Эту статью можно считать приквелом другой статьи, выложенной ранее на нашем сайте про попытку создания в Палестине Израильской ССР с советской помощью. Оказывается, в ХХ веке Государство Израиль пытался сформировать и гитлеровский режим. Но ничего не получилось. Если автор, не врет.
"Прежде всего. Прочитав на эту тему практически все, что можно было раздобыть, причем во всех вариациях, я убежден: массовое физическое уничтожение евреев в планы нацистов не входило. Не любили? Да. Считали чуждой расой и вредным элементом? Безусловно. Стремились ограничить в правах и обобрать? Бесспорно. Но не более того. Расскажи кто-то в 1933-м даже Гиммлеру или Штрайхеру, — не говоря уж о Гитлере, который был при необходимости совершенно беспощаден, но по натуре не жесток, — о расстрельных рвах и лагерях уничтожения, лидеры НСДАП покрутили бы пальцем у виска. Для них было принципиально только одно: избавиться любой ценой, и создание евреям невыносимой жизни на тот момент считалось ценой максимальной. В этих намерениях они были тверды, предупреждали обо всем заранее, ничего не скрывая, и что с их приходом к власти немецких (о других в тот момент никто еще и не думал) евреев ожидают непростые времена, тайной не было. Однако сами немецкие евреи осознали всю сложность ситуации далеко не сразу, — что, кстати, вполне понятно, — а лидеры еврейских организаций, привыкшие к порядкам Веймарской Республики, исходили из того, что далеко не все предвыборные речи после выборов становятся руководством к действию, а следовательно, к новым условиям вполне можно так или иначе приспособиться.
При этом руководители «традиционных» (религиозных) общин, как ни странно, приняли новую власть даже с некоторым удовлетворением: раввинам очень не нравился процесс ассимиляции, зашедший уже очень далеко и выведший из сферы их влияния немалую часть паствы, в том числе и финансово состоятельной. Их вполне устраивало возрождение своего рода «гетто», резервации, где вынужденно вернувшиеся к религии евреи жили бы тихо, варясь в своем соусе, никуда не высовываясь и ни в чем не участвуя. Примерно в этом ключе они и работали, общаясь с новыми властями, а пиком их деятельности в данном направлении стал Меморандум 4 октября 1933 года, посланный от имени религиозных общин Германии на имя фюрера и рейхсканцлера. Суть документа заключалась в том, что иудаизм – всего лишь религия, не имеющая к марксизму никакого отношения, что коммунизм – «изобретение кучки изгоев», порвавших с традицией, а евреи-ортодоксы в целом – категорически против «отвратительной антинемецкой пропаганды». Следовательно, — просили раввины, — евреям нужен только «свой скромный уголок», где они могли бы молиться и работать на пользу Германии, за которую (это подчеркивалось особо) многие тысячи религиозных иудеев пали на фронтах Первой мировой войны, «о чем прекрасно известно рейхсканцлеру, который и сам фронтовик». А если новые власти хотят уничтожить всех евреев, так пусть прямо об этом скажут, чтобы люди могли подготовиться к встрече с Богом. Этот, последний, абзац меморандума был сугубо риторическим, и адресат воспринял его именно так. Самому Гитлеру документ на стол, конечно, не положили. Ответ пришел из намного более низких инстанций, и хотя был выдержан в подчеркнуто холодных, с оттенком презрения тонах, в тексте указывалось, что уничтожать никто никого не собирается, куда девать евреев, власти думают, а пока пусть живут в соответствии с обещаниями – тихо и незаметно.
Такой ответ авторов меморандума на тот момент успокоил и, в целом, устроил, — в отличие от лидеров организаций, объединяющих евреев, в той или иной степени эмансипированных. Они искренне считали себя «немцами Моисеева закона», очень многие честно прошли войну, имели ордена и медали, и, точно так же, как раввины, надеясь, что «и это пройдет», предполагали тем или иным путем доказать руководству НСДАП, что оно не совсем право и они тоже любят Фатерланд. Уже в январе 1933 года было официально зарегистрировано «Имперское представительство немецких евреев» во главе с авторитетными общественными деятелями, в том числе и вполне светскими, практически порвавшими с традицией, типа некоего Отто Хирша. Они изо всех сил доказывали новым властям, что «готовы быть полезны Германии в любом качестве», на что власти отвечали корректным, но категорическим «вы ни в каком качестве не нужны», подтвердив свою позицию запертом для евреев на ряд профессий, в том числе, связанных с юриспруденцией, а также на государственную службу. Естественно, обо всем этом Хирш и его коллеги писали за рубеж, естественно, еврейские общины США, Британии, Франции и других стран нервничали, и достаточно скоро дело вылилось в бойкот германских товаров по всему миру, быстро набравший такие темпы, что руководство Рейха встревожилось. Формальных свидетельств причастности к акции «Имперского представительства» не имелось, однако власти обратились к этой и прочим организациям с требованием «разъяснить международному сообществу смысл изменений, происходящих в Германии», на что герр Хирш и его люди как бы и откликнулись, но без особого энтузиазма (скорее всего, надеясь, что заграница поможет). Зато сионисты заняли позицию совершенно иную: они включились в борьбу с бойкотом мгновенно и от души.
По сути, ничего ни удивительного, ни предосудительного. Сионисты, во-первых, ни во что не ставили «традицию», — напротив, они хотели быть, «как все», во-вторых, в основном, скептически относились к религии, и в-третьих, не считали себя немцами ни в каком смысле. Их сверхидеей и сверхзадачей было «изготовление народа из имеющегося материала». То есть, вывоз как можно большего количества (в идеале – всех) европейских евреев в Палестину, где определенный задел для воплощения мечты о еврейском государстве был сделан, а в смысле фанатизма эти ребята мало отличались от тех же нацистов. Светлая цель оправдывала любые средства. Так что, теория и практика НСДАП («Выгнать во что бы то ни стало!») вполне коррелировала с их собственной теорией и практикой («Забрать во что бы то ни стало!»), а коль скоро намерения, по большому счету, совпадали, расклад лидеров сионизма не пугал. Они, собственно, и раньше серьезно присматривались к заявлениям Гитлера и, ничуть не скрывая того, старались наводить мосты. Пиком этой работы стало приглашение видному соратнику будущего фюрера, барону Леопольду Иц Эдлеру фон Мильденштайну посетить Палестину и ознакомиться с жизнью «новых евреев». Барон (к слову сказать, в будущем – глава «еврейского отдела» СБ, заместитель Гейдриха и начальник знаменитого Эйхмана) предложение принял и, вместе с супругой и в сопровождении одного из ведущих германских сионистов Курта Тухлера, с которым по ходу даже подружился, почти полгода приятно странствовал по Святой Земле, посещая кибуцы и знакомясь с активом ишува (еврейская община). Итогом поездки стала серия путевых заметок «Путешествие национал-социалиста в Палестину», опубликованная в издаваемом Геббельсом журнале «Ангриф» («Атака»). Барон высочайше оценил увиденное, указав, что «увидел истинные чудеса» и что «еврей, своими руками возделывающий землю, становится совсем иным, новым евреем». По его мнению, «дружественное содействие переезду» могло быть лучшим решением «еврейского вопроса». Более того, решением, «в равной степени полезным, как германской нации, так и евреям, нуждающимся в преображении», и даже еще более того, писал барон, «такое решение с течением времени, разумеется, в отдаленном будущем, могло бы стать основой для построения новых отношений между двумя нациями, которые, нельзя отрицать, связаны многими нитями».
Не замедлили и ответные визиты. По воспоминаниям современников, уже в начале лета 1933 года в учреждениях Берлина было не протолкнуться от гостей из Палестины, многие из которых встречались и нашли общий язык с бароном фон Мильденштайном. А у некоторых имелись и другие контакты, так сказать, особого рода. Например, Хаим Арлозоров, виднейший социал-сионист и даже «глава отдела внешней политики» (почти что министр иностранных дел) Еврейского Агентства (пред-правительство будущего еврейского государства) даже попытался проникнуть в ближний круг фюрера через свою бывшую любовницу и невесту Магду Геббельс, в девичестве Фридлендер. Особого успеха не случилось – фрау Магда, по общему мнению, «растворялась в своих мужчинах» и в браке с Йозефом была уже не ярой сионисткой, как в эпоху любви с Хаимом, а столь же ярой нацисткой, но заверения в желании сотрудничать Арлазоров все же получил. Правда, вскоре он погиб в Тель-Авиве (был застрелен, по сей день неведомо, кем), но поток гостей из Палестины это не остановило. Люди ехали знакомиться с обстановкой, а пиковым, расставившим все по полочкам визитом стал приезд о лидера самого высшего уровня, Артура Руппина, получившего приглашение от самого Ганса Гюнтера, йенского профессора, считавшегося ведущим теоретиком расового учения (ему было даже доверено философски обосновывать тезисы Гитлера по этому вопросу). Встреча прошла в крайне теплой обстановке: как отметил по итогам сам Руппин, «Профессор выглядит вполне дружественно. Он говорит, что евреи – не низшая раса по отношению к арийцам, а просто другая, несовместимая в общежитии. Отсюда следует, и мы на этом сошлись, что для решения еврейского вопроса нужно всего лишь найти новое, честное решение».
