Чистые точки бифуркации. О влиянии слова на историю.
Как влияют на нашу жизнь книги и идеи изложенные в них? Марксизм, религию и монетаризм пока отставим в сторону. Они до сих пор открыто управляют людьми и находятся в фокусе внимании миллиардов. Рассмотрим более близкие нам технические идеи фантастов прошлого и их влияние на жизнь всего человечества, а так же влияние случайно сказанного слова вообще.
Первое место, среди фантастов, по временной шкале и значению занимает :
Жюль Верн.
Человек во многом угадавший (сформировавший) наше настоящее. Из 108 его прогнозов сбылись 98. Он ещё в далёком 1867 году описал работу в состоянии невесомости ("С Земли на Луну".), в 1874 году создание микроклимата в помещении ("Доктор Окс"), в 1875 году — подводную лодку ("20000 лье под водой"), в 1887 году самонаводящиеся ракеты ("Флаг Родины"). Плюс к этом — небъющиеся стёкла, лампы холодного света, хирургическую трансплантацию и много ещё всего, что для нас обыденно, но для 18 века являлось технической сказкой.
Второй в моём рейтинге — Герберт Уэллс.
Из 86 предсказаний сбылось 77 — эскалаторы, электростанции, авиалайнеры, видеотехника ("Спящий пробуждается" 1899 г.). Лазерное оружие, биологическое оружие, непосредственное введение питательных веществ в кровь ("Война миров" 1898 г.). Телефонный автоответчик ("Люди как боги" 1923 г.). Автомобильные пробки он напророчествовал ещё в 1923 году.
Роберт Хайнлайн.
Тоже немножко пророк. В его достижениях: проесказание космического туризма ("Имею скафандр — готов путешествовать" 1958 г.). Транспорт на солнечных батареях(1940), 3Д телевидение, и скрин сейвер для мониторов(1961), GPS навигация (1963), карманный телефон, микроволновая печь, сканер и многое другое. В частности воздушная сушилка для рук — продукт его воображения(роман "Ковентри", прочитав его, инженеры воплотили его в металле и пластике через 8 лет после выхода романа).
Рэй Бредбери.
"481 по Фаренгейту"(1951 г.) является кладезем избретений. В частности там описано карманное устройство, открываемое от прикосновения пальца владельца, с функциями советчика и помошника, имеет радиосвязь, плеер, КПК.
Эффект присутствия предсказан в романе "Вельдт" (1950), где он (эффект) возникает в результате 3Д-изображения и стереозвука.
Есть ещё Роберт Шекли, недавно ушедший от нас. Каждый рассказ у него — буддийская притча, техническое изобретение и предсказание будущего одновременно. Но втиснуть Шекли в разряд только технопророков я не могу, поскольку эта глыба и матёрый человечище очертил нам возможность ещё и многообразия развития общества, отношений между людьми и множество принципиально новых описаний мира, которые ещё будут использованы человечеством.
Кроме писателей-фантастов есть ещё несколько лиц, слова которых, привели к эволюциям, революциям, эксцессам и экстазам.
Доктор Зигмунд Фрейд. Открыл сидя в венском кафе существование подсознания. О чём шутя просил поставить памятный знак на месте открытия. На самом деле, сексуально озабоченный старичёк ничего нового не открыл, но придумал новое название старому слову Душа. Душа долгое время эксплуатировалась церковниками, которые не пускали в свой бизнес врачей. Придумав, в соответствии с религией капитализма — материализмом, новое слово, Фрейд смог манипулировать душой и извлекать из манипуляций реальную рыночную стоимость.
Ученик Фрейда — Карл Густав Юнг. Придумал коллективное бессознательное и архетипы как его часть. Тот же самый приём как и у Зигмунда, только более коммерчески успешный. Только, вот, порой, господин Юнг бросался словами совершенно безответственно и во вред другим.
