и его сотрудников, принявшая самый яростный характер после образования так называемого «Особого совещания по обороне государства».
В сей орган вошли видные представители Государственного Совета и Государственной Думы, в том числе Милюков, Гучков, Родзянко. Вот что пишет о них Барсуков (сделаем скидку на его пристрастность, хотя нельзя не подивиться, как много ассоциаций с недавней перестроечной историей, да и с современной действительностью, вызывают эти строки): «Все это были люди по преимуществу слова, кафедры и рисовки, привыкшие по каждому вопросу прежде всего «говорить» и говорить много, красиво, с надрывом. Причем каждый из них считал, что если он «хорошо сказал» и произвел на слушателей ожидаемое впечатление, то он свое дело сделал, — и глядел победителем. Каковы же будут дальнейшие результаты его говорения — это его мало озабочивало».
Критика государственных учреждений, прежде всего военных, была коньком думских политиков, и предприниматели играли на этом с неизменным успехом. Подрядчики, которым не удавалось получить у ГАУ выгодный заказ, спешили с жалобой в «Особое совещание», к общественным деятелям. Те охотно откликались, громили рутину, косность, предательство чинов ГАУ и требовали немедленной выдачи заказа обиженному, хотя бы и по несообразно высокой цене, с крупным авансом и без гарантий исполнения.
Маниковскому удавалось, ссылаясь на последнее обстоятельство, отвергать притязания хотя бы самых явных аферистов. И тогда «Особое совещание» ввело установление: впредь выдавать аванс подрядчикам только под гарантии банка. Наверное, отцы русской демократии были довольны своей придумкой: обеспечили интересы государства, и не административными, а экономическими методами! Но, как это часто бывает в России, лекарство оказалось хуже болезни. «Отсюда началось, — мрачно констатирует Барсуков, — закабаление нашей промышленности банками, которые, выдавая свои гарантии, конечно, не за маленькие проценты, преследовали исключительно свои ростовщические цели, нисколько не считаясь ни с состоянием попавших к ним в сети заводов, ни с интересами обороны… Выгодна была такая система только для дутых предприятий, которые заранее знали, на что шли, и которые изощрялись в подстраивании разных форс-мажоров».
В борьбе с Маниковским промышленники добрались до самого царя. Между Николаем Вторым и упрямым генералом состоялся следующий диалог:
НИКОЛАЙ II: На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.
МАНИКОВСКИЙ: Ваше величество, они и без того наживаются на поставке на триста процентов, а бывали случаи, что получали даже более тысячи процентов барыша.
НИКОЛАЙ II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.
МАНИКОВСКИЙ: Ваше величество, но это хуже воровства, это открытый грабеж.
НИКОЛАЙ II: Все-таки, не нужно раздражать общественное мнение.
ДЕЛО БЫЛО НЕ В БОБИНЕ — ТО МУДАК СИДЕЛ В КАБИНЕ.
Прям, как будто на лбу написано: «ЧМО».
Наконец, интрига почти достигла цели. В марте 1916 года начальник штаба Ставки генерал М.В.Алексеев внезапно направил военному министру А.А.Поливанову представление: вернуть Маниковского на прежнее место коменданта Кронштадтской крепости. Министр, так же молниеносно, без всякого разбирательства, дал согласие. Казалось, дело сделано. Уязвленный Маниковский заявил, что не хочет возвращаться в Кронштадт, который считался глубоким тылом, но готов пойти на любую должность в действующую армию. Он все понимал, он считал унизительным цепляться за свой высокий пост, и только добросовестность заставила его написать письмо Алексееву о тех проблемах, с которыми — он честно предупреждал — нелегко будет справиться другому начальнику ГАУ: «Такие вопросы, как расстройство транспорта по России, невозможность наладить как должно ремонт орудий и подачу тяжелых снарядов и взрывателей к ним… Все эти вопросы в общем сумбуре нашей жизни, когда еще связывают руки бесчисленным количеством комиссий, подкомиссий, совещаний и заседаний, не дают возможности делать прямое и важное для армии дело…»
И от него отступились. Испугались, что удаление Маниковского приведет к развалу военного производства и всего снабжения армии. Министр Поливанов, отменяя прежнее решение, телеграфировал Алексееву: «Я пришел к заключению о невозможности переменить лицо, стоящее во главе ГАУ».
