Как Новгород в средневековье мог занять место Москвы
Существует много альтернатив и в том числе художественных где Великий Новгород, является альтернативным центром объединения Руси, где он существует, либо параллельно с Русью московской либо вообще является её центром. То есть в принципе всем понятно, что такой вариант истории возможен. Но вот как конкретно и когда Великий Новгород мог выделиться как самостоятельный центр, об этом как то ни кто не задумывается.
На ФАИ была инициирована интересная дискуссия по этому вопросу. Автор темы считал что развилка должна находиться на самой заре существования Киевской Руси, когда Новгород был равновеликой единицей с Киевом. Однако, коллега Георг, признанный эксперт по вопросам средневековья, указал что такая АИ маловероятно. Это не самый благоприятный период для зарождения независимой Новгородской Руси, и предложил, на его взгляд более правдоподобную альтернативу. Её я и представляю вашему вниманию.
Средневековый Новгород
На момент монгольского нашествия Новгород чрезвычайно ослаблен серией катастрофических эпидемий 1220ых, после которых на новгородчине фактически начался новый «демографический цикл». Сил на противостояние реально нет.
Думаю попытаться можно было в начале XIV века.
«Московские князья к этому времени уже присоединили к своей столице Коломну и Можайск, и молодой московский князь Юрий Данилович с первых дней своего вокняжения демонстрировал намерение прибрать к рукам и Владимир. Но хан рассудил иначе и отдал ярлык Михаилу Тверскому, находившемуся с новгородцами в очень напряжённых отношениях. Заключая договор с Михаилом Ярославичем, новгородцы последовательно и жёстко указали в тексте, что князь должен отступиться от прежней практики эксплуатации новгородских сёл, не принадлежавших ему: «А что подеялося доселе межи тобою и твоими мужи Новугороду до хрестного целования, то ти все, княже отложити и твоим мужем».
Однако Михаилу, предпочитавшему строить отношения с Новгородом с позиции силы, предки оставили богатый набор способов давления на строптивых новгородцев. Его отец Ярослав Ярославич часто прибегал к методу шантажа Новгорода, захватывая в Торжке «в таль» новгородских людей разных сословий. Традиционная формула очередного мирного договора с этим князем гласила: «А что закладников в Торжку или инде, или за тобою, или за княгынею, или за мужеми твоими: кто купец, поидет в свое сто, а смерд поидет в свои погост; тако пошло в Новегороде, отпусти их прочь». Благодаря такому договору, «тальщики» (заложники) благополучно возвращались к своим занятиям: купцы к торговле в составе купеческих гильдий-сотен, а смерды к крестьянском труду на землях погостов, к которым они были пожизненно приписаны.
Решившись в 1315 году на военный конфликт с Новгородом, Михаил Тверской, видимо, был хорошо осведомлён о тех переменах, которые происходили в городе. Возникший с 1290-х годов боярский триумвират, в рамках которого посадники от Неревского конца и Прусской улицы удерживали контроль на городской жизнью, продолжал крепнуть даже в условиях ежегодной ротации власти. По мнению В.Л. Янина, именно ежегодные перевыборы посадника стали проявлением окончательной консолидации новгородского боярства, перешедшего в новую фазу развития республиканской системы. Как раз в 1292 году немецкие источники впервые упоминают и новгородский «Совет Господ» (» den herren Rad «), в который входили «300 золотых поясов», представлявших все пять концов города.
Успешные военные походы против западных соседей, строительство мощных городских укреплений, непрерывное расширение новгородского влияния в Заволочских землях, общий подъём экономики города — всё это было и предметом зависти князя, и тревогой за возможное «выпадение» процветающего города за пределы княжеских потенций. Выход оставался только один, неоднократно проверенный в княжеских усобицах — покорить, завоевать, унизить и подчинить!
Собрав «низовские» рати и призвав на помощь татар, Михаил двинулся на Торжок — многострадальный форпост новгородских владений со стороны владимирской Руси. »
Начиная войну, новогордцы обратились за помощью в Москву и, отказавшись признавать власть великого князя Михаила Ярославича над Новгородом, призвали к себе на княжение Юрия Даниловича. Юрий направил в Новгород меньшого брата Афанасия с дружиной, сам устремился в Орду. Узбек еще непрочно сидел на троне, в Причерноморье и за Яиком шли боевые действия против противников исламизации. Юрий очевидно счел что в случае победы новгородцев над Михаилом (с которым шел присланный Узбеком татарский корпус) Узбек уже не сможет выслать на Нвогород новое войско, а терять Новгород не захочет. И — можно будет выпросить у хана независимое от великого князя Владимирского княжение в Новгороде.
