Навеяло «весенним обострением» у коллеги Рейхс-маршала и развернувшейся дискуссией «о русскости», которая, конечно, «uber». Вот только для кого?
Денис Давыдов. Гусарский полковник и поэт, получил задание от Кутузова взять Гродно, занятый отрядом австрийцев в четыре тысячи человек конницы и пехоты при тридцати орудиях. Увидев горстку храбрецов, нагло, с бутылками в руках, вторгающихся в их диспозиции, австрийские гусары даже не могли подумать, что это и есть все силы, которыми располагает Давыдов. Тот им этого, разумеется, объяснять тоже не стал.
По-хозяйски осмотревшись вокруг, Давыдов заявил, что он и его люди – лишь малый авангард огромного русского корпуса, который вот-вот подойдет к городу. И если раздастся хоть один выстрел, никто из подчиненных Фрейлиха ни родную Австрию, ни солнечную Венгрию больше не увидит, поскольку в русской армии есть не только «kazaki», но и очень злые на оккупантов «muziki». Австрийцы, направив носы по ветру и почуявшие быстрый конец Наполеона, смекнули, что нет смысла проливать и далее кровь за французов и оборонять город от русских, если вскоре предстоит выступить на их стороне против узурпатора (как это и случилось в августе 1813). Под звон бокалов гусары договорились с Давыдовым, что им дадут уйти своей дорогой. Заскучавшие по родине австрийцы и венгры ретировались так быстро, что даже забыли предупредить своих союзников, и пока граф Ожаровский разворачивал свой корпус в диспозицию для правильного штурма Городни, уже 21 декабря маленький отряд Давыдова вступил в город. Он не только освободил из плена 467 рядовых и 14 раненых офицеров, но и захватил при этом 661 француза и десяток орудий.
Этот эпизод описан в «Записках» генерала Ермолова (с 1 июля 1812 года начальника Главного штаба русской армии):
«граф А.П. Ожаровский явился с отрядом, предложил сдачу и получил отказ. С отрядом казаков, значительно слабее, партизан Давыдов без чванливых речей придворного человека, не вдаваясь в политику, приблизился к передовой неприятельской стражи, угрожая, что если не будет сдан город, атаковать идущим за ним войском. Послышался звон стаканов между венгерскими гусарами и при брызгах родного им напитка, рука об руку, в знак приязни, с начальством их сделан договор, и город наш. В один час дошли до фельдмаршала рапорты: графа Ожаровского, что австриец не сдает города и партизана Давыдова, что город им взят».
Сам Давыдов так описал взятие Гродно в своих мемуарах:
«…Город Гродно ближе всех больших литовских городов граничил с Варшавским герцогством и потому более всех заключал в себе противников нашему оружию: связи родства и дружбы, способность в сношениях с обывателями левого берега Немана и с Варшавою, с сим горнилом козней, вражды и ненависти к России, — все увлекало польских жителей сего города на все нам вредное…
…Девятого числа я вступил в город со всею партиею моею. У въезда оного ожидал меня весь кагал еврейский. Желая изъявить евреям благодарность мою за приверженность их к русским, я выслушал речь главного из них без улыбки, сказал ему несколько благосклонных слов и, увлеченный веселым расположением духа, не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не сыграть фарсу на манер милого балагура и друга моего Кульнева: я въехал в Гродну под жидовским балдахином.