Интриги не свалили бескомпромиссного генерала, но борьба между ним и дельцами продолжалась с еще большим взаимным ожесточением. Неудивительно поэтому, что идея «подавления частника» и максимального огосударствления экономики — в качестве единственной спасительной перспективы для России — все больше овладевала умами руководителей ГАУ. Опыт успешного перевода в ходе войны под казенное управление крупнейшего частного Путиловского завода мог только утвердить их в этой мысли.
Что делать, несовместимы в России люди, честно служащие своей стране, такие как Маниковский, с теми, кого сподвижник его Барсуков называл «финансовыми и промышленными шакалами». Где-то в других краях совместимы, даже на общую пользу, а у нас — нет. Никак не возникает между этими полюсами рабочий ток, всегда дело кончается вспышкой.
20 октября (2 ноября) 1916 года правительству был направлен подписанный Маниковским доклад ГАУ N 165392. Посвященный, казалось бы, сугубо специальному вопросу, «Программе строительства новых военных заводов», он в действительности представлял собой ультимативное требование немедленной перестройки всей экономической (а следовательно, и политической) жизни России.
ГАУ требовало решительно ограничить аппетиты буржуазии в интересах государства в целом. По замыслу составителей «Программы», мощная группировка казенных заводов должна была господствовать в промышленности в период войны, а в мирное время — служить надежным регулятором цен и авангардом технического прогресса. Предусматривалась обязательность выполнения частной промышленностью государственных заказов. На всех частных заводах должны были создаваться «ячейки военных производств», находящиеся под контролем ГАУ.
Тотального огосударствления экономики на сталинский манер авторы «Программы», конечно, не требовали. Они даже подчеркивали: «После войны частная промышленность должна заняться своим прямым делом — работать на великий русский рынок, который до войны заполнялся в значительной степени зарубежными фабриками… Вот поистине благородная задача для нашей частной промышленности — завоевать свой собственный рынок». Обогащаться же, бесконтрольно перекачивая в карман казенные деньги из бюджета, грабить государство предпринимателям больше никогда не позволят.
Фактически, это была программа сформирования государственно-монополистического капитализма, причем с ведущей ролью не политиков, а технократов, прежде всего из военно-промышленного комплекса.
С точки зрения нынешних экономических теорий, с опытом всего ХХ века за плечами, легко критиковать ту давнюю «Программу ГАУ», легко увидеть в ней спорные, даже наивные предпосылки. Но можно взглянуть по-другому — и поразиться, как остро и актуально звучит в ней многое на фоне нашей современной жизни.
Чтобы создать в отрасли преграду различного рода злоупотреблениям и хищениям, он пошел на организацию на всех оборонных предприятиях фабрично-заводских комитетов (ФЗК), составленных из наиболее авторитетных рабочих, инженеров и работников администраций предприятий. Не надо путать эти комитеты с профсоюзами, строившимися по профессиональному признаку, без жесткой привязки к конкретному производству. ФЗК, будучи органом рабочего самоуправления, объединяли всех — от директора, а порой и владельца предприятия до последнего сторожа — и контролировали конкретное производство. Сама идея о фабрично-заводских комитетах уводит нас в далекий уже тогда 1909 год к статье Сталина «Партийный кризис и наши задачи», в которой было сказано буквально следующее:
«Фабричные и заводские партийные комитеты — вот те органы партии, которые могли бы с наибольшим успехом развить такую работу в массах. Передовые рабочие, входящие в фабрично-заводские комитеты, — вот те живые люди, которые могли бы сплотить вокруг партии окружающие их массы. Необходимо только, чтобы фабрично-заводские комитеты неустанно вмешивались во все дела борьбы рабочих, отстаивали их повседневные интересы и связывали последние с коренными интересами класса пролетариев. Фабрично-заводские комитеты как основные бастионы партии — такова задача»[24].
Вначале ФЗК был создан на только что взятом в казну Путиловском заводе, а затем под давлением генерала распространились на всю отрасль. А когда они, ФЗК, явочным порядком стали вводить 8-часовой рабочий день и обязательность выплат пособий рожающим женщинам-работницам, то эти комитеты стали возникать и во всех остальных отраслях хозяйства страны.