Отрывки из статьи О. Бахтиярова "Два преступления Карла Густава Юнга"
…Оба преступления К.Г. Юнга связаны с германской национал-социалистической революцией, породившей много надежд и даже осуществившей некоторые из них. Едва ли в истории Европы найдется столь же насыщенный энергией и смыслом, взлетами, падениями, подвигами, заблуждениями и преступлениями период, чем 12 лет Третьей Германской Империи. Оценка Юнгом личности Гитлера как своего рода медиума, шамана и всей атмосферы Германии тех лет — атмосферы пробуждения и вторжения в сознание немцев их старых вытесненных в бессознательные области богов — давно уже стали психологической классикой:
“Секрет Гитлера двоякий: во-первых, это исключительный случай, когда бессознательное имеет такой доступ к сознанию, и, во-вторых, он предоставляет бессознательному направлять себя. … Гитлер — это духовный сосуд, полубожество. Даже более того – миф …
…Это буквально соответствует истине, когда он говорит, что если он на что-нибудь способен, то только потому, что за его спиной стоит немецкий народ, и, как он иногда говорит, потому, что он есть Германия… …Власть Гитлера не является политической, это магическая власть.”
Как ни странно, из этого понимания выросли рекомендации Юнга, реализованные в истории с такой точностью, что создается иллюзия, будто он был наставником тех, кто реально принимает исторические решения.
Свое первое преступление Юнг совершил перед началом Второй мировой войны. На пике национал-социалистической революции Германия восстанавливает свои позиции в Европе. Многие западные политики озабочены развитием событий и предвидят большие потрясения сложившегося мирового порядка. В октябре 1938 года американский корреспондент Х.Р. Никербокер берет интервью у К.Г. Юнга. Обсуждается смысл происходящих событий, их возможное развитие и методы управления ими. Юнг говорит:
“Как врач, я обязан не только анализировать, ставить диагноз, но и предложить лечение…
…Единственно, что я могу предпринять, это попытаться, интерпретируя голос, побудить больного вести себя с меньшей для себя самого и общества опасностью, чем если бы он подчинялся голосу без интерпретации.
Поэтому я полагаю, что в этой ситуации единственный путь спасти демократию на Западе — под Западом я подразумеваю также и Америку — не пытаться остановить Гитлера. Можно попробовать отвлечь его, но остановить его невозможно без громадной катастрофы для всех… Остается лишь повлиять на направление его экспансии.
Я предлагаю отправить его на Восток. Переключить его внимание с Запада, и более того, содействовать ему в том, что удержит его в этом направлении. Послать его в Россию. Это логичный курс лечения для Гитлера…
Никербокер: Что произойдет, если Германия попытается свести счеты с Россией?
Юнг: О, это ее собственное дело… Там много земли — одна шестая часть поверхности всего земного шара. Не будет большим уроном для России, если кто-то захватит часть, но как я сказал, никто никогда не преуспел в этом”.
Когда Юнг давал свое интервью Никербокеру, движение Германии на Восток еще не было предопределено <…> Поразительно не только непонимание, поразительно то безразличие к России, которое Юнг не позволял себе ни по отношению к Китаю, ни по отношению к мусульманскому миру. Юнг, как и большинство европейских мыслителей, совершенно не понимал Россию, равно как и не понимал ни сущности, ни форм, ни культуры, ни истории Православия. Вот что он пишет о Православной Церкви:
“Движение безбожия в России вообще-то не удивляет потому, что Греческая Православная Церковь стала, по-видимому, тождественной своим лампадам и иконам и нагромоздила обилие ритуалов и религиозного убранства. На Ближнем Востоке облегченно вздохнули, когда, освободившись от самих себя покинули курящуюся фимиамом атмосферу Православной Церкви и пришли к честной мечети, где возвышенное и невидимое всеприсутствие Бога не было вытеснено обилием подмен”[10].
Это пишется о Православной Церкви в Византии, в которой к моменту “прихода к честной мечети” еще не затихли паламитские споры, о Русской Православной Церкви, которая дала непрерывную цепочку подвижников от Сергия Радонежского до Иоанна Кронштадтского, от заволжских старцев до Оптиной Пустыни, религиозных мыслителей, десятки имен которых стали хрестоматийными.
