Это произошло в 1946 году, на одном из пересыльных пунктов, куда мы с мамой попали, следуя в Сибирь
После войны всю нашу колонию российских немцев (колхоз им. Карла Либкнехта) семью за семьей отправляли из украинского Котовска в Сибирь. Считали нас врагами народа, так как мы немецкого происхождения. Лишь тетю Христю не сослали, так как ее муж-украинец вернулся с фронта. Бабушку Анну оставили с ней, ввиду ее престарелого возраста.
Нас с мамой и моей сестренкой Нелечкой отправили первыми. К телеге, куда нас погрузили, подошла бабушка и плача сказала:
«Вы все еще, возможно, увидитесь, но я вас уже не дождусь».
Проводить меня пришла моя одноклассница. Она шла рядом с телегой и возмущалась:
«Что ты сидишь в этой телеге? Ты должна протестовать, ты ни в чем не виновата!»
Я еще глубже уткнулась в телегу и притихла. Позже, в вагоне я собственными глазами видела, как избивали людей, которые пытались бежать. Я раньше никогда не видела, чтобы людей так били!
Прощание с бабушкой меня окончательно убило. Я ее любила больше всех и боялась потерять. Так и случилось. В 1949 году в Сибири мы получили письмо с известием о том, что бабушка умерла.
Для меня словно весь мир погрузился во мрак. Я долго плакала, я была к ней очень привязана. Она была для меня очень близким и родным человеком.
Как уезжала И как приехала на место назначения другая моя тетя Миля трудно себе представить. Женщину-инвалида, которая почти не передвигалась, решили все-таки угнать в Сибирь А как же? Не ходячая, но враг народа!
Сначала привезли всю их семью в Балту. Оставили тетю одну в камере, а дочерей 14-ти и 18-ти лет отправили обратно в НКВД Котовска для разбирательства. Три дня томились сироты и их мать, оторванные друг от друга. В те годы «блюстители закона», позволяли себе такое очень часто: родителей в Сибирь, а их детей — в детскии дом, да не в один всех вместе, а в разные, где были места. Так разлучали братьев и сестер, детей и их родителей.
Господь Бог не допустил коварства: тетю Милю с ее девочками посадили в специальный вагон для заключенных с решетками и замками и отправили в Сибирь как злостных изменников родины. Но они были рады, что вместе.
Мы с мамой и грудной Нелечкой добирались до места назначения девять месяцев. Ребенок часто болел, тогда нас снимали с поезда и отправляли в местную тюрьму на лечение. Началась зима, у нас не было теплой одежды. В сильные морозы мы подолгу стояли прямо на платформе и ждали, пока нас увезут дальше.
Для транспортировки заключенных были еще машины, которые называли «черные вороны». В таком воронке нам довелось однажды ехать. Это была маленькая военная машина, перегороженная внутри на два отдела: для заключенных и охранника. Мест было всего четыре, а нас набилось 17 человек. В основном старики и маленькие дети. Когда машина тронулась, мы все стали падать друг на друга. Я стояла рядом с мамой и все время слушала Нелечку. Она вдруг замолчала, и я, подумав, что она уже задохнулась, начала возмущаться:
«Что вы делаете? Вы называете нас фашистами? А как нам вас сейчас назвать? Вы и есть настоящие фашисты!».
Старик, у которого я почти сидела на руках, закрыл мне рот ладонью и прошептал:
«молчи, девочка, он нас убьет!»
Но охранник молчал. Когда я выходила из машины, мне было страшно, но я все-таки посмотрела ему прямо в лицо. Он молча отвернулся!
Часто мы жили на пересыльных пунктах — это была настоящая тюрьма, где нас держали под замками и стражей вместе с другими преступниками. Мне тогда было 11 лет, я чувствовала себя тюремщицей. Зато там мы могли поесь хоть что-то горячее и был кипяток, а в дороге нам давали только сухую рыбу, сухое молоко и хлеб, кипятка не было. Здесь, на пересыльном пункте, нам удалось раза два побывать в бане, в которой мы не были со времени отъезда из дому! Вши, блохи, клопы и тараканы не давали нам покоя ни ночью, ни днем. Ночью мы руками их сгребали! Из всех унижений, которым мы тогда подвергались, это было последнее!
Попасть в баню было настоящим счастьем. Пока мы мылись, наши вещи забирались в прожарку, и для нас хоть на небольшое время наступало облегчение.
В одном из таких пересыльных пунктов Нелечка сделала свои первые, и последние шаги. Наши камеры, где находились дети, иногда на некоторое время оставляли открытыми. Мы могли побегать по этажу. Я помню эти металлические сетки, разделяющие один этаж с другим, сетки у лестниц. Я смотрела на эти прочй ные сооружения и думала:
«Для чего все это, кто из нас сможет отсюда убежать?»
л вела Нелечку за ручку, и она осторожно переставляла ножки и очень радовалась при этом. Дойдя до лестницы, ведущей вниз на первый этаж, она вдруг ухватилась за поручни и начала ступать на ступеньки все быстрей и быстрей.
Люди, видевшие эту картину, радовались тому, что ребенок сам пошел ножками. Я не могла ее повернуть назад. Все стали смеяться, а охранница, всегда неотступно следившая за всеми, тоже, смеясь, крикнула своей коллеге на первый этаж:
«Эй! Проверь закрыта ли дверь у главного выхода, «тюремщица» убегает!»
Не видя, что происходит, та действительно ринулась к выходу. Все громко захохотали.
Мама вышла из камеры, я оглянулась на нее. Ее глаза, еще минуту назад светившиеся радостью, были в слезах.
К концу наших скитаний несчастная Неля умерла, оставив в моем сердце незаживающую рану. Уже когда я родила своих детей и сейчас, глядя на правнуков, я вспоминаю нашу Нелечку и чувствую снова эту горькую печаль в своей душе. Почему должно было это случиться?
источник: Галина ШЕНБЕРГ "Первые шаги, или Тюремщица" КОНТАКТ-ШАНС №8 • 10.02.-16.02.2014
