«Подвиг «Варяга»». Окончание. Бой у Чемульпо. Выводы.

В воспоминаниях свидетелей тех событий действительно есть много сочуственных и восторженых отзывов о команде Варяга. Но они не могут рассматриваться как доказательства чего-то исключительного, сверхобычного, по нескольким причинам. Прежде всего, в то время общая тенденция была — стараться в описаниях использовать как можно более драматические, восторженные обороты. Мы уже познакомились со стилем такого "сухого" документа, как отчет Пекинхейма. Гиперболизацией драматичности отмечены и другие документы той поры. Да и не только документы. Хорошим тоном считалось, например, восторжено рыдать. "В то время слезы проливали даже самые храбрые и решительные. Мессими, открывая заседание кабинета министров пятого августа речью, полной отваги и уверенности, остановился посередине ее, закрыл лицо руками и зарыдал. Уинстон Черчилль, желая удачи и победы британскому экспедиционному корпусу, когда провожал Генри Вильсона, «рыдал так, что не мог закончить фразы».[Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914. с.308] Оценивать тогдашние восторги с точки зрения нашего, гораздо более сдержанного времени будет не совсем правильно.

Другой особенностью "того времени" на которю следует обратить внимание, было значительно более глубокое рассовое чуство. Даже союзники Японии рассматривали положение сходным чем-то с осадой форта противника союзными индейскими племенами времен Семилетней войны в Америке. Конечно, мешать союзникам не стали, но решительно не одобряли "унижение белого человека". Тем более такое отношение еще ярче выражено у союзников России.

Но главным "восторгом" и доказательством, является, конечно, песня.

Наверх вы, товарищи! Все по местам!
Последний парад наступает.
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает…

Чтобы написать столь прочувствованные строки, автора — немца по национальности — нужно потрясти "до самых сокровенных тайников души"!(Кокцинский).

Кстати, на нейтральных кораблях оставалось еще много места и ето явно тревожит "исследователя". Дальше уж совсем интересный "свидетель":«Подвиг русских моряков почитали даже гитлеровцы…
Согласно другой легенде, штандартенфюрер СС Вилли Лемман, один из прототипов Штирлица, сам вышел на советскую разведку и предложил сотрудничество. В 1904 году он служил на германском крейсере и видел, как русские затопили свой корабль. С тех пор проникся к ним глубоким уважением и ждал случая помочь стране героев".

Прежде всего обращает внимание то, что повреждения “Варяга” оказались не только “неслыханными”, но и , по большей части, “невиданными”. То есть, они были настолько тяжелые, что в бою их просто не заметили, а после боя — пришлось искать. Что же было обнаружено? Вахтенный журнал “Варяга:
” По осмотре крейсера, кроме перечисленных повреждений (определенных в бою), оказались еще следующие:
Все 47" орудия негодны к стрельбе.
2) Еще 5 орудий 6" калибра (кроме отмеченных раннее 3 пушек ##3, 8, 9) получили различные серьезные повреждения.
3) Семь 75-мм орудий повреждены в накатниках и компрессорах.
4) Разрушено верхнее колено 3-й дымовой трубы.
5) Обращены в решето все вентиляторы и шлюпки.
6) Верхняя палуба пробита во многих местах.
7) Разрушено командирское помещение.
8) Поврежден фор-марс.
9) Найдено еще 4 подводных пробоины, а также много других повреждений”.

Как видим, ни одно из указанных повреждений (ни все они в совокупности) не предстваляло опасности непосредственно для корабля и не лишало его боеспособности. 6” орудия не указаны (в отличии от 47-мм) “негодными к стрельбе”, а “серьезные повреждения” не объяснены и категория носит не только субъективный, но и анонимный характер. Поробоины в верхней палубе и в одной из труб никакого влияния на боеспособность не имели. Разрушение каюты командира было, безусловно трагично, лично для Руднева, но на способность “Варяга” вести бой влияло не более, чем “пробоины” в палубе. Если Руднев называет течи в ямах #10 и #12 “огромнымой пробоиной”, то можно представить эти 4 другие просто “пробоины”, которые не заметили вообще, по крайней мере за час (с 12:20), когда последний снаряд поразил корабль, до минимум 13:20).

Немного позже на крейсер прибыл капитан Виктор Сэнэс. Командир “Паскаля” пробыл на корабле около 10 минут но тоже оставил свой весьма драматические впечатления о повреждениях. Он, конечно, не отказал своему другу в живописных описаниях и ужасах по поводу состояния корабля. Опять Руднев использует “иностранный” аргумент:

"Я никогда не забуду этого потрясающего зрелища, представившегося мне… Палуба залита кровью. всюду лежат еще не убранные покойники, и санитарная партия обходит тела, разыскивая тех, кого еще можно вернуть к жизни. Ничего не избегло разрушения там, где рвались снаряды: краска на корпусе обуглилась и отслоилась, обнажив борт в язвинах кровавой охры. Все железные части пробиты и посечены осколками, борт изуродован… У орудий, где было проявлено столько геройства, вооружение приведено в полную негодность. Плачевно отвисает перебитое крыло мостика, где, говорят, погибли все находившиеся там сигнальщики и офицеры, кроме чудом избежавшего осколка в сердце командира. Весь легкий калибр выведен из строя. Из двенадцати шестидюймовых пушек относительно годны к продолжению боя лишь четыре — да и то с условием немедленной починки. Произвести выстрел теперь же можно лишь из двух орудий, возле одного из которых, того, что за номером 8, я увидел вставший по тревоге сводный расчет во главе с раненым мичманом. Стальные шлюпки крейсера сплошь прострелены, деревянные — сожжены, и не на чем даже отправить в город раненых, коих число составляет около трети команды. Палуба пробита во многих местах. Офицерские каюты и кают-компания — в огне, и там продолжается тушение пожара. Водоотливные насосы не справляются с быстро прибывающим потоком, и крейсер постепенно ложится на левый борт. Я прибыл с предложением освободить "Варяга" от раненых, чтобы он смог выйти на повторный прорыв, но увидев настоящее состояние крейсера, понял: второго боя не может быть… Он просто умирал у меня на глазах, и помочь ему возможно было только одним — дать приют его усталому экипажу."

Что же, как скромно отмечает Мельников, “ Командир Сэнэс никогда не скрывал своих симпатий к русским союзникам”. Лично повреждения он, конечно не осмотрел (“как говорят”), так как вскоре отправился с Рудневым на “Тельбот”. Но главное — и здесь мы не видим, каких либо “неслыханных” повреждений. С “быстро прибывающим потоком” корабль успешно боролся в течении около 2,5 часов, не только, без “водоотливных насосов”, но и с открытыми кингстонамы. А обгоревшие койки и “язвины кровавой охры”…

Однако, и “восторженный друг” все таки умудрился подложить свинью Рудневу. Внимательный чтатель, конечно же, понял о чем речь…. То самое “орудие за номером 8”, которое полностью готово к стрельбе. Напомню запись из вахтенного журнала:”Возгорание произошло от снаряда, разорвавшегося на палубе, при этом подбиты: 6" орудия № VIII и IХ”. Пушка указана в числе тех восьми, якобы, “негодных”. Теперь оно “возродилось" целехоньким.