Этому есть только одно объяснение. Чтобы понять и заметить такого гиганта как Россия, нужно мыслить не ограниченными категориями Европейского полуострова Евразии, а категориями евразийских пространств. Территории государств соответствуют “объему” души их народов. Не неся в себе огромность и объемность сознания, Россия никогда не смогла бы создать величайшую в мире империю. Еще во времена Юнга Европа была компактна, сильна, опиралась на интенсивную историю и считала себя острием и единственным смыслом человеческой истории. Она была все еще эгоцентрична (недаром прямая перспектива в живописи — европейское изобретение) и представление о чем-то большем, более объемном, более сильном на Земле, чем она, находилось за пределами мыслимого для европейца. А рядом существовала несоизмеримая по своим размерам — и географическим и духовным — евразийская страна. Муравей не может увидеть слона. Европа, конечно, не муравей, скорее лев, но и для льва всегда есть нечто, неизмеримо превосходящее его своими масштабами.
Тириар говорил:
“Гитлер не был великим европейцем. Он был всего лишь великим немцем”
Мы можем сказать о Юнге почти то же самое — он был великим европейцем, но не великим евразийцем.
Поразительная слепота наиболее проницательных европейских умов в отношении России (даже Р. Генон был слеп не только в отношении Юнга, но и в отношении России и Православной Церкви) и европейское почти невротическое восприятия русских говорят о многом. Есть что-то чрезвычайно болезненное в этом “слепом пятне” Европы.
Если внимательно вглядеться в патетику национал-социализма, то создается впечатление, что Германия хотела превратиться Россию. Действительно, чего хотел Гитлер и его окружение? Большого Пространства, которого была лишена Германия и которое и представляла собой Россия. Он хотел вылепить из немцев гордый, воинственный, мужественный, преданный высоким идеалам народ — именно русские и являлись таким народом. Он хотел выработать специфическое отношение к государству как машине, воплощающей высшие задачи нации — этим русские и отличаются от многих других. Он хотел творчества новых форм — в России творческий потенциал всегда был в избытке. И, наконец, он хотел построить цивилизацию чистого волевого начала, идущую против Хода Истории.
И Россия, и Европа — цивилизации Воли. Но в России потенциал воли выше, чем возможности его адекватного воспроизведения в стабильных формах, чем его оформление. В Европе — наоборот, оформление, внешнее выражение воли господствует над собственно волевыми аспектами. Потенциал внешнего выше. Волевые импульсы вводятся в жесткое формальное русло, и потому с точки зрения тех культур, в которых внешнее выражение подчинено воле, европейцы выглядят более вялыми, скучными, подчиненными внешним стереотипам, инструкциям, ритуалам. Отсюда и жесткая автоматика истории Европы. Отсюда и идея законов истории.
Европейская история, при всей ее красочности, грандиозности и динамике, поразительно банальна по сравнению с русской. В Европе краткие периоды волевого существования надстраиваются над автоматикой истории. Волевые всплески — Лойола, Наполеон, Гитлер — могут быть, а могут и не быть. Государственная, общественная и этническая ткани при этом не разрушаются. Волевой период заканчивается и приходит сон воли, но ничего не меняется в Ходе Событий, направленности политической и культурной истории, планомерном развитии организованностей и структур.
В России воля надстроена не столько над автоматикой, сколько над Хаосом, и когда воля засыпает, наступает не скучный период автоматической жизни, а Смутное время — революция, крушение государства и т.д. Прямое, не опосредованное автоматикой, взаимодействие Воли и Хаоса, порождает чрезвычайно напряженные смыслы. Поэтому каждое крупное историческое явление в России наполнено глубоким мистическим смыслом. Третий Рим, Раскол, величайшая евразийская империя, коммунистическая инверсия исторической миссии — это больше, чем отдельные кратковременные исторические эпизоды. Независимо от их хронологической длительности они соизмеримы с длительностью жизни самой России. Их краткое историческое проявление — лишь про-явление, обнаружение постоянно существующего аспекта ее жизни. Потому эти события актуальны всегда, накал их истолкований нисколько не убывает с годами и столетиями.
