Если отбросить патриотическую риторику, то станет очевидным, что под российско-советским термином «Отечественная» в двух войнах скрываются всего на всего неудавшиеся агрессии.
В общем-то, если быть честным, при тщательном изучении героических страниц в общей истории стран пост-СССР наберется немного. А сравнение фактов, обстоятельств, развития событий двух Отечественных войн 1812 и 1941-45 годов и их разрушительных последствий для Российской и советской империй приводит совсем к поразительному выводу о том, что товарищ Сталин ничего сам не придумал. Не посещало его научное озарение, основанное на незыблемой правоте учения Маркса и Ленина, и не большевизм лежал в основе агрессивных устремлений советской империи. Товарищ Сталин, как представляется, оказался лишь талантливым копиистом, сумевшим перенести на современную ему общественно-историческую почву все то, что было задумано и осуществлялось за 130 лет до него в Российской империи. Видимо, именно поэтому сразу же после провала всех военных планов в июне 1941 года Иосиф Виссарионович без раздумий, но по полной аналогии с 1812 годом, окрестил начавшуюся войну с Германией Отечественной, да еще и Великой. И если отбросить патриотическую риторику, то станет очевидным, что под термином «Отечественная» в двух войнах скрываются всего навсего неудавшиеся агрессии.
Впрочем, когда на просторах пост-СССР появилась серия книг Виктора Суворова «Ледокол», «День М» и «Последняя Республика» в обществе и прессе развернулась, до сих пор не стихающая, острейшая дискуссия о достоверности изложенных в них фактах и правомерности такого подхода к изучению, казалось бы, незыблемых фундаментальных догматов о причинах, побудительных мотивах и реальных действиях, приведших к возникновению Второй мировой войны вообще, и Великой Отечественной войны в частности.
В этой дискуссии основным антисуворовским аргументом апологетов «советско-российского» взгляда на историю ВОВ является утверждение, что СССР (Россия) никогда не нарушал союзнических обязательств, всегда придерживался подписанных договоров, не замышлял и не готовил «освободительного» похода в Европу, а потому стал объектом вероломной агрессии со стороны предавшего его ситуативного союзника, коим на тот момент была гитлеровская Германия. Да и вообще, все, что написал Суворов, быть не могло, потому что, в принципе, не могло быть никогда.
Но ведь было. Причем, было еще за 130 лет до того. И та война тоже называлась «Отечественная». И если, к сожалению, большинство фактологических документов о подготовке СССР ко Второй мировой войне до сих пор остаются за семью печатями, из под которых на свет Божий изымаются только те, которые не противоречат ныне официальному российскому взгляду на историю, являющегося всего лишь модернизацией сталинской ортодоксии, то история Отечественной войны 1812 года давно уже не секретна. Практически в свободном доступе находится большинство документов, свидетельств и мемуаров очевидцев той эпохи. Но, как ни странно, все эти исторические артефакты до сих пор не сведены в единый системный труд, не подвергнуты всестороннему анализу. А потому трактуются исследователями также вольно и в угоду политической конъюнктуре. А ведь в этой теме еще поле не паханное, и открытий удивительных не меньше, чем в истории Второй мировой войны.
Помню свое невероятное недоумение, когда в девятом классе средней школы в рамках программы впервые прочитал «Войну и мир» Льва Толстого, который, как утверждают литературоведы, много лет глубоко изучал документы и свидетельства очевидцев того времени, готовясь к написанию своего эпохального романа. Так вот, недоумение вызвало описание начала войны с Наполеоном в 1812 году, изложенное в «Третьем томе» книги.
«29-го мая (10-го июня по Григорианскому календарю – С.С.) Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора…
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10-го июня (22-го июня – С.С.) он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les cosaques) и расстилавшиеся степи (les steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, — Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12-го(24-го июня – С.С.) числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане».
Из этого отрывка выяснялось, что наполеоновские войска фактически с марша без подготовки вторглись в пределы Российской империи, а сам Бонапарт лишь накануне обогнал спешащие к границе солдатские колонны.
А что же, по описанию Л. Толстого, в это время делали российские войска и их верховный сюзерен царь Александр I?
«Русский император между тем более месяца (!!! – С.С.) уж жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания».
Оказывается, русские войска, российский император со своим штабом еще за месяц до нападения Наполеона уже находились непосредственно у границы, проводя маневры и обсуждая планы ведения войны против Франции. А утверждение Льва Николаевича о том, что «ничто не было готово для войны» опровергла любимая мною тогда Большая Советская Энциклопедия в статье «Петербургский союзный договор 1812»:
«Петербургский союзный договор 1812 между Россией и Швецией, подписан в апреле министрами иностранных дел графом Н. П. Румянцевым со стороны России и графом Левенгельмом — со стороны Швеции. По П. с. д. Россия и Швеция взаимно гарантировали целостность своих владений; условились высадить в Северной Германии для действия против Франции и её союзников корпус (численностью 40-50 тыс. чел., из них 15-20 тыс. — русских). Швеция отказывалась от претензий на Финляндию, а Россия предоставляла Швеции свободу действий в отношении Норвегии. Ввиду угрозы войны с Францией П. с. д. гарантировал безопасность Петербурга со стороны Швеции и обеспечивал правый фланг театра военных действий в случае вторжения Наполеона в Россию».
Даже девятикласснику тогда было понятно, что что-то здесь не «клеится», не выстраивается в логическую связь: Россия и Швеция 5-го апреля (здесь и далее все даты по новому стилю) 1812 года заключают договор о нападении на территорию, контролируемую Францией, император Александр с середины мая с войсками на границе готовится к войне, разрабатывая некие планы, а император Наполеон форсированным маршем прибыл к российским границам и вероломно вторгся, да так, что все планы русской армии были в одночасье опрокинуты. И всю эту картину Лев Толстой в романе дополняет письмом Александра к Наполеону:
«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорты. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по-прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из-за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны. (подписал) Александр».
