Kaiserreich: Мир победившего империализма. Часть 18. Лоскутная империя. Глава 5. Битва за будущее
На Дзене, где я выкладываю эту АИ, мне написали, что её автором является некто Михайловский. Уж не знаю, насколько комментаторы правы, но если это так, то вероятно имеется ввиду писатель Александр Михайловский, книги которого у нас выложены на сайте.
Содержание:
Сказать, что в 1919 г. Австро-Венгрия стояла на краю пропасти – ничего не сказать. Империя, ещё до Вельткрига нуждавшаяся в реформах, во время выжимающей все соки войны и вовсе пошла вразнос. Отчаянные времена вскрыли все недостатки и уязвимости империи, которые теперь грозили погубить державу Габсбургов. Стоит отметить, что вопрос о населяющих империю народах был не единственной проблемой Австро-Венгрии – она усугублялась сложной политической системой.
Особенности политической системы Австро-Венгрии
Ещё до Вельткрига ярко проявлялась огромная проблема австро-венгерской политической системы – чрезмерная многопартийность. Хотя благодаря процессам либерализации избирательного права начинали усиливать свои позиции массовые партии (как социал-демократы и социал-христиане), они ещё не могли сформировать полноценное общеимперское большинство. Ситуацию усугубляла многонациональность Австро-Венгрии. Свои партии (и их при этом было несколько) имелись у каждого народа империи – немцев, чехов, поляков, украинцев… В довоенное пятнадцатилетие наблюдался заметный рост количества партийных фракций в австрийском рейхсрате. Если в 1897 г. в парламенте насчитывалось 17 фракций, то в 1907 г. их стало 28, а в 1911 г. – уже 36!
Отсутствие стабильного парламентского большинства препятствовало эффективной работе правительства, особенно в сфере финансов. Дестабилизирующее воздействие на государственную власть оказывала угроза обструкции в рейхсрате. Методы парламентской борьбы включали многочасовые выступления депутатов во время пленарных заседаний, внесение многочисленных предложений, парализующих работу парламента. Наконец, депутат-обструкционист мог просто лечь на стол заседания парламентской комиссии, чтобы приостановить ее деятельность. Современники обращали внимание на то, что парламентская система Австрии давала возможность малым фракциям навязывать свою волю большинству и блокировать работу рейхсрата.
Справедливости ради стоит отметить, что для некоторых народов ситуация была таковой, что у них, в общем-то, и не было иного выбора, кроме как вредить нормальному политическому процессу. Например, для чехов и украинцев обструкция часто становилась последним средством борьбы с неуступчивым и враждебным большинством. В парламенте для чехов это были немцы, а в галицийском сейме для украинцев – поляки. Всё это приводило к усилению национальных трений и способствовало большей политической нестабильности.
Укрепление позиций украинцев в венском парламенте позволило им ещё более энергично добиваться осуществления своих национальных требований. Польско-украинское противоборство стало дополнительным фактором политической нестабильности в Австрии. Продолжал негативно влиять на работу государственных органов власти и чешско-немецкий конфликт.
В довельткриговский период уже не только чехи, но и богемские немцы стали переходить в оппозицию венскому правительству, выражая свое недовольство политикой центра в урегулировании чешско-немецкого спора. Невозможность его разрешения окончательно парализовала работу парламента, что также способствовало роспуску рейхсрата в марте 1914 г. (парламент вновь был созван только через три года).
Одним из проявлений общественно-политического кризиса в Австрии в начале ХХ в. был рост коррупции. Для обеспечения парламентской поддержки правительства прибегали к различного рода «задабриваниям» партий. Как саркастически заметил современник событий, либеральный политик И. Редлих, правительство приобретало авторитет лишь во время
«кормления самых разнообразных животных, дерущихся между собой за корм». «Кормом у нас, – отмечал он, – является, во-первых, размер денежного жалования депутатов, во-вторых, возможность влияния на власть, особенно в ситуации приёма на государственную службу, замещения доходных должностей <…> наконец, выполнения особых пожеланий сообществ, земель и областей, которые все сводятся к предоставлению им государственных средств, и, в-третьих, для крупных животных – министерские портфели и по возможности увеличенные до 20 тыс. крон министерские пенсии».
О «материальной поддержке» политических партий и их лидеров писал польский консерватор В. Залеский. Критикуя установление высоких пенсий для министров правительства Макса Владимира фон Бека (министр-президента в 1906 – 1908 гг.), консерватор отмечал:
«Если учесть, что капрал Прашек (представитель чешских аграриев), которому лишь в этом году исполнилось 40 лет, не сделав абсолютно ничего в течение одного года пребывания на посту министра, получил звание тайного советника и пожизненную пенсию в 16 тыс. крон, то не стоит удивляться, что у всех хитрецов закружилась голова. Разумеется, они будут напрягать все силы, чтобы каждый год свергать каких-нибудь министров, чтобы каждый из депутатов по очереди тем же способом мог поживиться».
Нелицеприятные оценки политических реалий встречались и в прессе тех лет.
«Австрийский парламент был не чем иным, как конгломератом живущих за счет правительства партийных групп, которые соглашались поддерживать самые неотложные государственные потребности лишь в том случае, если им что-нибудь перепадало», – отмечала газета «Рейхспост».
Известный польский политик из группы «краковских консерваторов» С. Тарновский подчеркивал, что именно с установлением курии «всеобщего избирательного права» начался упадок австрийского парламентаризма. Как он отмечал, теперь в палате депутатов можно наблюдать такие драки, за которые в питейных заведениях подвергают аресту, в парламенте же участники подобных скандалов остаются безнаказанными. Политик обращал внимание на то, что начиная с 1897 г. в течение семи лет решение самых важных вопросов в рейхсрате было приостановлено и за такой внушительный период депутаты утвердили всего один бюджет, что было воспринято как большое событие.
Таким образом, Австрия в начале ХХ в. переживала сложный период: её политическое положение отличалось крайней неустойчивостью, усилились межнациональные противоречия, серьёзные трудности испытывала парламентская система. Вельткриг только усугубил те проблемы, которые предстояло решать молодому императору Карлу I, унаследовавшему империю в самый тяжёлый для неё час. И тут мы подходим к другой проблеме…
Кризис авторитета императорской власти
К политическому кризису добавлялся кризис авторитета императорской власти. В немалой степени этот кризис был связан не только с характером Карла I, с его реформами, которые проводились в критической обстановке и были сопряжены с немалыми трудностями – свою роль играла ещё и личность жены императора. Жена Карла I, Зита, происходившая из пармской ветви династии Бурбонов, отличалась твёрдым и энергичным характером.
В 1911 г., в возрасте 19 лет, она вышла замуж за Карла по любви – случай нечастый среди высшей аристократии. Более того, Карл I уважал Зиту не только как жену, но и как образованную советницу, которая была способна уравновесить его собственные недостатки. Именно тот факт, что он прислушивался к её советам, привёл многих к мнению, будто император находился «под каблуком». Им трудно было объяснить иначе сильное интеллектуальное влияние Зиты. В действительности же это был гармоничный союз двух любящих, ещё совсем молодых людей, которые старались поддержать друг друга, не дать себе и своей половине сломаться под бременем обрушившейся на них ответственности.
Карл I искренне стремился сохранить империю, проявив готовность к самым решительным переменам и к уступкам народам, населяющим державу Габсбургов. Но его молодость и неопытность как политика дали о себе знать. Стремление как можно скорее добиться конкретных результатов сыграло с императором злую шутку: многие его шаги оказались поспешными, непродуманными и ошибочными.
Первой, и наверное, самой большой ошибкой стала торжественная коронация Карла и Зиты королём и королевой Венгрии в Будапеште 30 декабря 1916 г., которая прошла в полном соответствии со старинным ритуалом. Тем самым Карл I (как венгерский король – Карой IV) надеялся укрепить единство дуалистического государства, прочнее привязать Венгрию к династии, но в действительности добился прямо противоположных результатов: королевская присяга связала его по рукам и ногам, не давая возможности приступить к федерализации обеих половин империи, из-за чего национально-административные реформы носили незавершённых характер и были в полной мере реализованы только в Цислейтании. Граф Оттокар Чернин, только что назначенный в тот момент министром иностранных дел, не без грусти заметил, глядя на пышный коронационный церемониал:
«Теперь я понимаю, почему венгры так настаивали на коронации. Тот, кто видел венгерскую коронацию, никогда её не забудет. И в этом проявилась политическая предусмотрительность венгров…».