Характерно, что в более позднем “варианте перевода”, используемом Мельниковым, упоминание о пушке выброшено:

«Я никогда не забуду это потрясающее зрелище, представившееся мне. Палуба залита кровью, всюду валяются трупы и части тел. Ничто не избегло разрушения в местах, где разрывались снаряды, краска обуглилась, все железные части пробиты, вентиляторы сбиты, борта и койки обгорели. Там, где было проявлено столько геройства, все было приведено в полную негодность, разбито на куски, изрешечено, плачевно висели остатки мостика. Все 47 мм орудия были выведены из строя, восемь из двенадцати 152-мм орудий — сбиты, так же как и семь из двенадцати 75 мм. Стальные шлюпки совершенно прострелены, палуба пробита во многих местах, кают компания и командирское помещение разрушены. Дым шел из всех отверстий на корме, и крен на левый борт все увеличивался».

Но здесь уже “обнажился” другой кусок, скрытый в предыдущем варианте — точная калька с рудневского отчета о количестве поврежденных орудий, указывающий на источник “наблюдений” Сэнэса. Тришкин кафтан. Впоследствии французский капитан еще раз побывал на корабле, но был занять в страшной спешке — “лично содействовал перевозке раненых и команды”.

Мы, конечно, весьма благодарны Рафаилу Михайловичу — он объяснил нам то, что мы самы видим на фотографии. Но чтобы больше не отвлекаться и сразу уяснить его степень наблюдательности, зададим риторический вопрос — как Мельников мог видеть то самое, “по боевому готовое” орудие #8, если оно, по его же выводам, вышло из строя и вдобавок находиться с противоположного борта? Вы его видите, уважаемый читатель? Я, увы, не наблюдаю. Как же его увидел Мельников? На ответ даю 3 попытки…

Шучу. Конечно же, он ничего такого видеть здесь не мог, а просто взял “описание” Сэнэса, который весь крейсер, разумеется, не обошел, но именно это орудие видел — оно почти напротив трапа. То есть , Мельников понял, как француз “подвел” версию Руднева. Он видел это место у Сэнэса, но цитируя его в работе, слегка “подредактировал текст”.

Дальше уже можно и не проверять “наблюдения”. Просто оценим те его выводы, которые могут иметь отношение к “исчерпанию всех средств к прорыву”. То, что руль в положении “прямо” никак о безнадежности не говорит. Это опровергает любые догадки о “заклинивании”. Крен легко мог быть выровнен затоплением противоположных ям. Незначительно повреждение одной трубы из четырех не могло существенно снизить скорость. О “зловещих оспинах и лохмотьях тента” не стоило было и упоминать. А главное — большинство этих повреждений кораблю получил уже на отступлении, после отказа от прорыва, когда, как бы в наказание за отсутсвие стойкости, подвергся избиению у острова.

Можно привести и еще несколько достаточно близких аналогий. В бою у Шантунга 07.28.04, односерийный с “Варягом” крейсер “Аскольд”,  который уже имел два попадания крупными (в том числе 12") снарядами в первой фазе боя, во время второй фазы, при прорыве сквозь кольцо японских крейсеров (в числе которых были и “Асама” и однотипная с ней “Якумо” и однотипная с “Акаси” “Сума”), был поражён двумя крупными снарядами в левый борт ниже ватерлинии, несколько снарядов попало в надводную часть, в результате чего в некоторые из них при большом ходе постоянно заливалась вода. В правом борту «Аскольд» имел четыре подводных пробоины. Еще две подводные пробоины имелось в левом борту. Крейсер лишился обеих дальномерных станций. В строю оставались четыре 152-мм орудия. Корабль прорвался на большой скорости (машины корабля дали 132 оборота, то есть больше, чем на приемных испытаниях.) и  пришел в Шанхай.

Крейсер "Диана": в конце сражения крупный снаряд разорвавшись на правом шкафуте, разбил стрелу Темперлея, изрешетил дымовую трубу и перебил отросток трубы пожарной помпы, 10" снаряд попав в подводную часть правого борта, под очень острым углом от носа к корме, образовал пробоину 18х6 футов, через некоторое время она была заделана. На крейсере было 10 убитых и 17 раненых. Крейсер пришел в Сайгон.

Как видим, очень похожие на “Варяг” корабли, со сходными повреждениями корпуса и котло-машинной группы, вполне сохраняли способность к прорыву. Из других “роковых факторов” Руднев и позднейшие исследователи упоминают только потери в артиллерии. Рассмотрим их детальнее.

О уцелевшем орудии #8 мы уже достаточно рассказали. Из других, #2 отмеченное как поврежденное (“вышедшие из строя парные орудия на полубаке”) продолжало действовать до конца боя и замолчало не от разрушения (“орудие выходит из угла обстрела”). Неповрежденным показано и орудие #5 (“на корму развернуто, очевидно, действовавшее при отходе и еще не остывшее от жаркого боя второе орудие под полубаком”). Аналогично выглядит и не отмеченное в потерях #7. До конца боя упоминаются действия #12 (о нем немного позднее). В фотографию не поместилось орудие #11 и не видны остальные пушки левого борта (#10, #6 и #4), но никаких конкретных сведены о повреждения именно у них, а равно никаких близких попаданий снарядов (за исключением #4, которое могло быть повреждено в самом конце боя снарядом, разорвавшимся над лазаретом) в источниках не отмечено.

Если исходить из процента потерь людей на верхней палубе (43%) то, пропорционально ему, повреждения (но не обязательно выход из строя) могли получить 5 орудий из 12. При этом мелкие и мельчайшие осколки (один из сигнальщиков получил около 120 ранений и остался жив), потенциально опасны и реально наносившие ранения команде, не могли уничтожить тяжелое орудие.

Очевидно, к таким же выводам пришел и Мельников, который, после попыток показать, что “лохмотья ограждения” серьезными препятствиями к прорыву, стал объяснять, что орудия, они того… только выглядят целыми. А если присмотреться:” Особенно горько было смотреть на поломанные зубчатые секторы подъемных механизмов некоторых в остальном исправных 152-мм орудий”. Эта тема была навеянная, очевидно тем, что: “и «сдача» механизмов при стрельбе, и недостаточная прочность подъемных дуг шестидюймовок Канэ были известны МТК задолго до войны, но лишь в мае 1902 г было принято решение, «поступившись несколько в легкости действия», применить против «сдачи» так называемый тормоз Беккера и усилить подъемные дуги. Решение это, увы, распространялось лишь на новые или поступавшие для ремонта орудия”. 

Но (действительно “увы”, для Рафаила Михайловича), несчастные орудия “Варяга”, не облагодетельствованные таким решением, давным давно прошли соответствующие испытания без проблем. И сообщает об этом сам Мельников:” Из опасения повредить накатные пружины орудий вместо паспортных 20° пришлось при стрельбе ограничиваться 15-17° углов возвышения, вследствие чего осталась незамеченная и присущая этим орудиям слабость подъемных механизмов”. 

Наибольшей дальность стрельбы была в самом начале боя, когда раздался одиночный выстрел в 11:47. Русские оценивали далность как 45 кабельтов, что явно завышено. По японским данным дистанция была не более 35 каб. Но и тогда потребный угол возвышения будет значительно меньше. Для 40 каб он равен 8.5 град, а для 30 — 5 град. и, следовательно, “слабость подъемных механизмов”, так и “осталась незамеченной” в бою.

Как видим, даже по окончании боя крейсер сохранил большую часть своей боевой мощи. А главное, даже эти, незначительные повреждения были нанесены уже после попытки выхода из боя, отказа от прорыва. На тот момент корабль имел абсолютно целые машины, действующую артиллерию (кроме одной пушки #3), никаких подводный пробоин, пожаров и крена.

