105-летняя Брунгильда Помзель – секретарь Геббельса, последний живой человек, близкий к верхушке правителей нацистского режима.
О старой, одиноко живущей и всеми забытой даме вспомнили, когда ей исполнилось 100 лет. Интерес вызывал не только мафусаилов возраст, но и незаурядная судьба самой фрау Помзель, лично знавшей семью Геббельса и многих известных деятелей Третьего рейха. После окончания войны она жила в своей мюнхенской двухкомнатной квартире, но в 2013 году упала и сломала берцовую кость голени. Из-за ограниченной подвижности была вынуждена переселиться в дом престарелых рядом со своим прежним жилищем. Там и встретились с ней австрийские кинематографисты, задумавшие документальный фильм под названием «Ein deutsches Leben». В его основу положены 30-часовое интервью, взятое у Брунгильды Помзель, и исторические черно-белые съемки.
Документальный фильм, снятый группой из четверых австрийских режиссеров, демонстрировался на кинофестивале в Мюнхене, осенью он выйдет на экраны в США, а затем и в Германии (точная дата выхода неизвестна). Пока же во многих немецких СМИ появились отклики на фильм и статьи, рассказывающие о непростой судьбе довольно обычной немецкой женщины, последнего живого свидетеля событий в берлинском логове нацистов и последних дней одного из главных военных преступников Второй мировой войны — Йозефа Геббельса.
В приемной Геббельса
Брунгильда Помзель (Brunhilde Pomsel) родилась в Берлине в семье художника-декоратора. Детство свое она описывает так:
«Воспитывали нас беспощадно: если мы были непослушны, то получали приличную трепку, ведь любовью и пониманием многого не добьешься! Быть покорным, немного врать и обманывать, при возможности сваливать свою вину на других — к этому мы, дети, привыкли сызмала».
Ремеслу стенографистки Брунгильда обучилась, работая в канцелярии адвоката-еврея, в 1933 году эмигрировавшего за границу. В том же году ее приняли секретаршей-стенографисткой на радиостанцию Berliner Rundfunk – орган Министерства народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса. Она вступила в национал-социалистическую партию, получала 250 марок в месяц, слыла самой быстрой стенографисткой и была довольна жизнью. В 1942-м ее перевели в Министерство, в приемную самого Геббельса, в качестве одной из шести Vorzimmerdamen – секретарш-стенографисток.
Этот перевод на другое место, говорит фрау Помзель, был принудительным, но тут же признается, что новое место ей очень нравилось – шикарная обстановка, рутинная, без стрессов и большого напряжения работа: отправлять письма, сортировать почту, писать под диктовку шефа. Главное же – высокая заработная плата – 500 марок в месяц да еще и персональная надбавка в 100 марок, целая куча денег! Правда, в разгар войны, добавляет она, на них все труднее можно было что-либо купить.
Хорошо запомнился ей последний рабочий день в Министерстве пропаганды, 20 апреля – день рождения фюрера, и солнечная, совсем летняя погода. Она сидит на террасе служебной виллы Геббельса недалеко от Бранденбургских ворот и печатает на своей пишущей машинке под диктовку шефа. Повсюду раздаются взрывы снарядов.
На следующее утро она переселяется в бункер Министерства пропаганды на Wilhelmplatz. Десять дней в подвальном помещении почти без еды. Спасают от голода только найденная в кладовых спаржа в консервных банках да вино – «хорошее вино», вспоминает она. То и дело в бункер вносят раненых солдат и гражданских. О самоубийстве своего шефа и Гитлера она узнает от курьеров, приносивших новости из бункера рейхсканцелярии.
После окончания войны оккупационные советские органы не приняли во внимание
«принудительный характер»
службы Брунгильды в ведомстве Геббельса и отправили ее в лагерь. Она пережила пять лет заключения в советских лагерях на территории Германии и Польши, в том числе в бывших концлагерях Бухенвальд и Заксенхаузен. Оказавшись на свободе в 1950 году, фрау Помзель работала в Баден-Бадене на радиостанции Sudwestfunk и позже шеф-секретарем руководителя ARD, много путешествовала, замуж не выходила. В197Г году вышла на пенсию.
Аполитична и исполнительна
Для своих лет фрау Помзель удивительно бодра, с ясным умом и хорошей памятью. О своей дате рождения в январе 1911 года говорит с заметным удовольствием – ее так легко запомнить, эту дату, всего пять одинаковых цифр: 11.1.11. Вот только нога подвела да глаза ослабли: все окружающее она видит в тумане, а постоянно включенный телевизор больше слушает, чем смотрит.
Она в курсе текущих событий в стране и за рубежом и охотно их обсуждает. Но как только речь заходит о прошлом, она становится сдержанной, тщательно подбирает каждое слово. Знала ли она о Холокосте? Нет, об этом ей стало известно лишь после войны, а тогда она была полностью аполитична. Но о поражениях немецкой армии и о том, что война идет к страшному для немцев концу, она знала по сообщениям из-за рубежа с грифом «секретно», поступавшим в канцелярию Геббельса и проходившим через ее руки. При этом она отмечает, что в ее комнате стоял сейф, ключ от которого ей доверил сам шеф, но она ни разу не заглядывала в секретные документы без его разрешения. Геббельс сохранился в памяти фрау Помзель человеком вежливым, в общении с подчиненными немногословным и сдержанным,
«застегнутым на все пуговицы».
Однажды она сидела рядом с шефом за столом во время обеда на вилле Геббельса и он ни разу не обратился к ней.
«Я подозреваю, что он даже имени моего не знал!»
Старая дама отмечает безупречные застольные манеры шефа, его лощеный вид и ежедневный маникюр.
И, словно извиняясь за ненужные подробности, говорит, что Геббельс своим самоубийством трусливо ушел от ответственности. Преступления его простить невозможно. А вот для жены Геббельса Магды она находит слова признательности. Когда дом, где жила Помзель, в 1943 году разбомбили, Магда подарила ей голубой костюм.
Вспоминая дар, старая дама оживляется:
«Костюм был из голубого шевиота. Знаете вы такой материал? Чудесный, чертовски дорогой материал, благороднейший! Этот костюм я носила тогда каждый день, а вернувшись из лагерей, обнаружила его в своем шкафу и он еще долго мне служил».
Раскаивается ли она в том, что работала с нацистскими преступниками?
«Нет, – отвечает она, – этого я не стыжусь, но и не горжусь своей службой».
«Да, мы хотим!»
18 февраля 1943 года в огромном зале берлинского Дворца спорта Геббельс произнес самую знаменитую речь за все время правления национал-социалистов. Заполнившие зал 10000 тысяч человек представляли, по замыслу организаторов, весь немецкий народ – солдат, рабочих, медсестер, учителей, артистов. В первом ряду сидели раненные на Восточном фронте, с ампутированной рукой или ногой. Эта 109-минутная речь ее шефа не оставляет Брунгидьду Помзель в покое и спустя 70 лет.
Прошло всего две недели после поражения вермахта под Сталинградом, и министру пропаганды требовалось любыми средствами поднять дух немецкой армии, помочь преодолеть шок от страшного разгрома и показать фюреру что только он, Геббельс, достоин стать его правой рукой в последней стадии войны. Фюрер должен видеть, что он своим дьявольским ораторским мастерством способен повести фанатичные массы куда прикажет.
Брунгильда Помзель сидела рядом с Магдой Геббельс на зарезервированных для них местах в первых рядах. Над трибуной висел лозунг:
«Тотальная война – самая короткая война!»
С трибуны гремел голос оратора:
«Я спрашиваю вас: хотите вы тотальную войну? Хотите вы, если потребуется, более тотальную и радикальную войну, чем мы сегодня можем себе представить?»
В ответ – шквал аплодисментов и восторженный рев, люди в истеричном экстазе вскакивали со своих мест, топали ногами и кричали:
«Да, мы хотим!»
При этом никто в зале не обращал внимания на внешность главного пропагандиста нацистской партии и борца за чистоту арийской расы. Малорослый, темноволосый и темноглазый, да и к тому же прихрамывающий Геббельс представлял собой антипод людям восхваляемой им арийской расы – рослым, голубоглазым и светловолосым, без физических дефектов. После речи Геббельс в узком кругу соратников с издевкой назвал массовое помешательство людей в зале
«часом идиотизма»
и добавил:
«Если бы я призвал их прыгнуть с третьего этажа, они бы прыгнули не раздумывая».
Брунгильда Помзель вспоминает:
«Было ужасно видеть происходившее в зале, необъяснимое для нормальных людей отвратительное зрелище. Не сам вопрос «Хотите ли вы тотальную войну?» наводил на меня страх, а реакция фанатичной публики в зале, ревевшей в едином порыве: «Да, мы хотим!»»
источник: Евгений Байзер «Последний свидетель» // «КОНТАКТ-ШАНС» 34/2016
