За оперным театром что то радостно захохотало и рухнуло в провал между развалин. Пометавшись между огрызками зданий эхо чьей то победы умчалось в сторону Днепра, и наступила оглушающая тишина.
Сержант Петерсон зубами стянул правую перчатку, подул на озябшие пальцы и рванув звездно-поласатый клапан на левом рукаве, вытянул за шнурок тяжелый овал металлического зеркальца. Приподняв руку над головой он покрутил им по сторонам и в зыбком вечернем мареве увидел часть пустынной улицы, заваленной грудами кирпича и обломками железных конструкций. Облепленное голубиным пометом бедро крылатой девицы прикрывало сержанта от недобрых взглядов, да что греха таить и от кирпичей, изредка прилетавших со стороны чудом уцелевшей башни с давно потухшими часам.
Петерсон поворочался удобнее устраиваясь в снежно-кирпичном крошеве и непослушными пальцами выковырнул из недр набедренной сумки суточный паек. Банка кофе фыркнула струйкой пара и он торопливо припал губами к обжигающим пузырям коричневой жижи. Аромат кофе был тут же забит зловонным порывом вони от горящей который месяц на Крещатике резины. Спустя минуту, улица заругалась многоголосым эхом, то ли "бандугеть", то ли "гоухоум", что по мнению Петерсона мало чем отличалось по сути. А следом на той стороне затянули речитатив местной кричалки, сопровождаемой звоном избиваемых палками бочек. Истекающие багровыми языками барикады, неумолкающий грохот и ритмичные вопли вызвали в душе у сержанта ощущение ада грубо ворвавшегося в его логичный внутренний мир.
Петерсон тихо заплакал и поглубже уткнулся в воротник не поразмеру большого бушлата. Шел двенадцатый месяц умиротворения "Майдана". Этот загадочный и безумный славянский бунт "всех против всего" порядком ему надоел. Хотелось домой к маме или по крайней мере в Ирак.
Сержант еще не знал что в этом мире уже не было мамы, Ирака и дома.
Со вчерашнего дня.
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах;
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор,
И никто, и никто не помянет войну:
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И Весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
