Тайна Мидуэйского чуда.

Уважаемые участники Блога «Альтернативная История» предлагаю вашему вниманию следующий материал из книги «Секретные материалы» кому интересно может поискать в интернете данную книгу. Надеюсь на обективную критику и обсуждение данного материала. P.S. На мой взгляд изложенное в книге имеет право на жизнь и звучит ну Очень убедительно!

   4 июня 1942 года американский флот нанес первое сокрушительное поражение японской военной машине, подмявшей под себя огромные территории в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане, и это событие зафиксировано в истории как Мидуэйское сражение. Это произошло в тот момент, когда у американцев еще не было достаточно сил, чтобы противостоять мощной японской агрессии, и потому победа эта на фоне других исторических битв, выглядит несколько странно. По официальной версии, распространенной (и по-прежнему распространяемой) в мире, исход сражения зависел только от серии невероятных случайностей, которые можно объяснить только вмешательством «всемогущего рока». Попросту говоря, американцам тогда помогло множество совпадений, которые никак не учитывались планами противоборствующих сторон. Еще проще — американцам ПОВЕЗЛО, причем не просто повезло, а ПОВЕЗЛО ДИКО. Между тем любому более-менее разумному человеку известно, что ни один полководец в мире, если он только не находится в здравом уме, никогда не станет уповать на случайности. На везение — может быть, но тогда этот полководец должен учитывать реальное соотношение сил и уметь тщательно взвешивать имеющиеся у него возможности. Но какие возможности были у американцев в сорок втором году на Тихом океане? Какими средствами они готовились отразить нападение непобедимой японской армады, которая за первые полгода войны наглядно продемонстрировала всему миру свое полное превосходство над противостоящими сторонами?

 Вот об этом и пойдет сейчас речь.

   Сравнивая Мидуэйское сражение с ведущими битвами второй мировой войны, американские историки, да и исследователи многих других стран, нередко упоминают и Сталинградскую битву, и победу англичан в Северной Африке у Эль-Аламейна, и многие другие сражения, произошедшие в этот переломный для судеб всего мира год. Конечно, можно было бы согласиться с этими аналогиями, но только в той части, что касается морального аспекта данной победы. Насчет остального можно поспорить.

 …Поражение под Мидуэем нисколько не ослабило японского флота, он потерял при этом четыре авианосца (что на других фронтах равносильно потере нескольких танковых дивизий), но у этого флота их все равно оставалось больше, чем у американцев. Версия о том, что японцы в этой кровопролитной битве лишились своих самых лучших моряков и пилотов, что сказалось на дальнейшем ходе войны, тоже не выдерживает критики — разве может потеря сотни или даже двух сотен специалистов решить ход ВСЕЙ войны? Сталин, к примеру, в предвоенные годы уничтожил гораздо больше своих полководцев, что не помешало ему, тем не менее, закончить войну победой в самом Берлине, а потом еще и сокрушить мощь миллионной Квантунской армии, в которой специалистов, погибших у Мидуэя, было столько, что плюнешь — и не промахнешься. Тем более что при Мидуэе самих американцев погибло никак не меньше. В результате поражения японцы всего лишь отказались от захвата самого Мидуэя, против чего, собственно говоря, и был с самого начала Морской генеральный штаб Японии, справедливо считая, что окончательная оккупация Филиппин (*1), например, куда важнее присоединения к владениям империи клочка суши, время которого в планах японского командования еще явно не пришло. Так что ни о каком так широко разрекламированном «переломе в войне» тут и речи быть не может. Настоящий ПЕРЕЛОМ наступил гораздо позже — после окончания Гуадалканальской компании в 1943 году, когда Япония почти без сопротивления стала сдавать все свои ранее завоеванные позиции одну за другой… Но 4 июня 1942 года в центре Тихого океана произошло нечто совершенно иное.

 Как известно, Япония вступила во вторую мировую войну 7 декабря 1941 года нападением на американскую военно-морскую базу Пирл-Харбор на Гавайских островах. Тогда самолеты, взлетевшие с шести самых лучших японских авианосцев, уничтожили или надолго вывели из строя восемь линейных кораблей — почти весь Тихоокеанский флот американцев. Этого было достаточно, чтобы приступить к незамедлительному захвату Филиппин, Малайи, Голландской Индии и прочих восточноазиатских территорий. Попутно японская авиация пустила ко дну еще два английских дредноута, попытавшихся помешать высадке японских десантов в Сиамском заливе. В течение нескольких месяцев воды юго-восточных морей были очищены флотом адмирала Ямомото от присутствия всех иностранных военных кораблей. Наступление разделилось на две приблизительно равные части — одна все сметающая на своем пути волна покатилась в сторону Индии, окружая и добивая разрозненные и обескровленные в жестоких боях британские колониальные армии, а вторая через Сингапур, Новую Гвинею и острова Меланезии нацелилась на Австралию и Новую Зеландию. С австралийским флотом проблем не предвиделось, как, впрочем, и с остатками американского. Американское руководство во главе с президентом Рузвельтом было слишком занято подготовкой к боевым действиям в Европе, чтобы всерьёз приняться за японцев на этом этапе войны. Оно выделило своим тихоокеанским адмиралам, пороху до этого даже не нюхавшим, только три авианосца да небольшой отряд тяжелых крейсеров с сопровождающими эсминцами. Это было все. Остальное вооружение, включая новые линкоры и дополнительные авианосцы, обещали «подкинуть» по мере производства их мобилизовывающейся в экстренном порядке промышленностью. А так как европейский ТВД требовал самолетов, танков и кораблей в первую очередь, то ожидание грозило затянуться на неопределенный срок.

 Несколько позже, правда, у американцев на Тихом океане появились еще два заштатных авианосца, но они почти сразу же вышли из строя — один, поврежденный японской подводной лодкой, а другой был потоплен бомбами и авиационными торпедами позже в Коралловом море (*2). К июню 1942 года флот американского адмирала Честера Нимитца, кроме авианосцев, насчитывал всего шесть крейсеров и 14 эсминцев. Пополнения в ближайшее время не предвиделось, и это было скверно, потому что радиоразведка узнала о том, что японцами готовится атака на один из самых крайних островов в гряде Гавайских — атолл Мидуэй. Спору нет, американская разведка сработала четко, специалистам удалось «расколоть» японский сверхсекретный код и вникнуть во все детали намечающейся операции вплоть до несущественных мелочей. Но ЧТО могла поделать даже с этими исчерпывающими разведывательными сведениями «армада» Нимитца против японского флота, выделенного из общих сил империи для захвата крошечного Мидуэя?

 …Противник американского адмирала — адмирал Исороку Ямомото — был без сомнения гениальным флотоводцем, однако эта его гениальность основывалась не на пустом месте, а на всей мощи японских вооруженных сил. Адмирал двинул на Мидуэй четыре авианосца-ветерана, прославивших себя в предыдущих походах одиннадцать линкоров, в том числе и «Ямато» — линкор-монстр, самый большой и самый сильный корабль в мире. Крейсеров у Ямомото было целых двадцать три штуки, причем половина из них тяжёлые. И наконец эсминцев (тоже лучших в мире) в армаде Ямомото насчитывалось ровно в четыре раза больше, чем у американцев. Кроме того, в запасе у японца имелось еще четыре эскортных авианосца, а также целая армада подводных лодок, которую он заранее собирался развернуть в виде завесы между Пирл-Харбором и Мидуэем, чтобы они наблюдали за движением американского флота а также этому движению всячески противодействовали. Только в одной ударной авиагруппе под командованием прославленного боевого адмирала Нагумо числилось более 350 самых современных самолетов, не считая разведывательных, и экипажи на них были не абы какие, а состоявшие из ветеранов Пирл-Харбора и китайской кампании. Можно сказать, что это были лучшие летчики в мире, чего нельзя было даже подумать про подавляющее большинство людей Нимитца.

 Когда план операции Ямомото был раскрыт американцами, адмирал Нимитц крепко задумался. Пересчитав скудную коллекцию разнотипных кораблей и выяснив, ЧЕМ ему в данной ситуации ему еще сможет помочь министерство военно-морского флота и правительство, он понял, что попытаться оборонять атолл — затея далеко не разумная. По всем законам тактики, не говоря уж о стратегии, следовало отступить в Пирл-Харбор и начать окапываться на этом рубеже. Но в таком случае все Гавайи оказались бы в пределах досягаемости базовой авиации японцев, а это могло привести к нежелательным для Нимитца хлопотам. Получался своеобразный замкнутый круг: для того, чтобы оборонять Гавайи, нужно было защитить Мидуэй, но для защиты Мидуэя на Гавайях не имелось достаточных сил, потому что в Генеральном штабе придавали малое значение тому, что делалось на Тихом океане, вероятно полагаясь лишь на то, что Нимитц не дурак и сам выкрутится как-нибудь. Изучив сложившуюся обстановку, кабинетные адмиралы из Вашингтона сочли нужным придать ему еще несколько линкоров, сосредоточенных на базе Сан-Диего в Калифорнии, но как Нимитц мог использовать эти старые, построенные еще в начале века слабо бронированные и плохо вооруженные тихоходные посудины против новейших японских авианосцев, или даже одного суперлинкора «Ямато», которые не подпустили бы их к себе даже на расстояние полета разведывательного самолета?

