20 октября (01 Ноября) 1894 года, четверг. Ливадия, Крым.
2 часа 15 минут пополудни…. Вот и всё. Случилось неизбежное и немыслимое.
Гран Пато умер. Умер сидя на своем посту, практически за рабочим столом. Государь оставил нас – увы, навсегда в своей земной жизни. Врачи пришли к выводу, что из-за воспаления почек и нервного напряжения его сердце просто не выдержало. Упокой Господи его душу.
Весь день мы провели около него. Дэлли, несмотря на положение, нашла силы подняться с постели и привести малышей пожелать дедушке «скорейшего выздоровления». Тогда он в последний раз отодвинул столик с бумагами, смог приподняться на кресле и сказать им несколько ласковых слов. Сандро и Ксения рассказали о своей будущей радости. Внук или внучка – уже третьи, или даже пятые.
Нам с Дэлли, и с и Мамой, хочется верить, что папа понимал, как не близка последняя минута, он доживает её в кругу самых близких, родных и дорогих ему людей, у себя дома, в стране, которой он помог стать более сильной, защищенной и хозяйственно развитой в мире и покое. Он сделал все что мог – и нет причин это недооценивать.
Он ушёл после обеда, оставаясь в сознании. Около половины второго он причастился у отца Иоанна Сергиева. Дышал тяжело, трудно, приходилось постоянно давать кислород. Он повторял «Тяжко, тяжко». Мы разобрали его слова, похоже, последние: «Люблю вас… Простите за всё».
Он слабо обнял маму левой рукой за плечо, открыв стынущую и слабеющую ладонь мне. Я взял её своей рукой, машинально трогая большим пальцем пульс. Потом пробила судорога, почти конвульсия. Он успел поднять правую ладонь, пытаясь совершить крестное знамение… Редкие удары замерли, пальцы его начали леденеть. Прошла минута, две…. Его голова слегка наклонилась влево, а десница так и застыла, упираясь костяшками в его высокий лоб.
Он благословил нас в последний раз.
Наступила мертвая тишина. Если кто-то в ту минуту и плакал, то беззвучно.
Мы по очереди подходили и целовали его в лоб и эту полную побелевшую руку, для этого приходилось вставать и тянуться как к образу на литургии. Следом целовали маму. Она сидела неподвижно, будто парализованная, даже не дрожала, руки у нее похолодели. Граф Сергей Дмитриевич позднее обмолвился, что ему сделалось страшно, — не случилось ли несчастья с ней от горя? А следом уже стали целовать руку мне, как главе Династии и России.
Священник начал медленно читать Евангелие. Тогда все вокруг зарыдало – людей словно прорвало. Мама плакала особенно горько. Никогда прежде, и никогда потом, она не ревела как простая женщина. Такая маленькая, она показалась беззащитной, слабой, несчастной, сжавшейся на морозе ласточкой из сказки Андерсена. Когда профессор Захарьин констатировал смерть, мама уже потеряла сознание. На одеяле, мундире отца и на груди ее платья остался мокрый круг от слез. Ее не могли вытащить из-под его коченеющей руки государя. Мне и Жоржу пришлось перенести и уложить ее в кресло, где ей сделали компресс и положили вату, смоченную в нюхательной соли.
У меня болит и душа, и сердце, но это не сравниться с тем, что испытывает сейчас мама, каково братьям и сестрам. Ник с Алисой внешне спокойны и кажется не перестают молиться. Это дает им хоть какую-то поддержку в горе. Знаю, не смотря на все свое мужество и смирение они оба в тихом ужасе.
Жорж кажется совсем подавлен. Он долго стоял на балконе, обхватив руками свою голову. Если бы не Лиза, он, наверное, бы потерял над собой контроль. «Душка» Микс не выдержал и после отпевания расплакался.
Я обходил их всех по очереди и тащил их друг к другу, стараясь взять за руки, обнять, вовлечь в какое-то живое действие. Я стал громко читать перед красным углом Сто первый псалом, вовлекая их в молитву. Это дало некоторую встряску, только Дэли и Ксюшу пришлось усаживать на стулья. После я обернулся и поднял их с колен.
