«Глаголь» над Балтикой (Глава 3)

(Третья часть, предыдущие — тут: часть 1 и часть 2)

Вот так и вышло, что долгожданный вечер обернулся вдруг форменным безобразием. Все изменилось так быстро и решительно, что к негодованию на задиру-графа примешивалось искреннее недоумение. Только что совершенно счастливый Николай наслаждался обществом прекрасной дамы, и будущее сулилось блестящими перспективами. Теперь дорога в уютный «дворец» Валерии Михайловны ему заказана,  а сквозь грезы о грядущем вдруг явственно  проступил неровный оскал освобожденного из плена плоти черепа.  Его ждет дуэль.  Ум все понимал, но сердце не желало мириться с внезапно обрушившимися изменениями, малодушно просясь назад, в прекрасное, но увы, навсегда ушедшее прошлое.

В общем, хотелось выпить.

Как назло, желание не совпадало с возможностями — окружение совершенно не располагало. Николай, в расстройстве чувств, сам того не заметил как ушел от «дворца» достаточно далеко. Фешенебельный район кончился, уступив место кварталам попроще и заведения здесь, увы, совершенно не годились для измученных душевными терзаниями кавторангов. Только что Николай прошел мимо аккуратненькой и чистенькой кухмистерской и даже ощутил невольную зависть, увидев сквозь большое, чисто вымытое окно как двое мужчин – по виду служивые, хотя формы было не разобрать, увлеченно дули пиво из запотевших от холода бокалов. Пиво Николай любил… Но ноблесс, черти б его взяли облидж — негоже капитану второго ранга наливаться пивком по соседству с нижними чинами.  Николай уже озирался в поисках экипажа, как вдруг обнаружил аккуратненькую вывеску вполне пристойного заведения.

Интерьер ресторации не разочаровал – кроме общей залы имелось несколько отдельных кабинок, скрытых занавесями от нескромных глаз. Одну из них Николай немедленно занял, с удобством расположившись на маленьком диванчике за накрытым белоснежной скатеркой столиком. И, не сдерживая более души прекрасные порывы, потребовал у немедленно объявившейся крепенькой фрекен в белом передничке кальвадос. Для аперитива.

Прихлебывая маленькими глоточками крепчайший, распространяющий одуряющее-прекрасный грушевый аромат кальвадос пятилетней выдержки, Николай размышлял о сегодняшнем происшествии. Со штабс-ротмистром все ясно – влюбленный мальчишка, осел, не перенес сердечной раны, напился, аристократическая моча в голову ударила, чуть нимб не скособочив, вот и полез искать ссоры и благородной дуэли. Но как понимать Валерию? А впрочем, что тут сложного? Графу она, очевидно, дала отлуп, но дальше-то ситуация вышла из под всякого контроля. Если нанесено оскорбление и сделан вызов на дуэль, то по правилам и обычаям оскорбителю и оскорбленному до поединка видеться не полагается. Договариваться о времени, оружии и месте – на то секунданты есть. Потому никак нельзя было Валерии свет Михайловне оставлять в силе приглашение бывать у нее в гостях для них обоих. Они могли случайно встретиться у нее дома и вышло бы неприлично. Так что нужно было дать от ворот поворот либо обоим, либо одному из них. Что Валерия прогонит его, в такое Николай даже поверить не мог, да и с чего бы это?  Но вот так вот, прилюдно, взять да и отказать от дома графу – тоже не дело. Аристократ не из последних, это же скандал будет на весь Гельсинки. Так что иного выбора, как изгнать их обоих у Валерии не имелось и обижаться на нее за это глупо.

Николай тяжело вздохнул и, сделав очередной глоток, обнаружил, что его рюмка опустела, зато ощутимо посасывает под ложечкой. Плеснул себе еще на треть и, подозвав официантку, сделал заказ.