 Впрочем, Нимитц мог себя утешить хотя бы тем соображением, что Гавайские острова — это еще не вся Америка. К тому же было очевидно, что на данном этапе от него явно требовали невозможного, а самой Америки японцам не видать как своих ушей, даже если они и высадятся в конце концов в Гонолулу. К исходу 1942 года промышленность США обещала снабдить флот адмирала всем необходимым не только для того, чтобы вернуть завоеванное японцами, но и для триумфальной высадки американской морской пехоты на берегах самой Японии. Следовало только продержаться до этого самого момента. К тому же у адмирала имелся закадычный дружок-советчик, который уже имел прекрасный опыт в сдаче врагу стратегических военных объектов второстепенной важности — это был прославившийся впоследствии генерал Макартур, незадолго до этого сбежавший от своей окруженной на Филиппинах 80-тысячной армии и назначенный после этого командующим союзными силами в Юго-Западной части Тихого океана. В подчинении у Макартура находились остатки голландского военно-морского флота и все австралийские войска. С помощью австралийцев (и горького опыта, полученного на Филиппинах) он основательно укрепился на Новой Гвинее, и его тоже, как и вашингтонских планировщиков, абсолютно не «чесало» то, что именно японцы намеревались затевать в центре Тихого океана — лишь бы не совались в Австралию, обороняемую им. Оно тоже ожидал обещанных оборонной промышленностью подкреплений к концу года, и потому посоветовал своему дружку Нимитцу не рыпаться, а отступить подальше к востоку и спокойно наблюдать за тем, что японцы предпримут…

 Однако Нимитц был далеко не Макартур. Он также был тщеславен, как «герой Батаана», но вместе с тем более упрям, и к тому же не лишен задатков кое-какого интеллекта, порой необходимого любому полководцу как воздух. Сообразив, что для его дальнейшей карьеры (как и в случае с Макартуром) хуже не будет, если все же в этой прямо-таки пронизывающей своим драматизмом ситуации попытаться разыграть из себя героя, он решил сделать ставку не на технику или ее количество с качеством, а на людей, подвластных ему. Он как нельзя лучше усвоил чужие уроки (например уроки, полученные его предшественником адмиралом Киммелем 7 декабря предыдущего года в Пирл-Харборе, а также уроки Макартура) и возложил всю ответственность за предстоящую авантюру на двух командующих его ударными силами — контр-адмиралов Спрюенса и Флетчера.

 …Рассматривая личности этих командиров в призме шести прошедших месяцев войны, их вполне можно назвать старыми боевыми морскими волками. Флетчер со своими авианосцами совершил немало хоть и незначительных, но вполне удачных рейдов против передовых японских баз в юго-западной части Тихого океана, к тому же он незадолго до этого — в самом начале мая — предотвратил прорыв японских транспортов к Порт-Морсби в Коралловом море, выступив против в четверо превосходящего противника, и хотя он потерял в сражении свой самый лучший авианосец, это сражение бесспорно можно назвать его победой, что без всяких оговорок впоследствии признавали даже сами японцы. Спрюенс же, сменивший на посту командующего вторым авианосным соединением внезапно заболевшего адмирала Хэллси, до этого был командующим группой крейсеров, на долю которых выпала основная часть «черной работы» всего американского флота.

 Кроме Флетчера и Спрюенса Нимитц выделил еще двоих человек — командующего базой ВМС на Мидуэе капитана 2-го ранга Симарда и подполковника морской пехоты Шаннона. Эти люди должны были отвечать за сухопутную оборону острова, для чего в их распоряжение было направлено 3600 человек и 118 самолетов, а также такие запасы оружия, горючего и снаряжения, какие только смог вместить этот крошечный атолл… После того, как данные командиры поклялись Нимитцу оборонять Мидуэй до последнего снаряда, самолета и человека, он вручил им новые погоны и приказы о повышении в званиях. Затем он отбыл в свою штаб-квартиру в Гонолулу и стал молиться богу войны Марсу, уповая на ту самую СЛУЧАЙНОСТЬ, которая помогла бы выкрутиться ему из ситуации, в которую он, вопреки здравому смыслу, загнал всех, и себя в первую очередь.

 Впрочем, все эти факты взяты из официальной историографии. Если же ознакомиться со всевозможными отчетами и просто воспоминаниями многих оставшихся в живых участников той эпопеи, то можно запросто обнаружить, что все, АБСОЛЮТНО ВСЕ задним числом проклинают всю технику, предоставленную защитникам острова их командованием. Читая эти рассказы, поневоле начинаешь сочувствовать беднягам, утверждающим, что из всех самолетов, присланных на Мидуэй, самыми (и единственно) ценными были только лишь разведчики «каталина», эксплуатировавшиеся на флоте аж… с 1935 года, а более новые, но уже успевшие морально устареть истребители Brewster F2A»Buffalo» морской пехоты являлись не иначе, как «летающими гробами». Впоследствии один американский летчик, став генералом, вспоминал:

 Не лучше дело обстояло и с пикирующими бомбардировщиками — основой всей обороны героических островитян. По мнению летчиков, летавших на них, тихоходные «виндикейторы» с трудом поднимались в воздух, и летчики назвали их «вибраторами», потому что с корпуса этих самолетов из-за тряски постоянно отслаивались куски обшивки. Устрашающие «летающие крепости» Б-17 — последний вопль американской конструкторской мысли, вообще ни на что не оказались годны. В ходе сражения Б-17, в отличие от других типов самолётов, не потеряли ни единой машины, но только лишь потому, что в целях собственной безопасности летали на такой высоте, откуда попасть бомбой в движущийся корабль также сложно, как и камнем в летающую муху: из сброшенных ими на японские корабли почти тысячи тонн бомб в цель не попала ни одна.

 Но больше всего шума, конечно, было вокруг подготовки летного состава: почти все пилоты только-только закончили авиашколы, куда были взяты по экстренному призыву за несколько месяцев до сражения, а многие из них не то что не участвовали ни в едином бою, а вообще впервые видели вооруженный самолет. Учитывая то обстоятельство, что главную оборонительную мощь Мидуэя составляла авиация, можно только поражаться, пытаясь сообразить, на какую такую ПОБЕДУ рассчитывал Нимитц, набирая всю эту гвардию !

 На авианосцах все было примерно также. Адмиралу было прекрасно известно, что его самолеты никоим образом не могут соревноваться с японскими по качеству. Потому разработанный им план был до примитивности прост: подпустить японцев к острову, а затем застать их врасплох, попытавшись нанести по ним удар до того, как они успеют поднять свои самолеты в воздух с палуб авианосцев. Единственный козырь, который был в руках у Нимитца, так это святая уверенность в том, что японцы и не догадываются о приготовлениях ко встрече, ведущихся на Мидуэе. Ну и конечно же — знаменитая интуиция американского адмирала, которую потом историографы всего мира превознесут до не бес.

   И вот чудо: с самого начала всё пошло именно так, как задумал Нимитц. Хотя японцы поняли, что обнаружены, находясь еще в семистах милях (почти 1300 км) от Мидуэя, когда на горизонте замелькали разведывательные «каталины» американцев, они и не подумали сделать из этого открытия никаких умных выводов, а только «расстроились», как писал потом в своем дневнике один японский моряк, тем фактом, что их армаду так рано засекли. К тому же подводные лодки, которые должны были наблюдать за американским флотом, вышедшим из Пирл-Харбора для противодействия японцам, прошляпили его! Конечно же, это тоже входило в планы Нимитца. А еще он был уверен в том, что воздушная разведка адмирала Ямомото не обнаружит той кучи самолетов, которая гнездилась на острове накануне боя. Но, если даже японцы и на самом деле не догадывались о присутствии в районе Мидуэя вражеских авианосцев, то о НАЗЕМНЫХ самолетах догадаться должны были наверняка — урок Уэйка, при захвате которого японский флот потерял от воздействия авиации боевые корабли, не мог не заставить их задуматься. Однако Ямомото почему-то этих самолетов не боялся. И правильно, вообще-то делал, если учесть их качество.

