Неожиданное возвращение к моему старому посту, заставило меня опубликовать еще один рассказ С. Колбасьева о Гражданской войне.
"Туман".
1.
Туманом называется служебное упущение, происходящее от растерянности. Туман — это когда командир миноносца внезапно забывает, где у него правая, где левая рука, и таранит встречный пароход. Туман — когда сигнальщик в торжественной обстановке вместо кормового флага вдруг поднимает сигнальный "мыслете" — красно-белую шашечницу немыслимой национальности.
Туманом Полунина 2-го звали за его исключительную, способность теряться. Прозвище свое он знал и, по странному свойству характера, не скрывал. Попав за грехи в Морское училище, он в следующих выражениях познакомился с вверенным ему взводом:
— Гардемарины. Фамилия моя — Полунин, имя-отчество — Дмитрий Львович, чин лейтенант. Прозвище- Туман. Здравствуйте, гардемарины!
И взвод ответил ему дружно и без промедления. Все знали, что голова его плотно набита туманом, растворившим ему мозги. Но все забыли, с чего это пошло.
А пошло это с начала службы Полунина, с водолазного отряда. Вернее, с одного происшествия в этом отряде. В то время Полунин еще не носил своего прозвища и лицо его еще не было вздутым, с багровой сеткой растрескавшихся вен и стеклянными, навыкате глазами, Он был прыток и распорядителен. Он не только имел успех у женского населения Бьерке, где стоял отряд, но этим успехом пользовался.
Ночью на берегу за кофейней водолазный старшина Громов застал его со своей женой. Громов, человек огромного роста и медленных движений, молча отдал ему честь и прошел мимо. На следующий день, во время учебного погружения, Полунин спустился на пятидесятифутовую глубину, и Громов ключом зажал его воздушный шланг.
Заметили это не сразу. Когда Полунина вытащили на поверхность, он совершенно почернел и из горла у него хлестала кровь. Три месяца пролежал в морском госпитале. Поправившись, в водолазный отряд не вернулся и перестал смотреть на женщин.
Это он правильно сделал. Женщины тоже перестали на него смотреть.
Громов пошел в арестантские роты, но Полунин продолжал видеть его во сне. Высоким, с темным лицом, молча отдающим честь, — таким, каким встретил его тогда на берегу за кофейней. А потом он видел зеленую воду в круглых стеклах водолазного шлема и, если вовремя не успевал проснуться, мучительно и долго задыхался.
А на следующий день на службе — обязательно терялся и туманил.
С "Громобоя" ему пришлось уйти после того, как на учении пожарной тревоги он от нервности ударил огнетушителем о переборку и вонючей пеной окатил находившегося в батарее начальника бригады крейсеров.
Замещая командира "Искусного", он, при переходе с правого на левый берег Невы, непонятным образом засадил свой миноносец под крайний пролет Николаевского моста.
В Морском училище, куда он за негодностью был переведен с плавающего состава, его взвод из-за ошибочно поданной команды пошел в штыки на ротного командира. Ротный был толст и сильно перепугался, а взвод из озорства кричал "ура".
За этот веселый туман Полунина перевели в гребной порт, где вредить он не мог. В гребном порту было тихо даже во время войны. Полунин надеялся мирно Дослужиться до пенсии, но этому помешала революция.
В революцию распустили арестантские роты. Ему почему-то стало казаться, что Громов в тюрьме сделался революционером. Он старался не спать, чтобы не видеть огромного водолаза с пылающими глазами, нового и еще более страшного.
2.
Начальник дивизиона, рыжий Антон Сарре, стоял на рубке одной из своих подводных лодок и, как мельница размахивая руками, ругался на четырех языках. После продолжительного словесного и прочего воздействия лодка, вздрогнув, медленно съехала боком в грязную волжскую воду.
Этим закончился удивительный поход дивизиона подводных лодок астрахано-каспийской военной флотилии от Питера до Волги по железной дороге.
Завхоз дивизиона сознавал, что за недостатком воды лодки спускать иначе, как бортом, было невозможно, но тем не менее ожидал немедленной гибели рыжего Антона Сарре вместе с лодкой и, только увидев, что спуск кончился благополучно, смог выдохнуть застрявший в груди воздух. Но от волнения закашлялся и сел на перевернутую шлюпку.