В конечном итоге, стороны нашли общий язык. «Все в Германии знали, — вспоминал позже один из тогдашних лидеров германского сионизма Иоахим Принц, — что только сионисты могли ответственно представлять евреев в отношениях с нацистским правительством. Мы все были уверены, что однажды правительство сядет с сионистами за круглый стол, за которым, после того, как все беспорядки и насилие революции улягутся, новый статус германского еврейства будет рассмотрен. Правительство объявило, весьма торжественно, что нет ни одной страны в мире, которая столь серьёзно хотела бы разрешить еврейский вопрос, как Германия. Решение еврейского вопроса? Но это же наша сионистская мечта! Мы никогда не отрицали существования еврейского вопроса! Де-ассимиляция? Мы к этому призывали!.. В письме, написанном с гордостью и достоинством, мы предлагали конференцию». Речь идет о меморандуме, 22 июня 1933 года отправленном на имя Гитлера. Суть заключалась в том, что националист националиста всегда поймет, и если не переходить друг дружке дорогу, то сионизм, как национальная теория, «звучит в унисон» национал-социализму. То есть, ничто не мешает найти общий язык на основе «взаимного признания важности отказа от эгоистического индивидуализма либерального времени и замены его общей и коллективной ответственностью». Этот документ, в отличие от меморандума «ревнителей традиции» был прочтен непосредственно рейхсканцлером. Однако, слова словами, а делались и дела. Параллельно с визитами, немецкие, — а особенно, палестинские, — сионисты развернули самую активную борьбу против любых проявлений критики национал-социализма, в первую очередь, — против изрядно мешающего Германии бойкота, причем, борьбу столь действенную, что мероприятие начало быстро сходить на нет. Рейх, со своей стороны, не оставался в долгу. Уже в конце августа все того же 1933 года министерство экономики Германии, с одной стороны, и официальные представители сионистских организаций Германии и Палестины заключили официальное соглашение, вошедшее в историю как «Haavarah-Abkommen». И на немецком, и на иврите это означает одно и то же – «перемещение», а смысл состоял в том, что национал-социалисты взяли на себя обязательства всячески содействовать выезду немецких евреев в «Землю Обетованную».
Заинтересованность властей Рейха была так велика, что правительство пошло не только на многочисленные политические, но даже на экономические поблажки. Чудовищный и в Веймарской Республике налог на вывоз капитала за границу, при Гитлере ставший вообще грабительским, для евреев, выезжающих в Палестину (и только в Палестину) был сильно уменьшен, а экспорт туда товаров из Германии переведен на льготную основу. Разрешено также было вывозить движимое имущество. Кроме того, власти создали сеть ремесленных и сельскохозяйственных училищ, где все желающие потенциальные иммигранты могли получить специальность, востребованную на новом месте жительства. Но кроме того, совместными усилиями была разработана и еще одна умная идея. Англичане (об этом подробнее позже) десятью годами ранее установили «лимит» на въезд евреев в Палестину, однако сделали исключение для т.н. «владельцев капитала», определив этот самый «капитал» в одну тысячу фунтов. Поскольку речь шла о «Третьей Алии» (что это такое, расскажу в следующей, первой по номеру части), прибывавшей из Восточной Европы и состоявшей, в основном, из бедноты, «капиталистов» было мало и они картины не меняли. Однако для немецкого среднего класса такая сумма непосильной не была, и «лимит» можно было, ничуть не нарушая закон, превысить почти вдвое.
В общем, все было предельно чисто и открыто. Никто никого не пытался кинуть, и дела шли как нельзя лучше. Примерно в это время Геббельс, курировавший программу, и распорядился отчеканить ту самую памятную медаль, — с изображением звезды Давида на аверсе и свастики на реверсе, — которую так любят поминать некоторые специфически мыслящие, но мало что знающие персонажи. Тогда же изменилась и тональность прессы Рейха. Мало того, что теплые материалы о «наших покидающих Германию соседях» частенько появлялись в «Фёлькишер Беобахтер», причем авторами выступали такие лидеры нацистов, как Гейдрих, — даже в непримиримом штрайхеровском «Штюрмере» многое смягчилось. На его страницах «еврей вообще» по-прежнему изображался максимально омерзительным, толстым, носатым и с пейсами, однако возник и образ «нового еврея». Тоже, конечно, носатого, но мускулистого, подтянутого, с мотыгой, молотом и орлиным взором, гордо расправляющего широкие плечи на фоне рукотворного оазиса. Плакаты примерно такого же типа красовались и на территории «подготовительных лагерей», где, — разумеется, под флагом сионистов, реявшем на немецких ветрах вполне невозбранно (но, конечно, только на территории этих лагерей), — шли практические занятия и тренинги по начальной военной (на всякий случай) подготовке.
Кое-кто, правда, ставил палки в колеса. Лидеры религиозных общин крайне скверно относились к охмурению паствы «безбожными атеистами», а руководство «Имперского представительства» ревновало. Оно, собственно, тоже не особо возражало против переселения, но требовало претворять его в жизнь не ранее, чем в Палестине «будут созданы цивилизованные условия жизни» и, разумеется, под его началом. Стратегию же конкурентов именовали «поспешной», «преждевременной» и даже «преступлением против сионизма», а некоторые особо прозорливые даже требовали свернуть проект, поскольку «новая Германия рано или поздно скорректирует свою позицию». Заодно, разумеется, пугали еще не принявших решение всякими ужасами. Во всех видах, от «малярии» и «непосильного труда» до «страшных арабов» (которые, по ходу, и в самом деле начали волноваться). Люди были авторитетны, их мнение принимали к сведению многие, и программа в 1934-м начала буксовать, а это никак не могло понравиться властям. Видимо, их ответом и стали пресловутые Нюрнбергские законы 1935 года, откровенно расистские и крайне унизительные для евреев, которым уже вполне открыто указывали, что за Германию лучше не цепляться и надеяться не на что. Некоторые исследователи полагают, что к их принятию так или иначе причастны и сионисты, однако реальных подтверждений этому нет. А вот что знали заранее и приняли без возмущения, это факт. Причем, факт, вполне понятный и объяснимый: типа, если не мытьем, так катаньем. Еще до принятия законов, в их изданиях начали появляться очень жесткие, на грани критики нацизма статьи, смысл которых сводился к тому, что сматывать удочки надо как можно скорее, а кто не успел, тот опоздал. Более того, читателей вполне честно предупреждали, что успевших сионисты спасают, а за опоздавших сионисты ответственности не несут, и если что, так пусть пеняют на себя. Вышла даже целая книга на эту тему, где автор, некто Георг Карески, писал о «возможных массовых убийствах». Но, что интересно, власти Рейха, на любые проявления неуважения (а уж со стороны «низшей расы», так и тем более) реагировавшие очень жестко, на такого рода публикации внимания не обращали, и вообще, по отношению к сионистам вели себя мягко. Даже обычные семьи, подавшие заявление на эмиграцию (но только в Палестину) под раздачу попадали нечасто и, в основном, случайно, — и не приходится удивляться, что проект вновь начал набирать обороты. Причем, круто. «Чтобы поток эмигрантов, — докладывал все тот же Артур Руппин, — не захлестнул, как лава, существующие поселения в Палестине, число приезжающих должно быть в разумном процентном отношении к числу уже живущих».
Короче говоря, все шло по плану и ко взаимному удовольствию. Без любви, разумеется, но с полным пониманием пользы от сотрудничества. За шесть лет, до начала большой войны в Европе, по взаимно согласованной квоте (не менее 15 и не более 20 тысяч человек в год, — больше было просто не потянуть в смысле интеграции, а всю программу рассчитывалось завершить примерно к 1960-му) успели благополучно выехать более 60 тысяч желающих. И ехали они отнюдь не нахлебниками. На обустройство выезжающих было переведено порядка 100 миллионов рейхсмарок, что само по себе приводило руководство ишува в экстаз. «Улицы здесь вымощены деньгами, как мы в истории нашего сионистского предприятия и мечтать не могли, — докладывал в Тель-Авив из Берлина некто Моше Белинсон, один из ответственных за проект. — Здесь есть предпосылки для такого блестящего успеха, которого мы никогда не имели и иметь не будем». Человек ликует, и человека можно понять: для реализации мечты, — независимого государства, — необходимы были деньги и люди, а денег до того было маловато, да и люди ехали не очень охотно, а теперь все изменилось.