 Когда передовое авианосное соединение под командованием адмирала Нагумо — ветерана Пирл-Харбора — подошло к Мидуэю на расстояние 200 миль, с палуб четырех ударных авианосцев взлетело 108 самолетов, чтобы уничтожить на острове все, что могло бы помешать высадке десанта. Почти одновременно с Мидуэя взлетело ровно столько же американских бомбардировщиков и направилось к японской эскадре со встречным визитом. Но, в то время, как японцы буквально стерли с лица земли оборону защитников острова, сами американцы не добились НИ ОДНОГО попадания в японские корабли. Более того — подавляющая часть их была сбита еще задолго до того, как они вообще приблизились к цели на расстояние прямой видимости. Малочисленное истребительное прикрытие, состоявшее из «летающих гробов», было уничтожено в первые же секунды боя, а остальные 80 торпедоносцев и бомбардировщиков были рассеяны японскими «зеро» по всему океану и добиты методическим огнем 20-миллиметровых авиационных пушек. Японские асы, которым не приходилось даже особо прицеливаться, поражались тому вопиющему дилетантству, с каким были произведены все американские атаки. Нападающие даже не пытались маневрировать, разнотипные самолеты мелкими группами и группками появлялись из-за горизонта с одного направления, и все они просто неслись на неприятельскую эскадру, не сворачивая, в какой-то страшной и крайне безумной надежде на то, что им удастся добраться хоть до одного японского корабля. Впрочем, один американский самолет все же прорвался через шквальный заградительный огонь, он сбросил торпеду и та, по японским данным, даже попала в крейсер «Нагара», но не взорвалась. Это было и всё. Остальные американцы таким снайперским мастерством не отличились…

 Самое подозрительное во всей истории, так это то, что командир ударного авианосного соединения адмирал Нагумо до самого последнего момента, судя по рассказам его современников, даже и не подозревал о присутствии в пределах досягаемости его авиации американских авианосцев, хотя его многочисленные разведывательные самолеты шныряли везде, куда только могли долететь. Только после того, как первая японская ударная группа отбомбилась по Мидуэю и легла на обратный курс, с одного из разведчиков наконец поступило сообщение о том, что им обнаружен американский флот. Казалось бы — это должно было быть Нагумо откровенным предупреждением о том, что пора наконец заняться и американскими кораблями… Но этот человек, прославленный боевой адмирал, который за полгода войны не совершил ни единой ошибки, начинает вдруг раздумывать над тем, стоит ли ему отдать приказ на перевооружение имеющихся в его распоряжении самолетов торпедами и бронебойными бомбами, или лучше оставить на них фугаски, приготовленные против окопов Мидуэя. Он даже не придал особого значения возможности присутствия в районе вражеских авианосцев, хотя и потребовал от пилота-разведчика уточнить типы обнаруженных кораблей. Из этого можно заключить, что он НЕ БОЯЛСЯ удара и американских авианосцев, как не испугался налета береговой авиации.

 А дальше неожиданно произошло досадное и непоправимое. Как только японские авианосцы приняли возвратившиеся бомбардировщики и отбили последнюю атаку неумелых американцев, на них с неба как коршуны свалились пикирующие бомбардировщики с «Энтерпрайза» и «Йорктауна». Финал боя был потрясающим: три ударных авианосца Нагумо в одну минуту были поражены бомбами и вспыхнули как бензиновые факелы. Четвертому авианосцу повезло немного больше — он находился не в пределах досягаемости американских самолетов, и потому спасся. Впрочем, счастье ему светило недолго. Не прошло и четверти суток, как он разделил участь своих собратьев.

 После этого события ход сражения перешел в иную фазу. Ямомото, узнав о печальном конце эскадры Нагумо, прикинулся простаком и попытался сделать вид, что он тут не при чем, хотя и запретил критику в адрес погоревшего адмирала, и даже приказал начать оформлять на пораженца наградные листы якобы за проявленное «…перед лицом превосходящего противника мужество и отвагу!» Но ему прекрасно было уже понятно, что весь план с треском провалился, и настала пора сматывать удочки. Американцы, утопив в одном молниеносном броске все японские ударные авианосцы, вместо того, чтобы напустить на лишенную воздушного прикрытия японскую эскадру свои оставшиеся самолеты, тоже пустились наутёк в противоположном направлении, и минуя дымящиеся развалины Мидуэя вне пределов видимости, направились прямиком в Пирл-Харбор. Защитники атолла на свой страх и риск организовали из оставшихся у них самолетов воздушную разведку и выяснили, что вражеские линкоры повернули назад, к Японии. Это было для них удивительной новостью, но у них, в отличие от адмирала Флетчера, командующего удирающими авианосцами, не было больше ни одного самолета, способного на реальные действия: взять бомбы, догнать отступающего на большой скорости врага и потопить пару-тройку кораблей, не рискуя теперь нарваться на свирепых и беспощадных «зеро», которые к тому времени все уже покоились на дне океана. Правда, «летающие крепости», отделавшиеся в прошлом бою легким испугом, попытались разыскать японцев, но учитывая всю их предыдущую «работу», на успех надеяться не приходилось. Доблестные бомбардиры четырёхмоторных монстров только зря истратили все оставшиеся на острове бомбы, и «потопили» «крейсер противника», который на проверку оказался американской подводной лодкой «Грейлинг», срочно погрузившейся, чтобы не разделить участь японских авианосцев. Когда же 6 июля наконец стало ясно, что сражение ЗАКОНЧЕНО, а японские транспорты с десантом и на самом деле убрались с горизонта, в США была проведена невиданной мощи пропагандистская компания, направленная на восхваление мощи непобедимого американского оружия.

 …С тех пор прошло почти 60 лет. За эти годы версия о причинах победы американского флота претерпела существенные изменения. Через некоторое время речь шла уже не о ПОБЕДЕ АМЕРИКАНЦЕВ, а о ПОРАЖЕНИИ ЯПОНЦЕВ. Сразу после войны, когда некоторые военные тайны потеряли свое значение и были обнародованы, все историки мира вдруг словно сообразили, что ни о каком превосходстве американского оружия в том бою не могло быть и речи, а что касается доблести и мужества, без всякого сомнения проявленных пилотами и моряками Нимитца, то они были потрачены абсолютно впустую. От «гениального» плана адмирала попахивало самой настоящей «трухой», а его хваленую интуицию, по словам многих скептиков, можно было бы засунуть подальше. Титулованные стратеги-теоретики не обнаружили в действиях Нимитца абсолютно ничего и отдаленно похожего на оригинальность. Для того, чтобы застать врага врасплох, подкравшись на большой высоте за облаками, приглушив моторы к вражеским кораблям, и стрелой спикировав на них, точно направить прямо в цель несколько бомб, никакого особого, нечеловеческого мужества или какой-то невероятной хитрости не требовалось — затем всех боевых пилотов, собственно, в авиашколах и готовят. Для этого требовалось только лишь УМЕНИЕ, но, как известно, большая часть людей Нимитца этого самого умения не проявила на всем протяжении боя, за что и поплатилась жизнями. Но не мог же в конце концов такой видный адмирал рассчитывать на умение пилотов только одной или двух эскадрилий, причем умение сомнительное, учитывая то, что даже в той атаке, приведшей к фатальному для японцев исходу, половина американских самолетов самым натуральным образом промазала, а некоторые из них якобы «по техническим причинам» потеряли свои бомбы еще задолго до подлёта к цели!

 Изучая материалы, в той или иной степени касающиеся Мидуэя, многим исследователям так и не удалось до конца понять, в ЧЁМ ИМЕННО кроется тут загвоздка. Но не принимать же на самом деле на веру заявления «специалистов», что все произошло СЛУЧАЙНО!

   Итак, самое главное на тот момент для американцев сражение было выиграно ими «случайно». Конечно, случайностей там и на самом деле хватало, причем случайностей поразительных, если не сказать — вопиющих. Можно не считать случайностью тот факт, что американцы раскрыли все планы мудрого Ямомото относительно захвата Мидуэя, но вот не случайно ли Ямомото всеми своими последующими действиями признал американцев за дураков, не способных учиться даже на собственных ошибках? Даже если он и на самом деле не подозревал о том, что все его планы раскрыты, он запросто мог догадаться, что даже от самых последних идиотов по ту сторону океана не укрылись бы приготовления японского флота к новой широкомасштабной операции. Тем более что против захвата Мидуэя с самого начала был японский Главный морской штаб, но Ямомото непременно захотелось разгромить остатки американского флота, и этот пустынный атолл, находившийся в стратегической близости от Пирл-Харбора, был, что называется, самым лучшим поводом к сражению. Но в таком случае, по разумению многих искренне сомневающихся, для того, чтобы выманить американцев с базы, не стоило так секретничать, как 7 декабря 1941 года, когда приготовления к операции и на самом деле нужно было скрыть от ничего не подозревающего врага…

