«Глаголь» над Балтикой. Конец истории.
Уважаемые коллеги, попытка Вашего покорного слуги написать книгу о военно-морском флоте в первую мировую войну превратилась в феерический долгострой, начатый в далеком ноябре 2013 года. С тех пор, можно сказать, уже целая жизнь прошла. Четыре года!
Но все же я медленно но верно продвигаться вперед. И вот, буквально вчера вечером, я с удивлением и даже с чувством какой-то потери увидел собственноручно напечатанное слово «КОНЕЦ» Хорошо ли, плохо ли, удачно-неудачно, но книга, можно сказать, закончена.
Хотя на самом деле, это еще не конец.
План такой. Я еженедельно буду выкладывать очередную главу, по мере поступления критических замечанй — править написанное и корректировать следующие главы. Параллельно этому я собираюсь «перешерстить» написанное ранее, с тем чтобы внести некоторые, в общем незначительные изменения по тексту, а заодно избавиться от излишней заклепочности (вынесу ее в примечания или приложения, что ли)
Соответственно, по завершении скомпоную кнгу в единый файл и… Ну, не знаю что с ним делать. На самиздат выкатить? В общем, как поступить с текстом дальше еще подумаю и рад буду любому совету.
Дабы не вынуждать никого рыться в моем блоге, выкладываю ссылки на все ранее выложенные главы, они приведены ниже. А тем, кому недосуг перелистывать старые тексты, но есть желание почитать новые (или просто освежить в памяти) предлагаю кратчайшее содержание предыдущих частей
Главный наш герой — капитан второго ранга Маштаков Николай Филиппович один из двух выживших с броненосца «Бородино»в Цусимском сражении, и один из опытнейших старартов Балтийского флота. Он получает назначение старшим артилеристом на новейший дредноут Севастополь.(который тоже построен немного раньше и немного не так, как в РИ).
Николай пытается ухаживать за светской львицей Валерией Абзановой, с которой по его просьбе знакомит Еникеев Алексей Павлович, князь, командир броненосного крейсера «Баян» и второй выживший с того самого «Бородино» (после чего два офицера сдружились в японком плену до не разлей вода). Знакомство состоялось и Николай попадает в «ближний круг» красотки, но его ожидает ссора, которую затевает дуэлянт граф Александр Стевен-Штейнгель — отвергнутый кавалер Валерии. Он прилюдно оскорбляет кавторанга.
Однако суд чести почему-то решает, что в ссоре виноват не Стевен-Штейнгель, а Маштаков и выбор оружия остаетс графу. Тот выбирает сабли. Для Маштакова это верная смерть, потому что он, хотя и увлекается саблями, но по большому счету — весьма посредственный фехтовальщик и не имеет ни малейших шансов против кавалериста и бретера графа.
Однако у Маштакова, когда он был в японском плену, произошла неожиданная, но очень милая романтическая история с одной из местных дам, похоже — единственным ребенком мастера меча, который и обучил ее искусству Иайдо, т.е. моментальному удару меча, когда тот еще находится в ножнах. Эта техника не может помочь против опытного фехтовальщшика, уже держащиего в руках клинок, но дает Николаю шанс
Он просит о неподвижной дуэли, (когда одна нога привязана к вбитому колышку и сорвать веревку — проиграть дуэль), изображает цирк, выходя с клиноком в ножнах, засунутых за матерчатый пояс, вынуждает тем самым графа опустить оружие и исползует свое умение, в результате чего случайно ранит графа и выигрывает дуэль.
Но когда он возвращается весь из себя победителем к Валерии, то выясняется, что она просто играла с ним, а на самом деле любит графа — оказывая знаки внимания Николаю она просто дразнила Стевен-Штейнгеля. Понимая, что он стал объектом жестокого обмана и совершенно зря рисковал жизнью, Николай откланивается, с тем чтобы более никогда уже к Валерии не возвращаться.
В это время флот интенсивно готовится к войне. Надо сказать, что русско-японская война прошла с тем же результатом, но не так, как в РИ — в Цусиме, например, мы тоже потерпели поражение, но до Владивостока дошли БРБО Апраксин с Сенявиным, а японцы потеряли Фудзи и 2 броненосных крейсера. В общем Цусимского синдрома у офицеров в этой вселенной не родилось — они знали, что могут уничтожать противника, так что жаждали реванша.