Справедливости ради, не все, конечно, было вовсе уж лучезарно. Планомерная эмиграция окончательно испортила некогда вполне приличные, но к моменту ее начали очень сильно испортившиеся отношения ишува с арабами, и полилась серьезная кровь (об этом подробнее в другой части). Вокруг денег, как водится, закрутились деляги, — как еврейские, так и немецкие, — учинявшие первостатейные аферы с участием весьма ответственных лиц. Случались и другие недопонимания, порой весьма досадные, особенно на низах. Человеческий фактор есть человеческий фактор. Но в целом, костюмчик сидел ко всеобщему удовлетворению. И, главное, ничто никого не шокировало. В конце концов, Гитлер во всем цивилизованном мире считался слегка чудаковатым, но респектабельным деятелем, радеющим за свое государство (ему еще предстояло стать и «Человеком Года» по версии Time, и гостеприимным хозяином Берлинской Олипиады), Нюрнбергские законы рассматривались, как "издержки роста", национал-социализм вообще — как «интересный эксперимент», а проект «Haavarah-Abkommen». – как непредосудительная часть этого, многим цивилизованым людям вполне симпатичного эксперимента…"
Для желающих вникнуть в вопрос подробнее есть продолжение:
Думаю, многие заметили, что предыдущий сюжет (о сотрудничестве социал-сионистов с НСДАП) был оборван на полуслове. Так вышло лишь по той причине, что иначе материал получился бы неподъемно большим. А вот в двух частях – самое то. К тому же, интересно было посмотреть на реакцию. Но реакция удивила. Реальные замечания (с еврейской стороны) предъявил только один из прочитавших, уважаемый lyonka72, — и должен признать, что со всеми его поправками я согласен. Действительно, Отто Хирш был не «некий» (как у меня), а «довольно известный деятель». Действительно, Имперское Представительство немецких евреев было зарегистрировано не в январе 1933 (как у меня), а в сентябре, в январе же лишь начали готовить документы. Действительно, «Haavarah-Abkommen» в переводе означает не «перемещение» (как у меня), а «перевод». Действительно, наконец, Магда Геббельс в раннем девичестве «была Ритчел», а «Фридлендер» (как у меня) стала только после повторного брака матери. Но, думается, уровень этих замечаний не тот, чтобы делать в итоге выводы о «смеси неправды и полуправды». Потому что по поводу серьезных вещей ни сам уважаемый lyonka72, ни участники обсуждения в его блоге, никаких опровержений не представляют, ограничиваясь эмоциональными оценками типа «это вообще нехорошо, потому что плохо». На мой взгляд, такая критика сродни лавровому венку. Потому что мелкие ошибки случаются всегда и ни на что не влияют, а отсутствие серьезных претензий, тем паче, когда тема так деликатна, однозначно свидетельствует: я на верном пути, я не пишу ничего, кроме правды, и, следовательно, имею моральное право продолжать.
Итак, работа по вытеснению евреев шла полным ходом и обе заинтересованные стороны были довольны. Но понемногу возникали сложности, не зависящие ни от властей, ни от сионистов. После принятия Нюрнбергских законов, как уже говорилось, жизнь евреев в Германии стала так унизительна и гадка, что количество желающих уехать резко возросло. Не все, правда, хотели именно в Палестину, а если честно, то в Палестину хотела лишь малая часть, прочих манила Америка и другие центры цивилизации, но эти центры ограничивали въезд множеством условий, в первую очередь, «квотой состояния». То есть, для получения права на эмиграцию, скажем, в США, семья должна была продемонстрировать наличие, как минимум, 500 (по курсу на сегодня примерно 10000) долларов на каждого взрослого. А это было под силу далеко не всем, тем паче, что выезжающих в любую страну, кроме Палестины, нацисты на выезде обдирали, как липку. А увеличить поток вывозимых в Палестину мешали английский «лимит» и принципы отбора, согласно которым, в первую очередь, забирали молодых, крепких и с полезной для будущего государства специальностью. Всем прочим не отказывали, но просили подождать. Плюс ко всему, прибытие евреев уже вызвало в Святой Земле очень серьезные арабские беспорядки (об этом, крайне серьезном вопросе будет отдельный разговор) и англичане начали понемногу ужесточать порядок приема новых жителей подмандатной территории.
Нельзя сказать, что социал-сионистов, игравших главную роль в движении и управлявших палестинским ишувом, такие тенденции вовсе не волновали. Волновали, да. Но они тесно координировали свою деятельность с левыми партиями Европы (в первую очередь, английскими лейбористами) и не лезли на рожон. Криком кричали о необходимости ускорить процесс и забирать, "хотя бы временно", куда угодно, пока убивать не начали, только их противники справа — ревизионисты во главе с уже известным нам Владимиром-Зэевом Жаботинским, но влияние и связи еврейских «национал-либералов» были куда ниже. К тому же, им очень мешали социал-сионисты, справедливо рассуждая, что ежели кто из эмигрантов «временно» окажется в той же Америке, так хрен потом Палестина его дождется, а если так, то зачем? Тем не менее, Жаботинский был человеком упорным, если он ставил перед собой цель, то добивался ее, чего бы это ни стоило (историю с Еврейским Легионом нам еще предстоит рассмотреть), и под его бешеным напором западная пресса прогнулась. В газетах США, Великобритании и так далее начали появляться более или менее правдивые отчеты о реалиях жизни евреев в Германии, еврейские организации заволновались, в Палестину пошли запросы, на которые нельзя было не ответить, проблема стала политической, без возможности игнорировать, — и в конце концов, в июле 1938 года, в милом французском Эвиане, — по предложению Франклина Рузвельта, пренебречь которым никто не рискнул, — состоялась международная конференция на предмет, что же все-таки делать с немецкими евреями. Собрались представители практически всех государств тогдашнего «свободного мира» (отказалась лишь Италия: дуче отметил, что у «его» евреев все есть и будет в порядке, а чужие его не волнуют), а также посланцы всех заинтересованных организаций. В том числе, разумеется, и сионистов, на тот момент уже согласившихся, что эмиграция «в два этапа» тоже приемлема. Помимо общих гуманистических соображений, резоны лидеров еврейских общин заключались в том, что страны Латинской Америки нуждаются в квалифицированных специалистах, которых среди «белых» и «синих» воротничков еврейского происхождения немало, а США, черт побери, все-таки «факел свободы и демократии». Что же до Великобритании, то квоты на иммиграцию на Остров и его доминионы уже пять лет как заморожены, так что, по идее, больше 100 тысяч душ могли бы выехать из Германии и без пресловутых 500 долларов.
Все, однако, пошло не по оптимистическому сценарию, причем тон дальнейшему задал глава американской делегации м-р Тейлор, весьма резко заявивший, что «квота состояния отменена не будет» и вносить какие-либо изменения в законы об иммиграции США не только не намерены, но и не требуют этого от других стран. Поскольку, как пояснил он, «ни одна страна не должна нести финансовое бремя, вызванное иммиграцией». С американцем мгновенно согласились представители Нидерландов, Бельгии, Дании и Норвегии, заявив, что «людей с капиталом» принять готовы, но вкладываться в неимущих – нет, тем паче, что и так помогают евреям (палестинским), как могут. Прозвучали доводы насчет «нет мест» и «у нас плотность населения и так высока». Примерно то же заявили и делегаты Франции (разве что ссылок на «мы – страна маленькая» не было), и даже представители почти всех стран Южной Америки. Как ни странно, единственным исключением из ряда стала крохотная Доминиканская Республика, «изнывавшая под игом» Рафаэля Трухильо, ныне считающегося одним из самых страшных тиранов ХХ века. Посланцы диктатора сообщили, что политика нацистов им кажется чрезмерно жестокой, поскольку обижать людей по расовому принципу нехорошо, а потому Санто-Доминго готово принять 100 тысяч бедняг, «невзирая на их состоятельность». Такой накат против течения чуть не сбил общий тон дебатов, но американцы вызвали доминиканцев на ковер и после долгой беседы, подробности которой в точности неизвестны и по сей день, проблема неуместного морализма была снята. Правда, на неформальном уровне тиран и деспот все же открыл двери своей страны для иммиграции и в итоге спас множество жизней, но это делалось в тени, а значит, никого не волновало. Окончательный же удар по всем надеждамнанесла Великобритания. Лорд Внтерман, глава ее делегации, говорил долго, красиво и ни о чем. Он подробно объяснил, что Британские острова и без того битком набиты народом, так что потесниться невозможно, но о колониях и доминионах, где свободного места было в избытке, не помянул ни словом, когда же Хаим Вейцман, — президент Еврейского агентства и «международно признанный представитель еврейского народа» , — попытался напомнить о Декларации Бальфура (что это за зверь, узнаете из первой части), его просто лишили слова, а затем и отказали в приватной встрече. Если кто-то спросит меня о причинах такого поведения, отвечу: мнение у меня есть, но озвучивать его не буду. Потому что слишком оно расходится с общепринятой концепцией, а к тому же впрямую сопрягается с Холокостом, анализировать который я не буду ни при каких обстоятельствах.