То бишь, Александр I на следующий день после вторжения заверял Наполеона, что ничего худого против него не задумывал, а поводом к войне пытался представить самоуправство российского посла в Париже князя Куракина, который якобы самовольно затребовал «свои паспорты», необходимые для выезда за пределы Франции и ее союзников. Но отзыв посла даже по тем временам был демаршем как прелюдия к войне. И вот российский царь пытался объяснить, что он сам к этому не причастен, ссылаясь лишь на самодурство князя.
Но лживость этого послания была для Наполеона слишком очевидна. Позже я нашел в литературе массу подтверждений этому. Но чтобы разобраться в фактах, нужно помнить, что до 1812 года Россия успела повоевать против Франции в четырех различных коалициях.
Первая антифранцузская коалиция существовала в 1793-1797 годах, в рамках которой Российская империя, можно сказать, принимала лишь номинальное участие, закончившееся со смертью царицы Екатерины II.
Участие России во Второй коалиции стало знаменитым благодаря Итальянскому походу Суворова, но закончилось сепаратным миром императора Павла I с Наполеоном ради организации совместного похода для завоевания Индии. Дворцовый переворот в Петербурге и восшествие на престол англомана Александра I отсрочили вековечную русскую мечту искупать свои сапоги в Индийском океане.
Война в составе Третьей коалиции для России закончилась в 1805 году знаменитым разгромом под Аустерлицем, повлекшим не столько военно-политические, сколько морально-нравственные негативные последствия для всего русского общества.
А потому практически без раздумий в 1806 году Александр I втянул империю в Четвертую антинаполеоновскую коалицию, которая была наголову разгромлена 14-го июня 1807 года под прусским городком Фридланд.
Александр I, получив известие о полном фиаско, послал князя Лобанова-Ростовского во французский лагерь для переговоров о мире. Наполеон в это время находился в городе Тильзите на берегу Немана. Напротив, на другом берегу стояли жалкие остатки русской и прусской армий.
Князь Лобанов передал Наполеону желание императора Александра лично с ним увидеться. 25-го июня 1807 года оба императора встретились на плоту, поставленном посредине реки, и около часа беседовали с глазу на глаз в крытом павильоне. На другой день они снова виделись уже в Тильзите, Александр I присутствовал на смотру французской гвардии. Наполеон предложил Александру заключить не только мир, но и союз, предоставляя России свободу действий на Балканском полуострове и в Финляндии как на награду за помощь Франции в ее европейских делах. При этом Наполеони категорически отказался от просьбы Александра помочь России овладеть Константинополем. Во время тильзитских встреч обоих императоров переговоры быстро двинулись вперед, ибо по основному вопросу об отношении к Англии Александр I сделал заявление, вполне удовлетворившее Наполеона и состоящее в том, что он поддержит политику Наполеона в отношении Англии.
7-го июля 1807 года был подписан Тильзитский мирный договор, который по своей сути стал прообразом ставшего позже печально знаменитого «Пакта Риббентропа-Молотова». Так же, как и 130 лет спустя, основной текст «Пакта Наполеона-Александра» был засекречен для современников и, кроме прочего, он предусматривал распределение сфер влияния и перекройку европейских границ.
Согласно секретному пункту договора, Россия и Франция обязались помогать друг другу во всякой наступательной и оборонительной войне, где только это потребуется обстоятельствами, к сфере интересов царской короны относились Бессарабия и шведская Финляндия. А также было решено, что более половины прусских владений отбираются Наполеоном у Фридриха-Вильгельма III, из части прусских владений восстанавливается Польша под названием Варшавского герцогства, а Россия получает как компенсацию Белостокский департамент.
Окончательно судьба Бессарабии и Финляндии была решена в октябре 1808 года во время следующей встречи императоров в Эрфурте.
Как Россия собиралась выполнять тильзисткие договоренности видно хотя бы по тому факту, что императрица-мать, имевшая огромное влияние на Александра I, вскоре писала своему сыну: «Этот противоестественный союз с «корсиканским чудовищем» кладет на репутацию царя «неизгладимое пятно, за которое когда-нибудь даже грядущие поколения будут упрекать Вас, каково бы ни было Ваше дальнейшее царствование».
Столичное (петербургское и московское) дворянство тогда же открыто выражало свое недовольство союзом с Наполеоном. Известный консервативный мемуарист первой половины XIX в. Ф. Ф. Вигель, выражая настроения дворянского общества, писал об этом крутом повороте русской внешней политики: «На Петербург, даже на Москву и на все те места в России, коих просвещение более коснулось, Тильзитский мир произвел самое грустное впечатление…» Недовольство союзом с Францией было заметно и в прогрессивных кругах дворянства. Будущий декабрист Н. И. Тургенев записал в своем дневнике накануне заключения мира в Тильзите: «Каков то будет мир неизвестно, прочен ли? Но, вообще, думаю, что он не может быть продолжителен, или прочен, или выгоден для нас».
Участвовавший в эрфуртских переговорах с Наполеоном тогда статс-секретарь царя М. М. Сперанский написал в своей записке «О вероятностях войны с Францией после Тильзитского мира»: «Вероятность новой войны между Россией и Францией возникла почти вместе с Тильзитским миром. Самый мир заключал в себе почти все элементы войны. Ни России с точностью его сохранить, ни Франции верить его сохранению невозможно…
Тильзитский мир по существу своему есть мир невозможный не потому, чтобы Россия не могла выдержать торговых его последствий, но потому, что она не может никогда представить Франции достаточного ручательства в точном его сохранении. Следовательно, удаляя войну, должно, однако же, непрестанно к ней готовиться. Должно готовиться не умножением войск, которое всегда опасно, но расширением арсеналов, запасов, денег, крепостей и воинских образований».
Тем самым Сперанский признавал, что у России нет желания сохранять мир с Францией, а Александр I не может и не хочет давать ручательства Наполеону в честности своих намерений. Однако, автор докладной записки был убежден, что Бонапарт первым не начнет войну, если Россия не даст к тому повод.
Эти настроения вполне разделял и сам российский император. И все последующие годы он направил для подготовки и организации военного сокрушения своего новоявленного союзника Наполеона.
Тильзитский мирный договор был уникальным явлением. Российская империя, потерпев в очередной войне с Францией очередное сокрушительное поражение, не только получила мир, но и сделала территориальные приобретения.
