Опоздавший корабль
С Днем Космонавтики, дорогие коллеги! Пользуясь случаем представляю свой рассказ середины 80-х годов. Как молоды мы были…
Самое большое разочарование пережитое мною в космосе? Результаты первой межзвездной экспедиции. Да, да, именно первой и для того чтобы понять причину этого, нужно вспомнить, как мы ждали «Лесаж».
Я был еще в училище, когда среди курсантов распространились слухи о скорой закладке новой машины. Слухи были фантастичны и слишком противоречивы. Большинство курсантов было настроено недоверчиво, они считали невозможным такой резкий скачок. Я поверил сразу, нет, не из-за технической наивности — просто слишком хотелось верить. Ведь был уже семьдесят четвертый год, Система была практически исследована. Ну не полностью конечно, оставалось множество белых пятен на планетах и лунах, но для пилотов время триумфального шествия по Системе заканчивалось. Пилоты — исследователи, первопроходцы превращались в пилотов — извозчиков. Так считали тогда все курсанты.
Еще бы, нашему курсу было всего по двадцать лет, впереди оставался еще год учебы, и мы не успевали даже в экспедицию Пранешчария уходившую к Плутону. Как мы завидовали Анжелике Де Грие которая была всего на курс старше нас, а сразу после выпускных экзаменов попала младшим пилотом на корабль Пранешчария. как мы переживали, что родились слишком поздно и без нас уходили корабли к спутникам Сатурна и Нептуна. Но были звезды.
И вот – «Лесаж». Впрочем, тогда он еще не имел названия, просто «проект 203» и все.
Эту цифру произносили наперебой. Двести три, двести третий — только и слышно было в коридорах, аудиториях, лабораториях училища. Мы осаждали преподавателей и инструкторов, которые по нашему мнению должны были иметь исчерпывающие сведения о новой машине, но они могли назвать только основные данные известные нам и без них.
Впрочем, и эти данные выглядели внушительно. Главное — практически неограниченный запас хода, в пределах светового барьера конечно. А ведь по теории это давало возможность совершить надпространственный переход.
Его заложили в семьдесят пятом году. Печать сообщила об этом
глухо. Почему? Ну вы же должны помнить какая жаркая дискуссия шла
тогда. «Нужны ли нашему поколению звезды?» Многие считали что сначала нужно окончательно освоить Систему и лишь потом выходить в Дальний Космос. Теперь, после провала авантюры на Опале, мне кажется что они были не так уж и неправы.
А средства? Прошло всего пять лет, как ушли к Проксиме Центавра термоядерные автоматы «Авангард» и «Спутник» — уникальные машины, огромных размеров, с самой совершенной аппаратурой на борту. «Техника на грани двадцать второго века» — как писали о них газеты, но и стоила эта техника… Бюджет ЮНЕСКО трещал по швам, даже экспедиция к Плутону долго была под вопросом. Кстати оба автомата еще летят.
В том же семьдесят пятом я окончил училище и был направлен третьим пилотом на «Альтаир» — маленький грузопассажирский корабль «звездной» серии — обслуживающий луны Юпитера. (Там тогда проходил рубеж освоения.) И конечно был недоволен судьбой и отделом кадров. Не исследовательский корабль, а грузовик. И не межпланетные полеты, а межлунные — короткие рейсы, когда сутками не выходишь из рубки, а голова распухает от высшей математики и стрекотания «бесшумных» компьютеров. Короткий отдых, когда не успеваешь закрыть глаза, а тебя уже стаскивают с койки и надо лететь на какую-нибудь станцию снимать заболевшего, везти трепещущих от энтузиазма специалистов (опять обнаружили что-то из ряда вон выходящее), пополнять неприкосновенный запас который имеет странное свойство самоисчезать. И как нарочно в самых экстренных случаях — неудобная траектория, цель оказывается за Юпитером и в результате перерасход топлива, за что тоже по головке не гладят, и прочее и прочее.
А пассажиры? Непрерывные объяснения с ними по поводу слишком резких ускорений и торможений (в результате таранят лбами переборки), тоже входят в обязанности младшего пилота.
Правда какой школой все это было. Только в таких каботажных, многоманевренных рейсах по настоящему начинаешь чувствовать машину. И не зря большинство космических асов вышло из каботажников.
По настоящему я взвыл, когда стал вторым пилотом, а командиром «Альтаира» назначили Анжелику. Ей тоже не нравился каботаж, это после-то триумфального возвращения с Плутона. Впрочем, как сказать триумфального — во всяком случае, автографы у нее на улице не выпрашивали.
Заносчивый характер Анжелики я знал еще по училищу, а за прошедшие годи он если и изменился, то в худшую сторону. Скандал за скандалом. И это при том, что у меня за плечами был двухлетний опыт околоюпитерианских полетов. По ее же мнению оба младших пилота были пустым местом, Шурик Ольгин смотрел на капитана снизу вверх и в наши споры старался не вмешиваться, но он-то действительно был только что о училищной скамьи.
