Славянская речь — когда зазвучала она? Ещё во второй половине XIX в. славяне считались относительно «молодым» этносом, и учёные сомневались в самой возможности говорить о славянской истории до Рождества Христова. Но народы — не барышни, седина и морщины для них желанны. И век двадцатый ознаменовался головокружительным углублением датировок ранней славянской истории. Оказалось, что и в дохристианскую эпоху она может измеряться тысячелетиями, ибо в языке, культуре, религиозных представлениях славян явственно проступает очень древний индоевропейский пласт.
Индоевропейская языковая семья возникла в V–IV тысячелетиях до н. э., то есть в начале медного века. Часть входивших в неё языков исчезла ещё в античную эпоху — хетто-лувийские, италийские, тохарские, фракийский, фригийский, иллирийский и венетский; другие существуют и поныне — индийские, иранские, германские, романские, кельтские, славянские, балтские, греческий, армянский, албанский языки. Прародина индоевропейцев до сих пор не найдена, хотя на обширных пространствах между Атлантическим побережьем Европы и верховьями Енисея уже не осталось, кажется, клочка земли, в который бы в своё время не ткнул указующий перст науки: Испания, Балканы, Малая Азия, Армения, северная «Гиперборея», алтайские и оренбургские степи… Не вполне ясно даже, в какой части света сложилась индоевропейская общность — в Европе или Азии.
В известном смысле говорить о «появлении» или «возникновении» славянства можно лишь условно. История — бездонный колодец; напрасны наши попытки зачерпнуть с самого его дна. Одинаково нелепо утверждать, что славяне «были всегда» или что они «появились тогда-то». Для историка вопрос начальной славянской истории заключается, собственно, не в том, когда она «началась», а в том, откуда мы можем её начать, исходя из имеющихся на сей день исторических, археологических, антропологических и лингвистических данных.
История застаёт славян в Европе, в числе других индоевропейских племен, которые на рубеже V–IV тысячелетий до н. э. заселили эти древние земли, хранящие в своих недрах человеческие останки и предметы быта многих эпох и культур.
Первоначально индоевропейцы теснились на европейских окраинах — в Испании и на Балканах, в степях между Волгой и Доном. Жили оседло, мотыжили землю, разводили скот, охотились… Все изменилось, когда в конце IV — начале III тысячелетия до н. э. они изобрели колесо. С этого времени их взоры обратились на север, — туда, где за голубой каймой бескрайних лесов лежали неизведанные земли. Возможно, именно тогда стали складываться легенды о стране «блаженных гипербореев», в которой жизнь протекает счастливо и привольно…
Отправиться на поиски новых мест обитания было в ту эпоху делом далеко не обыденным. Это означало не только подвергнуться всевозможным лишениям в пути и подставить свою грудь под копья и стрелы разъярённых вторжением туземцев. Чужая земля таила в себе гораздо большую опасность. В ней гнездились враждебные духи и боги, грозившие погубить любого пришельца, который осмелился бы переступить границу своей общины, охраняемую духами предков-покровителей. Изгнать или умилостивить иноплеменные божества было неизмеримо труднее, чем одолеть сопротивление чужаков. Сознание людей, которые в ту эпоху отваживались сняться с насиженных мест, можно без преувеличения назвать героическим — они бросали вызов земле и небу, людям и богам.
На новых местах пришельцам пришлось столкнуться с доиндоевропейским населением. Следы одного такого побоища обнаружены сравнительно недавно в долине реки Толлензе (ныне Земля Мекленбург — Передняя Померания). Здесь приблизительно с 1700 г. до н. э. существовала хорошо укреплённая дамба, через которую пролегал оживлённый путь. Около 1250 г. до н. э. за обладание этим важный фортификационным объектом вступили в бой две противоборствующие группировки, насчитывавшие по полторы–две тыс. человек каждая; несколько сотен из них нашли здесь свою смерть. Среди многочисленных человеческих останков были обнаружены кости не менее четырёх лошадей. На сегодняшний день — это первая известная битва на территории Европы.
Доиндоевропейским, аборигенным населением Европы были племена охотников и рыболовов. Они жили здесь, по крайней мере, со времён позднего палеолита, постепенно продвигаясь на север и северо-восток буквально по следам отступавшего ледника. Об их этнической принадлежности нам ничего не известно, но, скорее всего, это были разные в языковом и племенном отношении народы — пеласги, баски, лигуры, лапоны и др. Некоторые из них были уничтожены индоевропейцами, другие ассимилированы, третьи, жившие в основном на окраинах Европы, сумели сохранить своё этнографическое своеобразие до наших дней.