Генерал Маниковский осенью 1916 года мог позволить себе самый жесткий тон в разговоре с правительством. Военная промышленность России достигла пика своего могущества. Винтовок выпускали по 120 тысяч в месяц. До заветных двухсот тысяч не дотягивали, но и такая производительность была громадным достижением. Вместе с закупками винтовок за рубежом (прежде всего у Японии, бывшей противницы, которая в Мировой войне оказалась союзницей) это позволило преодолеть оружейный кризис. Трехдюймовые снаряды — те самые, нескольких миллионов которых не хватило летом 1915-го, чтобы отразить германское наступление, — теперь производили в избытке. На складах их скопилось около двадцати миллионов. Сохранялся еще дефицит более сложных и дорогих тяжелых снарядов, но и его изживали последовательно и уверенно.
Сам Маниковский отмечал с гордостью, что к концу 1916 — началу 1917 г.г. «большая часть всех потребностей армии, возросших к тому времени до размеров необычайных, была близка к удовлетворению». И, ссылаясь на битву под Верденом, считавшуюся рекордной по силе огня, приводил пример: «Если взять расчет по той норме, сколько верденские орудия выпускали снарядов в сутки, и начать наступление по всему фронту, то есть от Балтийского моря до Персии, то мы могли на всем этом протяжении поддерживать из наших орудий верденский огонь в течение месяца».
Но не было больше прежней армии, которая могла бы использовать эту огневую мощь для победы. Армия третьего года войны уже не видела в затянувшейся войне ни смысла, ни перспективы. Ненависть и презрение к правящему режиму стали всеобщим настроением. Солдатская масса была заражена революционным брожением. Царское правительство утрачивало контроль над страной, Российская Империя рушилась.
Любимый конек «обличителей» Российской империи – поиск цитат из документов и воспоминаний современников, в которых говорится о тяжелом положении России и русского народа в царское время. Когда речь идет о последнем периоде перед революцией, особенно часто вспоминают генералов М.В.Алексеева, начальника штаба Верховного главнокомандующего в 1915-1917 годах, и А.А.Маниковского, начальника Главного артиллерийского управления в те же годы, которые критически высказывались о состоянии экономики во время Первой мировой войны, писали о транспортном кризисе, «металлическом голоде», зависимости от поставок по импорту и других бедах, мешающих удовлетворять потребности армии.
Но всё ли было так безысходно, как об этом балакают?
Давайте сравним состояние экономик Российской Империи и СССР в период двух мировых войн.
Уместно напомнить, что тот же самый А.А.Маниковский в октябре 1916 года, за 4 месяца до революции, представил меморандум, в котором предлагал начать гигантский инвестиционный проект – обширную программу строительства целого комплекса казенных заводов, рассчитанных уже на послевоенное время. То есть в конце 1916 года, при всем напряжении сил российской экономики, начальник ГАУ видел в ней достаточно ресурсов, чтобы думать не только об удовлетворении неотложных нужд страны и фронта, но и о решении масштабных задач будущего послевоенного развития. Довольно очевидно, что на экономику, находящуюся при последнем издыхании, возложить такую нагрузку было бы просто невозможно. Для этого нужен изрядный запас прочности — не дурак же он в саом деле был?!.
Еще один пример для сравнения – это положение СССР во время Великой Отечественной войны. Давайте представим, что генералы Алексеев и Маниковский дожили бы до этого времени. Зная, что они писали о российской хозяйственной жизни, зададимся простым вопросом: а что они в таком случае должны были написать о состоянии советской экономики, если бы увидели, что в ней происходит? Сравнение по абсолютным показателям и тенденциям развития в мирное время уже проводилось. Теперь сравним экономическую ситуацию в Советском Союзе и в Российской империи в военное время, по годам войны: 1941 с 1914; 1942 с 1915; 1943 с 1916. Посмотрим, с какими итогами Россия и СССР завершили третий год своих мировых войн, который для Российской империи стал ее последним полным годом.
Динамика промышленного производства в целом и таких важнейших в военное время отраслей, как металлообработка (включая машиностроение) и химическая промышленность отражена на графике в начале статьи для СССР – 2. Обращает на себя внимание печальное положение советской химической промышленности, а также взлет российской металлообработки. Особенно бурно развивалось машиностроение, где за три года объем производства вырос в 4,76 раза . Это позволило одновременно с увеличением производства военной продукции в десятки и сотни раз провест
и широкомасштабную модернизацию промышленности, причем в основном за счет отечественного производства оборудования.
Немало написано о топливном и «металлическом» кризисе, которые поразили Российскую империю. А не было ли чего-нибудь подобного в Советском Союзе? Оказывается, было, да еще как было! Если в России в 1916 году добыча угля составила 95,6% от довоенного уровня, нефти добывалось на 8% больше, чем в мирное время [3, p. 108], то СССР на третий год войны добывал чуть больше половины довоенных объемов топлива – с очевидными последствиями для армии, экономики и жизни населения.