И автором такого дипломатического чуда было вовсе не внешнеполитическое ведомство Александра I, а, как ни странно, наполеоновский министр иностранных дел Шарль Морис де Талейран-Перигор, убедивший Бонапарта подписать максимально лояльный для России договор. Какими мыслями руководствовался Талейран в июле 1807 года, в принципе, историками не установлено. Но достоверно известно, что в августе того же года первый дипломат Франции ушел в отставку, перейдя на содержание «секретного фонда» царского правительства. Говоря по-простому, став платным агентом внешнеполитической разведки России.
Роль Талейрана, имевшего связи и влияние во всех слоях парижского истеблишмента, трудно переоценить в контексте развития конфликта во франко-российских отношениях. Александр I практически мгновенно для того времени узнавал о планах и намерениях Наполеона, успевая выстроить максимально выгодные России позиции для дипломатических демаршев, и маскируя собственные планы и интересы. Это позволило царю с наибольшей выгодой воспользоваться в решении вопросов в Финляндии и Бессарабии.
Практически сразу после подписания Тильзитского договора Россия стала стягивать войска к границам Швеции, частью которой была Финляндия. Предлогом этому было, ставшая известной нам также с 1939 года, якобы защита Санкт-Петербурга ввиду его слишком близкого расположения к границе. Когда все было готово к войне, в феврале 1808 года Александр I уведомил Наполеона о скором ее начале, после чего организовал несколько дипломатических провокаций, закончившихся высылкой шведского посла. Адекватная мера Швеции с русским послом вызвала «страшное возмущение» российского императора: «шведы поступили как истые варвары, хуже турок», — писал он французскому императору. Но это был удобный повод для войны. А потому российские войска вторглись в Швецию.
Успешное продвижение российских войск в Финляндии вызвало не только целый ряд проплаченных предательств в среде шведских военачальников, но и привело к дворцовому перевороту, в результате которого был убит король-англоман Густав IV Адольф, а на престол был возведен престарелый Карл XIII. Последний с первых же дней властвования посылал курьеров к Александру I с предложениями о мире и к Наполеону с просьбой о посредничестве. Франция демонстративно отказалась вмешиваться в якобы чуждую для нее войну, а Россия откладывала подписание мира, в расчете добиться для себя максимальных территориальных приобретений.
21-го июня 1809 года правительство Швеции согласилось, наконец, на требования Александра, включающие три условия: признание Ботнического залива и реки Каликс границами между Россией и Швецией, что предусматривало вхождение Финляндии и Аландских островов в состав империи; присоединение Швеции к континентальной системе против Англии и союз Швеции с союзниками России, то есть с Францией. 17 сентября того же года в Фридрихсгаме на этих условиях был подписан мирный договор.
В марте 1809 года с согласия Франции возобновилась и русско-турецкая война, начавшаяся еще в 1806 году, но прекращенная в августе 1807 года после подписания Тильзитского договора. Эта кампания, хоть и не была столь блестящей, как шведская, но привела к овладению Россией Бессарабии. Здесь любопытен следующий факт: еще в июле 1811 года военный министр М. Барклай-де-Толли направил секретнейшее послание командующему войсками в Бессарабии фельдмаршалу М. Кутузову с требованием не затягивать войну и пожеланием «чтобы ваше высокопревосходительство скорее украсилось венцом мира…». А потому эта русско-турецкая война была фактически прекращена в октябре того же года. А Бухарестский мирный договор по этому поводу был подписан только 28-го мая 1812 года, когда войска Кутузова уже были переброшены на границу союзного Франции герцогства Варшавского.
Но все же российско-французские взаимоотношения в период между Тильзитом и 1810 годом были омрачены несколькими, как представлялось для обеих сторон, важными событиями и действиями.
В 1809 году была создана Пятая антинаполеоновская коалиция, которая объявила Франции войну. Александр I, «верный» своим союзническим обязательствам с Наполеоном, объявил войну странам коалиции Австрии и Англии, но занятый собственными войнами со Швецией и Турцией ограничился лишь маневрами на границе с Австрией. 6-го июля того же года под Ваграмом Наполеон наголову разгромил австрийскую армию, что привело к подписанию 14-го октября 1809 года австро-французского мирного договора, согласно которому России, не сделавшей ни единого выстрела, отошел Тарнопольский округ. Остальная часть Галичины включалась в состав герцогства Варшавского.
Это вызвало у Александра I приступ негодования. Русский царь, во-первых, был возмущен, что Австрия подписала мирный договор только с Францией, но не подписала его с Россией, с которой де-юре находилась в состоянии войны; а во-вторых, тем, что не получил в результате этой войны, как очень рассчитывал, всю Галичину. Поэтому, подогреваемый своим окружением, внешнеполитическим ведомством и военачальниками, Александр I всерьез рассматривал вопрос о самопровозглашении себя польским королем и насильственном присоединении к Российской империи не только Галичины, но и всей Польши.
Французский посол в С.-Петербурге Коленкур 4 ноября 1809 года доносил Наполеону, что «Александр I холоден ко Франции не желает беседовать о делах. Неудовольствие русского императора вызвано условиями договора о мире, заключенного между Францией и Австрией в Вене. Царь вновь поднял вопрос о гарантиях против восстановления Польши и предложил принять письменные обязательства по этому вопросу».
И в то же самое время Александр I через польского магната князя Адама Чарторыйского пытался «провентилировать» вопрос среди польской шляхты о том, как они отнесутся к факту его провозглашения королем Польши и ее присоединения к России. Либо же, выступит ли Польша вместе с Россией против Франции, если Александр даст согласие на восстановление польской государственности. Чарторыйский даже записал фразу, произнесенную российским императором 26-го декабря 1809 года: «Чтобы уладить все это, нет инаго средства, как наша прежняя мысль об устройстве и отдельном существовании Польскаго королевства в связи с Poccиeю…»
Чего в том 1809 году не знал Наполеон, так это то, что австрийский и российский императоры все же подписали между собой тайный меморандум, которым обязывались согласовывать друг с другом все отношения с французским «коллегой». Но вскоре Бонапарт узнал об этом, что естественно не повысило его доверия к союзнику Александру.
