Дмитрий Дудко. Последний бой фельдмаршала Пестеля

Спонсоры поста : компания «Корпорация связи» — компания занимается продажей услуг связи ведущих Российских операторов. Зайдя на сайт компании вы сможете приобрести безлимитный билайн , безлимитный мтс и любые другие пакеты мобильных операторов.

Короткий рассказ в жанре Альтернативной Истории. Расположен на Самиздате. Рассказ небольшой, так что он целиком вошёл в пост.

Аннотация:

Что могла бы дать России (и миру) победа восстания на Сенатской площади? Декабристы при власти четверть века спустя.

Лунной ночью заснеженными отрогами Карпат ехал одинокий всадник в форме гусарского полковника. Поднявшись на небольшой перевал, он взглянул вниз и понял: те, из-за кого пришлось свернуть с прямой дороги, не отстали. Четверо конных в бурках и черкесках поднимались в горы. И, похоже, видели его в свете луны так же четко, как он их. Полковник погнал коня вперед. Он спешил и потому не рисковал скрываться в незнакомом лесу. Четверо поскакали следом, растянувшись по узкой дороге. Впереди всех несся всадник с двумя кинжалами у пояса.

   — Мишель! Мишель! Отдай им пакет. Надо тебе служить Пестелю фельдъегерем!

   Полковник обернулся и бросил преследователю всего одно слово: «Мартышка!». Тот выхватил пистолет, но деревья мешали целиться. Заметив в ущелье огонек, полковник свернул туда. От костра поднялись трое казаков в шапках со шлыками.

   — Хлопцы! За мной чечены гонятся!

   Горцы влетели в ущелье следом — и придержали коней, завидев направленные на них винтовки.

   — А ну стой! Кто такие?

   Высокий чернобородый всадник, чей кинжал блестел золотой насечкой, властно взглянул.

   — С дороги! Я — державный правитель Кавказа!

   — А як ты правитель, то якого биса гоняешь по горам за своими? А ну пошли к гетману!

   Из-за деревьев вышел человек в кунтуше, с простоватым крестьянским лицом. За поясом блестела самоцветами булава.

   — Не треба до мэнэ вэсты, бо я и сам тут! Салам алейкум, Шамиль!

   — Алейкум салам, Устим! Спроси этого полковника, зачем он ездил к мадьярам?

   — Можно и не спрашивать! — вмешался тот, кого называли Мартышкой. — За пакетом для фельдмаршала. А там сказано, где его будет ждать Кошут.

   — Слышал, Устим! А нас что-то не приглашают.

   — Как хотите, господа, но пакет я отдам только самому князю, — твердо сказал полковник.

   — Конечно. Не надо нарушать правил чести. Но поедем мы все вместе. Согласен, гетман?

   Фельдмаршал Пестель, князь Цареградский, при свечах рассматривал гравюры, которыми бургомистр Кошице старательно увешал стену. Четырнадцатое декабря… Пестель не был тогда в Петербурге, но по рассказам друзей хорошо представлял тот нелепый, суматошный, невероятный день. Все шло через пень-колоду. Вместо шести полков вывели на Сенатскую три, и то, когда сенаторы давно присягнули и разъехались. Диктатор Трубецкой вовсе не явился. Стоял, подлец, за углом, да на площадь выглядывал: чем все обернется? Якубович обещал занять дворец — только сам пришел. Каховский брался убить Николая — вместо этого застрелил Милорадовича. Вот они, полки, стоят у медного Петра, ждут неведомо чего. А рядом — толпа народная. Кто с дубьем, а кто и с ружьем. Где-то тут предводитель ее — загадочный Розенберг. И купец Семаков, неведомо чьи деньги народу раздающий.

   Но вот Панов красиво закалывает шпагой Николая. Да не он тогда первый ударил, а гренадер Козаченко! Кобзари на всех майданах поют, как тот свалил штыком с коня «самозванця, ошуканця». Другие бросились колоть упавшего. Панов только шпагой ткнул. А потом вывел гренадер на площадь под барабанный бой, с криком: «Граждане! Братцы! Самозванец мертв!». Тут и диктатор из-за угла выскочил, и давай командовать. Первым делом взял под караул великого князя Михаила, которого солдаты прикладами били. Тем и спас. А вот и Якубович ведет морской экипаж на Зимний дворец. Усатый, с черной повязкой на лбу — словно турок или разбойник какой. Такого страху нагнал — никто из дворца и сбежать не успел.

