Палтус. Величайший Диктатор (Воспоминания старого журналюги).Продолжение.
После месячного перерыва коллега Палтус продолжил публикацию своего шедевра. Напомню, что оригинал выкладывается на ФАИ.
Предыдущий пост.
Наша деятельность дала большой, даже избыточный результат. Подавляющее большинство крестьян отреагировало как и планировал Губарев, так что правительство смогло, наконец, приступить к закупкам продовольствия. Но были и другие. За месяц произошло сорок семь нападений на железнодорожные станции и склады, сто восемнадцать случаев физической расправы над государственными служащими, девяносто две акции по перекрытию дорог. Бунтовщики разрушили пять мостов и разобрали рельсы во многих местах. Под Царицыном объявилась целая партизанская армия, руководимая бывшим пехотным прапорщиком, взявшим себе кличку «Максим». Эти известия моментально доходили до Комитета, и сотрудники чувствовали свою вину, а кое-кто и страх — не обвинит ли нас президент в произошедших трагических событиях?
Но Губарев был нами вполне доволен. Он немедленно отреагировал на происходящее в своем обычном стиле, издав очередной расстрельный приказ:
ПРИКАЗ №42/478
Министру внутренних дел колл. Костенко
Командующему Республиканской Армией колл. Краснову
Командующему Спецжандармерией колл. Марьину
В связи с многочисленными случаями нападений на сотрудников и объекты железнодорожного ведомства в сельской местности, приказываю:
Обеспечить совместную деятельность по охране железных дорог и ликвидации бандитов, угрожающих транспортному сообщению.
Для координации этой деятельности организовать в каждой губернии временный штаб во главе с представителем от Спецжандармерии и двумя заместителями от армии и полиции.
Организовать главный штаб в Москве по той же схеме.
Выделить в распоряжение губернских штабов необходимое число военнослужащих, спецжандармов и полицейских. Все эти действия выполнить в трехдневный срок с момента получения приказа.
Взять под охрану этими силами станции, мосты и прочие объекты железной дороги.
Обеспечить патрулирование угрожаемых дорожных участков подвижными отрядами на автомобилях.
Любых преступников, застигнутых при нападении на сотрудников и объекты железнодорожного ведомства или порче полотна, ликвидировать на месте.
Установить для всех участников операции личную ответственность в случае превышения власти и незаконной деятельности против мирных селян.
5-й бронепехотной дивизии, 14-й пехотной дивизии и 3-й жандармской полевой бригаде провести совместную операцию по уничтожению банды т.н. Максима. Командующего операцией назначить от армии.
Ликвидировать на месте всех членов банды, кроме самого т.н. Максима и других важнейших главарей (5-10 чел.). Этих последних арестовать и доставить в Москву для суда.
Президент Российской Республики Губарев.
Этот текст я цитирую по вышедшему в прошлом году пятитомнику «Приказы и распоряжения Губарева». Ценнейший сборник документов дает вполне наглядное представление о характере диктатора. Читая эти бесконечные бумаги, начинаешь видеть за ними фигуру трагического героя русской истории, одинокого рыцаря жаннеризма. Губарев всегда видел себя и стремился быть совершенным реалистом, трезвомыслящим и расчетливым человеком. Он составлял свои планы с величайшей, как ему казалась, осторожностью, тщательно учитывая пресловутые российские особенности, предусматривая любые возможные помехи и случайности, даже самые нелепые и маловероятные. Но все же это были лишь планы, и человеческая стихия никогда не укладывалась в их рамки, всякий раз преподнося какой-нибудь сюрприз. Иногда помеха была совершенно незначительной по масштабам, не угрожающей успеху общего замысла, но её запредельная нелогичность, вздорность, глупость вызывали у фанатика научного подхода большую ярость, чем могла бы вызвать масштабная, но имеющая здравое объяснение катастрофа. Тогда в Губареве просыпался пламенный максималист, и вслед за подробнейшими всеохватными планами сыпались короткие приказы — «отдать под спецтрибунал… ликвидировать… Белая Комната… публично, в назидание…» Беда в том, что он, подражая Жаннере, всегда хранил показную бесстрастность, не позволяя себе вспышек гнева, даже не повышая голоса. Но если швейцарец действительно был от природы хладнокровен, и его чувствам не требовалось демонстрации, то Губарев приходилось скрывать свою ярость, для которой постоянно возникали все новые поводы. Как говорят современные психологи, сильные эмоции, не находя внешнего выхода, разрушают психику и сокращают жизнь. Я, конечно, не считаю, что президент стал со временем безумен в прямом смысле, но изменения характера порой вызывали страх — учитывая, что он и с самого начала не производил доброго впечатления.
