Сейчас в это трудно поверить, но в 70-е годы, когда советские люди, по крайней мере городская молодежь, в большинстве своем грезили американскими джинсами и «фордами», в США был серьезный экономический кризис. В самой Америке он так не называется только потому, что там традиционно кризисом называют исключительно дефляцию, а в 70-е имела место стагфляция, то есть депрессия/спад на фоне двузначной инфляции.
Самому американскому истеблишменту этот кризис представлялся весьма серьезным стратегическим вызовом — опять же нелегко поверить, но на тот момент исход соревнования западного капитализма и советского социализма был совершенно не очевиден. И именно в качестве реакции на него возникла модель рейганомики, чьи последствия мы ощущаем с 2008 года и, скорее всего, еще вдоволь наощущаемся в ближайшем будущем, в следующую — увы, недалекую — фазу всемирного кризиса. Всех интересующихся этим вопросом отсылаю к работам Михаила Хазина, чьи концепции обладают, как доказано опытом, явной предсказательной силой (в отличие от большинства других экономических сочинений нашего времени). Нас же сейчас будет интересовать другое.
Кризисы и выход из них
Отчего вообще происходят циклические кризисы? Всем известно: из-за введения избыточных мощностей и перепроизводства в фазе роста. То есть базово все кризисы суть кризисы спроса. Но в XIX веке такие кризисы случались достаточно часто и быстро проходили, вовсе не принося катастрофических последствий, а, наоборот, укрепляя экономику за счет сбрасывания неэффективной части. Отчего же происходят столь разрушительные кризисы, как Великая депрессия, так сказать, суперкризисы (а в 70-е назревал именно такой)? Ответ на этот вопрос исходно дан в теории убывающей доходности Рикардо, затем развит в теории опережающего роста предложения Маркса. Упрощенно говоря, поскольку не вся совокупная выручка за товары и услуги (то есть, по современному говоря, ВВП) превращается в конечное потребление, а часть инвестируется, то конечный спрос на каждом цикле воспроизводства слегка падает, а предложение растет. Естественно, доходность при этом падает, что капитал, в конечном счете, может компенсировать только ростом объемов за счет освоения новых рынков. Однако рост рынков не беспределен, в какой-то момент возможность экспансии кончается или, во всяком случае, упирается в существующий на тот момент расклад сил на мировой арене .
Тогда происходят войны, и, в частности, обе мировые войны имели именно эту экономическую подоплеку. Но к 70-м годам США освоили все возможные для себя рынки — западных стран и «своей» части третьего мира. Оставшееся на тот момент неосвоенным либо относилось к советской части, либо не было рынком вообще в силу отсутствия цивилизации. Экстраполируя предшествовавший опыт, следовало бы начать войну с СССР, но к этому времени она уже могла быть только ядерной, что как-то не способствует расширению рынков. То есть доходность упала, а возможности расширения были полностью исчерпаны. Казалось, выхода нет. Во всяком случае, так казалось — они ведь не знали, что всего через 15 лет СССР рухнет и рынки всего, что называлось «мировой системой социализма», можно будет осваивать (впрочем, к сегодняшнему дню и эта возможность исчерпана). Все, однако, не так мрачно, поскольку есть такие вещи, как технологическая революция и тем более смена технологического уклада. При появлении качественно нового продукта и его распространении в течение короткого времени возникает новый спрос, который может достигать колоссальных размеров — все мы это наблюдали последние 20 лет на примере персональных компьютеров и мобильных телефонов, товаров, не имевших ранее аналогов. То же самое происходит и в том случае, если аналог был, но новый товар неизмеримо превосходит старый. Какая разница, что у всех, кто может себе это позволить, уже есть кареты, и спроса на новые практически нет, если появляется «самобеглая карета» — автомобиль? Такой же новый спрос появляется и в том случае, если возник не новый товар с ранее не существовавшими потребительскими свойствами, а новая технология производства, делающая старый товар радикально дешевле и потому доступным качественно большей части населения. Яркий пример — конвейер Форда, превративший автомобиль из предмета роскоши в массовый товар. Причем следует понимать, что это все вовсе не специфика нового времени. Появление массового спроса на полностью новые товары имело место и ранее — водка и другие крепкие напитки появились в XV веке, картошка и табак в XVI — XVII, хлопок и чай — в XVIII, ружья и пистолеты — в XVI, и все они за считаные десятилетия становились массовыми товарами. Соль и шерстяные ткани в позднем Средневековье превратились из элитарных продуктов в общедоступные за счет усовершенствования технологий производства. Но истинный размах это явление приобрело в XIX веке, с началом промышленной и научно-технической революций. Так вот очевидно, что появление нового массового спроса в результате появления новых товаров ничем не хуже для выхода из кризиса, чем завоевание новых рынков.