— Вставайте и не будем лить слезы попусту. Мужайтесь, семья. Как бы не было сейчас горько и больно, Государь теперь в наших сердцах и на небесах. Наш долг жить, думать и действовать, беречь и приумножать созданное им. Мы делали для Государя все, что было в наших силах подданных, детей, супруги. Отец всю сознательную жизнь работал и старался на благо Отечества. Он не тратил время на слезы и панихиды. Воздадим же должное и пойдем вперед. За дело! За работу!
Я поднял складной письменный столик, за которым ещё несколько часов назад Александр III пытался работать. И вдруг я отчетливо ощутил, что у меня на глазах, в моих руках переворачиваются не листы депеш и меморандумов, а сама страница истории. Ещё несколько минут назад у России был другой руководитель. А теперь на этих бумагах будет стоять моя подпись.
Мы, Александр IV…. Мы рискуем войти в историю под этим именем числительным вместе с Благословенной Лысой Тётенькой с Бакенбардами, Незабвенным Рыбьим Глазом, Картавым Бернгелем Освободителем и Гран Пато Миротворцем. Так, что я вообще несу! Так! Только не представлять их на ночь! Только не представлять эту страшилку на ночь! Не усну! Или ещё хуже. Дэлли беременная, я не могу метаться по постели и сваливаться на пол, она может ушибиться или упасть за мной. О Небо…
Я хочу остаться просто Алексом, но уже никогда не буду Сашой. Я был им только для моего отца…
Через два часа прогремел пушечный салют. К залпам артиллеристов присоединились комендоры канонерки «Черноморец» и яхты «Аксайна». На флагштоке у дворца подняли императорский штандарт.
Очень не хотелось переодеваться в мундир. 173 года российские императоры все в мундирах (как вспомню нашего Картавого Бернгеля на стульчаке и с эполетами…и перебитыми ногами), и чем пышнее форма – тем разорительнее война и неблестящее ее результаты. Граф Сергей Дмитриевич всё же меня убедил, что публика и армия могут неприятно смутиться, что их новый Командир может ходить в тройке с котелком и гамашами в такую минуту. Виц-сюртук милейший граф тоже забраковал. Эти выкидыши рединготов и пальто правда плохо на мне смотрятся из-за груди и плеч. Пришлось надевать китель, сапоги и фуражку. Надел ордена и медали. Прицепил под саблю свой кирко-топорик, с другой стороны кобуру. Сверху на плечи мне накинули плащ и в таком идиотском виде я вышел к людям.
В Большой Ливадийской церкви под перезвон колоколов отец Иоанн Янышев провел присягу. Строго говоря прошло две церемонии, внутри иво дворе, куда пришлось пустить пришедших. Теперь я смог спокойно пообещать перед лицом Всевышнего защищать и поддерживать законы, мирное преуспевание и могущество России, блюсти права и помогать процветанию всех российских подданных в согласии с Законом Высшим и доброй волей народной. На том скрепил крестоцеловальную запись. Оркестр заиграл «Боже, царя храни». Попросил флигель-адъютанта устроить так, чтобы вместе с ним исполняли «Патриотическую песнь» Глинки. Выясняется, что музыканты не знают ее нот, а партитуры в оркестровой библиотеке нет! Надо собраться, надо собраться и взять себя в руки, иначе в кошмарах рядом с дедом на стульчаке отец станет играть на своей трубе. «Просто праздник какой то!» Украдкой бью себя по щеке перчатками. Ну-ка успокойся!
Дэлли взяла меня за руку и ласково завладела ею. У нее нет слабостей к форме, однако ей нравится, когда я ношу мундир. Она всегда приходит в трепетный восторг, когда мы можем выйти куда то вместе, делается похожей на довольную кошечку или обласканную лису.
— Как в сказке или во сне исполняется девичья мечта о прекрасном рыцаре и чудесном королевстве.