Прошло несколько недель. Чем я был занят всё это время? В двух словах, пожалуй, не объяснить. Не сказать даже «всем понемногу» — скорее, «всем и помногу». Начинать приходилось с полного нуля — сперва у нас не было даже места для работы. Конечно, Комитет заранее выбрал подходящее здание в Москве, но, к сожалению, во время уличных боев с мятежниками оно сгорело. Впрочем, на фоне остальных проблем, эта была совсем незначительной. Сколько раз тогда успел я пожалеть, что не остался во Франции…
Мы действовали быстро. За эти несколько недель Комитет взял под контроль газеты и радиостанции во всех городах Республики, нанял множество новых сотрудников, организовал филиалы в губерниях и превратился в реальную силу, влиятельную действующую организацию. Как бы скептически ни относились отдельные граждане к научному подходу, а без него все это было бы невозможно. Но нам, простым сотрудникам, дорого приходилось платить за такие успехи. Работать полагалось на износ, а свободного времени едва хватало на то, чтобы принять пищу и хоть немного поспать. Лишний час сна был для нас самой большой наградой. Увы, даже ночь не гарантировала отдыха и покоя — телефонный звонок в любой момент мог поднять из постели. Такие нежданные звонки, конечно, доставляли мало радости, но один из них оказался для меня поистине судьбоносным. Было два часа ночи, и поднимая трубку, я не мог скрыть раздражения.
— Алло! Кто говорит?!
— Администрация Генерального Комитета. Вас желает видеть президент Республики. Соберитесь, пожалуйста, машина заедет через сорок минут.
Надо сказать, что телефон в Москве был тогда примерно такой же редкостью, как сейчас ординатёр, и имелся лишь у важных и серьезных людей, поэтому ни о каких шутках и речи быть не могло. Я отнесся к звонку со всей серьезностью и немедленно стал одеваться. Машина приехала точно в указанное время, и мы сразу двинулись в путь. Ночные улицы Москвы, скудно освещенные, со следами недавних боев, производили тягостное впечатление. Честно говоря, новая столица Республики выглядела попросту убого. В дороге нам встретилось лишь два автомобиля — это были полицейские патрули. Машину Генерального Комитета они, конечно, и не думали останавливать. Вся поездка заняла четверть часа. Знаменитого «Главного Дома» тогда ещё и в проекте не было, его начали строить только после войны с Японией, а пока президент жил и работал в бывшем здании «Русско-Германского Банка». Оно прекрасно подходило для административных нужд, а интерьеры хоть и отличались некоторой безвкусицей, всё же не вызывали у Губарева такого отвращения, как пышное убранство Кремля.
Спецжандармы на входе обыскали меня и, не найдя ничего подозрительного, отвели в святая святых. Заходя в президентский кабинет, я на мгновение задумался: где-то теперь его бывший владелец, герр Фукс? Возможно, бедняга давно уже был мертв…
— Рад вас видеть, коллега …………!
— З-з-дравствуйте…
Я не боялся самого Губарева — тогда, во всяком случае. Меня привел в ужас его вид. Лицо, всегда отличавшееся бледностью, стало совершенно белым, зрачки расширились невероятно, да и сам разрез глаз как будто изменился. Это, несомненно, были последствия неумеренного потребления «голубого чая» — бокал с отравой стоял тут же, на столе. Сколько таких бокалов уже выпито? Вдруг они оказали на психику такое же воздействие, как на внешность? Взгляд этих огромных черных глаз казался совершенно нечеловеческим… Президент заметил моё смятение.
— Я не могу спать сейчас… — произнес он без всякого выражения, — сейчас не то время. В конце концов, всем нам приходится чем-то жертвовать ради блага Республики. Врачи говорят, что эти симптомы быстро проходят.
Я не нашел, что ответить, и только кивнул. Губарев продолжал.
— Нам нужно ещё по меньшей мере полтора миллиарда франков для войны с Японией…
После этих слов он сделал паузу, словно ожидая, что я достану чековую книжку, затем вдруг взял лист бумаги и быстро начал что-то писать по-французски. Эти записи не имели никакого отношения к нашему разговору — мне удалось разобрать слова «искусственный каучук». Кажется, они были подчеркнуты. Продолжая писать, президент вновь заговорил со мной.
— Полтора миллиарда сверх плановых расходов. Где их взять? У нас нет свободных средств, все уходит на программу «Сырье-Транспорт-Электричество-Образование». Её реализацию нельзя отложить — это означало бы крах всех наших планов, гибель Республики. Но и войны нам тоже не избежать…
— Можно конфисковать награбленное у старой верхушки! — предложил я.
— Разумеется. Этим мы сейчас активно занимаемся. Но я думал ещё об одном источнике… Представьте: огромные залежи золота, серебра, драгоценных камней — по всей стране, даже здесь, в центре Москвы. Понимаете, о чем я говорю, коллега?
— Не вполне. Наш золотой запас давно исчерпан, как мне известно…
— И все же кое-что осталось. Преступное богатство, имеющее основой народное невежество.
— Вы… говорите про Церковь?
— Именно. Даже вы произносите это слово как будто с большой буквы, если можно так сказать. На днях я имел беседу с их руководством. Да… Я выступал в роли смиренного просителя, я взывал к их русскому патриотизму — в конце концов, разве единоверцы на востоке не страдают под гнетом язычников-синтоистов? Я готов был пожертвовать всеми принципами социал-авангардизма, чтобы уладить дело миром, но результатом был провал. Они готовы лишь молиться о победе русского оружия, но не хотят потратить на это дело даже пятидесяти миллионов. Это враги… Враги, ненавидящие нас, наши планы, наши идеалы. Они предпочли бы власть микадо или лорда-протектора, если бы имели выбор. И эти бороды, эти золтые одежды… Прах средневековья бросает вызов миру будущего. А я ничего не могу сделать… сейчас. Народ нужно избавлять от дикости постепенно, он плохо выносит потрясения. Но все же кое-что я сделаю. Дети… У вас есть дети, коллега?
