Ульская история
Статья историка-медиевиста Виталия Пенского с сайта WARSPOT.
Содержание:
Обменявшись ударами в 1563–1564 годах, в ходе Полоцкой войны, Иван Грозный и Сигизмунд II Август на время отказались от серьёзных военных предприятий. Причины унять «бранную лютость» у обоих государей были разными. Русский царь добился главной цели в войне — взял Полоцк, свою отчину и дедину. Великий же литовский князь и король польский хотя и не вернул утрату, однако сумел воспрепятствовать осуществлению задуманного его «братом» масштабного вторжения русских войск в пределы его владений. Оба государя — один в большей, другой в меньшей степени — испытывали проблемы с финансированием крупномасштабных боевых действий. Да и во внутренних делах было неспокойно: далеко не все «силные во Израиле» и по одну, и по другую сторону границы одобряли и поддерживали политику, которую проводили их «господари».
Однако временный отказ враждующих сторон от активных боевых действий вовсе не означал, что война прекратилась. Нет, она продолжилась, но приняла иную форму: и Москва, и Вильно теперь перешли к войне крепостей, стремясь посредством возведения замков-фортов на оспариваемой территории Полоччины, где находился эпицентр войны, обеспечить себе лучшие условия на случай начала мирных переговоров.
На полоцком «фронтире»
Позицию Москвы по вопросу размежевания на Полоччине чётко и недвусмысленно озвучили «лутчие» русские люди, собравшиеся на «земский» собор 1566 года.
Битва на Уле, 1564 год. Гравюра из современного сражению немецкого «летучего листка». commons.wikimedia.org
«А что королевы послы дают к Полотцку земли по сей стороне вверх по Двине реке на пятнатцать верст, а вниз по Двине реке от Полотцка на пять верст, а за Двину земли не дают, а рубеж чинят Двину реку — и тому ся сстати мочно ли, что городу быти без уезда? Ано и село или деревня без поль и без угодей не живут, а городу как быти без уезда?»,
— заявили они царю в ответ на вопрос о том, стоит мириться с королём на его условиях или же воевать дальше до победного конца. Вдобавок, продолжали «лутчие» люди,
«коли у Полотцка заречья поступитися, ино и посады заречные полотцкие будут в королеве стороне, а на сей стороне Двины Полотцкой повет — все худые места, а лутчие места Полотцкого повета все за Двиною».
Наконец, подвели они итог своим рассуждениям,
«толко в перемирные лета литовские люди город за Двиною поставят, и как перемирье выйдет, ино тогды и неволею Полотцку не простояти».
Следовательно, не мытьём, так катаньем, но нужно было застолбить за собою спорные волости, чтобы потом на переговорах вести торг о разграничении земель: какие останутся за королём, а какие отойдут царю.
Примерно в том же духе рассуждали, очевидно, и литовские паны-рада. Они тоже хорошо понимали, что неподкреплённые реальными действиями и реальной силой претензии на обладание той или иной территорией останутся беспочвенными, тем более если неприятель свои претензии обозначит явственно, поставив на Полоччине зримые знаки своего присутствия и господства — замки. Следовательно, надлежало опередить русских в гонке крепостей, а те, что они успели возвести, следовало отбить, разрушить или же оборотить против их бывших хозяев.
Итак, когда попытки договориться о замирении очевидным образом провалились, обе стороны примерно представляли, чем они займутся, когда дипломаты смолкнут, а пушки вновь заговорят. Похоже, Москва к новому этапу войны подготовилась лучше и основательнее, чем Вильно. Дальнейший ход событий показал преимущество жёсткой «вертикали власти» на русской стороне над «вольностью» с другой. Русские действовали более продуманно и последовательно, к тому же у них было меньше проблем с мобилизацией ресурсов и согласованием действий различных властных структур. Это обеспечило им перевес в последовавшей «войне крепостей».