Оседая на приглянувшихся землях, пришельцы вновь превращались в земледельцев. Если принять во внимание непроходимость лесных чащоб и плотность травяного покрова тогдашних европейских земель, то можно представить, ценой какого неимоверного труда переселенцы обживали новые места. Колонизация сопровождалась неизбежным экономическим и техническим упадком, поэтому медь и бронза пришли в Центральную и Восточную Европу с некоторым опозданием.
На протяжении довольно долгого исторического периода кочевые, скотоводческие народы решительно преобладали в экономическом и культурном отношениях над племенами, жившими примитивным земледелием. Известный английский историк Арнольд Дж. Тойнби (1889—1975) объяснял это превосходство тем, что приручение животного требует больших интеллектуальных усилий, чем выращивание злака, хотя труд земледельца, конечно, ничуть не менее, а, возможно, и более тяжёл, чем занятие скотоводством. Однако именно кочевое животноводство, не знавшее таких климатических рисков, как земледелие, и не требовавшее значительных людских и иных ресурсов, на ранних этапах развития общества было наиболее прибыльным способом производства. Не случайно в языке многих народов отразилась связь представлений о богатстве и о скоте. У славян слово «скот» также использовалось в значении «деньги» и вообще «богатство» (в древней Руси «скотница» означала казну).
Индоевропейцы-скотоводы, жившие в степях между Волгой и Днепром, раньше других европейцев восприняли достижения бронзовой культуры Северного Кавказа и Передней Азии. Помимо развитого скотоводства этим племенам было хорошо знакомо земледелие. Племенные союзы степняков возглавлялись вождями, скопившими в своих руках значительные богатства. Об игольном ушке на пороге Царства Небесного они ещё не знали и потому забирали с собой в могилу свои сокровища и своих невольниц. Основным вооружением степных воинов были молотообразные топоры — прообраз булав и палиц, страшное оружие в руках всадника. В научной литературе эти племена отождествляются с представителями культуры «боевых топоров», или «шнуровой керамики» (по характерному узору на посуде).
Мы не знаем, что заставило эти племена покинуть южные степи. Во всяком случае, не поиск новых пастбищ. Сплошной лесной массив простирался тогда от берегов Балтики до Черного моря, окаймляя всё его северо-западное побережье, от Крыма до Босфора. Конечно, эти земли не могли быть привлекательными для степных скотоводов. Но войны в те времена вели не люди, не племена, а их божества, которые жаждали могущества и власти над чужими богами. Гул сражений на земле был отзвуком битв на небесах; в своих кровожадных племенных богах общество обожествляло собственные разрушительные страсти и воинственные порывы.
На исходе III тысячелетия до н. э. индоевропейские земледельцы Центральной и Восточной Европы подверглись первому в своей истории нашествию степных орд. Их пешие ополчения не смогли противостоять победоносному натиску степной конницы. Виртуозно орудуя в бою своими молотообразными топорами, всадники-завоеватели обрушивали на головы противостоящих им пеших воинов удары сокрушительной силы. Превосходство в вооружении делало степняков непобедимыми. Сметая с лица земли поселения оседлых племен, их орды проникли далеко в глубь Европы вплоть до современных Северо-Восточной Прибалтики и Словении.
Другое направление продвижения степных племён пролегало в сторону Волго-Окского междуречья, куда они принесли неизвестное местному населению скотоводство, высокие формы металлургии и гончарного ремесла. Видимо, от них многие балтские племена восприняли традиции коневодства и употребления в пищу кобыльего молока, о чем впоследствии с удивлением сообщали средневековые авторы. Но, оседая в европейских лесных массивах, степные пришельцы постепенно дичали и в конце концов разделили судьбу позднейших кочевых орд, постепенно растворившись в местном населении, в том числе и среди славян. Тех из них, кто сохранил самобытность до начала «письменной эпохи» в Европе, античные авторы отождествили с киммерийцами.
Племенные и языковые различия внутри индоевропейского населения Европы тогда едва наметились. Огромный варварский мир между Дунаем и Балтийским морем оставался безлик и безымянен. Его объединял солнечный культ и связанные с ним религиозно-символические представления.
Солнечная символика была чрезвычайно разнообразна. Бытовые изделия и предметы вооружения покрывались изображениями концентрических кругов, колёс, крестов, бычьих рогов, лебедей и других водоплавающих птиц. Смерть также являлась в виде очистительного огня погребального костра, и сосуд с горсткой человеческого пепла ставился в середину круга из камней — магического знака солнца.