— Нет, к сожалению.
— Разумеется. Я читал ваше досье. И у меня нет. Но на самом деле… у нас миллионы детей! Да, миллионы детей, за которых мы несем ответственность, которых мы должны воспитать, которым обязаны дать будущее, подготовить для жизни в новом обществе! Недавно я сказал, что вы заслуживаете благодарности. Но сейчас единственная награда, которую я могу дать — это доверие. Я доверяю вам главное — наши будущие поколения. Вы назначаетесь руководителем группы отделов по моральному развитию детей и молодежи.
— Благодарю за доверие, коллега Губарев!
— Я расчитываю на вас. Взрослых людей уже тяжело исправить — в массе своей это невежественные суеверные мещане. Но дети… Окончится война с Японией — всё как-то утрясётся, устроится. И мы бросим всё, что имеем, чем располагаем: всё золото, всю материальную мощь на просвещение и моральное развитие людей! Человеческий мозг, сознание людей способно к изменению. Упорядочив его, мы незаметно заменим их фальшивые ценности на истинные и заставим их в эти истинные ценности поверить!
Эпизод за эпизодом мы будем наблюдать грандиозное по своему масштабу зрелище рождения самого великого на земле народа, возниконвения его самосознания. Из искусства и литературы мы постепенно вытравим его отсталую антисоциальную сущность; отучим художников и писателей – отобьем у них охоту заниматься живописанием тех мерзких процессов, которые происходят в глубинах темных народных масс. Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые высокие человеческие чувства.
Мы будем всячески поддерживать и поднимать художников, которые станут воспевать и внедрять в человеческое сознание культ свободных чувств, законопослушности, гуманности, братства – словом, новой нравственности. В управлении государством мы создадим порядок и эффективность.
Мы будем безжалостно, активно и постоянно препятствовать самодурству чиновников, процветанию взяточников и беспринципности. Бюрократизм и волокита станут смертным грехом. Честность и порядочность будут вознаграждаться и сделаются всеобщей нормой. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов – все это мы будем уничтожать, все это исчезнет.
Многие, очень многие встанут на пути этой великой миссии. Но таких мерзавцев мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ показать их истинное лицо и объявить отбросами общества. Будем вырывать корни невежества, уничтожать основы народной дикости.
Мы будем улучшать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, и главную ставку всегда будем делать на молодежь – станем воспитывать, учить и развивать ее. Мы сделаем из нее свободных людей, социал-авангардистов и граждан Европы.
Вот так мы это сделаем!
Произнеся эту безумную речь, Губарев потянулся за бокалом «голубого чая» и сделал несколько больших глотков. Это, кажется, привело его в чувство.
— Странные монологи рождаются в ночи… — уже совершенно спокойно сказал он, — Не обращайте внимания. Давайте лучше обсудим конкретные вопросы…
И мы ещё долго обсуждали эти «конкретные вопросы». Домой я возвращался с чувством, что угодил — который уже раз — в какое-то темное дело.
Все мы в те дни были подобны генералам, принявшим командование армией в самый разгар тяжелой битвы. Приходилось спешно бросаться от одного места к другому, спасая положение, затыкая прорванный фронт и останавливая бегущих солдат. Тяжелее всего, конечно, приходилось самому Губареву — утром ему докладывали о вылазке японцев, решивших прощупать нашу оборону в Сибири, днем — об угрозе эпидемий в Поволжье, вечером — о расхищении финансов новообразованными губернскими властями Харькова, а ночью — о мятеже уральских сектантов. Наблюдая за этой непрерывной борьбой с охватившим государство пожаром, сам каждоднево принимая в ней участие, я не мог не задаваться вопросом — почему французы, столь могущественные и многоопытные, не оказывают нам более действенной поддержки? Это вызывало раздражение и обиду. Конечно, Жаннере был занят тогда восстановлением собственной страны, сильно пострадавшей от войны, и переустройством покоренных государств на новый лад в условиях крайней враждебности англичан. И все же в его отношении чувствовалась какая-то игра, нечто вроде эксперимента — сможет ли Россия сама решить свои проблемы, достойна ли она на равных войти в новую Европу, или же наш удел — быть отсталой колонией.
Эту недостаточность поддержки со стороны Жаннере некоторые люди в России поняли по-своему. Мы тогда испытывали острейшую нехватку кадров, так что определенное количество царских чиновников, проявлявших при Михаиле умеренность в грабеже и наделенных известным опытом и здравым смыслом, продолжили работать на благо Республики. Они, конечно, поспешили объявить себя ярыми социал-авангардистами — то ли вдруг прозревшими, то ли давно таившими свои убежения от старого режима. Увы, суть этих людей осталась прежней, и президент с его требованиями усердной работы воспринимался как помеха на пути к сытому и беззаботному существованию. Через короткое время они установили тайный контакт с французами, пытаясь ловкой интригой лишить Губарева поддержки, дискредитировать его и выставить себя более надежными и выгодными партнерами. Конечно, ветераны закулисных баталий расчитывали с легкостью переиграть юного и неискушенного фанатика и хранили эту уверенность вплоть до того дня, когда были внезапно арестованы спецжандармами по обвинению в антиреспубликанской деятельности. Заговорщики не учли двух вещей: степени презрения жаннеристов к старой российской верхушке и игры Губарева, как говорят англичане, «на своем поле». Действительно, интриганы имели огромный опыт в прежней российской политике, кое-как могли вести дела с немцами, но про французов ничего не знали и до последнего времени не считали нужным знать. Чтобы действовать «на французском поле», требовалась информация, какую не печатают в «Эспри Нуво», и тут у молодого президента было подавляющее преимущество. Он знал, чем на самом деле занят Сенат, как в ОКРК относятся к КМР, что из генералов входит в «Субботний Клуб» и почему социал-авангардизм нельзя называть «жаннеризмом». Разумеется, Губарев вчистую переиграл неудачливых заговорщиков, после чего расправился с ними без всякой жалости. В России тюрьмы с Белыми Комнатами не были тогда ещё построены, и несчастных отправили во Францию — такая вот кооперация между двумя диктаторами… Как я ранее упоминал, «пожизненное заключение Второго типа» никогда не бывает по-настоящему пожизненным — узников освобождают или для Искупительного Труда, или «по медицинским показаниям». Губарев постарался, чтобы на бывших хозяев жизни, справляющих под себя нужду и беседующих с потолком, смогло полюбоваться как можно больше чиновников новой Республики.