Плохо было то, что теперь неизвестно совсем, когда доведется увидеться. В этот момент Николай от души завидовал мушкетерам из любимой им книги Дюма.

Как все у них было просто! «Я вызываю Вас, сударь!»; «Как Вам будет угодно, сударь!»; «Завтра в девять, на опушке?»; «Согласен, сударь!», а следующим утром все вопросы решены и можно спокойно жить дальше… тому, кто останется жить, конечно. Сейчас все не так.

Ему придется доложить о ссоре своему командиру. Будет суд общества офицеров. Вообще говоря, суды эти есть при каждой флотской дивизии и в каждом полку российской армии, да только беда в том, что имеющимся судам его дело рассмотреть не положено.  Во-первых, в них разбирают только дела своей части, они же с графом не то, чтобы разных частей, а вообще один флотский, второй армейский, точнее — гвардейский. А во-вторых, там судят только обер-офицеров, а Николай, будучи капитаном второго ранга, имел штаб-офицерский чин. Так что пока начальство сформирует суд, пока его члены совершат дознание, пока суд вынесет свое решение, пока договорятся секунданты – времени пройдет немало. Может и недели, а может и месяц. Был анекдотический случай, когда дело об оскорблении разбиралось почти год. Николай зябко передернул плечами. Упаси Господь от такого, за столько-то времени Валерия Михайловна не то, что его совсем забудет, того и гляди еще и замуж выйдет!

Мясо оказалось на удивление вкусным, и Николай, отсалютовав опустевшему блюду, проводил жаркое добрым глотком кальвадоса. Набил себе трубку британским табаком и подлил себе еще – не зря, ох не зря кальвадос считается превосходным завершением трапезы!

Смысла оставаться в городе не было никакого, хотя Николай давненько уже снимал махонькую холостяцкую квартирку, чтобы не быть привязанным к кораблю. Только что ему сегодня в ней? Лучше уж вернуться на корабль, хотя его увольнительная истекает только утром понедельника. Чем быстрее он доложится командиру, тем быстрее закончится эта дурацкая история с дуэлью. Однако взгляд на часы заставил Николая тихо матюгнуться – размышления под превосходнейшее грушевое бренди   отняли куда больше времени, чем ему казалось.  Так что успеть на последний вечерний катер уже не было никакой возможности.

— А может оно и к лучшему – обратился Николай к неверному отражению своего лица в мутном стекле бутылки.

— Завтра с утра съезжу к князю, попрошу его быть моим секундантом, а там уж и на корабль можно.

Отражение не возражало. Николай плеснул себе еще кальвадоса.

Глава 3

Несмотря на прискорбные события вчерашнего вечера, настроение было самое превосходное, а воскресный день определенно задался. Утром Николай проснулся, ощущая легкость во всем теле и лишь небольшой гул в затылке – впрочем не настолько уж он вчера и разгулялся, чтобы ожидать серьезного похмелья. С князем Еникеевым все получилось так хорошо, что лучше и быть не могло. Николай застал Алексея Павловича одного, Ольга Васильевна уехала проведать кого-то из своей многочисленной родни. Это было к лучшему – Николай вовсе не хотел смущать ее рассказом о случившейся ссоре.

Алексей Павлович, не прерывая друга вопросами, внимательно выслушал повествование  друга. После чего, сохраняя всегдашнюю свою невозмутимость, выдал, не повышая голоса, удивительно длинную и сочную тираду:  о роковых женщинах, влюбленных молокососах, кавалеристах, их лошадях, мулах, ослах и еще кое-каких парнокопытных и других животных. А заодно перечислил столько необычайных и совершенно неожиданных способов вступления всех вышеперечисленных в связи, порочащие их честь и достоинство, что Николай, пару раз восхищенно хмыкнув, под конец  уже хохотал в голос, с трудом утирая слезы. Особенно восхитил кавторанга способ приятного времяпровождения, коему могли бы, по мнению князя, предаться бравый кавалерист, обозная кляча и полярный пингвин — самому Николаю, воспитанному в строгих нравах, до такого было вовек не додуматься. После этого князь угостил друга царским обедом. Великолепная снедь личного повара Алексея Павловича под пару бокалов доброго вина окончательно сняли всякое воспоминание о вчерашних излишествах.