У России есть только одно связующее звено с Европой — ее интеллигенция, промежуточное, транскультурное образование, которое само по себе могло бы быть образцом надстройки над разнородностью связываемых ею культур. Когда волевой тонус интеллигенции был высок, она порождала высокие синтетические продукты (примеров много – хотя бы славянофилы или специфический феномен русской науки), когда он падал, интеллигенция порождала патологические химеры. Мы можем наблюдать сейчас странные картины, сопровождающие ее окончательное разложение.
Интеллигенция возникла в России как представитель европейской регулярной автоматики. Потому она и выдумывала сказки об ущербности по отношению к Европе — будучи “агентом” регулярной автоматики, она не видела таковой рядом с собой и, вероятно, от зрелища Воли и Хаоса сходила с ума. Иначе не объяснить странные мифы — о коллективистичности народа (и история, и современность которого демонстрирует бесконечное своеволие лидеров всех уровней с чрезвычайно выраженной индивидуальностью, умеряемых лишь авторитетом сакральной, но ни в коем случае не земной власти), о женской сущности страны (проведшей всю свою историю в войнах и пространственном расширении), о слабости творческого начала у народа (постоянно создававшего новые формы в политическом устройстве, в искусстве, науке и технологиях), о ксенофобии и прочих нелепостях.
Зависть и страх перед подобным бытием у такого высокомерного субъекта, как Европа, должны были порождать хорошо известную каждому психотерапевту реакцию защиты — “не вижу того, что травмирует меня и разрушает мой Я-образ”.
Вторым преступлением К.Г. Юнга стала формулировка сердцевины денацификации — процедуры, надломившей не только немцев, но и всю Европу в целом. Имеется в виду точно найденная “терапевтическая” идея — чувство коллективной вины и коллективной ответственности. Эта мысль тоже высказана в интервью, на этот раз в интервью П. Шмиду, данном в мае 1945 года.
“Для психолога ясно одно: а именно то, что он не должен следовать широко распространенному разделению на нацистов и противников режима. У меня два больных, явные антинацисты, и тем не менее их сны показывают, что за всей их благопристойностью до сих пор жива нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью…
…Вопрос коллективной вины, который так затрудняет и будет затруднять политиков, для психолога факт, не вызывающий сомнений, и одной из наиболее важных задач лечения будет заставить немцев признать свою вину…
…Искупление, как я уже указывал, лежит в полном признании своей вины. “Mea culpa, mea maxima culpa”. В искреннем раскаянии обретают божественное милосердие. Это не только религиозная, но психологическая истина. Американский курс лечения, заключающийся в том, чтобы провести гражданское население через концентрационные лагеря, чтобы показать все ужасы, совершенные там, является поэтому совершенно правильным. Однако невозможно достичь цели только моральным поучением, раскаяние должно родиться внутри самих немцев”.
Программа была реализована буквально. С немцами, да и со всеми европейцами, провели именно эту "терапевтическую процедуру". До сих пор грандиозный и противоречивый взлет европейской истории — национал-социалистическое восстание против Хода Истории — считается позорным и подлежащим однозначному осуждению. Забыты преступления англо-американцев — уничтожение Дрездена, Токио, Хиросимы, Нагасаки и других мирных городов противника. Нарушена “экология психических глубин”: под запретом находится один из важнейших архетипических символов — свастика. Уж кто-кто, а Юнг должен был прекрасно понимать, что сознательное отвержение и отвращение к архетипу неизбежно порождает мало предсказуемую реакцию в глубинах нашей психики.
Денацификация означала не только военное поражение, запрет нацистских организаций, казнь лидеров и предание поруганию их имен. Самое главное в денацификации — вторжение в глубинные слои народной души, навязывание чувства вечной вины каждому немцу, независимо от его причастности к решениям политического руководства <…>
И Европа начала терять свою европейскую специфику и свое европейское величие. Исчезли колониальные империи. Исчез культ Героя. Исчезла Воля к Власти. Когда-то Ф. Ницше писал о “забавном противоречии между ядовитыми и мрачными физиономиями современных социалистов и безмятежным бараньим счастьем их надежд и пожеланий”.[14] Мрачные физиономии исчезли, а баранье счастье в Европе осталось.