В то время, как президент подавлял нелепый заговор «старой гвардии», я выполнял одно из его ночных поручений. Собственно, этим же была занята большая часть сотрудников Комитета — каждый в своей сфере, но моя группа отделов играла особую роль. Дети… Да, они и сейчас голодают — многие миллионы — и даже умирают от голода. Но сейчас это происходит только в неразвивающихся странах, а тогда — в центре России. В Республику хлынули потоки беженцев, спасавшихся от турок и японцев. С определенной точки зрения это даже играло нам на руку — несчастные в красках описывали гражданам возможную альтернативу французам и Губареву, и народ смирялся с новой властью как с наименьшим злом, считая жаннеристов если не благодетелями, то хотя бы защитниками от азиатских варваров. Но, с другой стороны, проблемы беженцев требовалось решить по возможности быстро — неспособность это сделать уронила бы наш авторитет. То же можно было сказать о сиротах-бродягах, у которых война и мятежи отняли родных. При мысли о страдающих людях, особенно детях, нормальный здоровый человек может испытывать только жалость, сострадание и желание помочь. Президент, однако, увидел в них новое орудие своих замыслов.
Комитет развернул по всей стране масштабнейшую кампанию «в помощь голодающим». Мы использовали все каналы со всей возможной эффективностью, так что сам коллега Бланк вынужден был был, образно выражаясь, снять шляпу. Символом кампании стала фотография, старательно отобранная из множества других — толпа истощенных детишек, на переднем плане — девочка протягивает руку за хлебом… которого нет. Укрыться от её взгляда было невозможно — в любом контролируемом нами городе, во всяком случае. Эти голодные оборвыши смотрели на людей с плакатов на каждой стене, с каждой газетной передовицы, с каждого киноэкрана. Моей, точнее, моей группы отделов, обязанностью было вести пропаганду среди детей и молодежи. Развесить плакаты в школах, было, конечно, лишь первым шагом. За этим последовали «Уроки Сочувствия», проводившиеся вместо отмененного Закона Божьего. В кинотеатрах перед каждим сеансом анимациона (три билета на копейку) крутили «Пятиминутку Сочувствия», она же предваряла цирковые вечера и вообще любое массовое действо. «Брошюра Сочувствия» прилагалась к детским книжкам, игрушкам и даже пакетам «Тульских Медовых», любимых детьми из семей с достатком. Мы, конечно, понимали, что одним лишь количеством и тупым механическим повторением со временем убьем весь эффект, а потом и вызовем обратную реакцию, поэтому старались максимально разнообразить «сочувственную пропаганду» по форме и содержанию, затрагивая с каждым разом все новые струны юной души. Кульминацией стали шествия детей (не голодных, а вполне благополучных) по улицам крупных городов. Мальчики и девочки несли плакаты и транспаранты, играли на скрипках и собирали пожертвования в пользу сирот и беженцев, проявляя неподдельный энтузиазм. Эти акции также приходилось организовывать нам совместно с муниципальной полицией.
Разумеется, такому же воздействию подвергались и взрослые, но нашу роль Губарев выделил особо. «Мысль взрослого человека, — объяснял он, — движется по ровной колее, минуя то, что его прямо не касается. Он всерьез задумывается над каким-то вопросом лишь в тот момент, когда этот вопрос задает ему его ребенок. Чтобы расшевелить взрослых, нужно воздействовать на детей».
Прямой результат, однако был невелик, сборы и пожертвования дали весьма скромную сумму. Во-первых, сказывалась послевоенная бедность, во-вторых… что и говорить, пресловутая «христианская народная мораль», о которой сейчас так любят восторженно вспоминать (тогда подобного термина вовсе не было) оставляла желать много лучшего. Впрочем, на этом и основывался наш расчет. Видя, что «сочувственная» пропаганда все усиливается, а эффект далеко не удовлетворяет власти, население логически пришло к выводу, что следующим шагом будут насильственные сборы или дополнительные налоги. При мысли о расставании с деньгами простого гражданина охватывали страх и уныние, но благая цель этих расходов после всей нашей пропаганды лишала его чувства внутренней правоты, какое обычно испытывают люди, не желающие делиться с государством. В нужный момент — как бы случайно, неожиданно — возникло решение, позволяющее людям спасти и кошельки, и самоуважение.