— Иэхх, говорил же я тебе, друг Николай, что не доведут тебя до добра ухаживания за светскими львицами. Теперь, конечно, ничего уже не поделать – однако ты держался как должно, да и попытку плеснуть в тебя коньяком графу засчитают за оскорбление действием, так что оскорбленным все же будешь ты. Значит, за тобой и выбор оружия и прочие преимущества. В общем, все совсем не плохо, могло быть и хуже.

Разумеется, совершенно излишне говорить о том, что князь согласился принять на себя обязанности секунданта Николая. Обсудив все нюансы, друзья расстались – Алексею Павловичу предстояло нанести сегодня визиты, ну а кавторанг отправился на корабль.

Воскресение лучилось солнечным светом. Еще вчера низкие облака неподкупной стражей вечной осени затягивали свинцом небо, а сегодня вдруг развиднелось. Море казалось гигантским зеркалом – вчера, отражая в себе серость туч, оно было мрачным и неприветливым, сегодня же воды Балтики вдруг обрели яркую синеву летнего неба, распростершегося от горизонта до горизонта. К четырем часам разъездной катер, лихо вспенив небольшую волну, подошел к борту «Императора Павла I». Вскочили и вытянулись в струнку дневальные на шлюпках, отдавая честь подошедшему кораблику. Николай, отсалютовав флагу и испросив разрешения дежурного офицера, легко перепрыгнул с танцующего на волнах катерка на трап и взбежал на ставшую ему родной палубу.

Дежурил сегодня Щербинин, высокий и худощавый лейтенант, чье невозмутимое, но чуточку… а впрочем, будем откровенны — совершенно лошадиное лицо служило вечным объектом остроумия мичманов, когда им казалось, что их никто не слышит.

К их глубокому сожалению и запоздалому раскаянию, лейтенант обладал абсолютным слухом и не выносил намеков о своей внешности. А о чувстве юмора Щербинина ходили легенды. Он никогда не переходил границ дозволенного в приличном обществе, никогда не допускал даже намека на оскорбление. Однако оплошавшему мичману надолго гарантировались  «аление ушей» под гомерический хохот окружающих офицеров при всякой встрече с лейтенантом. Николай, сам шутник не из последних, как-то в кают-компании попробовал было сойтись с Щербининым в диспуте острословия – и был бит как швед под Полтавой, хотя окружающие и сочли, что он проиграл достойно. Ну а сейчас, когда все формальности были соблюдены, ничто не мешало Николаю перекинуться парой слов с лейтенантом.

— Приветствую Вас, Евгений Владимирович! Что новенького на вверенном Вашему неусыпному бдению броненосце?

— У нас, Николай Филиппович, тишь, гладь да Божья благодать, слава тезке Вашему, святому Николаю-чудотворцу.  А вот у адмирала после обеденного отдыха большое шевеление случилось, да так и продолжается.

И верно – ясно видно было с палубы, как на стоявшем поодаль «Андрее Первозванном» что-то происходило. На глазах Николая все противоминные орудия правого борта вдруг почти  синхронно начали движение, меняя прицел и целик, а затем замерли, выцелив ведомую только им точку. Какое-то время все было спокойно, а потом слитное движение стволов повторилось. Вослед им вдруг зашевелились и восьмидюймовки, пришли в движение башни…

— Слухи такие, Николай Филиппович, что адмирал не стерпел ущерба своей чести, на последних стрельбах Вами нанесенного. А потому повелел всех артиллеристов «Андрея» приковать якорными цепями к орудиям, да не давать им водки до тех пор, пока не выбьют лучший процент, чем наш «Павел».