Все это позволяет сделать главный вывод: отказ от прорыва был вызван не “исчерпанием средств” к нему, но решением командира. Именно это решение, оформленное, как “стремление к спасению людей” сделало напрасной смерть Алексея Нирода и других дальномерщиков. Именно оно обрекло на гибель 22 убитых и на муки 122 раненых (8 из которых скончались). Именно оно подарило японцам “гордый красавец “Варяг”.

Такой “факт” мог появиться только в обстановке действительно огромной спешки и “нервного напряжения”. Здесь, как и в случае оставления неповежденного корабля, не будем судить Руднева слишком строго. Это писал через несколько дней после своего первого в жизни боя, командир, лишившийся своего корабля. Он просто повторял слухи (нелепые, как мы уже теперь знаем) и плоды воображения, якобы, наблюдаемых повреждений у врага ( которые очень хотелось наблюдать). 

Кормовая левая пушка действительно могла действовать только до 12:15, когда крейсер был кормой к противнику. Но дело в том, что “Асама” в это время уже повернулась к “Варягу” носом. Попасть в кормовую башню именно тогда было уже черезвычайно затруднительно. Кормовая башня действительно не стреляла (что, видимо, и вдохновило Руднева на этот пассаж), но по более прозаической причине — носовые цели были вне сектора ее обстрела. Попутно, русский командир проговорился о том, что и орудие #12 действовало, даже в конце боя, вполне исправно. 

Но вот в дальнейшем, “по зрелому размышлению”, в своих мемуарах, Руднев не только не отказался от столь заманчивой темы, но “развил” ее. Здесь мы имеем дело уже с преднамеренной попыткой исказить реальные факты боя. Уже были известны основные события прошедшей войны. Уже опубликованы первые отчеты ее участников и наблюдателей. Уже есть послевоенные списки кораблей японского флота в ведущих морских справочниках мира, где продолжают присутствовать участники боя в Чемульпо…. Прекрасно понимая, что если эти вымыслы будут исходить от него самого, им вряд ли кто поверит, Руднев опять прибегает к разыгрыванию карты анонимных “иностранцев”:

” В течение часового боя выпущено 1105 снарядов, коими нанесено японской эскадра достаточно повреждений: та крейсере «Азама» разрушен мостик и произведен на нем пожар, причем «Азама» временно прекратил огонь. 
Кормовая башня его, по-видимому, была повреждена, так как прекратила стрельбу до конца боя. Во время взрыва мостика убит командир крейсера. 
Впоследствии выяснилось: утонул миноносец и один из крейсеров получил столь серьезные повреждения, что затонул на пути в Сасебо, имея раненых с эскадры, взятых после боя для доставки в госпиталь. Крейсер «Чайода» чинился в доке, так же как и крейсер «Азама». После боя японцы свезли в бухту 30 убитых. 
Эти сведения получены от наблюдавших итальянских офицеров, английского офицера, возившего протест японскому адмиралу, в Шанхае из японских и английских источников, также через посредство нашей миссии в Сеуле и официального донесения нашего посланника в Корее”.

Широко размахнулся! Тут и “покойник” Рокуро, геройски управлявший своим, попавшим в тяжелое положение крейсером, в Цусиме, больше года спустя. Тут и миноносцы списанные со службы в 20-х годах и даже крейсер!…
Не удивительно, что Рудневу пришлось такое прикрывать громким “не я сказал!”. Элементарная проверка состава флотов выявляла все участвовавшие в бою японские корабли. Они указаны и в справочнике "Taschenbuch der Kriegsflotten" следующего 1905 года и во всех последующих. 

Наряду с поспешным выходом из боя (точнее сказать отказом от него, учитывая, до боя дело фактически и не дошло), другим серьезнейшим проступком Руднева был брошенный на милость противника неповрежденный крейсер. 

Выше мы уже отмечали разницу в реальной степени повреждений и в описании их командиром “Варяга”. Затонув только через 4 часа после получения пробоины и более 2.5 часа после открытия кингстонов, корабль явно нуждался в дополнительных мерах по разрушению, чтобы не достаться врагу. Если Руднев верил, что японцы придут в 4 часа, то никаких сомнений, что корабль был просто брошен им на плаву, не остается. То, что “Варяг” все же успел лечь на грунт — “виноват” ни в коей мере не настоеный выполнять свой ультиматум Юрию, но отнють не Руднев. Случись все как ращитывал командир “Варяга” — и уже в тот же день крейсер красовался бы под японским флагом. 

Именно это заставляло Руднева пускаться в столь, на первый взгляд, нелепые описания “переноски раненых с с лежащего на боку крейсера”. Он хотел изобразить картину уже почти законченной гибели корабля до прихода японцев. Правда каким образом при этом его друг Сэнэс смог разглядеть “готовый к открытию огня расчет орудия #8” которое в положении лежащего на левом боку должно быть под водой) на умирающем на глазах” корабле, а так же — как после этого он пользовался трапом, Руднев объяснить “забыл”.

Удивительно, но этот, один из самых неуклюжих рудневских “аргументов”, оказался поразительно живуч. Его отголоски автор, совершенно неожиданно нашел в одном из “новейших трудов”:” На момент открытия кингстонов водоотливные системы "Варяга" уже совершенно не справлялись с затоплениями происходящими от пяти тяжелейших подводных пробоин, и кораблю и так оставалось меньше часа на этом свете” (С. Самченко “Крейсер "Варяг"). Вот и верь после этого в прогресс человечества! Уровень аргументации “современных специалистов” не только не вырос, но и деградировал по сравнению даже с рудневским (хотя, казалось бы, — куда уж ниже) столетней давности. Оказывается, уже после объявленного (максимум в 14:00)Рудневым решения оставить корабль , водоотливные системы, по мнению С.Савченко (кстати, ни чем не подкрепленным — в таких случаях сто лет назад было принято добавлять слово “вероятно”) продолжали 1.5 часа осушать корпус. Видимо, в помощь японцам. А между моментом открытия кингстонов в 15:35 и затоплением крейсера в 18:10 прошло меньше часа. Воистину, История, это вам не арифметика! С такими “защитниками”,- зачем критики?

“Главная линия защиты” проводиться Рудневым несколько по иному:”Пришлось остановиться на потоплении вследствие представления иностранных командиров не взрывать судна, чтобы не подвергнуть опасности на узком рейде их корабли”.

То есть на “иностранцев” возлагаются не только задачи анонимно подтверждать рудневские фантазии, но и ответственность за недостаток времени для разрушения и сохранение корабля японцам. Вместе эти две акции производят впечатление, что Руднева окружали вредители. Включая “друга Сэнэса” и “друга Бореа”.

Эта версия тоже дожила до наших дней. И в не менее уродливой форме:” Пойдя навстречу просьбе командиров, В.Ф.Руднев добился, что его подчиненные получили не только кров, но и защиту международного права. Очень мудрый ход! Причем, именно так и было” (И.М. Кокцинского "Морские бои и сражения русско-японской войны, или причина поражения: кризис управления").

Безусловно, читатель нашел в моей работе много нелицеприятного по отношению и Руднева и команды “Варяга”. Здесь и недостаток стойкости, и непрофессионализм, некомпетентность… Причиной, по которой крейсер был брошен невредимым, названа спешка, нервное напряжение, возможно, даже паника… Но придумать преднамеренно отдать свой корабль за “обратный билет домой”… и назвать это “мудрым ходом”… На этом фоне обвинение тех самых спасителей, предоставивших кров и защиту, в давлении на Руднева в пользу японцев, блекнет и представляется незначительным. Вероятно Кокцинский посчитал его не “мудрым”, а просто хорошим делом и не стал заострять на этом внимание.