Это был провал. Полный, абсолютный и, безусловно, спланированный заранее. И все всё поняли правильно. «Мир, — подытожил Вейцман, — разделился на два лагеря: на страны, не желающие иметь у себя евреев, и страны, не желающие пустить их к себе», и его мнение подтвердили заключительные документы конференции. По общему решению 32 стран, в Берлин ушла телеграмма, где ни разу не употреблялось слово «еврей», зато фактически подтверждалась (если не сказать, одобрялась) правомочность нацистского варианта решения «еврейского вопроса». Формулировка «Мы, нижеподписавшиеся, не оспариваем права германского правительства на законодательные меры в отношении некоторых своих граждан» не оставлял места для иных трактовок. Правда, публично зафиксировать это позволили себе только крайне довольные случившимся нацисты. Уже 15 июля, практически сразу после закрытия мероприятия, влиятельная «Данцигер форпостен» опубликовала большой материал-отчет, где безо всяких экивоков говорилось: «Итак, мы видим, что евреев жалеют только до тех пор, пока это помогает вести злобную пропаганду против Германии. Однако при этом никто не готов бросить вызов “культурному позору Европы”, приняв у себя несколько тысяч евреев, хотя им, в самом деле, сегодня приходится туго. Они не нужны никому. Вот почему эта конференция оправдывает германскую политику против еврейства». Естественно, эта и другие статьи были замечены, естественно, пресса «демократических» страна отреагировала на них с крикливым возмущением, но реальная жизнь подтверждала правоту наци, и подтверждала сурово. Так, например, случилось в мае 1939 года, когда в порт Гаваны вошел лайнер «Сент-Луис», пассажирами которого были, в основном, германские евреи из среднего класса (936 человек). У подавляющего большинства денег почти не было (выезжавших не в Палестину нацисты обирали до нитки), зато почти у всех имелись «номера ожидания» на въезд в США и гарантийные документы на 500 долларов от «Джойнта» (одной из еврейских политико-благотворительных организаций). Были и сертификаты «временного пребывания» на Кубе, где люди собирались дождаться права на въезд в Оплот Свободы, поскольку ждать в Германии было невыносимо. На эти сертификаты, продававшиеся по диким ценам, ушла практически вся выручка за пожитки, но, видимо, дело того стоило. Однако, на берег прибывшим сойти позволили только 22 пассажирам, сумевшим подтвердить гарантийные письма реальными 500 долларами. Ситуация сложилась, простите за грустный каламбур, безвыходная. Не помог даже оперативный перевод «Джойнтом» 500 тысяч долларов в один из гаванских банков: сертификаты все равно были отменены (на том основании, что подтверждены задним числом и, следовательно, недействительны), а Штаты отказались впускать эмигрантов, минуя очередь. Дескать, ждите. Но «Сент-Луису» пора было обратно в Гамбург, а на все телеграммы во все страны Латинской Америки, умоляющие дать людям хотя бы временное убежище, последовал вежливый отказ, — естественно, со ссылкой на решения, принятые год назад в Эвиане. В итоге, пассажирам, за исключением 22 счастливчиков, пришлось вернуться в Германию; их иммиграционные номера были аннулированы «в связи с неприбытием в срок», а судьба оказалась предсказуемой. И если кто думает, что этот случай – единичный и крайний, то сильно ошибается. Случалось и похуже, как, например, с еще одним кораблем, — «Струма», — о котором я не хочу говорить. Там дело кончилось почти тысячью смертей, к которым нацисты не имели вообще никакого отношения. Обо всем этом мир узнал много позже, спустя десятилетия, после выхода книги Уильяма Перла «Заговор Холокоста», в предисловии к которому сенатор Клэйборн Пелл, в свое время – крупнейший политический деятель США, написал: «С моей точки зрения, почти каждый убитый еврей мог спастись, если бы правительства союзников вовремя предоставили убежище тем европейским евреям, которые жили в странах, оккупированных войсками Гитлера. Их нежелание сделать я называю “заговором молчания”».
В общем, и нацисты, и сионисты оказались в сложном положении. А когда в мае 1939 года Великобритания, стремясь как-то остановить арабские протесты, вернее, уже настоящую войну, установила «пятилетнюю квоту» в 75 тысяч человек, фактически закрыв дорогу в Палестину желающим, которых было уже очень много, стало понятно: дело зашло в тупик. Конечно, какие-то тропки оставались: возникла, например, подпольная организация «Моссад ле-Алия Бет», помогавшая молодым и крепким добраться до Святой Земли и обустроиться там нелегально, что-то предпринимало и Имперское агентство по эмиграции евреев, по мнению некоторых исследователей, помогавшее подпольщикам в их работе, но это были капли в море, а желание нацистов во что бы то ни стало избавиться от евреев было непреклонным. Поиски решения взял в свои руки лично Гиммлер (что естественно, поскольку еврейская эмиграция входила в сферу компетенции именно СС), в одной из бесед с личным врачом обронивший по сему поводу нечто вроде «Нужно искать решение, не убивать же их». Совещания шли одно за другим, вменяемого варианта не видели ни руководители Рейха, ни сионисты. Лишь в мае 1940 года в конце туннеля забрезжило какое-то подобие просвета. После капитуляции Франции один из ведущих сотрудников МИД, советник Франц Радемахер, изучив различные старые документы, предложил забрать под «временный приют для евреев» остров Мадагаскар. По мнению автора идеи, такой вариант, курируемый опять-таки СС (при самоуправлении, возглавляемом сионистами) «дал бы евреям спокойствие, одновременно купировав негодование в еврейских кругах США, сняв одну из сложных проблем Рейха». План обсуждали на высшем уровне, с участием самого Гитлера и с привлечением Муссолини, и план понравился, а раболепные холуи из Виши поспешили заверить, что ради такого дела и Мадагаскара не жалко. В общем, дело почти пошло, причем куратором проекта стал никто иной, как все тот же Эйхман, исполнительный чинуша, которому было все равно, что делать, но, как признавался он позже, на процессе, все таки «помогать евреям было куда приятнее, чем доставлять им неприятности». Единственный нюанс заключался в том, что Мадагаскар – остров, причем далекий, и смогут ли караваны выйти в путь, зависело от Владычицы Морей, и только от нее, Лондон же на попытки прощупывания почвы через третьи страны не откликнулся. Единственным вариантом оставалось только сопровождение транспортов в Африку конвоями Кригсмарине, — но это уже был полный абсурд, о котором никто не говорил ни всерьез, ни даже в шутку. Так что, после проигрыша Рейхом «битвы за Англию» и, тем более, Мадагаскарской операции вопрос был снят с повестки дня. А потом было то, что было потом, и знаете, я не поручусь, что нацисты, с которых никто не снимает вину, были самыми виноватыми в случившемся.
И еще вот что. Закрывая вопрос о «сотрудничестве», было бы нечестно и неправильно обойти молчанием деятельность т. н. «группы Штерна», на которую любят ссылаться озабоченные, доказывая фактом (несомненным фактом) ее существования тезис о «сионистах – союзниках Гитлера». Так вот, Авраам (сам он называл себя Яир) Штерн, поэт-романтик и совершенно бесстрашный по натуре парень, был молодым и очень активным «ревизионистом», видным лидером военизированной правой организации «Иргун», созданной Жаботинским. На дух не принимал социализма, исповедовал культ сильной личности (считая идеалами, — как и сам Жаботинский, — Пилсудского и Муссолини), яростно отвергал любые виды «низкопоклонства перед Западом» и верил в вооруженную борьбу, как единственное действенное решение всех проблем. К 1939-му, когда поток эмиграции в Палестину был фактически перекрыт, оказался во главе тех, кто считал, что англичане совершили предательство и поэтому стали главными, хуже немцев врагами еврейских националистов. Первое реальности соответствовало, а второе нет, но переубедить фанатиков невозможно: он упорно не верил в то, что НСДАП может пойти в решении «еврейского вопроса» дальше, чем уже пошла, и считал, что союз сионизма с нацизмом может быть не менее полезен во время войны, нежели во время мира. Такие взгляды сделали его, — при всем обаянии и авторитете, — не просто изгоем, но изгоев вдвойне: социал-сионисты вообще читали Яира опасным психопатом, но после начала войны «перемирие» с англичанами объявил и Жаботинский, в связи с чем Штерн и его сторонники оказались в меньшинстве даже в родной, весьма агрессивной «Иргун», из которой в августе 1940 года и вышли, организовав очень небольшую (при жизни основателя – около полусотни бойцов, в лучшие годы, к 1946-му, — примерно двести), но активную группировку ЛЕХИ. По сути, — ультра-радикальную, с оттенком мессианства боевую фракцию, никому (тем паче, что харизматик Жаботинский уже умер) не подчинявшуюся и фактически объявившую войну Великобритании. Тормозов у Яира не было. Мозгов, к сожалению, тоже. Мелкие вылазки против одиноких патрульных он всерьез считал военными действиями, в рассуждая о нацистах, тупо исходил из реалий 1933 года («националист националиста всегда поймет»). Исходя из чего, настаивал на союзе не только с Италией (это бы еще полбеды), но и с Германией, утверждая, что «в награду за помощь Гитлер поможет создать еврейское государство, а если мы будем стоять за англичан, он в отместку уничтожит наших братьев в Европе». В конце 1940 года гонец ЛЕХИ, Нафтали Любенчик, проник Бейруте и встретился с агентом германского МИД фон Хентигом, подписав с ним совместный меморандум о сотрудничестве. В документе, с немецкой стороны, еще раз подтверждалось, что цель наци — не уничтожение евреев, а их эмиграция из Европы и указывалось на возможность будущего сотрудничества «нового еврейского государства с Рейхом». Еврейская сторона, в свою очередь, брала на себя обязательства активизировать военные действия против англичан, причем эмиссар Штерна обещал даже помочь в создании отрядов для войны в Европе на стороне Германии. Самый цимес сего «протокола о намерениях» состоит в том, что общались два одиночества: фон Хентиг в рамках системы был ниже, чем пешка, и не имел никаких полномочий, а структура, представляемая Любенчиком, в рамках сионизма была величиной, политически даже не нулевой, но, скорее, отрицательной.