— Хмм, тогда мне на некоторое время лучше будет затаиться – за такие воскресные экзерциции  господа артиллеристы нашего флагмана вряд ли воспылают ко мне братской любовью…

— Я бы сказал, господин капитан второго ранга, что удобнее всего Вам было бы сейчас спрятаться в каюте нашего командира.

— Это почему же, любезнейший Евгений Владимирович?

— Да потому что старик требовал Вас к себе, как только поднимитесь на борт – жаль вот только не сообщил, для какой надобности, так что, увы, подсказать ничего не могу.

Ну что же, к командиру, так к командиру. Повода для выволочки вроде бы не наблюдается, хотя старик на то и старик, что может, не чинясь, и за малое прегрешение такой фитиль вставить – неделю будешь ходить, словно аршин проглотивши, хоть и кавторанг.

Командир «Императора ПавлаI» Петр Воинович Римский-Корсаков сидел за столом, просматривая какие-то бумаги.

Высокий лоб, зачесанные назад волосы, крупный прямой нос и роскошные густые усы при небольшой бородке. Взгляд больших, чуть навыкате глаз, как всегда пронизывающий и строгий.

В ответ на уставное приветствие Николая, командир только махнул рукой

— Без чинов! Присаживайтесь, Николай Филиппович.

И зычным голосом своему вестовому

— Ваганов! Не пускать никого, покамест не разрешу!

Капитан первого ранга Римский-Корсаков пользовался среди подчиненных непререкаемым авторитетом. Он принял командование «Императором Павлом I» когда тот еще только строился и, будучи опытным моряком, настоял на многих улучшениях его конструкции. Командир относился к броненосцу, как своей любимой женщине и знал корабль досконально. Бог знает, каким образом это удалось Петру Воиновичу, но не желая разлуки с милым его сердцу броненосцем, с 1911 г он успешно избегал производства в следующий чин и соответствующее ему назначение командиром Владивостокского порта. Ну а для экипажа Римский-Корсаков был образцом лермонтовского «слуга царю, отец солдатам» — снимал стружку нещадно, деря три шкуры с провинившегося, но в обиду никогда своих не давал. Командовал и учил строго, панибратства не допуская, но карал только по делу, никогда не забывая жаловать за добрую службу – опять же без фамильярности.

И потому у Николая полезли глаза на лоб, когда Павел Воинович извлек из стола пару серебряных стопок и бутылку доброго коньяка, которого самолично налил себе и кавторангу.

— Удивлены, Николай Филиппович? Ладно, не буду томить – вызов на Вас пришел. Служили Вы, капитан второго ранга с честью, счастлив был иметь на моем корабле столь выдающегося канонира. А теперь Вам, молодому и талантливому, не миновать-стать старшим артиллерийским офицером…

Командир не смог  удержаться от театральной паузы

— … линейного корабля российского императорского флота «Севастополь»

Командовать артиллерией новейшего, могущественного дредноута… Это был предел мечтаний артиллериста и душа кавторанга возликовала, в единый миг воспарив в эмпиреи. Однако к понятной радости Николая примешивалась не только естественная грусть о сослуживцах «Павла», с которыми ему предстоит теперь расстаться, но и немалая толика изумления.

— Удивлены, Николай Филиппович?

— Павел Воинович, я счастлив оказанному мне доверию, но… почему «Севастополь»? Ведь он уже ходил на ходовые испытания! Неужто ему до сих пор не был назначен главный артиллерист?

— Правильный вопрос, Николай Филиппович. Ладно, расскажу уж все как есть. Но – не отлынивайте, давайте уж, выпейте со стариком. —  Петр Войнович усмехнулся

-Как там шведы говорят? Дин скооль, мин скооль…

— Алля вакра фликорс скооль! – автоматически закончил тост Николай,  выпил залпом и вновь обратился в слух.