Что касается уверений, насчет “именно так и было” то никаких свидетельств о какой либо форме подобного ультиматума (если взорвете — не возьмем на борт) не существует. Ближайшая же аналогия подобной аргументации связана как раз с ситуацией безоговорочной капитуляции, а не с “защитой международного права”:

“Со стороны начальников отдавались самые противоречивые распоряжения: 
— Ломай приборы! Выбрасывай за борт все, что можно! 
— Нельзя этого делать! Броненосец больше не принадлежит нам. Японцы расстреляют нас за это. 
Мичман Карпов, горячий и порывистый человек, с монгольскими чертами лица, то возмущался, то жаловался офицерам: 
— Какой позор! 
Его успокаивали: 
— Мы спасаем команду и раненых. 
Он резко обрывал своих коллег: 
Мы пришли сюда не спасаться, а воевать! Спасаются только в монастырях! (А. С. НОВИКОВ-ПРИБОЙ “ЦУСИМА”)”.

Руднев, конечно, приложил колоссальные усилия по созданию легенду о своей непричастности к буквально всем негативным моментам боя. Решение повернуть было принято после контузии. Корабль сам повернулся и пошел назад. Сам застрял у мели. Спешили из за иностранцев. Не взорвали из за них же….. Но он не был предателем. Он безусловно, хотел уничтожить крейсер, чтобы тот не достался врагу. И никакие “иностранцы” ему не могли бы помешать. Он просто не смог этого сделать.

Никаких свидетельств о такой просьбе ни у Руднева, ни у позднейших исследователей обнаружить не удалось. Хотя, первое, что конечно же, попросил бы наш “дипломат” — выразить просьбу письменно, чтобы иметь оправдание своих действий. Но он прекрасно понимал, что никто (даже друг Сэнэс) ему такую бумагу не даст. Не вожмут на себя такой ответственности. Правительства никому не позволят так глубоко увязнуть в чужом конфликте. Спасение людей — да. Ответственность за корабль — увольте. Соответственно, и упрекнуть Руднева в уничтожении собственного корабля никто не мог.

Но даже если такая просьба устно и была высказана (в смысле “не могли бы вы, если возможно…. А если нет, то предупредите — мы уйдем вглубь бухты”), то это не остановило русских от взрыва “Корейца”. Действительно, никакого неудовольствия или отказа от “международной защиты” не последовало. Здесь не могло быть ситуации “тут у вас канонерка взорвалась. Сильно. Так вы, пожалуйста, крейсер не взрывайте”. Взрыв “Корейца” был значительно позже любого момента, когда “иностранцы” могли обратиться с подобной просьбой (с “Тэлбот” Руднев прибыл в 13:50). Если бы “Варяг” хотели взорвать, сделали бы это одновременно с “Корейцем”. Ведь до ожидаемого “прихода японцев” оставались считанные минуты.

Значительно позже был послано и сообщение на “Кореец”. Если бы существовала договоренность, то Руднев, конечно, известил бы о ней Беляева. А то и, как его начальник, прямо запретил. Взрыв “Корейца” был страшной силы. Обломки разлетелись далеко. Но никому ущерба не нанесли. Безусловно, даже более слабый взрыв мог превратить “Варяг” в груду металлолома, с еще меньшими последствиями для окружающих кораблей. Не “1000” пудов, а, пускай 500. Все равно много? Пусть 100… 10… За несколько часов подготовки (а значительная часть работы была проделана еще утром), сделать корабль неподъемным можно было с ящиком динамита. Или торпедных зарядов. Или орудийных патронов. Взорвать котлы, машины, днище, связи корпуса…

Но Руднев, опасаясь прихода противника, сначала вызвал паническое бегство команды, а потом уже не хватило ни людей ни времени.

Не имея возможности отрицать очевидный факт — “Соя” под японским флагом, в отличии от обломков “Корейца”, дальнейшие “строители легенды”, вплоть до “новейших” всячески стараются “принизить трофей” получений японцами. “Варяг” представляется в высшей степени утративший боеспособность. Чуть ли ни “непригодным к восстановлению”. Типа, не важно, что команда его бросила. Он и так затонул и превратился в в склад металлолома, которые глупые японцы за баснословные деньги решили “чисто символически” восстановить. Здесь и рассказы о том, что открытие кингстонов — “чистая формальность” и о черезвычайных расходах личных денег Императора… Рассмотрим подробнее вопрос, в каком состоянии получили японцы этот приз От Руднева, какие меры были приняты командой для приведения корабля в полную негодность и насколько эти меры повлияли на его дальнейшую судьбу.

Оставить корабль японцам — безусловно, ошибка Руднева. Имея достаточно времени для того, чтобы привести крейсер в полную негодность"(приготовления к взрыву были сделаны еще утром, а после принятия решения об оставлении “Варяга” до конца эвакуации прошло около 2.5 часа) Ни о каких работах по уничтожению оборудования, ни непосредственно после боя, ни в своих мемуарах, Руднев не сообщает.

Вахтенный журнал: ” Вся команда покинула крейсер. Старший и трюмный механики с хозяевами отсеков открыли клапаны и кингстоны и тоже покинули крейсер…. Командир со старшим боцманом, удостоверившись еще раз, что все люди покинули крейсер, отвалили от него на французском катере, который ожидал их у трапа”.

Мемуар:”Когда команда покинула крейсер, старший и трюмный механики с хозяевами отсеков открыли кингстоны и клапаны и затем отвалили с крейсера… Командир со старшим боцманом, удостоверившись еще раз в отсутствии людей на судне, последним покинул крейсер в 3 часа 55 минут, сев на французский катер, который ожидал его у борта, вместе с командиром крейсера «Паскаль».

Впоследствии всевозможные исследователи старались, по мере сил, “исправить” такое “вопиющее несоответствие”. Но, “даже в нарисованном”, картина разрушений получалась весьма убогой. Вот, например, “из новейшего”:” Перед затоплением уцелевшие офицеры крейсера сделали последний обход. Сняли замки орудий и затопили их у борта. Вынули и уничтожили водомерные стекла и манометры котлов. Разобщили шестерни редукторов на валах” (С. Савченко). Что же, возможно современная русская историческая наука (а Савченко — профессиональный историк) и считает водомерные стекла и манометры незаменимым девайсом, отсутствие которого полностью и окончательно выводит котел из строя, а “разобщение шестерен”(?), откуда-то появившихся на валах редукторов — фатальным повреждением машин. Воистину, История, это вам не механика с теплотехниками! Последний обход , забывшего свой личные вещи, офицерства (выполнений, как мы помним, только Рудневым в сопровождении боцмана Харьковского), проходящий со снятием замков “ вышедших из строя” орудий, может вызвать только сочувственную улыбку.

Есть и другие, не менее трогательные истории. Напомню, что последним покинул корабль не капитан, а два кочегара, объяснивших свою задержку тем, что эта… замешкались с подрывом котлов. 
Возможно, конечно, что такие эпические подвиги и по силам двум русским кочегарам. Других участников обнаружить не удалось, так же как и свидетельств Руднева. Но, в похожей ситуации, которой есть описания очевидцев, команда, оставшаяся без надзора, предпочитала все же разыскивать буфет, чем заботится о будущем корабля.