Россия в 1916 году выплавляла на 13,1% меньше стали, чем в 1913 году – сказалась потеря польского промышленного района (для сравнения: во Франции выплавка стали в 1916 году составила 41,7% от уровня 1913 года) [3, p. 105]. Но в СССР, который потерял гораздо больше территорий, выплавка стали на третий год войны была в 2,2 раза меньше, чем до войны! [4, с. 47, 68].
К чему это вело? Есть много свидетельств того, что в Российской империи во время войны, когда три четверти стали шло на нужды оборонной промышленности, в других отраслях болезненно проявлялся дефицит металла. Например, несмотря на возросшую во время войны потребность в перевозках, загрузка заводов, производящих подвижной состав для железных дорог, снизилась с 70 до 47% их мощностей. Всего за 1914-1916 годы было выпущено 2188 новых паровозов и 85 тыс. грузовых вагонов.
А как с этим обстояло дело в Советском Союзе, где нехватка металла была гораздо более острой? В 1941 году советские заводы еще выпустили 33096 грузовых вагонов, дальше производство практически остановилось. В 1942 году было произведено 147 вагонов, в 1943 – 108 вагонов. Производство магистральных паровозов в 1941 году составило 708 (кроме того 1 тепловоз и 6 электровозов), в 1942 году 9 и в 1943 году 43 штуки [5, с.39]. Итого за три военных года в СССР производство подвижного состава составило менее 40% от уровня Российской империи в такие же военные годы. При этом за время Великой Отечественной войны было утрачено около 16 тыс. паровозов, 428 тыс. вагонов [4, с. 93]. Видимо, часть этих потерь относится не к магистральным, а к узкоколейным дорогам, но все равно убыль подвижного состава была громадной, и она не возмещалась почти остановившимся производством.
Здесь мы подходим к теме еще одного «великого и ужасного» кризиса — транспортного. В монографии «Экономическое положение России в годы Первой мировой войны» сказано, что «до конца 1916 г. кризис транспорта происходил при постоянном возрастании подвижного состава» [1, с. 608]. Это совершенно замечательная, очень советская формулировка. Но чтобы было еще смешнее, к ней надо добавить: и при постоянном возрастании объемов перевозок. Согласно советской «Финансовой энциклопедии» 1927 года, в 1916 году российские железные дороги перевезли на четверть больше грузов и почти в полтора раза больше пассажиров, чем до войны, причем объем перевозок нарастал с каждым годом вплоть до революции.
В Советском Союзе железнодорожные перевозки второго и третьего года войны составили меньше половины довоенного объема. При этом в 1942 году было перевезено меньше грузов, чем в 1916 году, а в 1943 году – всего на 4% больше, чем в такой же третий год войны Российской империи. И это при значительно возросших за четверть века потребностях армии и производства в доставке грузов. [Данные по Российской империи — 6, статья «Железные дороги», по СССР – 5, с. 155]. Так где на третий год войны был настоящий транспортный кризис – в России или в СССР? Ответ очевиден.
Каким было положение на потребительском рынке? В России урожай 1916 года оказался на 23% меньше, чем рекордный урожай 1913 года [7, p. 258] (интересно, что вторым по урожайности в истории Российской империи, несмотря на войну, стал 1915 год). Но при этом резко сократился экспорт зерна, который в мирное время достигал 10-15% валового сбора. Поэтому даже советские авторы признают, что «хлеб в стране был» [8, глава 10]. В СССР сбор зерна в 1943 году снизился до 29,4 млн. т – в 3,2 раза по сравнению с 1940 годом [4, с. 48, 74]. Соответственно, на душу населения приходилось менее 200 кг зерна – раза в полтора меньше, чем во время знаменитого «Царь-голода» 1891-1892 годов, последнего в Российской империи случая массовой голодной смертности, когда от голода и болезней погибло около полумиллиона человек.
На сокращение производства легкой промышленности нередко указывают, как на пример якобы начавшегося еще при царе экономического кризиса. Действительно, при общем росте промышленного производства в годы Первой мировой войны и при колоссальном развитии наиболее передовых в техническом отношении и ключевых для обороны отраслей тяжелой индустрии легкая промышленность переживала не лучшее время. То же самое происходило и в других воюющих странах, что вполне понятно [8, глава 5]. Например, обработка хлопка в 1916 году сократилась по сравнению с довоенным временем на 18,1% [1, с.350]. В СССР производство хлопчатобумажных тканей в 1943 году сократилось на 58,6% по сравнению с 1940 годом, то есть упало в 3 с лишним раза сильнее, чем в дореволюционной России [4, с. 47, 69]. При огромном потреблении тканей для нужд армии на долю населения оставались совсем крохи.
