Для солдат война во Фландрии была не просто ещё одной войной. Это была для них худшая из всех тогдашних войн, а воевали в XVI-XVII веках постоянно. Когда голландцы как-то раз спросили итальянца-дезертира, откуда он, тот ответил — d’infierno, из ада, и был недалёк от истины. Виною тому была отвратительная погода, унылая местность и сам характер войны: изнуряющей грызни на истощение, которую решало одно только наличие ресурсов, а никак не храбрость солдат или мудрость полководцев. Время проходило вовсе не в битвах, а в нудных многомесячных осадах, а ещё больше — в поисках еды и ночлега, в рейдах по вражеской территории, отражении чужих рейдов и прочих мелких стычках нескольких десятков солдат. Как говорил Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, солдат, который никогда не был на Апеннинском полуострове, ценнее двух, который там были, потому что тот, кто хоть раз вдохнул воздух Италии, будет потом снедаем желанием сбежать из опостылевшей Фландрии и вернуться к южному теплу. Хотя иногда делали наоборот — заманивали служить в Италию, где много солнца, женщин и вина, туда всегда желающие находились, а потом через пару лет отправляли в Нидерланды.
Естественно, тяготы гарнизонного или траншейного сидения, голод и невыплата жалованья приводила к тому, что солдаты существовали за счёт местного населения и вообще были далеки от добродетели. Как сказал прославленный ветеран Фламандской Армии, Франсиско де Вальдес «День, когда человек берёт пику и становится солдатом — это день, когда он перестаёт быть христианином». То, что во Фландрии приходится вести себя не так, как на родине, знали все, отсюда и появилась поговорка «¿Estamos aquí o en Flandes?» («Мы здесь или во Фландрии?»), в значении «ты имей совесть, да вспомни, где сейчас находишься, у себя дома или в стране волков, где и сам себя ведёшь как волк?».
Испанский аркебузир (1570-1600)
Солдатская жизнь была короткой, грязной и жестокой. Обычно во Фландрию направляли ветеранов других войн или хотя бы тех, кто отслужил хотя бы несколько лет в гарнизонах, научившись сносить тяготы службы. Дело в том, что новички как и просто плохие солдаты были полезны только в обычных битвах, где их увлекала общая масса и надо было только выполнять команды. Во фламандской же войне, если мастерство полководца мало значило (важнее были его организаторские способности), индивидуальная выучка солдата оказывалась неизмеримо важной в силу преобладания рейдов, стычек, диверсий и разведки. Систему ротации со сменой частей на линии фронда и частей в тылу испанцы планировали, но не потянули, слишком сложно для того времени. Да и вообще солдат так не хватало, что чем дальше, тем больше их поступало прямиком во Фландрию от места найма, зачастую это были 15-20 летние юнцы. Для зелёных терций реалии Фландрии оказывались настоящим шоком.
Например, весной 1586 года 2000 рекрутов из Кастилии без всякого «курса молодого бойца» были отправлены на галерах из Каталонии в Геную, а потом они перебрались через Альпы и прибыли в Люксембург в декабре, многих потеряв по дороге. Выжившие в таком нелёгком путешествии тут же на радостях расчехлили привезённые из Испании инструменты постоянно пели и танцевали, пока стояли на зимних квартирах. Ветераны их высмеивали и говорили, что ни разу не танцевали на войне, разве что с фламандскими женщинами. Новобранцев так и окрестили — Tercio de la Zarabanda. Но прошла зима, и их бросили в бой, и очень быстро позабыли они свои танцы и мелодии, потому что тяготы жизни в Нидерландах не оставляли больше времени на такие развлечения.