“Среди команды началась деморализация. Многие из матросов перестали слушаться своих офицеров. Командующий броненосцем Сидоров, заметив это, приказал мне уничтожить ром. Я со своим юнгой спустился в глубину судна в ахтерлюк. У нас имелось в запасе двести пятьдесят ведер неразведенного восьмидесятиградусного рома и более ста ведер сорокаградусного. Мы его выпустили из цистерны на палубу, застланную линолеумом, а с палубы по особым сточным трубам он стекал в трюм… Кое-кто из матросов, став на колени, начали схлебывать оставшиеся на линолеуме лужицы душистой влаги. Один полез в горловину цистерны и сразу задохнулся там. Его вытащили оттуда мертвым. 
Военные люди быстро превращались в дикую толпу. Меньшинство горевало, большинство радовалось дарованной жизни. Слышались бестолковые выкрики матерная ругань, злые шутки. Метались взад и вперед те, которых не верили в свое спасение. Словом, как и во всякой толпе, каждый человек действовал по-своему”(А. С. НОВИКОВ-ПРИБОЙ “ЦУСИМА”). 

Другим “аргументом” о значительных повреждениях крейсера используются, якобы, черезвычайные расходы понесенные японцами на восстановлении корабля. Здесь русские исследователи так же весьма свободно относятся к цифрам. Характерный пример:”Японцы впоследствии в течение почти двух лет, с затратой громадных денег, подняли остатки "Варяга" и пытались починить его, но до сих пор, несмотря на истраченные 5 млн. рублей, не могут сделать из "Варяга" боевого судна” (Спицын П.И. Доблестный подвиг "Варяга". Бой у Чемульпо 27 января 1904 г. — СПБ, 1909. — С. 8.). Конечно, впоследствии, сколь либо грамотные исследователи стеснялись использовать эти, явно взятые “с потолка” утешения послевоенного ревизиониста. Сейчас его цитируют только лубочно — патриотические фантазеры вроде Кокцинского. Но саму идею о завышении затрат на подъем проводят и другие последователи, начиная от Мельникова:”Свыше 1 млн. йен стоил японцам один только подъем «Варяга», который 23 октября в сопровождении японского транспорта своим ходом вышел из Чемульпо в Сасебо” и заканчивая “новейшими “ — “Ремонтно-спасательная операция "влетела" японской казне в миллион иен, но Император лично санкционировал выделение этих денег”(С. Савченко). Впору прослезиться…

Хотя адмирал Уриу поручил надзор за потопленными русскими судами консулу в Чемульпо г. Като, но так как оставшиеся в живых экипажи этих судов были взяты на иностранные суда, то он полагалъ необходимым иметь надзор и за ними. С этою целью 31 января/13 февраля утром послал в Чемульпо лодку «Осима» и с помощью одного миноносца в течете дня поддерживал с нею связь.

Затем чрезвычайный и полномочный посланник в Сеуле Хаяси Гонсуке имел совещание с иностранными посланниками, командирами иностранных военных судов и адмиралом Уриу относительно судьбы спасенных русских моряков.

Надо сказать, что японцы всячески стремились не оставлять у себя военнопленных. Например, после Цусимы часть русских судов интернировалась в иностранных портах. “27 мая разоружение все-таки состоялось. Была взята подписка с команд о неучастии в военных действиях и сняты орудийные замки” (Поленов. “Крейсер Аврора”) С подобным статусом безвозвратно выбыли из войны и экипажи разоруженных после поражения 1-й эскадры экипажи “Цесаревича”, “Дианы”, Аскольда”… А вот как описывает эту процедуру Семенов:” "Диана" официально разоружилась, и командир ее представил генерал-губернатору список офицеров и команды, находящихся на крейсере, удостоверяя, что они не примут более участия в военных действиях. Такое удостоверение (все равно, что сдача на "честное слово") освобождало французские власти от обязанности наблюдать за "интернированными", дабы воспрепятствовать их побегу” (“Расплата” с.218). 

Впоследствии японцы аналогично решили проблему с военнопленными офицерами при сдаче Порт Артура:” Среди нас идут споры, что нам дальше делать. Одни, ссылаясь на пример такого доблестного командира корабля как Н. О. Эссен, считают, что нам следует воспользоваться разрешением Государя и вернуться в Россию под честным словом не принимать дальнейшего участия в войне. Занимая тыловые должности, этим самым освободим других для боевой службы. Другие, признавая, что старшим начальникам необходимо вернуться для доклада о Порт-Артуре, отказываются от дачи слова потому, что этого права лишены нижние чины, которые должны идти в плен в Японию, и наш долг разделить с ними их участь. Во главе второй группы командир «Паллады», всеми уважаемый кап. I ранга Сарнавский.

Японцы усердно уговаривают всех офицеров ехать домой. Но это еще более укрепляет многих в отказе дать слово. Ясно: японцам каждый солдат сейчас дорог для действий против наших армий в Маньчжурии и мы для них неприятная обуза” (Б.И. Дудоров “Сдача Порт Артура”).

Русская сторона всячески избегала упоминания статуса “военнопленные” по отношению к командам кораблей в Чемульпо. Была распространена совершенно голословная информация о, якобы признании раненых, оставленных в Чемульпо “потерпевшими кораблекрушение”:” Официальное покровительство раненым и ближайшие заботы о них принял на себя французский вице-консул в Чемульпо, а японское правительство согласилось признать их "спасенными от кораблекрушения" » (Русско-яп. война 1904-1905 гг. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904-1905 гг. при МГШ. — СПБ, 1912. — Кн. 1. — С. 317 ). 

Совершенно неожиданно автор обнаружил, что аналогичными фантазиями до сих пор утешаются отдельные, наиболее восторженные “защитники чести и достоинства” и по отношению к статусу остальных членов команды. “А вот варяжцы, сошедшие с тонущего корабля и доставленные на борт иностранных кораблей их же, были моряками, которым все обязаны оказывать помощь: русских можно считать потерпевшими бедствие” (Кокцинский).

Конечно, господин Кокцинский может считать все что угодно и сколько хочется. Аналогично и официальный русский отчет, то настаивает на "кораблекрушении", то претендует “пришить” команде “Варяга” статус “интернированных”: “командир крейсера "Паскаль" категорически отказался везти команду русских судов без формальных гарантий со стороны японского посланника… японский посланник запросил свое правительство и 30 января… сообщил, что Япония согласна на выпуск из Чемульпо русских офицеров и команд при условии, что они дадут слово не принимать более участия в военных действиях до конца войны… Его Величество разрешил принять это условие, предусмотренное ст. 57 протокола Гаагской конференции” (Русско-яп. война 1904-1905 гг. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904-1905 гг. при МГШ. — СПБ, 1912. — Кн. 1. — С. 316 ). 

Однако ссылка на указанную статью (саму по себе достаточно “суровую” и устанавливающую “режим содержания” никак не соответствующий “потерпевшим бедствие”) показывает, что команды русских кораблей не подлежали ее действию. Статья 57-я гласит:

“Нейтральные государства на территории которых оказались военнослужащие воюющих сторон, должны интернировать их как можно быстрее в стороне от театра действий войны.
Эти военнослужащие могут содержаться в лагерях или даже заключаться в крепости или другие предназначенье для этого места.
Офицерам может быть предоставлена свобода, при их обязательстве (“пароле”), что они не будут покидать нейтральную территория без разрешения”. 

Как видим, подписка дается именно той власти, которой захваченные военнослужащие принадлежат. В случае интернирования ее, в данном случае, следовало давать французам. Но те, "почему-то", категорически не соглашался. Подписку дали именно японцам, что подтверждает статус военнопленных, отпущенных “на честное слово”, руководствуясь исключительно “доброй волей”. 