Во время Первой мировой войны население было шокировано небывалой дороговизной. В Петрограде в 1916 году розничные цены почти вдвое превышали довоенный уровень [9, с. 90]. В СССР на третий год войны цены государственной торговли выросли на 50% по сравнению 1940 годом, но цены колхозного рынка взлетели более чем в 13 раз по сравнению с довоенными! [4, с. 106] На дорогущий рынок люди шли не от хорошей жизни. При том голодном пайке, который давали по карточкам (а случалось, что и не давали, если товар не завезли), люди продавали последнее, чтобы купить еду.
В справочнике «Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» приведены данные о розничном товарообороте, в том числе по продовольственным товарам, в ценах соответствующих лет, а также об индексах цен государственной розничной торговли [5, с. 186, 192]. По ним несложно подсчитать, что в постоянных ценах реализация продовольствия в государственной торговле (включая общественное питание) сократилась по сравнению с довоенным временем в 1942 году в 2,6 раза, а в 1943 году в 2,7 раза. Остальное продовольствие, если хотелось есть, приходилось покупать на рынке. За годы войны доля колхозного рынка в реализации продовольствия увеличилась с 20 до 51% [10]. Если за половину еды населению приходилось платить в полтора раза дороже, чем до войны, а за другую половину в 13 раз дороже, то в целом это дает более чем семикратный рост цен по сравнению с мирным временем. При этом в 1942 году 65%, а в 1943 году 87% покупок продовольствия на колхозном рынке было покрыто за счет продажи домашних вещей [11].
Вот мы и сравнили, что происходило к концу третьего года войны в экономике Российской империи, и что в экономике СССР. Картина получилась вполне наглядная. И нетрудно примерно догадаться, что должны были бы сказать генералы Алексеев и Маниковский – да и не только они, а любой, кто в 1916 году сокрушался об экономическом положении России, если бы могли своими глазами увидеть и испытать на себе прелести советской экономики образца 1943 года. Увы, самые подходящие для этого выражения неудобны для печати.
Если по сравнению с другими участниками Первой мировой войны экономическое положение России было хорошим, то по сравнению с Советским Союзом в аналогичный период Великой Отечественной войны оно было блестящим. Добавьте к этому, что третий год войны советская армия завершала на Днепре, и союзного фронта во Франции еще не было. Российская императорская армия к концу третьего года своей войны стояла на севере за Ригой, на западе в Румынии, на юге в Трапезунде и готовилась к решающему наступлению, вооруженная и оснащенная лучше, чем за все предшествующие годы. А на севере Франции в это время стояли могучие союзные армии. Во Второй мировой войне подобная конфигурация фронта сложилась не к концу 1943 года, а примерно к осени 1944 года – всего за несколько месяцев до Победы.
И если Советский Союз, при тяжелейшем положении в экономике в 1943 году, к маю 1945 года все-таки сумел выиграть свою мировую войну, то тем более и тем быстрее должна была одержать заслуженную победу Российская империя. К началу 1917 года это не вызвало сомнений.
Анализ экономической ситуации в СССР совершенно обесценивает ту критику, которая высказывалась современниками в адрес Российской империи. Если человеку подадут в ресторане мясо не той прожарки, он, возможно, заворчит, а кто-то и скандал из-за этого устроит. Но когда назавтра его посадят на тюремную баланду, он это мясо будет вспоминать, как сказочный деликатес из счастливой прошлой жизни. Вот так, зная, что случилось в СССР, надо относиться и к свидетельствам тех, кто ворчал по поводу трудностей дореволюционной России. Даже к мнению таких авторитетов, как генералы М.В.Алексеев и А.А.Маниковский, которые в 1916 году, высказывая недовольство тогдашним положением дел, вообразить не могли, какой ужас ждет страну в недалеком будущем при большевиках.
Сравнение Российской империи с другими странами ее времени и с той же страной в следующей мировой войне показывает, что если объяснять революцию объективными факторами, то в России она должна была случиться не в первую, а в последнюю очередь.
ИСТОЧНИКИ: https://harmfulgrumpy.livejournal.com/539975.html