— Страшные времена пришли, друг мой Туман,- сказал невысокий беловолосый командир канонерской лодки "Роза Люксембург". — Однако ты, Туман, все-таки не унывай. Только привыкни к тому, что теперь все делается наоборот. Подводные лодки плавают не под водой, а по земле на рельсах, и спускают их не кормой, а бортом. Шестидюймовые пушки снимают с крейсеров и ставят на нефтяные баржи. Табак-махорка выпуска восемнадцатого года при горении стреляет, а бездымный порох выпуска двенадцатого года иногда почему-то не горит. Вошь кусает злее крокодила, и так далее.
— Замолчи, молодой, — с трудом проговорил завхоз дивизиона Полунин. От кашля у него болела грудь и в глазах стояли слезы.
— Шурка! — закричал снизу Сарре.
— Есть, — отозвался командир "Розы Люксембург" Александр Сейберт.
— Я ее спустил!
— Орел мужчина! — прокричал Сейберт. — Приходи на мою "Розочку", я тебя за это пообедаю. Начало торжества ровно в пять.
— Что даешь?
— Разные жидкости. Вобляжий суп, а на сладкое много чаю. Не забудь причесаться и вымыть руки. Форма одежды парадная.
— Не приду, У меня пшено,- И, отвернувшись, Сарре снова замахал руками.
— А я приду, — вздохнул Полунин. Он не мог не прийти. Он должен был видеть новых людей. С ними он забывал, что подводные лодки тоже погружаются под воду.
— Приходи, Туман, приходи, — ободрил его Сейберт. — Твой рыжий идол тоже явится, когда нажрется пшена. Я вам поиграю на гитаре.
3.
На "Розе Люксембург" от чая пьянели, как от вина. Сейберт пел английские песни, а Полунин и Сарре яростно аккомпанировали ложками по стаканам. Пили и пели и только на рассвете вернулись в вагоны, чтобы поспать часа два перед работой.
На следующий день спустили еще одну лодку. Опять бортом. Потом обе лодки расставили по пристаням. Одну — у железной дороги, другую — у впадения протока в Волгу, — там, на пристани, собирались организовать временную базу.
Вечером ели пшенные лепешки и снова объединялись с канонерскими лодками, но на этот раз в вагонах.
У Полунина болела голова. Он ушел в свое купе и лег на верхнюю койку. Закинув руки за голову, он внимательно рассматривал газовый фонарь, в котором горела прилаженная по случаю гражданской войны свеча.
Голова гудела, как должен был бы гудеть этот фонарь. Но это вовсе не было неприятно. Из-за тонких переборок доносились невнятные голоса, гитара и смех. Это тоже было хорошо и спокойно. И мысли в голову шли самые хорошие: про то, что самому по должности на лодках погружаться не нужно, и про свою службу про жидкое топливо, смазочные масла, кислоту для аккумуляторов, продовольствие, обмундирование и прочее. Прекрасная служба. Лучше даже, чем в гребном порту: много движения, и некогда задумываться.
И вдруг он заметил, что в вагоне наступила тишина. Ни гитары, ни разговоров. Потом заговорил чужой, низкий и негромкий голос.
— Садитесь чай пить! — явственно ответил ему Сарре.
Голос снова заговорил, но был перекрыт громовым раскатом. За выстрелом треск, звон битого стекла и взрыв веселой ругани. В распахнувшуюся дверь купе вдруг влетел Сейберт.
— Надевай штаны, Туман! — крикнул он. — Иди знакомиться!- И расхохотался, потому что Полунин, спустивший ноги с койки и головой упершийся в потолок, выглядел смешно.
— Что случилось?- удивился Полунин.
— Комиссар к нам приехал. Называется Громов. Самая подходящая фамилия.
Полунин, собираясь соскочить, внезапно почувствовал приступ удушья. Падая, он хватал воздух руками, но Сейберт вовремя его поймал и втиснул на нижнюю койку.