Кроме прочего Наполеон был неудовлетворен результатами своих сватаний к российским цесаревнам. В 1808 году, дабы окончательно укрепить союзные отношения с Александром, французский император посватался к его любимейшей сестре 20-летней Екатерине Павловне, но предложение было отклонено на том основании, что, дескать, цесаревна не намерена уезжать из России. А 4-го февраля 1810 года Наполеон получил отказ заполучить в невесты и 15-летнюю Анну Павловну, якобы ввиду ее «молодости».
К слову сказать, когда при российском дворе стало известно, что 8-го февраля того же 1810 года был заключен брачный договор между Наполеоном и дочерью австрийского императора Марией-Луизой, то это событие было воспринято как откровенно враждебный акт как со стороны Франции, так и со стороны Австрии.
Бонапарт, безусловно, безболезненно пережил бы свои брачные фиаско в России, если бы Екатерина Павловна, «не желавшая покидать Россию», в 1809 году не вышла замуж за Петра-Фридриха герцога Ольденбурга – одного из немногих немецких княжеств, сохранивших практически полную независимость от Франции. Этот брак тоже не был бы причиной конфликта в русско-французских отношениях, но русский царь решил по-своему использовать выгоды от замужества сестры и географического расположения ее новых владений. Герцогство Ольденбург находилось на севере Нижней Саксонии у Балтийского моря и представляло собой весьма удобную базу для негласной перевалки запрещенных Конвенцией о континентальной блокаде товаров из враждебной Наполеону Англии.
Схема выглядела просто. Россия, сохраняя верность условиям Тильзитского договора, не вела никакой торговли с Англией. Российские купцы поставляли товары лишь в Ольденбург. А уже оттуда, не связанные никакими обязательствами, местные негоцианты отправляли их в Англию. Точно так же шел встречный, но уже английский товаропоток. Неудивительно, что и другие «союзники» Франции стали вовсю пользоваться придуманной Россией ольденбургской схемой.
Естественно, это вызвало возмущение Наполеона, и он достаточно резко неоднократно требовал от Александра объяснений и прекращения полулегальной торговли с Англией. Российский же император всегда с невозмутимым видом отклонял претензии, утверждая, что полностью придерживается условий Континентальной блокады Англии.
Впрочем, свое отношение к России и ее императору французы начали пересматривать еще в первой половине 1810 года. 16-го марта того года министр иностранных дел Франции Ж-Б. Шампаньи представил Наполеону записку «Взгляд на дела континента и сближение России с Великобританией», в которой среди прочего отмечалось: «Россия, Пруссия, Дания, Швеция под прикрытием открытого разрыва с лондонским двором и тесного союза с Францией сохраняют настоящий нейтралитет, выгодный только англичанам, поскольку состояние нашего флота делает этот нейтралитет совершенно для нас иллюзорным… Итогом этого подлинного изложения вещей является следующее: откровенно противостоящие интересы скоро вызовут более или менее выраженное противоречие политики Франции и политики России. Но тем не менее, не пренебрегая способами продолжить союз, база которого рушится, не отказываясь совершенно от надежды найти какую-то уверенность в переговорах с британским кабинетом, приучимся заранее рассматривать Россию как естественного союзника Англии и подготовимся к борьбе с результатами сближения этих двух держав на континенте, коль скоро более не в наших силах помешать этому».
Доклад Шампаньи очень скоро с помощью завербованного Талейрана стал достоянием российского двора. Но как показали дальнейшие события, выводы для себя Александр I сделал совершенно противоположные смыслу доклада.
В российской историографии вышеприведенный документ используется как доказательство агрессивных замыслов Наполеона против России, и воспринимается как точка отсчета в подготовке «Восточного похода». Но, как представляется, сам текст не содержит оснований для таких выводов, а увязка документа с планами будущей войны и вовсе выглядят невероятной натяжкой. Ибо достоверно известно, что предприняла Франция для борьбы с ольденбургской «офшоркой». Сенатус-консультом (т. е. постановлением сената) от 13-го декабря 1810 года германское побережье Северного моря до Эльбы было объявлено присоединенным к Франции. Наполеон предложил герцогу Гольштейн-Эйтенскому, дяде Александра I и опекуну великого герцога Ольденбургского, женатого на сестре царя Екатерине Павловне, чтобы герцог либо оставался в Ольденбурге, подчинившись ограничениям, связанным с введением французских таможен, либо покинул Ольденбург, взамен чего он должен был получить в виде компенсации Эрфурт. Правительство великого герцога предпочло оставаться в Ольденбурге, но Наполеон декретом от 22-го января 1811 года приказал французской администрации принять на себя управление Ольденбургом. Это, конечно, являлось нарушением статьи 12 Тильзитского договора, в связи с чем российское правительство заявило протест перед всеми европейскими монархами. Но французский министр инодел Шампаньи, приведя всю сумму доказательств и аргументов, отказался принять ноту протеста.
В отместку Наполеону 31-го декабря 1810 года Александр своим указом в одностороннем порядке повысил в несколько раз таможенные тарифы и пошлины на французские товары «роскоши», перечень которых был весьма обширен и определялся вполне произвольно, не завися от цены товара. Что также было явным нарушением Тильзитского договора.
Крах ольденбургской аферы Александр I воспринял не только болезненно, но и как явное намерение Наполеона начать против него войну. Вот, что по этому поводу он писал 19-го февраля 1811 года королю Пруссии ФридрихуВильгельму III: «…мною получены из Парижа сведения из достоверных источников, что император Наполеон принял решение воевать с Россией, что с этой целью он решил спровоцировать ее, добившись того, чтобы она напала первой, и если он не пошел еще дальше в своих действиях, то только потому, что его удерживает неблагоприятный для него ход событий в Испании.