Прямо перед началом войны Маштаков знакомится с братом и сетсрой Русановыми — брат, Вячеслав Александрович, — коллега Маштакова, старший артиллерист броненосца Слава, переведенный в Гельсинки с Черного моря. Сестра — Елена Александровна, «студентка, комсомолка и просто красивая женщна», на которую Николай как будто слегка запал:)))
Но тут начинается война и мордобой. Отряд германских кораблей, сунувшихся было в Финский не только теряет «Магдебург», но еще и канлодку «Пантера» вместе со старичком-крейсером «Амазон», которых ущучила дежурная пара крейсеров под водительством лучшего друга Маштакова — князя Еникеева…
А вот и обещанные ссылки
и — глава 15, конечно:))))
ГЛАВА 15
— А неладно воюем, Людвиг Бернгардович. Неладно! – приговаривал Николай Оттович фон Эссен, помешивая чай узкой серебряной ложечкой. Это нехитрое движение командующий Балтийским флотом проделывал с виртуозной легкостью привыкшего к качке моряка. На чай он никакого внимания не обращал, потому что смотрел собеседнику прямо в глаза безотрывно, но несмотря на то, что ароматнейший напиток был налит, как это говорят, «с горочкой», ни единая капля не пролилась на стол, а серебро ни разу не соприкоснулось с граненым стеклом стакана. Сейчас Николай Оттович чем-то неуловимо напоминал старого, но крепкого еще деда, главу семейства, угощающего одного из своих многочисленных внуков. Впечатление тем более усилилось, когда, отложив наконец ложечку, фон Эссен придвинул к своему собеседнику вазочку с брусничным вареньем
— Не желаете ли? Настоятельно советую – много вкуснее сахара, а уж о пользе организму и говорить нечего!
Не то, чтобы контр-адмирал фон Кербер был любителем варенья, но обстановка располагала, так что он последовал рекомендации своего командира. Людвиг Бернгардович больше полутора лет служил у фон Эссена начальником штаба, о чем нисколько не жалел – «дед» был на флоте личностью легендарной.
Несмотря на позор Порт-Артура и Цусимы, несмотря на перст указующий, коим памятник адмиралу Макарову днем и ночью взывал: «Помни войну!», несмотря на массу изменений и подвижек, случившихся после русско-японской войны в Морском ведомстве, дух Адмиралтейства оставался насквозь бюрократическим и канцелярским. Страшный удар с Востока, низвергнувший морскую мощь России, конечно же вывел петербургских адмиралов из сонного благодушия: так подпрыгнет и затрясет увесистыми брылями престарелый английских бульдог, если ему, спящему, отвесить со всей силы пинка. Выводы были сделаны. Многое, на что раньше не обращалось внимания, теперь принималось в расчет, а особенно – качество боеприпасов и подготовка флота. Теперь на это денег не жалели, пусть даже в ущерб вновь закладывавшимся кораблям. Ибо что стоят корабли с неподготовленными экипажами показал Порт-Артур, а что стоят экипажи, пускай и подготовленные, но вынужденные вести бой снарядами, способными лишь долбить врага «мертвым весом» — показала Цусима.
Однако же, получив чувствительный урок, и сделав из него определенные выводы, адмиралтейство, подобно все тому же престарелому бульдогу вновь почило на лаврах собственной непогрешимости. Увы, как старому псу никогда не обрести молодого задора, так и людям из-под адмиралтейского шпица оказались чужды всякие потуги к инициативе и стремлении выступать в ногу со временем. До русско-японской войны были установлены порядки, по которым жил флот, но к войне они устарели. Теперь же были установлены новые правила, и не будет ошибкой утверждать, что придерживайся их флот до войны, японцы могли быть разбиты. Но кто сказал, что этого будет достаточно и в будущем? После Порт-Артура и Цусимы адмиралтейство справедливо упрекали в зашоренности, и многое поменялось. Но важнейший урок – необходимость постоянно искать изменений, рисковать, экспериментировать, выискивая наиболее верные пути развития — так до конца и не был усвоен. Адмиралтейство поменяло свои старые шоры на более современные, только-то и всего: не зря говорят, что военные всегда готовятся к прошлой войне. Вот только будет ли этого достаточно теперь, когда в промозглых туманах Балтики вот-вот замаячат тевтонские дредноуты?
