Север Гансовский «Кристалл»
Север Гансовский «Кристалл»
Скажите, что вы знаете о кристаллах?
– Ну так… в общих чертах. По специальности я инбридный атомограф с синтаксическим уклоном. Кстати, если вас интересует…
Краснолицый прервал меня кивком и задумался.
– С кристаллов у нас все и началось. Понимаете, Копс избрал себе такой вид отдыха – точить кристаллы. Голова у него не очень-то работала, он еще в молодости понял, что больше чем примитивный физик-теоретик из него не выйдет, и подался на административную линию. К нам в институт он попал уже лет сорока от роду комендантом. Оно, между прочим, и неплохая должность, потому что разных этих докторов наук, сюзеренов знания, сейчас везде хоть пруд пруди, а комендант в любом учреждении один. Довольно скоро он подыскал себе просторный подвал в главном здании и стал вечерами отдаваться любимому занятию.
Постепенно подвал сделался чем-то вроде клуба. Мы тогда помещались у порта, начали заходить и посторонние. Кто с Луны, кто с Альфы Центавра. Разговоры, шутки, вранье, чисто мужская компания. Последние новости у нас докладывались раньше, чем в Академии. Приятнейшая была атмосфера. Я лично большего удовольствия не знал, как усесться поплотнее в старое кресло и навострить уши. За это меня очень любили и даже в очередь ко мне становились: у нас ведь все замечательные рассказчики, каждый наполнен до краев, но совершенно нет слушателей. Теперь представьте себе это помещение с желтыми крашеными стенами, низким, грубо побеленным потолком. В одном углу столики, кресла, кофейный аппарат, ящики со всяким барахлом, а в дальнем конце Копс у своего шлифовального станка. Копс, который сам всегда помалкивал, но другим не мешал болтать. К нему обращались в спорах, как к последней инстанции, к самому Здравому Смыслу. И он прекращал дискуссию не тем, что у каждого создавал впечатление, будто он прав, а тем, что все доводы тонули в его необъятной глупости, как в лоне самой матери-природы. Слух о нашем приятном заведении докатился буквально до самых отдаленных планет, и вот однажды появляется у нас какой-то бородатый тип и притаскивает с собой гигантский кристалл. То есть «притаскивает» – это, конечно, неправильный термин, поскольку штука весила около тонны. До бородатого каким-то образом дошло, что наш комендант интересуется кристаллами. Тип летел с Веги, а может быть, и с Сириуса – мы не запомнили, да и не спрашивали: ему нужен был балласт на корабль. Он засунул махину в трюм, на Земле взял автопогрузчик, и кристалл очутился в подвале. Теперь надо вам сказать, что, занимаясь кристаллами, Копс и не ставил перед собой никаких научных целей. Просто вытачивал из них линзы, которые дарил тем, кто соглашался взять. Большого спроса вообще-то не было, и Копс не особенно огорчался, когда ему случалось запороть очередное изделие. Просто брал лазер, простреливал испорченную линзу и устанавливал на станок следующую. Таких пробитых у него набралось целых пол-ящика – не знаю, зачем он их копил. Феоназ – так комендант назвал подаренный ему минерал – представлял собой удлиненный додекаэдр со срезанными вершинами, или, вернее, тетракайдекаэдр. Как раз в это время в институте стало известно, что наверху в лаборатории химического контрапункта нужна будет большая линза для какого-то там ультрагармонизатора с двойной валентной октавой. Копс поднялся к ним, договорился и радостно взялся за феоназ. Он посадил глыбищу на оправку из марсианского бальзама, снял грубую стружку лазерной’ пилой, а после приступил к тонкой отделке с помощью алмазных шаблонов. И тут начались неожиданности. Прежде всего кристалл запел. Первый раз это случилось ночью и до смерти напугало молоденькую лаборантку, которая на пустыре неподалеку любовалась звездами, а возможно, конструировала в мыслях фасон новой кофточки. Девушка услышала печальный длительный вопль, который вдруг исторгся из окон подвала. Она ударилась бежать и перебудила в общежитии весь первый этаж. Кто-то сообразил, что ключи от подвала должны быть у коменданта, его подняли с постели, и человек десять кинулись к институту. Спустились, но кристалл уже умолк, а поскольку его и не подозревали, было решено, что девице просто почудилось.