Что то в ней оживает, включается, возгорается, как у профессиональной артистки на сцене. Она не «простая» великая княжна в «сервизе фарфоровых куколок», не «рядовая» генеральская дочка, не какая-то «обычная» демуазель. Она теперь сама и генеральша, и мать, и императрица. И все в 20 лет.
— Ваше Величество устали и ощущают боль, которую долго сдерживали. Государь давно болел и не мучался так… как бедный кайзер Карл-Фридрих или президент Гарфильд. Он передал дело достойному. Не нужно так переживать. Сегодня вся Россия надеется на лучшее будущее, верит в Вас и любит. А это я передаю от всей страны…. — она обняла меня, тихонько коснулась моей щеки губами и выше за ухом. Мурашки побежали у меня по телу, однако дурнота прошла мгновенно.
Послышался гул голосов. К дворцовой ограде пришли люди. Удивительно, сколько народу собралось в Ялте в постный день на угаре сезона. Позднее граф Илларион Иванович и барон Врангель сказали, что сюда прибыли поездами из Севастополя и Феодосии. Кажется, уход Государя действительно расстроил их. Глаза напряженно следили за нами с Дэлли, словно наше явление могло им чем то помочь. В России что ни смена власти, то супер-лотерея. Не успевает порядок в жизни прижиться – жизнь уже меняется и меняет его какой-нибудь… мечтатель не обремененный социальной ответственностью. Сейчас люди видят меня, живой символ власти. Я есть, значит какой то порядок останется, а что будет завтра? Авось пронесет, небось переживем…. Вот почему я приказал остановиться, забрался на сидение, чтобы хоть немного возвыситься над этим людским потоком, и позволил себе сказать:
— Смерть моего отца, государя-императора, это тяжелая утрата для всех нас! Я прекрасно понимаю, сколь тяжёлая ответственность ложиться на мои плечи столь внезапно и в столь зеленую пору моей жизни. Серьезность работы меня не пугает. Хуже не будет! Мое утешение и опора — любовь моей семьи, вера в будущее и труд ради всего, что служит благу России и наших подданных. В этом я возлагаю свои надежды на мудрость Государственного совета и старательное участие земств, а так же на любовь и преданность нашего народа. Кто не против нас, тот с нами!
Каким придурком я себя чувствовал в этот момент, хуже немецкого кайзера с его экспромтами…. А люди устроили мне овацию! Что то загорелось в толпе. Слово, какое есть, разорвало гнетущее ожидание — и все ожили! Лица осветились энтузиазмом! Так пожалуй встречали солдат во Второю восточную войну. Шапки и шляпы полетели в воздух, запели «Боже, Царя храни». Если бы две дюжины верховых лейб-казаков не окружали экипаж, а пластунов с дворцовыми полицейскими не стояли бы в живой цепи, люди бы могли снести ворота вместе с забором. Задержись мы ещё хоть минуту, они понесли бы нас прямо в фиакре на руках. Среди этого человейника нашлись даже фотографы.
Дэлли стояла рядом со мной, хотя за нее я переживал ужасно. Она ясно улыбалась им из под своей шляпки и откинутой вуали, скромно держась за мою руку. Когда толпа прокричалась и вцепилась в ограду с пением, Дэлли грациозно сделала жест усталости и попросила отвести ее домой. Так мы наконец доехали в наш коттедж. Честно говоря, хочется вернуться в нашу Массандру, там как-то спокойнее. Однако в сложившейся ситуации из Ливадии невозможно вырваться просто так – иначе суматоха и кавардак с отдачей приказов вырастут как снежный ком. Дети еще плохо понимают, что случилось, однако настроение у них притихшее и настороженное. Правда манифестация и мой торжественный вид их явно увлекли..
После чая просматривал бумаги, помечал, какие ответы кому составить. Распорядился врачам проследить за матерью – при всем самообладании и силе она рискует слечь от нервного напряжения. Приказал санитарам с наступлением сумерек перенести тело государя на носилках в медицинский кабинет. Для обмывания и бальзамировки. Стоило некоторых усилий скрыть от посторонних – прежде всего духовенства и лиц болтливых, — что будет проводиться вскрытие. Для сохранности тело на носилках положили в ледник. Представляю, что могут наговорить злые языки, если узнают.