Само сражение художественно описано Балашовым в романе «Великий стол»:
«Новгородцы с князьями Афанасием Данилычем и Федором Ржевским подошли к Торжку о Рождестве и простояли шесть недель, перенимаючи вести. Ожидали Михаила вскоре, с одною татарскою конницей и дружиною тверичей. То, что великий князь сумел вборзе собрать такую рать и идет к Торжку в силе тяжце, для многих оказалось нежданным. Посадники, возглавлявшие рать, однако порешили не отступать и дать Михаилу бой под городом. Люди были добротно оборужены, на сытых конях, большая часть дружинников навычны к бою, не раз имели дело со свеей и с орденскими рыцарями, после которых пешая рать Михаила их не пугала вовсе, да и татары казались нестрашны.
Андрей Климович, привставая в стременах и загораживаясь рукавицей, — сверкающая белизна снегов слепила глаза, — старался понять, что задумал Михаил, отводя конный полк? Жеребец под ним танцевал, попеременно подымая ноги и выгибая шею. Андрей охлопал коня, скакун, мотнув головой, отозвался на ласку хозяина, перебрал ногами, легко отвечая поводам, и плавной рысью понес седока вдоль рядов большого полка. Морозный ветер крепко и молодо обжигал лицо. В полку творилось веселое оживление. Боя, истомясь, ждали как праздника. Приметив кудрявого бело-румяного, в льняной, посеребренной инеем бороде, знакомого купца со Славны, Андрей помахал рукавицей: «Творимиричу!» Придержав коня, с прищуром оглядел ладную фигуру купца в дорогой броне под распахнутой шубой и в начищенном кованом шеломе. Спросил, улыбаясь:
— Ну как, разобьем Михайлу?
— Свейских немцев били! — степенно отмолвил купец, ответно улыбаясь посаднику. Оба они не догадывали о своей сегодняшней судьбе. Андрей поскакал дальше, чуя радостный задор и нетерпение во всем теле. Эх! И мороз не в мороз!
Надо было урядить с Мишей Павшиничем и Юрьем Мишиничем, посадниками Плотницкого и Неревского концов, да и потолковать: чего там измыслил тверской князь? Юрий Мишинич с князем Федором уже скакали ему встречу и с тем же самым. Скоро подъехал и Павшинич. Тот так и рвался в бой:
— Прошибем пешцев — и всема силами на княж-Михайлов полк! Нипочем не устоят!
Широкое лицо Юрия Мишинича чуть прихмурилось:
— А коли не прошибем? Пущай-ко князь Федор молвит, евонные татар сдержат ле?
Вертлявый, петушистый ржевский князь надул щеки, захорохорился:
— Мы да московляне неуж не остановим?!
— А? Как Славна думат?! — лихо подмигнул он подъехавшим славлянам. Ржевский князь явно подражал новгородцам, называя бояр именами городских концов.
— Ставайте противу татарской рати тогда! — решил Мишинич, а Андрей подумал, что не опасу ради, а ревнуя о своем Неревском конце говорит все это Юрий Мишинич. Сердятся, что они, пруссы, завсегда у власти! И, поддерживая Павшинича, Андрей тоже уверенно примолвил:
— Беспременно прошибем! Рвутце в бой молодци!
Вскоре воеводы, затвердив еще раз, кому за кем выступать, поскакали к своим полкам. Вчера, когда к городу подошли княж-Михайловы силы, и минувшей ночью, на совете воевод, все главное промеж них уже было решено и уряжено.
И конь Андрея вновь летел вдоль рядов тронувшегося в ход полка, туда, где высоко веялось прусское кончанское знамя и посверкивали зеркальные шеломы и дорогие щиты вятших бояр.
Сколько лет ждал он, Андрей, этого боя! И вот — пришло! Пора Господину Нову Городу усмирить тверичей! Что ж, Михайло Ярославич, мало тебе власти на Руси, хочешь и в Нове Городи тож?! Да уж власть теперича наша, новгороцка! Наша власть! Не отдадим никому! И, любуясь, оглядывал он хмельные близящимся боем рожи. Енти да не выстоят! Любую рать побьем! И голодом нынче нас не задавить, хлеба у самих уродило богато! И еще об одном в душе, в самой глубине, мечтал Андрей: схватиться на рати с самим князем Михайлой! Давно, еще в ту пору, как принимали князя на стол, как за одной трапезою сидели, задумал о том Андрей. Чем-то занравился ему великий князь! Гордый, наступчивый, упорный! И с каким же восторгом сшибется он с ним в бою! Бают, Михаил на ратях за воев ся не прячет! Вота бы! Любота! Он сжимал рукоять дорогого харалужного меча свейской работы и, щурясь от слепящего снега, старался на скаку усмотреть там, далеко в полях, великокняжеский стяг.
