Из воспоминаний…

ВНИМАНИЕ! Все действующие лица, места и события, изложенные в данном произведении, являются вымышленными. Любое совпадение с существовавшими или существующими людьми, местами и событиями абсолютно случайно.

Вот вы тут говорите: «Сваровски! Сваровски!» А я, так с этим самым Сваровски еще пацаненком бегал, одну соплю на двоих утирали, в одной синагоге бар-мицвах встречали.
Звали его тогда Шамоил. Мамка ему такое имя дала, перед тем, как помереть после родов.
Только никто его Шамоилом не звал. Он пацаненком был, а уже серьезный такой, сильный. Он наши драки разбирал, большим авторитетом пользовался. Прозвище у него было Дан. Мы же тогда под Гродно жили, на суржике с идишем говорили. Дан – это судья.
Незнам почему, но местечко наше называлось Вóровским. Хотя местечко у нас было тихим, спокойным. Жандармский офицер с казачьей сотней спокойно мог к нам заходить, все с ним здоровались, делами интересовались. А что же это за офицер жандармский, без казачьей сотни? Так, смех один. К нам такие никогда не заходили.
Из-за того, что местечко наше называлось Вóровским, так и Шамоила называли Даном с Вóровского.
Так я уже говорил, что Дан был малец серьезный, дружелюбный. Друзей у него было много, друзья хорошие, верные, ученые. Большие авторитетные люди их учили премудрости всякой.
Выйдет, бывало, Дан с друзьями своими на улицу Гродно, идут, темы всякие ученые обсуждают. Тут навстречу попадется им человек, какой, образованный. Дан с друзьями беседу заведут с ним ученую, разговоры высокомудрые. Человек этот образованный послушает эти разговоры, поучаствует в них, так, чтобы сиротинушке Дану помочь, он и отдаст ему часы свои золотые, а то и портмоне крокодилистое. Дан ему благодарность выскажет и дальше с друзьями пойдет.
Шел он как-то по пригороду гродненскому с четырьмя дружками своими. А идет им на встречу барышня такая расфранченная, вся из себя. Дан, хоть и мальчишкой был, до тридцати еще два месяца оставалось, только кровь у него горячая была, пенистая, как Клико. Ну, Дан ей слово милое сказал, она ему в ответ. Он ей предложил пойти на природе погулять. Она-то сопротивлялась поначалу, так, когда с Даном и друзьями его в кусты зашла, так и сопротивляться перестала. Мил ей Дан с друзьями стали, ведь красивы были, как молодые Давиды.
Только не повезло тогда Дану. Оказывается, шалава эта, женой губернского чиновника была. Он ее спрашивает, где это она так задержалась, а эта проблядь ему отвечает, что мол ее снасиловал Дан с дружками. Хоть никого Дан не насиловал, она сама с ними согласилася пойти. А у лярвы этой чиновничьей в друзьях жандарм один ходил.
Как узнал этот жандармский офицер, что девка ему с Даном изменила, так решил он отомстить ему, позавидовал красоте его мужской, притягательности. Пошел он тогда к сотнику казаков, знакомому. А были у того сотника казаки особые, пластунским делам обученные. Чтобы ночью не было видно их, носили они мундиры черные, воронова крыла, за что прозвали их потом «Черными сотнями». Зверьми они были лютыми, кровожадными.
Так пошел тогда жандарм этот, рожа свинская, с сотником, да с чернецами своими в наше местечко, и говорит: «Отдайте мне Дана с дружками. Будем мы над ним суд вершить скорый. Судье его отдадим, пусть его в Сибирь в кандалах отправит». Так старый ребе Дов ему и отвечает: «Мол судить мы его будем сами. Нельзя наших людей судом вашим гойским судить, да в Сибирь в кандалах по этапу отправлять».
Жандарм-то не послушал старого мудрого ребе Дова, пошел к дому, к Дану, чтобы вериги на него вешать и Сибирь самоуправно отправлять. Ребе Дов молиться начал, чтобы наказал Бог наглеца-охальника, да молился он так истово, что случилось по слову его – упал на голову жандармову кирпич, непонятно как в небе оказавшийся.
Обозлились тогда черносотенные казаки на праведность ребе Дова, обзавидовались. Стали они тогда козни всякие чинить праведным людям местечка нашего.
Только Дана они найти не смогли. Дана рука божья уберегла, схоронила в подвале дома егойного. Услышал Дан, когда казаки ушли, да вышел он тогда на улицу местечковую. Идет и плачет, славных людей здесь проживавших поминает. А в местечке нашем традиция была такая, ежели кому нужно что, так может зайти он в дом к кому угодно, да взять, что другим не нужно.
Ходит Дан по домам друзей своих, приятелей, казаками умученных, да камушки какие разноцветные, прозрачные, никому не нужные, собирает. Оторопь на разум его напала тогда, зачем он эти камушки собирал, он потом никак объяснить не мог. Набрал он полные карманы камушков и думает: «Что мне сиротинушке тут делать? Никого у меня не осталось здесь. Пойду я в другие места, где нету казаков кровожадных, где не обидит никто сиротинушку несчастную».
Пошел он тогда, куда глаза глядят. Дошел Дан до границы, где цесарцы жили.
Стоит там гонвед на лошади. Сам дикий, лохматый, неграмотный. Только и умеет, что пачпорта выписывать, да раздавать их тем, кто попросит.
Спрашивает этот гонвед дикий: «Имя твое как?» Ну, Дан ему и отвечает, как привык на Родине своей утерянной: «Дан ли я, с Вóровского, Аль не знаешь такого?» А гонвед этот неграмотный, нашего языка благородного незнающий, в пачпорте и записал: «Даниэль Сваровски», на печать сливовичным перегаром дыхнул и оттиснул ее, да так, что уже не выведешь. Ну, плюнул на эту описку Дан, да пошел в земли цесарские с такой бумажкой.
Так и зовут его потомков с тех пор Сваровски.