— Бодрись, старый хрыч! Он отличный комиссар, только носит в кармане штанов пушку системы кольт. Чтобы сесть, ее приходится выкладывать на стол. А когда она цепляется курком, получается то, что получилось. Он убил наповал жестяной чайник… Прошу обратить внимание на несжимаемость воды. Интересное физическое явление! Спереди в чайнике маленькая дырка, а задней стенки просто не существует. Всю вынесло вместе с кипятком.
Полунин сознавал, что Сейберт говорит, но ничего не слышал. Перед его глазами качалась зеленая вода, и он знал, что спасения нет. Он уцепился за край койки и, напрягая все мускулы, наклонился вперед.
— На что похож Громов? — тихо спросил он.
Но Сейберт тоже ничего не замечал. Ему было весело как никогда. Всех на свете хотелось бить по спине и со всеми смеяться.
— На что похож? — переспросил он. — Великолепный, но застенчивый человеческий экземпляр! Идем знакомиться! -И вдруг выскочил в коридор.
Полунин закрыл глаза. Теперь ему конец. Теперь никто не вытащит. Но от сознания полной безвыходности он неожиданно успокоился, встал и вышел в коридор. Постояв минуту, повернул не вправо, к канцелярии, где пили чай, а влево.
Вышел на площадку, но сразу же возвратился в свое купе. Надел фуражку и стал надевать шинель. Он был совершенно спокоен.
4.
Ночь была лунная и тихая, но Полунину казалось, что его гонит ветром. Этот ветер налетал порывами, свистел в ушах, кружил голову и путал ноги. Кривые и трудные улицы были бесконечны. За углом, за поворотом — новые ряды мертвых приплюснутых домов, и снова перекрестки и повороты.
Полунин шел по кругу, точно заблудившись в лесу. В четвертый раз вышел к покосившейся каланче и, ничего не понимая, стал озираться. Справа в конце улицы зияла чернота. Там была Волга. Вода.
Неожиданно он решил, что спастись может только через воду. Надо, чтобы она легла между ним и Громовым. За Волгой могут быть белые. Все равно, кто бы ни был, лишь бы не Громов.
Он вышел к длинному, пологому спуску и быстро зашагал по лужам. Только теперь он заметил, что ветра нет, что стоит полная тишина и луна постепенно темнеет за облаком. Но зато теперь ему стало казаться, что за ним следят. Из приоткрытых дверей пустых складов и с крыш, но всегда сзади. Как быстро он ни оборачивался, ничего не успевал заметить.
Опасность совершенно неожиданно пришла спереди. В темном конце спуска вспыхнула спичка, и Полунин сразу же бросился в тень. Сперва была тишина, потом снизу пришли шаги, потом он увидел двух моряков с невероятными лицами, пестрыми от лунных пятен и с громадными, как у черепов, черными глазными впадинами.
— Громов, — сказал маленький, быстро семеня ногами, чтобы не отстать от своего огромного спутника. — Я тебе говорю, Громов.
Но тот не ответил. Он шел согнувшись, широко размахивая руками и папиросой прочеркивая в воздухе огненную кривую.
Когда они скрылись за поворотом, Полунин вышел на середину улицы и усмехнулся им вслед. Громов его не заметил. От этого он почувствовал себя сильнее.
Внизу у Волги наступила темнота. На берегу лежали горы непонятных предметов. Один из них, гремя железом, отскочил из-под ног и обрушил целую кучу. Это были пустые бидоны. Полунин долго стоял затаив дыхание и вслушиваясь, но никто не появился. Значит, не заметили.
Слева от спуска должны быть пристани, а у пристаней шлюпки. Он повернул влево и долго шел по пустому берегу. Пристаней не было — была только темнота.
Неужели их увели? А может, он вышел не с того спуска?
Полунин уже собрался идти обратно, когда внезапно перед ним возникла пристань. Черная и огромная, с выгнутой острой крышей.
Он нащупал ногой сходню, в темноте нашел перила, медленно двинулся вперед и почти сразу же наткнулся на человека в бараньем тулупе. Рукой притронулся к стволу винтовки и почувствовал, как холод от этого ствола проникает в тело.