В веселеньком же я положении! За 2200 верст от Петербурга и правительства по телеграфу должен управлять Россией. Хвала Вселенной, что этот телеграф вообще есть, работает и проведен в Ливадию.
Отправил в вагонную типографию и аппаратную манифест о вступлении на престол. Вышло емко, хотя несколько риторично. Нужно успокоить общественность и продемонстрировать миру, прежде всего нашей ami de coeur Франции, что наш политический курс остается в силе, не смотря на печальные события последних недель. 28 августа (8 сентября) ушёл король Луи Филипп II, теперь ушёл Гран Пато…. Есть от чего растеряться и не только обывателю, но и царю.
Записал короткие вежливые письма тете Мари и кузену Филиппу, Ее Величеству королеве и обоим кайзерам. Много бы я отдал, чтобы никогда больше не разговаривать с Dummkopf Вильгельмом. Этот напыщенный бестактный человек при долгом общении непереносим. Он станет цепляться за любую возможность улучшить наши отношения самыми корыстными для себя образом. Was für ein Stutzer! Er selbst hat Bismarck rausgeschmissen und will Russland weiter täuschen, wie es der „Eiserne Kanzler“ getan hat. И ладно бы он выгнал только Бисмарка, он выгнал 14(28) октября Каприви! Пограничное положение России и Германии обязывает быть вежливым и осторожным. Я вынужден был дважды проверить записи, чтобы убедиться, нет ли на валиках посторонних шумов и «непечатных слов». Валики упакованы и переданы фельдъегерям для дальнейшей пересылки дипломатической почтой.
Долго возился с циркулярной телеграммой министрам. Тут простой диктовкой или депешей не обойдешься. Адреса с соболезнованиями мне не нужны. Необходимо собрать Комитет министров и Государственный Совет в Особом Совещании в понедельник 24-го к 9 часам утра. Перечень вопросов – о волостных земствах, преобразовании Государственного совета, временные трудовые правила, временные правила землеустройства, ситуация на Дальнем Востоке, — мною изложен. Я предоставил им 72 часа на размышление.
Также выслал телеграмму в Комитет и циркуляр в МВД. Нужно известить до 31 октября (12 ноября) всех губернаторов, уездных предводителей и земских начальников письмами с инструкциями, что теперь делать – с тем же списком вопросов. К 14(28)-му, самое позднее, 20-му ноября (2 декабря) земства и сословные депутации должны составить петиции и начать их пересылку в столицу. Боюсь, что из-за траура и неповоротливости г-на Дурново (mon Dieu, quel nom dégoûtant) это может затянуться до января следующего года.
Хорошо, что с г-ном Лазаревым нет таких проблем. Он готов встретиться и обсудить все насущные вопросы уже завтра. Молодец все-таки Таврический губернатор Петр Михайлович, занимается делом! За 5 лет построил в Крыму больше железных дорог и водопроводов, чем за все предшествующие 50 лет. Даже в Ялту можно теперь можно доехать поездом, а не мыкаться на яхтах и ишаках. Как умело он выколачивал из тугих меценатов деньги для помощи голодающим. Как прифрантил и благоустроил Симферополь, сколько помогал торговли и промышленности. Его очень заинтересовал проект оросительного канала и защитных лесопосадок по его берегу. Надеюсь, что теперь мы сможем сдвинуть дело с мертвой точки. Так же нас обоих заботит судьба Феодосийского института – не пристало ему ютиться в наемных помещениях.