Инициатива? Формально она конечно приветствовалась, но практически едва ли не всякий чих нужно было утверждать в Генеральном штабе. И исполнять его лишь по получении соответствующей директивы, а попробуй ее получи! Узкая шпага адмиралтейского шпица вознеслась в вечном салюте стылым морским ветрам и замерла, разрубая низкую серость туч над Санкт-Петербургом. Наверное, потому-то северная Столица Российской Империи и не знала никогда недостатка в дожде… Шпиц выглядел изящно и тонко, словно натянутая струна: но тень его, подобно голодному питону, давно опутала флот бесчисленными кольцами параграфов, инструкций, рескриптов и директив, безжалостно выдавливая всякое желание мыслить самостоятельно и инициативно.
Но Николай Оттович ползучих гадов не боялся. Конечно, командующий Балтфлотом не мог стать Георгием Победоносцем, в бою грудь-о-грудь повергающим змия, и пойди фон Эссен на открытый конфликт – враз вылетел бы в отставку, но адмирал действовал много тоньше. Адмиралтейство не представляло собой монолитного организма, ставящего своей задачей всемерно подавить флот: как всегда, как водится в таких заведениях, в нем сцепились разные силы, озабоченные борьбой за власть и за влияние. Силы эти, конечно же, не были враждебны флоту, просто по большей части они стремились угодить собственным интересам, и лишь во вторую очередь – флотским. Но все это можно было использовать: надо было только знать с чем и когда, а главное – к кому обратиться с просьбой, так что бы пожелание твое вошло в унисон с интересами того, к кому обратился. А уж заручившись высокой поддержкой можно было добиться многого… Но это уже политика – и кто мог подумать, что порывистый сорвиголова, командир лихого «Новика», за которым команда была готова идти хоть на край света, проявит вдруг недюжинную склонность к дипломатическим играм? Однако же для фон Эссена словно и не существовало разницы: как в прошлую войну он недрогнувшей рукой вел малый свой крейсер меж могучих японских броненосцев, так и теперь адмирал смело лавировал среди титанов паркета. Конечно, не всякое начинание удавалось фон Эссену, а многое, что он хотел бы сделать, удавалось едва ли наполовну, но кто на его месте смог бы добиться большего? Что бы не случилось, Николай Оттович не унывал и, даже претерпев поражение в очередной «паркетбаталии», не складывал рук, а придумывал что-нибудь новенькое….
В общем, вверенный его попечению флот готов был проследовать за своим адмиралом хотя бы в самый ад и Людвиг Бернгардович — в первых рядах. Макаров, не Макаров, но, если в Российском императорском флоте кто и мог претендовать на лавры преемника Степана Осиповича, так это фон Эссен и был.
— Спасибо, Николай Оттович за чай и варенье. А сражаемся мы и верно неладно, но что же поделать? Там, наверху, давно уж определили нашей задачей оборону Финского, кораблей у нас мало, вот и экономят, не пускают нас в море, немцу крылышки пощипать. Крейсеров еле выпросишь, 2-ую бригаду линкоров, самотопов наших додредноутных, дальше Готланда посылать нельзя. Да и тех-то в море разрешили выводить только потому что новые линкоры вскоре в строй встанут, так что если и потеряем, то не жалко – так в генморе рассуждают. Остаются только легкие силы, ну да это мы используем по способности. Вот и план минных постановок, если позволите…
— Позволить-то я конечно позволю, на это даже высокое соизволение имеется, чего ж не позволить? А только… дело вот в чем, Людвиг Бернгардович: не хочу я, чтобы Вы этим занимались и далее.
Вот это был удар, от которого контр-адмирал едва удержал стакан с чаем от падения на форменные, идеально разглаженные вестовым брюки. Лицо фон Кербера не поменялось, не та закалка, но рука подвела, чуть-чуть дрогнув. Людвигу Бернгардовичу осталось только уповать, что фон Эссен этой слабости не заметил. А как бы он ее не заметил, если умение Николая Оттовича примечать все вокруг давно уже было притчей во языцех?
Но что было не так с планом? Ведь фон Кербер, казалось, предусмотрел все. Некоторое время русские появлялись то здесь, то там у берегов неприятеля – особых пакостей кайзеру не чинили, зато наблюдали во все глаза и выведали-таки основные морские маршруты неприятеля, которыми его транспорты возили товар из Швеции. Теперь же следовало вывести в море многочисленные легкие силы, вывести так, чтобы никто не знал ни о дате выхода, ни о предстоящей операции, отрядив корабли из множества мест, чтобы не испугать шпионов большим походом. Если из гавани Кронштадта в море выходят 20 миноносцев, это повод насторожиться, но если 3 или 4 — то нет, а то, что еще столько же вышли из Гельсинки, еще столько же из Либавы и столько же от Моонзундских островов, одной парой глаз не увидеть. Отряды миноносцев и крейсеров должны были следовать в одну точку: в ней будут вскрыты секретные пакеты и командирам станет ясен замысел операции. Самая масштабная минная постановка в водах неприятеля из всех, что делались в эту войну: все будет сделано тихо и тени русских кораблей растают в балтийской дымке, а затем… Затем корабли кайзера, привычно следующие своим маршрутам, встретятся с очень большим сюрпризом.