Я полон решимости, государь, не делать ошибки, на которую меня хотят толкнуть, и не начинать войны, но хочу быть готовым к любым событиям. Я не мог обойти молчанием допущенное по отношению к герцогу Ольденбургскому нарушение Тильзитского договора и предписал сделать в Париже представления, о которых граф Румянцев сообщает Вашему министерству. Если же они окажутся, как есть все основания полагать, безрезультатными, я сочту своим долгом направить императору Наполеону протест, заявив, что резервирую за собой право на это герцогство. Однако, чтобы даже в этом случае не создавалось видимости, будто я стремлюсь найти повод для разрыва, в заключение моего протеста будет сказано, что было бы грубой ошибкой сделать на основании этого акта вывод о хотя бы малейшем ослаблении уз, связывающих меня с императором Наполеоном, и что я далек от мысли жертвовать высшими интересами, будившими меня заключить этот союз, ради вопросов меньшей важности».
Но, как свидетельствуют документы, Александр I вольно или невольно, но сильно преувеличивал намерение Наполеона воевать с Россией. Французский император принял решение воевать с Россией намного позже и в связи совсем с иными событиями и обстоятельствами.
На тот момент Наполеон еще не знал, что вопрос о войне Россией уже решен и Александр еще 21-го апреля тайно выехал в Вильну для последних военных приготовлений
Одним из многих обстоятельств, впоследствии побудивших Наполеона всерьез задуматься о военной кампании против России, было его дипломатическое поражение в Швеции, где в июле 1810 года государственные штаты избрали наследным принцем наполеоновского маршала Бернадота под именем Карл XIV Юхан.
Эту кандидатуру в наследники дряхлого короля Карла XIII официально лоббировала так называемая «французская партия» при дворе, которая была очень малочисленна и мало влиятельна. Но в случае с Бернадотом она получила весьма неожиданную поддержку от очень влиятельной «русской партии», сделавшей вполне сознательную ставку на маршала, находящегося в глубокой опале у Наполеона. Последний же пришел в недоумение, узнав о выборе шведов, но, поразмыслив, сделал ошибочный вывод, что ему удастся влиять на политику своего бывшего военачальника. Ошибка Бонапарта заключалась в том, что Бернадот, носивший пороховую татуировку «Смерть королям!», уже давно был не так радикально настроен к монархам, а частые беседы с русскими посланниками во Франции склонили его к согласию принять наследный трон Вазы.
По прибытии в Стокгольм Бернадот сразу же вошел в сношения с Александром I через особого уполномоченного царя полковника Чернышева, который был также резидентом разведки в Париже, и дал «клятвенное обещание действовать только с согласия и по указаниям Александра». Насколько тесными и доверительными стали российско-шведские отношения при фактическом регенте королевства Карле XIV Юхане говорит хотя бы тот факт, что в декабре 1810 года российский император поделился с ним своими планами о вторжении в Польшу для войны с Наполеоном. На что Бернадот через Чернышева просил передать царю, что, если последнему нужно будет вывести свои войска из Финляндии для войны с Францией, он может это сделать без каких-либо опасений за действия со стороны Швеции. Чем Россия и не замедлила воспользоваться.
Кроме прочего, есть ряд исторических свидетельств о том, что впоследствии Александр I всерьез предполагал в случае победы над Наполеоном возвести Бернадота на французский престол.
Чтобы понять масштабность ошибки Наполеона в отношении Бернадота, стоит сказать, что тот, заняв место принца-регента, установил теснейшие тайные сношения с правительством Англии и фактически стал активным посредником в восстановлении русско-английских отношений, приведших позже к заключению мирного договора.
В то же самое время, когда Александр I рассылал письма европейским монархам с утверждениями о том, что «император Наполеон принял решение воевать с Россией», российские генералы герцог Александр Вюртембергский, князь Багратион и барон Беннигсен разработали и представили императору несколько планов вторжения в Польшу и наступления на Варшаву и Данциг. Сам Александр I в январе 1811 года писал князю Адаму Чарторыйскому о своем намерении начать войну с захвата Польши – Великого герцогства Варшавского. В обмен на то, чтобы Австрия не препятствовала осуществлению этого замысла, он собирался предложить австрийскому императору Молдавию и Валахию.
Тогда агрессивный план царя сорвался по не зависящим от него причинам. Князь Понятовский, командующий армией Великого герцогства Варшавского, которого Чарторыйский попытался привлечь на сторону России, сообщил о планах Александра I Наполеону. Удивительно, но французский император в своей реакции ограничился всего лишь дипломатическим демаршем, но даже после этого был далек от мысли начать подготовку к войне с Россией. Более того, 1-го апреля 1811 года адъютант Наполеона генерал Лористон, посол в России, повез в Петербург очень дружественное письмо к Александру I, в котором Бонапарт писал: «Я буду первым, кто вернется к ситуации, сложившейся год назад, если Ваше величество продемонстрирует то же доверие». Вслед за этим в Париж прибыл флигель-адъютант царя полковник Чернышев, у которого на первой же аудиенции Наполеон спросил: «Ну что, в России верят в войну или в мир?» Вместо ответа посланец вручил императору письмо царя от 25-го марта, в котором содержались масса упреков и обвинений в подготовке Франции к войне. Наполеон был взбешен обвинениями, так как все боеспособные части империи находились в Испании, а потому все упреки царя были только плодом его фантазии.
Однако, вскоре разведка Наполеона стала доносить сведения из России о том, что на границах с Пруссией и герцогством Варшавским создаются и укрупняются провиансткие склады и арсеналы, а российская армия быстрыми темпами увеличивает свою численность, также сосредотачиваясь на границе. «Находя себя в необходимости готовиться к войне, — писал об этих мероприятиях своего ведомства военный министр генерал Барклай-де-Толли, — успели мы в продолжение 1810-го и 1811 годов усилить почти вдвое армию». А вскоре Наполеон получил и подтверждение того, что Александр I не отказался от планов войны с Францией, наметив вторжение в Польшу на ноябрь 1811 года. 15-го августа того же года Наполеон в очередной раз предупредил царского посла в Париже Куракина: «Вы хотите захватить Польшу? Но я гарантировал ей целостность. Я не хочу войны. Мне не нравится воевать на севере. Но если кризис не разрешится в ноябре, я кроме прочего, поставлю под ружье 120 000 человек». После чего весьма честно предупредил, что, если все меры к миру будут исчерпаны, он не замедлит объявить войну.