Судя по всему, Яир (поэтическая натура) и его отморозки (в Штатах из таких получались отменные гангстеры) не осознавали, что творят. Наоборот, были уверены в своей исторической правоте. В связи с чем 10 мая 1941 года Штерн выступил по радио, призывая ишув, во-первых, отказать в доверии Еврейскому Агентству — «клике стареющих лоббистов», покорно заискивающих перед англичанами, «безвозмездно поставляя им еврейское пушечное мясо», а во-вторых, «в преддверии неизбежной германской оккупации показать арабам превосходство еврейских сил». Это уже выходило за всякие границы. Англичане отдали приказ об аресте людей из ЛЕХИ, руководство ишува полностью этот приказ одобрило, подавляющее большинство еврейского населения Палестины поддержало, а самого Штерна в газете «Ха-Арец» назвали «квислингом». С этого момента шутки и поблажки кончились: на группу Яира началась охота, причем с участием и властей, и спецслужб еврейского самоуправления. Зверели и «штерновцы». Если ранее считалось, что «еврей еврея обижать не должен», то теперь табу были сняты. 9 января 1942 года боевики ЛЕХИ атаковали еврейский банк в Тель-Авиве, уложив в перестрелке двух прохожих, и драка пошла совсем уже не по-детски, со стрельбой на поражение и трупами всех подряд. В итоге Яир, 12 февраля 1942 года обнаруженный англичанами (с подачи еврейских спецслужб) на конспиративной квартире, был застрелен, как считается, «при попытке побега». Хотя, судя по всему, просто застрелен, потому что надоел. Что, скорее всего, было разумно: после его гибели ЛЕХИ, возглавленная другими решительными парнями, осталась не менее радикальной и беспощадной, нежели раньше, но причуды Штерна в плане поиска союзников прекратились. Вот такая одиссея, если совсем кратко. Что было, то было, из песни слова не выкинешь. Но чтобы на основании этого слова затягивать совсем иную песню, о «военном союзе сионистского движения с гитлеровцами», на мой взгляд, нужно быть чересчур уж озабоченным…
Азы темы общеизвестны, они есть в любой энциклопедии, так что тут и ссылок не надо, достаточно напомнить. «Сионизм» — это не страшный зверь, а всего лишь одна из «национальных теорий», возникших в богатом на такие сюрпризы XIХ веке, и подразумевает она создание еврейского национального государства. Но не абы где, — это в науке называется «территориализм», — а непременно в местах, традиционно считающихся «исторической родиной». То есть, окрестности горы Сион, где размещалась некогда Иудея, царство Израиля – одного из арамейских племен, отличавшегося от прочих тем, что исповедовало единобожие. Племя то, диковатое и очень задиристое, развеяли ветры истории, однако вера сохранилась в сотнях общин, мало чем друг на друга похожих, разнесенных по всему Средиземноморью и дальше, но все же считавших себя чем-то единым. Исключительно благодаря все той же вере, вселявшей в них сознание своей особости (иные говорят «избранности»), но в то же время бывшей и причиной множества бед.
Все это, однако, не тема данной беседы, а важно для нас только то, что вера эта была традиционно очень привязана к конкретному месту (что и ясно, ведь религия-то была племенная), и предполагала обязательное, — не в этом поколении, так в следующем, — возвращение в земли, считавшиеся святыми, туда, где вера началась. Молились и мечтали многие, решались мало кто и до поры, до времени редко. Хотя кое-кто ехал. Благо, и турки, владевшие бывшими землями Иудеи, и арабы, там обитавшие (в немалой части, кстати, потомки того же племени, только принявшие ислам), набожных людей, в общем, привечали и намеренных насилий не чинили. Тем паче, что селились новички в городах, где арабы жить не любили, да еще и владели полезными ремеслами. При этом, как отдельный народ, никто их не воспринимал, да и сами они тоже полагали себя не народом, а конфессией, служащей единственно правильному Единому Богу, против чего местные, чтящие Коран, где «йехуди» названы Народом Книги, опять-таки ничего против не имели. Вот так к 1880 году и сложилась в Святой Земле иудейская община, — не слишком большая (примерно 5% от населения пашалыка) и очень, даже очень-очень религиозная. Были это, в основном, сефарды, евреи восточные, и в намного меньшей степени ашкеназы, выходцы из Европы, жили, полностью подчиняясь воле своих духовных наставников, между собой изрядно враждуя из-за разницы в богослужебных вопросах, но с соседями не ссорясь. Турки их ценили, как исправных налогоплательщиков, арабы не обижали, как приличных, никому не мешающих людей, — и аж до третьей четверти XIX века время для иудеев Палестины, можно сказать, застыло. В более же культурных местах, типа Европы, этот век, справедливо названный Веком Разума, оказался куда шустрее.
Время, собственно, было интересное. Вовсю рождались нации, — в том самом, по Марксу-Ленину-Сталину, — понимании. Старые традиции ползли по швами, и еврейские общины (каhaлы) не были исключением. Если ранее смыслом жизни среднего иудея была молитва и труд, чтобы заработать на жизнь, то новые веяния порождали тягу к новой жизни. В Западной Европе начался процесс «эмансипации» — выход евреев за пределы узкого мирка в политическую, культурную и социальную жизнь государства. Кое-кто из этих «новых людей» порывал с иудаизмом резко и жестко, как тот же Маркс, кто-то соблюдал привычные правила жизни, но сами себя они считали обычными немцами, французами, англичанами и так далее. Правда, «Моисеева закона» (совсем атеистов было еще очень мало), но какая разница, если религию дедов они полагали чем-то типа милой, ни к чему не обязывающей традиции? Вот тут-то и начались казусы. До сих пор привычная, въевшаяся в подкорку формула «они, суки, Христа распяли», помноженная на "и кровь нашу пьют", объясняла все, смена религии, как правило, делала иудея христианином и автоматически (пусть не сразу) эмансипировала в общество. Но это все же было хотя и не исключением, но достаточной редкостью. Теперь, когда «эмансипированных» становилось все больше, они все чаще, к огромном своему удивлению, сталкивались с тем, что «своими» не становятся и даже принятие лютеранства или католицизма в новых условиях работает не так безошибочно, как раньше.
То есть, того, что кто-то искренне считает себя, скажем, «немцем», уже не означало, что немцы его тоже признают таковым. И даже если официально, по закону, он, как лояльный подданный, располагает всеми правами, на уровне общества добиться признания становится все труднее. Это очень напрягало. Это вносило когнитивный диссонанс. Некоторые, особо к таким нюансам чуткие, начинали поиски себя. Примерно в это время, в середине века, появляются и первые теоретические труды, рассматривающие этот вопрос и в качестве рецепта обосновывающие желательность «возвращения всех иудеев к Сиону», где они могли бы спокойно молиться, пахать, сеять и кормить себя, как дальние предки, «плодами земли». А вслед за книгами появляются и «палестинофилы» — первые организации, от теории перешедшие к практике. Не стану перечислять ни имена, не названия книг, — незачем, а каждый, кому интересно, легко разыщет, — но никакой политикой здесь еще не пахло и о государстве никто не заикался. В частности, по той причине, что по понятиям классического иудаизма государство евреям как бы и не нужно. Когда-то было, но, поскольку прогневали Бога, исчезло и возродиться должно не ранее Пришествия Машиаха, который сам за людей все сделает, прежде всего, восстановив Храм, без которого государство не имеет никакого смысла.
Так что, сионизма пока еще никакого не было. И самого слова «сионизм» еще никто не знал, оно вообще возникло почти случайно и много позже, аж в 1890-м. Даже о «еврейском народе» в этническом смысле речи не было. Речь шла только про религиозную общину, которой есть смысл найти своей место под солнцем. Вернее, вернуться туда, откуда когда-то ушла, в Палестину, чтобы жить под властью лояльных турок, подальше от Европы, которая никогда не была так уж гостеприимна. Тем паче, что пустующих земель, пускай, в основном, и плохих, много. Особо подчеркивалось, что, если все «свидетельствующие» соберутся вместе, то, вполне вероятно, тут-то и станет время придти долгожданному Машиаху. «Палестинофилы» по крохам собирали деньги на переезд и желающих переехать, но, — хотя помечтать о Сионе любили из поколения в поколение, — охотников делать сказку былью было немного. Традиционно-религиозные (а таковых все еще было большинство) слепо слушались мнения своих раввинов, раввинов же, людей со связями, положением и средствами, их статус на обжитом месте вполне устраивал. Основная часть считавших себя «эмансипированными», тем более, никуда не стремились. Бросать все и ехать неведомо куда, в сплошную дикость, на каторжный труд, опасались даже те, кому, казалось, терять было нечего. Жизнь бедноты в белорусских, малороссийских и бессарабских местечках была, конечно, не совсем человеческой, но все ж таки тут как-то уже приспособились, а там еще как выйдет, да и, опять-таки, святые мудрецы весьма не рекомендовали.
Первая волна эмиграции тронулась только в начале предпоследнего десятилетия ХIХ века, когда в Российской Империи после убийства царя начались известные сложности, о которых мы с вами однажды уже говорили. Позже историки нарекли это событие «Первой Алией», то есть, «Первым Возвращением» (вернее, если уж совсем точно, «восхождением», но это уже нюанс, в который углубляться не стану), однако на тот момент высоких слов не говорил никто. Просто, когда начали бить, самые мобильные, — одни пишут, что 7-10 тысяч, другие, что 13-15, а сколько точно, не знает никто, — наконец, решились стронуться с мест. Кто-то, хоть сколько-то состоятельный, рванул в Америку, но основная масса (безусловно, во главе со своими мудрецами) побрела в Святую Землю. Где и осела, — большей частью в старых городах, кормясь привычными ремеслами, очень немногие – на фермочках, предоставленных обрадованными «палестинофилами». Народишко был смирный, молитвенный, свое место знающий, в связи с чем, никаких трений с местными не возникло, а турки, как повелось, явлением новых рабочих рук на полупустынной земле были довольны, и время медлило стронуться с места. Новые ветры задули только через 25 лет, со «Второй Алией», но за эту четверть века очень многое изменилось.