К счастью юпитерианская флотилия росла быстро, и еще через год меня послали капитаном на однотипный корабль – «Сириус». Там я постарался забыть об Анжелике как о страшном сне, тем более что работы оказалось невпроворот — оба младших пилота только занимали собой кресла. А ведь не новички, могли бы летать научится. Приходилось и обучать и воспитывать их на ходу.
Но Анжелика про меня не забыла!
В восьмидесятом я прилетел в отпуск на Землю и сразу получил приглашение приехать к Пранешчария. Без объяснения причины.
До этого я видел Пранешчария только по телевизору, и признаться поначалу был ошарашен. Гора. И как его только в училище приняли, ведь когда он поступал ещё существовали ограничения по весу и габаритам. А взгляд? Мудрый, пронизывающий насквозь. Ещё бы — йог высшего посвящения. Мне даже как-то неуютно сделалось, показалось что он знает обо мне больше чем я сам. (Так впрочем, и оказалось). Тут же присутствовала и Анжелика — сидела в сторонке пай-девочкой, в разговоре участия не принимала.
Что, что? Ее отношения о Пранешчария? Фаворитка? Не знаю такого прозвища. Обратитесь к самой Анжелике или лучше к Пранешчария. Я думаю что начальник управления не откажется обсудить с вами этот вопрос. И вообще, стоит ли нам с вами дальше разговаривать? Ну ладно, извинение принимаю.
Так я стал третьим пилотом «Лесажа». Первым делом Пранешчария заставил нас с Анжеликой до мельчайших подробностей изучить теорию гравитации. «Да чтобы не хуже конструкторов знали, — добавил он грозно.- Понятно мальки? Проверю!» Анжелика огрызалась, но с Пранешчария не очень-то поспоришь. Пришлось засесть за учебники.
Корабль? Он еще стоял на достроечной площадке, и поначалу разочаровал меня. Размеры внушительные, но внутренний объем, вряд ли больше обычного планетолета. Три тонких кольца — внешнее диаметром в триста метров — в центре многогранник энергоотсека. Два внешних, вплотную друг к другу расположенных кольца заняты сепараторами, искривляющими траектории частиц — лесаженов и создающими тягу, во внутреннем, соединенном с ними и энергоотсеком переходной галереей, жилые помещения и рубка управления. Все крошечное, видимо ЮНЕСКО решило отыграться после «Авангарда» и «Спутника», навести экономию. Для миниатюрной Анжелики места хватало, но можете представить какого приходилось мне, а тем более Пранешчария.
Казалось, три человека — максимум, что может вместить корабль, а ведь в экспедициях должно было участвовать раз в пять больше людей. Кроме того, везде красовались разноцветные ящики – контрольные приборы для снятия характеристик корабля во время испытаний. От них отходили к распотрошенным пультам и распределительным коробкам гирлянды кабелей, в которых постоянно кто-нибудь запутывался подобно Лаокоону. Анжелика грозилась перерезать и выбросить всю эту паутину, хотя она-то попадала в нее реже всех остальных. Заводские эксперты хватались за сердце и готовы были расставить часовых, чтобы защитить свои абстракционистские произведения.
В начале восемьдесят первого мы увели машину с завода. Начались испытания.
Я вижу, вы ждете рассказа о том как: «Новая техника показала свой норов, и только опыт и героизм экипажа позволили предотвратить катастрофу». Вы, вы так писали, не отпирайтесь. У меня на такие вещи память хорошая.
Вынужден вас разочаровать: машина вела себя идеально. Правда постоянно выходила из строя аппаратура приёмной комиссии, кстати, мне кажется именно то, что все шло так гладко, и подвело командира. Видимо, подсознательно он не верил кораблю, находился в постоянном напряжении, ожидая аварии. Возможно, случись хоть небольшое ЧП, оно стало бы для Пранешчария разрядкой и все бы обошлось.
Два года мы гоняли корабль по Системе. Разумеется, на малых скоростях — относительно малых — ведь выход к световому барьеру уже был бы межзвездным полетом. В Системе «Лесажу» было слишком тесно.
Постепенно стали уходить с корабля эксперты, забирая с собой проклинаемые нами КИПы. Но на их место пришли физики из группы Локвуда, занимавшейся теорией надпространственного перехода. Они притащили еще более громоздкую аппаратуру, развесили новые гирлянды проводов. «Лесаж» оставался лабораторией.
На второе февраля восемьдесят третьего года, космографическая служба дала нам безопасный коридор для выхода из Системы. А тридцать первого января угодил в больницу Пранешчария. Сердечный приступ.
Д|ля всех нас это было как гром среди ясного неба, ведь здоровьем и умением владеть своим организмом йог превосходил нас всех млеете взятых. Кое-кто даже воспринял это как дурное предзнаменование. Зато Анжелика, с таким сочувствием и внешней горечью проводившая капитана с корабля, вернувшись, даже не пыталась скрыть удовлетьорения.