После чая принял ялтинского градоначальника барона фон Врангеля и городского голову г-на Рыбицкого. Протокольные соболезнования. Обсудили в общих чертах предварительный план выноса тела – comme c’est dégoûtant, le dernier chemin se transforme en cirque! cirque avec clowns et orchestre et pleurnichards – и организации процессии к железнодорожной станции. Оставив этот похоронный фарс придворному ведомству, я попросил ялтинских градоначальников до субботы представить мне исчерпывающую сводку о нуждах города. Знаю, что вопрос о выделении Ялты в отдельное градоначальство уже поднимался, только в МВД не хотят с ним возиться. Что ж, я не вижу препятствий к его учреждению. Я так же озвучил идею открыть в Ялте новый отель с рестораном, театр-варьете и казино для туристов, управлением которых может заняться отдел Министерства двора. Сложность подобного владения и возможные последствия несколько смущают почтенных голову и барона (кажется они предпочли бы получать все), однако само предложение им нравится. Порешили мы на том, что в городе будет заложен маленький парк памяти государя и будет устроен благотворительный поминальный банкет. На это предложение они согласились охотно.
Далее назначил прием адмиралу Копытову на завтрашнее или субботнее утро. Николай Васильевич последние три года положительно одолевал государя и меня своим планом известной операции. Взять десантом Босфор не трудно. Трудно его удержать и отбиться от вероятного противника с юга. Никогда я не понимал и видимо не пойму беспочвенных мечтаний наших «ястребов» в отношении этих проклятых природою проточных трещин, которые история отдала туркам и за что цепляются и Лондон, и Париж и Берлин. Впрочем, донесения консульств и агентств в Константинополе рисуют уже просто апокалиптическую картину вытеснения и уничтожения автохтонного христианского населения Малой Азии. Надо что то делать. Я подготовил и передал на отправку рескрипт в МИД с поручением открыть границу для перехода беженцев. Если армия не может переступать границу, то охрану перемещающихся лиц следует поручить нашим легионерам. Флот жде пусть запасает топливо и проводит учения, раз это служит легендой прикрытия переброски сил к Босфору.
Работал с документами до девяти часов, после сил не осталось, глаза начали уставать, а голова гудеть. Во дворце в той же отцовской спальной, пока покойного не вынесли, прошла панихида. Ник в шоке, даже успел исповедаться. Он чувствует себя убитым, плакал, пока Алиса его утешала. Он умоляет меня простить что из-за него мне достался этой тяжкий груз. Мне пришлось собрать остаток своих сил и поговорить с Ником. Он любит отца и переживает очень тяжело, словно теряется и не может поверить в случившееся. Я сказал, что он напрасно себя винит в том, чего не совершал. Мне не за что прощать его — он не причинил вреда мне или тем более России. Нику следует помнить, что сам он живой и свободный частный человек, что он объехал мир, преодолел и борется успешно с болезнью, женился на любимой девушке, с которой Дай Бог им счастья, и успел этим порадовать родителей.
Ник, бывало, говорил, и писал в письмах обо мне довольно лестно:
— Когда у меня забота, сомнение, неприятность какая, мне достаточно пять минут поговорить с братом моим Алексом, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели
Так вышло и сейчас. Он успокоился и перестал явно терзаться, во всяком случае приобнял меня и снова принял вид спокойствия. Мы вышли с ним пройтись вокруг дворца. Обсуждали планы их с Алисой устройства на Корфу у тети Ольги. Расстались мы около половины одиннадцатого.
Поздний моцион пошёл мне на пользу, успокаивает нервы и снимает мигрень. Дождя нет. В Крыму сносная погода держится до 10-х чисел ноября, обычно градусов +12+15 Цельсия, и потом плавно спускается до +6+10. Только ветер хмурит тучи и волнует море.
Ужин я безнадежно пропустил. Да и кусок в горло совсем не лезет. Попили вместе с Дэлли шоколаду, уложили детей спать.
Кое-что внес в дневник. Пытался почитать из «Робинзона Крузо». В такие минуты эта книга напоминает мне, что человек ни при каких обстоятельствах в силу величия своего духа не может погибнуть.
Однако мне снова стало противно в местах, где Робинзон вытолкнул простодушного мавра из баркаса (пусть он и умел плавать) и продал (пусть и с оговоркам) мальчика Ксури. Хорош протестант, нечего сказать. Я снова становлюсь придирчивым и сентиментальным одновременно… Боюсь. что теперь и полчаса для чтения трудно будет выкроить.
Такой вышел Мой первый рабочий день….
