У него было всё. Но его самого не было…
Близился час рассвета. От реки еще веяло ночной прохладой. Над дальними горами плыли редкие облака, едва окрашенные с востока в нежно-розовые тона. В пышно цветущем саду в беседке, увитой виноградом, восседал седой старец, облаченный в пурпурную мантию. Перед ним смиренно сидел юноша, с трепетом и почтением внимая каждому его жесту и каждому слову.
— Скажи, Демистра́т, — робко спросил он у старца, — Как ты обрел столь великую власть? Видно, познал ты всю мудрость людскую, коль волей небес наречён был верховным жрецом?
Почтенный муж ответил не сразу. Задумчиво поглядев вдаль, он едва заметно вздохнул и опустив взгляд на тропинку, ведущую к реке, заговорил:
— Мой юный друг Вермилий, как далеко то время, когда обрел я власть! Но будто было всё вчера… В те дни, когда стихия бушевала, и страны целые с лица Земли стирались, нас семеро в горах спасалось. А позже, как сошла вода, спустились мы, застав одни руины. И люди в ужасе великом пребывали. …И тут решили мы, что время верное предстать перед народами и указать им путь. Ведь благо были мы ученые мужи и ведали немало.
Перебирая в памяти события, с минуту Демистрат молчал. Сорвав висящую над головой гроздь винограда, он поднес ее к лицу, разглядывая спелые золотистые ягоды. Но, так и не вкусив, отложил в сторону и вновь заговорил:
— Мы людям искренне желали избавленья. И люди благодарно шли за нами, доверчиво вверяя свои судьбы. Любой из нас мечтал, как человек, расправив гордо плечи, свободно, радостно построит новый мир, оставив в прошлом горе и лишенье. И будет он велик и светел…
— — Но некто нам шепнул незримо, что возвышаться людям ни к чему. Ведь если каждый волен будет и решать и править, тогда великий хаос воцарится. А с ним и бед несметно нападёт. И повелел тот голос в познании и воле ограничить человека. И власть свою над ними возвестить. Дабы от горестей излишних уберечь и в нужный час на верный путь направить.
— И что за чудный голос это был?
— Об этом позже. …Чтоб не подняться выше, шептал нам тот же голос, раздайте людям пищу, отяжеляющую тело и сознанье. Учите мертвым языкам: от них лишатся жизни мысли. Найдите им бесцельные дела, пустые развлеченья. Пусть в суете пустой заблудится душа. Подогревайте страсти, прихоти, соблазны, корысть и похоть, злобу, страх. В ком низменные чувства, не встанет тот с колен. Плодите языки, культуры, культы, чтобы люди перестали понимать друг друга. И спорили до ссоры, а порой до драки. Когда едины люди, власть им не нужна. А в том — угроза ставленным порядкам. И не жалейте лжи. Где меньше правды — крепче власть. Жестокости не бойтесь: нет лучше назиданья. Болезни, войны, голод, нищета в урочный час — великие поводья. …Суровый жребий — власть. Но власть — венец закона. А значит — благо высшее. …Так голос нам шептал…
— Да… Постичь такое сложно… — вздохнул Вермилий. — Но коли средства нет другого порядок удержать и мир спасти от смуты, то… принять смиренно до́лжно власть. Ведь правда ж, нет пути другого?
В тени беседки пробежал прохладный ветерок. Демистрат поправил на плече пурпурную мантию и задумчиво произнес:
— Позволь немного отдохнуть…. И не сочти за труд: вон там, на дереве чудесные поспели груши. Сорви мне пару штук. А то уже довольно мне и виноград и сливы.
Вермилий поспешил исполнить просьбу старца. Немного сорвал и себе, прихватив мимоходом пригоршню алых вишен. И снова присел на ступеньку у ног великого жреца. А старец тем временем продолжал:
— Тот, шепчущий из глубины небытия, нас убеждал, что вечна и незыблема лишь власть. Но… Время лавры вечности, увы, не пощадило.
— Так что же стало?
— Увяли сорванные листья. Как всё, лишенное корней. …А впрочем, ни к чему высокий слог: события того не стоят. Довольно здесь простого языка.