Однако на другую ночь он опять подал голос, да так громко и настойчиво, что звук достиг общежития. Снова толпа, Копс с ключами, и теперь все объяснилось. В помещении было пусто, ни души, а кристалл пел. Копс подошел к нему, дотронулся, и тон стал как бы шероховатым. Вообще это были звуки в среднем регистре, довольно мелодичные, но оглушительные. Кто-то предложил заземлить кристалл, и, когда так сделали, феоназ умолк. В целом пение продолжалось около месяца, концерт в первые разы начинался в час ночи и постепенно сдвигался к утру. Видимо, до феоназа доходили некие волны из тех глубин космоса, к которым Земля в это время поворачивалась неосвещенной стороной. Несколько ночей мы слушали, потом надоело, и чтобы кристалл не будил окрестность, мы его напрочь заземляли. Копс между тем продолжал точить линзу, кристалл онемел, а через некоторое время у него опять прорезался голос. Но по-другому. Теперь уже не было никакой величественности, никакой музыки сфер – он просто стал ругаться. Зашел я как-то вечерком в подвал и вдруг слышу: «Прохвост! Ты же целый день ничего не делаешь». Мне почудилось, что это мой собственный внутренний голос, я вознамерился протестовать, но тут со стороны шлифовального станка донеслось ироническое: «Много ты понимаешь». Одним словом, где-то разыгрывался скандальчик, и феоназ его передавал непосредственно. И так оно пошло – в зависимости от состояния среды над Землей феоназ удивительным образом настраивался транслировать звуковую обстановку определенной точки на поверхности нашей планеты. Теперь в подвале раздавались спокойное мурлыканье домохозяйки, которая, поставив суп на электроплитку, гладит рубашку мужу, шепот влюбленных или отрывок публичного выступления с бесконечными «Позвольте мне…».
Всем это нравилось – всем, кроме Копса. Он был недоволен болтливостью кристалла, видя в этом что-то несерьезное, поэтому продолжал снимать слой за слоем и добился, наконец, того, что феоназ стал хрипеть, запинаться и совсем замолчал. Однако, потеряв речь, кристалл начал терять и оптические свойства. Он тускнел, постепенно делался синевато-белым вроде тоненького слоя кумыса, если его налить на темный стол. И в один прекрасный день, когда Копс у своего шлифовального станка отодвинул в сторону измеритель и попробовал прикоснуться к линзе, то вместо того, чтоб встретиться с отполированной твердостью, его пальцы провалились в ничто. Пальцы провалились, а кончики их одновременно вылезли, но не с противоположной стороны линзы, которая была коменданту не видна, не насквозь, как можно было б ожидать, а тут же, на этой поверхности, навстречу ему. Они вылезли недалеко от центра и симметрично к тому месту, где Копс их сунул. Причем ровно настолько, насколько кисть вошла в этот кумысный туман. Копс был так ошарашен, что автоматически двинул руку дальше, и с той стороны от центра она опять-таки вылезла больше. Он сразу узнал, что это именно его рука, потому что пальцы были запачканы мастикой, а рукав кремовой рубашки довольно-таки захватан. Тогда он испугался, вынул руку из кристалла, отошел и принялся тыкать в феоназ разными палками. За этим занятием мы его и застали…
Краснолицый умолк и уставился в окно, выходившее прямо на тротуар. Там уже минут десять уныло переминался с ноги на ногу четырнадцатилетний верзила, время от времени поглядывая на нас через стекло. Этакая жимолость метра в два ростом и тонкой шеей.
– Подождите, я сейчас.
Мой собеседник встал и побрел к двери. Пиджак покрывал его широкие плечи, как попона спину слона где-нибудь в сибирском заповеднике зимой. На улице он подошел к юнцу, заговорил с ним, потом достал кошелек. Все было так близко, что я даже видел, как он шепчет про себя, пересчитывая мелочь, нерешительно доставая монетки и кладя их обратно. Наконец он сунул деньги юнцу. Тот пошел прочь, и краснолицый окликнул его, погрозив пальцем.
