Виталий Пенской. Кое-что о внешней политике Tyrann’a-4. Время «Боярского правления» — продолжение
Продолжение интересного цикла статей из ВК историка-медиевиста Виталия Пенского, который, думаю, заинтересует читателей и коллег.
Повторенье – мать ученья! Посему вкратце дайджест предыдущей части. Итак, к исходу 30-х гг. XVI в. более или менее четко обозначились основные внешнеполитические «узелки»-проблемы, которые нужно было решать новому монарху (как решать – сам Меньшой был еще ребенком и о таких вещах само собой не задумывался, и еще долго не будет задумываться – по ощущениям, реально перехватывает нити управления во внешнеполитическом ведомстве он только к исходу 50-х гг., а до этого внешнеполитический курс определяет Боярская дума, а сам Иван постигает эту премудрость на практике, постепенно избавляясь о книжных иллюзий и веры в людей и свое окружение).
Два «узелка» были главными «литовский» (унаследованный от деда) и «татарский» (от отца). Вопрос был в том, какой из них имеет первостепенное значение. Для Старшого, который действовал, как я уже раньте не раз писал, в чрезвычайно благоприятных условиях, вопрос не стоял в принципе – пока Крым был в союзниках, Литву можно было подвергать курощению безвозбранно, и Иван Грозный Первый этим занимался с энтузиазмом и успешно, изрядно обкусав Литву с боков и сделав сколько-нибудь длительный мир с Вильно в принципе невозможным – разногласия между Москвой и Вильно носили, в конечном итоге, земельный характер, кто кого отправит в город Землянск.
Василий двоеженец попытался продолжить курс, выбранный отцом, полагаясь вместе со своими клевретами на то, что ему удастся переиграть крымского «царя» на дипломатическом поле, обвести его вокруг пальца, развести обещаниями и посулами и, нейтрализовав внезапно (внезапно ли?) возникшую угрозу с юга, продолжить обкусывание Литвы.
На первых порах такая стратегия, которой были подчинены все действия Василия, как будто имела успех – татарина как будто и в самом деле удалось развести на возобновление союза и привлечь его к наступлению на Литву. Казалось, вот он, успешный успех и триумф верно выбранного партией и правительством (зачеркнуто) курса – Смоленск наш и все такое. Ан нет, татарин был не так глуп и простоват, как могло показаться в Москве, а очень даже себе на уме и свой интерес вовсе не намеревался забыть ради угождения московскому – дальше был 1521 год и год 1523-й, когда Москва оказалась в буквальном смысле перед пропастью. К счастью, триумф Мухаммед-Гирея был недолог, и его безвременная смерть, принятая от рук подлых шакалов Ногаев, дала Василию отсрочку, которую он использовал для того, чтобы кое-как урегулировать казанскую проблему (с которой он с переменным успехом боролся с 1505 г. и так, по большому счету, и не добился в ней endlosung’a, оставив расхлебывать заваренную вкрутую тремя кашеварами кашу своему сыну). Посадив в Казани своего подручника Джан-Али, Василий решил, что дело сделано (спойлер – нет, не сделано!), и начал готовиться к решению литовского вопроса (спойлер – не успел, волею Божией умре!).
Третий узелок (назовем его «балтийским»), завязавшийся, как ни странно, при Старшом (впрочем, не столько завязавшийся, сколько «унаследованный» с новгородским и псковским «приданым», в результате чего постепенно сложилась парадоксальная ситуация, когда хвост стал вертеть собакой – традиционный, длившийся еще с XIII века приграничный блудняк, теперь стал предметом головной боли в Москве, в общем, не было у бабы забот, так она завела себе порося). Иван, подчинив себе Новгород и Псков, решил ногою твердо встать у моря и пересмотреть статус и характер отношений с Ганзой и Ливонской «конфедерацией», исходя из новых внешнеполитических реалий. Это шаг привел к долговременному конфликту с ганзейцами и осложнил и без того весьма натянутые отношения с ливонцами, для которых Rusche Gefahr стала в некотором роде (и чем дальше, тем больше) raison d’etre. Иван, правда, довольно быстро охладел к «балтийскому» вопросу, перепихнув его тамошним наместникам (еще раз подчеркну – Псков и в особенности Новгород были на особом, полуавтономном, положении внутри державы Старшого, и эта автономность проявлялась и во внешней политике). Эта же отстраненность была характерна и для Василия – проблемы на северо-западе копились, а Москва их не решала, занятая другим, и рано или поздно здесь должно было рвануть не по детски, но ни сам Василий, ни его бояре об этом не задумывались – на то есть наместники во Пскове и в Новгороде, новгородский владыко и местная господа, во пускай у них об этом и болит голова, для чего им автономию вручили-то?