А из суперкризиса? В реальности США вышли из Великой депрессии благодаря победе во Второй мировой войне и освоению рынков всей Западной Европы и ее колоний. Могли ли они выйти из депрессии благодаря появлению новых массовых товаров? Казалось бы, нет, потому что такой кризис намного глубже обычного циклического, и появление одного-двух новых товаров, даже уровня автомобиля, не вытянет экономику, к тому же прорывные изобретения не появляются стаями. Да и развивается новый спрос быстро, но не мгновенно, а иногда и не очень быстро — вертолет стал массовым товаром более чем через полвека после появления вполне работоспособных образцов (если не рассматривать военное применение, то и самолет тоже).
К тому же у некоторых новых товаров мультипликатор, то есть влияние на экономику в целом (за счет спроса на сырье, комплектующие и услуги для его производства), невелик, как, например, у мобильного телефона. Но по счастью, кроме появления отдельного нового товара, есть такая вещь как смена технологического уклада. В XIX веке было сделано три прорыва (помимо прочих): железные дороги, паровые станки и бессемеровский и мартеновский процессы выплавки стали. Так вот помимо их значения по отдельности в сумме они вывели экономику в новую эпоху — начался век угля и стали, продолжавшийся без малого столетие. Такого рода прорыв, без сомнения, может вывести экономику из любой депрессии, сколь угодно великой.
Так рассуждала американская администрация во главе с Рейганом, пришедшая в 1981 году на волне решимости не дать кризису 70-х развиться до масштаба второй Великой депрессии (или первой Великой стагфляции). Дело было за тем (естественно, помимо текущих мер), чтобы определить локомотив нового технологического уклада и понять, как форсировать этот процесс. Причем было крайне желательно, чтобы это была такая отрасль, в которой позиции архиконкурента в лице СССР с сателлитами, а лучше и собственных союзников, оказались гораздо слабее американских. Кандидат был довольно очевиден (или гениально угадан — для данного рассуждения неважно): в 1975 году был выпущен протоперсональный компьютер Altair, а в 1976 году его конкурент Apple-1, оба имели бешеный успех, не ожидавшийся даже основателями. В 1977 году появился Apple-2, а в 1981 году — IBM PC, и это было уже началом бума массовой компьютеризации. В 1975 году на пустом месте (в смысле без капитальных вложений) была создана компания «Майкрософт», именно для разработки софта для «Альтаира», завершившая свой первый год с оборотом в 16 млн долларов (тогдашних!). Так что, учитывая тот факт, что в области больших ЭВМ американцы традиционно были абсолютными лидерами, как и в производстве докомпьютерных табуляционных машин и арифмометров, то с локомотивом смены уклада все стало ясно. Форсирование процесса заключалось, с одной стороны, в общем подходе рейганомики — стимулировании предложения, а также и спроса через смягчение банковских требований к заемщикам, в первую очередь физлицам, на фоне очень высоких, но неуклонно снижающихся процентных ставок по кредитам. А с другой — в запуске гигантской пиар-кампании по внедрению в сознание каждого американца (а до кучи и остальных) уверенности в том, что технологический уклад меняется и новая эра уже началась.
Привело ли это к успеху? В краткосрочном плане экономические итоги восьмилетнего правления Рейгана были крайне убедительными. Среднесрочные последствия также были крайне позитивны — бум 90-х был последствием именно рейгановской политики, хотя случился при демократе Клинтоне. И хотя многие исследователи, в том числе уже упоминавшийся мною Хазин, не без основания считают, что в значительной степени этот успех был определен освоением рынков бывшего соцлагеря после распада СССР, вклад технологического скачка, лидером которого была компьютерно-софтовая отрасль, в любом случае весьма велик. И то, что отдаленным последствием стал кризис, первая фаза которого началась в 2008 году, ничего тут не меняет — любые решения любых проблем всегда временны, «ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы». Интересно тут другое.