Михаил (его с утра лихорадило, сказывались болезнь и напряжение предыдущих недель) шагом ехал по дороге, разъезженной и растоптанной в кашу тысячами копыт, и слушал, не прерывая, Ивана Акинфича с тверским городовым воеводой, которые в два голоса настаивали встретить новгородский полк конною лавою. Про себя он уже решил, что так не сделает. Конечно, с помочью татар нехитро было бы разбить новгородцев и в прямой сече, но тогда они попросту отступят и запрутся в Торжке. Следовало разгромить их так, чтобы прок оставших уже не смог противустать приступу. Он оглядывал шевелящееся, как разворошенный муравейник, поле и молчал. Почему эти вот воеводы, — что уговаривают его положиться на конный полк детей боярских и на татар, — почему они не верят смердам, коих сами же и привели? Да, в подвижном бою, безусловно, опытные кмети перешибут этих вот мужиков, но ежели в плотном строю… Видел же он тогда, под Москвой, как пешцы отбивали напуск конницы! Мановением длани Михаил остановил поток речи Ивана Акинфича и велел ставить пешцев в чело густыми рядами и еще перегородить поле телегами, и на телегах тоже поставить лучников. Выстоят тверичи!
— А конный полк, как я велел, отводи на левую руку и жди до часу. Да смотри, не умедли потом!
Иван, поглядев внимательно в желтое суровое лицо князя, понял, что спорить бесполезно, и поскакал исполнять приказ.
Отослав с таким же наказом воеводу правого крыла, Михаил продолжал шагом пробираться вперед. К нему подскакивали гонцы с донесениями, и от него, из кучки ближней дружины, поминутно выезжали и уносились вскачь гонцы с приказами. И огромное, кажущееся бестолково кишащей толпою людей войско послушно перемещалось, принимая тот вид и строй, о назначении коего ведал лишь сам Михаил. Даже и Дмитрий, на минуту подскакавший к отцу (он был оставлен Михаилом с татарскою конницей), подивился про себя небывалому строю ратей, но промолчал, увидел, что отец не в духах, так и не спросил ничего.
Степан и Птаха Дрозд с сыновьями опять оказались противу конного полка. Мало задумываясь, почему так, они лишь радовались, что ратные стоят плотно, плечо в плечо, что сзади, справа, слева, напереди — тоже ратные, что еще дальше назади, прямо за полком, телеги и, по крайности, можно станет хоть туда заползти.
Полк обрастал сплошным частоколом копий и рогатин. Лаптями и валенками мужики уминали снег. Крестились, супились. На новгородцев они все были в злой обиде. В недавнем розмирье Степановой деревне опять досталось от охочей дружины новгородских шильников, и жителям пришлось, бросив скарб и кое-какую скотину, спасаться в лесу. Теперь князь мстил Новгороду, полагали мужики, и за ихний раззор. Пото и стояли крепко. Кровное было дело, свое. Поэтому, когда понеслись на них, в вихре снега, с протяжным криком размахивая саблями, новгородские окольчуженные молодцы, тверские мужики только вспятились плотнее к телегам и, ощетинясь рогатинами, встретили новгородскую конную лаву в лоб. Под телеги никто не лез, и в бег кинулись едва двое-трое, да и тех бояре заворотили в строй.