В нашем, как образно выразился президент, тактическом резерве имелось несколько довольно захудалых церквей в разных губерниях, от настоятелей которых правительство разными способами заранее добилось сотрудничества. В нужный момент они выступили с якобы спонтанной акцией, пожертвовав имеющиеся невеликие ценности «в пользу сирот и беженцев» и призвав к этому все остальные храмы и монастыри. Комитет немедленно оповестил о «благородной инициативе» всю Республику, и граждане радостно подхватили спасительную идею. Церковь пыталась сопротивляться, но её давно отлучили от прессы и радиоэфира, так что силы были неравны. Достоянием общественности становились лишь неудачные, дискредитирующие высказывания иерархов, в каковых высказываниях, надо признать, недостатка не было. Особый эффект, конечно, возымели наивные попытки перевалить все расходы на прихожан. Тут мы наглядно увидели предел религиозности народных масс и в дальнейшем действовали смелее. Через недолгое время «крестовый поход детей» завершился полным триумфом. Церковь пошла на компромисс — расставание с ценностями было преподнесено обществу как добровольный акт милосердия, их отбором занималось само священство, а Комитет приостановил свои нападки.
Подсчитав прибыль за вычетом расходов на пропагандистскую кампанию и, собственно, на самих сирот (из которых решили вырастить «авангард нового поколения»), Губарев остался почти доволен. Теперь подготовку к войне можно было усилить.
С того самого времени и все последующие двадцать без малого лет я оставался руководителем группы отделов по моральному развитию детей и молодежи. Наверное, те же двадцать лет потребовались бы для подробного описания моей деятельности на этом посту. Многие зарубежные исследователи, даже вполне серьезные и осведомленные, не говоря уже про журналистов, называют Комитет «пропагандистским ведомством». Да что там иностранцы, я и сам не один раз употребил это выражение в своем тексте. И однако это верно лишь отчасти и не даёт полного представления об истинной сути морального развития. Наверное, всего десятую или, самое большее, пятую долю усилий мы тратили на прямую пропаганду в духе «сделай то-то» или «думай так-то». По большей же части Комитет занимался «преобразованием морального эфира». Выше я уже говорил об этом странном жаннеристском термине, повторюсь коротко: моральный эфир — совокупность всего, что окружает человека и влияет на его сознание. Соответственно, от нас требовалось преобразовывать и контролировать всё. Легко догадаться, что с такой работой скучать не приходилось.
Приведу в качестве примера документ, который мы составили и разослали по всем фабрикам и мастерским, занятым выпуском детских игрушек. Да, игрушки продолжали делать и в те нелегкие времена. Сейчас, конечно, такой товар было бы не продать: грубые, уродливые — под стать эпохе… Но нас интересовало не качество, а «моральное содержание». Именно способность видеть моральное содержание в куклах и паравозиках отличает жаннеризм от любого обычного режима, пусть даже сколь угодно жесткого. Вот она, эта историческая бумага — пожелтевший листок из архива…
/Справочный документ КМР/
Рекомендация производителям и продавцам детских игрушек.
1. Абослютно неактуальные игрушки вне зависимости от категорий:
1а. Любые игрушки, несущие религиозное значение (фигурки ангелов и пр.). Это относится ко всем религиям.
1б. Любые традиционные народные игрушки (матрешки, глиняные свистелки и пр.). Это относится ко всем народам.
1в. Игрушки, прямо не относящиеся к 1б, но покрытые традиционной народной росписью или орнаментом.
2. Куклы (мужские и женские).
2а. Неактуальные:
-2а-1. куклы в традиционной народной одежде.
-2а-2. куклы в сельской одежде или дикарских нарядах.
-2а-3. куклы в старинной одежде.
-2а-4. куклы с длинными косами, несовременными прическами, усами, бородой.
-2а-5. куклы с искажениями человеческих пропорций (огромный живот, короткие ноги и т.д.).
-2а-6. куклы, изображающие представителей недружественных наций (германцы, англичане, американцы, турки, японцы).
-2а-7. клоуны.
2б. Актуальные:
-2б-1. куклы в современной городской одежде.
-2б-2. куклы в специальной одежде (водолазный костюм, полицейская форма, летный комбенизон и т.д.).
-2б-3. куклы в фантастической одежде будущего (например, в костюмах из фильма «Навигаторы пространства»).
-2б-4. реалистически выполненные куклы-младенцы для воспитания материнства.
3. Игрушечный транспорт.
3а. Неактуальный:
-3а-1. Конные повозки, телеги и экипажи всех видов.
-3а-2. Старинные паровозы.
-3а-3. Парусные и гребные корабли и суда, старинные колесные параходы.
-3а-4. Транспортные средства, выполненные со значительными искажениями по сравнению с реально существующими (очень большие или очень маленькие колеса или пропеллеры, отсутствие места для двигателя и т.д.)
3б. Актуальный:
-3б-1. Грузовые и легковые автомобили, автобусы, троллейбусы и трамваи, мотоциклы, тракторы и тягачи, строительные и сельскохозяйственные машины, паравозы и электровозы с вагонами, суда и корабли современного типа, аэропланы, геликоптеры и т.д.
-3б-2. Фантастические машины будущего (например, звездный корабль из фильма «Навигаторы пространства»).