   А дальше настал беспорядок во всей столице. Солдаты Дворцовую площадь запрудили, чернь толпится. У всех один вопрос: кто нынче царь-то? Во дворце спорят. Манифест готов, только от кого объявлять? Сенаторов по городу ловят. Преображенцы в казармах засели, не хотят маленького сироту Александра Николаевича выдавать. А на улице уж стемнело. И загорелся дом Аракчеева, потом еще особняк, и еще один. Розенберг ведет ко дворцу толпу с ружьями. Кто он, черт возьми, такой? Где ружей набрал на свою толпу? Немец…, нет, латыш. Или чухонец? Вроде масон — так кто тогда в масонах не побывал? Трубецкой выбежал на площадь, парой слов с Розенбергом перекинулся. Тот и сам толпу еле удерживает. Разъяснили народу: Константин-де точно волю даст, а Михаил может и не дать, Сашка и вовсе малолетний. И вот уже площадь ревет: «Константина царем! За Константина, за Конституцию!». Да не Конституцией государыню зовут, дурья башка, а Иолантой, княгиней Лович! Мы, гвардейцы, все знаем…

   Трубецкой вернулся. «Господа, глас народа — глас Божий!». Какая уж тут республика… Никита Муравьев (примчавшийся из имения) с балкона манифест объявил. Только тогда преображенцы Александра во дворец привели: он ведь все равно наследник, своих-то детей у государя нет. Из молодцов Розенберга сформировали внутреннюю народную стражу. За Константином послали Анненкова с эскадроном кавалергардов. А с ним — того же Никиту. И Каховского — тот убивать уж не боялся…

   Вот он, в золоченой раме: «Отец Отечества», «царь-освободитель», «революционер на троне»… Трусливый, слабовольный деспот! Поначалу Никита из него веревки вил. Потом царь сам выучился демагогии. Во всем у него Народное Вече виновато. Как выборы — по селам ездит, детей крестит, мужиков водкой поит. Все бы я вам, православные, дал, да нет мне воли от бояр. Один Никита Михайлович мне верен, да князь Трубецкой. Вы уж проголосуйте за Конституционную партию… А Пестеля не слушайте, не воли он вам хочет, и не земли. Я его, немца неблагодарного, возвысил, а он теперь царства себе ищет, в Бонапарты метит. И добро бы только Булгарин с Гречем распускали эту клевету. Даже товарищи, и не одни муравьевцы, подозревают его в диктаторских замыслах.

   Да вот и он сам, фельдмаршал и князь, первая шпага империи. И рама золоченая, только попроще. Вот и отчаянный штурм Константинополя. Даже сербы и болгары, несмотря на Адрианопольскую победу, сомневались в успехе. А он повел солдат сквозь пролом в старинной стене, навстречу задунайским сечевикам Гладкого, захватившим с моря султанский дворец. Хотел одного: избавиться от Константина. Пусть поцарствует на родине народоправства. Какое там! На что царю греки — чужие, непокорные? Послал вместо себя Михаила. То-то смеются эллины над своим басилевсом, прикладами битым! Европа, ошеломленная, смирилась. Россия себе взяла немного: Молдову до Карпат, Армению до Эрзерума. А Турция не делась никуда. Мухаммед-Али египетский прибрал к рукам остаток империи и сделался султаном и халифом. Европа его вооружает против России, но на Балканы не пускает.

   Ермолов, давний друг-неприятель. Вместе покорили Кавказ. Тот сжигал немирные аулы, Пестель их выселял на равнину и брал на службу знатных горцев. Те изменяли, снова клялись в верности. Сколько свар он разобрал, в скольких саклях гостил, сколько шашлыков съел… Рядом были верные помощники — Бестужев-Марлинский и Мишель. Еще и книги успевали писать. На столе лежит «Герой нашего времени». Кто он, этот Печорин, лишний в Петербурге и такой нужный на Кавказе и в Америке? Сам автор, как все твердят? Или он, Пестель, только помоложе и в небольших чинах?

   Вот веером портреты товарищей. Правители держав, министры, полководцы. Кондратий — правитель Русской Америки. Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы — два брата, два гетмана, киевский и харьковский. Один возродил казачество на правом берегу Днепра, другой — на левом, до самого Воронежа. Нет, не зря все они трудились эти двадцать три года! Железные дороги, фабрики, школы, университеты… Никита провел крестьян, оставил по две десятины на двор да по одному выборщику на пятьсот человек. Ничего! Самые смелые и усердные мужики подались на Амур, в Уссурийский край, на Аляску, в Орегон, Калифорнию.

   Калифорния… Райская земля. Всем тут при Кондратии есть место: русским, индейцам, мексиканцам, гавайцам. Индейцы рады: русские их не крестят насильно, как испанцы, не сгоняют в миссии. Когда нашли золото, понаехали еще и янки, стали безобразничать. Усмирил эту сволочь Мурьета. Был разбойник не хуже Кармалюка, а теперь — дон Хоакин, полковник войска Американского. Думалось порой: отделиться бы вовсе, как Штаты от Англии, учредить хоть здесь республику. Да не хотят русские люди отделяться, даже и за океаном. А вскоре янки напали на Мексику. Вот он ведет армию выжженными аризонскими пустынями, мимо кактусов и причудливых скал. Вот битва при Альбукерке. Все тогда решила лихая атака казаков Мурьеты и апачей Мангаса Коларадаса. Расшвыряли вражескую кавалерию, отбили пушки, загнали пехоту в Рио-Гранде.