Первый натиск отбили. Кони, вздымая на дыбы, с храпом пятили, роняя седоков в снег, лучники били с обеих сторон, и сколь урону понесли пешцы, столь же потерпела и новгородская конница. Перестроившись, новгородский полк опять и опять ринул в сабли, и вновь и вновь откатывал назад, теряя людей. Тверичи уже радовались, кричали обидное, многих охватил задор, иные выбегали из рядов, совали копьями, добивая раненых. Но тут обозленные новгородцы зачали слезать с коней и, построясь пеши, выставя копья, пошли на новый приступ. И теперь-то началось нешуточное. Яростные глаза — лик в лик, хриплое горячее дыхание, кровь и матерная брань, добирались, ломая копья, рубились, резались засапожниками и уже достигали телег. Степан пятил, удерживая строй, пока рядом не повалили одного из близняков. Тут жалкий острый крик сквозь грохот и шум сечи достиг его ушей, и — как оборвалось внутри, понял: убили! Тогда и обеспамятел Степан, бросил расщепленную рогатину, сорвал топор, висевший до дела у него за спиною на долгом паворзне, и с рыком ринул в гущу тел и рук, гвоздя и круша шеломы, щиты и головы. Его трижды ранило, он не чуял, отпихиваемый, вновь лез и лез в сечу, туда, где над трупом сына громоздилась уже куча кровавых тел. Какого-то кудрявого мужика, отрубившего, скользом, ухо Степану, свалил, проломив шелом, и тот лежал в снегу, подплывая кровью, раскинув бессильные руки, уронившие оружие, а Степан, стоя на его вдавленной в снег шубе, полуослепший от крови и ярости, с хриплым утробным дыхом махал и махал топором…
После уж, когда разгребали трупы, и Степан, прочухавшись, начал было снимать с новгородца бронь, тот открыл глаза, поглядел слабо, прошептал:
— Олфим я, Творимирич, со Славны, купечь… — и захрипел долгим затухающим хрипом. И Степан, приодержась, не зная, что содеять, так и держал кудрявую седоватую голову купца на коленях. Затем взгляд новгородца потуск, голубые глаза, уставившиеся в небо, охолодели, он еще вздрогнул раз-другой и умер. И Степан зачем-то снял железную изрубленную шапку с головы и перекрестился, хотя рядом лежал труп его собственного сына, зарубленного в сече, а другой сын, тяжко раненный, лежал на возу…
Михаил рассчитал сражение верно. Дождавшись, когда новгородцы, сойдя с коней, кинутся врукопашную, он вывел сразу в охват и в тыл новгородского полка татарскую и тверскую конные рати. Вся вятшая новгородская господа оказалась в охвате. Спаслись, вовремя ударившие в бег, лишь Федор Ржевский с Афанасием да горсть ратных. Костью пали посадники Миша Павшинич, Юрий Мишинич и иные. Андрей Климович, бешено пробивавшийся к великокняжескому стягу, уже было увидал самого Михаила и, скрежеща зубами, рванулся к нему. Он был весь залит кровью, своей и чужой, на его глазах пал стремянный и последние дружинники. Он давно понял, что никакой надежды одолеть тверичей не осталось, и одно билось в нем: досягнуть, досягнуть, хотя мертвым, а досягнуть великого князя! И почти доскакал. Умирая, на смертельно раненном коне, он, шатаясь, приближался к Михаилу, и князь, обнаживший оружие, вгляделся и узнал. Только и было одного взгляда меж ними. И, узнав, понял, чего хочет тот, и поднял было оружие, чтобы с честью проводить боярина на смертное ложе, но Андрей, у коего из-под изорванной в клочья кольчуги хлестала кровь, шатнулся, помутневшим взором следя расплывающийся в глазах очерк рослой фигуры князя на рослом караковом коне, обведенный по краю не то кровью, не то алым цветом княжеского охабня, и, прошептав: «За три сажени всего…», грянул плашью с конем в красный от крови снег, в черную муть смерти, в небытие.
Еще рубились последние упорные кмети, еще резались пешцы у возов, и татарские всадники, с гортанными криками, догоняли и вязали бегущих… Победа была полная. И Михаил шагом ехал по истоптанному снежному полю с темными пятнами крови там и тут и кучами порубленных тел, около которых уже суетились ратные, обдирая с мертвецов оружие и порты.»
Уж не знаю в чем найти развилку (персик Михаилу перед боем?), но предположим что новгородцы таки победили. В этом случае Узбеку действительно не остается ничего кроме как передать Новгород Юрию. Но великое княжение остается за Михаилом (которого на тот момент Узбек полностью поддерживал).
Т.о. Новгород получает независимость от великого князя Владимирского, вступив в прямое подчиение Орде. Юрий несомненно обоснуется в Новгороде (в РИ во время своего великого княжения он жил в Новгороде почти постоянно, да и до этого Москву не любил, предпочитая Переяславль).
князь Юрий Данилович
Оставив братца Ивана на хозяйстве в Москве, Юрий обосновывается в Новгороде. Как в РИ ходит в походы в Заволочье и Карелию, основывает Орешек. Женится в Новгороде. Его родившийся здесь сын утверждается ханом на новгородском княжении……
Великое княжение Владимирское остается у тверичей. РИ деятельности Калиты нет — он так и остается каким-нибудь удельным владетелем Звенигорода да Рузы. Московское боярство не получает кормлений в городах великого княжения и «куплях» Калиты, но зато в составе княжеской дружины служит в Новгороде, получая оплату и добычу.
Во время «великой замятни» в Орде Тверь поддерживает одного хана, Новгород — другого. Новгородский князь объявляет о желании «поискать вотчины своей, великого княжения». Поскольку на практике это означает разгром Твери, держащей за горло новгородскую торговлю, весь город с энтузиазмом поддерживает князя…
Источник — http://fai.org.ru/forum/topic/20381-novgorodiya-vmesto-moskovii-gde-razvilka/