Японцы указывали, что по законами и обычаям войны, в данном случае спасенные русские должны считаться военнопленными, так как участвовали в военных действиях и были побеждены в бою. Это вызвало дискуссию в которой русские и французы возражали. Но по данному вопросу уже существовал международный прецендент. Во время американской Гражданской Войны, британское судно " Грейхаунд" дало убежище экипажу корабля Конфедерации, потопленному в бою. Действия англичан были признаны нарушением международных законов.

В 3-м протоколе всего 14 статей, 9-я из которых и была применена:”Подобранные в море (вот откуда растут русские фантазии о "потерпевших кораблекрушение"), раненые, или больные одной из воюющих сторон, попавшие в руки другой стороны, являются военнопленными. Захватившая их сторона должна решить, из-ходя из обстоятельств, держать ли их у себя на корабле или отослать в свой порт, в нейтральный порт, или даже в их собственный порт. В последнем случае, военнопленные, как репатриированные не могут участвовать в войне до самого ее окончания”.

О действиях Уриу мы не можем дать сколь либо подробных оценок, в связи с тем, что до реального боя дело фактически не дошло. Что касается всей операции, то тут он, безусловно, одержал победу. Победа определяется тем, насколько выполнены цели, поставленье перед акцией и какую цену за это пришлось заплатить. Цели японцев были определены оперативными распоряжениями адмирала Того и заключались в обеспечении высадки войск в Корее, путем нейтрализации действий присутствующего там отряда русский кораблей. Эта задача была полностью выполнена, причем без потерь. Уриу удачно действовал в узких рамках допустимого. Он не мог высадить десант слишком рано, задолго до начала войны, чтобы не “вспугнуть” порт-артурскую эскадру перед нападением на нее Того и, в тоже время не допустил каких либо враждебных действий русских по пресечению высадки. Налицо безусловная победа японцев. Выполнив, эту, “обязательную программу”, Уриу был вполне успешен и в “произвольной” — уничтожении русского отряда.

Чем более пологой выглядит линия, тем чаще попадали снаряды. Вы видим сначала равномерную частоту для первого паралельного участка. Потом подъем, связанный с поворотом, который сбил японскую пристрелку. Здесь наблюдаем 2 редких, но парных попадания. Последний пологий отрезок иллюстрирует стрельбу по “застрявшему” у острова крейсеру. С учетом этих обстоятельств, можно заключить, что комендоры “Асама” показали хорошую, добротную стрельбу. Но ничего выдающегося.

Показатель попаданий для 8” орудий выглядит впечатляюще. 3 попадания с 28 выстрелов. 11%. Но для таких “тепличных” условий так же не является чем-то экстраординарным. Ближайшей, как по времени, так и по обстоятельствам является аналогия с боем на рейде Манилы. Там эскадра адмирала Деви стреляла с нескольких циркуляций. Дистанция несколько раз менялась с 25 каб до 10 каб. Направление (целик) так же было переменным. Несмотря на то, что американцы использовали не столь совершенные 8” орудия (начальная скорость снаряда 640м/сек против 740м/сек у “Асама”), их процент попаданий не на много отличался — 9%.

Скоростные качества японских кораблей остались невостребованными. Поэтому оценить их мы не можем. Отдельно следует сказать о “Чиода", которая показала низкую боевую подготовку. Ее стрельба по “Корейцу” была безрезультатной. Ее скоростные показатели не позволили вести преследование отходивших русских кораблей. В значительной степени это объясняется длительной службой крейсера в качестве стационера, где команда не имела достаточного объема тренировок.

По тем же критериям, действия русских могут быть оценены негативно. Их задача — прорыв из Чемульпо, осталась невыполненной. Если исходить из этой, декларированной Рудневым цели, то надо отметить грубейшие ошибки, допущенные русским командиром.

Само “поведение” кораблей в бою дает весьма веские основания говорить о том, что и сам прорыв, как форма боя не был руководствующей целью для русских. Скорее — попытка боя, принуждение японцев отступить, а не “прорваться сквозь”, “оставить за кормой”. 

Тот дрейф по течению, который фактически показал “Варяг”, возможно и соответствовал ситуации “ждем когда япошки побегут”, но был совершенно неприемлемым при создавшейся обстановке. Руднев показал ее полное непонимание, обусловленное черезвычайно тенденциозной, основанной скорее на предрассудках, оценке возможностей как противника, так и собственных.

Если в определении формы боя (прорыв, открытый бой, даже “позиционная оборона” подобная действиям “Славы” в Моонзунде) требуется правильная оценка обстановки, то после того, как решение принято, целый ряд действий являются обязательными и не могут быть предметом обсуждения. Избрав формой боя прорыв, Руднев был обязан выполнять некоторые необходимые правила. Так, скорость продвижения в прорыве должна быть максимально возможной.

Ошибка Руднева, прежде всего, это движение “в прорыв” на недопустимо низкой скорости. Он оправдывает это тем, что корабль, якобы, не мог дать “больше 14 узлов”. Возможности корабля были нами оценены выше, а в данном контексте следует обратить внимание на то, что и по сути этот “аргумент” не объясняет действий. Фактически он говорит “могли дать только 14, поэтому реально дали… 4 узла”. Какой бы не была максимально возможной скорость крейсера, в прорыве должна была быть развита именно она — “самый-самый-самый полный вперед и еще чуть-чуть”(крейсер “Аскольд” в бою у Шантунга, отнють не находясь в опасности “смертельной ловушки”, прорывался, развив запредельную для тех условий скорость, больше, чем на приемных испытаниях.). Не имеющий скорости и уступающий в огневой силе и защищенности корабль, превращается в “сидячую утку”, пригодную только для расстрела противником.

Скорость должна быть максимальной по очевидной причине — сокращение времени огневого контакта с превосходящим силой противником. Этот же фактор диктует и необходимость постоянного курса. Максимальная скорость должна так же быть применена на кратчайшем направлении. То есть речь идет о максимально возможной скорости продвижения — максимальной скорости движения на минимально возможном пути.

Это понимал Витгефт у Шантунга и “держал курс” до самой смерти. Это понимал Рожественский в Цусиме, указав своей эскадре один курс — прямо во Владивосток (НО23), но не сумевший на нем продержаться. Это понимал и Того, имевший возможность совершать всякие “хитрые маневры”, вроде пресловутого “кроссинг Т”, но, наученный горьким опытом первой фазы боя у Шантунга, не применявший их, а ставивший главной задачей против прорыва именно стойкость в следовании курсом.

Подобно тому, что “оборона, есть смерть вооруженного восстания”, маневрирование на малой скорости — есть смерть прорыва. Корабль, стремящийся “временно выйти из сферы огня” или ожидающий ошибки противника, обречен на неудачу в прорыве.

Ошибкой Руднева явился и сам поворот. Отказ от цели боя. О его обстоятельствах и мотивах мы уже достаточно поговорили раннее, поэтому ограничимся лишь выводами. Руднев не показал необходимой командиру стойкости, настойчивости и храбрости. Убедившись, что “япошки не бегут”, он просто не нашел никакого разумного продолжения и бежал с поля боя. Это привело к отказу от прорыва, поражению, неоправданным потерям.

Заслуживают порицания и действия русских после боя. Прежде всего, это место затопления крейсера. Корабль вернулся на свою прежнюю стоянку на внешнем рейде. Если Руднев, как он сам уверяет, возвратился для того, чтобы “выйти из сферы огня и пытаться исправить повреждения”, то достаточно было просто войти в международные воды, оставаясь на фарватере. Туда японцы не стреляли и условия тушения пожара ничем не отличались от рейдовых. 