Я знаю, что немногие бы на сие решились от опасения насмешки польских жителей, но я не боялся оной, имев в себе и вокруг себя все то, что нужно для превращения смеха в слезы. Исступленная от радости толпа евреев с визгами и непрерывными ура! провожала меня до площади. Между ними ни одного поляка не было видно, не от твердости духа и не от национальной гордости, ибо к вечеру они все пали к ногам моим, а от совершенного неведения о событиях того времени. Хотя известие о выступлении из Москвы дошло до них несколько дней прежде занятия мною Гродны, при всем том они все еще полагали армию нашу в окрестностях Смоленска, а отряд мой — партиею от корпуса Сакена. Я остановился на площади, сошел с коня и велел ударить в барабан городской полиции. Когда стечение народа сделалось довольно значительным, я приказал барабанам умолкнуть и велел читать заранее приготовленную мною бумагу, с коей копии, переведенные на польский язык, были немедленно по прочтении русской бумаги распущены по городу…
…»По приему, сделанному русскому войску польскими жителями Гродны, я вижу, что до них не дошел еще слух о событиях; вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприятельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В черное платье! Редкий из вас не лишился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти тысяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие — валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским. Я вошел сюда по средству мирного договора; мог то же сделать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабеж — пожарами. И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные замыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бедрах, пистолеты и кинжалы за поясами… Зачем все это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать? Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасению, ибо один выстрел — и горе всему городу! Невинные погибнут с виновными… Все — в прах и в пепел! Дабы отвратить беду — не войскам моим, которые найдут в оной лишь пользу, а городу, которому грозит разрушение, — я изменяю управление оного. Подполковник Храповицкий назначается начальником города.
На полицеймейстера и подчиненных его, которые все поляки, я положиться не могу и потому приказываю всем и во всем относиться к еврейскому кагалу. Зная приверженность евреев к русским, я избираю кагального в начальники высшей полиции и возлагаю на него ответственность за всякого рода беспорядки, могущие возникнуть в городе, так, как и за все тайные совещания, о коих начальник города не будет извещен. Кагального дело — выбрать из евреев помощников для надзора как за полицией, так и за всеми польскими обывателями города. Кагальный должен помнить и гордиться властью, которою я облекаю его и евреев, и знать, что ревность его и их будут известны вышнему начальству.
Предписывается жителям города, чтобы в два часа времени все огнестрельное оружие, им принадлежащее, было снесено на квартиру подполковника Храповицкого. У кого отыщется таковое пять минут после истечения данного мною срока, тот будет расстрелян на площади. Уверяю, что я шутить не люблю и слово свое умею держать как в наградах, так и в наказаниях».
И ничего странного. Имеем в виду, что в 1816 году общая численность населения Гродно составляла 9873 человека, из них евреи – 8422 (85%). Собственно на 1812 год у меня данных нет, но вряд ли цифры сильно отличались. Кагалы в Литве представляли собой серъёзную и организованную силу. При отступлении Наполеона еврейские общины в Литве брали под контроль пересылку почты, мешали французам разрушать мосты, а если это им не удавалось, восстанавливали их своими силами до прихода русских. Богатые евреи финансировали строительство госпиталей и складов, поставляли русской армии амуницию и боеприпасы, имея удостоверения для беспрепятственного передвижения по стране. Банкир Абрам Перетц, крупный судостроительный подрядчик, своим опытом и деньгами значительно помог снабжению армии провиантом, потратив на эти цели собственные 4 млн. руб., которые казна не вернула ему, вследствие чего он разорился.
Когда же в конце 1812 года Александр I фактически возложил на себя верховное командование армией, в числе прочих реорганизаций, проведенных им вместе с начальником Главного штаба П.М. Волконским, были централизованы связи армии с еврейскими общинами. Для этой цели верховное командование привлекло к пребыванию при Главной императорской квартире двух купцов, занимавшихся военными поставками: Зунделя Зонненберга из Гродно и Лейзера Дилона из Несвижа. Официально они именовались «депутатами еврейского народа при Главной квартире Его императорского величества». Когда вскоре война развернулась на территории Европы, в задачу еврейских депутатов вошло обеспечение поставок и прочих услуг, оказываемых еврейскими общинами российским войскам. Наряду с официальными поручениями, депутаты выполняли и тайные поручения верховной власти. Нет, оно, конечно может и хитрый масонский план, но одно несомненно: еврейство видело для себя больше выгод в пребывании под дланью Российского монарха и их не надо было пропагандировать «за Россию». Их уже жизнь распропагандировала. Отметим также, что в части, касающейся литовской шляхты, её симпатии разделились между русскими и Наполеоном, как 20% к 80%, а местные «muziki» в армию Варшавского герцогства и русскую призывались примерно в равной пропорции. Причём были места, куда мужики ещё долгое время просто не пускали ни своих вернувшихся панов, ни новых собственников – русских дворян.
