Ещё один любопытный рассказец из «Техники- молодёжи», уже более позднего периода — №10-95.
Олег Кулагин.
Солнце над империей.
«Страна находилась тогда в периоде
перестройки, а следовательно, и брожения».
П. А. Столыпин
Киевский оперный театр был полон. В этот сентябрьский вечер 1911года по случаю приезда государя давали премьеру – «Сказку о царе Салтане».
Из-за непривычной для такого времени жары в зале было довольно душно, и поэтому в антракте многие направились к выходу. Вместе с дочерьми Татьяной и Ольгой покинул ложу и государь и оттого не видел случившегося через минуту. Обо всём он узнает позже от министра двора барона Фридерикса.
Пётр Аркадьевич Столыпин, сидевший в первом ряду, поднялся со своего места и, в задумчивости сделав несколько шагов, повернулся лицом к залу. Скрестив руки на груди, он опёрся спиной на ограду оркестровой ямы. Его белый китель издали чётко выделялся на фоне красного бархата ограды.
Сегодня председатель Совета Министров был особенно молчалив. С тех пор как он приказал выслать Распутина, невидимая трещина пролегла в его отношениях с государем. Николай не стал отменять распоряжения главы правительства, но императрица, глубоко уязвлённая поступком Столыпина, невзлюбила его. Ведь именно Распутин был единственным человеком, который мог облегчить страдания маленького царевича. Несчастная мать не знала и не желала знать о похождениях Гришки, о распускавшихся вокруг царской семьи тёмных слухах. Отныне она числила Столыпина среди своих недругов.
А ведь Столыпин не успел осуществить ещё и десятой доли задуманного! Но даже то, что было уже претворено, многим встало поперёк горла. Его ненавидели и революционеры, и придворная камарилья. Первые – устраивали непрерывные покушения, из которых он чудом выходил невредимым; клевреты же императрицы – делали всё возможное, чтобы окончательно поссорить царя с ним.
Столыпина одолевали мрачные мысли, но внешне он был невозмутим, и несломленная сила светилась в его спокойном взгляде.
Между тем зал заметно опустел. По освободившемуся проходу между рядами к Столыпину быстрой и какой-то неровной, суетливой походкой направился молодой человек во фраке. Он заметно нервничал и не сводил глаз с него, одновременно нащупывая что-то в кармане брюк.
Столыпин обратил внимание на незнакомца, когда их уже разделяло не более трёх шагов. А в следующую секунду тот выхватил из кармана браунинг, и один за другим хлопнули два выстрела!
Но за мгновенье до этого перед террористом словно из-под земли вырос высокий, по-простонародному одетый человек. Он ударил по руке, и две пули, предназначавшиеся Столыпину, ушли в пол. Вторым же ударом повалил покушавшегося с ног.
Всё произошло так стремительно, что большая часть присутствовавших ничего не заметила, и многие приняли звуки выстрелов за треск лопнувших по какой-либо причине электролампочек. Только когда подоспевшие офицеры подняли и потащили из зала находившегося без сознания террориста, раздались возгласы: «Покушение!» Услышав шум, публика стала возвращаться. Поскольку подробности события видели немногие, сразу же послышался испуганный ропот: «Государь! Что с государем?»
Во всеобщей суматохе Столыпин сначала потерял из вида своего спасителя и оглядывался по сторонам, раздражённо отстраняя сгрудившихся вокруг него офицеров охраны. Наконец. Увидел того, кого искал – простолюдина уводила из зала полиция.
— Верните его! – велел он своему телохранителю Есаулову. И не дожидаясь, пока тот поймёт, о ком идёт речь, сам поспешил вослед.
— Пётр Аркадьевич! – умоляюще воскликнул Есаулов. – В зале могут быть ещё террористы!
— Раньше надо было думать! – отрезал Столыпин и через весь театр, покрывая многоголосый шум, зычно приказал полицейским: — Отставить! Кругом марш!
Стражи порядка тотчас повиновались, и главный среди них – краснолицый коренастый полковник – с виноватым видом вытянулся перед ним по стойке смирно.
— В чём дело? – спросил Столыпин.
— Виноваты, ваше превосходительство! Больше не повторится! Ума не приложу, как этот мужик в театр пробрался. Он здесь с утра околачивался, всё просил пропустить. Разрешите увести?
— Увести? Да он один стоит больше, чем вся ваша полиция! – и Столыпин шагнул к своему спасителю, крепко обнял его и сказал только: — Спасибо, братец!
В эту минуту в ложе появился Николай, и дама, сидевшая за роялем в оркестровой яме, вскрикнула:
— Государь жив!
Спешившие в зал зрители подхватывали и передавали эти слова, как самую радостную весть. Какой-то старичок в пенсне выскочил на сцену и воскликнул:
— Гимн, господа, гимн!
Оркестр грянул «Боже, царя храни!» Появившиеся из-за кулис артисты подхватили гимн, вместе с ними запел весь театр.