На следующий день, 16-го августа 1811 года, министр иностранных дел Франции герцог Бассано представил на рассмотрение Бонапарта докладную записку по так называемому «досье России». Вывод доклада был однозначным: война с Россией неизбежна, но Франция не сможет ее начать ранее весны 1812 года. И только после этого Наполеон дал распоряжение начать готовиться к войне.
Но чего не знал французский император, так это того, насколько он отстал от развития дипломатических событий в Европе и в темпах военных приготовлений. Несмотря на проведенную огромную подготовительную работу, новые части Наполеон сумел начать создавать лишь в январе 1812 года, а потому ему уже было просто нереально подготовить достаточные запасы амуниции, вооружений, провианта и транспортных средств.
А пока Наполеон только планировал, где и как брать пополнение для своей армии, в октябре 1811 года российские канцлер Румянцев и военный министр Барклай-де-Толли подписали с начальником прусского Генштаба генералом фон Шарнхорстом конвенцию, согласно которой 200-тысячная русская и 80-тысячная прусская армии должны были вторгнуться в Польшу и «дойти до Вислы раньше, чем неприятель утвердится на ней». Командиры пяти русских корпусов, расположенных на западной границе, получили царские приказы о подготовке к походу. Однако король Пруссии Фридрих-Вильгельм III в последний момент под давлением Наполеона, не решился на участие в войне. По требованию французского императора прусский монарх уволил генерала фон Шарнхорста в отставку, а Пруссия 24-го февраля 1812 года заключила союз с Францией, обязавшись выставить 20 тысяч своих солдат для войны Наполеона с любой страной.
14 марта того же года Наполеон принудил своего тестя – австрийского императора подписать точно такой же союзный договор и предоставить 30 тысяч солдат для любой войны.
Существование этих договоров через Талейрана очень быстро стало известно в Петербурге, где Александр I лично устроил выволочку сначала австрийскому, а потом и прусскому послам. В результате чего монархи обеих стран заверили царя, что в случае войны России и Франции их войска примут лишь формальное участие на стороне Наполеона, чтобы потом совместными усилиями на него и обрушиться. О чем 2-го июня 1812 года даже был подписан секретный договор между Австрией и Россисей. Не установлено, но вполне возможно, что такой же договор был подписан и между Россией и Пруссией.
Наполеон же со своей стороны, готовясь к войне, лишался одного союзника за другим. Узнав в самом начале 1812 года о том, что Швеция начала вести переговоры с Россией о военном и политическом союзе и выступает посредником в аналогичных переговорах между Россией и Англией, он не нашел иного выхода, как 8-го февраля 1812 года оккупировать Северную Померанию, являвшуюся шведской провинцией на южном берегу Балтийского моря. Это ускорило шведско-российские переговоры, которые привели к заключению того самого «Петербургского союзного договора», которым предусматривалась совместная высадка морского десанта в 50 тысяч солдат на подконтрольную Наполеону территорию в Северной Германии.
Зная о готовящемся подписании этого договора, а также о том, что близятся к завершению и аналогичные англо-русские переговоры, Наполеон все же предпринял последнюю попытку восстановить отношения с Россией и уладить противоречия миром. 24-го февраля он встретился с особым уполномоченным посланником царя полковником Чернышевым, о чем посол в Париже Куракин доносил канцлеру Румянцеву. По мнению посла, Наполеон «не совсем расположен» доводить дело до войны, а потому советовал начать переговоры. Чернышев же со своей стороны доложил, что переговоры начинать не стоит, ибо в них нет никакого смысла.
Но все же 27-го апреля князь Куракин от имени царя вручил Наполеону ноту, в которой в качестве предварительных условий якобы для начала переговоров выдвигалось требование вывести французские войска из Пруссии и шведской Померании. Наполеон, зная о том, что Россия уже сосредоточила три свои армии на границе, естественно отклонил эти предложения. На что Куракин заявил, что Россия вторгнется в Польшу, если французы перейдут Одер.
На тот момент Наполеон еще не знал, что вопрос о войне Россией уже решен окончательно, а Александр I еще 21-го апреля тайно выехал в Вильну (Вильнюс) – главную квартиру 1-й Западной армии для последних военных приготовлений. Об этом факте Бонапарт узнал только 9-го мая и в тот же день принял решение и срочно выехал в свои войска.
Столь спешный и спонтанный отъезд Наполеона в войска наводит на мысль, что у него не было четкого плана и определенной даты начала войны.
Такого же мнения придерживаются и французские историки, так и не сумевшие найти никаких документов, в которых бы содержались четкие указания на планы, цели и даты Восточного похода.
Российская историография по этому поводу скромно сообщает, что русской военно-политической разведке так и не удалось установить военные планы Наполеона и намеченную дату вторжения его войск в Россию. Хотя, конечно же, трудно установить то, чего на самом деле не было.
Впрочем, и в дальнейших действиях Бонапарта сложно установить логику ведения войны. Как известно, решение о переходе пограничного Немана он принял вечером 22-го июня 1812 года сразу после того, как только прибыл на берег реки. А целью своей военной кампании, провозглашенной перед военачальниками, ставил достижения линии Витебск-Смоленск. То есть, захват земель бывшего Великого княжества Литовского, до разделов Польши входивших в Речь Посполитую.
То же самое было объявлено и в приказе по войску: «Солдаты! Вторая польская война началась! Первая окончилась под Фридляндом и в Тильзите, где Россия клялась вечно сохранять союз с Францией и враждовать с Англией. Она нарушила клятву!.. Итак, вперед! Перейдем за Неман, внесем оружие в пределы России! Вторая польская война будет столь же славной для Франции, сколь и первая, но мир, который мы заключим, будет прочнее и прекратит пятидесятилетнее кичливое влияние России на дела Европы».
Очевидно, что сама идея «польской войны» была выдвинута Наполеоном как ответ на известные ему планы Александра I в отношении Варшавского герцогства. Но если Россия хотела включить всю Польшу в свою империю, то французский император, как показали дальнейшие события, планировал на восточных землях Речи Посполитой воссоздать историческое Великое княжество Литовское в составе самой Литвы и Беларуси. Что и было осуществлено в июле 1812 года, на третий день после занятия французами города Вильно. По этому поводу был издан манифест об образовании Комиссии временного правительства Великого княжества Литовского. Вновь обретшее независимость государство объявило себя союзником Франции со всеми вытекающими отсюда обязательствами.