Это часовой. Что ему сказать?
Но часовой не двигался и ровно дышал. Он крепко спал, прислонившись к перилам.
Назад Полунин идти не мог, а вперед пути не было. Бараний тулуп занял всю ширину сходни. Пришлось перелезать через перила, а потом боком, носками по доскам сходни, обходить часового. Потом снова перелезать на сходню. Во второй раз перила громко заскрипели, и Полунин присел. Но бараний тулуп не шелохнулся. Часовой крепко спал.
У трапа пристани стояла шлюпка. Весла лежали по бортам, а по глубокой воде, между банок, качаясь, плавал черпак. Мягко, без звука, Полунин со сходни опустился в шлюпку и перочинным ножом стал перепиливать державший ее конец. Конец еле слышно шлепнулся в воду; освободившись, шлюпка медленно пошла по течению.
Только когда пристань расплылась в темноте, Полунин разобрал весла и стал выгребать в реку. Грести с непривычки было тяжело. В последний раз он греб гардемарином — это было очень давно.
А теперь руки не слушались, и громоздкие весла вальками цепляли друг друга. Но хуже всего была вода. Она заливала ботинки, ноги от нее немели и не давали упора. Он засушил весла и стал ее вычерпывать.
Но вода не кончалась, а в любую минуту могла открыться луна. Надо было спешить. Когда на дне осталось не больше дюйма воды, Полунин бросил черпак и схватился за весла. Почему-то сказал вслух:
— Я их расставлю.
Действительно, расставив ноги к бортам, почувствовал, что они больше не намокают. Снова стал грести к противоположному берегу и греб без конца. Руки дрожали, спина не гнулась, но выхода не было. Потом стали болеть неудобно расставленные ноги. Пришлось поставить их обратно в воду.
Оглянувшись через плечо, увидел низкую черную полосу и так обрадовался, что выпустил весло. Поймал его, до локтя вымочив руку и зубами ударившись о планшир. Снова греб и чувствовал, что больше пяти минут не выдержит. Последние гребки рвал изо всех сил и от толчка о берег повалился на дно шлюпки.
На берегу был пустой песок и темнота. Полунин отошел на несколько шагов, но, вспомнив, что по шлюпке могут найти, вернулся и столкнул ее в реку.
Когда шлюпка уплыла, пожалел, что не догадался ее перевернуть. Потом вспомнил, что жалеть было поздно, и, покачав головой, ушел от реки, но, пройдя шагов сто, снова уперся в воду, Пошел налево и почти сразу дошел до конца узкой песчаной косы. Пошел вправо и шел долго, надеясь куда-нибудь выйти. Вышел на такую же косу, какая была слева.
Он попал на остров.
5.
Сон был как смерть: черный и без сновидений. Потом неожиданной волной наплыл холод. Проснулся Полунин от прикосновения к его лицу липких пальцев. Отмахнулся и у самого рта прижал рукой несколько бьющихся комков. Вскочил на ноги, отчаянно сбивая с лица, с волос и шинели жирных уховерток. Почувствовал острый укус за воротом, пальцем отодрал уховертку, — кажется, разорвав ее пополам,- взмахнул руками и бросился бежать. Бежал, спотыкаясь в рыхлом песке и кидаясь из стороны в сторону, точно сзади ждал выстрела. Добежал до воды и стал. Осмотрел шинель, провел пальцами по волосам и успокоился. Уховерток на нем не осталось. Тогда взглянул наверх.
Над ним было высокое прозрачное небо, и на небе высокая стеклянная луна. Вероятно, он спал не больше часа. Тем лучше, иначе эти гады залезли бы в нос и уши. От такой мысли потемнело в глазах и подступила тошнота. Нужно было глотнуть воды. Наклонился, чтобы зачерпнуть из реки, но, поскользнувшись, упал лицом вниз.
Ноги — на берегу, а руки уперлись в дно. Всего аршин глубины. Но под водой он открыл глаза и увидел мутную лунную зелень. Такую же, как в стеклах водолазного шлема. От ужаса вздохнул, захлебнулся и стал биться, точно припадочный. На берег выбрался с большим трудом. Долго кашлял и плевался водой.