4. Игрушечные животные.
4а. Неактуальные:
-4а-1. Лошади в любом виде.
4б. Актуальные:
-4б-1. Все виды домашних и диких животных (кроме лошадей).
5. Игрушчные постройки и сооружения.
5а. Неактуальные:
-5а-1. Традиционные крестьянские избы и хозяйственные постройки.
-5а-2. Старинные городские дома, дворцы, замки и прочие образцы отжившей архитектуры.
5б. Актуальные.
-5б-1. Современные жилые и административные здания, фабрики, заводы, склады, станции, вокзальные, портовые и аэродромные сооружения в функциональном стиле.
-5б-2. Фантастические здания будущего (например, дома марсианского города из фильма «Навигаторы пространства»).
6. Игрушечная мебель, посуда, утварь, инструменты, предметы быта и домашнего обихода.
6а. Неактуальные.
-6а-1. Традиционные народные, деревенские или старинные городские (самовары, мещанская мебель, лавки, чугунки, коромысла, косы и пр.).
6б. Актуальные.
-6б-1. Современная мебель в функциональном стиле.
-6б-2. Современная посуда в функциональном стиле.
-6б-3. Домашние приборы и механизмы (пылесосы, газовые плиты, электронагреватели, стиральные и швейные машины, рефрижераторы, радиоприемники, приемники Розинга и т.д.).
-6б-4. Столярные и слесарные интсрументы фабричного типа.
7. Игрушечные солдатики, оружие и военная техника.
7а. Неактуальные.
-7а-1. Солдатики в старинных мундирах и доспехах, в царской форме, кавалеристы.
-7а-2. Игрушечные мечи, сабли, пики и копья, луки со стрелами, кремневые ружья и пистолеты, щиты, доспехи, старинные пушки и камнеметы.
-7а-3. Игрушечные линкоры.
-7а-4. Игрушечные солдатики, оружие и военная техника, грубо отличающиеся от реально существующих.
7б. Актуальные.
-7б-1. Солдатики, изображающие бойцов Республиканской Армии (соответствующие по форме и оружию).
-7б-2. Игрушечные пистолеты, пистолет-митральеры, карабины, пулеметы, пушки, танки, броневики, автомобили и боевые аэропланы, сходные с современными образцами французского производства, состоящими на вооружении Республиканской Армии. Техника должна нести принятую в Республиканской Армии раскраску и опознавательные знаки. (примечание: игрушечное ручное оружие рекомендуется выполнять в масштабе 1:2, технику — 1:35).
Увы, разделение игрушек на «актуальные» и «неактуальные» было самым безобидным из наших занятий. Подобному же разделению подверглась и вся русская культура. Можете не поверить, но я часто плакал, возвращаясь домой из Комитета — настолько чудовищными делами приходилось нам заниматься каждый день. Это было своего рода палачество, только вместо людей уничтожались книги. Как часто до войны употреблялось выражение «бессмертный шедевр», и насколько ложным оно в итоге оказалось — любой шедвр очень даже смертен. Смогут ли потомки когда-нибудь исправить то, что мы натворили, оказавшись в плену губаревского фанатизма?
Я называю Губарева фанатиком не оттого, что хочу его мстительно оскорбить. Фигура эта, во многом трагическая, ещё ждет верной и объективной оценки, и было бы ошибкой рисовать образ нашего первого президента одной лишь черной краской. По крайней мере, он являлся бескорыстным энтузиастом, лично ничего не получившим и не пытавшимся получить от своей деятельности. Лишения и гонения до войны, аскетичная жизнь в непрерывной работе — после, вечное одиночество, отсутствие семьи, друзей, нормального человеческого общения, сознательно принесенное в жертву здоровье — редкий человек позавидует такой судьбе. Губарев был в какой-то степени безумен, потому что являясь величайшим ненавистником России и русских, сам он искренне принимал эту ненависть за любовь. Да, он страстно желал для своей страны справедливого общественного устройства, разумных и действенных законов, богатства, безопасности границ, всеобщей просвещенности, расцвета наук и искусств — всего того, что составляет силу и гордость государства. Но при этом он считал не имеющими ценности и подлежащими устранению наши традиции, особенности народного характера, религию, духовность, культуру и даже саму историю. Что же он любил в России? Одно только её название. То была не любовь, а фанатизм, потому я и называю Губарева фанатиком. Сердце его не замирало при виде старой церквушки в окружении серых покосившихся изб — холодный разум уже видел на их месте механизированный агрокомплекс и ряды типовых каменных зданий. Нашим президентом стал не патриот, укрепляющий и развивающий родную страну, а усердный колониальный чиновник, насаждающий цивилизацию среди диких туземцев. В этом, однако, не следует видеть какую-то специальную неприязнь именно к русским. Губарев был вообще весьма низкого мнения о всех нациях, даже о французах до их переделки жаннеристами. Многие народы он и вовсе считал откровенно дикарскими. Помню, как меня изумила его радость по поводу отпадения кавказских республик, возникших стараниями турок и англичан. Сожаления удостоились лишь нефтяные скважины…
— Наши предки веками проливали кровь, чтобы утвердиться на этих землях… — не выдержал кто-то из присутствовавших.