— Как Вы наверняка знаете, из четверки наших дредноутов «Севастополь» и «Гангут» максимально близки к готовности и завершают испытания, а вот «Полтава» и «Петропавловск» будут готовы к ходовым вряд ли раньше августа.   Поэтому первая пара, конечно, получила артиллерийских офицеров еще несколько месяцев тому назад.  Вас же, кавторанг, собирались пристроить на «Полтаву» — там как раз начинается приемка артиллерийской части, к ней бы Вы и поспели. Но надо же такому случиться, что назначенный на «Севастополь» офицер слег вдруг тяжелобольным. Поэтому в последний момент все переиграли. Так что расставаться нам все равно пришлось бы, весь вопрос был лишь в том, на какой именно дредноут Вы попадете.

Капитан первого ранга помолчал, а потом вновь разлил коньяк по рюмкам.

— Действовать Вам придется быстро – Вы нужны на «Севастополе» еще вчера. Завтра прибудет офицер Вам на замену, но на передачу дел у Вас всего пара дней – во вторник отправляетесь в Кронштадт, вступать в должность. На поезде трястись нечего – пойдете на «Добровольце», он как раз уходит на профилактику. Вы и без меня понимаете, как важно Ваше присутствие на новом линкоре – там дел невпроворот… Так что давайте повторим, да не буду Вас больше задерживать!

Тут только Николай вспомнил о своем деле

— Господин капитан первого ранга…

— Я же сказал, Николай, без чинов!

— Простите, но я вынужден обращаться официально, — и Николай рассказал о вчерашней ссоре и вызове на дуэль. Римский-Корсаков слушал, не задавая вопросов, а в глазах его медленно разгорался огонь еле сдерживаемого гнева.

— М-мушкетеры, в гроб, в закон, в полторы тыщи икон, божью бабушку и загробное рыдание! Нашли время дуэлировать! Неужели неясно, что сейчас некогда, нельзя этим заниматься! Германец в такую силу вошел, англичан и тех уже страх берет! Тринадцать дредноутов, да еще в достройке, да линейные крейсера, а у нас что?  Четыре «Севастополя»  к рождеству и столько же «Измаилов» к шестнадцатому году, и то – по плану! А если будут строить как всегда, так и к восемнадцатому не поспеют! У них двадцать броненосцев, а у нас четыре, не считая старья учебного отряда! Случись война – каждый человек на счету будет! А Вы свой талант – да на дуэль?!

Капитан первого ранга махнул рукой, остывая – потом вскинул уже обе руки в извиняющемся жесте

— Ничего не говорите, Николай Филиппович. Все я понимаю, в том, что произошло, вины Вашей нет. Просто… Эх, ладно. Отправляйтесь-ка, голубчик, в Кронштадт, пока суд да дело — глядишь и придумаем что-нибудь. С другом Вашим, князем, уже говорили, как я понимаю? Он готов представить Ваши интересы?

— Да, Петр Воинович.

—  Это хорошо, это превосходно. Может, и удастся как-то решить, не доводя до крайнего…

Из командирской каюты Николай вышел в изрядном смущении – столько человеческих эмоций от Петра Воиновича он не видел за все два года службы под его началом. Представить себе Римского-Корсакова в роли доброго дедушки – да такое и в голову бы никогда не пришло, а вот поди ж ты.  Однако эмоции эмоциями, а дел впереди предстояло сделать неописуемое количество, причем – в самый сжатый срок.

Двое суток пролетели в единый миг. Привести в порядок отчетную «бухгалтерию» было несложно, поскольку кавторанг старался содержать служебные бумажки в порядке. Офицера прибывшего ему на замену Николай не знал, но за недолгое их знакомство тот показался кавторангу с лучшей стороны. Спокойный, дотошный, дело вроде бы знает – полдня выпытывал расспросами, внимательно присматривался к лейтенантам-командирам башен, матчасть облазил сверху-донизу… В общем, во вторник Николай на его счет сомнений уже не испытывал – передал артиллерию в бывалые руки и все у «Павла» будет хорошо.