В зале, усевшись за столик, он объяснил:
– Дал ему, чтоб сходил пообедать. Но никогда не знаешь точно – может пустить все на кино. В голове только кино и фантасты. И хоть бы заговорил с какой-нибудь, попробовал бы познакомиться. Так нет, только смотрит и ухмыляется… Я остановился на «эффекте феоназа», да? Итак, попробуйте вообразить себе эту картину. Мы, то есть толстый логоритмист с четвертого этажа, молодой астрофизик, только что вернувшийся с Урана, и я, входим в подвал. Перед нами Копс, встрепанный, со стойкой от штатива в руке. Он подзывает нас, сует стойку в кристалл, и она вылезает тут же, под тем же углом к поверхности, но направленная наоборот. Проворный астрофизик кидается за линзу, там ничего. Я хочу пощупать поверхность кристалла, но пальцы уходят в молочный туман, и в то же время их кончики высовываются мне навстречу. Погружаю руку по локоть, и она вылезает до локтя. Логоритмист берет «ту руку», я чувствую прикосновенье. Я жму, он вскрикивает. Мы поднимаем здоровенную водопроводную трубу, как пушку, начинаем вдвигать ее в феоназ. По всем законам божеским и человеческим она должна бы пронзить феоназ насквозь и упереться там в стенку. Так нет же! Она входит без сопротивления в этот кумыс, вот уже скрылось метра два, никакой стенки мы не чувствуем, а два метра трубы вылезло нам навстречу. Собирается еще народ, все, конечно, удивлены, но не очень. И вы знаете, почему не очень?
– Естественно, знаю, – сказал я. – Потому что и сам мог бы…
– Вот именно. Потому что у каждого своих чудес хватает. На пятнадцатом этаже в институте заняты этой самой дисперсной деривацией, на двадцать пятом сидит завороженная дева, взглядом упершись в будущее, и лаборатория телебоционных уравнений тоже не дремлет, подкидывая что-нибудь новенькое. Сами понимаете, как у нас. К вам может приставать тип, который действительно изобрел Вечный Двигатель, готов его продемонстрировать, и вы согласитесь его слушать, только если он пообещает после этого тотчас познакомиться с созданным вами Всеобщим Тормозителем. Никого ничем не пронять. В мое время, то есть когда я был молод, мы умудрялись побыть просто людьми, умели интересоваться еще чем-то, кроме собственного дела.
Краснолицый вздохнул.
– Почему вы сказали «в мое время»? – спросил я. – По-моему, вы ненамного старше меня. Сколько вам сейчас?
– Сколько сейчас? – Он поднял глаза и задумчиво уперся взглядом в низкий потолок. – Когда началась эта заваруха, было пятьдесят. С тех пор прошло двадцать лет, значит, сейчас примерно шестьдесят пять… Теперь уже ничего не установить точно, потому что некоторые годы приходится считать обратно. Не только годы – месяцы и дни. Что там говорить, я вообще не уверен, что я – это я. – Он вздохнул еще раз. – Да, так вот. Народ поудивлялся тогда в подвале и разошелся по своим делам. А на окне у нас стоял аквариум с десятком черных рыбешек – кажется, их название «гурами» – и тремя золотыми. Астрофизик берет аквариум в правую руку, сует его в линзу – тот, естественно, вылезает вместе с держащими его пальцами,– перехватывает аквариум левой рукой, а свою правую вынимает. Мы посмотрели на рыбок, ничего в них не переменилось, плавают себе. Я тогда погрузил в феоназ руку вместе с плечом и половину лица. Погруженная часть появилась тут же напротив, и обе половинки моей физиономии оказались нос к носу. А когда я начинал двигать головой от центра линзы, та, другая половинка уезжала на такое же расстояние. Тут сам собой напрашивался новый шаг – сунуть в кристалл ногу, туловище и, появившись целиком на другой стороне, вылезти. Первым на это решился астрофизик, который у нас тогда околачивался целую неделю. Он влезал спиной к нам, а вылезший оказался к нам лицом. А затем сразу проделал все в обратную сторону. Обращаю ваше внимание на то, что он прошел через кристалл именно четное число раз – в данном случае два. И все другие, хоть приезжие, хоть институтские, почему-то лазили через феоназ дважды. Является в подвал какой-нибудь путешественник, мы его знакомим с кристаллом. Он влезает и выныривает один раз, потом через некоторое время второй – и на этом успокаивается. Не знаю, что тут играло роль – какой-то инстинкт, пожалуй. Но впоследствии для жизни всех влезавших это имело большое значение. Огромное!