План выглядел идеальным… ну, может и не совсем, но уж точно не был плох настолько, чтобы отстранять его автора от воплощения изложенного на бумаге в жизнь.
— Вот именно, Людвиг Бернгардович, — произнес командующий Балтийским флотом так, будто фон Кербер произнес последнюю фразу вслух:
— План получился хорош и подготовка не подкачала, так что с остальным Канин с Бахиревым вполне справятся. Для Вас же у меня особая работа. Как мне не грустно терять прекрасного начштаба, а вынужден я буду просить Вас принять 1-ую бригаду линейных кораблей под Ваше командование.
Гооооосподи! Это же ссылка в чистом виде. У генмора и крейсеров не допросишься, а новейшие дредноуты… ну да – это сила, это мощь, это самые совершенные корабли флота. Но именно поэтому их никто и никогда не выпустят из Финского залива! У нас на Балтике всего 4 дредноута, а немцы в любой момент могут перебросить четырнадцать своих, да еще и с линейными крейсерами. У них – Кильский канал, сутки хода с Северного моря в Балтику… С такой силищей ни 1-ая бригада линкоров-дредноутов ни весь Балтфлот в открытом бою совладать не может. «Это будет игра дюжины котов с одно мышью», как сказал на обеде в кают-компании «Андрея Первозванного» один артиллерийский лейтенант, Ливитин, кажется…
Нет, если германский хохзеефлотте рискнет прорываться в Финский залив, то с опорой на минные поля и береговую артиллерию четыре дредноута и четыре старых броненосца возьмут с него кровью как следует. Это знают немцы, и потому вряд ли они сунутся в Финский, но это знает и русский генеральный штаб – потому-то он и стремится держать в кулаке достаточные силы, чтобы дать последний и решительный бой на подступах к Санкт-Петербургу. И генмор не будет рисковать этими силами ради любых операций вдали от собственных берегов, сколь угодно заманчивыми они бы не были, потому что если адмиралы ошибутся, и четверка дредноутов погибнет в бою с германским флотом, то Столица останется беззащитной, а этого допустить было бы ни в каком случае нельзя. А раз так, то дредноуты на всю войну прикованы к Финскому заливу. Кто-то будет сражаться, много ли, мало ли, это другой вопрос: но он, Кербер, до самого конца просидит за центральной минно-артиллерийской позицией, преграждающей вход в Финский залив… От подобной перспективы хотелось взвыть в голос. За что?!!
— Дредноуты пойдут в бой – глядя в глаза фон Керберу и чеканя каждое слово произнес Николай Оттович, а затем слова его потекли с привычной ему природной живостью:
— И произойти это может, да скорее всего и произойдет ранним летом, а может быть даже поздней весной. Времени на подготовку у нас практически не остается. Видит Бог, я и так сделал все, что в моих силах, чтобы как можно скорее ввести линкоры в строй. Но они все равно еще не готовы, и не будут готовы в этом году до зимы. А ранней весной обучение придется возобновлять после перерыва и полную боевую готовность корабли получат хорошо, если ранней осенью. – здесь фон Эссен позволил себе небольшую паузу, хлебнув чаю.
— У нас нет этого времени, Людвиг Бернгардович. Нам придется сражаться в следующем году, возможно – и даже скорее всего! — против численно превосходящего противника. Да хотя бы и против равного! Немцы – бойцы серьезные, и побеждать их можно только имея превосходство в подготовке экипажей. Наши должны стать лучше моряков хохзеефлотте! И это нужно сделать к лету 1915 года, а я не знаю никого, кто смог бы справиться с этой задачей. Лучше Вас, разумеется.
— Но… Как? Николай Оттович, не подумайте, что я отказываюсь, только каким образом Вы принудите генмор и всех, кто с ним и над ним бросить наши линкоры в бой? Это было бы какое-то чудо!