Деятельность национальных политических партий в Австро-Венгрии
Один из приближённых молодого императора, граф А. фон Польцер-Ходиц, в конце ноября 1916 г. представил меморандум, в котором отмечалось, что Карлу стоит повременить с коронацией в Будапеште. Вместо этого монарху предлагалось
«договориться со всем венгерским народом (то есть, не только с мадьярами, но и с другими народностями Транслейтании), полномочным представителем которого не может считаться венгерский сейм, поскольку нынешний избирательный закон… предоставляет лишь малой доле населения возможность участвовать в политической жизни».
Эту позицию разделяли все бывшие сотрудники эрцгерцога Франца Фердинанда. Однако Карл I не последовал рекомендациям советников своего покойного дяди: под нажимом венгерской верхушки, прежде всего Иштвана Тисы, он согласился короноваться. Консервативный политический фундамент Венгерского королевства остался в неприкосновенности.
Очень больным ударом по репутации императорской семьи стала «афера Сикста», когда тайные переговоры с Антантой по вопросу о заключении мира стали достоянием общественности. Особенно сильный удар пришёлся по жене Карла I Зите – ввиду того, что посредником при переговорах был её родственник, прогерманская партия в Вене обвиняла императрицу в предательстве.
Ошибки проявлялись и в деле либерализации политической системы Австро-Венгрии. 30 мая 1917 г. Карл I вновь созвал не собиравшийся более трёх лет рейхсрат – парламент Цислейтании. Перед этим в венских правящих кругах шли жаркие дебаты о возможности октроирования (введения «сверху», императорским указом, в соответствии с 14-й статьёй конституции) основ нового политического устройства Цислейтании. Фактически речь шла о выполнении пожеланий австро-немцев, выраженных в «Пасхальной декларации», – придании немецкому языку статуса официального в Цислейтании, окончательном административном отделении Галиции, разделении чешских земель на национальные округа и заключении таможенного союза с Германией.
Одним из сторонников такого решения был министр-президент (с 21 декабря 1916 г. по 24 июня 1917 г.) Генрих Клам-Мартиниц, однако император спустил проект на тормозах. Карл I сознавал, что дальнейшее усиление австрийских немцев не только не упрочило бы положение монархии, а наоборот. 16 апреля 1917 г. было объявлено, что подготовленные проекты императорских рескриптов так и останутся проектами.
Неудача попытки октроировать новое государственное устройство и возобновление деятельности рейхсрата продемонстрировали намерение императора взять курс на либерализацию, опираясь на все народы монархии, а не только на немцев и венгров. Важным шагом в этом направлении стала и отставка в мае 1917 г. премьер-министра Транслейтании Иштвана Тисы, олицетворявшего непреклонный мадьярский консерватизм и верность союзу с Германией.
Но начав реформы в воюющей стране, в условиях непрерывного возрастания внешней угрозы (и теперь её главным источником являлась уже не столько Антанта, сколько союзная Германия), Карл I сделал очередной опрометчивый шаг. Несомненно, отмена наиболее жёстких и скандальных репрессивных мер была необходима для снижения внутренней напряжённости. Однако созыв рейхсрата, то есть предоставление парламентской трибуны лидерам национальных движений, был воспринят многими из них как симптом слабости власти, как признак того, что у императора и правительства можно вырвать уступки – для этого стоит лишь оказать на них соответствующее давление.
До сих пор здание государственной власти в Австро-Венгрии держалось прежде всего благодаря центростремительным силам, которые олицетворяли собой прошлый император Франц Иосиф, единая армия и чиновничество. Со смертью старого императора исчез один из названных факторов, поскольку преемник Франца Иосифа не обладал и малой долей авторитета «шенбруннского старца». Но действовали и другие факторы, и их существование вызвало у многих национал-радикалов чувство безысходности: надеяться на перемены, судя по всему, можно было только после войны.
Для «непривилегированных» народов вплоть до 1917 г. единственным способом как-то изменить баланс сил в свою пользу оставался осторожный активизм. Поспешная либерализация внутренней политики при Карле I вновь вызвала к жизни силы, которые в 1914 – 1916 гг. были вытеснены с политической сцены в эмиграцию или подполье. Рейсхсрат стал для Карла I тем же, чем были Генеральные штаты для Людовика XVI: созванный для того, чтобы обсудить с представителями народов перспективы их дальнейшего совместного существования в рамках габсбургского государства, парламент быстро превратился в катализатор центробежных процессов, в орган, по сути дела, антигосударственный.
И вновь налицо ошибка императора: не снискав в результате скандальной «аферы Сикста» никаких лавров на миротворческом поприще, Карл I начал политические реформы, надеясь добиться внутренней гармонии в стране, угроза которой существовала прежде всего извне.
По мере того, как продолжались заседания рейхсрата, позиция чешских и югославянских депутатов (последние создали единую фракцию, главой которой стал словенский политик Антон Корошец) становилась всё более радикальной. Чешский союз выступил с заявлением, в котором значилось:
«Представители чешского народа действуют, исходя из глубокого убеждения в том, что нынешнее дуалистическое государство создало… народы правящие и угнетённые и что одно лишь преобразование габсбургско-лотарингской державы устранит неравенство народов и обеспечит всестороннее развитие каждого из них в интересах всей страны и династии… Мы будем добиваться объединения… чехо-славянского народа в рамках демократического чешского государства – включая словацкую ветвь нашей нации…».
Эта декларация вызвала бурю возмущения в Будапеште, поскольку присоединение словацких земель с чешским означало бы нарушение территориальной целостности Венгерского королевства.
При этом позиция чехов была далеко не безупречна с правовой точки зрения, так как декларация Чешского союза смешивала принцип самоопределения наций с традиционным для чешской политики принципом «уважения к историческому праву». Иными словами, чешские лидеры хотели, с одной стороны, создать своё государство в границах земель короны св. Вацлава, значительную часть населения которых составляли немцы и силезские поляки, а с другой – присоединить к этому историческому государству Словакию, оторвав её от другого исторического государства – Венгрии!
Недаром венгры были возмущены – трактуя и «самоопределение наций», и «историческое право» исключительно в свою пользу, чехи действовали лицемерно и нагло. Как тут не вспомнить анекдот: «Вы либо крестик снимите, либо трусы наденьте»!
Впоследствии такие требования вернулись к чехам бумерангом – не желая нарушать обязательства перед Венгрией, Карл I не стал распространять свои реформы на Транслейтанию, и Словакия даже не получила статус «штата», не говоря уже об объединении с Чехией; а включение в состав Немецкой Австрии немецких областей Богемии и Моравии толсто намекнуло чехам, что с мечтами о границах в пределах «исторического Чешского королевства» им придётся распрощаться.
Понятное дело, что чехи были очень злы на это. Что же касается политических представителей словаков, то они долго выжидали, не отдавая предпочтение ни союзу с чехами, ни автономии в рамках Венгерского королевства. Чехословацкая ориентация взяла верх лишь в мае 1918 г., когда на совещании ведущих словацких политиков лидер Народной партии Андрей Глинка произнёс:
«Нам пора ясно высказаться, с кем мы пойдём – с чехами или с венграми. Не нужно обходить этот вопрос, давайте открыто скажем: мы – за чехословацкую ориентацию. Наше тысячелетнее партнёрство с венграми оказалось неудачным. Нам нужно разойтись».
Как оказалось, словацкие политики тоже поставили не на ту лошадь. Это тоже вызывало глубокое разочарование – одних это толкало возмущаться несправедливостью ещё сильнее, а другие переобувались в полёте, а всё вместе это составляло политические волнения.
Умиротворению не способствовала и объявленная императором 2 июля 1917 г. амнистия, благодаря которой на свободу вышли приговорённые к смертной казни за государственную измену политзаключённые, главным образом чехи, – всего 719 человек. Амнистия поначалу вызвала серьёзное беспокойство чехословацкой эмиграции, из рук которой она выбила крупнейший козырь – репрессии властей против славянских подданных Габсбургов.
«Преследования… были для нас большим политическим аргументом перед Антантой, – писал Эдвард Бенеш. – Амнистия лишала нас этого аргумента».
Однако возмущение, которое вызвало у австрийских и особенно богемских немцев императорское прощение «предателям», привело к тому, что национальные противоречия в габсбургском государстве обострились ещё больше.
Проблемы федерализации Австро-Венгрии
И после окончания войны Карл I продолжал пытаться решить вставшие перед империей проблемы путём уступок. Но к уступкам теперь добавились и глубокие реформы. В середине 1919 г. начался процесс федерализации Цислейтании, и сопровождалась эта федерализация большими скандалами. Элиты многих народов подошли к реформам императора с откровенно завышенными требованиями.