Жалованье солдат не росло так быстро, как росли в то время цены, подстёгнутые общеевропейской инфляцией. В 1574 году капитан-генерал Фландрии дон Луис де Рекесенс жаловался королю, что солдатам на еду и прочие потребности в месяц надо как минимум в три раза больше, чем они получают (нужно было не менее 300 патаров, платили где-то 117), а ведь бывает что жалованье задерживают на месяцы и даже годы. Но ничего поделать было нельзя, Испания с трудом наскребала даже на такие гонорары. Количество эскудо, полагавшихся разным категориям солдат не менялось с 1534 года по 1634 года (базовое жалованье равнялось 3 эскудо), а цены выросли в четыре раза. Правда, реальное жалованье всё же росло, потому что иногда менялось количество патаров в одном эскудо. В 1590 году испанская бухгалтерия считала по 39 патаров в каждом эскудо, а после 1590 года — по 50 патаров. Плюс ежемесячно доплачивались деньги на постой (60 патаров). Плюс многие ветераны получали надбавку за долгую службу — ventaja, от 1 до 6 эскудо (видимо, это её Алатристе в фильме присвоили за спасение офицера при Нордлингене, но урезали вполовину). Количество надбавок было ограничено, и их по своему усмотрению распределяли главнокомандующие (капитан-генералы) и отдельные офицеры. Всё вместе равнялось примерно прожиточному минимуму для солдат во Фландрии. При этом стоит отметить, что большинство повышений жалованья государство делало не по доброй воле, а под принуждением, когда целые полки объявляли забастовку и требовали перерасчёта, а также выплаты долгов за прошлые годы.
Испанский пикинёр (1570-1600)
Пока жалованье задерживали или если его не хватало, то не умереть от голода, починить оружие и заменить одежду солдатам помогали ссуды капитана их роты, а когда поступало жалованье, он в первую очередь возвращал себе долги и только потом раздавал солдатам, если оставалась что раздавать. Естественно, что когда капитан был честен, это одно дело, а когда мухлевал, то совсем другое. Правительство было в курсе проблемы, и потому старалось как можно больше давать солдатам натурой, кроме того, для банкиров, кредитующих Испанию, найти нужные товары вместо звонкой монеты было легче. Ещё одно преимущество: выплата жалованья сразу, особенно если платилось за несколько месяцев, приводила к тому, что солдаты принимались вовсю эти деньги тратить, и вскоре снова войска погружались в уныние и озлобленность, а выдача долгов при демобилизации оказывалась принудительным накоплением. Как писал в 1605 году Амброзио Спинола, «Чтобы поддерживать боевой дух, полезно немного задолжать солдатам». Потомок банкирского рода знал, что говорил. Когда росли долги солдат или долги государства перед купцами, это всё же было лучше недовольства в рядах армии.
В первую очередь войскам давали казённый хлеб — pan de munición, как минимум три фунта на два дня, и за него вычиталось из жалованья сначала 300 патаров в год, потом постепенно до 600 патаров по мере роста цен (всё равно это было солдатам дешевле, чем покупать хлеб в розницу). Контракт на снабжение всей армии получал всего один из подавших заявки поставщиков — обычно тот кто просил меньше всего. Качество хлеба, естественно, порой страдало, вплоть до того что были случаи смертей от некачественного хлеба, в который чего только не намешали. Часто солдаты немедленно поднимали бучу, заметив недовес или плохо пропечённый каравай, и приходилось выдавать им надбавку для предотвращения чего похуже. Правительство считало хлебное снабжение первейшей задачей, поскольку считало что даже 4000 человек прокормиться с территории постоя не могут и задержка поставок хлеба на три-четыре дня вызовет голод.
Одежду Испания тоже выдавала в кредит. Никакой униформы не было, и вообще ветеран Мартин де Эгилюз считал, что 10 000 солдат, одетых кто во что горазд выглядят более устрашающе, чем даже 20 000 одетых во всё чёрное и потом похожих на горожан и лавочников. Сам герцог Альба предпочитал одеваться в ярко-голубое, а уж шикарные перья на его шляпы были очень известным отличительным признаком. Многие в то время считали, что красивая одежда даёт так много радости, что помогает преодолевать неприятности войны. Считалось, что если в армии появится регулирование по вопросу одежды, это убьёт в солдате дух и огонь, без которого он вообще не солдат. Одна терция, в которой особенно увлекались перьями, яркими тканями и украшениями так и звалась — «Tercio щёголей», а другая наоборот одевалась в лучшие наряды чёрного цвета, и заработала прозвище «пономарей» (и, видимо, презрение де Эгилюза). Разве что испанские войска носили алые пояса или красный Андреевский крест, чтобы отличаться от врагов. С 1596 года это диктовалось официально, и любого без красного пояса велено было считать противником.