— Ах, оставьте, какие уж тут чудеса? Вот сейчас Бахирев с Каниным согласно Вашему плану доставят немцам изрядное беспокойство, да и крейсерам я не дам сидеть сложа руки – воевать так воевать! Но немцы не могут не реагировать. Что они предпримут? В Финский залив они конечно не полезут, не глупцы, к сожалению. А вот куда они вполне могут сунуться, так это… — Николай Оттович, отставив чашку, поднялся из-за стола и шагнул к большой карте Балтийского моря.
— …Я не знаю точно, когда и какими силами они это сделают. Но факт в том, что попытаться они просто обязаны и я не вижу ни единой причины, по которой этого не произойдет. Разве что внезапно потопнут, по глупости сунувшись в зубы флоту Его Величества, однако на это мы уповать не можем. И не будем. – закончил свою короткую речь командующий Балтфлотом.
Фон Кербер продолжал недоумевать:
— Согласен, Николай Оттович, все верно Вы говорите. Сил у нас конечно недостаточно, будем держаться, чем Бог послал, иного не дано. Но ведь это именно то, чего ждет от немцев генмор, на то и все наши планы составлены, включая категорический запрет на использование дредноутов в такого рода операциях. Потому я ума и не приложу, как же Вы думаете убедить командование бросить их в бой?
— Терпение, Людвиг Бернгардович, терпение. Вы согласны, что такая попытка – вопрос времени? И чем активнее мы воюем, тем быстрее немцы эту попытку предпримут?
— Несомненно.
— Много у нас шансов сорвать их замыслы?
— Да не так, чтобы очень…
— Тогда пойдем дальше: предположим, что они рискнули, а мы не справились. И что же? Несомненно, у немцев появляется интереснейшая возможность. Берется дивизия старых германских броненосцев и…
— М-да… — только и сказал Людвиг Бернгардович после кратких пояснений адмирала.
— А ведь может и сработать! Вот только не приведи Господь Ваши слова да немцу в уши!
— На Бога надейся, да сам не плошай. Понимаете теперь, зачем нужна боеготовая 1-ая бригада? А как ее получить? Видите ли, Людвиг Бернгардович, я вполне доверяю Вашему таланту моряка и командира. Полагаю, не миновать-стать Вам комфлота, когда придет пора мне на покой, да может оно и к лучшему, — здесь Николай Оттович взмахнул рукой, не давая фон Керберу говорить:
— Молчите, молчите, а лучше вспомните, кто разделал старика под орех на прошлогодних маневрах? Мы с Вами сразились честь по чести, что твои рыцари короля Артура: флот поделили, мне и Вам ровно пополам. И что же? Разгромили Вы меня, дорогой мой контр-адмирал, как есть разгромили. Значит, теперь Вам и карты в руки –думайте! Обычным путем этой задачи не решить. Корабли новые, огромные – дредноуты! Целых четыре! Ничего подобного у нас никогда не было, а ведь даже старые броненосцы в таких условиях к походу и бою изготовить было бы непросто. Но – надо! Ох как надо! Германец, увы, ждать не будет. Так что же, возьметесь, господин контр-адмирал?
— Возьмусь, Николай Оттович.
— А и хорошо – фон Эссен вернулся к столу, где остывал недопитый чай и, присев на кресло с высокой спинкой жестом фокусника извлек откуда-то папку коричневой кожи.
— Вот сейчас приказ и подпишем…
Короткий скрип пера по мелованной бумаге.
— Ну, Людвиг Бернгардович, поздравляю Вас командующим первой и единственной во всем Российском императорском флоте бригадой дредноутов. Предстоящие Вам свершения мы уже обсудили, так что скажу Вам, как Степан Осипович, светлая ему память, говаривал: «Дай Бог, в добрый час!»
— Спасибо, Николай Оттович! — и вдруг обычно невозмутимый фон Кербер как-то по-мальчишески улыбнулся. Это слегка заинтриговало командующего и тот не удержался от вопроса:
— Чувствую, Вам на ум пришла какая-то шутка, Людвиг Бернгардович?
— Да не так что бы… Просто я радуюсь тому, что наверху изволили в конце-концов все же поменять именования воинских должностей. Вот сейчас я уже пару минут как командующий 1-ой бригадой линейных кораблей, и это звучит достойно. Но по старому табелю меня зачислили бы в начальники 1-ой бригады линкоров. Мне всегда интересно было – и откуда только взяли этих начальников? Ну ладно еще начальник порта, начальник военно-морской базы, но… действующий флот? Словно я не морской офицер, а столоначальник уездной канцелярии из потомственных бюрократов.