Немцы желали окончательно закрепить свой статус как верховного народа, стоящего выше всех остальных. Некоторые и вовсе были готовы пойти на разрушение своей империи ради воссоединения всего немецкого народа в общей Германии.
В то же время славянские народы были в панике – в настроениях австрийских немцев и превращении Австро-Венгрии в сателлита Германии они видели угрозу своему положению. Карл I и его правительство, понимавшие необходимость учитывать интересы и тех и других одновременно, были вынуждены метаться из стороны в сторону, пытаясь угодить то тем, то другим. Передача населённых немцами частей Богемии и Моравии в состав Немецкой Австрии должна была удовлетворить немцев и отвратить их от идей «Пасхальной декларации» и Аншлюса с Германией, а чехам взамен был предоставлен статус «штата», в котором те получали все политические и культурные права и возможности, а также были надёжно защищены от немецких притязаний. Но недовольны оказались и те, и другие.
Немцам не понравилось, что населённые ими части Богемии и Моравии имели статус региональных автономий с пунктами об уважении прав местных чехов, что воспринималось как «недостаточная германизация». Чехи же были возмущены передачей «исконных земель Чешского королевства» Немецкой Австрии в нарушение «исторического права», а также требовали проведение тех же реформ, что и для чехов, по отношению к словакам, на что Карл I, гарантировавший Транслейтании неприкосновенность, пойти не мог. В итоге скандалили и немцы и чехи, обвиняя правительство в нарушении их прав.
Федерализация Цислейтании обделила украинцев – Галиция не была разделена, и те вместо полноценного «штата» получили лишь автономию в составе коронной земли. Правительство в Вене, боясь окончательно испортить отношения с поляками (и одновременно надеясь сохранить средство давления на них) не решилось поступать по всей логике федерализации и предоставлять статус «штата» вообще всем народам. Украинцы были в ярости – ведь их фактически поставили ниже остальных народов Цислейтании. А поляки… поляки всё равно воротили нос – ведь даже украинская автономия воспринималась ими как оскорбление.
Параллельно все считали власть и императора слабыми и стремились урвать свой кусок. Ряд народов (немцы, чехи, поляки) презрительно относились к уступкам императора, требуя для себя такие преференции, что их предоставление только добило бы империю. Немецкое движение, почувствовавшее свою силу благодаря тесному союзу с Германией, требовало для себя статус «верховного народа» в ущерб всем остальным, грозя даже разрушить империю, чтобы «лишние национальности» не путались под ногами, и немцы имели более высокую долю в населении.
Чешские элиты же были настолько распалены обещаниями Антанты о независимости, что не желали идти с Габсбургами ни на какие компромиссы. Как вспоминал позднее чешский журналист и политик Й. Пенижек, Карл I чувствовал, что отношения между чешским народом и династией Габсбургов после войны нужно будет серьёзно изменить. Вернувшись в Вену (возможно, после переговоров с Вильгельмом II в Спа в мае 1918 г.), император встретился с несколькими чешскими промышленниками. Через одного из них он передал крупному деятелю движения младочехов Карелу Крамаржу предложение возглавить правительство чешских земель, которое тот мог бы составить сам – с тем, чтобы эти земли пользовались самостоятельностью во всех вопросах, кроме заграничной торговли, внешней политики и армии. Крамарж ответил спустя две или три недели кратко:
«Теперь уже слишком поздно».
Трудно сказать, действительно ли такая история произошла на самом деле – Крамарж при Франце Иосифе был приговорён к смертной казни и не так давно был амнистирован, а эта история так и не всплыла нигде, кроме мемуаров Пенижека. Но эта байка, вне зависимости от её правдивости, ярко иллюстрировала настроения чешских политических элит, которые в то время ради журавля в небе (независимости) готовы были пойти на всё – в том числе на препятствование компромиссам.
Политический кризис в Австро-Венгрия в 1919 году
Всё это предопределило тяжелейший политический кризис, который переживала Австро-Венгрия в 1919 г. Парламент сотрясали бесчисленные скандалы. Вечная обструкция, крики, ругань, драки – многие наблюдатели воспринимали австрийский парламентаризм того времени как посмешище. Так, например, находившийся в Советской России чешский писатель Ярослав Гашек ехидно заметил:
«Всякий парламент – цирк. Австрийский рейхсрат – несмешной».
Обструкционизм в парламенте привёл к тому, что выполнение проекта национально-административных реформ по манифесту Карла I могло сорваться в любой момент. По своей сути, выполнять реформы правительству и императору пришлось фактически в обход парламента, с максимальным использованием авторитета императорской власти. По крайней мере, императору и правительству становилось понятно, что одними национально-административными реформами тут не отделаться – нужно было реформировать также парламентскую систему, направить парламентаризм и энергию политиков и национальных элит в конструктивное русло.
Но кризис парламентаризма – ещё полбеды. К этому добавлялся рост «уличной политики». В 1919 – 1920 гг. по империи прокатилась мощная волна демонстраций, политических манифестаций и забастовок. Бузили не только национальные движения, но и леворадикальные группировки. Поднял голову экстремизм – в Галиции начала свою деятельность УВО, по империи прокатилась серия еврейских погромов.
Ко всему этому добавлялся глубокий экономический кризис. Война высосала из Австро-Венгрии все соки, подорвав экономику империи. На последнем этапе Вельткрига некоторые регионы находились на грани голода – и даже после окончания войны этим регионам потребовалось время, чтобы прийти в себя.
Ситуацию усугубляла необходимость в условиях экономического и бюджетного кризиса продолжать политику высоких государственных расходов, где важную роль играло содержание раздутого бюрократического аппарата. Австро-Венгрия не столько специализировалась на промышленном производстве, сколько на управлении огромным бюрократическим «хозяйством» династии Габсбургов. Соответственно, в этой стране было непропорционально много чиновников, привыкших получать жалованье из имперской казны, а не зарабатывать себе на жизнь использованием рыночных методов.
Сокращение бюрократического аппарата грозило выбросить на улицы множество людей, не привыкших к производительному труду, что могло существенно накалить и без того проблемную социальную обстановку, а повышение налогов грозило разозлить (и даже разорить) множество ремесленников и мелких предпринимателей и тем самым навредить экономике. А вишенкой на торте было проникновение немецких корпораций и растущее германское влияние – лишь послевоенный кризис в самой Германии не позволил усугубить эту тенденцию в ещё более худшую для Австро-Венгрии сторону.
В этих условиях и приходилось действовать австрийскому правительству – которое в самый ответственный момент само было не в порядке. Правительство страдало от нестабильности – с 21 октября 1916 г. по 26 июля 1918 г. смена министр-президента Цислейтании произошла четыре раза. При этом на каждого главу правительства сваливалось слишком много сложных проблем, которые нужно было решать – от вопросов о войне и мобилизации империи, до национального вопроса. При этом национальным вопросом, который лучше всего было бы решать в мирные годы, пришлось заниматься прямо в самый разгар Вельткрига.
Министр-президент с 21 декабря 1916 г. по 24 июня 1917 г. Генрих Карл Клам-Мартиниц пытался расширить автономии южных славян в Транслейтании (что вызвало сопротивление венгров), параллельно проводя пронемецкий курс в Цислейтании (чем настроил против себя чехов), на чём и погорел, лишившись всякой поддержки.
Министр-президент с 24 июня 1917 г. по 26 июля 1918 г. Эрнст Зайдлер фон Фойхтенегг предпринимал попытки примирить с габсбургской монархией руководителей чешского национального движения, планировал реформу государственного управления в Богемии и Моравии. Однако неспособность Зайдера разрешить продовольственный кризис (который продолжался несмотря на заключение Брест-Литовского мира с Украиной, предусматривавшего поставки значительных объёмов продуктов питания), передача УНР части Подляшья с центром в Холме, привели к утрате правительством поддержки и падению кабинета. В этих условиях, когда никто не мог удержаться на посту главы правительства на полный срок и закрепить свой курс, параллельно происходило усиление влияния массовых партий.
Социал-демократическое движение в Австро-Венгрии
Одной из самых крупных и успешных партий Австро-Венгрии были социал-демократы. При этом партия находилась в оппозиции. Хотя один из крупнейших её деятелей – Карл Реннер – поддержал военные усилия правительства, тёрок между-социал-демократами и габсбургскими властями было предостаточно. Даже поддержавший войну Карл Реннер был скорее оппозиционным политиком – и ближе к концу войны его оппозиционность только усиливалась.