– Почему?
– Сейчас увидите… Одним словом, дни мелькали, мы продолжали развлекаться с удивительной линзой. Копс, правда, все еще воображал, что кристалл можно подточить и сделать-таки работу для той лаборатории. Несколько раз он приступал к феоназу со своими шаблонами и недоуменно убеждался, что режущая кромка без усилия скрывается в кумысном тумане, появляясь тут же рядом. Прошло полмесяца, астрофизик уже уехал. Глянул я как-то на аквариум и ахнул. Черные гурами за истекшее время не выросли, а измельчали, так же как и золотые рыбки. Минула еще неделя, рыбешки превратились в мальков, затем из мальков образовались икринки, поплавали, упали на дно и как-то растворились. То, что было пронесено через кристалл, не старело, а молодело. Вот тут-то мы и поняли суть феномена. Феоназ оказался окном в антимир, где все было точно таким же, как у нас, но двигалось в противоположную сторону. Стало ясно, что в первый раз не наш астрофизик появлялся из феоназа, не наш аквариум был вынут, и рука, которая высовывалась оттуда, когда я совал свою, была не моей рукой.
– Хорошо, – сказал я. – Но ведь вы чувствовали, когда вас брали за пальцы. Когда вас брал этот логоритмист.
Я чувствовал пожатие, потому что в этот момент мою руку брал тамошний, антимировский, логоритмист. А мой двойник, который оттуда высунул свою кисть сюда, ощущал прикосновение нашего. И когда мы, например, совали в линзу водопроводную трубу, навстречу вылезала не наша, а во всем подобная оттуда. Наша же уходила в антимир и для нас исчезала. Оттого мы и в стенку не могли упереться.
– Как-то я не очень понимаю.
– А чего тут понимать. В антимире все абсолютно то же самое. Такая же Вселенная, такая же Земля, институт и такой же Копс. В полном соответствии с тем, что делалось у нас, тамошний Копс доточил уникальный кристалл до того же состояния и сунул в него руку как раз в тот миг, когда наш олух царя небесного сунул свою. И каждый из двух комендантов принял высунувшуюся длань двойника за собственную. Все совпадало и совпадает сейчас – миг в миг. Даже сейчас в том баре сидят такие же, как мы с вами, и произносят те же слова.
– Подождите! Вы сказали, что астрофизик влез в кристалл и вылез. Вы же видели, что это ваш астрофизик.
– Просто нам так казалось, потому что вылезший ничем не отличался от нашего. А наш в это время был в антимире.
– Но он понял, куда попал? Что он потом рассказывал?
– Ничего. Он и не знал, что там был, потому что никакого отличия нет – подвал совершенно тот же. Я такое тоже испытывал. Погружаешься в кумысный туман, потом вылезаешь из кристалла и думаешь, что ты опять у себя, но только почему-то лицом к окну, хотя влезал, будучи спиной. А в это время твой двойник выныривает в нашем мире, и для оставшихся здесь ничего не меняется. Позже-то мы эту технику осознали. Просунешься туда и говоришь: «Привет в антимире, ребята». А двойник одновременно приветствует Копса и других теми же словами.
– Но ведь можно было отмечать, скажем, вашего коменданта, когда он лез туда. Ставить на руке метку чернилами. Чтоб убедиться, что к вам вылезает другой.
– Пробовали. Но на вылезшем была точно такая же метка. Они ведь тоже отмечали, поскольку их в тот же момент осеняла именно та же мысль… Нет, что нас убедило, так это обратная направленность процессов. Тут-то мы и задумались – после опытов с рыбками. Хочешь стареть – оставайся здесь, хочешь молодеть – переходи туда. Понимаете, возникла возможность свободно перемещаться по возрастной шкале. Я, естественно, раскинул мозгами насчет самого себя, Мои пятьдесят мне нравились, я бы предпочел возле них и держаться. Но как?.. Ответ напрашивался сам собой. День в нашем мире, день в том, день растешь вперед, день назад, а в результате не стареешь и не молодеешь. Неплохо придумано, да? Утречком являешься в институт, заглядываешь в подвал, пролезаешь, идешь к себе в отдел, занимаешься там делами либо ничего не делаешь, а на следующее утро та же операция. Кстати, поскольку между мирами не было никакой разницы, невозможно было даже определить, с антимирцами ты сейчас или со своими.
