Журналист Игорь Коц поделился воспоминаниями своего деда Ефима Терешенкова, ушедшего на фронт в 1914 году.
Недолговечные солдатские могилки втягивались в землю, хлипкие, березовые кресты хилились и падали. Беспризорные лошади, еле влачившие ноги, собирались к могильным холмикам -трава на них была выше и сочнее, — но не паслись, а только стояли, понурив головы, пока не подкашивались ноги. И тогда они ложились рядом с теми, кто, быть может, задавал им корм и любовно расчесывал гриву…
Это строчки моего деда Ефима Терешенкова, оттрубившего три года на Первой Мировой войне. И рассказавшего, об этом в книге «Встречи на дорогах», изданной почти полвека назад.
В детстве мне было неинтересно ее читать. Да и узнавать хоть что-то про хищническую империалистическую бойню. Открыл «Встречи» совсем недавно и зачитался. Вот несколько отрывков, разбитых мною на главки.
Мобилизация
В полдень мобилизованных стали отправлять. Дальновидное начальство прикалывало жестяные крестики с надписью: «За веру, царя и отечество». Это облегчало работу жандармов выгонять нас из города, Вырывать из объятий провожающих, усаживать на телеги.
Нас на подводе было трое: я, учитель Седых, высокий сутулый человек, и Михаил Греков, добродушный парень. Казалось, нет ничего на свете, что могло бы вывести его из равновесия.
— Греков, ты кого же дома оставил?
— Известно, мать, отца, зазнобу…
— А как провожали?
— Перепились, передрались — отца родного не узнаешь.
Скоро проселочные дороги вывели нас на шоссе, обсаженное двумя рядами белоствольных берез. По шоссе сплошным потоком двигались кибитки беженцев. Мы вглядывались в серые лица, пытались заговорить, но люди молчали и отмахивались одним-двумя словами:
— Все горит… Всему конец…
Чем ближе к Рославлю, тем плотнее был табор, тем больше было костров. Особенно за Криволесьем — подлинное «переселение народов». Река народного горя была, здесь широка и глубока. Беженцы теряли в пути родных и близких. Свежие могилки, особенно- детские, виднелись то там, то здесь, маленькие холмики, недолговечные кресты с засохшими венками из полевых цветов.
Муштра
Следующей ночью мы прибыли в Тулу. Утром нас остригли, сводили в баню, и сразу же началось «воспитание воина». Для решения этой нелегкой задачи в кадрах оставляли надежных унтер-офицеров, не жалевших ни своих, ни чужих сил, чтобы отличиться и самим не попасть на фронт. Наш отделенный командир, унтер-офицер Оглоблин, увидев нашу шеренгу, изобразил «неописуемый ужас»:
— Матушка родимая! И зачем ты меня на свет народила? Они стоять не умеют! Да я с них семь шкур спущу, сорок потов выгоню, семь пар халдеев сокрушу!
Оглоблин, комбинируя предлоги и приставки, ругался виртуозно: по-русски, по-гречески, по-латыни (он был из духовного звания) — и приводил в восторг и тех, кому доставалось.
Когда же узнал, что в его шеренге два учителя — будущие прапорщики, он поставил нас перед строем:
— Люди добрые, взгляните на них!.. Колесов, Семенов! Займитесь их благородиями. Стойка, выправка, втягивание в бег! Я научу их таблице умножения!.. Сколько будет семью семь?
— Господин отделенный, Вы изволили спросить, сколько будет семью семь? Сорок девять!
— Врешь! Пятьдесят!.. Больше, больше нежности!… Я отучу вас думать!
Марш
Ночью прибыли в Николаев, погрузились на судно «Рион» и утром, минуя Очаков, вышли в море и взяли курс на Одессу. Море видели впервые и смотрели на него со страхом. Белые гребни волн, как живые существа, то поднимались по пояс, то погружались в воду, то вновь подскакивали, точно силились разглядеть, кого им посылает земля…
Ночью выгрузились в Одессе, а на рассвете вышли в степь. Наш путь лежал на Аккерман, Кагул, в Румынию. Лиман перешли по льду, а дальше пошли по степи. Моросил дождь, перемешанный со, снегом. К ногам приставали комья земли, точно не хотела она пускать детей своих на чужбину. Шинели и вещевые мешки промокли, и шли мы, согнувшись под тяжестью нош и невеселых дум.
Первый немец
Ночью мы пришли к немецкой колонии Харцизск. Хозяин-немец, грузный старик, отвел нам для ночлега утепленный сарай, и мы, не дождавшись обещанного обеда, уснули. Ночь оказалась переломной: поутру с неба исчезли тучи, ярко засветило солнце. Все было покрыто инеем: стены и крыши домов, заборы, деревья, каждая былинка. Мы высыпали из сарая во двор и радовались, как дети. Хозяин угощал вином.