Адмиралы посмеялись, а затем фон Кербер откланялся. Катер ждал его у трапа, но новоиспеченный командир бригады не отказал себе в удовольствии задержаться на минуту и бросить взгляд на вступившие под его командование корабли. Четыре гиганта стояли в ряд, один за другим: эти дредноуты строились по одному проекту и выглядели без пяти минут близнецами – какие-то небольшие отличия, конечно, присутствовали, позволяя отличить один корабль от другого, но сделать это мог только знающий человек. Сокрушительная мощь таилась в каждом из них, а вместе эти четыре грозных силуэта способны были произвести впечатление на любого, сколь угодно искушенного в военном деле зрителя. Можно только представить себе, насколько внушительно было зрелище четырнадцати таких силуэтов, стоявших под германскими флагами в бухте Яде…
Но сейчас четверка русских дредноутов являла перед контр-адмиралом задачу, которую предстояло решить, да только неясно, каким способом. По своему личному опыту фон Кербер знал: множество задач, выглядевших неразрешимыми, таковыми на самом деле вовсе не являются. Не видишь, как можно выполнить поручение – делай хотя бы то, что можешь и понимаешь, просто не опускай руки. Начни с понятного, работай, даже если уверен, что успеха тебе не видать, вникай в каждую мелочь. И если ты был усерден и внимателен, тебе откроются неочевидные ранее возможности, которых ты и не мог знать, пока не приступил к работе.
Стоя на верхней палубе броненосного крейсера «Рюрик», контр-адмирал фон Кербер не представлял себе, как выполнить приказ своего командующего. А значит, нужно было идти и принимать командование, знакомиться с командирами кораблей и офицерами, проверять как учатся экипажи, разбираться с материальной частью и делать еще тысячу и одно дело, которые… ну никак не помогут обеспечить боевую готовность к лету 1915 года. Но начинать надо, и чем быстрее – тем лучше, а там, глядишь, что-нибудь и придумается.
***
— Бог ты мой, какая прелесть! – всплеснула руками Елена Александровна.
— Прошу простить. Мне, право, неловко было идти к Вам с этим, но…
— Вы позволите?
Огромные, лучащиеся смехом глаза вновь обратились к чуть растерянному кавторангу. И ведь что интересно – Николай превосходно помнил этот взгляд, где в ярчайшей зелени весенней листвы танцевали веселые чертенята, но привыкнуть к нему так и не смог. Всякий раз, при встрече с госпожой Русановой, стоило ему только глянуть в ее глаза – и сердце тут же воспаряло в небесные Эмпиреи, все суетное осыпалось лепестками сакуры, а на душе становилось легко и спокойно. К сожалению, легко становилось и в голове: всякие умные мысли, шутки и истории немедленно растворялись, истаивая в изумрудном свете и на долю секунды кавторанг чувствовал себя совершеннейшим болваном, неспособным к членораздельной речи.
А затем выматывающая усталость бесконечных корабельных работ и учений уходила, становясь чем-то далеким, малозначимым и совершенно не стоившем внимания. Действительность обретала новые, забытые в тяготах службы краски. Слова, казалось, сами слетали с языка и все становилось легко и замечательно, а уж болтали совершенно про всякое. Веселились столько, что иной раз, едва не в голос хохоча, Николай уже и сообразить не мог, как это, затеяв вдумчивое рассуждение о сравнительных достоинствах шампанского из различного винограда, они за несколько минут дошутились до похождений Моби Дика в гельсингфорсском зоопарке?
Мир содрогался в битве империй. В любой момент война, приняв скромный облик посыльного, могла постучаться в двери, и потребовать привычной платы кровью — по долгу офицера и воина. Но никакие ее ужасы не имели власти за порогом небольшой квартиры, который только что переступил кавторанг. Здесь вообще не было места страху, здесь властвовали уют и тихий, беззаботный смех. Впрочем, опасности были и тут: третьего дня Николай чуть не подавился, когда Всеволод за обедом изобразив пантомимой Червоную королеву из «Алисы в стране чудес», с ужаснейшим немецким акцентом потребовал: «Отрубить голову!» и без того безголовому цыпленку табака…. Это вовсе не было пиром во время чумы или какой-то бравадой– просто брату и сестре Русановым удалось превратить свой дом в небольшую сказку, в которой можно было отдохнуть от любых треволнений этого мира.