Основные события
В Москве, похоже, имели на руках несколько вариантов действий. Когда мирные переговоры зашли в тупик, из ларя в Разрядном приказе был вынут столбец с планом строительства «фронтирных» замков-фортов.
Почему именно «фронтирных»? Здесь напрашивается прямая аналогия с постепенным выдвижением рубежей Русского государства в Дикое Поле в те же годы. Правобережная Полоччина, именно та её часть, которая оказалась под русским контролем, была территорией слабо заселённой, покрытой густыми лесами и болотами. Съехавшиеся на «земский» собор 1566 года потому и писали, что негоже отдавать за просто так Левобережье — уж больно лакомым был этот кусок по сравнению с тем, что достался Москве по итогам зимней кампании 1562–1563 годов. В каком-то смысле эта территория была похожа на Поле, и сходство ещё больше усиливалось из-за постоянной угрозы со стороны летучих литовских отрядов, развязавших на полоцком «фронтире», подобно татарам в Поле, «малую войну». Иван Грозный выговаривал по этому поводу своему «брату» Сигизмунду:
«Твои брата нашего люди в наш Полотцкой повет приходят и людей наших Полотцкого повета убивают, а иных с собой сводят и животы их грабят и места Полотцкого повета на тебя брата нашего заседают…».
Сигизмунд II Август. Гравюра конца XVI века. wikimedia.org
Особенно уязвимыми оказались русские коммуникации на Правобережье. Опять же процитируем слова Ивана Грозного, адресованные Сигизмунду:
«А казаки твои Дрыского города и Кобецкого приходят под дорогу невелскую, которая к Полотцку, людей служебных и гостей на дорогах убивают и животы их грабят».
Малонаселённость этих земель создавала проблемы в снабжении размещённых здесь русских войск: детей боярских с их послужильцами, стрельцов и казаков с пушкарями и воротниками. Полагаться на местные ресурсы было сложно, отсюда и необходимость организовать снабжение из коренных русских земель. Как писал по этому поводу А.И. Филюшкин,
«снабжение войск, стоявших в Полоцке, ещё долго шло в основном из России — местная инфраструктура налаживалась медленно».
Защита коммуникаций, связывавших Полоцк с Русской землёй, становилась в этих условиях первостепенной задачей, и именно её в первую очередь и решали стремительно возводимые русскими мастерами замки. Ну и само собой, эти замки-форты должны были стать зримыми знаками русского присутствия здесь всерьёз и надолго, заодно обеспечивая условия для дальнейшего продвижения вглубь спорных территорий.
Итак, решение было принято, а технологию быстрого возведения такого рода крепостцей русские градодельцы отработали до мелочей и едва ли не поставили на конвейер. Папский легат в Польше Ф. Руджиери писал в 1568 году со слов своих литовских и польских информаторов, что русские,
«обследовав предварительно место, пригодное для возведения крепости, рубят в далёких лесах множество деревьев, пригодных для этого строительства, которые после обработки и разметки спускают на воду, а когда они доплывут до этого места, вытягивают их на берег и в соответствии со знаками на каждом дереве одно за другим вбивают в землю, и таким способом в мгновение ока ставят замки, в которые тут же являются собранные неподалёку гарнизоны, так что король получает известие о том, что они построены, прежде того, как ему станет известно о том, что они возводится или замышляются».
Дальше он писал о том, что в его нунциатуру в Польше русские возвели на Полоччине четыре таких «скорострельных» замка.
Три из названных итальянцем крепостей составили первую «очередь» Полоцкого укрепрайона. Поначалу русские посошные люди срубили летом 1566 года замок Усвят. В декабре того же года
«в Полотцском повете на реке на Дрыси усть-Нищевского устья»
в 30 верстах (32 км) к северо-западу от Полоцка появилась ещё одна русская крепость, названная Соколом. Третьей стала героиня нашего рассказа — Ула. Её строительство началось 12 октября 1566 года
«повелением государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии»
«в вотчине его, в Полотцком повете, на Двине-реке, на Виленской стороне, усть-Улы реки, выше Полоцка сорок верст».