В оценке характера повреждений корабля Руднев (если исходить из его версии событий) допустил грубую ошибку. Все его (и Сэнэса) описания повреждений проникнуты убеждением о очевидной невозможности продолжать бой, которая, якобы, сразу бросалась в глаза. О повреждениях командир еще утром приказывал “давать ему знать”. Но по его описанию выходит, что до отдачи якоря “все были готовы бой затеять новый”, а после — практически мгновенно стало ясно, что неспособны…

Подобная ситуация представляется маловероятной, особенно учитывая, что последние 15 минут перед входом в международные воды “Варяг” практически не обстреливали и на корабле могли осмотреться. Все дальнейшие действия так же указывают на то, что корабль шел назад с одной целью — погибать. Мы уже достаточно подробно рассмотрели вопрос о повреждениях и степени боеспособности корабля. Сейчас, безотносительно от необходимости затопления, обратим внимание на то, как это было произведено.

Неповрежденный “Варяг” — еще одна серьезная ошибка, даже проступок (именно затопление корабля, а не ход боя, вызвало наибольший гнев адмирала Алексеева) Руднева. Факты из дальнейшей судьбы корабля убедительно свидетельствуют — он был в хорошем состоянии и весьма незначительный для данных обстоятельств ремонт вернул ему довольно высокую степень боеспособности.

Были ли сделаны какие-либо попытки в этом направлении — неизвестно, но дело у японцев застопорилось. Несмотря на мощные помпы, откачивающие до 4000 м/ч воды, и одновременную подачу воздуха через шланги, корабль не трогался с места. В сентябре за счет новых мощных помп, доставленных из Сасебо, суммарную подачу отливных средств довели до 9000. м/ч, но и это не помогло, а начавшиеся зимние штормы заставили прекратить все работы.

В течение зимы заказали еще три помпы подачей по 3600 м/ч, а в апреле 1905 г. приступили к сооружению на палубе корабля громадного поплавка, который при откачивании из него воды должен был оторвать корабль от грунта. Для этого борта корабля надстроили стенкой высотой 6,1 м и закрыли крышей. Все сооружение потребовало 1000 м3 дерева. В середине мая, закончив постройку стенки на правом, обнажающемся в отлив, борту, возобновили промывку грунта под корпусом. Через месяц крен корабля уменьшился до 3°. Через 40 дней поплавок был готов. Пробную откачку воды произвели 27 июля, а 8 августа, когда прилив скрыл весь поплавок под водой, пустили в -действие все помпы, и корпус корабля, оторвавшись от грунта, всплыл на поверхность. На плаву заделали оставшиеся пробоины, откачали воду и немедленно стали готовить корабль к переходу в Японию. В эти дни до 300 человек день и ночь работали на корабле. 23 октября в сопровождении японского транспорта своим ходом “Варяг” вышел из Чемульпо в Сасебо.

Реально, основные трудности японцев были связаны не с боевыми или, якобы, последующими намеренными повреждениями, а с илистым дном и сильными течениям, буквально засасывающими корабль. Очистка ила и подъем, технически описаний выше, обошелся в 680 тыс иен, включая сюда демонтаж палубного оборудования и артиллерии. Как видим, Мельников, несколько (в 1,5 раза) преувеличил. Ремонт на месте — 196 тыс иен. Основные затраты были на очистку от продуктов коррозии (режим, при котором металлические части, в течении более года, дважды в сутки оказывались то на воздухе, то в соленой воде, весьма способствует ее распространению). После этого, корабль собственным ходом, используя свой машины и котлы преодолел переход от Чемульпо до Сасебо. Видимо, у бравых кочегаров было весьма своеобразное представление о подорванных коллекторах, экццентриках и разрушенной футеровке…. Последующий ремонт обошелся еще в 723 тыс иен. Таким образом, общие затраты на восстановление корабля составили 1 600 тыс. иен.

В процессе ремонта крейсер не претерпел сколь либо существенных изменений. Была заменена малокалиберная артиллерия на пушки систему Виккерса. Изменили конструкцию труб (причем С.Савченко почему-то назвала трубы с соосным кожухом “телескопическими”. Видимо, они ей напоминали выдвижные антенны радиоприемников или подзорные трубы. Хорошо, хоть не телепатическими…. Воистину, История, это вам не судостроение!). 

Оценю 1907 года "Варяг" вышел из верфи в Иокосуке. Он имел старю “выведенную из строя” шестидюймовую артиллерию и все те же “вконец надорванные” машины с “гиблыми” котлами Николосса. Очевидно, пребывание под водой пошло им на пользу, так как имея по паром всего 12 котлов, крейсер развил 15 узлов. 

Корабль был зачислен в учебно-артиллерийский отряд, где и прослужил до 1916 года. В том же году крейсер был выкуплен Россией за четыре с половиной миллиона иен.

15 мая, уже под русским флагом, он вышел на оценочные испытания. Из 30 котлов крейсера действовали только 22 (без котлов второго котельного отделения), однако, и при неполном обеспечении машин энергией крейсер довольно легко вышел на 16-узловой ход.

Все те же механизмы, о которых было столько “плача” перед 1904, обеспечили “Варягу” переход из Дальнего Востока в Европу. 19 июня 1916 года он вышел из Владивостока, 4 сентября 1916 года "Варяг" прошел Суэцкий канал, 19-го уже пришел в Тулон. 

По дороге, на выходе из Цусимского пролива по дороге в Гонконг маленький отряд попал в зону штормов и туманов. Проходили по 250 миль в сутки. В пути совместно с "Чесмой" производили учения по отражению торпедных атак и уклонению от торпед при движении 15-узловым и, к удивлению адмирала Бестужева, не проявил никаких неисправностей.

"Варяг" покинул Тулон 2 октября — после переборки и выщелачивания котлов. Крейсер выдержал испытания, и путь до Гибралтара проделал со средней скоростью 12-14 узлов.

Обычно, под конец такого перехода ”через три океана” даже сравнительно новые корабли порт-артурской эскадры нуждались в некотором ремонте, но “Варяг” и сейчас продолжал показывать истинные возможности своих 17-летних механизмов. 16 октября 1916 года, опаздывая по графику с прибытием в Глазго, и зная, что союзники, вероятнее всего, обеспокоятся и станут его искать, "Варяг" пробует выйти на предельный ход. Менее недели спустя после жестокого шторма, с временно отремонтированным цилиндровым штоком правой машины, с низкокачественным углем в бункерах, едва отремонтированный силами собственного экипажа "Варяг" вышел на скорость 18 узлов — и выдержал шесть часов движения таким ходом без аварий.

Все эти факты убедительно свидетельствуют, что указанные Рудневым, как предельные 14 узлов, далеко не определяли истинные скоростные возможности корабля и , что крейсер достался японцам без “фатальных” повреждений.

В завершение работы, хотелось бы сказать несколько слов о значении “триумфальной гибели “Варяга”.

Прежде всего — никакие действия противников в бою или после него не могли повлиять на “подвиг”. Как бы не старался Уриу, он не мог предотвратить “создание легенды” русскими. Ее объектом мог стать любой другой эпизод первых дней войны. Не “Варяг”, так “Новик”. Не “Новик”, так “Баян”… С другой стороны, как бы ни неудачно провел бой Руднев (или любой другой кандидат на “воодушевление сердец”), он был “обречен на подвиг”. 

Причины, “почему именно Чемульпо?” лежат не в военной области. Именно высадка японских войск в Корее — главное событие начала войны. Даже нападение на Порт Артур являлось, при всем превосходстве участвующих там главных морских сил противников, лишь в значительной степени операцией обеспечения захвата Кореи. Именно в Чемульпо происходили главные события и именно здесь надо было “совершить подвиг”.