Нас поразила зажиточность немцев: двор был надежный, лошади упитанны, люди одеты во все добротное.
— А какому богу они молятся? -спросил Пивнев.
— Такому же,как и ты, — ответил Греков.
— Ври больше… Что же мы будем воевать с единоверцами?!
-Дурак ты, Пивнев!
Граница
По мере приближения к границе наше любопытство все возрастало: что же такое этот рубеж? Он представлялся нам то глубоким рвом, то высокою стеною, то широкой мертвой полосою. Но пришел миг, и каждый из нас одной ногой стоял на своей земле, другой — на румынской. Никакого рва, никакой стены, ничего страшного: ручейки бегут из одной страны в другую, ветер, не задерживаясь, перебегает границу, одна и та же тучка висит над нашей землей и румынской, жаворонки, поют свои песни для тех и других…
А вот и люди. Они приветливо улыбаются, охотно берут наш хлеб, табак, сахар, угощают, мамалыгой. Им так же, как и нам, чужда самая мысль о войне. Не могут эти руки, огрубевшие от работы, рушить то, что ими же создано. Не могут эти люди топтать посевы, увечить сады, обижать женщин и детей. Нет, их заставляют делать это другие, те, кто не знает подлинной цены всему, что создано трудовыми руками.
Вот убогая церквушка. Заходим — те же иконы, тот же распятый Иисус, те же молитвы. Румыны не враги, мы пришли к ним как союзники, но они -другое царство, и они могут пойти на нас, их могут погнать, и они станут ломать и разрушать, убивать и калечить. Люди — что же они такое?..
Галиция
В Румынии нас распределили: меня и Ваську — в саперный батальон, его — в дорожно-мостовую, меня — в телеграфную роту, Грекова — на переднюю линию, в пехоту. Так наши пути и разошлись…
По Буковине колесо войны прокатилось дважды, но сила жизни была столь велика, что следы войны уже затянулись. У Залещиков на много десятин раскинулись свежие солдатские кладбища. Здесь воина собирала обильную жатву и производила подсчет. Немецкое. кладбище — площадь не окинуть взглядом: березовые кресты, на крестах жестяные треугольники, на жести номера — солдат обезличен и стал номером. На могилах русских надписи — кто такой, откуда родом, когда сложил голову. Пусть не придут сюда ни матери, ни жены, никто не оправит могилки, спасибо и на том, что- не обезличили воина, подумали как о человеке.
Дальше — Галиция. Здесь особенно упорно молотила война своими цепами. Над землею усердствовало солнце, но она молчала, покрытая прошлогодним бурьяном, точно серой солдатской шинелью, ей не хватало заботливых рук земледельца — руки заняты были другим: одни держали винтовку, другие готовили орудия разрушения, третьи неохотно создавали, не веря в долговечность своих сооружений. Война, война… Кому она понадобилась?
В Галиции мы застоялись. Как-то встретился мне Васька Резерв.
— Здравствуй, дружище! Все чинишь дороги? Чтоб война не споткнулась?
— Поверишь, друг: иной раз хочется уткнуть топор в бревно, плюнуть и сказать: «Шабащ! Докуда будем возить на эту мельницу»? Сколько она перемолола? Неужели люди ничего умнее не придумают?
Осень 1917-го
Между тем на фронт снова пришла осень, четвертая осень войны. Окопы оползали и превращались в зловонные лужи. Винтовки и штыки покрывались ржавчиной. Снабжение кончилось, фуражиры тщетно шарили по окрестностям — они возвращались ни с чем: по сторонам фронта все было съедено, и лошади стали падать. Офицеры, пряча погоны, убегали: кто — на юг к Корнилову, кто — на время к себе в имение.
Над опустевшими покинутыми полями войны висели свинцовые тучи. Казалось, все валится и гибнет. Артиллерия 44 и 46 корпусов была стянута к местечку Рожище, и тут начались «поток и разграбление»: все, что могло пригодиться в крестьянском хозяйстве: ремешки, веревки, хомуты, попоны, — пошло в вещевые мешки пехотинцев. Поезда, которые подавались к станции, набивались солдатами: на крышах вагонов, на подножках, в тамбурах — везде были солдаты…
Куда вы, солдаты? Зачем? Что вы увидели впереди? В это время в туманном Петрограде прогремел выстрел «Авроры», и все прояснилось:
-Вся власть Советам!
История повернула руль. Имущество своего полка — 48 инженерного — мы доставили в Гомель и здесь встретили приказ о демобилизации.
источник: Игорь Коц "«Люди — что же они такое?..»" КОНТАКТ-ШАНС №36 • 25.08.-31.08.2014