— Лучше бы они потратили эти силы, чтобы вырыть ров или построить стену против горцев, — отвечал диктатор, — Хотя, думаю, в наше время осколочные мины решат проблему более эффективно. А если попытаются прорваться большой ордой, можно будет залить их газом…
Тогда меня сильно покоробили эти слова, но в гораздо большее уныние привел другой разговор — не помню, к сожелению, состоялся он раньше или позже. Речь шла о списке литературных произведений для изучения в школах. Кроме меня и Губарева присутствовал министр просвещения, умный и деятельный человек, но, к сожалению, совершенно никудышный жаннерист. Мы с ним сильно воевали из-за злополучного списка. Министр был вполне доволен имеющимся, Комитет настаивал на некоторой актуализации в виде добавления переводной литературы — она, по нашим планам, должна была занять четверть или даже треть от всего объема. Моя попытка употребить власть вызвала очень бурную реакцию и поток жалоб в Генеральный Комитет, так что Губарев, относивший вопросы морального развития к числу важнейших, вызвал нас для доклада. В тот день у него было приподнятое настроение — среди огромного числа якобы гениальных открытий, сделанных рускими учеными-самородками, но отвергнутых (по большей части с полным основанием) старой верхушкой, вдруг обнаружилось что-то действительно ценное из области химического производства. На моё счастье, министр рвался выступать первым. Бедняга, кажется, должен был уже получить достаточное представление о губаревских идеях и взглядах, однако наивно пытался убедить диктатора в своей правоте. Он жаловался на Комитет и требовал защитить великое духовное наследие от внесения чужеродных элементов. Выслушав эту пламенную речь, Губарев перевел взгляд на меня и холодно поинтересовался:
— И как много чужеродных элементов вы собираетесь внести в духовное наследие?
— Из-за противодействия министерства этот вопрос ещё не решен с точностью, примерно от четверти до трети, если считать по учебному времени…
— От четвверти до трети? — голос его стал уже совершенно ледяным, — Вы начинаете меня разочаровывать, коллега. Это в корне неправильный подход.
В глазах министра мелькнуло торжество. Он уже чувствовал себя победителем…
— Правильный подход — выбросить великое духовное наследие на свалку! — продолжал Губарев, — Всё целиком. Я больше не позволю портить наших детей русской так называемой литературой. Все эти метания нравственных импотентов в трех соснах не представляют никакой ценности для нового общества! Чему мы хотим научить будущие поколения? Бездеятельному оплакиванию своей горькой судьбы? Подражание героям, неспособным совершить малейшее усилие? Столкнулся с обстоятельствами, метнулся пару раз туда-сюда, сложил руки и помер, разочарованный в жизни… В русской литературе деятельны и активны бывают только мерзавцы, и то лишь изредка. Человек достойный там никогда ничего не делает, он занят переживанием своей трагедии. Драма из жизни улиток… Знаете, почему Раскольников потерпел крах? Отчего он мучался весь роман? Не оттого, что согрешил, убив старуху. Нет, все дело в том, что он поставил перед собой цель, пусть преступную и дурацкую, приложил сознательные усилия и выполнил задуманное. Вот это и есть главный грех в русской литературе, после такого не живут. Ну, на то он и преступник. Остальные не напрягаются вовсе. «Вы меня любите, я вас люблю, но мы не можем быть вместе». Почему не можем, как смочь? Ответа не бывает никогда. Счастливого конца тоже не бывает никогда. Жизнь — болото, оптимизм — глупость, действие — грех, у хороших людей ничего не получается кроме нытья. Это мы хотим донести до будущих строителей нового мира?
Министр сидел как на собственных похоронах. Ему теперь было уже не до духовного наследия. Губарев, меж тем, продолжал изобличать русскую литературу, коснувшись даже «неактуальных сказок про торжество дураков и лежебок». Напоследок он обратился ко мне:
— Я вас больше не задерживаю, коллега. К концу месяца представьте мне готовый список с обоснованием. До свидания!
Вот так наши дети остались без литературной классики. Взамен они получили чужих героев — уверенных, деятельных и полных оптимизма. Я отбирал их собственными руками. Это было много лет назад, и теперь, когда я ловлю себя на мысли, что нынешние молодые люди похожи на пришельцев из неведомой страны, память всегда обращается к тому дню. Диктатор назначил меня Дантесом и я, кажется, не промахнулся.
Если бы меня попросили одной короткой фразой характеризовать период губаревского правления, особенно первые его годы, то я не стал бы говорить о великих свершениях, героизме, военных победах, экономическом подъеме, моральной революции и прочих романтических банальностях. Не стал бы я упоминать и о гильотине, Белых Комнатах, Искупительном Труде, актуализации и деаллеманизации. «Приходилось очень много работать» — вот самое сильное впечатление, оставшееся у меня от той эпохи. Фундамент благополучия — не гениальные озарения, а каждодневный тяжелый труд. Думаю, тут будет уместно небольшое сравнение. Недавно мне в руки попали дневники Николая II. В отличие от Михаила, бывшего царем лишь по названию, Николай реально обладал всей полнотой власти, так что его роль соответствует нынешней роли президента Республики. Не меньшей была и ответственность. И что же? Дневники оказались на редкость пустым документом — сплошь описания охоты, увеселений, праздных поездок, игр с детьми, семейных дел, посещений церкви и тому подобного. Странное времяпровождение для руководителя огромной державы в роковой момент её истории. И хотя в человеческом плане предпоследний российский царь гораздо симпатичнее первого российского президента, результаты деятельности говорят в пользу бессонных ночей и «голубого чая», а не балов и молитв.