Эта культурно-историческая общность, просуществовавшая в Средней Европе с XVI по VII вв. до н. э., известна под именем культуры полей погребальных урн. В её границах завершилось формирование основных этносов древней Европы: италиков, кельтов, иллирийцев, германцев.
А что же славяне?
Славянская прародина залегла в северо-восточном углу Европы, в междуречье Одера и Вислы, посреди лесов, озёр и болот, вдали от морей, горных хребтов и степей. Её археологический двойник носит название лужицкой культуры (по первым находкам в местечке Лужица, в современной Польше).
На этой территории славянская речь выделилась из индоевропейской семьи языков в особый диалект или языковую ветвь (филологи относят это событие к III тысячелетию до н. э.). Именно здесь впервые прозвучало самоназвание славян в его древнейшей форме — «словене», то есть «люди слова», «владеющие речью», «внятно говорящие», в отличие от их западных соседей — «немцев» («немых»). У некоторых славянских племён оно впоследствии закрепится в качестве племенного этнонима: словаки, словенцы, словинцы, ильменские (новгородские) словене.
Лужицкие племена занимались скотоводством, земледелием и уже применяли для пахоты не только соху, но и плуг. Мужчины обладали высоким социальным статусом в качестве хозяев и воинов. Бронзовые мечи, топоры, серпы изготовлялись с высоким мастерством. Не позже IX в. до н. э. лужичане научились обрабатывать железо, и спустя столетие изготовление из него оружия и предметов хозяйственного обихода стало обычным делом. Жилищами служили так называемые «столбовые дома», стены которых воздвигали из вертикально вкопанных столбов с плетнём, обмазанным глиной; посёлок окружали земляным валом. Хоронить умерших лужичане продолжали в погребальных урнах.
На территорию лужицкой культуры ведёт нас и самая ранняя литературная традиция, связанная со славянами.
Бесполезно искать имя славян у античных авторов. Но античный мир всё-таки знал их, правда, под другим именем. В начале имперской эпохи римские историки и географы вывели славян на историческую сцену под историческим псевдонимом — венеты/венеды.
Имя этого народа отсылает нас к областям и землям, находящимся в значительном удалении от колыбели славянского племени (лужицкой культуры на территории современной Польши, см. первую лекцию), — как будто для того, чтобы напомнить о неисповедимых путях этнокультурных влияний.
В конце XIII — начале XII в. до н. э. главной опасностью для жителей Восточного Средиземноморья был северо-западный ветер, который приносил к их берегам бесчисленные флотилии «народов моря». Эта группа племён вторглась в Переднюю Азию с Балканского полуострова. В Малой Азии под их ударами пало государство хеттов, а Палестина благодаря им приобрела своё нынешнее имя (от поселившегося на её территории племени пуласти — библейских филистимлян). В нашествии приняли участие также ахейцы (данайцы), которые упоминаются в древнеегипетских надписях среди атаковавших Египет «народов моря». Но почему-то от всей этой грандиозной эпопеи в памяти греческого народа осталась только не слишком блестящая в военном отношении осада одного малоазийского городка.
Около 1194 г. до н. э. сотни ахейских кораблей появились у стен Илиона, или по-хеттски Таруиса (Трои). Гомер рассказывает, что на помощь осаждённой Трое из Малой Азии пришёл вождь пафлагонцев Пилемен из рода энетов (Enetoi). Пафлагония входила тогда в состав Хеттской империи, а троянцев с хеттами связывали тесные союзнические узы. Известно, что троянцы участвовали на стороне хеттского царя Муваталлиса в неудачной для него битве под Кадешем с фараоном Рамсесом II (1312 г. до н. э.). Греки производили племенное название энетов от имени «предводителя троян» Энея, отпрыска одной из ветвей троянского царского рода и самого отважного защитника обречённого города после Гектора. Энею и энетам покровительствовало хеттское божество — Аполлон, бог ворот и хранитель дома. Современные лингвисты относят венетский язык к исчезнувшим языкам индоевропейской семьи народов.
Катастрофа, постигшая Хеттскую империю, и разгром греками союзной хеттам Трои, побудили энетов перебраться в Европу. В древнегреческом языке отсутствовал звук «в» — отсюда разночтения в античных рукописях: энеты, венеты, генеты. Около XII века до н. э. они основали поселения во Фракии и на севере Адриатики. В классическую эпоху адриатические венеты прославились у греков как отличные коннозаводчики, «венетская» порода лошадей высоко ценилась в античном мире.