   За Рио-Гранде он увидел то, чего все они так боялись в России. Разоренные городки, сожженные плантации, изуродованные трупы. Кто жег, убивал, пытал у столбов, сдирал скальпы? Взбунтовавшиеся негры, апачи, команчи? Мексиканская солдатня Санта-Анны? И тут же — вырезанные негритянские и мексиканские деревни, банды, грабившие под шумок всех подряд. А он все шел на восток. Расстреливал и вешал пойманных на горячем, наводил хоть какой-то порядок. Хотел очистить от рабства южные штаты до самой Флориды, где отчаянно бился Оцеола со своими семинолами и беглыми неграми. На границе Луизианы остановил его приказ из Петербурга. Господа дипломаты все уже решили. России — всю Калифорнию, мексиканцам — пустыни Аризоны и Новой Мексики да разоренный Техас. Санта-Анна, проходимец, бездарь и предатель — теперь президент и герой нации. Врут газетчики: не Кондратий за всем этим стоял. Калифорнийские магнаты — Костромитиновы, Черныхи, Резановы. Что им свобода негров, когда можно построить железную дорогу все для той же сволочи, хлопковые заводы и наладить бизнес с плантаторами?

   Хотел уже бросить службу и с самыми верными людьми податься к Оцеоле, что так надеялся на русских братьев. Отговорил Мишель. «Фельдмаршал, вас ждет Европа! Настала весна народов! Судьбы мира решаются там!». Европа действительно бурлила, горела в огне революций. А Вече все дебатировало: вмешаться или нет, и на чьей стороне? Все, кроме отъявленных тиранов, за свободу. И каждый хочет ее только для себя. Немцы не хотят давать воли славянам, австрийцы — чехам, венгры — славянам и румынам, поляки — галичанам. Осажденная Вена истекала кровью, в помощь мадьярам набирался русский легион, а вслед ему «Северная пчела» зло жужжала: «Предатели славянства!». И если бы только она. Все потонуло в славянофильском хоре. Взрослый уже Александр рвался на войну, подстрекаемый дядей-царем. Республиканцам в лицо кричали: «Славяне вы или немцы? Православные или лютеране, как Пестель ваш?». А Вече спорило, пока, наконец, не восстал Львов. Тогда вечевые соломоны решили: объявить войну разом Австрии и Венгрии. А возглавить великий поход за свободу славян ему, князю Цареградскому. Хотел было отказаться от чести и отправиться с десантом в Италию, вместе с Бестужевым-Рюминым. Но кто тогда будет усмирять мадьяр? Паскевич-Эриванский на пару с Мишкой Муравьевым, Муравьевым-вешателем?

   Взгляд фельдмаршала опустился с гравюр на расстеленную карту. Он уже провел армию через Дуклю в Кошице. Поляки, занявшие было Перемышль, бежали. Паскевич идет навстречу через Закарпатье. Кошут стягивает силы под Мишкольц. Только бы согласился на переговоры! Тогда они, два солдата, смогут остановить эту нелепую войну. Но где же Мишель? Не попался бы ищейкам Ланского, шефа жандармов…

   Неслышно вошел верный ординарец, апач Херонимо. Расшитая повязка на смоляных волосах, куртка оленьей кожи с бахромой и газырями, у пояса — томагавк и новомодный револьвер.

   — Великий вождь, полковник Мишель вернулся. С ним приехали верховные вожди малороссов и кавказцев.

   — Впусти всех троих.

   Полковник с виноватым лицом положил на стол запечатанный пакет. Азиатская усмешка Шамиля растеклась по широкой бороде.

   — Салам алейкум, князь! Слушай, мы трое — самые большие люди на юге России. Зачем переговоры без нас, кунаков, затеял?

   — Добрый вечер, Павло Иванович! А мне почему не сказали? Мы же с вами друзи, чи ни?

   — Здравствуйте, друзья! Садитесь. Письмо почитаем вместе, у меня от вас тайн нет.

   Вот уж послал Бог друзей! Хотя Устим ему и впрямь друг. Тогда, больше двадцати лет назад, неблагодарные паны пытались отвоевать Украину до Днепра. В ответ крестьяне взялись за вилы. Быть бы резне, если бы не Кармалюк. Это он превратил шайки разбойников и гайдамаков в партизанские отряды при Второй армии. Когда уланы Браницкого налетели на Тульчин, Устим со своими казаками спас самого Пестеля и весь штаб. А в это время карательные экспедиции Трубецкого секли и вешали мужиков, законно возмутившихся. «Волю дали, а земля чья? Утаили бояре настоящую конституцию!». Это тогда Мишку прозвали «вешателем». На Украине до такого позора не дошло. У поляков, поголовно замешанных в мятеже, землю отобрали и отдали крестьянам. «Русская Правда» главному разбойнику сразу понравилась. Но и муравьевскую конституцию он читал внимательно. А потому, повоевав еще на Балканах вместе с гайдуками и заслужив новые чины и ордена, не роздал, как прежде, добычу, а завел шерстяную мануфактуру и стал потихоньку богатеть. Нажил тысячу — вышел в депутаты от его, Пестеля, Республиканской партии. А недавно стал правителем Черноморской державы, обскакав не только Сергея Муравьева-Апостола, но и кошевого возрожденной Сечи Гладкого.