Демистрат снова поправил свою мантию и, взглянув на розовеющее утреннее небо, заговорил вновь:
— Непререкаемая власть любого делает заложником венца и трона. К несчастью, и нас не миновала эта чаша. В безумном желании удержать господство, мы всюду насаждали мертвые, фальшивые, пустые ценности, искореняя всё живое и настоящее. …Но мертвому никогда не победить живое. Как бы мы его ни били, как ни травили, оно все равно поднимется и воспрянет. Ведь оно нераздельно едино с вечной Вселенной, Началом Начал. А всё, что мы ломаем и переиначиваем, терзая землю и истязая природу, всякий раз неумолимо рушится и обращается в прах.
Демистрат медленно встал, тяжело оперевшись о резные перила. Задумчиво перешел на другую сторону беседки. Вздохнул, помолчал и, обернувшись к юноше, продолжил:
— Удерживая трон, мы опускали человечество ниже и ниже, опустошая плоть, сознание и душу. Но одного мы только не учли: всё в этом мире крепко связано и зависимо взаимно. И опуская их, мы опускались сами. … Забыли мы еще один закон неумолимый: чем больше прав присвоил ты на этот мир, тем меньше остается самого тебя. Так природа пытается хоть как-то сохранить подобие равновесия. Ты всё еще в регалиях, в короне. Но … вдруг однажды сознаёшь, что власти не имеешь даже над собой. И просыпаешься на самом дне. И в полной пустоте…
* * *
Старец надолго замолчал. Вермилий терпеливо ждал, не смея прерывать наступившую тишину. Где-то рядом негромко пели утренние птицы. Легкий, прохладный ветерок с реки время от времени колыхал ветви деревьев. Покрепче укутавшись в свое одеяние, юноша молча подошел к старцу и, встав неподалеку, тихо вздохнул. Демистрат обернулся:
— Ты здесь еще? А я уж думал, я один… Наверно, ты устал от этих разговоров?
— Нет, нисколько! — встрепенулся Вермилий. — Мне многое хотелось бы узнать. И что же голос тот?
— Он просто нас обманывал, на выгоду себе и на погибель людям. И слишком поздно мы это осознали, что человек, всемерно возвышаясь душой и разумом, всё больше познаёт последствия любого слова и каждого поступка. Сегодня на шаг, завтра на день, а время спустя — и на целую вечность. Такой человек никогда не допустит ни глупости, ни злодеянья. Слишком хорошо сознаёт он их цену. А значит, станет, без сомненья, он опорой и надеждой мира.
— А голос тот, похоже, этого боится очень… — как бы размышлял вслух юноша. — …И всё же, что за голос это был?
— Уже неважно. Его господство кончено. Переоценил он слишком свои силы в войне против Жизни. И я, стоящий пред тобой, тому наглядное и убедительное подтверждение. … Как долго мы гордились, что сумели победить природу! А она лишь терпеливо ждала и надеялась, что к нам всё же вернется разум. Но безумие славы и жажда наживы не знали границ. И тогда природа просто избавила от нас мир, как от тяжелой и опасной болезни.
— Почему она так долго ждала и не остановила вас сразу?
— Всякий из нас приходит в этот свет ради познания и стремления к совершенству. Мы учимся, совершаем ошибки, и, извлекая из них уроки, растем и крепнем. И лишь получая собственный опыт, мы становимся мудрее. И, раз оступившись, мы должны подняться сами. Этого и ждет от нас природа. Оттого и прощает до поры наши проступки в надежде, что однажды мы сами их исправим.
— А что, если не исправим?
— Тогда всё, что имели, мы потеряем. И начинать придется с самого начала, в кругу самых падших и самых несчастных. Тех, кто унижал, обманывал, грабил, причинял боль. А с ними и тех, кто позволял всё это с собой сотворить.
— Но в чем же виноваты жертвы?
— В чем виноваты? Убийц и самоубийц в былые времена всегда осуждали одним судом. Ибо и те, и другие повинны в смерти. … А впрочем, довольно об этом. Слишком тяжела ноша. Лучше бы нам обратить свои взгляды и помысли к Жизни…
Демистрат прикрыл глаза и вдохнул свежий утренний воздух, наполненный ароматами цветов и спелых фруктов.
— Да, я был слеп и безумен, отвергая величие природы! Вот — истинная владыка! В ней мудрость, красота и совершенство, что дарованы нам Создателем от Начал Мироздания. Все мы в ее власти и ее милости. Ибо власть ее прекрасна. И преклонится перед ней всякий, кто способен еще видеть, слышать и чувствовать!