Из Верхней Адриатики значительная часть венетов двинулась в Галлию (территория совр. Франции). В начале I тыс. до н. э. они укрепились в Арморике (совр. французская Бретань). Ко времени появления здесь римских легионов (I в. до н. э.) венеты уже занимали главенствующее положение среди местных племён. Юлий Цезарь отметит в «Записках о Галльской войне»: «Это племя пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нём… Они сделали своими данниками всех плавающих по этому морю».
Венетские корабли не имели равных в северных водах. В течение последующих столетий венеты проникают всё дальше на восток, овладевая южным побережьем Северного и Балтийского морей вплоть до реки Венты (на территории современной Латвии). Об их присутствии свидетельствуют средиземноморская примесь в антропологическом облике местного населения и лицевые урны — характерная принадлежность погребального обряда адриатических венетов и этрусков. У римских писателей Балтийское море получит название Венедского залива (или океана).
Наиболее глубокое вторжение вглубь материка венеты осуществили в районе современного Польского Поморья (VII—VI века до н. э.). Закрепившись вначале на Кашубской возвышенности и прилегающих к ней землях, они подчинили предков пруссов и кашубов, а затем вклинились в область обитания славянских племён. Судя по всему, венеты не встретили вооружённого отпора. На археологической карте лужицкой культуры этого времени городища пришельцев мирно соседствуют со славянскими поселениями.
Венеты были носителями более развитых религиозных представлений, уходящих корнями в культы хеттской цивилизации. Поэтому они оказали глубокое культурное влияние на окружающие их «варварские» народы Европы. Благодаря посредничеству венетов славяне, кельты и балты стали поклоняться хеттскому божеству по имени Пирвас, чьё имя считается родственным хеттскому «перуна» — скала. На европейской почве он преобразился в громовержца Перуна (Перкунас балтийской мифологии, кельтский Перкунья). Возможно, от венетов славяне переняли и форму изображения своих божеств в виде столпов. Хеттского Апулунаса изображали в виде камня или столба, что подтверждает древнегреческий писатель и географ II века Павсаний в своём описании святилища Аполлона в Амиклах: «Если не считать того, что эта статуя имеет лицо, ступни ног и кисти рук, то все остальное подобно медной колонне».
Ярче всего венетское влияние проявилось в почитании коня. По сообщению римского историка Страбона, венеты Адриатики приносили в жертву своему божеству белого коня. В эпоху раннего Средневековья белый конь будет играть видную роль и в культе Святовита — наиболее почитаемого бога Славянского Поморья. Голова коня будет украшать суда с южного, славянского берега Балтики, в отличие от скандинавских драккаров, увенчанных головами драконов и змей.
Продвигаясь всё дальше на юг по Висло-Одерскому междуречью, венеты замкнули круг своих странствий в придунайском Норике (или Винделике), в близком соседстве от своих адриатических сородичей (территория современной Восточной Австрии и Словении; в Пафлагонии существовал культовый центр — город Нерик, в окрестностях которого, по сведениям Страбона, и жили венеты).
Венетские общины вовлекли подчинённые племена в торговые отношения со средиземноморским югом. В частности, они прибрали к рукам торговлю янтарём с побережья Северного моря, который с глубокой древности поступал на рынки Греции, Передней Азии и Египта.
Благодаря венетам наладилось тесное религиозное общение задунайских племён и народов с эллинской цивилизацией. Средиземноморский Юг и варварский Север сближал общий солнечный культ.
На территории лужицкой культуры во множестве встречается скульптурная группа: запряжённая лебединой тройкой повозка, которой правит фигура с солнечной короной над головой. Это — пластическое воплощение греческого мифа о полётах Аполлона на запряжённой лебедями колеснице к «гипербореям», чьи отголоски сохранились в «Эклогах» Гимерия (IV век). По сообщению Геродота, обитатели задунайских земель («гипербореи», то есть славяно-венетское население лужицкой культуры) посылали жертвенные дары на остров Делос — легендарное место рождения Аполлона. Посредниками в их передаче выступали адриатические венеты.
К концу I тыс. до н. э. венетская цивилизация прекратила своё существование. Венеты растворились среди окружающих племён и народов. Например, недавние генетические исследования показали, что население нынешней Словении обнаруживает значительную близость к адриатическим венетам. Косвенно эта генетическая информация подтверждается написанным в 615 г. Житием святого Колумбана, где упоминается «страна венетов, которые также называются славянами».