О судьбе Улы, которую, согласно письму Сигизмунда II витебскому воеводе Станиславу Пацу, ставили служилые люди новгородские и псковские, и пойдёт дальше речь.
Бельмо на глазу
Стремительно возведённые русскими мастерами крепости на спорной территории вызвали чрезвычайное беспокойство в Вильно. На литовской стороне не могли не понимать, что со строительством стен шансы вернуть Правобережье стремительно уменьшались, потому и поспешили принять все возможные меры, чтобы воспрепятствовать русскому «крепостному» наступлению.
Иван Грозный на гравюре XVI века. commons.wikimedia.org
Увы, дипломатические усилия не принесли успеха. Москва на все обвинения в том, что постройкой этих крепостей она нарушает условия установившегося де-факто на время переговоров перемирия, отвечала прямо и недвусмысленно:
«А город на Усвяте воеводы наши поставили в нашей отчине в Озерищском повете, а город Улу и город Сокол воеводы наши поставили в нашей отчине в Полотцком повете, и мы в своей вотчине городы, где хотим, тут ставим, что нам Бог дал, а войною наши воинские люди к брата нашего землю нигде не ходят».
Попытки силой помешать русским завершить начатое были столь же безуспешны, как и дипломатические. По приказу витебского воеводы Станислава Паца отряд тамошних казаков в октябре 1566 года совершил рейд на недостроенную Улу. Атаковавший крепость литовский отряд отбили русские войска, охранявшие посошных людей от подобного рода неприятельских набегов. При этом литовцы претерпели, по их собственным словам, «немалую шкоду» и потеряли три пушки. Несколько позднее Иван Грозный отписывал Сигизмунду, что
«которые места наши воеводы в нашей отчине в Полотцком повете пристраивают на нас, и твои люди брата нашего на те места и на наших людей приходят войною с пушками и с пищалми и нашим людем многие убытки делают».
Очевидно, что он имел в виду именно этот рейд литовцев на недостроенную Улу.
Ула сегодня. google.com/maps
Заметим в этой связи, что подобного рода операции русским войскам удавались лучше, чем их противникам. Та же Ула возводилась на месте, намеченном литовцами, где под руководством итальянского инженера уже начались работы над великокняжеским замком. Однако прибывший туда русский отряд разогнал строителей и обеспечил условия для работы государевых градодельцев и посошных людей.
Стремительность, с которой русские возвели новые крепости на спорных территориях, не оставила литовцам времени, чтобы их разрушить. Теперь литовским властям, от великого князя до гетмана и пограничных державцев, оставалось только организовать полноценную войсковую операцию по овладению одной из этих крепостей. Ну или на худой случай рассчитывать на удачу, на «искрад», то есть на оплошку русских воевод и гарнизонов крепостей, которая позволила бы литовским войскам взять такой пограничный «форт» «изгоном», не прибегая к дорогостоящей правильной осаде, на которую вечно не хватало то людей, то денег, то артиллерии, а то и всего этого вместе взятого. Забегая вперёд, отметим, что в ульском случае были опробованы оба варианта, и успех принес второй — «изгон».
Жмудский староста в поход собрался
Осенью 1567 года оба враждующих монарха едва не сошлись на поле брани. Оба решили, что эта осень — самое подходящее время, чтобы организовать большой поход против своего «брата», переломить наконец ход изрядно затянувшейся и поднадоевшей обеим сторонам войны и вынудить «партнёра» подписать мир на своих условиях.