Дело в том, что под конец Века Разума количество «эмансипированных», чувствовавших себя ни рыбой, ни мясом, выросло многократно. Кто-то терпел неприязнь спокойно, полагая (в общем, справедливо), что вековые предрассудки за 10-20 лет не переживешь, тем более, что карьере эти предрассудки особо не мешали, но кому-то терпеть было и поперек души, и они начинали «искать себя», скажем так, от противного, возвращаясь к истокам. Но не к религиозным (современные ж, блин, люди!), а к истории, культуре, языку, в конце концов. – короче говоря, ко всему тому, что, помимо соблюдения обрядов, превращало их в общность. Идея носилась в воздухе, дело было лишь за человеком, способным сформулировать смутный общественный запрос, — и таким человеком стал Теодор (Беньямин-Зэев) Герцль. Фигура была масштабная, очень интересная, однако в рамках ликбеза для нас важно только то, что он, всю жизнь прожив человеком на 99% эмансипированным, считал себя обычным немцем, — и только после знаменитого «дела Дрейфуса», что называется, прозрел. А прозрев, начал думать, как поступить, и конечным итогом раздумий стала книга «Еврейское государство», где теория, в которой нуждались многие, была, наконец, изложена четко и доступно.
Основной тезис, по сути, был один: «еврейский вопрос не является ни религиозным, ни экономическим, ни социальным, а только национальным». То есть, евреи, заявлял он, не набор религиозных общин, а единый народ, волею судьбы утративший свой «национальный очаг» и всеми нелюбимый, поскольку никто не любит чужаков в доме. Таким образом, «народу без земли» следует подыскать землю без народа», с помощью великих держав получить на нее право и заселить, покинув негостеприимную Европу. А уж потом, создав собственное государство (разумеется, «культурное, прогрессивное и цивилизованное»), как равный с равными, влиться в «сообщество европейских наций». Многое в этой книге, именуемой некоторыми Библией Сионизма, не совсем соответствовало истине, — например, автор плохо понимал, кто такие евреи вообще, считая таковыми только ашкеназов, «европейцев Моисеева закона», таких, каким был сам (о восточных евреях-сефардах он если что и слышал, то мало, а про эфиопских иудеев не знал вообще ничего). Но эти нюансы на тот момент ничего не определяли. Зато Герцль был с избытком наделен волей и даром убеждения. Всего за несколько лет (даже книга еще не было напечатана), он создал кружок единомышленников, раскинул сеть связей по всей Европе и пробил путь не только в кабинеты богатых евреев благотворителей, помогавших деньгами «палестинофилам», вплоть до Ротшильда, но и в правительственные кулуары тех самых великих держав. А через год, в Базеле, состоялся и первый Всемирный Еврейский Конгресс, на котором была создана Всемирная Сионистская Организация. «Сионистская», — потому, что после долгих и трудных дебатов единственной площадкой, подходящей для строительства «национального дома» была признана Палестина.
Собственно, сам Герцль был, скорее, «территориалистом», то есть, главным считал добиться собственного государства, а где, — хоть в Палестине, хоть в Аргентине, хоть в Африке, — не считал принципиально важным, но отстоять свою идею не смог. Главным образом, благодаря крайне жесткой позиции полностью влившихся в состав ВСО «палестинофилов», для которых этот вопрос принципиален, некоторого числа раввинов, согласных совместить традицию с новациями, но главное — делегатов из России. Те, сами по себе люди вполне светские, убедительно доказывали, что главный «мобилизационный резерв» новорожденной организации, как ни крути, местечковая, крайне религиозная беднота Восточной Европы, стронуть которую с места можно только поманив понятными ей ценностями. Делегаты от Западной Европы, за которыми, кроме немногочисленных кружков романтиков, никто не стоял, признали их правоту и, таким образом, Отец-Основатель остался в меньшинстве. Судя по всему, — в том числе, и по его личной переписке, — он довольно тяжело переживал это, пытался переубедить коллег, с восторгом ухватился за предложенную англичанами идею переселения евреев в Восточную Кению с перспективой создания там «фундамента национального дома», но опять столкнулся с жестким противодействием. В результате же, когда проект, казавшийся ему очень перспективным, — по причине резко отрицательного отношения коллег, — рухнул, не пережил такого потрясения и скончался совсем еще не старым человеком. Однако поезд, стронутый им с места, уже пошел. Романтика «создания народа» и «строительства национального дома» захватила многих. В Западной Европе их по-прежнему было сравнительно мало, в основном, интеллектуалы-романтики, зато их агитация дошла до еврейских олигархов, и те начали раскошеливаться, а вот на востоке тон задавали выходцы из бедных и чуть выше, чем бедные, слоев, малообразованные, но до крайности фанатичные, социалисты до мозга костей.
После событий, связанных с революцией в России, началась «Вторая Алия», довольно солидная, не менее 40 тысяч. В основном, как и за 25 лет до того, бежала беднота, про всякие америки даже не мечтавшая, и бежала общинами, опять-таки оседая в города, чтобы молиться и работать. Никакими сионистами эти бедняги не были, однако в общей массе уже выделялись «идейные», — как правило, романтичная молодежь, проникшаяся идеями социализма, но по итогам революционных событий, в которых многие даже активно поучаствовали, пришедшая к выводу, что социализм должен быть национальным. Эти ребята были, основном, абсолютно не религиозны, в старые города не тянулись, но, напротив, стремились исполнять главную на тот момент доктрину сионизма «Еврейский труд на еврейской земле». А земля была: на деньги, довольно щедро жертвуемые западными доброхотами, которые сами в Палестину не стремились, но более или менее раскошеливались, у знатных арабов, владевших огромными, хотя и не слишком хорошими (а то и вовсе плохими) латифундиями, закупались весьма солидные участки. Так появились первые, ставшие позже знаменитыми кибуцы – сельскохозяйственные коммуны, где все было общим, а труд обязателен (причем, наемный труд исключался как явление). Так появились и поселки, позже разросшиеся в новые, уже чисто еврейские по составу населения города.
Отношения с турками и арабами при этом по-прежнему оставались ровными, без враждебности: латифундисты получали хорошую плату за бросовые почвы и были довольны, турецкие власти тоже были довольны, поскольку бросовые почвы спустя год-другой упорного труда становились совсем даже не бросовыми, а это пополняло бюджет. Простые же крестьяне на земли, купленные еврейскими эмигрантами, не зарились, поскольку не могли их окультурить, а потому трений не было. Правда, возникало некоторое, так сказать, общее непонимание: для арабов само понятие «светский еврей», да еще и трудившийся на земле, было чем-то сродни сферическому коню в вакууме, выпадавшим за рамки всяческого понимания, однако в первые десятилетия ХХ века особых обострений не возникало. Тем паче, что новые обитатели Святой Земли, как положено социалистам, считавшие всех людей равными, вели себя с соседями вполне дружелюбно, не выпендриваясь и на полном серьезе намереваясь из «обносков Европы» стать совсем новым народом, естественной частью населения Палестины.
Между тем, осенью 1935 года арабская знать, — в том числе даже клан Набашиши, — интеллигенция и партийные лидеры обратились к властям с «Общим требованием», настаивая на проведении в Палестине выборов и расширении автономии, но главное – на закрытии въезда для евреев, то есть, на отказе от Декларации Бальфура. Британцы, естественно, отказались, предложив создать общий для двух секторов «законодательный совет территории», своего рода карикатуру на парламент, где разногласия могли бы решаться цивилизованно. Идею, понятно, отвергли обе общины, — и в апреле 1936 года, когда всем стало ясно, что словами делу не поможешь, арабы начали всеобщую забастовку. А13 апреля пролилась первая кровь: толпа арабов убила еврея-прохожего. И рвануло. Стихийно (?) появившиеся вооруженные группы арабов начали действовать на дорогах, арабских водителей облагая «взносом на священную войну», а еврейских расстреливая в упор. В ответ начали стрелять евреи, причем, за невозможностью определить, кто шалил на трассах, частенько палили по наитию. В Тель-Авиве начались демонстрации против арабов («Убийцы!») и англичан («Суки, что ж так хреново защищаете?), переросшие в дикие побоища с солидным числом «двухсотых», как евреев, так и арабов…
Происходящее совсем не напоминало прежние "дикие бунты". Все было очень политично, по правилам. Как по команде (хотя, почему «как»?) в городах начали появляться «национальные комитеты» из представителей арабских партий, а в конце апреля был создан и Верховный арабский комитет во главе, понятно, с заматеревшим Амином аль-Хусейни. «Три требования» были повторены опять, уже от имени не партий, а как бы всего населения. Была объявлена всеобщая забастовка на месяц. В случае отказа комитет угрожал прибегнуть к силовым методам. Впрочем, насилие уже шло лавиной, и к середине мая власти стали стягивать в Палестину войска. Были установлены блок-посты и комендантские часы. В виде пряника, британцы обещали ограничить въезд евреев. ВАК не удовлетворился, начались атаки на блок-посты и еврейские фермы, покушения и даже более того (бои в Яффо шли более недели, а из многих городов беззащитных ортодоксов пришлось вывезти вообще). В сельской местности появились отряды, — в основном, мелкие, но порой и более сотни бойцов. Горели еврейские сады и плантации, движение по трассам пришлось сделать охраняемым.