Не стоит уделять слишком много внимания “иностранной популярности” боя. Естественно, первые события всегда больше привлекают, чем последующие, пусть даже и более достойные освещения. Новость постепенно переходит с первых страниц в середину, становиться рутиной. “Началась война” всегда сенсационнее, чем “боевые действия продолжаются”. Но первые иностранные отчеты о бое не несли сколь либо особо благоприятного или восторженного отношения к проведению боя “Варягом”. Ни публикации Таймс, ни отчеты Коэна. 

Сама идея “морального триумфа” берет начало не отзывах иностранцев, а в рапортах и записях в вахтенном журнале, выполненных Рудневым. Она оказалась, что называется “в нужном месте и в нужное время” и была подхвачена в России. “Международный вклад” представлен восторженностью Сэнэса и романтическими откликами на русские “триумфы” в Германии, где рассматривали Россию как дружественную страну в пику японцам — союзникам Британии. Подобно тому, как любое действие буров, безразлично от результатов, вызывало оживление антибританских кругов, так и на действия на Дальнем Востоке можно было найти восторженные прорусские рецензии в той же среде.

К тому же “восторженность иностранцев” обычно подается в значительно преувеличенной степени. Апофеозом, как правило, служит такой аргумент, как, якобы созданная в Германии песня о “Варяге”.

А история такова. Стихотворение написал немец, Рудольф Грейнц, впервые оно было опубликовано в № 10 мюнхенского молодежного журнала "Югенд". Навеянное общими, в целом доброжелательными отзывами о русских и полным незнанием самых обстоятельств боя, и вдохновленное юношеской восторженностью и максимализмом, оно обратило на себя внимание русских “литературных барышень”. Спустя несколько недель Е. Студенская опубликовали свой, довольно вольный перевод. Музыкант 12-го гренадерского Астраханского полка А. С. Турищев, принимавший участие в торжественной встрече матросов "Варяга" и "Корейца", положил стихи Е. Студенской на музыку. Так появилась песня. Как видим, за выражение “иностранного общественного мнения” ее могут принять только очень предвзятые люди.

Реально, “русский моральный триумф” обернулся еще большим поражением как раз с моральной, психологической точки зрения. Натоящие потери были даже значительно больше, чем потерянные корабли и их экипажи.

Для японцев этот бой тоже был первым в новой войне. Россия была еще неизвестным противником. Они, несомненно, слышали в своих училищах про Суворова и Ушакова. Знали, с какой легкостью “белые люди” сокрушали до сих под в колониальных войнах другие народы. Видели расправы над Китаем. И в какой-то мере опасались. Не могли не опасаться. Все. И адмиралы, и матросы. Многое должен был показать первый бой. И он показал. Показал всей Японии. Показал, что русские не идут напролом, не стоят насмерть, готовы сдаться (варианты — отступить, затопиться, интернироваться и т.д.) И после этого успокоенные японские генералы и адмиралы стали рисовать на своих оперативных картах более размашистые стрелы планируемых ударов, и после этого японские рядовые веселее бежали в штыковые атаки. Все знали, что русских побеждать можно и нужно. 

Здесь можно скатиться на зыбкую почву предположений, но кто знает, как бы сложилась судьба Артура, 2-й Тихоокеанской и вообще всей войны — если бы японцы русских опасались. Но они уже не опасались. Знали, что могут перетерпеть, перестоять, дожать противника. И Того знал, что для победы, надо не заходить в “T-кроссинги” и “Л-формации”, а выстоять на мостике. И Ояма знал, что надо бросать последние резервы и атаковать, пусть из последних сил — враг в конце концов побежит. И бежал.

В этом контексте несколько двусмысленно выглядит награждение Руднева после войны японским орденом Восходящего Солнца 2-й степени. Чисто формальный, дипломатический жест уважения (редко кто из “загранки" не привозил в то время солидных экзотических “иконостасов”) носил, тем не менее, свое символическое значение. Руднев имел основание на японскую награду именно за то, что дал им уверенность.

“Подвиг “Варяга”, нанес большой вред моральному состоянию в русской армий и на флоте. После того, как Руднева назначили национальным героем, и Порт-Артур сдать уже было не так невозможно. Рудневу-то можно! "Объективные причины" всегда найдутся. Подобно тому как кивали на пример Севастополя, на авторирет Корнилова, Нахимова, Истомиина и разоружали в порт-артурской луже собственные корабли, пример “Варяга” делал подобные поступки еще более легкими. Более моральными. Та же мораль, что и у Руднева побудила Сарычава бросить “Боярин”. “Триумфальная гибель “Варяга” служила примером для бегства с войны — массового интернирования кораблей после боя у Шантунга. Затопление невредимого крейсера повторилось в гораздо более массовых маштабах в передаче японцам кораблей в Порт Артуре. В поднятых над кораблями Небогатова белых простынях присутствовал и неподнятый белый флаг над “Варягом”. А “дома”, между тем, по все тому же варяговскому сценарию “триумфов” многотысячные толпы восторжденно приветствовали в Харькове и Петербурге вернувшегося Стесселя. А в типографиях уже вовсю печатали лубочные картинки “истории для народа” о “подвиге Варяга”, по которым и создавалось стереотипное представление о “наших героях на Дальнем Востоке”.

Безусловно, каждая нация может и должна иметь героический эпос. Это необходимо для национально-партиотического воспитания. Но пример, основа таких легенд должна, по крайней мере не противоречить реальности. Иначе получиться не легенда, а миф — раскрашенный балалечно-матрешкин лубок, который, в свою очередь, потом становиться благоприятной питательной средой для рождения всяческих “ниспровергателей мифов” и, тем самым, способствует эффекту противоположному замыслу — росту аморальности, цинизма, нигилизма общества. В этом контексте, то состояние “народно-исторической науки”, в котором она находиться в современной России, со всеми новоявленными ревизионистами, “альтернативными историями”, “виртуальными реальностями” и т.д. — своеобразное “наказание”, которое несется за предыдущие “народные лубки” и горлопанство “агитационно-пропагандистских историй” прошлого.

Иначе говоря, для создания “подвига” должны быть выбраны достойные примеры. Прекрасный образ мог быть создан, например, из того же Витгефта — обычного, ничем не выделяющегося мягкого доброго человека, штабного работника, волею случая ставшего во главе эскадры и поведшего ее в бой. Нашедшего в себе и моральные силы и стойкость и непоказную храбрость…. Но нет, он “в народном сознании” так и остался “бесхарактерным немцем”.

В Русско-Японскую войну были многочисленные примеры реально героизма, служащего примером и основой для легенд. Но, увы, многие из них оказались как раз похоронены, затерялись в тени “варягов”. Так князь Гантимуров, Георгиевских кавалер, дважды прорывавшийся из осажденного Порт Артура, тяжело раненый в позвоночник, превратился в образ презренного предателя и сифилитика, а его награда дискредитирована Рудневым. Забыты подвиги “Александра III” и “Бородино”, которые в Цусимском сражении не стремились “выйти из сферы огня”, а вернули эскадру на боевой курс и погибли на нем, не отвернув... Но любой школьник знает о “гордом красавце “Варяге”…

С другой стороны, ни в коем случае не следует принимать героическую легенду за историю. Нет двух “историй” — одна “для народа”, другая — “настоящая”. Есть только одна реальность — события, которые действительно произошли. Реконструировать и анализировать их с помощью даже “правильной” легенды нельзя. Одна из задач реконструкции боя была как раз — показать разницу между легендой и действительностью.