После трёх лет «медового месяца» в вопросе о войне в конце 1917 г. социал-демократ вновь, как и в 1914 г., критиковал правительство, обвиняя его в трёхлетнем отсутствии конституционного режима, которое вылилось в национальный и социальный беспорядок. Призывавший к поддержке правительства в начале войны, на её заключительном этапе Реннер высказывал совершенно иное мнение:
«Правительство отобрало у нас за эти годы способность к действию, позволило нам участвовать в войне не в качестве граждан государства, а в качестве немых объектов государственной власти, оно призвало нас так, как зовут граждан, действующих не на основе собственных зрелых решений, а исключительно из соображений немого послушания. И сейчас мы пожинаем плоды».
При этом это была ещё мягкая критика. Так, в частности, сын видного деятеля австрийской социал-демократии Виктора Адлера – Фридрих Адлер (который был представителем левого крыла социал-демократов) – и вовсе убил министр-президента Карла фон Штюргка в знак протеста против политики правительства.
Социал-демократы, хотя в душе и были готовы при определённых обстоятельствах пойти на аншлюс с Германией (но только в крайнем случае – если спасти Австро-Венгерскую империю уже никак не получится), всё же в целом были склонны к сохранению державы Габсбургов, но при условии её глубоких реформ по их идеалам.
Так, один из лидеров и главных идеологов австрийских социал-демократов Отто Бауэр ещё в начале XX в. был сторонником преобразования Австро-Венгрии в «демократическое союзное государство национальностей», в котором для каждой нации должны быть созданы автономные общины с правом решения вопросов в области культуры. Карл Реннер также выступал за сохранение Австро-Венгрии в виде демократической федерации на основе политического и культурного равноправия меньшинств.
Идеи Реннера и Бауэра стали основополагающими для концепции «культурно-национальной автономии», с помощью которой социал-демократы рассчитывали сохранить Австро-Венгерскую империю, параллельно глубоко её преобразовав по своим идеалам. Концепция «культурно-национальной автономии» предполагала равноправие всех составлявших империю национальностей, намечала пути их политического и культурного развития, так как в основу всех её конкретных позиций было положено учение об интернационализме. На протяжении первого десятилетия ХХ в. и на рубеже второго она стала предметом обсуждения в европейском рабочем движении.
Правда, национальный вопрос далеко не всегда ставился социал-демократами впереди телеги – для них важную роль играли экономические факторы. С точки зрения Реннера, для сохранения целостности существующего государства пристального внимания и безотлагательного решения требуют прежде всего острые экономические и социальные проблемы. Поэтому первостепенной задачей он считал восполнение экономического ущерба, нанесенного войной, не откладывая при этом в долгий ящик восстановление конституционных прав и свобод граждан.
Так или иначе, в деле спасения империи как целостного государства социал-демократы при определённых обстоятельствах вполне могли бы стать союзниками Габсбургов, но на этом пути стояли непреодолимые и при этом закономерные препятствия. Габсбурги и правительство расценивали социал-демократов как слишком радикальную партию, а революции в России, Франции, и впоследствии ещё и в Британии только усилили их подозрения. Сами социал-демократы также были поставлены этими революциями перед тяжёлой дилеммой.
В рядах социал-демократов начинало оформляться левое и правое крыло. Левые воспринимали французскую и российскую революции если не одобрительно, то как минимум вполне сочувственно. Они, как правило, не требовали повторить этот опыт и не призывали в открытую к свержению правительства, но стремились при этом к глубоким и довольно радикальным преобразованиям. В целом это был довольно стандартный австромарксизм – оригинальное учение, сочетавшее в себе «трезвый рационализм» и «революционный энтузиазм».
Для австромарксизма было характерно идейное лавирование на грани большевизма: австрийский путь к социализму тоже предполагал революцию и диктатуру пролетариата, но они должны были быть достигнуты строго в русле демократического процесса – по выражению Отто Бауэра, это была «революция с избирательным бюллетенем». Но в то же время начала оформляться правая тенденция, которая резко осуждала большевиков в России и синдикалистов во Франции за радикализм и террор, и которая склонялась к сближению с Габсбургами и отказу от наиболее радикальных положений австромарксизма.
Склонность к этому направлению постепенно начинал проявлять Карл Реннер – впрочем, на полностью правые позиции социал-демократии он не перешёл, его взгляды в рамках социал-демократии были в целом «правоцентристскими», поскольку он в принципе оставался сторонником австромарксизма.
Помимо намечающегося размежевания «влево-вправо» существовала проблема с национальными (чешскими, венгерскими и пр.) ответвлениями имперской социал-демократии – у социал-демократии разных народов была своя специфика.
В целом австрийским социал-демократам, в отличие от немецких, раскола удалось избежать, но партия всё равно не могла действовать в полную силу. В таких обстоятельствах сумела прийти к успеху и власти другая партия – тоже массовая, ориентирующаяся на средние слои населения, с крепкой мобилизующей идеологией, и при этом сумевшая найти общий язык с Габсбургами и стать их верными союзниками. Это была Христианско-социальная партия.
Деятельность христианско-социальной партии Австро-Венгрии
В Австрии, в отличие от большинства европейских государств, католическая церковь представляла собой серьезную политическую силу, воплощением которой была Христианско-социальная партия — одно из самых крупных политических движений Австро-Венгерской империи.
История партии восходит к 1888 г. Это была эпоха, когда папа Лев XIII впервые призвал священников идти в народ и фактически заниматься политической деятельностью. Это была эпоха, когда в Австрии остро встал вопрос о том, кто же будет оказывать решающее политическое влияние на средний класс и на крестьянство в условиях радикализации пролетариата, подверженного все более сильной агитации со стороны социал-демократии. Это была эпоха, когда в Германии Бисмарк пытался разрушить «монополию» социал-демократов на социализм.
В предшествующие десятилетия партия уже включилась в управленческий аппарат Австро-Венгрии, а при слабости и непопулярности либеральных и консервативных течений, она стала занимать положение системообразующего движения. Основной электорат партии – буржуазия и крестьянство. Идеологи социал-христиан призывали отказаться от классовой борьбы и добиваться улучшения своего положения путем христианской любви к предпринимателям и сотрудничества с ними, утверждая, что классов не существует, а есть только сословия.
Социал-христианам удалось вывести мелкую буржуазию из-под непосредственного влияния аристократии и прелатов католической церкви. Партия стала дееспособной силой, уважающей частную собственность и имеющей собственную социальную базу. В то же время это оказалась наиболее националистически настроенная австрийская партия, противопоставляющая себя интернационально ориентированным социал-демократам. Среди её основателей был бургомистр Вены Карл Люгер – известный для своего времени антисемит. Впрочем, постепенно христианские социалисты стали преодолевать крайности своих исходных позиций.
Социал-христиане всеми силами стремились сохранить Австро-Венгрию как многонациональное государство; именно этой партией был выдвинут лозунг:
«Вена – не немецкий город, а резиденция Австрии».
Поэтому в деле спасения империи эта партия стала естественным союзником Габсбургов. При обосновании необходимости сохранения целостности Австро-Венгрии в сочинениях католических идеологов главное место занимали не трезвые экономические расчеты, доказывающие выгоду сохранения внутриимперских экономических связей, не геополитические соображения, обосновывающую необходимость сохранения хоть какого-то противовеса Германии, а имперская романтика. Уверенность в великом будущем габсбургской державы основывалось не на фактах или логичных построениях, а на вере в уникальность родины, в избранность её Богом для великой миссии. 26-летний Эрнст Карл Винтер писал:
«Из западной силы и восточной любви возникли Австрия, Венгрия и Чехия, образующие сплоченную триединую священную империю, единое государство в 3 национальных индивидуальностях… A.E.I.O.U. Ничто другое не должно и не хочет быть произнесено этими 5 буквами, чем то, что Австрийская империя не умрет прежде, чем в конце времен; то, что это получало в качестве задания самую тяжелую земную проблему для решения, что это поэтому остаётся и продолжится до возвращения Иисуса Христа… <…> Австрия – Сын человеческий Европы… Её история восходит от Карла Великого к Константину Великому… Австрия – воплощение кровной истории католиков». Подобным образом выражается и Рихард фон Кралик: «Рукой Господа творились писанные горы и реки Срединной Европы, той же рукой, что создала две памятные доски на горе Синай… Австрия – это завершение историко-философской идеи пророка Даниила, идеи четырех всемирных монархий…». A.E.I.O.U. значат для Кралика следующее: «Австрия – это носитель святой идеи всемирной империи».
Тем временем 25 июля 1918 г. министр-президентом Цислейтании стал Макс Гусарек фон Гейнлейн – представитель Христианско-социальной партии. Будучи представителем движения, которое стремилось к сохранению целостности империи, он взялся за проект национально-административных реформ Карла I. Именно Гусарек был автором Императорского манифеста от 16 октября 1918 г., который должен был дать толчок к превращению Австрии в федерацию с широкой автономией для отдельных наций. И именно на правительство Гусарека легла вся тяжесть реализации реформ Карла I.