В свою очередь, не церемонились и англичане. Законодательная база у них была (законы «О коллективной ответственности и о наказаниях»), так что штрафовали и арестовывали целыми семьями, а то и деревнями. Еще более жестким наказанием считалось уничтожение домов (дом у тамошних арабов ценность семейная, строится веками и передается из поколения в поколение). А затем был принят еще и закон, вводящий смертную казнь за владение оружием без британского разрешения, вслед за чем появилась система военных судов, решение которых не могло быть обжаловано. После чего начали расстреливать. А также и вешать. К слову сказать, не только арабов. Шли на эшафот и евреи, хотя их в списке казненных намного меньше. Дело в том, что руководство ишува с самого начала охладило горячие головы молодежи (охотников «порвать дикарей на ветошь» имелось более, чем достаточно), объявив политику «сдержанности». Было решено вести себя тихо, послушно, драться только в случае необходимой самообороны и помогать англичанам всем, чем можно, тем самым доказав, с кем Лондону лучше иметь и на кого можно положиться. Совсем без эксцессов, конечно, не обошлось, «Хагана» и «Иргун» понюхали крови, но на общем фоне это было совершенно незаметно, и англичане были довольны, что хотя бы кто-то на территории ведет себя предсказуемо. Так что, на первом этапе событий стратегия ишува заключалась в активной самообороне, и даже воинственные «ревизионисты» из «Иргун», не подчинявшиеся Еврейскому Агентству, не особо спешили атаковать.
Что за событиями торчат уши ВАК, было понятно всем. Сам комитет, однако, все отрицал, заявляя, что все происходит стихийно, а он против всякого насилия, но чем дальше, тем больше у англичан появлялась информация о финансировании «стихийного народного гнева». И даже о поступлении, — разумеется, через пятые руки, — средств на борьбу из Италии и Германии, пресса которых весьма сочувственно отзывалась о «восстании арабских патриотов против лондонской плутократии» (вопрос о сионистах, правда, особо не поднимался). Ситуация грозила выйти из-под контроля, а затем, можно сказать, и вышла: на мандатной территории объявился правильно организованный военный отряд добровольцев из соседних стран во главе с кадровым сирийским офицером Фаузи Каукаджи, бравым воякой, имевшим фронтовой опыт. Целью его было превратить атаманщину в реальную войну, и все шансы на это у него были, поскольку наиболее видные курбаши сразу признали его главнокомандующим. В связи с этим, британцы вообще перестали стесняться в средствах, и вскоре стало ясно, что школьнику драться с отборной шпаной все-таки не под силу.
Повстанцы начали разбегаться. К тому же, долгая забастовка поставила арабское население на грань голода, и силы бунтовщиков понемногу иссякали. Просить пощады они, правда, считали ниже своего достоинства, но были и другие, красивые варианты, против которых ничего не имел и Лондон. 10 октября имам Йемена, эмир Трансиордании и король Саудовской Аравии направили лидерам ВАК письмо с призывом «довериться искренним и добрым намерениям нашего друга Великобритании, обещающей быть справедливой». Намек был прозрачен: в случае неподчинения, монархи могли закрыть краник помощи, но и приличия были вполне соблюдены, так что уже на следующий день ВАК официально обратился к «благородной арабской нации Палестины», предлагая дать комиссии, которая уже ехала из Лондона время во всем разобраться. Волнения, забастовки и стрельба прекратились, словно по мановению волшебной палочки, несколько никому не подчинявшихся «диких отрядов» были быстро уничтожены, а подразделение Каукаджи ушло в Трансиорданию, причем англичане, имея полную возможность обнулить гостей при переходе через Иордан, не в порядке жеста доброй воли не стали этого делать.
На британский арбитраж надеялись многие, тем паче, что глава комиссии, лорд Пиль считался порядочным человеком, знал регион и неплохо относился как к евреям, так и к арабам. Сумел он и показать характер: когда лидеры ВАК, щупая важного чиновника на прочность, объявили обязательным условием переговоров немедленное прекращение еврейской эмиграции, сэр Уильям, — опять же, в знак добрых намерений, — исхлопотал в министерстве временное сокращение квоты втрое, но заявил, что шантажу подчиняться не станет. И Амин Аль-Хусейни, муфтий Иерусалима и глава ВАК, дал задний ход. Консультации начались, и очень скоро стало ясно, что позиция еврейской стороны тактически куда более выигрышна. Если арабы твердо стояли на том, что евреям в Палестине не место вообще, а те, кто уже приехал, хрен с ними, пусть остаются, но в качестве национального меньшинства, лидеры ишува вели себя много тоньше. Они уже не стояли, как когда-то на том, что в еврейское должны входить все территории турецкой Палестины или хотя бы мандата, их, как они сообщили Пилю, вполне устроило бы пусть маленькое, но свое государство на землях, где евреи уже в большинстве. По сути, это была безусловная уловка, позволяющая ишуву создать о себе благоприятное мнение и выиграть инициативу в грядущем противостоянии. «Пусть маленькое, но наше государство на части земель, — писал в те дни Бен-Гурион, — это не конец, а начало… Нам все равно предстоит борьба, обладание территорией важно не только как таковое.. через него мы увеличим нашу силу, а любое увеличение нашей силы облегчает взятие под контроль страны в её целостности. Установление государства станет очень мощным рычагом в нашем историческом усилии, направленном на возврат большего». В общем, дураков не было, что и служило основанием для упрямства лидеров ВАК, но формально получалось так, что арабы к компромиссу не готовы, а евреи, наоборот, согласны на уступки, и это не могло не нравиться Лондону.
Когда отчет комиссии, в конце концов (7 июля 1937 года), появился, там четко констатировалось, что, «поскольку прочный мир и порядок невозможны в рамках единого государства, следует взять курс на создание двух отдельных государств». Карта прилагалась: евреям было предложено забрать примерно пятую часть мандатной территории, а их оппонентам – все прочее, после чего присоединиться к Трансиордании. Кое-какие стратегически вкусные клочки земли, а также города в еврейской части, где обитали и арабы (примерно четверть миллиона душ), предлагалось временно оставить под британским управлением, а затем «разменять население», отселив арабов в большое арабское государство, а с арабских территорий забрав всех евреев. Реакция заинтересованных сторон последовала сразу: лидеры ишува ответили мгновенным «да», ВАК столь же мгновенным «нет». Это резко противоречило объявленному лордом Уильямом принципу «разумной справедливости», однако никого не удивило: как и предупреждали знавшие местные нравы британские чиновники, было «бесполезно надеяться, что арабское население Галилеи когда либо примирится с подобным проектом… общее чувство таково, что они были преданы и что их заставят покинуть их землю и сгинуть в какой-то неизвестной пустыне». И дело было даже не в претензиях на тему «евреям отдали лучшие земли». Во-первых, земли были хотя и, в самом деле, лучшие, но сделали их таковыми евреи, осушив болота, а во-вторых, в таких ситуациях всем всегда кажется, что они в проигрыше. Все было куда тяжелее: с сионисты уже полностью воспринимались, как чужаки, и на всю катушку работало коллективное подсознательное, диктующее принцип «или-или». Это, сами знаете, напрочь исключает всякие компромиссы. Даже если кому-то кажется, что дело можно решить полюбовно, а приемлемый для всех выход очевиден.
В итоге, с трудом достигнутое спокойствие оказалось всего лишь краткой передышкой, — в середине 1937 года начались покушения на английских чиновников, и все пошло по новой. ВАК, разумеется, после первого же выстрела заявил, что ни сном, ни духом и осудил «пагубное насилие», а сам муфтий призвал к спокойствию и сдержанности. Тем не менее, у англичан была информация о том, что лидеры арабов все же причастны к обострению, и когда она подтвердилась данными разведки, в октябре власти мандата объявили «национальные комитеты» всех уровней вне закона, сместили аль-Хусейни, который начал уже публично выступать в поддержку Гитлера, с поста главы ВМС. А затем и провели аресты, выслав ведущих арабских лидеров куда подальше. Сбежать (в Ливан) удалось, да и то, с немалым трудом, только муфтию, — и события потеряли всякое подобие порядка. Это были уже не беспорядки, а настоящая война. Если в городах еще сохранялось хоть какое-то подобие покоя, то сельская местность полыхала. Откуда ни возьмись, появились сперва десятки, а потом и сотни мелких (в среднем, в основном, по 10-15 бойцов, а общее число «активистов» историки определяют кто в 3 тысячи, а кто и в 8 тысяч) отрядов. Сражались они на свой страх и риск, а подчинялись только своим курбаши (все попытки муфтия, сидящего в Дамаске, как-то организовать единый центр восстания, провалились), и фактически все воевали со всеми. В такой ситуации, на «сдержанность» себя уже не оправдывала. «Хагана» получила приказ активизировать действия, после чего были созданы т.н. «полевые роты», подчинявшиеся, в отличие от отрядов самообороны, непосредственно Еврейскому Агентству и способные не только обороняться, но и атаковать. Появился и прототип спецназа, — «части особого назначения», — для оперативного реагирования на враждебные вылазки, а параллельно выполнявшие функции военной контрразведки; эти части подчинялись даже не Центру, а лично главе ишува, Давиду Бен-Гуриону.