Птицелов, попавший в собственные сети
Известно, что западная цивилизация, а особенно США как ее единоличный лидер, основным инструментом решения крайне широкого круга вопросов считают манипулирование общественным сознанием, и они добились больших успехов в стратегии и тактике его применения, и в их руках это очень мощное орудие. Но этот инструмент имеет одну объективную особенность: общественное сознание крайне инерционно, и поменять его обратно, даже если изменилась ситуация или просто стало понятно, что ошиблись, практически невозможно. Более того, творцы политики тоже живут не в безвоздушном пространстве, и изменившееся общественное мнение влияет и на них самих, как правило, незаметно. Особенно в США — там в образе повседневной жизни, как и во вкусах и во взглядах, элита в гораздо меньшей степени отделена от составляющего большинство среднего класса, чем в Европе или России. То есть если истеблишмент сумел внушить обществу нечто, и оно это приняло, то через какое-то время истеблишмент сам начинает в это искренне верить. Так получилось и с легендой о том, что наступила смена технологического уклада, соизмеримая с наступлением эпохи угля и стали или эпохи нефти и пластмасс, и научно-технический прогресс сейчас быстрее, чем когда-либо в прошлом. Именно легендой. Ею является и ≪новая экономика≫, и новый технологический уклад. Потому что на самом деле персональные компьютеры и информационные технологии, безусловно, являясь качественно новыми продуктами и создавая значительный новый спрос, вовсе не так сильно изменили нашу жизнь — вне всякого сомнения, меньше, чем в свое время железные дороги или телеграф. Все вроде бы сидят в фейсбуке или пользуются Гуглом — только платить за это никто не готов, основную часть доходов этих компаний составляет реклама. Ничего себе базовый для общества продукт, за который никто не готов платить даже немного! Потому что мобильный телефон, конечно, изменил нашу жизнь, но настолько ли сильно, как в свое время телефон обычный, дав поражавшую современников возможность разговаривать через страны и континенты? Компьютерные и сетевые игры создали, безусловно, новый спрос, но соизмеримый ли с тем, какой создали изобретенные в 30-е годы нейлоновые чулки и колготки? Кстати, делает ли это фирму Дюпон 30-х годов ≪новой экономикой≫? И если да, тогда что в этой экономике нового?
Потому что ≪новый технологический уклад, основанный в первую очередь на микроэлектронике, компьютерах и информационных технологиях, нано- и биотехнологиях≫ (встречается во многих публицистических и официальных документах всех больших стран), — сказки, ничего подобного нет, если не считать ≪нанокрема для бритья≫, который я недавно видел в магазине, или ≪нанобетона≫, реклама которого висела на Рублевке. Конечно, в любом автомобиле есть процессорные устройства, но когда садишься за руль хорошо восстановленного ≪Мерседеса≫ 80-х и даже 70-х годов, в котором их нет, никакой особой разницы не ощущаешь. Разве что нечто совсем второстепенное. Но не тянет это на новый уклад. Даже мобильный телефон 2011 года ничем принципиальным не отличается от модели 2000 года (у меня сохранилась и прекрасно работает). А вообще можно и в унитаз микропроцессор встроить, для учета материальных потоков, и назвать это прорывом.
Еще смешнее претензии на то, что мы не просто вошли в новый технологический уклад, которых все же было за историю экономики немало, а в третий тип экономики — сельскохозяйственная, промышленная и вот теперь информационная. Переход к промышленной экономике заключался в том, что рынок еды и других товаров первичной сельхозпереработки не уменьшился, но за одно-два столетия объем и ассортимент промышленных товаров вырос столь драматически, что производство сельхозтоваров стало составлять лишь небольшую долю ВВП (а до этого .). И что же, сегодня все промышленные товары, плюс сельскохозяйственные, плюс обычные (не компьютерные) услуги составляют малую часть ВВП, а остальное товары и услуги информационные? Бред. Когданибудь в будущем это вполне возможно — если появятся машинки, моментально изготовляющие любой предмет из воздуха и навоза по вставленному чертежу, то основная часть ВВП будет приходиться на чертежи. Но ведь про переход к информационному обществу, то ли уже состоявшийся, то ли активно идущий здесь и сейчас, пишут не фантасты и даже не философы, а вполне мейнстримные экономисты. Впрочем, после присуждения нобелевской премии за доказательство принципиальной невозможности дефляционного кризиса за 5 лет до его начала — о чем говорить… В реальности нет даже намека на то, что мы входим или тем более вошли в новый технологический уклад. Нанотехнологии пока больше рекламный слоган для получения грантов, чем часть реальной экономии, ну еще серьезный раздел науки, но пока фундаментальной. Биотехнологии в своем нынешнем виде вообще не могут быть фундаментом технологического уклада — они пока в подавляющей части существуют в сфере медицины, а она эту роль играть не может (поскольку является конечным потреблением, а не инструментом или материалом производства). Информационные технологии, похоже, не так далеки от предела своего проникновения в другие отрасли, и предел этот не так уж велик. Если установить iPAD в катафалк, похоронное дело не станет от этого относиться к новому укладу.