   А с Шамилем они немало воевали в горных ущельях. Пока тот не понял, что быть политиком лучше, чем разбойником. Гази-Мухаммед не понял — и погиб. А его младший сподвижник сумел расположить к себе всех: вольнолюбивых горцев, терских и кубанских казаков, грузинских крестьян, армянских купцов, бакинских нефтепромышленников. Вот и прошел в державные правители. Понравилась и ему «Русская Правда». Ведь там, в горах Чечни и Дагестана, ни царей, ни помещиков никогда не было. Одни вольные общества.

   Под выжидающими взглядами обоих друзей Пестель вскрыл пакет. Прочитал вслух короткую записку: «Жду тебя завтра в восемь вечера в корчме «Златорогий олень» по дороге на Рожняву. Желаю мира и союза против тиранов ко взаимной выгоде наших народов. Лайош».

   — Вот и весь секрет. Конечно, если кто-то донесет государю или Ланскому, что главнокомандующий ведет тайные переговоры с вражеским предводителем…

   — Как можно, кунак! Значит, будем воевать с австрийцами, пруссаками? Хорошо! Мы, кавказцы, войну любим. Как моим джигитам вернуться без славы, без добычи?

   Слова «мир» горец словно и не услышал.

   — Славу добудете в бою, я не сомневаюсь. Но добычи ищите во вражеском обозе. Или в брошенных домах. А кто будет грабить обывателей, хоть немцев, хоть мадьяр — вместо Кавказа увидит Сибирь.

   — Ай, суровый русский закон! Но правильный. Мой народ — скверный народ. Он смиряется тогда, когда видит над головой саблю, уже срубившую несколько голов, — хищно осклабился владыка Кавказа.

   Гетман с простоватым видом почесал затылок.

   — Та я що? Можно и с мадьярами помириться. Только вот русинов им оставлять не надо. Помните, Павло Иванович, мы говорили, що треба из двух держав, Черноморской и Украинской, сделать одну — Украинскую, чи Малороссийскую? А к ней — Галичину, Закарпатье…

   — Слушай, Устим, где твоя Украина вообще кончается?

   Не смутившись, гетман провел пальцем по Сану и верхней Тисе, прихватил пол-Буковины… Целой империи хочет себе бывший гайдамака. Верно говорят: украинец глупее вороны и хитрее черта.

   — А гетманом всея Малороссии, конечно, тебя?

   — То вже як вийсько скаже. Абы ваша партия поддержала, то й зовсим добре будэ.

   А ведь придется поддержать. Крестьянские голоса теперь, после избирательной реформы, много стоят. Боже! Кому он раздает Россию? Заметив его колебания, Шамиль улыбнулся.

   — Неужели веришь, кунак, что мы отделиться хотим? Врет Булгарин! Нам без России никуда! Сын Устима в Петербурге учится, мой старший в гвардии служит. А младший разве плохо воевал в Мексике?

   Хорошо воевал, лихо. А еще лучше грабил старателей.

   — Верю вам, друзья. Верьте и вы мне.

   Молчавший до сих пор полковник обратился к Шамилю:

   — Об одном прошу вас, имам: пусть майор Мартынов не вертится поблизости от той корчмы.

   Майор с двумя кинжалами сидел со скучающим видом по другую сторону дверей. К ним его не подпускал Херонимо. Но у лучшего агента Ланского был хороший слух. Майор тихонько вышел на улицу. Наружный караул несли черниговцы. Это их, вместе с Вятским полком, называли «гвардией Пестеля». Только они могли позволить себе промаршировать перед монаршим лицом, распевая «Царь наш немец русский», а то и «Третий нож — на царя».

   Под фонарем кучкой стояли казачьи офицеры с Левобережья, недоброжелательно поглядывали на дом бургомистра.

   — Явились абрек с гайдамаком к фельдмаршалу в гости. Все они разбойники, хотят у статочных казаков половину земли, за лыцарские подвиги пожалованной, забрать и голоте раздать.

   Майор подошел к воротам кошицкого замка. Здесь на часах стояли лейб-уланы. Шляхтичи, выгнанные с Правобережья и не прижившиеся в Польше, они ненавидели Пестеля, казаков и республиканцев и были преданы пани Иоланте Грудзинской и ее венценосному супругу. Несмотря на поздний час, майора впустили.