 Но не это, в конце концов, самое главное. Американцы сделали вид, что они и без посторонней помощи раскрыли сверхсекретные приготовления Ямомото, а Ямомото, в свою очередь, прикинулся, что об этом он и сам не имеет абсолютно никакого понятия. Он заставил своих подчиненных разработать безупречный план захвата острова и принялся приводить его в исполнение. Для начала он отправил далеко в океан подводные лодки, чтобы те выстроились в завесу между Мидуэем и Пирл-Харбором. Но все лодки, вопреки четкому и недвусмысленному приказу, почему-то пришли в район сосредоточения слишком поздно для того, чтобы выполнить свою задачу — американский флот уже ушел к Мидуэю, но японцы этого так и не узнали до самой кульминации всего сражения. Это загадка номер один, потому что от этого незначительного, как может показаться на первый взгляд, эпизода, зависело всё, и все это понимали — одни заранее, а другие эти осмыслили задним числом. Однако помимо подводных лодок у Ямомото были и прекрасные летающие лодки «каваниси», которые могли быстро долететь от Японии и до самого Пирл-Харбора, а с дозаправкой с подводной лодки — даже до Америки. Но адмирал почему-то и не подумал произвести разведку американской базы перед началом похода и вычислить наличие или отсутствие в ней флота противника — самой главной цели всей операции. Его не волновало даже возможное появление вражеских авианосцев в районе высадки десанта, да его, судя по производимым им накануне неизбежного сражения действиям, ВООБЩЕ ничего не интересовало, кроме соблюдения графиков отправки флота в поход. Когда напряжение окружающих Ямомото адмиралов достигло апогея, он собрал всех их в своей резиденции и запретил им волноваться, а брать пример именно с него самого. И это очень странно, особенно если припомнить его собственное заявление, которое Ямомото сделал в начале войны перед этими же адмиралами:

«МЫ НАНЕСЁМ УДАР ПО ЯПОНСКИМ АВИАНОСЦАМ В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ВСЕ ИХ САМОЛЕТЫ БУДУТ НА ВЗЛЁТНЫХ ПАЛУБАХ!»

Вот его короткая, но весьма яркая речь, произнесенная тогда перед собственными адмиралами, и каждое слово из нее спустя несколько дней материализовалось самым непосредственным образом. Нимитц нисколько (НИСКОЛЬКО!) не удивился, когда в конце сражения узнал о полной победе. Откуда такое предвидение? Можно подумать, что они с Ямомото накануне войны согласовали все свои будущие действия и поклялись друг другу не отступать от совместного плана ни на шаг. Прекрасно зная состояние своей материальной части и подготовку лётного состава на Мидуэе и авианосцах, американский адмирал тем не менее не сомневается в полном успехе. Он знает НАВЕРНЯКА, ВОПРЕКИ ВСЕМ ПРОГНОЗАМ, что до самого сражения ни одна подлодка противника не обнаружит местоположение его авианосцев, и ни один разведывательный самолет противника не отличит его авианосцы от консервных банок…

 Вооруженный перехваченным стратегической радиоразведкой подробным планом действий адмирала Ямомото, Нимитц, сидя в Пирл-Харборе, не видит повода для каких бы там ни было волнений. Он спокоен. Зато неспокойны его адмиралы. Неоднократно рискуя своими жизнями под бомбами и торпедами японцев в предыдущих боях, они не привыкли доверять настроению и прогнозам даже своих самых непосредственных начальников. Они прекрасно знают, например, как неимоверно трудно прорваться пикирующему бомбардировщику или торпедоносцу к любому японскому кораблю, прикрываемому хотя бы одним-единственным истребителем «зеро», даже если американский пилот мужественен до неимоверности и полон решимости таранить цель, но не отступить. Они не могут поверить в то, что их маленькую эскадру в любой момент не засекут японские патрули — и тогда вся мощь японского соединения обрушится на их несчастные три авианосца, один из которых — «Йорктаун» — так и не оправился от тяжелых ран, полученных им в предыдущем бою в Коралловом море. Когда все самолеты, вылетевшие с Мидуэя бомбить японскую эскадру, погибли, в дело вступила американская палубная авиация. У Нимитца оставалось только 215 самолетов против 350 японских, но вскоре все его торпедоносцы и большая часть истребителей, достигших японской эскадры, погибли также бесславно, как и мидуэйские самолеты. Кроме того, пятьдесят пикирующих бомбардировщиков с «Хорнета» так и не обнаружили цели, и понапрасну израсходовав всё горючее, тоже погибли на обратном пути в океане. Спрюенс был в отчаянии: авиагруппа «Хорнета» полностью истощилась, а на «Энтерпрайзе» оставалось только 16 пикирующих бомбардировщиков, да несколько истребителей воздушного патруля. Пора было уносить ноги, но адмирал имел приказ Нимитца не отступать, покуда не погибнет последний самолет. Впрочем, сам Нимитц на все сто был уверен, что до этого не дойдет.

 У Флетчера дела были не лучше. Японские самолеты, добравшиеся наконец до его единственного авианосца, понаделали в палубе «Йорктауна» кучу больших и малых дыр, и потому на время пришлось прекратить все взлетно-посадочные операции. Благодаря этому авиагруппа «Энтерпрайза» пополнилась восемнадцатью пикировщиками Флетчера, совершившими на него вынужденную посадку. Однако самолетов все равно не хватало на то, чтобы атаковать хотя бы один корабль врага. Многие возвратившиеся из предыдущего рейда самолеты пришлось сбросить за борт — так сильно они были повреждены, а остальные нуждались в неотложном ремонте. Надежда была только на пикирующие бомбардировщики «донтлесс», не участвовавшие до сих пор в бою. Их оставалось ровно 50 штук — это были ПОСЛЕДНИЕ самолеты Нимитца. Они взлетели с двух авианосцев и отправились на поиски эскадры Нагумо. Вот тут и произошло то главное ЧУДО, которое потом войдёт в заголовки большинства исторических книг, посвященных этому и на самом деле выдающемуся сражению…

   У разведчиков и криминальных следователей, в совершенстве освоивших все тонкости своей профессии, имеется одно железное правило, которое помогает им выкручиваться из самых неприятных ситуаций, и правило это гласит:

   Всё «Мидуэйское дело» прямо-таки кишит бросающимися в глаза огромными и ужасными по своей природе совпадениями, но ни один из исследователей, посвятивших «невероятной победе» сотни и тысячи страниц своих научных трудов, не разглядел в этих совпадениях чего-то большего, чем просто мановение судьбы. Наоборот, все историки-специалисты единодушно твердят нам о «серии невероятных случайностей», которые можно объяснить «только вмешательством всемогущего рока». Некоторые даже поговаривают о некоей «мистической цепи событий», не пытаясь объяснить сущности этой «мистики». А ведь каждому более-менее образованному человеку должно быть ясно, что, что всякая МИСТИКА — это плод беспомощности исследователей, не способных разобраться в проблеме. Между тем проблема мидуэйской победы не представляет из себя ничего таинственного. Все наоборот, проблему представляет только та таинственность, которой некоторые круги прикрывают действительные причины поражения японского флота при Мидуэе. Пытаясь разобраться в природе всех тех «случайностей», которые «случились» в центре Тихого океана 4-6 июня 1942 года, можно запросто набрести на некоторые необъясненные до сих пор факты.

 Итак, изучая некоторые давным-давно обнародованные документы, посвященные разработке адмиралом Ямомото планов вторжения на Мидуэй, можно с немалым для себя удивлением (причем немалым) обнаружить, что этими самыми планами было все же предусмотрено проведение разведки Пирл-Харбора с помощью гидросамолетов, базировавшихся на атолле Кваджелейн — базе японской авиации в центральной части Тихого океана. Для того, чтобы заправить эти самолеты на пути к Гавайям, в небольшую лагуну, расположенную в паре сотен миль от Мидуэя, были направлены три подводные лодки-заправщика. Однако, когда лодки прибыли в назначенный район 26 мая, то есть за неделю до начала сражения, оказалось, что лагуна уже занята американским авиатранспортом с эскортирующими его эсминцами. Операция провалилась, и об этом сразу же доложили Ямомото.

 …Авианосное соединение Нагумо в это время на всех парах неслось прямиком к Мидуэю, значительно опережая всю остальную эскадру, и сам адмирал Нагумо был полон уверенности, что разведка Пирл-Харбора, как и обещал Ямомото, все же будет произведена, и что если разведывательные самолеты обнаружат на американской базе нечто достойное внимания, то ему-то уж сообщат об этом в первую очередь. Но у Ямомото совсем другие планы. Он скрыл от несчастного Нагумо важную информацию: ведь отсутствие результата — это уже результат, ибо если бы Нагумо знал, что об эскадре противника нет никаких сведений, то он приготовился бы к любой неожиданности.