А научно-технический прогресс сильно замедлился в последнее время (хотя не до нуля, конечно), а вовсе не ускорился. Наш современник, будучи перенесенным на полвека назад, в середину ХХ века, нашел бы жизнь отличающейся от нашей в материальном аспекте не так уж сильно — гораздо меньше, чем человек середины ХХ века, переместившийся в его начало. А уж с человеком начала ХХ века, переместившимся на полвека назад, в эпоху лошадей, парусников и идущей месяцами почты, и сравнивать нечего. Мы летаем примерно на тех же самолетах — на самом деле в то время сверхзвуковые «Конкорды» и Ту-144 летали, а сейчас нет. Мы ездим на тех же поездах, даже высокоскоростные магистрали эксплуатируются аж с 1964 года. Мы смотрим такие же, что и 50 лет назад, телевизоры. Ну стали дисплеи плазменными и жидкокристаллическими вместо электронно-лучевых. Это что, привело к радикальному улучшению качества? А и привело бы — тоже мне прорыв. Автомобили улучшились, но тоже не радикально. Основные конструкционные материалы — те же стали и пластмассы. И строительные материалы те же, да и сами здания не сильно отличаются. Разве что небоскребы научились строить повыше — только кому это надо, потому и увлекаются ими ныне в основном любящие понты арабы и китайцы. Казалось бы, рывок сделала медицина — только ничего за последние полвека рядом не стоит с изобретением антибиотиков в середине прошлого века, и вакцин в его начале (считается, что в сумме эти два прорыва увеличили среднюю продолжительность жизни более чем на четверть века). А появление раз в год новой модели мобильного телефона (ничем особым от старой, впрочем, не отличающейся) вовсе не показатель ускорения прогресса, а лишь его видимость. Дома моды раз в полгода меняли модели одежды еще во времена Наташи Ростовой — что ж с того? Вот только компьютеры с фейсбуком и остаются…
В чем же причина такого явного замедления прогресса? Мне ответ неизвестен, можно только гадать. Явно устарела система организации науки — не знаю, какой она должна быть, но нынешняя явно неадекватна. Это четко видно на примере СПИДа — почти 30 лет прошло с момента даже не описания болезни, а уже выделения болезнетворного вируса ВИЧ, денег на фоне всеобщей истерии истрачено в сопоставимых ценах как на Манхэттенский проект, а проблема и по сию пору не решена. Ни государственными институтами, ни университетскими лабораториями, ни частными фирмами. Притом что СПИД — это не фундаментальная системная проблема большой группы болезней, как рак, это всего лишь один вирус. Солку в начале 50-х потребовалось всего три года, чтобы создать вакцину и победить полиомиелит! Могут сказать, что вирус СПИДа гораздо более сложный объект, чем вирус полиомиелита — ну так ведь и инструментарий науки за полвека «несколько» увеличился, не говоря уж о деньгах.
Другая причина — во всех отраслях прошло значительное укрупнение, настоящих монополий сейчас нет, но каждый вид бизнеса в реальном секторе США представлен ныне 2—4 крупными компаниями. Такая олигополия не уничтожает конкуренцию, но сильно ее снижает, мы знаем это на примере нашей сотовой связи с тремя операторами — динамика качества этой связи за последние годы (на фоне рекордных прибылей) известна всем. Для олигополии поэтому крайне важно сохранять такое положение вещей, а оно может нарушиться при технологических прорывах. Никто не скупает патенты, чтобы положить их под сукно, и не отстреливает перспективных ученых, как в дурных детективах, а просто создаются условия, сильно затрудняющие вход для новых игроков, например в той же биотехнологии несуразные требования по испытанию новых лекарств, требующие под 10 лет времени и полмиллиарда долларов на один препарат. А также обязывающие производить его только на никому не нужных GMP-мощностях, еще более увеличивая инвестиционный барьер. Прорываются и становятся национальными героями в основном предприниматели в сфере IТ. Только я сомневаюсь, что фейсбук (даже если сидеть в нем всем миром и что-то там гуглить) поможет Америке выйти из грядущего суперкризиса.
А истеблишмент свято верит в сказку о технологической революции, которую сам и придумал, чтобы выйти из кризиса предыдущего. И не может из-за этого принять правильных решений.
Выводы
Инновационный сектор, конечно, существует, и реально новые продукты разрабатываются и создаются, но ничего нового в этом нет, и масштаб этого в экономике в целом не выше, чем был и 50, и 100 лет назад (как бы не ниже). И, конечно, его надо всячески развивать, думать над снятием мешающих ему препятствий (именно потому что он находится совсем не на подъеме) — альтернативы прогрессу как двигателю экономики не видно. Но не надо верить в то, что научно-технический бум уже наступил — это не так, и если так думать, то появляются ложные надежды. И не надо считать, что наступил или наступает новый технологический уклад, который и вытащит мир из кризиса, — не наступил и пока не наступает, и из кризиса Америку, как и весь мир, выведет не новая экономика, а старые добрые машиностроение и нефтехимия, производство ширпотреба и домостроительство. Но, по Клаузевицу, во время любой войны надо думать о войне следующей — в этом и только в этом аспекте важна новая экономика.
Источник — http://www.odnako.org/magazine/material/show_11997/
