В самый первый день войны, там, в районе Бреста, он вдруг понял, что враги не только в небе, перечеркнутом дымными иглами трасcеров. Изредка неторопливо щелкал винтовочный выстрел со стороны села, и очередной боец, споткнувшись, ронял в песок золотистые стаканы снарядов. Потребовалось не менее пяти жизней, чтобы это понять – бойцы гибли не от шальных осколков, прилетевших издали, а от вполне конкретной пули. Еще минут 20 – и тело снайпера, приятного и благообразного дядьки в сером пиджаке в полоску, упало, продырявленное штыками, в дорожную пыль перед церковью.
– Я его видел утром, когда мы разворачивали позицию. Все, б..дь, водички пытался принести. Заботливый такой. Порядочным показался, б…, – один из тех бойцов, что выковыривал "кукушку" крыши, запнулся и, сплюнув черной слюной на труп, закончил: – Падло, дом свой все показывал. Вон тот, с крашеной крышей, – сообщил он.
Стеклянный глаз "порядочного" гражданина пялился в перечерченные дымными полосами небеса. А в десятке километров от позиции зенитчиков уже гремела оружейным железом немецкая пехота.
После трех суток беспрерывного боя, когда небо над Киевом, казалось, превратилось в решето с огненными дырами, через которые с небес плескалась расплавленная бронза и сжигала все на своем пути. Через трое суток безумия и сверхнапряженного рвущего жилы труда. Именно труда, а не героического порыва. Через трое суток после начала люди упали. Кто где стоял. Тихо опустились девчонки прямо на лафеты своих почерневших орудий; кто-то из них сунулся боком по стенке окопа и нашел себе место на груде стрелянных гильз, нимало не беспокоясь тем, что перина не слишком мягка. Спустя четверть часа все спали, и только комбат сидел, привалившись к колесу полуторки, и невидяще смотрел в бездонное небо. Спустя еще четверть часа по дороге, изрытой воронками, лихо подпрыгивая на неровностях, примчался посыльный и привез приказ о немедленной переброске батареи на запасную позицию "С целью прикрытия от возможного авиа-налета противника стратегически важного объекта". Посыльный получил роспись о получении приказа и, лихо "газанув", умчался в низко стелющийся дым от близкого пожара. А потом начался еще один бой, уже личный. Бой комбата со временем и усталостью. Шатаясь, он брел к очередной полуторке, заводил ее, осторожно протискивал к орудию. Вылезал, цеплял орудие на прицеп и осторожно, стараясь не наехать на лежащие то тут, то там тела спящих, выводил грузовик на дорогу. И так повторялось раз за разом, пока все орудия батареи не были сняты с позиции. Но бой еще не окончился. Потом был бой с дорогой. Комбат, едва не падая от усталости, перегонял машину за машиной к очередному повороту и бросал ее там, чтобы пешком вернуться за следующей. Когда спустя два часа он, перегнав все орудия на новую позицию, вернулся за людьми на полуторке, то увидел лица. Лица своих солдат. Молодых девчонок, которые, проснувшись, не увидели на позиции ничего, кроме стреляных гильз. Они все поняли. У них был настоящий командир.