 Но этого мало. Ямомото также доложили о том, что завеса из подводных лодок также запоздала в зону своего патрулирования, и потому наверняка прошляпила американский флот, а так как это запоздание исчислялось не часами, а сутками, то одному богу теперь может быть известно, где именно американские корабли будут поджидать ничего не подозревающего Нагумо. Вдобавок ко всему из радиоперехвата стало ясно, что операция японцев для американцев уже не составляет никакого секрета, более того, у японцев была прекрасная возможность сообразить, что авианосцы «Энтерпрайз» и «Хорнет», которые еще 15 мая были в районе Соломоновых островов далеко на юге, вполне могли быть в самый короткий срок перевооружены и переброшены к Мидуэю, и даже не МОГЛИ БЫТЬ, а НАВЕРНЯКА БЫЛИ… И вот эта очень важная информация также утаивается от Нагумо, который пребывает в святой уверенности, что американский флот все еще в Пирл-Харборе, американские адмиралы и не подозревают о скором нападении, и потому к бою абсолютно не готовы, и в любом случае у них под рукой нет ни одного авианосца, которые «застряли» где-то возле Австралии. Многие «исследователи» возразили бы на это, что даже если бы адмирал Нагумо и был осведомлен о подозрительных перемещениях американского флота, то это никак бы его не остановило. Можно согласиться — не остановило бы, поздно останавливать несущийся на полном ходу экспресс, но, по крайней мере он не подставил бы так глупо свои авианосцы под внезапный удар невесть откуда взявшихся пикирующих бомбардировщиков, что и повлекло за собой провал всей операции!

 Вот так. Выходит, что своего подчиненного, прославленного морского волка, подставил сам Ямомото. Именно ПОДСТАВИЛ, потому что никакое другое слово к этому не подходит. Но зачем? С какой целью? Что творилось в голове у Ямомото, когда он отдавал приказ не сообщать Нагумо столь важные для его миссии сведения? Об этом, кажется, никто никогда не задумывался.

 Но задуматься об этом следовало бы серьёзно, и тогда ответ на многие непростые вопросы возник бы сам собой. Некоторое время спустя некоторые исследователи обнаружили сведения о том, что инициатива этой «подставы» исходила ни от кого иного, как от начальника оперативного отдела штаба флота капитана I-го ранга Камето Куросимы, того самого Куросимы, который и разработал с виду безупречный и просчитанный до мелочей план по захвату Мидуэя. Эти сведения тоже секрета ни для кого не представляли, но именитыми историками почему-то востребованы так и не были. По словам немногих очевидцев, Ямомото якобы был склонен предупредить Нагумо об изменениях в оперативной обстановке, но Куросима был категорически против нарушения радиомолчания. Он успокоил адмирала тем соображением, что сведения эти, переданные адмиралу Ямомото из Токио шифрограммой по радио, достигнут также и «Акаги» — флагманского корабля Нагумо, вот так Нагумо и узнает об истинном положении вещей…

 Неизвестно, как Ямомото отреагировал на эту развесистую «клюкву», исходящую из уст своего подчиненного, в самый первый момент, однако в конце концов он полностью согласился с ним. Но ему ли было не знать, что на авианосце «Акаги», находящемся в 600 милях от флагмана Объединенного флота «Ямато», ни за что не принять сообщения из Токио (2000 миль) из-за своей слабой радиостанции? Можно предположить, это прекрасно знал также и сам Куросима, причем с большой степенью достоверности. Человек, занимающийся непосредственной разработкой планов операции для кораблей, которые будут претворять эти планы в действительность, просто обязан знать тактико-технические характеристики хотя бы самых главных из них. Но капитан I-го ранга Куросима пошел на откровенное надувательство, а Ямомото сделал вид, что поверил ему… Именно СДЕЛАЛ ВИД, потому что можно быть уверенным на все сто, что адмирал прекрасно знал, что его офицер просто пудрит ему мозги. Но опять-таки: зачем?

 ЗАЧЕМ пудрит, и ПОЧЕМУ поверил?

 Все эти «зачем» и «почему» с годами имеют свойства множиться со скоростью света. Если Ямомото и на самом деле был не дурак, каким он представляется в свете вышеизложенных фактов, то почему он пошел на поводу у своего подчиненного, выглядевшего в тот момент самым откровенным вредителем? А может у него были свои собственные соображения, и Куросима просто-напросто подыгрывал ему в присутствии свидетелей, готовых задать вполне справедливые вопросы? Прямых подтверждений своей догадки пока никто не находил, хотя в различных архивах скопилось достаточно свидетельств в пользу допущений о том, что прославленный адмирал Ямомото вел двойную, и даже ТРОЙНУЮ игру!

   …Тем временем по другую сторону от международного часового пояса велись свои приготовления. Адмирал Нимитц знал от своей разведки детали японского плана до мелочей, но вот об одном он знать никак не мог — это о том, что наличие в районе Мидуэя его авианосцев останется для командующего противостоящим ему соединением адмирала Нагумо тайной до самого конца. Американская радиостанция в Гонолулу, оснащенная самыми чувствительными в мире антеннами, смогла перехватить адресованное из Токио Ямомото сообщение о вероятном наличии в водах северо-западнее Мидуэя эскадры американских авианосцев, дешифровальщики это сообщение быстро расшифровали, и потому и Флетчер, и Спрюенс считали, что местоположение их раскрыто противником. Они на всякий случай отвели свои корабли подальше от атолла, но проблемы это не решало — японские разведывательные самолеты могли засечь их в любой момент, и было удивительно, как до сих пор еще не засекли. Нимитц полностью отключился от руководства операцией, приказав докладывать только о результатах боя, и за троих предстояло все решать Флетчеру, как командующему эскадрой. Но Флетчер тоже не знал, с чему именно ему лучше начать. Совершить упредительный удар по японцам, как предписывал Нимитц, он не решился, и теперь ему оставалось только ждать, наблюдая, как поведет себя враг.

 Однако, к немалому удивлению американцев, японцы не бросились сразу же на поиски неприятельского флота. Еще до начала налета на Мидуэй американские моряки видели над своими головами пролетающие на большой высоте разведывательные самолеты японцев с кораблей, но, как мы знаем из официальной версии, ни один из них не доложил своему командованию об обнаруженных американских кораблях, и потому адмирал Нагумо и не подозревал о том, что его поджидает. Более того, когда разведчики наконец «увидели» американский флот, то они почему-то не могли определить типы обнаруженных кораблей. Пилот-наблюдатель японской «кометы», кружившей над американскими авианосцами на недосягаемой для зенитного огня и перехватчиков высоте, битый час докладывал по радио в штаб, что видит только крейсера да эсминцы, а когда он разглядел наконец среди них авианосцы, то было поздно — американские самолеты стартовали и отправились на поиски японской эскадры.

 Более того, в течение всех этих часов Нагумо вообще сомневался в том, стоит ли посылать на уничтожение всех этих крейсеров и эсминцев специально приготовленные для этого самолеты, или лучше их перенацелить на Мидуэй. Как свидетельствовал в своих послевоенных записках ближайший соратник адмирала Нагумо и его главнейший советник, капитан 2-го ранга Минору Генда, «…и к самой идее проведения дополнительной воздушной разведки первоначально никто не отнесся с должной серьёзностью», даже более того — сам Генда и внушил адмиралу устойчивую мысль о том, что авианосцев противника в этом районе быть не должно, и потому вообще нерационально тратить на эту разведку столь драгоценные самолеты. Как мы видим, с разведкой у Нагумо были нелады с самого начала, и потому не приходится удивляться тому, как быстро пал его флот.

 Но почему же так произошло?

 Сам Генда после войны объясняет свое пренебрежение разведкой в тот момент тем фактом, что он якобы не верил в то, что к его авианосцам через мощный заслон истребителей «зеро» могут прорваться вообще какие бы то ни было самолеты. В конце концов он признаёт свою ужасную и трагическую для всей японской нации ошибку, и тем самым низводит себя в положение дурака, такого же самого, за какого хотел прослыть и Ямомото. Прикидывается дурачком и сам Нагумо. До конца войны он, правда, не дожил (в 1944 году после очередного неудачного сражения он сделал себе харакири), но кое-какие мысли его по поводу своего ужасного и необъяснимого поражения до нас все же дошли. Каждый пункт его размышлений начинается со слов «если бы». Этот авторитет сетует на то, что «…если бы гидросамолет с крейсера «Тоне», отправленный на восток, стартовал хотя бы на полчаса раньше…» Наверное, адмирал намекает нам на то, что он смог бы объяснить, почему не катапультный гидросамолет с крейсера, а палубная «комета», кружившая над американским флотом на высоте, недоступной для зенитного огня и истребителей-перехватчиков, но вполне доступной для визуального наблюдения (не опознать в бинокль с восьми тысяч метров авианосец не смог бы только или слепой, или саботажник), не выдала адмиралу ни крупицы ценной информации до того, как на японские авианосцы не обрушились коршунами взлетевшие с кораблей этого же самого флота пикировщики. Так что ли?