   Поздним вечером по дороге на Рожняву ехал десяток всадников. С Пестелем была только его личная охрана: трое болгарских гайдуков, четверо осетин и трое апачей. Не раз спасали они жизнь фельдмаршала в самых опасных делах. Скрипел снег под копытами солового княжеского коня, переливался в лунном свете. Словно древний Водан-Святовит, ночной всадник, ехал решать судьбы королей и исход воен. Да, он теперь на вершине славы. Но главное, то, ради чего писалась «Русская Правда», все еще не достигнуто. Россия так и не стала республикой. Нет ни всеобщего, ни равного избирательного права, несмотря на реформу. Мужики не получили земли сверх двух муравьевских десятин. Только в западных областях разжились землей, конфискованной у шляхты. Но главное — за четверть века стало в несколько раз больше людей, способных хотя бы понять, что такое республика и народоправство и чем оно лучше самовластия.

   Размышления князя прервал разбойничий свист. На скале над тропой стоял высокий черноусый молодец, по виду гуцул или словак, в кептаре и овчинной шапке. Рука опиралась на топорик, из-за широкого пояса торчали пистолеты. Молодца Пестель узнал сразу.

   — Что за маскарад, поручик Бакунин? Цареубийцы из вас не вышло, так решили податься в разбойники?

   — Бросьте, фельдмаршал! Вы бы сами с удовольствием убили царя, которого я пытался взорвать адской машиной. А разбойный элемент — великая сила…

   — Это о петербургских мастеровых, которых взбунтовали вы с Розенбергом? Вы звали их к топору, к грабежам и погромам…

   — Они шли на баррикады за вашу Русскую Правду. А вы их предали.

   Предал? Это они тогда все испортили. Розенберг с народной стражей должны были заставить Вече ввести всеобщее избирательное право. Мирно, без стрельбы и крови. Вместо этого — забастовки и бунт фабричных. Громили особняки хозяев, квартиры мастеров, полицейские участки, разнесли тюрьму. И ждали, что он, Пестель, приведет на помощь полки… А наглый опрышек продолжал:

   — Но вы можете искупить свою вину. Заключите своей волей мир с венграми. Объявите свою армию армией Российской республики. И тогда перед вами не устоят никакие тираны!

   Как они пронюхали, зачем он едет к Кошуту? Неужели от самого Лайоша?

   Тем временем усатый разбойник обратил внимание на Мишеля.

   — Господин адъютант! Американский том вашего «Героя» до нас уже добрался. Не надоело еще кропать романы о своих колониальных похождениях и во славу фельдмаршала? Пушкин небось хорошо платит? А Белинский вот и вовсе без работы…

   — Не вам, Бакунин, судить о литературе. Белинский уже в крепости сидел бы, не выгони его Александр Сергеевич из «Современника». А Шевченко? Вы сбили его с пути, заманили в свой легион.

   — Это вы, полковник, и вам подобные растлили русскую литературу. Пушкин теперь славит русское, сиречь царское, оружие, Гоголь — добрых помещиков и честных заводчиков. А вы — своего фельдмаршала. Почему не славить при таких гонорарах?

   — На дуэль нарываетесь, господин анархист? — презрительно скривился полковник. — Не ждите. Булгарина вызывать не стал, а вас и подавно не вызову.

   — Вы не в литературном салоне, Бакунин, а на войне! — резко вмешался Пестель. — Русские солдаты против царя не пойдут. Даже за мной. А ваши с Сен-Симоном и Марксом идеи для них вообще китайская грамота.

   — Да наш мужик — прирожденный социалист! Вы просто боитесь народа. И потому предаете его.

   — А вы не боитесь предать братьев-славян? Кого вас мадьяры посылали усмирять — сербов или словаков?

   — Наш легион воевал только с австрийцами. Нас обещали не посылать против славян.

   — Вот и воюйте с австрияками, если хотите вернуться в Россию. А еще лучше — уходите подальше, в Италию или Германию.

   — Хоть на край света — с вами, фельдмаршал! — усмехнулся Бакунин.

   — Прикажи, князь — мы этого абрека изловим, чтобы никого не подбивал на измену! — сказал один из осетин.

   — Вольного анархиста даже джигитам не поймать! — расхохотался Бакунин и исчез в зарослях.