И последний «узелок», европейский, завязанный на отношения с римской курией и Империей. И для Ивана, и для Василия он также, как и балтийский, имел второстепенное значение. Иван развивал контакты на этом направлении, имея в виду сугубо прагматические цели – с одной стороны, открыть канал бесперебойного поступления технологий и специалистов (раз балтийский канал работал с перебоями из-за режима периодически ужесточавшихся санкций и торгового эмбарго), а с другой – заявить и утвердить свой статус самодержавного государя посредством признания его Римом и Империей как наиболее авторитетными и влиятельными акторами европейской внешней политики. Эту задачу он решил, после чего снизил активность на этом направлении. Василий также рассматривал этот «узелок» прагматически и как второстепенный – через призму «литовского» узелка. Рим и Империя нужны были ему для обуздания Литвы, не более того, а когда эта задача решена не была, а император кинул Василия (Максимилиан тоже рассматривали союз с Василием прагматически – как инструмент давления на Сигизмунда, и, добившись от него уступок, счел продолжение союзнических отношений с Московитом ненужной тратой времени и усилий). Неудача с посреднической миссией да Колло и Герберштейна способствовали дальнейшему взаимному охлаждению, так что хотя впоследствии контакты между Москвой и Империй и поддерживались, но вяло, больше по привычке, нежели с определенной целью.
Вот такое у нас вышло повторение. Затянулось оно что-то без меры, а что делать? Таков путь…
Теперь кратенько о том, чего там нарушили бояре при малолетнем Иване Меньшом. Тут, господа-товарищи, вот какое дело – складывается впечатление, что более или менее осмысленный внешнеполитический курс был характерен для «правительства» Елены Глинской и ее наперсника. В известном смысле регентша и ее фаворит при поддержке части боярства продолжили курс Василия III, хотя это продолжение имело в какой-то степени реактивный характер, инстинктивный ответ на угрозу, чем спланированный и продуманный курс-программу. Правда, очень даже может быть, что со временем степень осмысленности могла и вырасти – по мере накопления опта и устаканивания ситуации вне и внутри, но Елене ее бображелатели отвели слишком мало времени – в 1538 г. она скоропостижно скончалась, скорее всего, от отравления, после чего бображелатели скоренько уморили князя Овчину и тотально зачистили ближнее окружение малолетнего Ивана от ставленников старого прижыму.
Ни к чему хорошему это не привело, так как, в силу особенностей политического устройства раннемодерных монархий роль государя как арбитра и решалы внутриэлитных разборок по сравнению с прежними временами как бы и не выросла, а Иванина эту роль никак не годился в силу возраста. Его мать, женщина решительная, волевая и амбициозная, опираясь на свою «партию», худо-бедно справлялась с этими обязанностями, но ее не стало, и все пошло наперекосяк. Борьба за власть и влияние на малолетнего государя, которые легко можно было конвертировать во вполне материальные плюшки, быстро достигает апогея, а в условиях политической нестабильности вести речь о каком-то осмысленном внешнеполитическом курсе было нельзя. Он окончательно приобретает реактивный, пассивный и неопределенный характер- единственное, в чем сходились враждующие кланы, фракции и «партии», так это в том, что «это наша корова (читай – государство), и доить ее будем мы», и всякое внешнее вмешательство отторгалось с порога. Поэтому, когда в 1541 г. Сахиб-Гирей решил устроить примерную порку всего улусника и холопа Ивана, повторив успешный успех брата 20 лет спустя, Боярская дума пои поддержке митрополита проявила редкостное единодушие и смогла организовать успешный отпор коноеду, показав тому, что Русь еще жива.
Однако это действительно серьезный успех и большая победа оказались единственным светлым пятном на общем весьма унылом внешнеполитическом фоне семилетнего боярского правления после смерти Елены Васильевны.
To be continued!