У реки он оставаться не смел. Он отполз в глубь острова, но, вспомнив об уховертках, вскочил и, шатаясь, попытался устоять на месте. Это было невозможно. Тогда он пошел. Мокрое платье сжимало жгучим холодом. Сердце билось в самом горле, так билось, что не давало дышать. Ноги заплетались, проваливались в ямы, сползали с осыпающихся бугров — ног он не чувствовал. Но все-таки шел вперед. Шел по лунному, с черными оспинами, песку. Шел по кругу в чернильном кольце воды. То догоняя свою вытянутую пляшущую тень, то рядом с ней, то уходя от нее. Шел по кругу и снова возвращался на свой след. Понемногу начал соображать и заметил, что воздух темнеет. Где он потерял фуражку? Вспомнил. Там, где спал. Но за фуражкой пойти не смог.
Чтобы не думать об уховертках, стал считать шаги. Нужно было очень внимательно смотреть под ноги, чтобы не сбиться с кругового пути. Он старался ступать как можно ближе к прежним следам и улыбался, когда это ему удавалось. Это было прекрасным занятием!
Перед рассветом с реки поплыл синий летучий дым. В темноте он казался слабо светящимся.
— Это называется туман,- пробормотал Полунин. — Такое имя я где-то слышал.
К рассвету его круговой след превратился в тропинку.
6.
Он видел только молочный туман, и ему было хорошо.
Он смотрел только вперед и уверенно шел по своей тропинке. Под ноги смотреть больше не требовалось, и это тоже было приятно. Лодки он не заметил, он расслышал только конец окрика:
— …На острове-то!
От окрика он остановился и, не оглядываясь, упал. Упал в черноту и холод, очнулся с песком во рту и мокрой головой.
— Вставай! — звенел мальчишеский голос. — Слышь, вставай! Двухвостки в уши налезут!
Тогда он сел и увидел двух мальчиков. Один из них в руке держал черпак. Наверное, из этого черпака его облили. Откуда они взялись? И, осмотревшись, Полунин увидел на отмели низкобортную шлюпку — вот откуда.
— Говорить не умеешь? — строго спросил мальчик с черпаком.
— Умею, — ответил Полунин и неожиданно улыбнулся. Теперь он спасен. Теперь все в порядке, кроме фуражки. И ну ее к черту.
— Отвезите меня на тот берег, — сказал он, вставая.
— На который?
Туман клубами валил с обеих сторон косы, но сомнений не было. Он пришел с правого берега, значит, теперь нужно на левый.
— На тот, — сказал он и махнул рукой.
— А что дашь?
В самом деле, что дать? Денег нет, да их и не возьмут. Папиросы? мальчишкам? — не годится. Кроме того, они размокли в кашу.
— Дам часы.
Врешь? — хором удивились мальчишки.
— Нет, не вру, — ответил Полунин и пошел к лодке. Мальчики бросились за ним.
— Покажь! Покажь!
Полунин остановился, расстегнул шинель и из жилетного кармана вынул золотые с двойной крышкой часы. Открыл крышку и показал: было половина седьмого.
Мальчишки, вытянув шеи, смотрели. Маленький, спрятавшись за старшим, громко сопел. Старший вдруг потемнел и отступил на шаг.
— Спрячь! — сказал он.- Ну их, твои часы! Отвезем, а только часы спрячь!
— Почему?
— Краденые они.
Полунин усмехнулся и спрятал часы. Потом взглянул на лодку и перестал улыбаться. Это был низкий, долбленый остов. К такому пришивают доски борта, и получается обычная волжская лодка.
— Разве на такой штуке можно?
— Бударка это, а не штука. Полезай!
Бударка была похожа на подводную лодку. От такого сравнения Полунин ощутил знакомое удушье. Однако выбора не было.
— Кто не рискует, тот не проигрывает, — громко сказал он. Перелез через низкий борт и сел на мокрое дно. Сидел, крепко держась за борта, не отрываясь смотря на свои ботинки. От воды и песка они совершенно побелели. Когда шлюпку качало, он закрывал глаза, чтобы не видеть, как они раскачиваются.