   Пестель кипел от возмущения. Мальчишки, фантазеры! Русскую общину с фаланстером путают. Геройствуют с бомбами, от которых гибнут те же простые рабочие и солдаты. Кому эти авантюры на пользу, кроме тех, кто не хочет реформ? Ничего, запросятся еще назад в Россию — как те запорожцы, которых турки посылали усмирять то сербов, то греков, пока сечевикам тошно не стало…

   Фельдмаршал был уверен в своей правоте. Но в памяти упорно всплывало: он едет через город в Таврический дворец. На улицах — трупы мастеровых, разрушенные баррикады. Фабрики с обгорелыми, продырявленными ядрами стенами. Сейчас он взойдет на трибуну и скажет: «Ну что, господа депутаты? Вам еще нужны аргументы в пользу расширения избирательного права? Или вы хотите, чтобы народ взял все и сразу?». А ведь он мог, мог тогда при вести войска в город и предотвратить эту бойню. Но, как всегда, хотел все сделать для народа, но без народа…

   В уютной долине у Рожнявской дороги стояла добротно выстроенная корчма. Величавый золоторогий олень красовался под красной черепичной крышей. В сумерках к корчме подъехал десяток лейб-улан во главе с полковником. Уланы вошли в корчму. Толстенький лысый хозяин бросился навстречу гостям.

   — Рад вас видеть, господин полковник…

   — Романов. Где капитан Франц?

   Курносое лицо седого полковника легко было узнать, взглянув на один из рублей или империалов, ныне обильно сыпавшихся в казну корчмы.

   — Романов. Где капитан Франц?

   — Капитан скоро должен быть. Да вот и он.

   В корчму вошел, стряхивая снег, худенький высокий юноша. Следом ввалилась дюжина австрийских драгун. Несмотря на капитанские эполеты, их носитель походил в лучшем случае на лейтенанта.

   Хозяин принялся сноровисто накрывать на стол.

   — Все самое лучшее для вас, господа! Кнедлики, как в Праге. Баранина по-валашски. А токайское — лучше бывает только в самом Токае. Я не сомневаюсь, скоро вы там будете. Не беспокойтесь, Франтишек Крамаржик умеет хранить молчание. Слуги отпущены, здесь только мы с женой.

   Молодого капитана также можно было узнать. Если взглянуть на новый, только что отчеканенный австрийский талер. Полковник снисходительно взглянул на юношу.

   — Сочувствую вам, Франц. У нас с вами положение, как говорится, хуже губернаторского. У вас в особенности. Я в ваши годы не думал о царствовании, а войны и вовсе не видел.

   — Да, эта корона свалилась на меня так неожиданно… Дядя отрекся: иначе не сдалась бы Вена, к тому же он слишком много обещал мадьярам…

   — А я вот и вовсе царствовать не хотел. Даже отрекся заранее. Это прохвост Милорадович привел весь Петербург к присяге. Хотел, видно, подтолкнуть заговорщиков к мятежу. Вот и нарвался на пулю от них… Жутко вспомнить: сижу я себе на станции Неннааль, между Варшавой и Петербургом. Вдруг влетает эскадрон кавалергардов. Впереди — поручик Анненков. «Ваше величество, столица ждет вас! Гвардия восстала. Многие, однако, желают республики. Не скрою, я и сам республиканец. У меня приказ: доставить вас живым — или мертвым. А это гражданин Каховский. Он брался убить вашего преступного брата, но лейб-гренадеры опередили». А со мной — только шестеро гвардейцев. И тут же, ангелом-хранителем, Никита Муравьев: «Ваше величество, у вас в столице немало сторонников. Только вы можете спасти монархию — если согласитесь ее ограничить».

   Полковник отхлебнул токайского.

   — Анненкову я с тех пор доверяю, как себе. Его обворожительная Полина — лучшая подруга моей Иоланты. А Каховский подорвался на мине, которую они с Бакуниным подкладывали под мой поезд.

   — Да, я могу вам только завидовать. Ваш трон непоколебим…

   — Не завидуйте. Я турецкому султану не пожелаю быть конституционным монархом! Вече принимает дурацкие законы, а ты их исполняй. И ты же еще деспот и тиран. И отвечаешь за каждого студента, побитого при разгоне демонстрации. Да попробовали бы эти болтуны усмирить холерный бунт так, как я! Передо мной бунтовщики разом на колени бухнулись… А господа декабристы еще и приставили ко мне Никиту. Этот ментор и меня переживет, и от Александра не отстанет. Увы, Саша меня не любит. Считает, что я велел убить его отца.

   Полковник хитро подмигнул капитану.

   — А я вот и не взял с собой Никиты. Даже Горчакова не взял, хотя он первоклассный дипломат. Мы, монархи, договоримся сами.

   — Похоже, я стану последним австрийским монархом, — вздохнул Франц. — Все бунтуют, все разбегаются, даже чехи и хорваты ненадежны.

   — А вы и не держите их силой. Никого! Галиции я вам все равно не отдам. Славяне и румыны тянутся к России, и я их не отвергну. Мадьяры? Эти вечные бунтовщики — никому не подарок. Из Италии Радецкому лучше уходить, пока Бестужев-Рюмин не отрезал ему дорогу в Австрию.

   — Но что же тогда останется от моей империи? Каринтия, Штирия, Тироль, ну еще Словения… И кем я тогда буду? Великим герцогом Австрийским?