Вот так и прокатилось, так и пронеслось целых семь лет, в институте привыкли к феоназу, большинство о нем забыло. Заказа на тот двухоктавный капиллятор Копс, конечно, не выполнил, лаборатория обошлась услугами литейной мастерской. Но на восьмой год им опять потребовалась крупная линза. Наш комендант взыграл духом и еще раз со своим дурацким упорством приступил к феоназу. Снова шаблоны, но, само собой разумеется, ничего не могло получиться, потому что в подвале был уже не кусок вещества, в кусок состояния. Тогда, обозлившись, этот осел берет мощный лазер, становится против кристалла и бьет лучом прямо я центр. На счастье Копса, луч пролег как раз по оптической оси; ошибись эта дубина хотя бы на миллиметр, обратный луч отправил бы нашего коменданта к праотцам. Но тут два луча встретились в серединке кумысного «ничто», раздался взрыв, по всему зданию посыпалась штукатурка. И это было все. Кристалл перестал существовать, а мы с Копсом оказались на грани катастрофы.
– То есть как перестал существовать? Вообще исчез?
– Распался на кристаллики. Но такие, что с ними ничего нельзя было сделать. Понимаете, сбегается народ. Копс стоит обалделый с лазером в руке, а феоназа нет. На полу под станком сверкающая груда. В момент взрыва это снова стало материальным телом, но рассыпалось на мелкие кусочки эти тетраэдрики. Я нагибаюсь, пробую взять один, он у меня под пальцами раздробляется на более мелкие. Опять пробую, дробление продолжается. И так до того, что последние было уже не увидеть ни простым, ни вооруженным глазом. Груда под станком сама собой таяла – оттого, что ее задевали, от всяких мелких сотрясений – и в конце концов исчезла совсем. Но позже выяснилось одно печальное обстоятельство: Копс не потрудился установить, на той стороне он сам или на этой. Проходит год, другой, третий, мы замечаем, что комендант что-то очень хорошо выглядит. Лысина на макушке заросла, глаза поблескивают, кожа на лице стала гладкой, сам такой бодренький. Подумали мы, подумали и схватились за голову. Вернее, я схватился, потому что Копсу к этому времени было уже как-то на все наплевать. Однако вечная молодость – это одно, а когда человек молодеет, вместо того чтобы стареть, тут шутки плохи. Туда-сюда, пытаюсь разыскать, где был записан состав феоназа, чтоб восстановить кристалл. Но все тогда делалось спустя рукава, состав даже не определяли. Между тем годы идут, официально Копс приближается к пенсии, но умственно и физически все происходит наоборот. Меняются внешний вид, привычки, манеры. Прежде он любил свою холостяцкую квартиру, волок туда всякие хозяйственные новинки. Не прочь был по телевизору посмотреть футбол, кроме детективов, ничего не читал. Проходит время, домашний уют его перестает интересовать, хобби свое – эти кристаллы – забрасывает, в библиотеке начинает спрашивать литературу «с вопросами», на собраниях выступает с разоблачительными речами. Еще через несколько лет в отдельной квартире ему становится скучно, он перебирается в общежитие, футбол смотрит прямо на стадионе. Литература «с вопросами» побоку, подписывается только на спортивные журналы. Опять текут годы, спорт брошен, начинается увлечение джазом. Гитара, мотороллер, вечеринки и девушки.
Еще несколько лет, и опять перемена. Девчонки остались, но только платонически, у самого то одна прическа, то другая, сочиняет стихи. Работа у него в голове не держится, из института его увольняют. Подал я было за него на пенсию, но куда там. Согласно документам шестьдесят пять лет, а пришел на комиссию, там руками развели. Шея как у бугая, в дворовой футбольной команде с мальчишками за главного нападающего. А в последние год-два опять отощал, уши совершенно не моет и недавно, смотрю, начал собирать этикетки от спичечных коробков… Вы его, кстати, не знали раньше, когда он был еще настоящим Копсом?