В этот раз правительство оказалось более долгоживущим, чем предыдущие, хотя оно не раз и не два находилось на грани развала. Гусарек сумел продержаться на посту министр-президента до мая 1921 г., за который удалось более-менее довести реформы до нормальной реализации. Но масштабный обструкционизм в рейхсрате в связи с чешско-немецкими, польско-украинскими и другими противоречиями оставил ряд не до конца решённых проблем.
В апреле 1921 г. разразился очередной (уже фиг знает какой по счёту) правительственный кризис, завершившийся отставкой правительства Гусарека. Произошло это к тому же на фоне новых выборов в рейхсрат. На выборах развернулась нешуточная конкуренция между социал-демократами, социал-христианами и германскими партиями. С огромным трудом социал-христианам удалось выйти в лидеры, но для того, чтобы сформировать новое правительство, им пришлось задействовать инструмент партийных коалиций – в основном с германскими партиями, что вызвало тревогу славянских движений.
Пангерманисты, вступая в коалицию с социал-христианами, рассчитывали получить дополнительные инструменты в продвижении германского влияния. Но нет худа без добра. Несмотря на коалиционное правление (откровенно говоря, неизбежное в условиях характерной для Австро-Венгрии чрезмерной многопартийности), Христианско-социальная партия сумела добиться статуса ведущей силы правительства как партия наиболее компромиссная и для пангерманистов, и для сторонников сохранения империи, ибо именно социал-христиане оказались политической силой, с одной стороны, вполне националистической, но с другой – наиболее связанной с империей и с династией. Это позволило Христианско-социальной партии протолкнуть на пост министр-президента Цислейтании своего кандидата. 29 июля 1921 г. пост министр-президента занял Игнац Зейпель – пожалуй, самый яркий представитель социал-христиан того времени.
Министр-президента Игнац Зейпель
Игнац Зейпель
Зейпель к тому времени уже имел некоторый опыт работы в правительстве – в 1918 г. его назначили министром общественного благосостояния. Тем не менее в новых условиях требовалась иная политика – и новый министр-президент был готов принять этот вызов. Зейпель, бесспорно, был необычным политическим лидером. Католический священник, профессор моральной теологии Зальцбургского университета, иезуит, блестящий оратор, умеющий оказывать воздействие на паству, он в своей политике откровенно использовал то, что принято называть иезуитскими методами, стремясь достигнуть цели любыми возможными средствами. Современники отмечали, что
«за его орлиным профилем временами проглядывал хитрый лис, а в его “ангельской” политике всегда находил себе место Мефистофель».
Хотя политическая ситуация оставалась довольно сложной, всё ещё был актуален национальный вопрос, и каждый народ империи настойчиво требовал обратить на него внимание, нужно было заниматься в том числе и экономикой. Хотя экономическая ситуация в Австро-Венгрии в то время уже выкарабкивалась из кризиса, необходимо было срочно ликвидировать главные препятствия на пути восстановления.
Была актуальна проблема инфляции, связанной с высокими бюджетными расходами – на помощь населению, на инфраструктуру, на антикризисные мероприятия, наконец, на содержание раздутого бюрократического аппарата. Параллельно нужно было что-то делать с растущим германским экономическим влиянием, которое грозило задавить австрийскую экономику, но при этом одновременно при грамотном использовании могло помочь ей быстрее восстановиться.
Для Зейпеля было принципиально важно убедить влиятельные германские правительственные круги помочь Австро-Венгрии не только выкарабкаться из кризиса, но ещё и модернизироваться, при этом не сдавая окончательно экономическую и политическую независимость империи. С этой целью он совершил серию визитов в Германию.
Несмотря на крайнюю сложность задачи и демонстративное высокомерие германских партнёров, которые были не прочь превратить Австро-Венгрию в совершенно недееспособную марионетку, Зейпель всё же сумел всюду создать нужное ему впечатление. Жалуясь на сложное положение своей империи, он то намекал на возможность распада страны и пангерманского Аншлюса, то пугал своих партнёров проблемами, которые неизбежно свалятся на Германию в случае распада Австро-Венгрии, то убеждал, что крепкий и предсказуемый союзник с более-менее самодостаточной экономикой принесёт Германии больше пользы, чем выжатая до основания разрушенная страна и тем более непредсказуемые новые государства на обломках рухнувшей империи, то напирал на угрозу синдикализма.
В конечном итоге к концу 1921 г. – началу 1922 г. Зейпель получил неплохой заём от Германии, хотя усиления неблаготворного для австрийской экономики германского влияния избежать не получилось. Параллельно развернулась работа по приведению в порядок финансовых дел Австро-Венгрии.
Экономическое возрождение Австро-Венгрии в 20-е годы
Предпринимались меры по поиску новых источников денежных поступлений и одновременно сокращению государственных расходов. Правительство проводило меры по повышению финансовой дисциплины. Наконец-то сдвинулась с мёртвой точки проблема высоких расходов на чиновничий аппарат – власти решились наконец нанести удар по австрийской бюрократии и количество государственных служащих было сокращено примерно на треть.
Благодаря этим мерам, а также общему восстановительному росту начала 1920-х гг. панические ожидания повышения цен в Австрии сошли на нет и темпы инфляции пошли на спад. Этот позитивный результат был закреплен уменьшением темпов денежной эмиссии. Удалось добиться и увеличения поступлений в бюджет. Доходы возросли благодаря тому, что сбор налогов сразу стал лучше после того, как стабилизировался валютный курс.
Тем не менее, на пути экономического возрождения препятствий хватало. Поначалу быстрому экономическому восстановлению Австро-Венгрии способствовал послевоенный кризис в самой Германии, которой пришлось решать во многом те же проблемы, что и габсбургской державе.
Сложности, которые испытывала германская экономика вкупе с политическим противостоянием между «диктатурой военных» и оппозицией – эти факторы расширили спрос европейского рынка на австрийские товары.
Несмотря на всю подавляющую мощь германской экономики и не самую честную конкуренцию со стороны немцев, австро-венгерские компании нашли окно возможностей, через которое сумели проникнуть на рынок, казалось бы, полностью контролировавшихся Германией стран – Украины, Польши, Литвы. Кроме того, у Австро-Венгрии была и своя зона влияния, где её корпорации могли более-менее свободно вздохнуть – Италия и Сицилия, Балканские страны. Наконец, продолжал работать и внутренний рынок. Безработица начала быстро снижаться.
В дальнейшем же опять пришли трудности. После того, как Германия сумела окончательно решить свои проблемы в экономике и политике, спрос на австрийские товары снова сократился. В 1924 г. вновь выросла безработица, поскольку правительство вынуждено было отменить дотации ряду неэффективно работающих государственных предприятий. Спрос на внешнем рынке в условиях окончательной ликвидации германских хозяйственных трудностей не мог быть столь высоким, чтобы рост частного сектора компенсировал снижение занятости в секторе общественном. Многим казалось в этот момент, что реформа, осуществлённая правительством Зейпеля, не удалась.
Общественность, желавшая сразу получить все преимущества финансовой стабилизации, не испытав при этом никаких трудностей перехода, встретила экономическую политику социал-христиан в штыки. Лишь немногие верили в успех правительственных начинаний. Пангерманисты могли желать своей империи и своему правительству зла только для того, чтобы появился шанс осуществить Аншлюс, идеям которого даже сама Германия в тот момент начинала придерживаться лишь формально.
Социал-демократы считали, что лишь они знают рецепт выхода из кризиса, и параллельно обвиняли социал-христиан в авторитаризме и мракобесии (хотя Зейпель как раз и был склонен к авторитарным методам правления).
Роскошная Вена, еще не отвыкшая от тех времен, когда на неё как из рога изобилия сыпались блага, собираемые со всей огромной империи, откровенно высмеивала экономическую реформу, не очень-то стремясь задумываться над тем, откуда в условиях германского внешнеполитического диктата власти могут взять ресурсы для того, чтобы модернизировать и развивать империю. Газеты тех лет сравнивали финансовую стабилизацию с легендой про цыгана, который хотел научить свою лошадь жить без пищи. С каждым днем он давал ей все меньше и меньше корму и дошел уже до той стадии, когда лошадь обходилась одной соломинкой в день. Эксперимент совсем уже было завершился успехом, но тут подопытное животное внезапно скончалось. Ирония иронией, но в реальной жизни страны события развивались совсем по иному сценарию.