   Полковник, рассмеявшись, хлопнул вконец растерянного капитана по плечу.

   — Выше голову, юноша! Вы — потомок императоров Священной Римской империи германской нации! Германской, а не какой-то Галицкой! — Полковник развернул карту. — Плюньте на эту лоскутную империю. Ваша империя — вот! У Германии уже есть парламент — во Франкфурте. Есть и конституция. Нет только императора. Подберите же корону из грязи, пока Фридрих-Вильгельм прусский этим гнушается! В этом Россия вас поддержит, обещаю. Запомните: сильная Пруссия, да еще во главе Германии, нам не нужна.

   Австрийцы с поляками тем временем усердно пили за здоровье двух императоров. Какое им дело до войны, объявленной вечевыми болтунами! Вот наглых мадьяр проучить надо…

   Выглянув на улицу, хозяин с озабоченным видом подошел к важным гостям.

   — Господа! Сюда едут мадьяры.

   — Кажется, я знаю, что это за мадьяры, — усмехнулся полковник.

   — А еще — русский генерал со свитой…

   — Этого генерала я тоже знаю … слишком хорошо.

   — Господа, ради всего святого, не превращайте мою бедную корчму в поле битвы!

   — Битва еще будет. А вы отнесите все в кабинет. Наши солдаты пусть останутся в зале. — Полковник наклонился к капитану и сказал вполголоса. — Пусть эти неисправимые революционеры увидят, что не все русские жаждут воевать с Австрией. А нам с вами придется, ко всему, освоить ремесло шпионов, — проговорил он, увлекая капитана в кабинет.

   Венгры, болгары, кавказцы, индейцы ввалились в корчму разом. Мадьярами предводительствовал статный генерал с роскошными бакенбардами. Его, как и высоколобого русского генерала, легко было узнать по продававшимся всюду гравюрам.

   Хозяин поспешил с поклонами навстречу пришельцам.

   — Господа, Франтишек Крамаржик рад вас всех приветствовать! Только, ради Господа, никаких сражений! В моей корчме хватит места для всех.

   Обоим генералам накрыли стол рядом c кабинетом, и сидевшие там, приоткрыв дверь, хорошо слышали их разговор. Спутники генералов уселись за стол вместе и вскоре, выпив и закусив, принялись за карты. Австрийцы с поляками, однако, не торопились присоединяться к ним. Обе компании поглядывали друг на друга с подозрением.

   — Здравствуй, Лайош! Не думал встретиться с тобой вот так: в корчме, тайком ото всех.

   — Да, это не петербуржская ресторация. Как мы с тобой, Павел, мечтали тогда освободить всю Европу… Нет, не ждал я, что ты придешь сюда усмирителем венгров.

   — Я вот тоже не ожидал увидеть тебя врагом славян. Вы, мадьяры, умудрились перессориться со всеми: сербами, хорватами, словаками, румынами… И все потому, что хотите независимости только для себя.

   — А что? Почему только вам, русским, можно иметь свою империю? — вспыхнул мадьяр. — Нам, венграм, нужно не так уж много — только наши исконные земли.

   — Империя! Не собрался ли ты в императоры, Лайош? — усмехнулся Пестель. — Чтобы империя не развалилась, народы должны получать от нее что-то. А вы не дали земли даже своим венгерским мужикам, не то что славянам с румынами.

   — Наших мадьярских дворян трудно уговорить поступиться землей. Как и ваших. Но венгры хорошо бьются даже за одну свободу. И не только венгры. Словаки славно разбили австрияков на перевале Браниско. Ты знаешь, что у меня теперь сто семьдесят тысяч солдат? Больше, чем у австрийцев! — гордо вскинул голову Лайош. — А у тебя только сто тысяч, да сорок тысяч в Трансильвании.

   Пестель покачал головой.

   — Сколько из твоих ста семидесяти тысяч воюет против австрийцев? А против словаков, сербов или в той же Трансильвании? У тебя здесь войска не больше, чем у меня. А от Ужгорода идет тебе в тыл Паскевич. Закарпатские русины встретили нас не хуже, чем галицкие.

   — Что же делать, Павел? — Лайош сразу сник. — Среди магнатов сильна партия мира — мира любой ценой. Я — регент, но главнокомандующий Гергей — с ними. Они только и ждут, чтобы я оступился. Первый же проигранный бой…

   — В поддавки с тобой я играть не буду. У нас тоже многие ждут моего поражения. Царь, наследник, Муравьев с муравьевцами, Булгарин со всей его газетной шайкой… Единственное, что я могу тебе обещать: чем бы ни кончился этот бой, я буду настаивать на мире с Венгрией. Пусть даже невыгодном для вас.

   — Но не позорном! Главное — не загоняйте нас снова в этот габсбургский хлев!

   — До этого я не допущу. А у вас поражение, пожалуй, охладит чересчур горячие головы.