Это касается не только верховных правителей, но и всего государственного аппарата. Я не знаком, к сожалению, с распорядком дня царских министров, но уверен, что мы работали куда интенсивнее, чем они. Это отчасти служило защитным механизмом, препятствующим попаданию во власть карьеристов и корыстолюбцев. Когда более высокий пост означает в первую очередь увеличение объема работы, а занятость такова, что украденные деньги некогда даже потратить, государственная служба становится уделом энтузиастов. Не скажу, что это работало в каждом из случаев, но ситуация, когда важный чиновник просил понижения по службе, была совершенно немыслима при старом режиме. У меня лично, впрочем, выбора не было — только вперед, ведь позади осталась Белая Комната. Так что в ответ на каждую новую затею президента я всегда брал под козырек.
А затеи эти были одна чуднее другой. Например, Губарев испытывал совершенно необъяснимую, прямо-таки звериную ненависть к уголовной преступности. Ничто другое не вызывало у него столь сильных чувств — про своих политических противников, например, он говорил вполне спокойно, а про японцев и других внешних врагов даже равнодушно. Но если речь заходила о преступниках, диктатору требовалась вся его воля, чтобы сдержать ярость. Причины этого странного обстоятельства мне непонятны. Период биографии Губарева между нашей первой встречей и началом войны даже сейчас ещё посредственно изучен, но нет никаких данных о том, что будущий президент становился жертвой преступности или имел с ней какие-то контакты. Напротив, заключение в одиночной камере (считавшееся тогда наиболее жестким наказанием) должно было вызвать сочувствие к положению узников, многие из которых не закоренелые злодеи, а просто оступившиеся люди, жертвы судьбы. Когда Губарев пришел к власти, сидельцы и каторжане ждали от «своего» президента широкой амнистии. Вместо этого начался пересмотр приговоров в соответствии с новым криминальным кодексом, уникальным в своем роде документом. Если все остальные законы были скопированы с французских без малейших изменений, то драконовские наказания, установленные Жаннере, показались его русскому ученику слишком мягкими… В итоге люди, приговоренные царским судом к двадцати годам, отправлялись на гильотину, а вместо дсяти лет назначалось пожизненное искупление. Освободились лишь те, чьи преступления новый закон перестал считать наказуемыми — в основном, всякого рода развратники и богохульники.
На этом, конечно, диктатор не собирался останавливаться. Он объявил войну преступности — не в переносном смысле, как это регулярно делают иностранные политики, а практически официально. В радиообращении к нации преступники были названы «вражескими диверсантами, убивающими мирных граждан и подрывающими экономику», а все, кто им так или иначе помогает — «государственными изменниками, сотрудничающими с врагом в военное время». В спецжандармерии стали создаваться особые отряды, куда принимали людей, потерявших от рук преступников кого-то из близких родственников. Эти мстительные головорезы, вооруженные пистолет-митральерами, обращали мало внимания даже на собственное жандармское командование. Спецтрибуналы вошли в широкую практику, равно как облавы силами штурмовых батальонов и внезапные обыски в целых кварталах. Полицейский террор свирепствовал более полугода — не берусь даже представить, насколько от этого разладилась нормальная жизнь страны и сколько пострадало невинных людей. Поистине, то была библейская борьба с грехом путем отрубания собственной руки. Лицемерное требование Губарева «не допустить произвола в войне с преступностью» вылилось в малый террор уже против самих полицейских и жандармов со стороны их отделов внутреннего порядка, а призыв «беречь экономику» всего лишь означал соблюдение следственных норм, обычный гражданский суд и адвоката специально для предпринимателей — весьма неприглядный факт для «государства всеобщего равенства».
Разумеется, Губарев не ограничился столь грубыми методами и потребовал от Комитета самого активного участия в его крестовом походе. Мы должны были не только обеспечить пропагандистскую поддержку войны с преступностью, но и полностью декриминализировать моральный эфир. На практике, как всегда, это вылилось в нечто совершенно чудовищное. Оказались под запретом любые книги, фильмы и песни, где преступники изображались хоть с малой толикой сочувствия или даже просто нейтрально, где их действия находили бы хоть малейшее оправдание. Серьезность кампании можно оценить по тому, что вместо обычного термина «неактуальный» употреблялся веющий смертным приговором «антиреспубликанский». Нежелательные фрагменты переделывались или вымарывались, если же таковые составляли суть произведения, оно запрещалось целиком. Нарушитель закона отныне мог изображаться лишь абсолютным нелюдем, более страшным и отвратительным, чем любой японский головорез. Ни один режим, борющийся с политической или религиозной крамолой, и близко не подходил к столь масштабной ревизии культуры. Наверное, за год полки библиотек и книжных лавок опустели наполовину. Мы не знали жалости — «Ринальдо Ринальдиньо», «Робин Гуд» и «Дубровский» были переработаны в бумажную массу вместе с «Преступлением и наказанием» и «Отверженными». Такова оказалась для страны цена личной фобии одного человека. Меня утешало лишь то, что все наши страшные действия локальны и не являются полностью неисправимым злом. Божией милостью и английскими интригами на севере сохранилась нетронутая частица старой России, где уцелели запретные книги и живая культурная традиция передалась следующим поколениям.