С Кузяковым тоже все прошло как по маслу – своего вестового Николай ценил и ни за что не хотел бы оставлять его на «Павле». Впрочем, в российском императорском флоте к таким прихотям относились с пониманием, переводя вестовых на новое место службы вместе с офицерами. Так что и здесь особых сложностей не возникло.

Разумеется, наносить визиты кому бы то ни было, совершенно не было времени. Поэтому  пришлось написать несколько писем, известить друзей и знакомых о своем переводе. И если коротенькие записки сослуживцам никакой сложности не составили, то над письмом Валерии Михайловне кавторанг просидел глубоко заполночь. Николай  вдоль и поперек мерил небольшую свою каюту быстрыми шагами, замирал неподвижно, откинувшись в кресле, складывал из листка бумаги оригами, загрыз до смерти перьевую ручку, однако все это не принесло удовлетворительного результата. Выходило то слишком сухо, то слишком фривольно, то неостроумно, то просто глупо. В конце концов, отчаявшийся кавторанг, поняв, что Муза сегодня объявила ему полный афронт, сел за стол и не думая о стиле, слоге и прочих премудростях эпистолярного жанра написал:

«Милостивая государыня, дорогая Валерия Михайловна!

Спешу сообщить, что вынужден по делам службы покинуть Гельсинки. Завтра я направлюсь в Кронштадт, принимать должность на новейшем линкоре «Севастополь» — это большая честь для меня. Глубоко скорблю об известных событиях, не дающих возможности засвидетельствовать Вам мое почтение перед отъездом. Сердце мое обливается кровью от того, что теперь не имею надежды даже случайно, издали увидеть Вас. Моя отлучка продлится месяц, а может быть и больше, до тех пор, пока корабль, на котором я теперь буду служить, не присоединится к остальному флоту на рейде Гельсингфорса. Молю Господа о том, чтобы ко времени моего возвращения удалось  уладить все вопросы, ибо я ничего не желаю более, как вновь заслужить Вашу благосклонность и вернуть данное когда-то мне позволение  и честь навещать Вас.

Остаюсь Вашим преданнейшим слугой

Капитан второго ранга Маштаков Н.Ф.»

Но все в этом мире когда-нибудь кончается – закончилась и предотъездная суматоха. Под вечер вторника все дела на «Павле» были улажены. Небольшая прощальная пирушка в кают-компании, где добрые слова и неумеренные пожелания удачи и всяческого благополучия сопровождались вполне умеренными возлияниями, также подошла к концу.  Кавторанг, в сопровождении верного своего Кузякова покинул корабль, пряча предательскую слезу. Взяв извозчика, заехали еще на квартиру к Николаю – забрать кое-какие вещи, да и в добрый путь!

Неожиданно хлынул стеною ливень и пришлось поднять складной верх экипажа. Махонькие оконца залило водой, так что Николаю, любившему посмотреть на город, не было видно ничего, кроме широкой спины возницы. Крупные капли дождя усердно били в тент и тот грохотал барабаном апокалипсиса, перекрывая даже цокот копыт промокших насквозь, но безропотно везущих экипаж лошадок. Впрочем, когда Николай, в компании своего вестового, двух больших чемоданов и матросского сундучка выбрался из экипажа на мокрый гранит набережной Южной гавани, дождь уже почти кончился.

Вдоль набережной расположились узкие, хищные тела миноносцев. Слева в стройный ряд стояли доцусимские старички, но и более современных корабликов послевоенной постройки рядом с ними было немало, а прямо перед Николаем красовался умытый весенним ливнем «Доброволец».