 Следующее ЕСЛИ: «Если бы мы атаковали американские авианосцы сразу же после того, как это предложил адмирал Ямагучи…»

 Это, по-видимому, очень интересный момент. Оказывается, у Нагумо в подчинении был еще какой-то адмирал, который ПРЕДЛАГАЛ атаковать американские АВИАНОСЦЫ еще ДО ТОГО, как о них узнал, судя по воспоминаниям, сам Нагумо!

 Да, некий адмирал Ямагучи в соединении Нагумо имелся, и он был командиром второй дивизии авианосцев, состоявшей из «Сорю», «Хирю» и крейсеров прикрытия. Этот контр-адмирал, видимо, и знал, и понимал все лучше, чем сам Нагумо, и ему, по словам того же Генды, было непостижимо то, что Нагумо ничего не предпринял сразу же, как узнал о присутствии американского флота в опасной близости от своих авианосцев. «Лично я бы атаковал немедленно всеми наличными силами». — заявил Ямагучи Нагумо по радиосвязи. Невероятно, но если попытаться осмыслить сущность задокументированных событий, произошедших на мостике «Акаги» накануне разгрома, то можно прекрасно понять, что мы столкнулись отнюдь не с ярким проявлением твердолобого азиатского бюрократизма, свойственного исключительно штатским чиновникам. Нет, тут было что-то совсем другое, и потому события развивались дальше по совершенно непонятному для любого постороннего сценарию.

 Пока разведывательный самолет выяснял, есть в составе неожиданно появившейся американской эскадры хоть один авианосец, или нет, на мостике флагманского корабля ударного японского ударного соединения завязался ожесточенный спор, в котором Нагумо, правда, особого участия, по свидетельству очевидцев, не принимал. Адмирал Кусака критиковал смелый план чересчур уж решительного Ямагучи, и советовал Нагумо не торопиться, а выждать, очистив палубы и посадив возвращающиеся с бомбардировки Мидуэя самолеты, а Генда упрямо настаивал на том, чтобы все наличные самолеты отправить в повторную атаку на Мидуэй. «Американские корабли от нас никуда не уйдут!» — самонадеянно заключил он, и не подозревая, насколько близок к истине. Собравшиеся на мостике «Акаги» еще не успели до конца выяснить отношения, как прилетели американские пикирующие бомбардировщики и положили конец всем этим спорам.

 …После своего первого поражения Нагумо неоднократно пытался наложить на себя руки, применив излюбленный прием японских самураев. Когда его наконец образумили и привели его голову в относительный порядок, этот адмирал стал вовсю разбрасываться уже знакомыми нам «если бы…», тем самым строя из себя законченного идиота. Но он никогда ни словом не обмолвился о том, каково было ЛИЧНО ЕГО мнение по поводу того рокового спора. Ведь решающее слово, как ни крути, принадлежало именно ему, но ни одной разумной мысли от адмирала тогда никто так и не услышал. Может быть Ямомото ошибся, и вместо прославленного, но, судя по всему, чудаковатого Нагумо во главе ударного соединения ему надо было бы поставить более сообразительного и решительного Ямагучи? Может быть командующий Объединенным флотом и сделал бы это потом, но Ямагучи, на радость американцам, погиб во время катастрофы вместе со своим авианосцем. Однако Нагумо не списали как вещь, ни на что больше не годную, нет, даже наоборот — после разгрома у Мидуэя ему доверили соединение авианосцев, причем снова ударное и снова самое лучшее во всем японском флоте. И никто потом не лез потом к нему с расспросами, кто все — таки на его корабле в момент принятия важного решения является главным — он сам, или кто-то из его незваных советчиков?

 Впрочем, аналогичных вопросов никто не задавал, как это не удивительно, и самому Ямомото. Правда, капитана I-го ранга Куросиму потом больше не привлекали к разработке каких бы то ни было планов последующих стратегических операций, хотя, по большому счету, он тут был не при чем. Злые языки на флоте поговаривали, что Ямомото якобы не простил капитану того дурацкого совета «соблюдать полное радиомолчание», но в качестве альтернативного решения можно склониться к совершенно противоположному мнению.

 Кто, в конце концов, главный на корабле?

   Как мы прекрасно видим, вовсе не совпадения привели слабенький во всех отношениях американский флот к победе на таким мощным врагом. И не бездарность японских адмиралов, которые в один прекрасный момент, словно сговорившись, вместо того, чтобы соображать собственными мозгами, начинают слушаться каких-то там советчиков… Ни Нагумо, ни Ямомото не были на самом деле простаками, какими хотели показаться после сражения, разводя руками в ответ на недоуменные вопросы императора и правительства на причины произошедшего фиаско. Этих людей можно заподозрить во всем чем угодно, хоть в измене родине, но только не в НЕКОМПЕТЕНТНОСТИ. В трусости или излишней самоуверенности их тоже не обвинишь. Можно долго раздумывать, с какой стороны следует подступиться к этой непростой загадке, но от попыток разгадывания самой главной загадки Мидуэя — загадки атаки пикирующих бомбардировщиков — нам не деться никуда.

 Дело вкратце выглядело так. В самый разгар сражения, вернее ближе к его концу, когда у американцев из 360 самолетов осталась едва ли не седьмая их часть, и надежды не то чтобы на победу, но и на почетное поражение были невелики, с двух авианосцев с интервалом 60 минут взлетели две группы новейших пикирующих бомбардировщиков типа «донтлесс», еще не принимавших участия в налетах. Одна группа принадлежала авианосцу «Энтерпрайз» и насчитывала 33 машины, стартовавших между 7.45 и 7.55 утра. Ею командовал капитан 3-го ранга (майор) Уэйд Маклуски. Другая группа «донтлессов» под командованием Макса Лесли поднялась с «Йорктауна» час спустя, в 8.45 и насчитывала 17 самолетов. Маклуски с самого начала неправильно ориентировали на цель, и потому он очень долго блуждал над бескрайними просторами океана, потеряв при этом несколько самолетов, у которых из-за бездарно отрегулированных неопытными механиками моторов чересчур быстро кончилось горючее. Лесли прилетел в район сосредоточения японских авианосцев без проблем, хотя его пилоты и потеряли несколько драгоценных бомб из-за поломок в несовершенных электрических бомбосбрасывателях. Обе группы подлетали с противоположных направлений и на разных высотах, даже не подозревая о присутствии друг друга, и их случайно совпавшая по времени атака явилась для японцев полнейшей неожиданностью. Японские истребители, отражая нападения последней волны торпедоносцев, не смогли по тревоге быстро набрать высоту для предотвращения нового, гораздо более опасного удара, что и позволило пилотам Маклуски и Лесли без каких бы то ни было помех отбомбиться по беззащитным авианосцам, палубы которых, как и предсказывал мудрый Нимитц, и на самом деле оказались забиты готовыми к вылету самолетами. В 10.25, ровно через два часа сорок минут после того, как первая волна — Уэйда Маклуски — взлетела с «Энтерпрайза», три авианосца адмирала Нагумо («Акаги», «Кага» и «Сорю») превратились в ярко пылающие факелы. Это был их конец, как и конец всей операции.

 Однако не все тут было так просто, как кажется. Официальная историография неустанно нам твердит о том, что действия обеих групп американцев не были скоординированы, так как высылались на уничтожение двух совершенно разных целей. Дело в том, что незадолго перед вылетом Маклуски у адмирала Спрюенса появилась разведывательная информация, свидетельствующая о том, что в 155 милях юго-западнее его соединения обнаружены два авианосца эскадры Нагумо. Поисками других занялись разведчики Флетчера, однако они после вылета очень долго молчали. Тогда Флетчер, опасаясь упустить благоприятный, как ему показалось, момент, решил слепо довериться указанию Нимитца, по которому все авианосцы японцев НЕПРЕМЕННО будут действовать ВМЕСТЕ, и поэтому «пропавшие» два корабля следует искать там же, где были обнаружены два первых. Флетчер отдал наконец приказ на взлет своих последних бомбардировщиков, проводил в полет эскадрилью Лесли напутственной речью и стал терпеливо ждать результатов.

 …Во всех послевоенных книгах написано, что пока Маклуски летел к японскому соединению, оно изменило первоначальный курс, уворачиваясь от атак мидуэйских торпедоносцев, и потому американцам пришлось изрядно «поколесить» в небе над океаном, прежде чем совершенно случайно они не увидели внизу одиночный японский эсминец, который тоже совершенно случайно проходил в этом районе, и командир американской эскадрильи решил (тоже, естественно, случайно), что эсминец наверняка может привести их прямиком к эскадре Нагумо. Полетев в том направлении, в каком двигался эсминец, Маклуски и на самом деле обнаружил искомые им корабли противника. Его группа мгновенно разделилась на две части, и каждая атаковала по одному авианосцу. И надо же такому было случиться, что группа Макса Лесли, вылетевшая на целый час позже Маклуски и подлетавшая к японской эскадре с другой совсем стороны, СОВЕРШЕННО СЛУЧАЙНО оказалась над третьим авианосцем!