* * *
Вермилий молчал. Наверное, он пытался услышать и увидеть то, о чем говорил старец. А может, просто вспоминал услышанное прежде. Чуть постояв в тишине, старец негромко окликнул юношу:
— Рассказал бы ты что-нибудь о себе. А то уже который час, как мы с тобою встретились, а кроме имени я ничего не знаю.
— Да жизнь моя совсем не интересна, — немного смутился Вермилий. — Я жил как все, и жизнь моя ничем не отличалась от других. Лишь в ранней юности со мной одно несчастье приключилось. Мне поручили ценный груз доставить. Но по дороге кто-то на меня напал. И обобрал, лишив меня сознанья. Я долго был тяжёл, но выжил. А люди после говорили, что я немного тронулся умом. И потому со мной общаться перестали. Но как-то встретились мне люди добрые, хорошие. Они сказали, что я особенный и избранный судьбой. И что мой путь важнее радостей земных. Сказали мне оставить дом и всё, что ценного нажил, отдать. Я так и сделал. И вот отправился я странствовать. А провожая в путь, они меня Вермилием назвали. Мне это имя нравится…
Отвернувшись в сторону, старец вздохнул:
— Бедный мальчик! И его злодеи обманули… Во всем плоды от наших злодеяний…
Но юноша не чувствовал себя несчастным. Он продолжал искренне верить, что всё непременно будет хорошо. Вытерев краешком накидки невысокий столик посреди беседки, он вызвался собрать еще немного фруктов.
* * *
Вдруг где-то неподалеку скрипнула дверь. Демистрат вздрогнул и обернулся. Из маленького домика, расположенного в глубине сада, вышел человек крепкого телосложения. Глянув исподлобья на юношу и старика, он взял за черенок стоящую рядом метлу и грозно пробасил:
— А ну пошли вон отсюда! Ходит тут всякая рвань!
Вермилий испуганно попятился, выронив на траву собранные в подол груши.
— Это санаторий, а не ночлежка для бомжей! Детский санаторий! — снова крикнул мужчина. — Бегом выметайтесь, пока я вас сам не вышвырнул!
Демистрат тяжело вздохнул:
— И здесь нам места нет… Пойдем, мой друг. Быть может, где-то еще повезет найти пристанище.
Старик вышел из беседки и направился к выходу. Юноша поспешил за ним.
— А одеяла-то куда потащили? — крикнул вслед суровый страж. — Верните-ка быстро, где взяли!
Старик снял с плеча теплую пурпурную накидку, согревавшую его всю эту ночь и аккуратно повесил на веревку, протянутую вдоль беседки. Вермилий так же послушно оставил свое одеяло.
— То, что сорвали уже, забирайте, — сказал охранник. — И проваливайте поскорей. А то дети скоро проснутся.
Приставив к дереву метлу, сторож направился к дому. Но потом, обернувшись, остановился и снова окликнул незваных гостей:
— Эй, бродяги! Погодите-ка…
Он зашел внутрь и пару минут спустя появился вновь, держа в руках старую, потертую куртку и залатанное пальто.
— Вот, возьмите. Гардероб не первой свежести, но вам, похоже, не до моды. По крайней мере, не околеете.
Демистрат с благодарностью склонил голову:
— Воистину, велика душа твоя, добрый человек!
— Ладно, всё. Идите. — сдержанно ответил охранник. — …Да, и еще. Если пойдете вдоль реки, в паре часов ходьбы найдете заброшенные сады. В каком-то из них был дом в терпимом состоянии. Если голова и руки есть, приведёте в порядок и жить сможете.
Старик и юноша еще раз поклонились и, пожелав человеку всяческих благ, отправились в путь. Вермилий радостно шагал по дороге. Он уже был не один, впереди его ждал новый дом. О чем еще можно было мечтать?
Поглядывая на юного спутника, старец едва заметно улыбался. Ступив на эту тропинку, он оставлял позади весь тот тяжелый груз, что долгие годы был смыслом его жизни. И теперь надо было начинать всё с чистого листа. Да, у него больше не было ничего, совсем ничего. Но главное, что этот новый лист… был чистым…
Павел Ломовцев (Волхов) © 2022