Что-то похожее создали себе Еникеевы, которых Маштаков любил и уважал. Между князем и его женой было много ума, и юмора, и доброты, а еще — ужасно милой непосредственности, каковую можно встретить далеко не в каждой семье. Еникеевы создали для себя удивительно добрый и уютный мир, и Николай от души радовался их счастью, совершенно не думая о том, что и сам может встретиться с чем-то подобным… Однако же встретился, и теперь, как только выдавалась свободная минутка, на всех парах спешил в уютную квартиру Русановых где ему были всегда рады.
Свое отношение к Елене Александровне он пока не мог определить даже для себя самого. После мерзкой истории с Валерией на душе все еще оставался неприятный осадок, отчего кавторанг не испытывал особого стремления сближаться с женщинами, но здесь все было совсем по-другому. Не чувственное ухаживание, не страсть, а скорее… что? Дружба? С очаровательной, острой на язычок зеленоглазой прелестницей, от которой глаз оторвать невозможно? Н-да… Николай знал только одно — ему чрезвычайно нравилось общество Елены, и он точно не был ей противен, а если чему-то суждено случиться, так ведь того все равно не миновать.
Однако же сегодня капитан второго ранга стучался в двери в известном смятении чувств. Конечно, в поведении Русановых никогда не было ничего распущенного и фривольного, но они позволяли себе много такого, чего не сделаешь на светском рауте (вот даже вспомнить того цыпленка). Николай довольно быстро увидел границы дозволенного, которые оказались на редкость просты – допускалась любая выходка, если она забавна, не пошла, не зла и не груба. Вот только сегодня случай был особенный, поскольку Николай пришел в гости… не один. И не понимал, как к этому отнесутся хозяева, тем более что его попутчик явился незваным.
— Николай, ну пожалуйста! — Елена чуть наклонила голову, и вновь одарила Маштакова подчеркнуто просящим взглядом – а чертики в уголках глаз так и танцевали. Конечно, устоять было совершенно невозможно, и кавторанг опустил в подставленные ладони маленького, дрожащего… котенка.
Зверь этот встретил Николая в трех шагах от дома – стоило кавторангу, рассчитавшись с извозчиком, шагнуть с пролетки на мостовую, как он едва не налетел на маленький, но очень пушистый комочек шерсти, искательно смотревший на него снизу-вверх. Как только котенок осознал, что на него обратили внимание, он тихо и печально сказал Николаю:
-Мяу!
Улицы Гельсингфорса обычно были чисты и элегантны, дворники свое дело знали на совесть, так что даже обычная дворовая кошка, грязная и лохматая, пожалуй, выглядела бы на чистенькой мостовой нонсенсом. Сидевший перед Николаем зверек тоже дисгармонировал с окружающей действительностью, но по иной причине. Очень маленький, едва научившийся есть самостоятельно, но уже одетый в шикарную, густую шубку длинной шерсти, которую, как будто со всем тщанием приводили в порядок лучшие парикмахеры Гельсинки, котенок был совершенно неотразим и бросить его на улице было решительно невозможно.
Ну и что было делать? Николаю вспомнилось, с каким сожалением вспоминала госпожа Русанова о крупной рыжей кошке, которую они вынуждены были оставить, перебираясь из Севастополя в Гельсингфорс. Очевидно, Елена Александровна любила этих милых домашних животных, она и прежнюю свою любимицу не забрала с собой лишь потому, что та сильно болела и вряд ли могла перенести дорогу. Так может стоит попробовать?
Котенок с этими размышлениями кавторанга был совершенно согласен. Он безропотно позволил взять себя в руки, стоически перенес процедуру вытирания лапок носовым платком и тихо пристроился на груди кавторанга, сунувшего зверушку под мундир. Причем, по всей видимости, почувствовал себя на своем месте, пригрелся там, и уснул, пока Николай заходил в дом.
Однако стоило только Елене выйти навстречу кавторангу, как котенок немедленно выставил свою большеглазую голову на всеобщее обозрение. К радости Николая Елену все это только развеселило и обрадовало, не заставив господина Маштакова краснеть за неудачный поступок:
— Действительно, очаровательная зверюга: я не смог устоять и подобрал его. Конечно, на корабль взять не могу, но, быть может…
В этот момент в комнате появился Всеволод. Он широко улыбнулся Николаю, и двинулся было вперед с таким выражением, словно никак не мог решить, то ли пожать руку гостю, то ли заключить его в свои медвежьи объятия. Но вдруг увидел махонький живой комочек на руках у Елены и словно бы споткнулся на ровном месте. Посмотрев на Николая так, словно тот только что наплевал ему в душу, Всеволод развернулся к госпоже Русановой и звучно откашлялся, явно с тем чтобы обратить на себя внимание:
— Могу ли я поинтересоваться, любезная сестрица, что это такое ты держишь в руках?