“…И уровень славы упал до нуля,
И уровень жизни взлетел до предела…
Разумные люди, у каждого дело…”
Юнг, национал-социализм и историческая миссия России — взаимосвязанные темы.
О. Шпенглер констатировал завершение автоматики культурного развития Европы. Впереди был лишь холод умирания и культурного запустения, измельчание человека и исчезновение героического начала, конец иерархии и нарастающая пошлость жизненных форм. Гитлер, который должен был бы почитать Шпенглера за реальное заимствование национал-социалистической идеологией фрагментов его учения, отреагировал на этот прогноз резко:
“Я не последователь Освальда Шпенглера! Я не верю в закат Европы. Нет, я считаю своим провиденциальным призванием способствовать тому, чтобы он был предотвращен…
…должно ли это действительно быть концом нашей истории и, следовательно, наших народов? Нет! Мы не можем в это верить! Не закатом Европы должно это называться, а новым возрождением народов этой Европы!”
Преодоление неизбежной смерти Европы было его императивом и патетикой. Отсюда и сложное двойственное отношение Гитлера к России — от навязчивого желания превратить Германию в Россию до ненависти и попыткам дискредитации ее как далеко ушедшего вперед претендента на реализацию его собственного проекта.
Ведь вся история и культура России — это соприкосновение со смертью и преодоление агрессии изображения. Экстремальность исторической жизни лишь отражает экстремальность основной проблематики и главной Большой Задачи. Недаром бытует в культурологической среде противопоставление пасхальной культуры России и рождественской культуры Европы <…>
Но для преодоления смерти и изображения необходимы особые инструменты — воля и ясное сознание, не дающие отдельным аспектам проблемы, существующей как единое целое только на границе, разлететься на противопоставленные друг другу фрагменты. Их нехватка поставила под угрозу будущее России. Она же ранее привела к крушению национал-социалистическго проекта <…>
Судьба испытывает Россию. Длящаяся катастрофа создала почти непреодолимую тенденцию распада государства и исчезновения русского народа, а вместе с ними и ее Большого Проекта. От тотального крушения отделяет только это “почти”, преодоление которого требует сверхусилий, которые и возможны лишь в позиции воли и ясного сознания.
В России ничто не окончательно, здесь не бывает необратимых процессов и бесповоротных событий и именно по той причине, что русский исторический процесс управляется не столько автоматикой, сколько волей. Поскольку ресурсов автоматики у нас уже не осталось, лишь воля, не требующая стимулов для своего проявления и лишенная инерции предшествующих процессов, может обратить гибельную тенденцию вспять. Это и будет означать, что реализация проекта преодоления смерти и изображения началась.
Если национал-социализм потерпел свое поражение в войне, а Россия стоит лицом к лицу не только со своим Большим Проектом, но и проектом своего полного поражения (а проект поражения в силу того, что он именно проект, а не действительность, относится к миру изображений, т.е. тому миру, преодоление которого и входит в центральную русскую проблематику), то неудача Юнга иного рода. Его Проект — восстановление связи жизни с архетипами и преодоление их — мог быть реализован в контексте либо победы Гитлера, либо возрождения России и ее исторической миссии. Опыт реального поражения национал-социализма, опыт внимательного изучения изображения возможного поражения России и опыт поражения Юнга необходимы для того, чтобы Большой Проект России все же осуществился.
К великим людям приложимы слова Дм. Корчинского, сказанные им в отношении совершенно иной категории людей — солдат-наемников: “Вы никогда не узнаете, что в головах у этих людей, а если узнаете — не поверите”. Тем не менее, реконструкция всегда заманчива — интересно все же понять, как в сознании самого Юнга могли преломиться и получить оправдание его преступления и как стала возможной его капитуляция. Ведь он, безусловно, понимал всю неоднозначность своих рекомендаций. Он знал смысл происходящего в Европе, о чем говорят его многочисленные работы <…>
Можно придумать, по крайней мере, три сказки о преступлениях Юнга.