После укрепления национальной валюты в стране осуществили денежную реформу, которая окончательно превратила австрийскую крону в крепкую валюту – вторую по силе после германской марки. Кризис безработицы 1924 г. удалось быстро преодолеть, и Австро-Венгрия окончательно вступила в эпоху «Золотых Двадцатых». Империя вновь, как и в старые добрые времена, вступила в полосу бурного развития, и даже германское всевластие не сильно омрачало его.
Благодаря аккуратной и грамотной дипломатии негативное влияние проникающих в Австро-Венгрию германских экономических гигантов удалось более-менее минимизировать, и даже использовать его на пользу экономике империи, аккуратно и грамотно привлекая немецкие инвестиции – хотя ценой за это было то, что Австро-Венгрия так и не попыталась вырваться из цепей статуса сателлита. Но сателлита уже не настолько слабого, как это было вскоре после Вельткрига.
Зейпелевская модель преобразования Австро-Венгрии
Помимо экономики, нужно было разбираться с политическими и национальными вопросами. И Зейпель уже давно проявлял желание разобраться с ними по-своему.
Как уже было отмечено выше, Христианско-социальная партия, в отличие от пангерманистов и сепаратистов, стремилась сохранить империю, и её представители уже вырабатывали идеологические основы для этого. Выше уже приводились высказывания ряда представителей социал-христиан, для которых было характерно возвышенное и романтизированное обоснование сохранения Австро-Венгрии как Вселенской Христианской Империи.
Но католическая интерпретация австрийской истории была неприемлема ни для интеллигенции, ни для рабочих. Игнац Зейпель избегал подобной риторики. Он был здравомыслящим человеком, и, кроме веры в Бога и отечество, обладал ещё политическим чутьем и логическим мышлением. Довольно точную характеристику дал Зейпелю лично знавший его австрийский писатель Стефан Цвейг. Цвейг писал:
«Католическому священнику необычайной эрудиции предназначено было взять в свои руки руководство ослабленной Австрией после разрушительной и разорительной войны, и на этом посту блистательно подтвердить свой политический талант. Он был решительным пацифистом, ортодоксальным католиком и истинным патриотом Австрии и как таковой ненавидел германский, прусский, протестантский милитаризм, который считал несовместимым с традиционными идеалами Австрии и её католической миссией».
В 1916 г. Зейпель опубликовал своё основное теоретическое произведение: «Нация и государство», в котором высказал свою концепцию сохранения Австро-Венгрии как многонациональной империи. Пафос книги – защита многонационального государства на фоне распространяющегося и всё вырастающего в Европе национализма. Зейпель выступил решительным противником отождествления понятий «нации» и «государства» и видел в однонациональном государстве опасность нарушения мирного взаимодействия с другими подобными государствами. В предисловии к книге говорилось, что разработка ясных дефиниций «нации» и «государства» актуальны для всего человеческого сообщества. Допускавшиеся до сих пор «ошибки в этой области неоспоримо составили часть причин Вельткрига».
Он видел три тесно взаимосвязанных стороны национальной проблемы, без изучения которых невозможно прийти к истине:
«Национальный принцип и государственная идея, компромисс национальностей внутри наднационального государства, сосуществование с нациями за пределами государственных границ».
В этой связи Зейпель, разумеется, подчеркивал особую роль Австрии, противопоставляя её однонациональным государствам с их ограниченными возможностями:
«Чтобы культура человечества не стала на путь понятного исторического движения, должны были быть созданы такие государства, которые образуют мосты от одной нации к другой и собирают в своем лоне многие нации, чтобы научить их понимать и любить друг друга, воспитывать друг в друге стремление к высшим идеалам, нежели только национальные! Австрия и есть такое государство! Прежде всего, на осознании этого основан наш особый австрийский патриотизм».
Идейным источником этого особого «наднационального» патриотизма является, по его мнению, христианский универсализм, а Австрия и есть пример христианского государства.
«Христианство радуется соединению и смешению рас,» – писал Зейпель. «Выполняя задачу объединения наций, – утверждал он, – Австрия наилучшим образом солидаризируется с католической церковью. И католическая церковь, и Австрия видят в национализме врага».
Последовательный «австриизм» Зейпеля приводил его к противопоставлению Австрии мононациональной Германии. Неприятие различия между нацией и государством ведет, по его мнению, к национализму в крайних формах и представляет собой государственную идею «низшего порядка». Идентификация нации и государства (ошибочная, по его мнению) составляет главное в новой истории отличие Западной от Срединной Европы. Признавая некоторые успехи национальных государств, он всё-таки видит в них преобладание отрицательных свойств, главное из которых – утверждение своей исключительности. Это рождает тенденцию к отрицанию основных прав других наций и – ещё хуже – «к ненависти между нациями».
Зейпель не устает повторять, что преимущество объединенной домом Габсбургов Срединной Европы заключается в возможности избежать проявления худших сторон национализма. Много страниц автор отводит определению понятия нации и истории её изучения, опираясь на достигнутые в этой области успехи европейской мысли. Соглашаясь с тем, что людей объединяет в нацию общность языка, исторической судьбы, характера, он рассматривает территориальную общность в качестве предпосылки объединения отдельных наций в государство, что придает им более высокую степень организации и достойное будущее. Зейпель напоминает об историческом опыте Римской империи, в которой римляне, не посягая на обычаи других племен, включали их в свой культурный круг; в то же время он противопоставляет древнеримскую традицию современному империализму с его склонностью к колониализму. Стремление современного национализма к построению мононационального государства, по мнению Зейпеля, несет в себе опасность войны всех против всех. К примеру, границы между нациями, долженствующие стать государственными, провести почти невозможно. Рассматривая в этой связи итальянские претензии к Австро-Венгрии, выдвинутые в ходе Вельткрига, Зейпель, ссылаясь на ряд исследователей этого вопроса, делает вывод, что «границы часто проводятся с учетом не национальных, а стратегических интересов».
Выход книги Зейпеля «Нация и государство» стал значительным событием в идейной жизни страны. Даже социал-демократическая «Arbeiter-Zeitung» поместила одобрительную рецензию. В ней отмечалось, что в ходе спора по национальному вопросу мало кто даёт
«столь ясное и четкое определение проблемы, так аргументированно доказывает ошибочность отождествления нации с государством». В заключение рецензии автор восклицает: «Кто написал эти прекрасные строки? Безродный человек? Социал-демократ крайнего направления? Нет, автор – католический священнослужитель и профессор теологического факультета в университете Зальцбурга».
Проблемы парламентской реформы
К тому моменту, когда Зейпель вступил на пост министр-президента, основная работа по федерализации Цислейтании была уже сделана. Каждый «штат» имел свою конституцию, свой парламент, и обладал самой широкой самостоятельностью во всех вопросах, кроме внешней торговли, дипломатии и армии. Но всё ещё не помешали бы дополнительные мелкие точечные реформы для отлаживания механизма федерализации.
Кроме того, всё ещё нуждался в реформах механизм работы рейхсрата, который до сих пор страдал от переизбытка мелких фракций и, как следствие этого, обструкционизма. Обструкционизм всё ещё оставался огромной проблемой – даже сами реформы Карла I грозили быть сорванными из-за противодействия отдельных групп (чехов, не желавших передавать немецкие части Богемии и Моравии Немецкой Австрии; поляков, опасавшихся разделения Галиции), и потому пришлось максимально задействовать инструмент личной власти императора, чтобы протолкнуть эти реформы.
Обструкционизм, препятствующий нормальному политическому процессу, тяжело отразился на взглядах Зейпеля. Во внутренней политике министр-президент всё больше склонялся к жёсткости, к авторитарным методам управления. В своей идеальной картине он видел Австро-Венгрию скорее однопартийным государством под католическим знаменем – и хотя по объективным причинам он не имел никаких возможностей установить такую систему, всё же Зейпель настойчиво добивался укрепления централизаторских сил и авторитарных тенденций.
Конечно, развернуться в своём авторитаризме Зейпель не мог. Во-первых, ему бы просто не дали в парламенте реализовать такие задумки. Во-вторых, и либерально настроенный Карл I открытой диктатуры Зейпеля не одобрил бы, а тот, будучи монархистом, не стал бы перечить императору. Это, кстати, позволило создать неплохой тандем, где император и министр-президент играли роль хорошего и плохого копа.
Главной политической реформой Зейпеля стало упорядочивание работы рейхсрата. Крайне пёстрый национальный состав одной только Цислейтании (не говоря уже обо всей империи) приводил к крайнему разнообразию партий, принимающих участие в работе парламента. Однако их насчитывалось так много, что обычным явлением были партии или фракции численностью меньше десяти депутатов.