Елена повернулась к брату, и на губах у нее появилась легкая улыбка.
— Дорогой мой братик, у нас две новости, одна хорошая, а вторая плохая.
— Плохую я уже вижу. Где хорошая?
— Это и есть хорошая новость. Плохая – он у нас будет жить.
Всеволод Александрович тихо зарычал и вновь бросил на капитана второго ранга крайне далекий от восхищения взгляд.
— Это зачем же он нам такой нужен?
— Ну неужели ты не видишь, какой очаровашка! К тому же котенок трехцветный, такие приносят счастье в дом, особенно если приходят в него сами.
— Но он же не сам сюда пришел! Это господин Маштаков его сюда принес! – грянул Всеволод выделив «господина Маштакова» так, как будто речь шла об Иуде Искариоте.
— А это уже судьба. Как бы котенок иначе попал в дом, если на страже нашего порога стоишь могучий и не знающий сострадания ты?
— Почему это я не знаю сострадания? Да вот не я ли третьего дня…
— Не знаешь. Ну посмотри, посмотри какой он маленький, беззащитный, он так нуждается, а ты готов выбросить несчастное животное на улицу. Ну что ему там делать? Он ведь не найдет пропитания, заболеет, смотри, какой пушистый, а станет лысеньким худышкой и помрет где-нибудь от голода, если собаки раньше не задерут. Мы должны помочь ему, ну пожалуйста!
И Всеволод удостоился фирменного жалобного взгляда Елены, устоять перед которым было нельзя никакому мужчине, даже если он – родственник и брат. Однако броня господина Русанова не поддавалась так просто:
— Я этой твари Божьей ничего не должен – пробурчал он
— Нет, Всеволод, ты совершенно невыносим!
Последовавший за этим обед… протекал великолепно. Поняв, что кавалерийский наскок не сработал, Елена Александровна изменила тактику и ласково и нежно упрашивала брата, демонстрируя при этом чрезвычайную, прямо таки подчеркнутую предупредительность и послушность. Контраст был настолько разительным, что, глядя со стороны, едва ли можно было удержаться от смеха. Теперь настроение Николая не портили даже редкие преувеличенно-сердитые взгляды, которыми награждал его Всеволод. Во всякой схватке наступает миг, когда будущий победитель чувствует свой приближающийся триумф, а проигравший ощущает неизбежность поражения. Очевидно было, что в споре сестры и брата этот момент уже миновал, так что исход баталии ни у кого не вызывал сомнения. Всеволод держался из последних сил: ему удалось еще дуться до десерта, но затем он почетно капитулировал:
— Ладно, что тут поделаешь? Ту выдру хвостатую терпел, и к этому домашнему скоту привыкну. Есть ведь и плюс: будет теперь не один, а два мужчины в доме. – солидно произнес Русанов, так, как будто эта мысль только что пришла ему в голову и сопроводил свои слова уверенным взмахом руки, выражающим утверждение и согласие. Однако, поскольку в ладони Всеволода в тот момент находилась вилка, то выглядело это так, будто он пытался подколоть невидимого врага.
— Ну какой же ты добрый и умница, дай я тебя поцелую! – соскочила со своего места Елена, но брат загородился от нее лопатообразной ладонью:
— Вот только без нежностей – решил, так решил! – внушительно изрек Всеволод, хотя шея его порозовела от еле сдерживаемого смеха.
— Конечно, дорогой, как ты скажешь, так тому и быть – скромно потупив глазки, покорно произнесла «скромная» сестрица.
Николай прилагал титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос, и пока ему это отлично удавалось, но тут Всеволод повернулся к нему и, сделав наисерьезнейшее лицо, поучительно пророкотал:
— И по-иному не будет!
Этого кавторанг выдержать не мог: на какую-то долю секунды он чувствовал, как смех неудержимым цунами вздымается в нем, а затем только и успел прикрыть рот ладонью, перед тем как его согнуло от хохота. На глазах Николая выступили слезы и он достал было носовой платок, однако вовремя вспомнил, что протирал им лапки котенку, что вызвало еще один взрыв гомерического смеха. Всеволод, смеялся вместе с ним и мир между мужчинами был восстановлен.
А затем из прихожей раздался заливистый трезвон.
Продолжение следует — ровно через неделю