До «прямого дела» так и не дошло. Проблемы со снабжением и стягиванием войск, в особенности обозов и наряда, вкупе с тайными интригами Сигизмунда сорвали планы Ивана Грозного. Не получив из русского лагеря известия о начавшейся смуте, и сам Сигизмунд не решился выступить. Чтобы хоть частично оправдать те усилия, которые были предприняты им и «партией войны» по сбору неслыханного доселе в литовской истории воинства (говорят, что в распоряжении Сигизмунда оказалось чуть ли не 35 000 или даже больше пехоты и конницы), великий князь решил отправить часть сил в экспедиции против окраинных русских замков и уездов.
Ула должна была стать целью одной из таких экспедиций. Расположенная рядом с местом впадения реки Ула в Западную Двину, почти на полпути между Полоцком и Витебском, крепость прикрывала с юго-востока подступы к Полоцку и одновременно создавала угрозу литовским крепостям Кривино и Сорица, с большим трудом воздвигнутых на Двине юго-восточнее Улы. Литовские «шпегки» внимательно следили за тем, что происходит в Уле и в её окрестностях, сообщая литовским воеводам о перемещениях русских войск в этом районе и вероятных планах русского командования. К примеру, 1 апреля 1567 года великий гетман литовский Григорий Ходкевич отписывал своему коллеге, брацлавскому воеводе и исполняющему обязанности дворного гетмана князю Роману Сангушко, что русские собираются возобновить постройку замков на землях его королевской милости и для того собрали в Полоцке великое множество посошных людей. Спустя три недели он уточнил в новом письме детали готовящейся операции. По словам гетмана, неприятель намеревался построить замок в Чашниках, ещё один —
«на Сорице, у пяти милях от Витебска»,
третий — на реке Саре,
«у миле от Дрысы»,
и четвёртый —
«на устьи реки Сволны, где впадывает у Дрису реку, в трех милях от замку Дрисы».
Для этого оный неприятель русский
«люд немалый, ездный, пеший и посоха на Нищи и на Уле зобрана»,
и та посошная рать уже
«дерево вжо от килка недель готует, хотячи замки свои на кгрунте короля Его Милости».
Сам собой напрашивался ответный ход: предпринять экспедицию к Уле, чтобы «срезать» эту больную «мозоль», столь беспокоившую своим присутствием и литовское командование, и местных литовских державцев, а заодно расшевелить обленившуюся шляхту, не изъявлявшую особого желания воевать настоящим образом, в поле, а не в шинках и корчмах.
Князь Роман Сангушко. Портрет XVIII века. commons.wikimedia.org
Для похода на Улу из собравшихся под знамёнами Сигизмунда II войск был выделен отдельный корпус, начало над которым получил жмудский староста и великий маршалок литовский Ян Ходкевич. По словам польского историка М. Плевчиньского, он имел 12 000 конницы и 6000 пехоты. Правда, белорусский историк А.Н. Янушкевич, ссылаясь на переписку Сигизмунда II с Григорием Ходкевичем, пишет о 2000 конницы и 6000 пехоты, и с учётом той задачи, которую предстояло решить пану старосте, эти цифры представляются более правдоподобными. Если наряд войск был по меркам того времени достаточно внушительным, то с артиллерией вышла незадача. Пытаясь заполучить в своё распоряжение сколь-нибудь приличный артиллерийский парк, жмудский староста и великий маршалок разругался с великим гетманом, так как
«наряд большой имал из Борисова у Григория Ходкевича сильно и пушку большую Витовтову».
Ян Ходкевич. Гравюра XIX века. commons.wikimedia.org
Во всех этих хлопотах и дрязгах прошла бо́льшая часть января 1568 года, и только в конце месяца Ян Ходкевич, а также «ходившие» под ним Роман Сангушко и минский воевода и староста Гавриил Горностай вместе со всем своим воинством наконец-то были готовы к выступлению. В начале февраля литовская рать тронулась с места и начала свой марш к Уле.