   — Я тоже не могу играть в поддавки, Павел. Но обещаю: в любом случае также буду добиваться мира. — Лайош сжал виски. — Боже, как хотелось бы, чтобы этой битвы между нами вовсе не было! Иногда жалею, что мы с тобой не самодержцы и не можем все решить вот так, вдвоем…

   — Мы с тобой не хотим быть самодержцами, — вздохнул Пестель. — И не сможем ими быть, что бы на нас не клеветали. Достаточно помнить Павла Первого, чтобы не хотеть стать Павлом Вторым… Что ж, если битвы нельзя избежать, постараемся сделать ее последней. А пока что отдадим дань этому превосходному токайскому. За нашу и вашу свободу!

   Апачи уже обучали венгров американскому покеру. Тем временем в кабинете капитан возбужденно шептал полковнику:

   — У нас людей больше. Давайте скрутим этих двух изменников!

   — Ни в коем случае! У этих американских дикарей револьверы. Не хватало еще нам с вами впутаться в кабацкую драку. А потом объяснять депутатам и газетчикам, что мы тут делали, да еще вдвоем.

   Когда последние гости разъехались, хозяин с облегчением вытер лысину. Его корчму не разгромили, не сожгли, еще и щедро расплатились с ним. Он, Франтишек Крамаржик, еще войдет в историю!

   На заснеженной равнине под Мишкольцем с утра шло сражение. Уже две атаки венгров в центре были отбиты. На правом фланге стойко держались донцы, на левом — горцы. Скоро можно будет послать в атаку заждавшихся в резерве малороссийских казаков и Черниговский полк…

   Фельдмаршал наблюдал за ходом боя с холма. А позади стояли с высокомерным видом Константин и цесаревич Александр. Только и ждут его неудачи, чтобы заменить Паскевичем. Нет, он должен оставаться первой шпагой империи! Чтобы хоть когда-нибудь сделать ее республикой.

   Неожиданно сильная атака венгерских гусар отбросила левый фланг. А в разрыв устремился, прямо к холму, пехотный полк в необычных мундирах, похожих на русские. Пестель взглянул в подзорную трубу. Малиновое знамя вроде казачьего, увенчанное фригийским колпаком… Русский легион! Конечно же, увидели императорский штандарт и решили одним махом покончить с тираном и наследником… Ударить бы по ним картечью!

   И вдруг показалось фельдмаршалу, что не венгерская равнина перед ним, а Сенатская площадь, такая же заснеженная. И сам он не Пестель, а генерал Сухозанет, которому тогда вовремя не подвезли заряды, чтобы смести картечью все три мятежных полка.

   Будь что будет, но он, Павел Пестель, не умрет ни палачом, ни предателем, ни трусом! Фельдмаршал обнажил шпагу:

   — Черниговский полк, за мной! За Россию, за братьев-славян!

   Константин величаво простер руку:

   — Солдаты, вперед! Перед вами изменники, недостойные русского имени!

   Два полка неумолимо сближались. Вот Розенберг в генеральской треуголке, вот размахивает саблей Бакунин. А возле знамени — Шевченко. Хоть бы его под пули не тащили! Сейчас русские будут стрелять в русских — то, чего он всю жизнь пытался избегнуть. Он думал, что совершил революцию, а она России только предстоит!

   Грянул залп. Раненый, упал командир полка. Но ни одна пуля не задела Пестеля. Черт, неужели его жалеют? Или хотят взять в плен? Ответный залп. Падают легионеры под огнем превосходных тульских винтовок.

   Мало кто заметил майора в черкеске, догонявшего черниговцев. Два кинжала у пояса, пистолет в руке. Пистолетный выстрел слился со вторым залпом легионеров. Фельдмаршал Пестель, князь Цареградский, раненный в спину навылет, рухнул в снег. Он уже не увидел, как пуля Херонимо наповал сразила майора. Белесое зимнее небо враз потемнело. Последнее, что Пестель услышал, был голос Мишеля:

   — Фельдмаршала убили! Черниговцы, за мной! Отомстим за Пестеля!

   Командование принял на себя наследник. Разбитые наголову мадьяры с трудом прорвались за Тису, пробившись через авангард Паскевича. С ними отошли и остатки Русского легиона. Вечером того же дня в крестьянской хижине, при свете плошки Шевченко писал стихотворение «Смерть Пестеля». В глазах поэта стояли слезы. Мало кого из панов уважал бывший крепостной так, как князя Цареградского.

   В этот же вечер в доме бургомистра Мишкольца при свечах сидел полковник Мишель. Стихотворение «Смерть фельдмаршала» было готово. Листок весь исчеркан, чернила местами расплылись, словно снег падал на бумагу. Слез уже не было. Осталась лишь глухая тоска. Полковник взял чистый лист и вывел название новой повести: «Последний бой Печорина».