— Страшно, дяденька? — занося весло, спросил старший мальчик.
— Хочешь — утопим? — предложил второй.
— Не страшно, — тихо ответил Полунин и в упор взглянул на мальчиков. Топите, паршивые мальчишки.
Они сразу присмирели. Совсем как мальчики в Морском училище. И он так же на них смотрел. Но это было очень давно, теперь они командуют кораблями. Вот Сейберт. Хороший был мальчик, только шалопай. И, подняв глаза, Полунин почти вплотную увидел берег. Лодка, повернув против течения, бортом стала подходить к камням. Поскребла днищем и остановилась.
Осторожно ступая, Полунин выбрался на берег.
— Спасибо, мальчишки, — сказал он. Теперь он совсем оправился и был почти весел. Он даже тихонько засмеялся. — А часы мои все-таки не краденые!
— Гуляй, дядя! — ответил старший мальчик. Лодка ушла назад и побледнела в тумане.
— Где здесь люди есть? — крикнул вдогонку Полунин.
— Вверх иди! Вверх! — прозвенел в ответ тонкий голос.
Полунин, засунув руки в карманы шинели, пошел вверх по течению. Теперь нужно было решать, что делать дальше. И вдруг он остановился. Как это вышло?
С тех пор как Сейберт сказал о Громове, он не мог думать. Мысль все время шла по кругу, но теперь остановилась. Теперь он понял: он стал дезертиром.
— Дезертир, — пробормотал он. — Трус. — И растерянно провел рукой по волосам.
Как он мог сбежать? Зачем? Ведь здесь все равно гибель. Все равно дальше идти некуда… Громов? Он пожал плечами. Нет, надо возвращаться. Сейчас же возвращаться.
Он рванулся вперед и пошел, все ускоряя шаг, точно боясь, что передумает. Он шел, широко размахивая руками и настойчиво бормоча. Шел с твердым решением вернуться и ясным сознанием, что не вернется. Говорить можно что угодно, но на дивизионе его ждет Громов.
И все-таки он думал только о шлюпке. О той шлюпке, которую надо разыскать, чтобы вернуться. О том, где и как он будет ее искать. Как потребует, чтобы его перевезли.
На пути поднялась гора щебня, а за ней блеснула вода. Высокая тень у самой воды постепенно превратилась в дом, а потом в пристань. Рядом с пристанью из воды торчал серый горб. Вероятно, дно перевернутого парохода. Чтобы осмотреться, Полунин полез на горку, Щебень осыпался под ногами, и лезть было нелегко. Долез до хребта, взглянул вниз и застыл.
У пристани стояла подводная лодка. Это пристань базы. Значит, все-таки он вернулся к Громову. Туман вдруг схватил за горло и повалил на спину. Тяжелым белым потоком навалился на глаза и погасил сознание.
7.
Это был не туман, а самый обыкновенный потолок. На нем бледным солнцем лежал круг света от керосиновой лампы, а сама лампа с широким картонным абажуром висела на цепи. Полунин повернул голову и увидел странную обстановку: резной ореховый буфет, раздвижной стол на толстых ножках и вычурные стулья. Но в стене рядом с буфетом не окна, а иллюминаторы, а под ними, вокруг всей комнаты, красный плюшевый диван. Не то столовая, не то кают-компания.
— Куда я попал? — подумал он и вдруг заметил, что думает вслух.
— Домой, — сказал неожиданный голос.
Полунин резко обернулся и за своим изголовьем увидел говорившего. Он лежал на том же диване и курил. Сверкнув очками, кивнул Полунину узкой, бритой головой и улыбнулся углом рта. Потом выплюнул папиросу, на лету поймал ее правой рукой и щелчком через всю комнату выбросил в открытую дверь.
— Куда же я попал? — повторил Полунин.
— На пристань дивизиона, — ответил человек в очках. — Простите, что лежу, но я смертельно устал, а с вами ничего не случится. Недавно пробовал ваш пульс.
— Вы новый лекарский помощник?