Во всеобщем возбуждении, казалось, позабыли и о Столыпине, и о человеке, успевшем в последнюю секунду отвести руку убийцы. Пока исполнялся гимн, они стояли рядом. Спаситель Столыпина, на целую голову возвышавшийся над остальной публикой, был уже немолодой человек с седой бородой и умными проницательными глазами. Несмотря на возраст, его фигура отличалась стройной могучестью, а загрубелые мозолистые руки выдавали крестьянина. Одет он был просто, но во всё чистое: в белую косоворотку и старинный сюртук чёрного сукна; на ногах – начищенные сапоги.
Едва смолк гимн, Столыпин обернулся к незнакомцу:
— Как тебя звать-то, добрый человек?
— Иван Егоров, — с достоинством отвечал тот.
— Ловко ты с ним справился, сказал Столыпин, пристально глядя на крестьянина, который, однако, не отводил глаз под его взглядом. И это пришлось ему по душе.
— Из каких же ты краёв, Иван Егоров?
— Орловские мы, ваше превосходительство.
«Для чего, спрашивается, содержать целое охранное отделение, — подумал Пётр Аркадьевич, — если в нужный момент никого нет под рукой? Если простой русский мужик сделал всё лучше и вернее?»
— Охрану не вини. Я-то всё наперёд знал, сказал вдруг Иван Егоров.
«Да он, никак, мысли мои читает?» — опешил Столыпин.
— Как проезжал ты по улице, видел я Смерть следом за тобой, — сказал Егоров просто и серьёзно. – Знал, что сегодня всё решится. С утра у театра ждал, да внутрь не пускали. Еле успел.
Столыпин с удивлением почувствовал, что верит всему, что говорит человек, которого видит впервые в жизни. Быстрым взглядом окинул собравшихся вокруг слушателей и заметил, что у большинства из них на лицах тоже нет недоверия. Его чуткое ухо уловило, как молодая дама вполголоса сказала соседке:
— Он – святой старик. Посмотри, какие глаза!..
Глаза у Егорова действительно были необыкновенные: пронзительно яркой и чистой голубизны, спокойные и глубокие. Тому, кто встречал их взгляд, казалось, будто ему заглядывают в самую душу. Но это не производило неприятного впечатления – свет, лившийся из глаз огромного мужика, был ощутимо тёплым.
Это почувствовал даже Столыпин, отнюдь не склонный к сантиментам. Он никогда не верил ни в сверхъестественную силу Гришки Распутина, ни в «способности» прочих чудотворцев, но в этот раз ему пришлось признаться самому себе, что от Егорова действительно исходит некая сила. И Столыпина тут же озарила мысль: «Да ведь он – лучшее противоядие против Гришки! Иван Егоров – вот человек, который должен занять подобающее ему место в душе императрицы». Уж он-то не станет порочить авторитет российского монарха и – кто знает? – вдруг поможет и царевичу…»
— Всё в воле Божьей, — перекрестился Иван Егоров.
«Читаешь мои мысли, Иван, — усмехнулся про себя Столыпин. – Тем лучше. Ты прав – всё в воле Божьей, а значит, и в нашей. Ибо Бог помогает тому, кто делает…»
Словно согласуясь с этим внутренним монологом, орловский крестьянин улыбнулся одними глазами и едва заметно кивнул предсовмину Российской империи.
* * *
C утра 22 июня 1941 года ни одного облачка не было над Москвой. В этот знойный день даже в центре города прохожие попадались редко – почти все москвичи проводили время на загородных дачах и на городских пляжах.
Человек с коричневым дорожным чемоданчиком в руке уже два раза вежливо останавливал прохожих и с сильным иностранным акцентом спрашивал, как пройти на улицу Драгомирова. Но ему не везло – оба раза попадались приезжие.
Оказавшись в одном из прекрасных городских скверов, иностранец устало опустился на скамейку, извлёк носовой платок и вытер пот. Решил немного передохнуть в тени.
Был он средних лет. Несмотря на жару, в безукоризненно сшитом строгом чёрном костюме и галстуке-бабочке. Сразу же отмечались модные короткие чётные усики и спадающая на узкий лоб чёлка.
Час назад иностранец сошёл с поезда и воспользовался услугами справочной. Самонадеянно полагал, что с бумажкой, которую ему там выдали, сумеет без труда разобраться в переплетении улочек и переулков старой части города, и теперь сожалел, что не известил никого о своём прибытии. Хотя бы профессора архитектуры Никитского, давнего знакомого, которого не раз звал в гости. Но что сделано – то сделано. Никитский о нём знать не знает, а он сидит в каком-то сквере незнакомого города и ждёт неизвестно чего.
Размышляя таким образом, иностранец в то же время не переставал рассматривать стоявший посредине сквера памятник. Его отличали простота и лаконизм: на постаменте из серого гранита стоял бронзовый широкоплечий человек с окладистой бородой и скрещёнными на груди руками. Он пристально смотрел вдаль, и во всём его облике были покой и сила.