Такая ситуация приводила к тому, что в рейхсрате никак не удавалось создать стабильное большинство – и, соответственно, это препятствовало эффективной работе правительства. Такая ситуация раздражала Зейпеля, вселяя в него неприятие к демократии и парламентаризму вообще. Однако, поскольку стать диктатором ему бы никто не позволил, оставался только один путь – повышать эффективность тех самых парламентских институтов. Однако Зейпель придал этому пути и авторитарные черты.
Уже в начале своей деятельности как главы правительства Зейпель предложил собственный проект парламентской реформы. Она была направлена на принуждение парламента к созданию большинства. Реформа включала в себя множество мер, среди которых наиболее дискуссионной стало введение инструмента, позволяющего принимать то или иное решение в обход слишком мелких фракций или партий, число депутатов от которых было меньше определённого лимита.
Мелкие фракции и группировки в таком случае лишались возможности влиять на принимаемые решения и, по своей сути, исключались из голосования и вообще парламентского процесса. Обосновывая свою линию, Зейпель ссылался на дикий обструкционизм предшествующих времён, увязывая его именно с деятельностью мелких фракций, которые, во-первых, не позволяли создать работоспособное парламентское большинство и, во-вторых, срывали принятие тех или иных решений ввиду того, что нужно было учитывать мнение всех. Министр-президент критиковал те политические силы, которые считали «свои особые, национальные и даже локальные требования» самыми важными и добивались их безотлагательного осуществления «без учета общего состояния государства и других неотложных общенациональных задач». Зейпель осуждал стремление этих группировок увязывать решение государственных проблем с удовлетворением узкопартийных интересов. Такая политика объявлялась вредной, наносящей ущерб государству и подрывающей авторитет рейхсрата.
Проведение парламентской реформы столкнулось с немалым числом препятствий. Естественно, что против неё яростно выступили представители мелких фракций – в основном от национальных движений. Тут в целом чёрт был не так страшен, как его малевали – каждый «штат» обладал парламентом с широкими полномочиями, что позволяло направить свою национальную энергию на обустройство собственной автономии, оставив рейхсрату общегосударственные дела.
Однако многие опасались, что Зейпель со своей склонностью к авторитаризму может использовать эти ограничения для наступления на права ненемецких народов, учитывая, что немецкие партии и даже пангерманисты были представлены в его правящей коалиции. Были и другие аргументы – например, украинское движение опасалось, что под предлогом борьбы с «мелкофракционностью» поляки опять начнут их зажимать. Министр-президент отвечал на это тем, что предлагаемые им меры ограничительные, но не запретительные – и были направлены на сохранение парламентаризма, его дееспособности, что Зейпель считал условием обеспечения стабильности политической жизни империи.
Тем не менее, у Зейпеля нашлось достаточно сторонников для осуществления реформы рейхсрата. Инициативу министр-президента поддержали немецкие партии и пангерманисты – они рассчитывали через обесценивание малых фракций усилить прогерманский курс. С другой стороны, существовала возможность консолидации всех славянских народов – чехов, поляков – в единую структуру. Тут, конечно, многие немецкие деятели колебались – например, отделение Галиции с целью снижения доли славянских народов было для них предпочтительнее. Но после долгого периода нерешительности было всё же решено поддержать проект – среди них были надежды втянуть социал-христиан в пангерманскую волну. Нашлись и сторонники этой меры среди оппозиции, причём оппозиции, с которой у Зейпеля установились реально плохие отношения – это были социал-демократы.
Несмотря на общие идеологические основы, всё ещё было актуально разделение социал-демократов на национальные ячейки со своими особенностями и нюансами в идеологии и политике – и далеко не всегда получалось их выставить единым фронтом. Например, на выборах 1911 г. итальянские, польские, украинские социал-демократы получили меньше десяти мест каждая. «Магистральные» социал-демократы были не против объединить все национальные ячейки в единый фронт, и параллельно самая крупная группировка в этом движении – немецкая – неизбежно бы играла в этом объединении руководящую роль.
В конечном итоге – по-честному, через рейхсрат – в начале 1923 г. закон «против мелких фракций» после долгих и яростных дебатов всё-таки протолкнули с мизерным перевесом. В целом у результатов были свои светлые и тёмные стороны. Для различных мелких фракций это означало, что им необходимо обязательно примыкать к более крупным, чтобы завоёванные на выборах депутатские места не пропали зря. И тут закрадывалась проблема, осложнявшая защиту интересов малых партий и малых народов – таким мелким партиям часто приходилось поступаться своими интересами в пользу более крупных партий, ведь порой бывало, что крупные партии могли обойтись без мелких, а мелкие без крупных не могли.
Для некоторых малых народов это становилось серьёзной проблемой… которая, впрочем, нивелировалась тем, что практически все в Цислейтании получили собственный «штат» или хотя бы внутреннюю региональную автономию (как галицкие украинцы), в рамках которой получали собственный полноправный парламент – а рейхсрат теперь решал больше не национальные, а внутриполитические и экономические вопросы. А вот тут ликвидация мелкой фракционности шла скорее на пользу.
Был ускорен процесс укрупнения парламентских фракций, партии охотнее вливались в общие структуры, чтобы результаты выборов не прошли впустую. Это упростило механизмы создания парламентского большинства, что, кстати, расширило возможности правительства Зейпеля в проведении его экономической политики и ускорило экономический рост империи в «Золотые Двадцатые». Кроме того, создание более крупных фракций требовало большей склонности к компромиссам.
Так, в частности, ввиду усиления позиций немцев и пангерманистов в послевоенные годы возник запрос на создание общей «панславянской» фракции, составленной из множества чешских, польских, украинских, словенских, хорватских и др. партий. Введение ограничительных мер по отношению к мелким фракциям в рейхсрате ускорило этот процесс. А ради этого многим славянским народам пришлось учиться хоть как-то умерять свои амбиции. Когда-то между ними наблюдалось даже некоторое соперничество за статус «третьего элемента» в предполагаемой системе триализма.
Чехи, поляки, хорваты – каждый из этих народов видел именно себя в качестве равного немцам и венграм, оставляя за бортом остальных «братьев-славян». Теперь же к ним начинало приходить понимание, что только истинный панславизм может породить полноценный триализм. Процесс осознания этой истины был ускорен национально-административными реформами Карла I. Теперь, когда в Цислейтании были сформированы полноценные «штаты» с очень широкой автономией, необходимость защищать свои национальные интересы на высшем общеимперском уровне постепенно становилась всё менее острой. Кроме того, начальный период недоверия наконец прошёл, и теперь национальные элиты понемногу начинали осознавать, что инструмент автономных «штатов» начинает реально работать.
В итоге проблемы различных народов постепенно уходили из общеимперского рейхсрата в парламенты национальных «штатов», а в самом рейхсрате всё более актуальными становились уже не столько «национальные», сколько «политико-экономические» партии. А там, где национальный вопрос выходил на первый план – вместо «узконациональных» партий (которые могли теперь куда более вольготно чувствовать себя в парламентах автономий) возрастало значение «общенациональных» фракций (которые вместо узконациональных проблем должны были решать более масштабные вопросы). И эта «общенациональность» сводилась прежде всего к сопротивлению более-менее единого славянского движения усилившемуся германскому влиянию.
Путь к этому был долог и тернист и полным успехом к концу 1920-х так и не увенчался – «общеславянская» парламентская фракция так и не появилась. Помимо собственных интересов чехов, хорватов и поляков к этому добавлялось то, что на их поле играли и другие партии.
Так, социал-демократы во второй половине 1920-х сумели окончательно объединить национальные социал-демократические партии в общую фракцию в рейхсрате – это всё ещё был конгломерат отдельных социал-демократических партий из разных национальных областей, но именно в рейхсрате они теперь окончательно оформилась как единая фракция с общей линией. На раскол национальных фракций рейхсрата играл также и Зейпель со своей социал-христианской партией.
Министр-президент предпочитал не ставить на одну лошадь, и старался славянские движения особо не злить чрезмерным углублением союза с немецкими партиями. Более того, в самые ответственные моменты он спускал на тормозах многие откровенно пангерманские инициативы. Почему?
Идеология социал-христиан построена прежде всего не на национальных, а на религиозных основах. Поэтому пангерманизм был Зейпелю и его партии, в общем-то, чужд – им был предпочтительнее панкатолицизм. Стремясь расширить свою коалицию, Зейпель активно шёл на контакт с ненемецкими христианско-католическими партиями. Также министр-президент налаживал контакты с чешскими и всё ещё крепкими польскими консерваторами.