— Пока не превзошел науки. Не успел. Как себя чувствуете?
— Как я сюда попал и где… — Он хотел спросить, где Громов, но вовремя спохватился и спросил: — Где Сарре?
— Сарре в гостях на канонерских лодках. Там весь комсостав. А попали вы сюда очень просто. Вчера утром вас нашли на берегу у самой пристани и принесли. Вы основательно истрепались и основательно поспали. Около сорока часов.
— Сорок часов? — ахнул Полунин. Человек в очках из-под подушки вынул будильник, встряхнул его и, посмотрев на циферблат, сказал:
— Тридцать восемь с половиной… Что с вами случилось?
— Не помню, — ответил Полунин.
Действительно, что с ним случилось? Он бежал от Громова и почему-то вернулся на дивизион. Как это вышло?
— Ничего не помню, — повторил он.
— Давайте вспоминать вместе, — предложил очкастый. — Вечером вы из поезда ушли в город. Там вас видел Федоров, флаг-секретарь. В городе вы исчезли на всю ночь. На эту тему много острили. Особенно Сейберт. Вы его знаете?
Полунин кивнул.
— Утром вас принесли сюда. В кармане тужурки были обнаружены размокшие папиросы, три куска газетной бумаги и две уховертки. Вот вам задача для Эдгара По: восстановите преступление по уховерткам.
Полунин восстановил, но промолчал. Он вспомнил побег на шлюпке и узкий остров. Вспомнил всю ночь и все происшествия до утра. Но об этом лучше было не разговаривать, особенно с незнакомым человеком.
— Потом у вас начался бред, — чуть медленнее продолжал человек в очках. Странный бред: об островах и водолазах. Потом пошло еще страннее: вы стали выкрикивать мою фамилию.
— Вашу фамилию? — Полунин не понимал, в чем дело. — Как ваша фамилия?
— Громов.
— Громов? — крикнул Полунин. — Вы Громов?
Громов почему-то не удивился его окрику. Он спокойно положил под подушку будильник, который все время вертел в руках, и ответил:
— Моя фамилия действительно Громов. Это даже не псевдоним и не партийная кличка. — Он снял очки и без очков стал совсем молодым. Протер их носовым платком, потом снова надел. — Вы, по-видимому, знали какого-то другого Громова?
— Да, — ответил Полунин.
— И вы его почему-то боялись? — Громов говорил очень тихо. Таким голосом, точно рассуждая вслух.
— Да.
— И напрасно. Я, между прочим, его тоже знаю. Он бывший водолаз. Теперь комиссарит в армии. Здоровый детина, но зря мухи не обидит.
— Я его больше не боюсь, — вдруг сказал Полунин.
— Тем лучше. Подождите минутку, я схожу за чаем. — И Громов встал с дивана.
8.
Со следующего дня снова пошли смазочные масла, продовольствие, хлопоты и разгрузка.
Комиссар Громов, бывший студент-медик, не требовал никаких объяснений. Может быть, он знал больше, чем говорил.
На дивизионе Полунин оставаться не мог. Он перевелся в южный речной отряд и получил канонерскую лодку. С собой взял с дивизиона баталера Крыштофовича. Того самого огромного человека, которого ночью на спуске принял за Громова. Взял с собой, чтобы не забывать о своем дезертирстве. Чтобы всегда помнить.
Он стал беспощадным к себе и равнодушным ко всему прочему, кроме службы. Если бы теперь встретил другого Громова — настоящего, — вероятно, не обратил бы на него никакого внимания.
Под Черным Яром он завел свою канонерку в тыл белой позиции и решил исход боя. При этом попал под сплошной картечный и пулеметный огонь.
В команде была треть убитых и раненых, но Полунин, с раздробленной пулей кистью, ходил по мостику и распоряжался, как на учении, пока второй пулей не был ранен в шею.
Он умирал вечером после боя. Умирая, спокойно, точно диктуя, рассказал сидевшему у его койки Сейберту все, начиная с Бьерке и кончая ночью на Волге. Когда кончил, умер.
— Прощай, Туман, — сказал Сейберт и осторожно закрыл ему глаза.