Да что там одежда, даже оружие шло в кредит с дальнейшим вычетом из жалования, даже порох для мушкетёров и аркебузиров, словно стимулируя более редкую стрельбу! Особенно плохо было кавалерии: лошадей легкоконники (тяжёлая кавалерия во Фландрии не использовалась) закупали самых дешёвых. Однажды, например, из конюшни дона Луиса де Рекесенса продавали двух коней, но те были так плохи и измучены, что никто их в городе не купил, и тогда животных приобрели для кавалерии. Дело в том, что всадникам даже увеличенного по сравнению с пехотой жалованья хватало только на себя, а не на транспорт. В начале кампании 1607 года во Фламандской Армии из 4164 кавалеристов 795 оказались пешими, а 195 на плохих лошадях (mal a cavallo). Так что тут тоже с 1590 года была введена система поставки лошадей в кредит, чтобы не лишиться кавалерии совершенно.
Спали солдаты изначально в самодельных шалашах, которые после выступления на другое место просто сжигали. По мере возможностей старались размещать их в деревенских или городских домах, балансируя интересы армии и интересы населения, которое лучше было понапрасну не злить. С 1610 года начали строить специальные «казармы» на 4 человек и двойные «казармы» на восьмерых. Все кровати были двуспальными, поскольку многие солдаты обзаводились семьёй. В крупных испанских цитаделях Гента, Антверпена и Камбре возводились ещё большие казармы, которые горожане снабжали постелями, кроватями и прочей мебелью в обмен на освобождение от налогов. Все в казармы естественно не умещались. Вот пример размещения гарнизона в Ньюпорте в 1631 году: 83 «казармы» вмещали 194 солдата, из 580 домов лучшие и слишком маленькие были освобождены от постоя солдат, так что в 269 домах размещались 533 солдата гарнизона и 278 их жён.
Испанский мушкетёр (1570-1600)
Несмотря на всякие проколы, что было поставлено во Фламандской армии на широкую ногу, так это медицина. Везде открывались большие и маленькие госпитали, укомплектовывались отличным персоналом, снабжались всеми нужными вещами и лекарствами. Финансирование шло из трёх источников: во-первых, платило правительство, во-вторых, платили специальный штраф уличённые в богохульстве, а в-третьих, из жалованья каждого солдата и офицера удерживались небольшие суммы (чем выше ранг офицера, тем больше). Огнестрельные раны, конечно, практически не лечились в то время, а вот раны от холодного оружия врачевали только так. Обилие ран у выживших ветеранов, конечно, потрясает, но это означает, что они всё же выжили, в отличие от солдатов в армиях, где хирурги были похуже. Например из демобилизованных с 1596 по 1599 год 36% имели шрамы на лице, служившие идентифицирующим признаком, 5% были без одного глаза, 7% с сильно повреждённой или ампутированной ногой, а 17% — рукой. Небоевые болезни и эпидемии врачевали с переменным успехом, но опять-таки выше среднеевропейского уровня. Кстати надо отметить, что если в начале войны всех пленных убивали как мятежников и еретиков, то как только голландцы стали поступать так же, испанцы решили что эскалация ненависти им не нужна, и в дальнейшем по взаимным договорённостям раненые пленные получали такую же заботу, как и свои солдаты.