Мы рассчитались в баре и шли теперь по улице.
– Раньше нет, – сказал я. – Да и сейчас не знаю. Разве он, как бы это выразиться, функционирует?
– Кто? Копс?.. Так это же с ним я на улице разговаривал. Давал ему на обед. Сейчас я уж не могу его бросить. Столько времени вместе, и вся эта возня с кристаллом при мне происходила. Так и живем, В институте я дослужился, дали пенсию. У меня лично запросы небольшие, да и у него теперь тоже. Вот в восемнадцать лет трудно было со всеми этими модными пиджаками с одним разрезом, с двумя разрезами. В четырнадцать уже ничего… Он, между прочим, быстро забывает, что знал, поэтому думаю осенью отдать его в школу, в девятый класс. Потом будет переходить соответственно в восьмой, седьмой, шестой, пятый. Нельзя же совсем без образования. – Краснолицый вздохнул. – Главная-то у меня, конечно, надежда, что кто-нибудь заинтересуется проблемой, найдет способ восстановить кристалл и повернет Копса обратно. Но у всех свои дела, каждому не хватает времени – поглядите, как бегут.
Действительно, прохожие неслись в карьер. С жуткой быстротой менялись световые надписи на стенах домов. На наших глазах машины достраивали длинное здание, а в дальнем конце уже началась перестройка. Что-то гудело под ногами – вероятно, вели новую подземную транспортную линию.
– Занятная история, – сказал я. – Хотя бывает и похлестче.
Мы остановились, потому что перед нами вдруг поставили переносный красный заборчик, и тотчас за ним асфальт вспучился, лопнул, показалась рабочая часть какого-то механизма.
– Иногда меня злит, – произнес краснолицый задумчиво, – что кто-то там, в антимире, мыслит и действует совершенно подобно мне. Неприятно это постоянное дублирование. А порой, наоборот, я радуюсь, что я не один, что там есть такой же горемыка, у которого на руках повис второй Копс. Что мы думаем друг о друге, сочувствуем. Хотел бы я встретиться со вторым «я», но это невозможно. Даже будь сейчас феоназная линза и полезай я к нему в антимир, он в этот момент вылез бы сюда с той же целью. Да и вообще разговора не получилось бы, потому что мы говорили бы одно и то же в тот же миг…
Вырытую канаву перед нами начали заливать, залили, сняли перегородку, и мы двинулись дальше. В кинотеатр напротив сквера валом валила молодежь. Сияли огромные буквы: «Дело №865438307».
– Вот он, смотрите! – Краснолицый подался вперед. – Так я и знал, что не пообедает.
Действительно, возле контролерши в толпе возник тот двухметровый тощий юнец. Он подал билет и скрылся в провале дверей.
– Знаете что, – я посмотрел на краснолицего, – а ведь, честно говоря, это и не ваш Копс. По-настоящему-то он чужой, антимировский.
Краснолицый вздрогнул, потом пожал плечами.
– Знаю, – прошептал он. Потом он поднял на меня свой простодушный взгляд, и голос его окреп. – Но ведь, если я брошу этого, там тоже бросят моего. Да и кроме того я привык к нему и думаю сразу о них двоих. – Он вдруг схватил меня за руку. – Слушайте, вы ведь этот инбридный синтаксист, что ли? Займитесь. Все-таки проблема, а? Направили бы обоих Копсов назад, сами себе могли бы устроить вечную молодость. Неужели не интересно?
Я обнял его за плечи, увлекая к садику, где под липой освободилось два места на скамье.
– Очень интересно. Но я вас выслушал до конца, верно? Давайте теперь займемся моей темой. Вот вы тоскуете, что Копс не туда развивается. Но если с помощью изобретенного мною аппарата, который я, кстати, могу продемонстрировать, эту вашу тоску…
источник: Север Гансовский, Рис. Л. Рындича «Кристалл» «Техника-молодежи» 1969-09, стр.26-28