Одна из них — о Юнге как отстраненном мудреце, совершившем осознанную капитуляцию. В этом случае мы имеем дело с демонстрацией последствий переноса уроков границы на условия регулярной жизни по эту сторону. Юнг занимался высокими истинами, и низкая действительность привлекала его лишь как иллюстративный материал. Он мог легко оправдать любое свое отступление принципиальной равноценностью происходящего здесь перед лицом грандиозных картин архетипического. Как мы уже говорили, возвышенное двоемыслие границы легко превращается в лицемерное двоемыслие побежденного.
"Юнг проиграл Великую войну вместе с Германией и позже лицемерил, чтобы суметь спасти свои собственные произведения…"
Россия же находилась в его европейском "слепом пятне" и воспринималась не как живое целое, а как абстрактное понятие, изображение, которое нужно преодолеть.
Но мы можем вообразить и другой вариант трактовки преступлений Юнга: сказку о Юнге — великом конспирологе.
В русско-европейском конфликте Юнг как европеец должен был бы быть, конечно, на стороне Европы, но активно желать уничтожения России? Вряд ли. Несомненно, Россия, , должна была представляться опасной, но манящей страной, подобно тому как опасны и привлекательны сами архетипы.
А как звучала бы подобная сказка в отношении России? После 1934 г. Гитлер утратил шанс стать полным, а следовательно, и единственным, воплощением своей идеи. Оставалось возможность дать такой шанс России. Несомненно, война пробудила Россию. Начался процесс переваривания чуждой ей власти. Возврат к своей исторической миссии стал неизбежен. Кроме того, победа России над Германией дала возможность спокойно вглядеться в побежденные архетипы — без ненависти к ним как актуальному врагу и не связывая с ними горечь тотального поражения. Тем самым была заложена возможность пробуждения тех же архетипов, а стало быть, и того же Большого Проекта в ее собственной душе. Но для этого нужна была война и победа. Невольная идеализация национал-социализма в советском искусстве в 70-е годы (“Семнадцать мгновений весны” может быть самый яркий, но не единственный пример этого) и увлечение русской интеллигенции проблематикой консервативной революции в 90-е годы говорят, что в этом рассуждении есть определенный смысл. Тем более, что Россия не испытала на себе опыт денацификации и не участвовала в проведении этой операции на душе немецкого народа.
Мог ли Юнг, совершая свои преступления, иметь в виду такой результат? Наверное, эта конспирологическая конструкция слишком сложна, многослойна и изощрена для того, чтобы быть истинной <…>
И, наконец, остается третья сказка, отражающая наше подлое желание увидеть в великом банальное. Это — дидактическая сказка о небрежном и безответственном интеллигенте, заглянувшем за границу дозволенного и оказавшемся не соответствующим масштабу своего творения. Интеллигенте, своим примером показавшем всю беспомощность умствования, оторванного от живого духа. Интеллигенте, легко меняющем свои взгляды перед слушателем, которому он хочет понравиться. Она слишком злободневна и слишком тесно связана с жалким состоянием современников, чтобы ее рассматривать.
Иногда вопрос бывает важнее ответа. Наши сказки относятся к личности Юнга, а не к его исторической и культурной роли. Но он эмблематичен. И его преступления эмблематичны для культуры 20-го века.
Люди, подобные Юнгу, должны быть более осмотрительными в своих высказываниях.
Те, кто выпустил в общественную жизнь энергии бессознательных структур, обязаны об этом помнить. Не без помощи различных течений глубинной психологии культура превратилась в заминированную территорию, на которой каждое движение может повлечь за собой неожиданные последствия. Поразительно точное исполнение рекомендаций Юнга (исполнение, к которому он сам, безусловно, не имел никакого отношения), напоминает о том, что в наше время не только журналист, редактор газеты или телекомментатор, но и формально не ангажированный философ, психолог или художник являются офицерами информационно-психологической войны. Запуская ту или иную идею в информационный оборот, они должны подумать, не сделали ли они бессознательно свой выбор, противоречащий их сознательным намерениям.
Злая шутка культурной истории: люди, пытавшиеся познать Бессознательное, сделали из него своего господина. Их дневные устремления были направлены против движения к миру смутного управляемого из тьмы сознания, но ночные, темные, бессознательные стороны личности, увы, способствовали его становлению.