Армия организовывала и выкуп пленных или обмен, поскольку это было не по карману солдатам. Армия гарантировала и исполнение солдатских завещаний, и легаты-волеисполнители могли обратиться за официальной поддержкой, если встречали проблемы. По статистике сохранившихся завещаний 57% солдат отдавали имущество жёнам, 15% родственникам, 15,5% камрадам, 10% на благотворительность и церкви, и 2% своим офицерам.
Отдельной строкой проходило снабжение армии опиумом для народа: о качестве капелланского корпуса всегда заботились, привлекали повышенным жалованием более дельных священников, давали широкую дорогу иезуитам. Всё-таки, испанцы славились своей религиозностью, и даже во время самых диких грабежей в городах оставляли нетронутыми церкви и священников с монахами.
Хотя в 1609 году Лопе де Вега в пьесе о доне Хуане Австрийском описывал, как отец-голландец заклеймил свою дочь, полюбившую испанца, и продал её в рабство, в реальности испанские наёмники и местное население неплохо уживались. Фламандская Армия даже звала Нидерланды su casa, своим домом. Испанцы учили местные языки, фламандцы — испанский. В итоге франкоязычные жители Нижних стран включили в свой лексикон около 200 испанских слов, а в голландском словаре 1648 года было их больше тысячи, и даже в 1982 году установили, что в лексиконе жителей Антверпена около 550 испанских слов, в основном ругательств или связанных с пороками и насилием. Женились в основном тоже на местных женщинах. Испанская армия в Нидерландах в ходе 80-летней войны становилась самовоспроизводящимся замкнутым обществом. Правительству не нравилось, что солдаты обрастают жёнами и детьми (в том числе потому, что при невыплатах жалования первыми начинали возмущаться и подстрекать мужей солдатские жёны), но ничего нельзя было поделать. Зато жёны позволяли солдатам заниматься войной, не отвлекаясь на кройку, шитьё и готовку еды, не говоря роли медсестёр. Полковые церкви постоянно занимались крещением плодов этих союзов. Однако естественно, что в походе наблюдатели видели, как за небольшим количеством солдат тянутся длинным поездом повозки, вьючные лошади, маркитанты, женщины, дети и прочий обозный народ.
Не менее важными, чем семьи, для солдат и офицеров были товарищества (camarada), состоящие из пяти или шести человек. Они вместе жили, делились едой и вещами, писали завещания друг на друга и вообще всячески помогали товарищам преодолевать дороги войны.
А преодолевать было что. В испанской армии силён был корпоративный дух, чувство своего превосходства над мятежниками и еретиками. Именно этому духу братства были верны солдаты больше, чем даже королю или нанявшей их Испании. Пожалуй, этот корпоративный дух и удерживал от дезинтеграции Фламандскую Армию, особенно когда приударят холода, а у солдат ни еды, ни денег, ни одежды. Зато были и моменты счастья. Когда брали город, не желающий сдаваться, его можно было вдоволь пограбить, а если горожане капитулировали, то всё равно платили «штурмовые деньги» для солдат. Кроме того, солдаты старались как можно больше жить за счёт местного населения (что потом хитрое правительство учитывало при выплате демобилизационного жалования, но часто солдаты этим возмущались и требовали таких вычетов не делать, кто сумел тот и съел).
В принципе, жалованье солдата хоть было недостаточным, всё же превосходило среднее жалованье квалифицированного ремесленника, не говоря о гарантированном обеде, крове и одежде. А уж когда выплачивали долги за несколько лет и до этого везло с грабежом неприятеля… Да, тогда дембеля испанской пехоты возвращались домой с карманами, набитыми золотом и серебром, за пазухой у них были подлежащие обналичке в Италии или Испании ценные бумаги, все ехали на отличных лошадях и вели за собой груженных добычей мулов, так что видевший одну такую процессию священник сравнил её с Исходом из Египта. Ветераны, которым вернули все долги, становились на родине настоящими богачами, привозя больше имущества, чем стоила хорошая деревня.
Оригинал взят у antoin в Уроки испанского: ¿Estamos aquí o en Flandes?
antoin в Уроки испанского: ¿Estamos aquí o en Flandes?