Здесь было бы очень уместно разобраться, насколько война 1812 года правомерно была названа в Российской империи «Отечественной». Нет сомнений, что русский народ на пути прохождения наполеоновских войск оказывал ему возможное вооруженное сопротивление, и для него война действительна была не только за царя, но и за свое Отечество — Россию. Но была ли эта война такой же «отечественной» для других народов империи? Очевидно, что нет. Ведь французскую армию, как освободителей встречали не только цветами в Вильно, но и хлебом-солью в Минске. Как это было с германской армией в 1941 году в той же Прибалтике и даже в Донбассе.
А в 1812 году население Беларуси и Литвы массово приветствовало Наполеона, вступало в ополчение, жертвовало деньги и драгоценности, а в церквях и костелах отправлялись благодарственные молебны.
Кстати, из 27 тысяч белорусов и литовцев, добровольно вступивших в наполеоновскую армию, были сформированы 5 пехотных и 5 уланских полков. Еще один полк, сформированный из дворянской и студенческой молодежи, которым командовал белорус генерал Ян Конопко, Наполеон даже причислил к своей императорской гвардии. А, кроме того, из числа татар, проживавших в окрестностях Минска, под командованием Мустафы Мурзы Ахматовича был сформирован эскадрон улан, проявивший впоследствии чудеса храбрости и героизма.
И для этих белорусов, литовцев и татар данная война тоже была за свое Отечество, но не за Россию и не за царя.
Стоит сказать, что командование русскими войсками впоследствии сделало все, чтобы не допустить отступающего Наполеона на территорию Украины, так как вполне справедливо полагало, что в южных губерниях французский император может получить еще большую поддержку, чем в Беларуси и в Литве.
Что же касается планов Наполеона, то легко добившись провозглашенной цели войны – выход на линию Смоленск-Витебск, он так и не добился главного: русская армия была на тот момент деморализована, но не разбита. И Бонапарт, увлекшись преследованием неприятеля, принял фатальное для себя решение идти на Москву. И это при том, что его «союзники» Пруссия и Австрия, которые должны были обеспечивать фланги в направлении Петербурга и Киева, выполняли свои обязательства не перед ним, но перед Александром I. Так прусская армия генерала Йорка, не встречая сопротивления, дошла до Риги, где остановилась, окопалась и вступила в секретные сепаратные переговоры с русскими войсками. Австрийский же корпус генерала Шварценберга, действуя на Волыни против 3-й русской армии генерала Тормасова, лишь имитировал позиционные бои.
А потому поход Наполеона на Москву при том, что уже с первых дней похода после форсирования Немана во французской армии обнаружилась острейшая нехватка практически всего – амуниции, боеприпасов, провианта и обозов – неизбежно был обречен на провал. И крушение Великой армии Наполеона было тем катастрофичнее, что, даже уйдя из пределов России, у нее также не было никаких припасов, ни подготовленных зимних квартир, ни оборонительных рубежей ни в Варшавском герцогстве, ни в Пруссии…
Но все же, закономерен вопрос, почему настолько сумбурно организованная и совершенно неподготовленная Наполеоном военная кампания довела его до Москвы? Как сталось, что русская армия на своей земле развила такой темп отступления, какой не удалось повторить даже в 1941 году? И почему Россия не пожалела пожертвовать своей древней столицей, предав Москву пожару?
Российские историки еще в XIX веке нашли этому «объяснения», которые живы и поныне. Они ссылаются на доклад военного министра генерала Барклая-де-Толли начала 1810 года, в котором он представил царю два плана ведения войны. Согласно первому варианту, поскольку неизвестно, в какую сторону – на Петербург, на Москву или на Киев — будет наступать Наполеон, все эти три направления должны прикрыть заградительные армии. 1-я в Литве должна прикрывать Петербург, 2-я в Белоруси – направление Минск-Смоленск-Москва, 3-я на Волыни – Киев.
Согласно второму плану, заградительные армии не должны ввязываться в крупные битвы, заманивая Наполеона вглубь России и растягивая его коммуникации. После чего, истощив и вымотав его, обрушиться всеми силами и разбить неприятеля.
И якобы царь Александр I одобрил и утвердил оба эти плана, а представленные позже планы генералов Беннигсена и Пуля либо отверг, либо отложил их рассмотрение.
Уж скоро 200 лет, как эта версия живет в российской истории, породив после себя вполне аналогичные объяснения неудач и в 1941 году. Но очевидная вздорность подобных утверждений вынудила современных российских историков несколько модернизировать «план» Барклая-де-Толли. Современная версия утверждает, что утвержденный царем план содержал как наступательный, так и отступательный варианты. Про вариант обороны России на своих границах уже говорить не принято. Хотя документально существование «наступательно-отступательного» плана так до сих пор и не подтверждено, но основывается оно на официальном объяснении Главной квартиры русских войск о необходимости отступления, датированное 29-м июня 1812 года: «Опыт прошедших браней и положение наших границ побуждают предпочесть оборонительную войну наступательной по причине великих средств, приготовленных неприятелем на берегах Вислы… (А это даже не пограничный Неман, а река в глубине Польши! – С.С.) Сии соображения требуют того, чтобы избежать главного сражения, доколе князь Багратион не сближится с первою армиею и потому нужно было Вильно до времени оставить».
Впрочем, внимательный анализ имеющихся фактов и документов способен установить, что у русской армии не было ни оборонительного, ни отступательного планов.
Достаточно только прочитать приказ императора Александра I по Русской армии, изданный им 25 июня 1812 года, на следующий день после вторжения Наполеона: «Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всём нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами не преклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь свидетеля и защитника правды, всемогущего Творца небес, поставить силы паши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог».