Англичане обо всем этом, конечно, знали и не были рады (формально они вообще не признавали права «Хаганы» на существование), однако в конкретной ситуации были рады любой поддержке и на многое закрывали глаза. Более того, высока вероятность (хотя документов по сей день не найдено), что не без их помощи возник и еще один «спецназ», — «Воины Ночи», — созданный британским офицером Уордом Уингейтом, симпатизировавшим идеям сионизма. Как бы то ни было, руководство Еврейского Агентства координировало действия с властями и нареканий не вызывало. А вот «ревизионисты» из «Иргуна» вели себя совершенно иначе. Они давно уже стояли на низком старте, и когда обстановка взорвалась по-новой, бросились в бой, ни с кем не советуясь и едва ли не с восторгом. Причем, далеко не просто «в бой». Дело в том, что арабские бунтовщики были, мягко говоря, не ангелами и слабо придерживались Гаагских конвенций. Излюбленным их методом были засады на дорогах, стрельба по пассажирским автобусам и по окраинам кибуцев, убийства одиноких путников, вне зависимости от пола, возраста и наличия оружия, — и лидеры «Иргун» пришли к выводу, что действовать надо теми же методами. Даже круче, потому что стрельбой на трассах дело не ограничилось: в ход, впервые за все время противостояния, пошли бомбы – по технологии македонских боевиков из ВМРО. На рынках, в кафе и так далее. Объяснение было простое и даже логичное: мы, дескать, взрываем гражданских арабов только в ответ на целенаправленные убийства гражданских евреев, и это была чистая правда – взрывы осуществлялись только, как «акции возмездия». И тем не менее, были шокированы все. Еврейское Агентство и большинство ишува резко осудило «терорристов», англичане, поймав нескольких, повесили их (я об этом уже поминал) на общих основаниях с арабскими убийцами. Но процесс уже пошел. Боевики-арабы, в свою очередь, быстро освоили науку изготовления динамита, а взаимная неприязнь сменилась ненавистью.
Тем временем, конфигурация конфликта становилась все причудливее. Евреи стояли на стороне англичан. Но на той же стороне оказались и многие арабские деревни, ополчения которых тоже дрались с повстанцами, быстро скатившимися к обычному криминалу (неизбежное следствие «атаманщины», очень похожей на украинскую периода Гражданской войны). Логикой событий эти ополчения поддерживали вполне дружеские контакты с еврейской самообороной. Еще более обостряло ситуацию традиционное противостояние кланов. Род Нашашиби не без оснований воспринял события, как стремление рода Аль-Хусейни вернуть себе влияние, утраченное после ухода турок, и тоже выступил в поддержку британских властей, создав собственные «отряды мира», — после чего «нейтральных» на территории не осталось, а тем, кто не хотел драться, пришлось бежать, куда глаза глядят. По подсчетам историков, достаточно критически относящихся к Израилю, типа Бени Морриса, из Палестины в это время уехало более 30 тысяч арабов, в основном, солидные горожане, которым было что терять, а в целом «сами повстанцы убили намного больше арабов, чем британские или еврейские силы». Неудивительно, что и «отряды мира» действовали в тесном контакте с отрядами ишува, причем военное сотрудничество зашло так далеко, что в какой-то момент лидеры рода Нашашиби даже предложили Еврейскому Агентству, раздавив сторонников Аль-Хусейни (это было делом решенным), объединиться и совместными усилиями вытеснить из Палестины англичан, а затем создать общее «дружественное государство». Крупнейший палестинский историк, Хасан Канафани, полагает, что это предложение было сделано абсолютно серьезно и даже сожалеет о том, что сионисты его не приняли, однако они и не могли его принять: согласно символу их веры, им нужно было не общее государство, а пусть сильно меньшее, но зато свое. К тому же, несмотря на все мантры о «новом народе», еврейские поселенцы считали себя «частью просвещенной Европы в дебрях Азии» и не собрались порывать с Великобританией. В конечном итоге, к началу 1939 года совместными силами мятеж был в целом усмирен. Большинство повстанческих отрядов, выродившихся к тому времени в бандформирования, были уничтожены, остальные вытеснены за Иордан, и там частично перебиты, частично разоружены «Арабским Легионом» эмира Абдаллы, а к сентябрю все и вовсе сошло на нет.
Однако умолкло только оружие, и мало кто сомневался, что не навсегда. Формальное усмирение территории, по сути, не принесло Лондону покоя. Начиналась Большая Война, значение Суэцкого канала, и без того колоссальное, возрастало многократно, а симпатии местного населения по итогам событий были отнюдь не на стороне Лондона, — в первую очередь, из-за евреев (что британцы рано или поздно уйдут, лидеры арабов понимали, а вот насчет евреев все было иначе). По большому счету, в полной мере лояльными Великобритании оставались только тесно связанные с ней самые-самые высшие элиты, а вот народ помельче, от интеллектуалов до крестьян, симпатизировал немцам, которые англичан не боятся, а евреев, о чем знали все, гоняют, как сидоровых коз. Откровенно говоря, упрекнуть их за это сложно, — в конце концов, враг моего врага мой друг. Такие настроения были и в Египте, и в Сирии, и в Ираке, где чуть позже, в 1941-м, даже пришли к власти сторонники нацистов, после чего случилась очень тяжелая война, обошедшаяся англичанам весьма дорого (кстати, активное участие в ней принял и Амин Аль-Хусейни, после поражения бежавший в Берлин). Причем, офицерский корпус сочувствовал немцам, не особенно симпатий и скрывая. Рисковать никому не хотелось. Следовательно, нужно было идти на уступки арабам, благо, евреям с подводной лодки все равно деться было некуда. Поэтому, смачно хлестнув кнутом, сэры и пэры извлекли из загашника пряник. Сперва, — еще в конце 1937, когда бунты были в самом разгаре, — заявив, что рекомендации комиссии Пиля, действительно, отдают евреям чересчур много земли, а затем, — почти год спустя, — предложив сионистам создать совсем крошечное, 60 на 11 квадратов, «государство». От такого предложения наотрез отказались даже предельно сговорчивые лидеры ишува. Понять их можно: такая полянка просто не смогла бы принимать эмигрантов, а именно в собирании евреев заключался символ их веры. Британцы на отказ ответили, что в таком случае о разделе вообще речи быть не может по «ряду очень важных и серьезных причин». Что-то решать, тем не менее, было необходимо, и еще через год, в разгар «странной войны» (декабрь 1939) в Лондоне состоялся «всеобщий саммит» с участием всех сторон, задействованных в сюжете – арабских монархов, руководителей Еврейского Агентства и даже специально привезенных из мест ссылки лидеров ВАК (кроме муфтия Аль-Хусейни, однозначного врага Британии).
На эту конференцию возлагались немалые надежды, но увы. Хотя устроителями было сделано все для хоть сколько-то пристойного хода переговоров, прорыва не случилось: арабы вообще отказались говорить с евреями, так что общаться пришлось через посредников, но и общаться, в сущности, было не о чем. Обе стороны тупо стояли на своем. Сионисты через слово поминали Декларацию Бальфура, взывали к Лиге Наций и указывали, что уже и так многим поступились. Арабские же делегаты ни о чем не хотели слышать, пока не прекращен въезд евреев, не запрещена покупка евреями земли, а самой Палестине не предоставлена независимость, — об автономии речи уже не было, — причем, сразу, пока арабов еще большинство. Любые компромиссы отвергались. Встреча закончилась абсолютным нулем, — и в конце концов, правительству Его Величества пришлось подводить черту волевым методом, без согласований, на основе вышедшей еще 17 мая «Белой Книги». Отмены Декларации Бальфура, конечно, не состоялось: бриттам, на случай чего (симпатии арабов, повторяю, к Гитлеру даже не скрывались), был необходим противовес, которому терять нечего. Но, по большому счету, арабская сторона получила максимум. Во-первых, фиксировалась «окончательная квота» — 75 тысяч на ближайшую пятилетку, после чего въезд евреев становился возможным только с согласия арабской общины, во-вторых, вводились жесточайшие ограничения на покупку Еврейским Агентством земли, и наконец, называлась окончательная дата предоставления территории независимости – через 10 лет. Однако, арабы отвергли и этот вариант, назвав его «недостойным и невозможным компромиссом». О сионистах и говорить нечего: они официально объявили документ филькиной грамотой, не имеющей юридической силы, поскольку условия мандата могли быть изменены только решением Совета Лиги Наций, а эта инстанция утверждать «Белую Книгу» отказалась.
В общем, тупик остался тупиком. Если что и прояснилось окончательно, так только, что в ближайшее время очередного мятежа не будет. Арабы сознавали, — и пример Ирака, который чуть позже просто растерли в глину, подвердил это, — что время военное, и ежели что, расправятся с ними беспощадно. Но точно так же было ясно и то, что развязка рано или поздно наступит и будет крайне далека как от гуманизма, так и прочих общечеловеческих ценностей. Причем, взаимно…
Источник — http://putnik1.livejournal.com/1379962.html