Корабли этого типа нравились Николаю – низкий борт, не выше чем у старых трехсотпятидесятитонников, вдруг, ближе к носу, поднимался высоким полубаком, а маленькая рубка и почти игрушечный мостик были, тем не менее, куда крупнее и удобнее чем у довоенных миноносцев. Мореходность «Добровольца» много превосходила корабли предшествующих ему типов. Опыт войны показал, что имевшиеся в распоряжении русского флота пятнадцатидюймовые торпеды слабы, а из всей миноносной артиллерии хоть сколько-нибудь пригодными показали себя только семидесятипятимиллиметровые пушки. Но на старых миноносцах таковые устанавливались в единственном числе, да и из нее нужно было палить по сумасшедшему, чтобы нанести серьезный урон неприятелю. Прочая же мелочь, даже истыкав вражеский эсминец своими игрушечными снарядиками, почти не причиняла тому вреда. А теперь – пожалуйте бриться – нос и корму «Добровольца» украшали могучие четырехдюймовые орудия Обуховского завода, способные пустить на дно любой вражеский «дестроер» буквально за несколько попаданиий. Длинные, массивные стволы новейших артсистем, установленных на низких тумбах, распростерлись над палубой, даже казалось, что орудия эти слишком велики для маленького миноносца.  Они выглядели еще более внушительно, чем три новых, восемнадцатидюймовых торпедных аппарата, являвшихся главным оружием корабля. Но не только оружием единым…. В то время как старые миноносцы щеголяли частоколом коротких труб, дым из которых стелился так низко, что зачастую скрывал корму, мешая расчетам торпедных аппаратов и пушек, «Доброволец» украшали две высоченные дымовые трубы, отбрасывавшие дым далеко от палубы. Они казались настолько широкими, на первый взгляд даже шире самого миноносца, хотя, конечно, это было не так. В целом «Доброволец» выглядел крупнее и массивнее старых миноносцев, но наклон труб и мачт, будто бы заваленных к корме порывом ветра, придавал ему стремительный вид.

Таким миноносцам цены бы не было во время русско-японской войны. Выходя под покровом сумерек из гавани Артура, они могли бы сеять смерть среди  японских дозорных кораблей, громить их миноносцы.

Такие корабли хорошо подошли бы и для сопровождения второй и третьей тихоокеанских эскадр.  Они даже малым числом могли бы надежно прикрыть  главные силы в огненном аду Цусимского пролива, заставить вражеских миноносников выстилать  собственными телами путь к русским броненосцам и крейсерам.

Но увы, эти миноносцы опоздали родиться, а теперь они уже считались устаревшими. Прошли  годы с тех пор, как турбина начала свое триумфальное шествие по миноносным флотам первоклассных морских держав, а новопостроенные русские миноносцы все еще, по старинке, оснащались паровыми машинами.  «Доброволец» и корабли его типа давали 25-26 узлов полного хода и это было не слишком хорошо даже для времен русско-японской войны. Ну а сейчас, когда те же германские миноносцы давали 32-34 узла… Один на один «Доброволец» мог, пожалуй, пересчитать шпангоуты любому кайзеровскому миноносцу – но он не был в состоянии ни догнать, ни уйти от врага. А тот факт, что новые германские турбинные легкие крейсера, которым «Доброволец»  никак не смог бы противостоять в бою, ходили уже 27 узлов и больше, окончательно  вычеркивал корабли его типа из разряда первоклассных миноносцев. Место «Добровольцев» должны были занять новые турбинные эсминцы на котлах с нефтяным отоплением и они уже строились, но покамест в составе флота находился лишь один корабль нового типа – эскадренный миноносец «Новик».

Все это Николай, разумеется, знал, но все равно питал к «Добровольцам» какую-то иррациональую привязанность, хотя сам никогда на них не служил. Вот и сейчас он задержался, любуясь ладными формами маленького кораблика. Глубоко вдохнул свежий, напоенный грозой и запахами моря воздух.  И только сейчас, стоя на мокрой каменной мостовой, Николай не просто понял, но почувствовал, ощутил всем своим существом, что еще одна страница его жизни прочитана до конца и перевернута под шелест затихающего дождя, а впереди его ждет что-то, пока еще неведомое и неизвестно, хорошее или нет, но уж точно новое. И это было прекрасно.