 Японцы, когда сообразили, наконец, в чем дело, подумали, что американцы загнали их в хитроумно задуманную и искусно исполненную ловушку — настолько поразительно отличалась эта атака от всех предыдущих. Бомбы, сброшенные бомбардировщиками Маклуски и Лесли, попали в самое скопище собранных на палубах самолетов, снаряженных, заправленных и готовых к немедленному старту. Когда прогремели первые взрывы, все эти самолеты загорелись и тоже взорвались, причинив собственному кораблю более громадные повреждения, чем сами бомбы. Если сравнить эту атаку, и атаку японских самолетов на американский «Йорктаун», произведенную часом позже с уцелевшего «Хирю», то можно обнаружить, что в палубу американского авианосца попало больше бомб, чем в любой из японских авианосцев, но на его палубе в тот момент НЕ БЫЛО САМОЛЕТОВ, что и позволило его команде после кратковременного (35 минут) ремонта продолжить взлет и посадку своих самолетов.

 Адмирал Нимитц и на самом деле был ясновидящим. Если бы американцы атаковали хотя бы на 10 минут раньше или на 10 минут позже, то катастрофы не произошло. Бомбы просто пробили бы палубу и взорвались в пустых ангарах, в худшем случае возник бы пожар, который скорее всего быстро удалось бы потушить, но картина боя в таком случае вовсе не походила бы на панораму извержения вулканов, какую наблюдали отходящие после атаки американские пилоты. К тому же взрывы такой массы полностью снаряженных самолетов убили и покалечили большую часть опытных летчиков и экипажей всех трех авианосцев, чего бы не произошло, если бы взорвались только попавшие в корабли бомбы. Так что эта СЛУЧАЙНОСТЬ даже на первый взгляд вовсе не кажется случайностью, каковой ее хотят представить нам многие современные исследователи. Слишком много других СЛУЧАЙНОСТЕЙ предшествовали тому роковому для японцев моменту. Американские адмиралы и сами не ожидали того, что у них вышло, по крайней мере так они об этом потом рассказывали… Рассказывали и удивлялись, скромно пожимая плечами. Закатывали глаза к небу и всем окружающим уши прожужжали о своем невероятном везении. Один только Нимитц почему-то совсем ничему не удивлялся.

 Ну конечно же, Нимитц нисколько не сомневался в успехе, заседая в своем штабе в тот момент, когда японская мощь готова была размазать его хлипкий флот по причальным стенкам Пирл-Харбора, и хотя он впоследствии тоже не опровергал версию об удивительной СЛУЧАЙНОСТИ, но все же благоразумно помалкивал о причинах своей непонятной для других уверенности в неизбежной победе, которую он сам разрекламировал еще задолго до того, как японские штабисты закончили подчищать помарки на своем шикарном плане. Когда через несколько дней Нимитц, глядя на новые погоны отрапортовавшего ему Симарда произнес знаменитую фразу: «Честно говоря, я просто направил вам тогда цветы перед похоронами», он просто лукавил. Он наверняка знал, что нога японского солдата никогда не ступит на песок Мидуэя, но американцы всегда отличались пристрастием к красивым жестам — пример Мидуэя показал всем вокруг, что даже слепой случай может послужить вполне законным основанием для самого настоящего подвига…

 Оценивая степень вероятности всех случайностей, предшествовавших фатальной атаке Маклуски и Лесли на японские авианосцы, можно все больше и больше убеждаться в том, что вероятность эта хоть и не равна нулю, но весьма и весьма близка к нему. И на самом деле, трудно поверить в то, что американские бомбардировщики совсем уж случайно оказались над японским соединением в самый неблагоприятный для него момент — это натурально противоречит всей концепции теории случайностей. Также трудно поверить и в то, что адмирал Нагумо, видя, что все его патрульные истребители, отбивая атаку американских торпедоносцев, стянулись к воде, не собирался ничего предпринимать для отражения следующей возможной атаки — даже если адмирал и не знал о наличии у защитников Мидуэя пикирующих бомбардировщиков, то хотя бы ПРЕДПОЛАГАТЬ это он был попросту обязан. Во время войны ни одна армия и ни один флот ни одного государства не обходились без этого специфического класса машин, тем более американцы. О чем именно размышлял Нагумо, обозревая чистое небо у себя над головой, представить себе довольно трудно. У некоторых более-менее компетентных исследователей, соприкоснувшихся с проблемой «тайны пикирующих бомбардировщиков», создавалось устойчивое впечатление, что адмирал специально расчистил это небо для того, чтобы позволить последнему американскому резерву беспрепятственно выйти в убийственную атаку. Он и так отложил взлет второй ударной волны на неимоверно долгий срок, и когда все-таки решился и отдал наконец приказ, тут-то как по мановению волшебной палочки и появились вражеские пикировщики, которые до этого словно только ждали, пока на палубах лежащих под ними авианосцев не скопится как можно больше самолетов, полностью заправленных и вооруженных 900-килограммовыми торпедами, каждая из которых имела заряд взрывчатки, достаточный для того, чтобы отправить на дно и линейный корабль. Ведь не две фугасные (!) бомбы, угодившие, например, в «Акаги», натворили на нем такое, от чего от мгновенно превратился в пылающую от носа до кормы бесформенную развалину! Адмирал Нимитц прекрасно знал, что остановить японцев одними бомбами и торпедами будет невозможно. Поэтому он и использовал единственное имевшееся у него под рукой в тот момент оружие — внезапность.

 Однако можно прекрасно понять, что эта самая внезапность на дороге тоже не валяется. Эту внезапность нужно было тщательно подготовить к использованию, чего, судя по увидевшим свет после войны документам, Нимитц вопреки сложившейся обстановке сделать никак не мог. Ну о какой такой внезапности могла идти речь, если даже его адмиралы в самый ответственный момент не имели совершенно никакого понятия о местонахождении японских кораблей, и выпустили свои ударные самолеты, как они потом утверждали, буквально наобум, и об этом вполне откровенно свидетельствует хотя бы «одиссея» того же самого Уэйда Маклуски. Пока Маклуски летел, японская эскадра изменила курс, и его почему-то об этом никто не соизволил уведомить. Сам Лесли, нацеленный на один квадрат, набрел на врага совершенно случайно, даже и не заподозрив о том, что заблудился — и это в ясный-то день! Если бы над облаками, откуда начали свою вошедшую во все учебники истории атаку американские «донтлессы», оказалась хотя бы ПАРА патрульных «зеро», то ни о какой атаке на японские корабли ни Маклуски, ни Лесли не приходилось бы мечтать. Но «зеро» там почему-то так и не появились, и Нагумо, обозревающий пустынные до поры до времени небеса, даже не задал себе элементарного вопроса: а почему это, собственно, в небе над эскадрой нет моих самолетов, способных отразить нападение вражеских пикирующих бомбардировщиков, которое наверняка произойдет по той простой причине, что оно еще НЕ ПРОИЗОШЛО?

 Неужели прославившийся в целой серии предыдущих сражений адмирал надеялся на то, что у американцев не имеется пикирующих бомбардировщиков, даже самых захудалых?

 Неужели он подозревал американцев в том, что у них на Мидуэе или на авианосцах не сыщется хотя бы одного летчика получше, чем те несчастные герои-неумехи, которые, попирая все мыслимые и немыслимые правила и законы воздушного боя, так настойчиво и глупо лезли на его неприступные корабли?

 Если он так думал на самом деле, значит он был ДУРАК. Но тем не менее никаким дураком он быть не мог. Как-никак он был адмиралом, к тому же адмиралом боевым, воплотившим за прошедшие месяцы войны все планы, разработанные лучшими специалистами не последнего в мире морского штаба, и потому способным к хотя бы приблизительной оценке любой, даже самой неблагоприятной обстановки. Он участвовал во множестве сражений, и не мог не заметить, что в каждом бою неизменно присутствовали пикирующие бомбардировщики противника. Между тем сейчас было уже сбито поистине умопомрачительное количество атакующих самолетов, но среди них не было НИ ОДНОГО ПИКИРОВЩИКА! (*3).