Хотя недоверие славянских движений к правящей партии из-за поведения немецкого движения всё ещё было достаточно велико, социал-христианская партия уже с начала премьерства Зейпеля начинала достигать успехов в контактах с ними. Да и влияние пангерманизма после пика своего влияния 1919 – 1920 гг. постепенно ослабевало – а Христианско-социальная партия уже к середине 1920-х гг. ассоциировалась теперь не столько как проводник германского влияния, а уже как партия Габсбургов, партия Престола. Наконец, в 1920-е гг. была проведена серия точечных мелких реформ, отладивших механизм функционирования национальных «штатов» и улучшивших их работу.
Австро-Венгрия во второй половине 20-х
Вторая половина 1920-х гг. стала временем нового подъёма и экономического роста Австро-Венгрии. Несмотря на явную политическую и усиливавшуюся экономическую зависимость от Германии, австрийская промышленность всё же была достаточно конкурентоспособна для того, чтобы не только держаться на плаву, но и расти в условиях немецкого давления.
Параллельно шёл рост уже наметившихся монополистических тенденций, хотя в этом процессе Австро-Венгрия и отставала от Германии. «Золотые Двадцатые» стали временем укрепления уже наметившихся ведущих австрийских корпораций. Продолжали расти сила и влияние австро-чешских компаний «Шкода» и «Штайр», которые в это время активно росли, расширяли спектр производства (так, в частности, обе компании открыли собственное автомобильное производство и скупали под это дело более мелкие австрийские автомобильные компании), благодаря чему не только укрепились на австрийском рынке, но и неплохо держались на международном. И хотя германское влияние в австрийской экономике было очень велико, всё же весьма крепкая промышленность в Австро-Венгрии была, и там таки присутствовали компании, способные не дать себя в обиду.
Всё это омрачалось тем, что Австро-Венгрия даже за это благополучное время не сумела вырваться из статуса сателлита Германии. Это ставило державу Габсбургов в тяжёлую политическую зависимость от северного соседа, ставило под угрозу экономическую самостоятельность империи и осложняло отношения между её народами, поскольку славян растущее германское влияние очень нервировало.
Это сложное положение осознавал и сам Зейпель, который, стремясь всеми силами укрепить самостоятельность Австро-Венгрии, регулярно делал реверансы в сторону немцев – иногда, чтобы усыпить их бдительность, а иногда у него просто не было иного выхода. Это грозило осложнить отношения со славянскими народами – и прежде всего политическая дальнозоркость этого политика вкупе с ростом благополучия народа в «Золотые Двадцатые» позволили более-менее восстановить лояльность славянских народов.
Но с одним строптивым народом нужен был особый подход. Чувствуя за своей спиной германскую поддержку, венгры всё более открыто вели себя как независимое государство. Иногда казалось, что вот-вот – и Венгрия при поддержке Германии окончательно отделится, превратив двуединое государство лишь в персональную унию двух независимых стран. Так что помимо лавирования между местными немцами-пангерманистами, хозяевами из державы Гогенцоллернов и славянами Цислейтании на Зейпеля свалился вопрос ещё и об отношениях с Венгрией.
За время, пока он находился на должности министр-президента, Зейпель совершил несколько крупных визитов в Венгрию, не раз проводя встречи с премьер-министром Транслейтании Иштваном Бетленом. Поддержание контактов с Будапештом позволило остановить сползание Венгрии в окончательную независимость. Нашлось для этого немало экономических аргументов. Во время Вельткрига Венгрия как аграрный регион сумела организовать хлебный шантаж преимущественно промышленных Австрии и Чехии, что сыграло в своё время немалую роль в расширении её привилегий.
Однако в мирное время (и в период бурного развития «Золотых Двадцатых») преимущество начали получать именно промышленные регионы – голод был преодолён, и теперь там процветали куда более прибыльные и эффективные, чем сельское хозяйство, производство и коммерция.
С течением 1920-х гг. открылась другая сторона развития Венгрии: увеличение привилегий и самостоятельности Транслейтании сопровождалось её превращением в аграрно-сырьевой придаток, и даже на этом пути понемногу вырастал перспективный конкурент – Украина. В то время, как на горизонте сельхозэкспорта возникали новые конкуренты, в самой Венгрии аграрии (среди которых большая доля принадлежала земельной аристократии) в основном почивали на лаврах. На этом фоне росла зависимость Транслейтании от промышленных товаров – а успешная экономическая политика Зейпеля благотворно отразилась на австро-чешской промышленности и позволила не отдать Германии слишком большую долю венгерского рынка. Это тоже сыграло свою роль в том, что австрийская власть худо-бедно сумела протащить дуализм через 1920-е гг.
Таким образом, несмотря на огромное количество проблем и не до конца решённых вопросов, 1920-е гг. стали для Австро-Венгрии не менее «Золотыми». И ассоциировались «Золотые Двадцатые» в том числе и с министр-президентом Цислейтании Игнацем Зейпелем. В историю он вошёл как во многом противоречивый деятель – одними он рассматривался как крупный интеллектуал, проведший империю Габсбургов через очень ответственное время, правоверный католик и великий государственный деятель, другими же он изображался как демонический чёрный человек, символ клерикального мракобесия и носитель антидемократических идей. Консерваторы, католики и сторонники империи воспринимали министр-президента как «мудрого пастыря», в то время как социал-демократы и синдикалисты за авторитарные замашки дали ему прозвище «прелат без снисхождения».
Зажатый между пангерманистами и славянами, строгим надзором старшего союзника и растущей самоуверенностью венгров, Зейпель должен был провести корабль Габсбургов через всех этих чудовищ с минимум потерь. И, в принципе, он сумел справиться с этой задачей. Осторожность и ум священника, а также политический опыт позволяли ему и, следовательно, его партии, избегая категоричных заявлений, тем не менее, получать выгоды для своей империи даже в самых сложных внешне- и внутриполитических условиях. Заключая тактические союзы с немецкими партиями и даже пангерманистами в своих целях, Зейпель понимал опасности пангерманского пути, тот вред, который он мог нанести отношениям со славянскими народами империи. Твёрдо намеренный сохранить империю, Зейпель старался наладить отношения со славянами (не чураясь уступок и компромиссов) – именно при нём окончательно спал градус чешского недовольства, именно при нём ослаб польско-украинский конфликт, именно при нём был по максимуму задействован инструмент сотрудничества с евреями как посредниками между поляками и украинцами (что выглядит особо иронично ввиду того, что давний основатель Христианско-социальной партии Карл Люгер был убеждённым антисемитом, да и до сих пор среди социал-христиан антисемитов хватало). Не пытаясь вырваться из-под влияния Германии, лидер социал-христиан больше стремился решать первоочередные проблемы, которые стояли перед Австро-Венгрией. Несмотря на «имперскую мистику», иногда присутствующую в речах и работах Зейпеля, он оказался большим прагматиком, чем социал-демократы и многие представители национальных движений. Его отношение к положению родины отражает состоявшаяся 31 июля 1928 г. беседа Зейпеля с императором Карлом I в которой министр-президент назвал нынешнее положение своей страны следствием слабости и ошибок немцев в самой Австрии:
«То, что мы осуждены в течение некоторого времени на жестокое существование зависимого государства – это заслуженная судьба и хороший урок».
Политика Зейпеля воздалась империи сторицей – «Золотые Двадцатые» стали для Австро-Венгрии благополучным и динамичным временем. Бузящие в послевоенное время народы удалось успокоить. Даже среди чехов, когда-то наиболее последовательных проводников идеи освобождения из-под власти Габсбургов, распространялись лоялистские настроения. Ослаб польско-украинский конфликт. А Вена вернулась в прежние времена роскоши и благополучия.
Несмотря на усиление экономического влияния Германии, крупнейшим компаниям Австро-Венгрии всё же удалось сохранить свою независимость – и австрийские товары сумели занять свою нишу на европейском и мировом рынке. На улицах Вены и Праги, Кракова и Львова, Будапешта и Сараево разъезжали автомобили австро-венгерских марок – «Австро-Даймлер» и «Штайр», «Шкода» и «Татра» (хотя сама компания так и оставила себе название «Nesselsdorfer Wagenbau-Fabriksgesellschaft», с 1919 г. она решила выпускать свои автомобили под более благозвучным и запоминающимся названием «Tatra» — в честь горной системы Татры).
Сам Зейпель оставался министр-президентом вплоть до 1930 г., пока резко начавшийся экономический кризис не ослабил его позиции. Когда-то всемогущий лидер социал-христиан, попав под удар кризиса, подал в отставку, а в 1932 г. он умер. Последовавшие за Зейпелем лидеры Христианско-социальной партии не отличались ни яркостью предшественника, ни политической дальнозоркостью. А ведь Австро-Венгрии в тот момент предстояли тяжёлые испытания…