В своем приказе царь утверждает, что армия его готова «токмо» к обороне, и заявляет, что ему не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам о том, что им надлежит делать. То есть, были готовы только к обороне, вот и обороняйтесь. Но странное дело, в оборону встает только 3-я армия Тормасова, находящаяся на самом южном фланге, а 1-я и 2-я армии, предназначенные для обороны направлений на Петербург и Москву, начинают отступать с головокружительной быстротой. Да и как было становиться им в оборону, коль на границе нет никаких оборонительных укреплений и заграждений: нет ни редутов, ни флешей, ни засек, ни засад. А ведь достаточно было в лесисто-болотистой местности Литвы и Беларуси перекрыть немногочисленные в то время дороги засеками и засадами, маршевые колонны Наполеона не смогли бы двинуться дальше границы. Да и готовилась ли русская армия к обороне, как утверждает Александр I? Как утверждает все тот же Лев Толстой, армии у границы все время занимались смотрами и маневрами… Неужто учились отступать? Ведь для обороны нужны вовсе не маневры, а инженерно-саперные работы. И ведь стоило только русской армии на скорую руку возвести фортификационные укрепления под Бородино, как сразу стало ясно, что Наполеон их преодолеть не может.
Отступательный план в этом контексте имеет большую достоверность. Только вот вопрос: неужто этим планом предусматривалась сдача французам самой Москвы? И этот план был успешно выполнен?
А вот что писал по поводу этого командующий 2-й армией князь П. Багратион генерал-губернатору Москвы Ф. Ростопчину в августе 1812 года: «Все отступление его (Барклая-де Толли) для меня и всей армии непостижимо, а еще хуже, что станет на позицию, вдруг шельма Платов даст знать, что сила валит, а мы снимайся с позиции и беги по ночам в жар и зной назад, морим людей и на погубу несем (неприятеля) за собою… Мне кажется, иного способу уже нет, как, не доходя два марша до Москвы, всем народом собраться и что войска успеет, с холодным оружием, пиками, саблями и что попало соединиться с нами и навалиться на них…»
Неужели будущий герой Бородина Петр Иванович Багратион не был посвящен в двучленный наступательно-отступательный план Барклая: если не удалось напасть первыми, то заманивать врага поглубже под Москву?
Кроме прочего, как уже было сказано, Наполеон принял решение о дате нападения на Россию только 22 июня 1812 года. Но еще 15 июня, то есть за девять дней до этого, Александр I направил письмо шведскому принцу регенту Бернадоту, в котором сообщал, что война с Наполеоном вполне решенное дело, и что он ежедневно ожидает открытия военных действий. Если сам Бонапарт в тот день не знал о том, когда он перейдет Неман, то о какой дате говорил российский император, со дня на день ожидая войну? Очевидно, что только о той дате, которую сам назначил для нападения на Наполеона.
И таких свидетельств о том, что к обороне русская армия не готовилась, а необходимость отступать была нежданной и неприятной, в исторической литературе сотни. Впрочем, даже они не нужны для доказательств, если задать вопрос: уж коль отступление шло по плану Барклая, то в чем была нужда отстранять его от должности и 29 августа 1812 года назначать главнокомандующим фельдмаршала Кутузова? Последний, кстати, вступая в должность, подтвердил отсутствие оборонительных планов войны, сформулировав свой собственный принцип: «Мы Наполеона не победим. Мы его обманем».
В Дальнейшем были Бородино, совет в Филях, сожженная Москва, маневр под Малоярославцем, тарутинская битва, Березина… Все это привело к разгрому и бегству войск Наполеона за пределы Российской империи.
Здесь возникает вопрос такого плана: кто виноват в начале русско-французской войны 1812 года? Конечно, историю пишут победители, и они в свое оправдание приводят аргумент: что вся ответственность лежит на том, кто напал первым. И моральная вина лежит на том, кто первым нарушил договор о мире. Так объясняется начало войны и в 1812 году, и в 1941. Но есть и другие координаты, в которых можно и нужно оценивать такие события: в классическом праве была, есть, и надеюсь, будет статья о необходимой самообороне. То есть, если кто не в шутку занес над твоей головой топор, ты имеешь все законные права схватить такой же топор и ударить первым. И в цивилизованных странах закон не считает это ни преступлением, ни аморальным поступком. Иная трактовка права способна лишь оправдать провоцирование войны и преступления.
Видимо, все это понимал и гениальный полководец Светлейший князь Михаил Кутузов, яростно выступая против того, чтобы преследовать Наполеона за пределами Российской империи. Он был свято убежден, что нельзя вести русские войска в Европу. Но опьяненный победами Александр I, не прислушался к совету разума и совершил то, что позже Уинстон Черчилль по точно такому же случаю опишет фразой: «Сталин во Второй мировой войне совершил только две ошибки: показал Ивану Европу, и Европе — Ивана».
Последствия первой и второй Отечественных войн для Российской и советской империй были практически одинаковыми и печальными. Насмотревшись на европейские порядки в среде российского дворянства стал вызревать либерализм, желание реформ и Конституции, в результате чего созрел заговор декабристов. Последовали политические репрессии Николая I и подавление всех ростков проявлений либерализма и свободомыслия, жесточайшая цензура и борьба с иностранщиной. Россию стали именовать «жандармом Европы» за подавление восстаний и революций в Венгрии, Польше, германских государствах. Декабристы «разбудили» Герцена, тот своим «Колоколом» народовольцев, «Землю и волю», либералов, социал-революционеров и социал-демократов. В итоге корона пала, а Российская империя рухнула.
С учетом возросших коммуникативных возможностей в XX веке аналогичные процессы происходили в два раза быстрее. Вернувшись из покоренной Европы советские люди стали ждать реформ и послаблений. В ответ политические репрессии, борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом, жесточайшая цензура и борьба с вольнодумным диссидентсвом. Подавление восстаний в Германии, Польше, Венгрии и Чехословакии. Афганистан. В итоге крах советской империи.
Как видно, обе «отечественные» войны, изначально планировавшиеся как захватнические, в итоге привели практически к аналогичным результатам. А вывод из всего сказанного, к сожалению, один: история в России учит, что история ничему не учит…
Сергей Сухобок
http://politics.comments.ua/2009/03/03/29287/Bogatiri-.html
http://politics.comments.ua/2009/03/04/29291/Bogatiri—vi2.html
http://politics.comments.ua/2009/03/05/29294/Bogatiri—vi3.html
http://politics.comments.ua/2009/03/06/29297/Bogatiri—4.html