Откуда-то из под кормовой надстройки «Добровольца» вынырнул мичман и быстро зашагал к махонькому, всего на четыре ступеньки трапу, переброшенному с палубы миноносца на гранит Южной гавани. «Дежурный, наверное от дождя прятался» — подумал Николай, а юный мичман уже улыбался кавторангу во все свои тридцать два белоснежных зуба.

— Вы наверное капитан второго ранга Маштаков? Николай Филиппович?

— Да, это я, и прошу разрешения подняться на борт

Мичман окликнул некстати высунувшегося из люка матроса

— Петров ! Ну-ка подсоби с багажом! И проводи вестового господина капитана второго ранга к Чурикову, он определит.

Сам же повел Николая по узкой палубе в корму, где они спустились в кают-компанию, где и представил его командиру миноносца – до появления гостя тот играл с ревизором в шахматы. Познакомились.

Николай сидел на диванчике, прихлебывая горячий чай и находил обстановку уютной и даже милой. Конечно, после огромной кают-компании линейного корабля махонькое помещеньице «Добровольца» с низким потолком могло бы вызвать приступ клаустрофобии. Почти половину  кают-компании занимал овальный стол, оставляя между собой и стенами совсем немного пространства, куда втиснулись диваны и стулья. Но большое зеркало над столом создавало иллюзию, что помещение больше, чем есть на самом деле, в уголке удалось найти место для какой-то зелени , а на стене в рамочках висели фотографические карточки экипажа и самого миноносца, гордо режущего морскую волну. Подвешенная над столом двухламповая люстра наполняла кают-компанию мягким, уютным светом.

Кавторанг сам настоял, чтобы командовавший миноносцем старший лейтенант не прерывал шахматной партии, а теперь с интересом наблюдал, как черная ладья при поддержке слона и нескольких пешек загоняла белого короля в угол, из которого не было выхода. В конце-концов ревизор тяжело вздохнул, и аккуратно уложил своего короля поперек клетки – положение было безнадежным. Николая интересовали шахматы, но играл он не так часто, как ему бы хотелось, практики было маловато. Тем не менее, предложение сыграть принял с удовольствием.  Пока расставляли фигуры, по столу пробежала легкая дрожь – заработали машины и миноносец отвалил от набережной.

А на доске кипела битва. Увы, Николай еще в самом начале развертывания допустил трагический промах и теперь его белой гвардии приходилось туго – почти все фигуры еще находились в игре, но опытный противник так зажал кавторанга, что тому ничего не осталось, как только уйти в глухую оборону. Теперь старлей весьма успешно навязывал кавторангу размен ферзей, но в сложившейся ситуации это было смерти подобно, ибо после такого размена исчезала всякая надежда перехватить инициативу. Тут Николаю показалось, что он нашел необычное, хотя и весьма рискованное решение – его ход заставил командира «Добровольца» одобрительно крякнуть и всерьез задуматься. Но радость Николая была недолгой – в несколько ходов старлей не оставил камня на камне от задуманной кавторангом комбинации, правый фланг белых рухнул, погребая под собой ладью, и Николай, смеясь, капитулировал, отказавшись от реванша.

В кают-кампании становилось шумнее и веселее – подходили офицеры, с которыми Николай еще не успел познакомиться. Подали легкий ужин, почаевничали. Но больших посиделок устраивать не стали – утром миноносец должен был придти в Кронштадт, а там всех ждали многочисленные дела. Поэтому спать легли рано, и последнее, что слышал кавторанг перед тем как провалиться в сон – ритмичный перестук машин идущего в ночи миноносца.