Увлечённый своим занятием, иностранец не сразу заметил проходившего через сквер православного священника. Потом спохватился и встал со скамейки:
— Прошу прощения! Пожалуйста, вы не подскажете, как найти улицу Драгомирова?
Священник остановился и, добродушно прищурившись, сказал с заметным кавказским акцентом:
— А вы её уже нашли, дарагой. Она вон там, сразу за сквером. Вам какой дом?
— Третий номер.
— Это налево.
— Большое спасибо! – иностранец расплылся в улыбке, обнажая вставные зубы. – Я впервые в вашем прекрасном городе и немножко заблудился.
— А сами откуда будете? – вежливо поинтересовался священник.
— Из Германии. В Нюрнберге – непрерывные дожди, а у вас жара. Вы никогда не были в Нюрнберге?
— Не доводилось, — усмехнулся священник.
— Там построен стадион по моему проекту. Я – архитектор, — с гордостью объявил иностранец, затем, указывая на памятник, спросил с интересом: — Кто был этот человек?
Священник оглянулся на бронзовую фигуру:
— Простой мужик. Но он спас нашего премьера Столыпина от пули боевика-эсера.
— О, тогда я знаю: это – Иван Егоров! Он не только спас вашего реформатора, но и вылечил царя Алексея II от гемофилии. Это было тридцать лет назад.
— Да, тридцать лет назад, — задумчиво кивнул священник.
И оба собеседника вдруг почувствовали приступ необъяснимой тоски и смутного желания выговориться.
— Вы наверняка не поверите, сказал священник, бросая быстрый изучающий взгляд на иностранца, — но в те далёкие времена я тоже был революционером, да ещё каким! Священником же стал позже, когда, к счастью, осознал пагубность экстремизма. Покаялся, вернулся на стезю веры – ведь в юности я учился в духовной семинарии.
Облачко приятного воспоминания скользнуло по живому лицу архитектора.
— Да, да, я понимаю вас. И мне выпала беспокойная юность, одно спасло – тяготение к живописи. О, эти незабываемые поездки на пленэр, эта первозданная природа! Правда, не обошлось и без осложнений с полицией, но, слава Богу, я благополучно пережил возраст повзросления. А он совпал как раз с тем временем, когда у вас вовсю развернулся Столыпин, спасённый в Киеве Иваном Егоровым.
— То был перст судьбы! Даже страшно подумать, как бы всё обернулось, если бы не этот мужик. Ведь именно тогда и начался невиданный взлёт России, было уничтожено рабство народа.
— Позвольте, но рабство у вас было отменено значительно раньше!
— Номинально, дарагой, номинально! Да, в 1861 году крестьянам была дана воля, но земля фактически как находилась во владении помещиков и государства, так у них и оставалась. Землепашцам были кинуты буквально крохи. К тому же им не давали проявить себя общинные традиции, по которым испокон жила крестьянская Россия. Столыпин сломал все преграды и убедил государя провести широкую реформу по наделению крестьян землёй. Ведь вся Сибирь, которая до этого, считай, пустовала, была заселена при Столыпине. Мощная поддержка коллективных и индивидуальных хозяйств, умелое регулирование рынка продовольствия – и уже через два года Россия по многим экономическим показателям вышла на первое место в мире. Э, да что много говорить: с 1913 года мы начали и продолжаем поныне кормить своим хлебушком мир. А каков расцвет промышленности!
— Вы говорите так, как будто изучали экономику, а не богословие, — удивился иностранец.
— Я изучал и то, и другое. Когда был революционером и намеревался коренным образом переделать мир, пришлось познавать и правила его управления. А экономика – главное из этих правил. Это, кстати, поняли ещё молодые тогда наши ведущие учёные. Взяв за основу идею Столыпина о свободе землепользования, они дали человечеству новую экономическую теорию, которая на деле доказала свою жизнеспособность. Оглянитесь вокруг – разве эти прекрасные здания и чудные бульвары не являются подтверждением моих слов?
Священник замолчал, потом неожиданно заторопился:
— Извините, я должен идти.
— О, я так и не представился, — спохватился иностранец, протягивая визитную карточку. – Адольф Хидлер, член Берлинской академии архитектуры.
— Отец Иосиф Джугашвили, священник храма Святого Георгия.
— В четверг откроется выставка моих проектов в галерее Морозова, — сказал архитектор, пожимая руку священнику. – Приглашаю вас.
— Спасибо.
Они улыбнулись друг другу на прощанье и разошлись. Но каждого почему-то не отпускало смутное чувство беспокойства и неудовлетворённости в душе.
А солнце всё выше поднималось над Москвой, и ослепительным золотом сверкал крест на храме Христа Спасителя. Небесным огнём горели двуглавые орлы на башнях Кремля.
Мир и спокойствие царили в Российской империи.
P.S. В Интернете текст данного рассказа я обнаружить не смог. Пришлось набирать его непосредственно из журнала. Буду крайне признателен, если кто-нибудь украсит мой пост каким-либо подходящим по теме коллажиком.