На территории лужицкой культуры (а впоследствии — и в районе Верхней Адриатики) венеты также смешались с местным славянским населением, вследствие чего во времена Римской империи имя венетов (латинский вариант — венеды) было перенесено на славян. Наши соседи и поныне называют русских именами, производными от этнонима Venedi, Venethi: эстонцы — vene («вене») или venelainen («венелайнен»), финны — venaja («венайя»). В верхненемецком диалекте для обозначения лужицких сербов используется термин Wenden/Winden (венден/винден).
Римляне с трудом отличали славян (венедов) от более известных им «варварских» народов — германцев и сарматов. Римских историков и географов смущало не столько действительное этнографическое сходство между ними, сколько их общая принадлежность к необъятному и одноликому варварскому миру, простиравшемуся за Рейном и Дунаем.
Вследствие этого в трудах античных писателей славяне, подобно многим другим «варварским» народам, оказались как будто скрытыми под шапкой-невидимкой.
Германцы, подобно славянам, поздно выделились этнографически в глазах античных людей из окружающей массы варварских племён. Однако германцы, в отличие от славян, никогда не знали общего самоназвания. Первоначально германцами галлы называли одно из зарейнских племён и познакомили с этим названием римлян, которые перенесли его на все народы, обитавшие между Рейном и низовьями Дуная — таковы были границы античной Германии. Иначе говоря, для римских писателей германцами были все, кто не походил на кельтов (галлов) и ираноязычных кочевников (сарматов). Поэтому в «германцы» были повёрстаны и многие славянские племена.
Причислению славян к германцам в немалой степени способствовало то обстоятельство, что те и другие зачастую вступали в военно-политические союзы. По словам Тацита, германские (то есть вообще варварские) племенные дружины постоянно пополнялись воинами из соседних племён. «Если племя, — пишет он, — в котором они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлечённым в какую-нибудь войну…». Подобно германцам, славяне (у Тацита — венеды) отнюдь не отличались миролюбием. Тацит свидетельствует, что они «многое усвоили из их (германских. – С. Ц.) нравов, ведь они обходят разбойничьими шайками все леса и горы» между Дунаем и Восточной Прибалтикой.
Как явствует из слов историка, германские воины часто примыкали к славянам в их военных набегах на соседние земли. Любое варварское войско состояло в то время из двух частей: княжеской дружины и племенного ополчения. Главными доблестями дружинника считались преданность вождю и личная храбрость. По сути, это были профессиональные военные, каких в каждом племени было не так уж много. Поэтому дружинники зачастую набирались среди соседних племён, и бывало, что инородцы преобладали численно в дружине над сородичами князя. Германцы славились как отважные воины (Цезарь писал, что галлы настолько боялись своих восточных соседей, что не могли бестрепетно выносить даже одного их «острого взора»), и не вызывает сомнений, что они были широко представлены в дружинах славянских князей. Очевидно, их присутствие в славянских войсках, да ещё в непосредственной близости к вождям, играло не последнюю роль в отождествлении германцев и славян в римской традиции, облегчая для последней головоломную классификацию бесчисленных варварских племен, появлявшихся возле римского лимеса примерно из одного и того же географического пространства.
С другой стороны, германские дружины, разумеется, могли пополняться за счёт славянских воинов.
Затем примем во внимание, что славяне (венеды), по выражению Тацита, «обезображивали» себя смешанными браками. Это значит, что славянские мужчины брали себе в жёны германских женщин: «обезображивали» себя — то есть именно женились, а не выдавали замуж своих дочерей (антропологически наиболее сильное смешение с германцами наблюдается у средневековых хорватов). Дети от таких смешанных браков, разумеется, вырастали славянами по языку и культуре; но по распространённому у всех варваров обычаю детям, родившимся от иноплеменных матерей, давали имена из именника того народа, к которому принадлежала их мать. Это важно помнить, сталкиваясь с обилием у славян германских имён в античных и раннесредневековых источниках.
Сравнительное языкознание свидетельствует и об обратном влиянии — славян на германцев. Известны, по крайней мере, 18 лексем, проникших от славян к носителям западногерманских диалектов, начиная с середины I тыс. до н. э.
Смешение славян и германцев приобрело особый размах в эпоху Великого переселения народов, когда значительная часть славянских племен покинула Висло-Одерские земли, чтобы принять участие в штурме Римской империи.
Источники:
