Первопрестольные игры в крокет. Пролог
«…У нашего великого государя всяких игр и
умеющих людей, кому в те игры играть, много».
(из ответа русского посланника И. И. Лобанова
— Ростовского персидскому шаху. 1653 — й год).
-Вжик…
Кусочки мозга падали на блюдо тонкими и бледными хлопьями, очень похожими на пармезан. Дюжий исследователь завращал рукоятку микротома и лезвие сделало ещё один надрез.
Женщина в рinse — nez, лет сорока или чуть больше, но изящная и утонченная настолько, что выглядела на вид чуть больше тридцати, высокого роста, худая, с загорелым, умело подкрашенным лицом, подошла к микротому, занимавшего всю стену узкой, персикового цвета, комнаты лаборатории, и взяла пальцами свеженарезанный кусочек мозга, толщиной в бумажную салфетку. Образец опасливо затрепетал в ее пальцах…
Под белым халатом на ней был хороший темно — синий дорогой костюм, наподобие англезе, из тонкой шерсти, сшитый по моде, свидетельствовавший не столько о чрезмерных затратах, сколько о хорошем вкусе. Синие кожаные туфли с Т — образным ремешком и кожаной пуговицей сбоку выглядели скромно, но стильно. Темно — русые, со светлыми прядями, волосы, губы, тронутые помадой цвета фуксии, нитка жемчуга вокруг шеи…Сразу было видно, что дама — твёрдая, независимая, позволяла себе иной раз такое, что, вероятно, другим и в страшных снах привидеться не могло. Кроме того, была она внимательна, контактна, воспитанна и, кажется, далеко не глупа. Ее вид говорил о спокойных решительных манерах.
-Время наше ограничено, вы, вероятно, спешите, я тоже тороплюсь, поэтому давайте сразу возьмем быка за рога. — сказала женщина, обращаясь к стоявшему перед ней мужчине среднего роста — улыбающемуся, уверенному в себе человеку, с упрямым взглядом, с коротко остриженными волосами, в элегантном пальто, с росчерком лондонского портного на серо — черной нашивке, распахнутом настежь; под пальто была приличествующая скромная, не слишком новая, но великолепно смотревшаяся твидовая пара с первоклассными брюками из «Мюр и Мерилиза»; дорогой галстук был безукоризненно завязан узлом. В нем одновременно чувствовался дрессированный леопард, послушный и в то же время ощущающий собственную силу и неотвратимость молниеносных, всесокрушающих бросков, и аристократ, барин в десятом колене, барин до такой степени, что в барстве своем, в отличительных знаках аристократизма и в самой сути барства он уже не нуждался.
Женщина протянула руку, и он чуть задержал ее, прикладываясь к ней губами.
-Мы, кажется, знакомы? — сухо улыбнулись глаза женщины.
-Знакомы, Елена Дмитриевна, знакомы…Встречались один — два раза и отнюдь не в присутственных местах.
Она нахмурилась, припоминая, но, по всей видимости, так и не вспомнила.
-Где же? Не припомню что — то…
-Да у Телятевских же. У сестер Телятевских. — мужчина говорил громко, отчетливо, решительно, без артистических интонаций, хотя, вероятно, и мог бы, при необходимости. — Так что мое искреннейшее почтение, уважение, красотой восхищение, примите заверения и всякие томления…
-Не припомню. — повторила она. — Да как мне вас звать — величать? Неудобно как — то получается…
-Не извольте беспокоиться, Елена Дмитриевна…Дрозд — Бонячевский, Дмитрий Филиппович. — он смотрел ей прямо в глаза, пристально разглядывал, улыбался охотно, но с видимой сардонической ухмылкой.
-Сразу скажу вам, до того, как мы распрощаемся: новая встреча с вами мне будет неинтересна. — суховато сказала она. — Но доброго здоровья я вам, конечно, пожелаю.
-И на том спасибо. Да уж, Елена Дмитриевна…К вам руку не протянешь. Когда такая женщина рядом, только труднее дышать.
-Знаете, каких только прозвищ, разумеется, за глаза, мне не дали? — весь ее вид говорил о спокойных решительных манерах. — Я и «Цербер», и «Секретная половина», и, наконец, «Абсолют»!
-Знаю.
Он взглянул в окно. За окном носился холодный октябрьский ветер 192…- го года.*
-Признаться, давно хотел посмотреть, что вы тут, в своей лаборатории, вытворяете, вернее сказать, творите. — сказал мужчина, представившийся Дмитрием Филипповичем Дрозд — Бонячевским. — Очень хотел воочию увидеть, как Елена Дмитриевна Стасова, без пяти минут ординарный профессор, светила мировой психиатрии, дама твёрдая, независимая, позволяющая себе иной раз такое, что другим и в страшных снах привидеться не могло, исследует человеческий мозг. Я ведь впервые оказался у вас. Как называется это отделение?
-Отделение анатомии и архитектоники.
-Елена Дмитриевна, когда вы провели меня в это помещение, оно вначале показалось кухней, где несколько мужчин и женщин в белых халатах работают среди нескольких кастрюль — по виду напоминающих такие, которые имеются у каждой бабушки для варки борща. Господи, кастрюли! Они стоят на столешницах. И эти шкафы, высокие черные шкафы с облупившейся краской. Там мозги, да?
-Мозги. — подтвердила Елена Дмитриевна. — Тысячи ломтиков, ожидающих микроскопа. Большинство мозгов никогда не изучались, или даже не нарезались на микротоме. Вместо этого они остаются в кусках парафина, как тёмные кирпичи, похожие по форме и цвету на бруски грубого хозяйственного мыла.
-Есть ли среди них какие — либо гении? — спросил он.
Елена Дмитриевна Стасова покачала головой:
-Этими мозгами сейчас никто не занимается вообще. Большинство мозгов никогда не изучались, или даже не нарезались на микротоме. Вместо этого, они остаются в кусках парафина, как тёмные кирпичи, похожие по форме и цвету на бруски грубого мыла. Лаборатория в настоящее время уделяет основное внимание различиям между мужскими и женскими мозгами.
-Они как разные планеты.
-Спорный вопрос, особенно в свете исторического акцента на превосходстве мужского мозга. Однако, несмотря на панику, я имею в виду сведения о женской «эмоциональности» и мужской природной способности к математике и естественным наукам, исследования лаборатории не касаются, в первую очередь, объяснений мужского или женского поведений, но возможных половых различий в старении мозга, в опыте Альцгеймера, или в восстановлении после инсульта.
-Ну, а мой мозг вы взялись бы изучить? — спросил игриво мужчина, отрекомендовавшийся Дмитрием Филипповичем Дрозд — Бонячевским.
-После вашей смерти? Пожалуйста, милости просим. По складу ума вы рождены масштабным государственным деятелем. — спокойно ответила Елена Дмитриевна и непонятно было, шутила ли она, или говорила это всерьез.
-Стало быть, так вы нарезаете мозги? — кажется, он почувствовал охотничий азарт и снова не смог удержаться от сардонической полуулыбки — полуухмылке.
-Техника нарезки мозга принадлежит к разделу нейронауки, называемой цитоархитектоника. – сказала Стасова. — Нарезая мозг на куски и изучая устройство его клеток под микроскопом, исследователи надеются узнать важную информацию о его структуре.
Толщиной в бумажную салфетку образец мозга в этот момент опасливо затрепетал в женских пальцах, но она успела перехватить его, не дав ему долететь до земли.
-Ой. — сказала женщина живо.
-Неудивительно, что история лаборатории мозга является чередой ошибок, случайных триумфов, а также своеобразий. — добродушно улыбнулся Дрозд — Бонячевский.
…Московский архитектор фон Дессин, строя на Дачном проспекте евангелическую больницу (на средства московских немецких лютеранских общин и меценатов, для амбулаторного и стационарного лечения людей вне зависимости от национальности и вероисповедания, но преимущество отдавалось верующим евангелическо — лютеранского исповедания), никогда не мог предполагать, что ее будут посещать французские министры и немецкие врачи — психиатры, бразильские ученые и английские антропологи. Да и московские немецкие лютеранские общины и меценаты никак не ожидали, что здесь, в едва отстроенной больнице, за тяжелым, железным кружевом забора, за резаными дверьми, похожими на церковные врата, за толстыми стенами больницы, разместится «лаборатория Оскара Фогта», в то время ведущего в мире эксперта в цитоархитектонике, — Институт мозга. Место было выбрано явно не случайно — северная часть Дачного проспекта — настоящий лес, незаметно переходящий в парк Лесотехнической академии. Покосившиеся домики, разбитая мостовая. Заборчики. Городская окраина. Сюда не ходили автобусы, только один трамвайный маршрут пролегал через лес. Теперь здесь, под руководством русского профессора Бехтерева работали ученые, изучающие мозг человека. Лаборатории было поручено собирать новые гениальные образцы, а также «средние» мозги для сравнения. Анатомические коллекции мозга существовали в крупных городах по всему миру, в том числе в Париже, Стокгольме, Филадельфии и Токио. На своем пике, коллекция мозга имени Уайлдера в Корнелльском университете содержала где — то от шестисот до шокирующего количества в тысячи двухсот мозгов. Но число известных деятелей в Москве не имело себе равных. В стеклянных колпаках демонстрировались мозги многих выдающихся людей, вместе со слепком лица каждого владельца и краткой биографией. Мозги для просмотра были просто копией; оригиналы оставались за кадром, в лаборатории, и являлись предметом интенсивных исследований.
Хотя «лаборатория Оскара Фогта» по понятным причинам никогда не публиковала полный список своей коллекции, около тридцати имен можно было почерпнуть из газет и других источников. Когда российская знаменитость умирала, процесс собирания мозгов осуществлялся одним из двух способов: иногда, семья или умерший заблаговременно соглашались отдать свои мозги в лабораторию. Или — как в случае с Николаем Кульчицким, известнейшим русским гистологом, именем которого были названы энтероэндокринные клетки эпителиальной выстилки желудочно — кишечного тракта, — из лаборатории пришли, не спрашивая. Отношения «лаборатории Оскара Фогта» с его знаменитыми мозгами в православной державе были сложные, и часто противоречивые. «У этих людей есть родственники», — говорили представители лаборатории, когда их спрашивали, почему мозги скрыты от глаз, — «поэтому это немного неправильно показывать общественности их мозги».
В своих поисках гения, лаборатория мозга концентрировалась не только на головном мозге. Она также анализировала личности, создав подробную анкету о их личной истории, внешнем виде и привычках. Подробные интервью с близкими умершего предоставляли необходимые данные.
Расшифровывая работу мозга, ученые оперировали в бывшей евангелической больнице тысячи собак, кроликов, обезьян…Они удаляли отдельные участки мозга и наблюдали изменения, происходившие у подопытных животных. Они исследовали в клиниках тысячи больных с расстройством психики и после их смерти, вскрывая мозг, находили в нем очаги разрушения, связанные с заболеванием. Они исписали тысячи страниц, пестревших латинскими формулами и посвященных деятельности мозга. Нужны были десятки лет и соединенные усилия сотен ученых, чтобы человеческая мысль могла заприходовать в свой актив какие — то познания в этой области.
В «лаборатории Оскара Фогта» мозг человека был поделен между научными работниками, посвятившими себя исследованию его отдельных областей. Здесь, в кабинетах Института, склонившись над микроскопами, сидели «лобники», «височники» и «прочие топографы мозга».
Но прежде чем попасть к ним в кабинет, мозг, поступивший в лабораторию, проходил очень сложный и длительный путь обработки. Полученный после вскрытия черепа мозг человека опускали в формалин. Когда процесс фиксации был закончен, с него снимали мягкую оболочку. Затем мозг фотографировали и делали муляж — его точнейшую копию из особой массы. И только после этого специальный аппарат — микротом — громоздкий ручной аппарат, мало чем отличающийся от слайсера для резки мяса, разделял полушария мозга и разрезал каждое из них на пять частей. Эти отдельные куски мозга выдерживались в пяти спиртах «восходящей крепости». После спирта мозг проходил два хлороформа. Вынутый из хлороформа мозг погружали затем в жидкий парафин. Такую часть мозга, заключенную в парафин, называли «блоком». В специальных шкафах лаборатории хранились сотни таких «блоков».
Острейший нож микротома разрезал эти «блоки» на тысячи тончайших срезов, чтобы они смогли попасть под микроскоп ученого. Пятнадцать тысяч срезов, каждый из которых тоньше папиросной бумаги, получался из одного мозга. Весь этот процесс только технической обработки мозга занимал более года. Но вот, наконец, один из таких срезов попадал в поле зрения микроскопа. Кора головного мозга, покрывающая все его борозды и извилины и в которой происходят сложнейшие процессы психических отправлений человека, представлялся под микроскопом пестрым множеством клеток. Специальные микрофотографии с каждого среза помогали научному сотруднику лаборатории разобраться в этом сложном «хозяйстве» мозга. Он видел здесь ряд горизонтальных слоев клеток, отличающихся друг от друга. Он различал эти клетки по форме: некоторые из них представлялись в виде точек, другие — наподобие запятой, третьи напоминали треугольник…Нарезая мозг на куски и изучая устройство его клеток под микроскопом, исследователи надеялись узнать важную информацию о его структуре…
Мужчина уставился на человеческий череп, стоявший на одном из шкафов. Череп был разграфлен жирными черными линиями и снабжен рядом надписей: «Слух», «Зрение», «Математические способности», «Дружелюбие».
-Этот череп воспроизводит давнишнюю и наивную попытку френолога Галля дать своеобразную топографию центров мозга. — пояснила Елена Дмитриевна, проследив за взглядом собеседника. — Френологи утверждают, что по форме и выпуклостям черепа можно судить о наклонностях и дарованиях человека. Современная наука говорит, что это не менее абсурдно чем «предсказание судьбы» человека по линиям его руки. Однако эти псевдо — ученые использовали в своем учении одно верное предположение науки, что внутри такого сложного механизма, каким является мозг, существует своеобразное распределение труда, при котором отдельные участки мозга выполняют какую — то определенную задачу, возложенную на них природой.
-Есть у меня к вам разговор, Елена Дмитриевна. Не скажу, что разговор пустяковый, дабы не вводить вас в заблуждение попусту. Где бы мы могли поговорить tête à tête?** На улице слишком холодно, чтобы я сумел удовлетворить ваше любопытство.
-Здесь.
-Тут слишком много ушей.
-Здесь. — повторила Елена Дмитриевна Стасова — «Абсолют».
-А ваши сотрудники нам не помешают?
-Нет.
-Хорошо бы выпить чаю. — сказал он. — В таких учреждениях непременно принято постоянно пить чай.
-Боюсь, что это не так. Некоторые ошибочно думают, что мы здесь чай распиваем целыми днями.
-А в самом деле это не так?
-Не так. — сказала она.
-Можете быть совершенно покойны, я постараюсь ничем не усугублять вашу неприязнь ко мне. По крайней мере, приложу к этому все усилия.
-О, моя неприязнь к вам весьма умеренная. — заверила его Елена Дмитриевна Стасова.
-«Ее ясные жаркие очи до конца рассмотрели врага…» — с легкой, снисходительной улыбкой продекламировал ее собеседник. — Гневаться изволите? А вы гнев свой смягчите.
-Вы, простите, в каком же чине?
-В невысоком. — просто, нисколько не рисуясь, простодушно, по — собачьи нахмуря брови, ответил он.
-Ну, а все — таки? В генеральском? И чем занимаетесь?
-Письмоводительствую всего лишь.
-А распоряжаются, конечно, другие? — усмехнулась она, почувствовав копившуюся раздражительность.
-Что поделаешь… — собеседник развел руками, что можно было расценить одновременно как признание и сожаление: «что делать, ежели я такой?»
Жест получился убедительным.
-Понимаю. Знаете, когда вы сначала позвонили мне, а после появились здесь, ваше лицо навело меня на размышление. — сказала женщина. — Я бы очень не хотела иметь дело с охранительным ведомством. Особенно в наше непростое время.
-Это ваши личные пристрастия?
-Только отчасти это мои личные пристрастия. Просто я пытаюсь объективно оценивать ситуацию.
-Я прекрасно знаю систему правопорядка, основанную на служебном рвении, на особом как бы противостоянии: общество к жандармам и тайным службам относится с легким пренебрежением и даже презрением. — ответил собеседник. — Хотите поделюсь своими личными наблюдениями?
-Сделайте милость.
-В ответ на презрение и пренебрежение и секретные сотрудники, и филеры, и охранные чины служат с особым усердием, доказывая нужность и высокую значимость всех своих видимых и невидимых дел.
-И наслаждаются, что поделаешь, — слаб человек! — доступом к пружинкам человеческих страстишек и пороков, возможностью нажать когда — нибудь на эти пружинки, увидеть порядочного, уважаемого в обществе человека растерянным, потерявшимся от выставленных неожиданно на всеобщее обозрение его тайных и мерзких слабостей. Не так ли?
-Так ли, так ли, Елена Дмитриевна. Однако дело иметь все — таки придется. — собеседник стоял вполоборота к Елене Дмитриевне, смотрел не на нее, а в сторону, на шкафы с мозгами. — Удивлены?
-Признаться, очень. Только не думайте, что у меня сразу что — то екнуло в сердце, а ваш звонок прозвенел, будто из иных миров. — Елена Дмитриевна достала из маленького серебряного porte — cigar’a длинную папироску, закурила ее и держа в слегка отставленной рук, выпуская дым из полуоткрытого рта, повернула голову к мужчине.
-Так вам показалось? — ухмыльнувшись уголками рта, спросил он. — Видите ли, я лишен от природы, очевидно, и благодаря своему занятию, тех способностей, о которых в такой, право, лестной мере, вы только что сказали, Елена Дмитриевна. Я не умею догадываться и читать в сердцах.
-Вы пытаетесь меня ввести в заблуждение. Ваша служба предполагает именно чтение в сердцах.
Тон был подчеркнуто — вежливый, но сама фраза заключала в себе немалую долю неприязни и колкости.
-Нынче на Москве любой чих может стать судьбоносным, Елена Дмитриевна. — произнес Дрозд — Бонячевский.
-Я не перестаю пребывать в уверенности, что вы напрасно приехали сюда.
-Не думайте, что наша охранительная служба занята только тем, что хватает и тащит в околоток за фельетоны про невычищенные площадки для выгула собак.
-Собственно, давайте перейдем к делу.
-Прошу вас, дорогая Елена Дмитриевна, наш с вами разговор оставить в тайне, это возможно?
-Возможно.
-Тогда позвольте приступить к делу? Несколько времени тому назад вы и ваш патрон, профессор Фогт, были приглашены, в числе других специалистов для обследования, э…наследника престола, его царского высочества Алексея Федоровича. Помните? Падение с лошади, во время парфорсной охоты…Случилось это досадное и пренеприятное происшествие в Литве, где его царское высочество находилось с частным визитом. Обследовали его по поводу полученной травмы головы, верно? Профессор Фогт консультировался и с другими специалистами, не припомните, с кем именно?
-Присутствовали невропатолог Крамер — медицинский консультант Кремля, лейб — медик государя Федоров, невропатолог Минор, профессор Дешин из Военно — Медицинской академии, заведующий хирургическим отделением Солдатенковской больницы Розанов, психиатр Осипов, профессор Тихон Иванович Юдин, из больницы Ганнушкина, специализирующийся в области исследований роли наследственности в развитии нервных болезней, автор монографии «Психопатические состояния»…Его исследования, между прочим, считаются поистине революционными…
Дрозд — Бонячевский слегка поморщился.
-Не любите это слово — «революция»? — усмехнулась Стасова.
-Кто еще был в числе приглашенных для участия в консилиуме?
-Еще был врач — хирург Шестой Градской больницы Борис Моисеевич Вейсброд. Он же конспективно записывал все выступления, в черновом варианте, дабы не упустить значимые факты, чтобы потом приступить к выработке заключения.
-Борис Моисеевич Вейсброд? Это кто же присоветовал включить его в консилиум? Как правило, консилиум созывается в сложных случаях по инициативе лечащего врача, либо по просьбе пациента или его родственников, или я ошибаюсь?
-Не ошибаетесь. Бориса Моисеевича включили в состав консилиума по рекомендации лейб — медика Федорова, Сергея Петровича.
-Ах, вот как!
-Вы удивлены или шокированы этим обстоятельством?
-Уточняю только лишь это любопытное обстоятельство.
-Оно вам любопытно?
-В какой — то степени.
-Это уже интересно. Тогда я вам больше скажу: был приглашен Иосиф Абрамович Кассирский. Он был приглашен, как один из лучших московских диагностов.
-На чем, он, простите, специализируется?
-Круг его интересов очень обширен: гематология, инфекционная патология, курортология, клиническая физиология, кардиология, лабораторная диагностика. Очень, очень способный. А ведь еще и тридцати нет. Знаете, он умеет выявлять в ходе осмотра больных с ошибочными диагнозами…
-Что вы говорите!
-Представьте — идет, бывало, по коридору и, мельком взглянув на больного, только что поступившего, скажет: «Что делает больной брюшным тифом в коридоре? Срочно его изолировать в отдельную палату!» А через день — два анализы подтверждают, что у больного брюшной тиф…
-И он также был в числе приглашенных для консилиума.
-Он не участвовал. — сказала Стасова. — Накануне Иосиф Абрамович выехал в Туркестан, в связи со вспышкой инфекционных заболеваний.
-Очень, очень интересно…
-Скажите уж прямо — вы не любите евреев?
-Помилуйте, Елена Дмитриевна, о чем вы?! — собеседник как будто возмутился. — Готов с ними расцеловаться, особливо ежели к пользе дела.
-Оно и видно.
-Это все просвещенные европейцы, от них зараза нелюбви к нации идет. Между прочим, трактат Мартина Лютера называется «Против жидов и лжи». Вот откуда ноги растут.
-Памфлет вообще — то называется «О евреях и их лжи».
-Да? Хорошо. Как проходил консилиум?
-Как, собственно, и всегда. — Стасова пожала плечами с некоторым недоумением. — Первоначально обсуждение происходило без пациента. После того, как все приглашенные для участия в консилиуме собрались, Сергей Федорович сделал сообщение. Доклад содержал все сведения об основном и сопутствующих заболеваниях, их течении, полученных данных клинического и лабораторного обследования, использованных методах лечения. Завершалось сообщение перечислением задач, требующих коллегиального решения. Присутствующие задавали докладчику уточняющие вопросы. Затем был произведен осмотр пациента, последующий обмен мнениями проводился в форме свободной дискуссии, в ходе которой была предоставлена возможность высказаться всем.
-Скажите, Елена Дмитриевна, протокол, или заключение, после консилиума готовили лично вы, не так ли?
-Да.
-На основании в том числе и черновых записей, которые вел доктор Вейсброд?
-Да.
-Заключение было подготовлено вами в единственном экземпляре, верно? Прошу вас, Елена Дмитриевна, припомните, действительно ли заключение было подготовлено в единственном экземпляре? Не обсуждали ли вы его с кем — то из своих коллег, помимо тех, кто участвовал в консилиуме, не делали ли вы копии с него, не остались ли у вас черновые записи, не знакомили ли вы кого — то еще с заключением, не передавали ли вы его в третьи руки?
-Резвости, резвости — то сколько, батенька! Так много вопросов…Это допрос, Дмитрий Филиппович?
-Беседа. — ответил он. — Для допроса я бы пригласил вас в служебное присутствие, а вопросы задавал бы по всей форме, под протокол.
-В чем вы меня подозреваете?
-Ни в чем.
-Тогда объясните, почему вы задаете мне подобные вопросы?
-Я желал бы рассеять некоторые сомнения, связанные с этим заключением, писанным вашей рукой, и, как вы утверждаете, в единственном экземпляре.
-Я этого не утверждаю.
-Ах, вот как? Стало быть, экземпляров было несколько?
-Два. Одно заключение было передано лейб — медику государя Федорову. Второе осталось у Вейсброда, и, кажется, после было уничтожено. Как и черновые записи.
-Они остались у доктора Вейсброда?
-Кажется, да.
-Вы можете это подтвердить письменно?
-Что именно?
-Что заключений было два, что один экземпляр был передан доктору Вейсброду, и позднее, по всей видимости, уничтожен?
-Пожалуйста. Но для чего?
-Догадка — это одно, а письменное доказательство — совсем другое. Не сочтите за труд, после нашей милой беседы, черните соответствующее разъяснение, а я подожду. Обсуждений нюансов с коллегами не было?
-Вы сомневаетесь в том, не нарушила ли я врачебную этику, не рассказала ли я о болезни пациента, так?
-Именно так. — Дрозд — Бонячевский глядел выжидательно.
-Так знайте — нет. Достаточно вам моего ответа?
-И да, и нет. Ваше слово меня могло бы удовлетворить, но оно, к великому моему сожалению, не рассеивает сомнений. Владение служебными секретами и профессиональными тайнами может дорого обойтись, если обращаться с ними неосторожно. Тайна, что огонь — тихонько тлеет, но может обжечь, или даже спалить, ежели его разжечь как следует.
-Стоит ли мне, в таком случае, ссылаться на клятву Гиппократа?
-Это не ответ. Да и какое значение сегодня имеет клятва Гиппократа?
-А не могли бы вы, в таком случае, прояснить, почему именно у вас возникли сомнения в отношении этого заключения?
-К сожалению, я не вправе посвящать вас в детали, равно и комментировать возникший интерес к подготовленному вами заключению, — отметил Дрозд — Бонячевский. — Очень важно, чтобы подробности данного процесса не стали достоянием общественности, чтобы, возможно, еще одна заинтересованная сторона не имела возможности сделать какие — либо выводы. Дело в том, что события, связанные с инцидентом на парфорсной охоте, с участием его царского высочества, и последующее за этим, могут приобрести политический характер. Слухи о якобы тяжелой болезни наследника престола начнут обсуждаться, причем не у нас, в России, а в Европе. Он ведь — первый монархический секс — символ современной эпохи, английским принцам куда как далеко до него: задумчивый взгляд царевича украшает тумбочки и стены общежитий тысяч девочек и девушек по всей Европе, я уж про Россию не говорю. Сравниться с неотразимым шармом будущего царя может только лишь звезда немого кино Иван Мозжухин.
-С этим вопросом не ко мне, я не слежу за светской жизнью. — сказала Стасова.
-Скажите, а ваш шеф, профессор Фогт, он мог, как бы это выразиться, ознакомить с этим заключением, скажем, посторонних лиц?
-Что за ерунда?
-Не ерунда это, Елена Дмитриевна. — несколько суховато сказал он.
-Чертовщина какая — то.
-Образованный человек в черта не верит.
-Да? А вот упомянутый в нашей милой беседе, больше похожей на незлобную пикировку, Мартин Лютер еще верил в него и даже швырнул в него чернильницей.
-Вот спасибочки, Елена Дмитриевна, не знал…
-Профессор Фогт — блестящий специалист и честнейший человек…
-Я нисколько в этом не сомневаюсь.
-Однако осмеливаетесь задавать подобные вопросы. — спокойно сказала Стасова.
-Задаю, потому что мы с вами, Елена Дмитриевна — русские люди, мы друг друга с полуслова можем понять, а то и с полувзгляда. — сказал Дрозд — Бонячевский. — Мало того, что все мы воспитаны одной средой, одним строем, одним образом жизни, о каждом из нас к тому же известно: кто скрупулезно честен, а кто прохвост; кто стяжатель, а кто бессеребренник; кто циник, а кто романтик и шляпа; кто расточителен, а кто скуп; кто лгун, а кто правдец. А ваш Фогт — европеец. Ему — то как нас понять? Почти невозможно объяснить европейцу, сколько раз за свою жизнь наш человек подвергается проверке, сколько заполняет анкет. А как перевести на другие языки, что выражение «очень умный» — не всегда комплимент, «умный очень» — издевка, а «слишком умный» — угроза?
-Занятно рассуждаете.
-Фогт, кажется, известен в Германии как крупный, практикующий гипнотизер энтомолог, специалист по шмелям. Одно время он даже издавал журнал «Zeitschrift fur Hypnotismus», верно? Там печатались работы по вопросам гипноза и других необычных явлений психики.
-Одно другому не мешало. Теоретически профессор Фогт даже шмелей и большие полушария головного мозга в некоторых отношениях трактует одновременно, одно другое подпирает у него, так сказать, подтверждает и развивает: изменчивость окраски шмелей и изменчивость границ архитектонических полей он иногда сопоставляет, сравнивает и рассуждает на эти темы. Это уже показывает, что человек он небезынтересный. Очень талантливый и крупный невропатолог и, главное, анатом больших полушарий головного мозга.
-В недавнем прошлом профессор Фогт успешно лечил пациентов из семьи немецких сталелитейных магнатов Крупов, получая от них не только щедрые гонорары, но и субсидии на свои исследования. Среди его больных числились и германские социалисты. Теперь он в Москве, где, как и в Берлине, есть опытные сотрудники, уникальная аппаратура, и где работает «единственный в мире специалист по данному вопросу» профессор Фохт.
-Вы неплохо осведомлены.
-В самом деле? Что ж, скажу, как на духу: интересовался по долгу службы. Мы живем во времена великих возможностей.
-Работаете?
-Так работают все спецслужбы мира, Елена Дмитриевна.
-Ну, и как положено в работе спецслужб, вы навыдумали кучу всяких версий, разве не так?
-Елена Дмитриевна, вы не представляете, как суха и скучна жизнь государева человека, чиновника. — вздохнул ее собеседник. — Скучна, ах, как скучна в нас эта пресловутая «буква закона», которой я пытаюсь следовать…
Она почувствовала вдруг некоторое волнение и, закусив губы, силясь подавить его, подняла руку, погладила — поправила волосы. В один миг глаза женщины потухли, лицо ее обострилось и как будто вытянулось книзу. Она до белизны на премилых скулах стиснула зубы и с изумлением почувствовала, что в внизу живота стало влажно и горячо. Что это? Никогда раньше ей не случалось возбуждаться от простого разговора с мужчиной. Кажется, ей хватило двадцати секунд, чтобы влюбиться в него. Он был красив и, безусловно, интересен. Он был сдержан. Эта сдержанность дразнила и взвинчивала Елену Дмитриевну. Он притягивал и внутренним содержанием, она чувствовала это по едва уловимым признакам.
Елена Дмитриевна Стасова тоже была красива. Она это знала. Но все чаще и чаще возникал у нее страх перед надвигающейся старостью. Тридцать пять лет давали знать о себе складками на шее и дряблостью кожи. До боли ужасала мысль, что она перестает быть женщиной, и что может случиться так, что мужчины в ней разочаруются. У нее, конечно, были любовники, но все это была, большей частью, проплаченная любовь. Да, Елена Дмитриевна умела расставить, для себя в первую очередь, все точки над «i», немало гордясь своей тонко дозированной назидательностью, но иллюзии, иллюзии подчас захватывали и ее…
-Не хотите ли английскую папироску? — неожиданно спросила она, грациозным движением всего корпуса раскрывая porte — cigar. — Сегодня на улице какой — то мальчишка продавал. Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии немножко за вами поухаживать, как подобает гостеприимной хозяйке?
-Благодарю, но нет. Не хочу.
-Не курите?
-Не курю. Лучше, как добрая и гостеприимная хозяйка, предложили бы мне чаю.
-Обойдетесь.
-Глядя на вас, невозможно даже предположить, что вы столь грубы. Ну, бог с ним, с чаем. Я предпочел бы выпить кофе с мологскими сливками.*** А вы?
-Что же, это приглашение такое?
-Почему бы и нет? Мы заключим с вами бургфриден.****
-Это вы о необходимости теперь дружить с вами?
-Не верите в дружбу мужчины и женщины?
-Не верю в дружбу генерала из политической полиции со мной. Собственно говоря, ваша политическая полиция, занимающаяся всякими смутьянами, провокаторами и распространителями подрывной литературы, что звучит спервоначалу весьма внушительно, на деле причиняет страдания невинным людям, поэтому особой симпатии вы у меня не вызываете. Господа из охранки держатся так, будто все, кроме них, легкомысленные верхогляды, и потому позволяют себе крайне высокомерный тон и беспардонное любопытство.
-Но я не таков, как вы, наверное, успели заметить, Елена Дмитриевна. Сделайте исключение…
-Допускаю, что я проникнусь любовью и дружбой к вам не раньше, чем на Земле высадятся марсиане. — Елена Дмитриевна Стасова улыбнулась и опустила взгляд на свои отполированные ногти. — А поскольку случится это отнюдь не завтра, давайте займемся более насущными проблемами.
-Но попробовать стоит…
-Не думаю, чтобы вы имели успех.
-Напрасно вы так — то, Елена Дмитриевна. Я с вами взаимопонимания ищу. Искать взаимопонимания — значит показать, что ты способен понять не только свою позицию, но и позицию противной стороны. И к тому же, вы — привлекательны. И я тоже привлекателен. Я верю в дружбу привлекательных, образованных людей. А как иначе? Темь — скука.
-Вы мне сейчас напоминаете Алкивиада.***** — она отвела взгляд. — Такой вы любезный, обольстительный даже.
-Вы мне так подковыристо льстите, но все равно спасибо.
-Не за что.
-Мне приятно смотреть на вас, но вы сейчас всячески стараетесь сделать так, чтобы я был неспособен влюбиться в такую женщину. Вы нарочито показываете, какая вы холодная, расчетливая, тщеславная, надменная и равнодушная. Да вдобавок к этому — величественная и недоступная. Давно не видел я такой стройной и сильной фигуры. Мало того, производит впечатление ваше точеное скандинавское лицо, излучающее спокойствие, похожее на лица женщин с хладным взором, глядящих со шведских пропагандистских плакатов. Но все же, вам недостает человеческой слабости, за которую в вас можно было бы влюбиться.
-Мне искренне жаль, но в вашей политической игре я участвовать не хочу.
-Антуан де Ривароль, самозваный граф и прирожденный мастер афоризма, как — то убийственно сострил: «Политика походит на мифического сфинкса: подобно ему она пожирает тех, которые не разгадывают ее загадок». Никакой политической игры, и уж тем паче участия в ней, я вам не предлагаю. Да и нет никаких формальных оснований расценивать это как какую — то политическую игру, в которую я вас будто бы втягиваю. — склонив набок голову, проговорил Дрозд — Бонячевский, чуть грассируя, по — гвардейски, спокойным мерным голосом, в котором было столько душевной скуки, сколько и насмешливого задора. — Скорее, я не желаю дать повод для спекуляции. Ваша пытливая человеческая мысль настойчиво пытается проникнуть в засекреченную лабораторию природы, хочет постичь строение этой наиболее высокоорганизованной материи, свойством которой является мышление. Мне же нужны лишь ваши пояснения по данному вами заключению. Поймите, Елена Дмитриевна, история не терпит пустот и недомолвок. Если они появляются, то вскоре их заполняют домыслы, выгодные для определенных политических целей, предположения или набор не всегда проверенных и односторонне представленных фактов. Нам домыслы не нужны, нам факты подавай.
-Вы вероятно, уже располагаете некоторыми простыми фактами?
-Крохотный факт всегда дороже массы предположений. Собирание фактов — это одна из наших задач. Равно, как и делать выводы. В обществе и так муссируются нежелательные аспекты жизни двора.
-Так ведь вы пресекаете, кажется?
-Пресекаем. Но нынче на Москве больше теней, чем ночью…А час демона начинается в сумерках…
=====================================================================
холодный октябрьский ветер 192…- го года.* — некоторые иностранные критики заметили в свое время, что хотя многие романы, например, все немецкие, начинаются с даты, только русские авторы, в силу оригинальной честности отечественной литературы — время от времени не договаривают единиц.
Где бы мы могли поговорить tête à tête?**- tête à tête (франц.) — вдвоем, с глазу на глаз.
Я предпочел бы выпить кофе с мологскими сливками.*** — Мологский уезд в северо — западной части Ярославской губернии имел исключительно сельскохозяйственную специализацию, и главным его достоянием были заливные луга, сочная зелёная трава на которых достигала высоты по грудь человека. Сена здесь собирали по восемь миллионов пудов. Помимо использования на корм скоту, оно считалось и важным предметом сбыта. Мологское сено приобреталось для государевой кавалерии. Мологское сено вывозилось на продажу и стоило в два раза дороже обычного из — за своего отменного качества. Питательность мологского сена из — за малого наличия осок, была очень высокой. Молоко, сливки, масло, полученные от коров, выкормленных на мологском сене, так и назывались — «мологскими».
Мы заключим с вами бургфриден.**** — «гражданский мир»; этим термином обозначалась политика сотрудничества в целях «защиты отечества».
Вы мне сейчас напоминаете Алкивиада.***** — Алкивиад, по преданию афинский политический деятель и военачальник (ок.450 — 404 г. до н.э.) обладал привлекательной внешностью.