«Слушай, Мишка, — ухмыльнулась она, когда я упрекнул ее в этом, — не строй из себя моралиста. Ты бы отказался в тридцать лет стать командиром первого межзвездного?"
«Карьеристка», — буркнул я.
«Распустил вас Пранешчария. Ничего, теперь я порядок наведу», — пообещала она и вызвала монтажников, чтобы заменить командирское кресло.
Мы разгоняли «Лесаж» на ускорении в полтора «G», и все-таки к световому барьеру шли больше семи с половиной месяцев. Нам, пилотам, увеличенная сила тяжести не доставляла особых неудобств, но физикам поначалу пришлось нелегко. Мишенью для их проклятий стала медицинская служба, запретившая до основательной проверки внедрение гравизащитных кабин. А ведь защита не только позволила бы работать при нормальной тяжести, но и значительно сократила бы время полета — двигатели «Лесажа» имели резерв до ста «G». Странное создание человек. Проксимы Центавра мы должны были достигнуть через тринадцать месяцев после старта. Тринадцать месяцев вместо пятидесяти при субсветовой скорости! Совсем недавно мы и мечтать не могли о таких сроках, а теперь были недовольны и проклинали всех перестраховщиков-медиков на свете. Только вернувшись на Землю, мы узнали о трагедии «Конструктора».
Кстати, о медицине; Чем ближе мы подходили к световому барьеру, тем больше волновались три наших бортврача. Теоретически надпространственный переход был хорошо проработан, но только эксперимент мог окончательно установить его безопасность для человека. Поэтому эскулапы лихорадочно перебирали содержимое медъотсека, облепили нас — практически не оставив свободного места — датчиками. Нам их деятельность казалась несерьезной, ведь произойди катастрофа, не уцелели бы и врачи.
Медицинская помощь не потребовалась. Никто даже не заметил момент перехода, только упали на несколько делений указатели скорости, ею — вернее кинетической энергией корабля ми заплатили за искривление пространства.
Как мы поздравляли друг друга! Анжелика разрешила открыть протащенную контрабандой бутылку шампанского. Частью его мы торжественно окропили фотографию Локвуда.
Проксима приближалась. Там вокруг медленно увеличивающейся звездочки кружились, обнаруженные астрономами еще в начале этого века, три мощных астероидных пояса и цель нашего полета – крошечная, чуть больше Луны планетка — Ахилл.
Расчеты выхода в плоскость эклиптики были выполнены еще на Земле, и нуждались лишь в незначительной корректировке. Тем не менее, древняя традиция была соблюдена. Дуглас Мак-Каски исправно заорал по интеркому: «Земля», когда планетка показалась на экране локатора.
Ахилл — лишенный атмосферы, изборожденный метеоритными кратерами шар — не был одинок. У него оказался спутниц. Искусственный спутник.
Нет, нет, у нас не возникло и мысли об инопланетянах. Мы сразу узнали ее — стандартную малую орбитальную станцию «тип 7». Слишком уж неповторимые очертания имела семерка. Гадать как она здесь очутилась тоже не пришлось.
«Работа Грибова, — уныло сказал кто-то из физиков. — Его группа занимается непосредственной нуль-транспортировкой. Как раз тот случай, когда теория опережает практику».
Под похоронный марш, выстукиваемый Анжеликой на подлокотнике кресла, мы сблизились с семеркой. Переброска произошла совсем недавно, вряд ли прошло больше недели, с тех пор как станция стала спутником Ахилла. Но на ней уже успели побывать люди. В кают-компании, на видном месте, была приклеена записка, подписанная самим Грибовым. Нет, в ней не было насмешки или торжества, но в тот момент ее тон показался нам просто издевательским. Зная срок нашего прилета, Грибов обещал нанести нам визит, и сообщал инструкцию о том как нам надо вести себя на его станции. Особенно он просил не открывать камеру перехода.
Срок был рассчитан точно: до переброски осталось меньше часа. Мы сидели в кают-компании станции и ждали когда откроется люк нуль-камеры. С каким настроением? Посудите сами: только что мы были экипажем самого совершенного космического корабля — корабля открывшего человечеству дорогу к звездам. И вдруг, в одно мгновение, этот корабль безнадежно устарел. Непосредственная нуль-транспортировка позволит преодолевать пространство и быстрее и дешевле. А что остается нам?
Смешно, но видимо именно в этот день мы окончательно повзрослели.
С тех пор прошло много лет. «Лесаж» — модернизированный, способный использовать всю мощь своих двигателей, и его систер-шипы делали и делают огромную работу, не конкурируя с нуль-транспортировкой, а дополняя ее. Космос достаточно велик, чтобы всем хватило в нем дела. И мы поняли это, но гораздо позже.