Устройство Ульского замка
За всеми этими перипетиями литовского военного планирования мы совсем забыли про Улу. Посмотрим, что она представляла из себя к началу 1568 года, спустя год с небольшим после начала строительства. Крепость располагалась на месте, где уже была начата постройка литовского замка. Литовские строители под началом архитектора-венецианца успели выкопать ров, отделивший замок на мысу, образованном при слиянии Улы и Западной Двины, от материка. Склоны замковой горы, обращённые к воде, были покрыты каменной рубашкой. На большее у литовцев не хватило ни сил, ни времени: пришли русские и завершили начатое уже на свой манер. Сохранились рисунок и гравюра, позволяющие в общих чертах представить себе, какой была Ула в 1568 году.
Итальянская гравюра, датируемая концом этого года, показывает нам схематичный и довольно условный план крепости трапециевидной формы на речном мысу. Крепость имеет четыре угловые полубашни, по две башни на обращенных к Уле и Двине сторонах, а на напольной стене ещё и воротную башню. Последняя, если верить гравюре, имела три яруса, угловые полубашни — по два и предположительно артиллерийскую площадку сверху. Двухъярусными были и боковые башни, однако амбразуры здесь имелись только на верхнем ярусе.
Ульский замок. Гравюра конца 1560-х годов. commons.wikimedia.org
Более реалистичным представляется рисунок, который сохранился вместе с посланием Сигизмунда II Роману Сангушко с поздравлением по поводу взятия Улы. В своё время это ввело в заблуждение автора этих строк, поскольку изображённые на рисунке события в большей степени соответствуют событиям первой осады Улы в конце зимы — начале весны 1568 года. Так вот, этот рисунок неизвестного автора, выполненный не сказать что рукой великого мастера, тем не менее более реалистичен, нежели творение итальянского гравёра. Единственное, что объединяет два изображения Улы — это местоположение замка на речном мысу, образованном двумя реками.
Форма мыса задала контур оборонительного периметра Улы, разделённого на две части. Крепость была исполнена в традиционной и хорошо освоенной русскими мастерами-градодельцами дерево-земляной манере. На валу, образованном из засыпанных землёй и «хрящом» деревянных срубов, были поставлены деревянные «городни» и башни. На вершине мыса находился «посад», ограждённый 24 такими «городнями». Сам замок имел четырёхугольную форму с угловыми башнями. Со стороны Улы стена имела ещё две башни, между которыми находились ведущие в замок ворота. На противоположной стороне, на берегу Двины, располагалась ещё одна, бо́льшая, чем остальные, башня, явно прикрывавшая ход к воде — назовём её условно Водовзводной. С напольной стороны стена до половины высоты имела земляную засыпку и, равно как и стены башен, похоже, была обмазана глиной. Дополнительную защиту напольной стороны обеспечивал ров, прорытый поперёк мыса, и некоторое подобие плетня. На итальянской гравюре ему была придана форма рогаток — возможно, здесь была сделана засека.
Ульский замок. Фрагмент рисунка конца 1560-х годов. commons.wikimedia.org
Небольшие размеры Улы и её статус «пограничного форта» обусловили немногочисленность гарнизона крепости. По опыту аналогичных русских крепостей на Полоччине и в Ливонии можно предположить, что в ней на постоянной основе (на «годовании»), переменяясь раз в год, находились две-три сотни стрельцов или казаков и примерно столько же детей боярских со своими послужильцами. Воеводствовал в крепости сын боярский, командовавший детьми боярскими, а в помощниках-«лейтенантах» у него ходил стрелецкий голова или сотник, под началом которого были стрельцы. Немногочисленная артиллерия Улы состояла, судя по всему, из нескольких лёгких пищалей и нескольких десятков тяжёлых крепостных ружей-гаковниц.
Так или иначе, пан жмудский староста и его воинство имели несомненное преимущество над русским гарнизоном Улы и в людях, и в артиллерии, а сами укрепления вряд ли представляли серьёзное препятствие для решительного и храброго противника.