 И вот в тот самый момент, когда по всем законам не только войны, но и самой природы должны были наконец появиться эти самые опасные самолеты противника, блестящий адмирал проявляет курортную беспечность, сконцентрировав на палубах своих беззащитных монстров громадное количество бензина и динамита, заключенное в готовых к вылету, но томящихся в ожидании нужного приказа самолетах, и даже не задается самым примитивным вопросом: «все ли я сделал правильно? Все ли предусмотрел?» Более того, он занят в этот момент тем, что прислушивается (ПРИСЛУШИВАЕТСЯ!) к спорам своих подчиненных, которые разделывали под орех, возможно, самого трезвомыслящего человека во всей эскадре — контр-адмирала Томона Ямагучи. Сам Ямагучи, сообразив, видимо, что упрямство его вчера еще таких разумных начальников объяснить не в состоянии, и предвидя печальную участь кораблей, сумел увести один из своих авианосцев — «Хирю» — в сторону от всего соединения, что и позволило ему избежать последовавшего за этим удара с неба. И хоть в конце концов американцы разделались и с этим авианосцем тоже, но не будем забывать, что Ямагучи перед гибелью все же удалось привести свой план в действие: его самолеты самостоятельно разыскали американский авианосец (им оказался «Йорктаун») и двумя последовательными атаками пикировщиков ( в 11.50), а затем торпедоносцев (в 14.40) нанести ему смертельные повреждения. Можно себе только представить, что произошло бы с американской эскадрой, если бы план Ямагучи был осуществлен хотя бы получасом раньше, и не двумя десятками самолетов, оставшимися у него после разгрома ядра японского соединения, а всей армадой, как он и предлагал. В принципе это может представить себе кто угодно, если он наделен самой элементарной фантазией и кое-какими зачатками воображения.

   Итак, мы прекрасно видим, что у адмирала Нимитца не было совсем никаких оснований полагать, что он своими захудалыми силами не только защитит Мидуэй, но и разгромит ударное соединение адмирала Нагумо. И все же он знал это наверняка. Он учел массу случайностей, которые ни один военачальник просто не в состоянии учесть, он предсказал поведение японских флотоводцев до таких мелочей, перед которыми оказался бы бессилен даже всевидящий Ностардамус. Он прекрасно видел все те пути, которые обязательно должны были привести его к победе, и подробно проинструктировав своих адмиралов, устранился от ведения сражения. Можно только догадываться о том, что там на самом деле наговорил Нимитц своим подчиненным в приватной беседе перед самым сражением, но учитывая последующие события, эту речь можно смоделировать с более-менее достаточной точностью. Наверняка он убедил их в том, что для того, чтобы утопить японские авианосцы, совершенно необходимо пожертвовать всеми своими торпедоносцами и истребителями, экипажи которых слабо обучены и не имеют никакого боевого опыта, но зато они прекрасно способны выступить в роли «расходного материала», «пушечного мяса» — они просто ОБЯЗАНЫ самой своей смертью расчистить небо для пикирующих «донтлессов», которые придут сразу же за ними. Адмирал уверен, что престарелый японец Нагумо клюнет на приманку, тем более что у того имеются такие прекрасные советчики-вредители, как Минору Генда и контр-адмирал Кусака. Насчет поведения самого Ямомото у Нимитца нет никаких сомнений. Он знает, что грозный адмирал, как и он сам, не вмешается в нужный момент в ход операции, и даже более того — оглушит и ослепит Нагумо, запретив передавать ему всю важную и касающуюся именно его информацию, поступившую от разведки, и которая может повредить смелому плану американцев. У Ямомото также имеется свой советчик в лице начальника оперативного отдела штаба капитана Куросимы. Так что расстраиваться, по мнению адмирала, совершенно не зачем. Нужно только поусерднее «перемешивать кашу инерции», да почаще глядеть на часы…

   Для начала следовало каким-то образом проверить, так уж искренни были командиры эскадрилий американских пикирующих бомбардировщиков Уэйд Маклуски и Макс Лесли, утверждая впоследствии, что они вышли на соединение Нагумо совершенно случайно, независимо друг от друга и вопреки всякой логике событий? К сожалению, ни Маклуски, ни Лесли, ни многих летчиков этих эскадрилий в живых нет уже давно, а мемуаров они не писали, хотя имели прекрасные шансы на этом заработать. На «записки» военачальников более высоких рангов, участвовавших в сражении, особой надежды нет. Если план сражения разрабатывал сам Нимитц, то американские военные архивы тоже мало чем могут помочь. Наверняка Нимитц собственноручно замел все следы, ведущие к открытию причины столь поразительного везения… Но даже если о его тайне прознали и сами американские правители, то в пентагоновских учреждениях посторонним нечего было делать и подавно. Так что за помощью в этом деле следует обращаться к совершенно иным источникам.

   …Летом 1995 года в Сан-Франциско приехал известный британский журналист Дэвис Стеннингтон, собиравший материал для своей новой книги о второй мировой войне. Его целью был розыск семьи Эрла Галлахера, который в то памятное не только для американцев утро 4 июня 1942 года, будучи еще простым лейтенантом, вел в бой 6-ю разведывательную эскадрилью пикирующих бомбардировщиков в составе бомбардировочного подразделения Маклуски, и чья 500-килограммовая бомба первой поразила ударный авианосец Нагумо «Кага». Во время поиска вражеского соединения «донтлесс» Галлахера находился практически рядом с самолетом самого Уэйда Маклуски, и потому Галлахеру, как никому другому лучше должно было быть известно о замыслах своего командира. К тому же к конце своей карьеры, закончившейся в 1965 году, бывший лейтенант дослужился до контр-адмирала, и потому Стеннингтон мог надеяться на то, что родственники ныне покойного ветерана любезно позволят ему ознакомиться хотя бы с частью бумаг из личного архива адмирала, в которых не могло просто не отыскаться хоть чего-нибудь интересного. Конечно, англичанин мог попытаться «порыться» в бумагах самого Маклуски, но родственники «мидуэйского героя» с самого начала были настроены против каких бы то ни было журналистских расследований, а к уговорам писатель расположен не был.

 У Стеннингтона в Сан-Франциско имелись кое-какие знакомства, и одним из таких знакомых был Джон Паккард — директор Оклендского отделения Центра документальных подтверждений. Англичанин попросил Паккарда связаться с сыном Галлахера и изложить ему свою просьбу, подкрепив ее всеми возможными рекомендациями. Паккард, естественно, согласился помочь своему коллеге, но сразу же после этого сообщил, что он знаком с человеком, который участвовал в Мидуэйском сражении. Этот человек, по словам профессора, до сих пор жив и здоров, проживает в Сан-Франциско, потерей памяти не страдает, и даже имеет свое собственное мнение на события, в которых он принимал участие. Это был бывший стрелок-радист Бог Ричардс из экипажа Уильяма Хили, пилота «донтлесса» объединенной бомбардировочной эскадрильи Уэйда Маклуски. 4 июня 1942 года ровно в 10.25 утра по гавайскому времени Ричардс принимал участие в том знаменательном бомбометании с пикирования по японским авианосцам, и потому, по мнению профессора Паккарда, на данном этапе являлся для Стеннингтона более ценным свидетелем, нежели сомнительные бумаги покойного контр-адмирала Галлахера.

 Паккард выразил желание немедленно отвезти коллегу к Ричардсу и всячески содействовать скорейшему нашему сближению. По дороге он рассказал мне краткую биографию этого человека. Стеннингтон узнал, что после Мидуэя Ричардс попал в госпиталь с осколочным ранением в спину, но уже к концу года, вылечившись, очутился на Гуадалканале в составе эскадрильи морской пехоты, базировавшейся на построенном японцами и захваченном у них морским десантом аэродроме Гендерсон-Филд (*4) Затем он воевал на Новой Гвинее, принимал участие во вторжении американских войск на Филиппины, два раза с тяжелыми ранениями оказывался в госпиталях, но снова и снова возвращался в строй, желая званиями и наградами обеспечить себе более устойчивое материальное положение после войны. Однако на авианосцы Ричардс так больше не попал, впрочем, он сильно об этом и не жалел. Войну он закончил главстаршиной, на что совершенно не рассчитывал, но после демобилизации покинул вооруженные силы и устроился работать в одном из казино Лас-Вегаса крупье, получая при этом и немалую военную пенсию. Через несколько лет он переехал обратно в Сан-Франциско и открыл собственное дело. Это был небольшой ресторан, который по большей части посещали ветераны войны на Тихом океане, и этот ресторан процветал до 1972 года, пока экономический кризис не положил чересчур шикарной жизни Ричардса конец. После провала в бизнесе бывший главстаршина нигде не мог найти работы самостоятельно, как ни старался, но на выручку пришла теща. Она помогла Ричардсу устроиться начальником охраны в фирму ее третьего мужа, которая занималась переработкой рыбного сырья в консервы. Там Ричардс задержался надолго, и проработал до самого начала 90-х…

 С Ричардсом профессор Паккард познакомился на рыбалке, которая для обоих была гораздо большим, чем просто хобби. Общность интересов, невзирая на разницу в рангах, помогла двум людям подружиться, к тому же Паккард тоже в свое время воевал, хотя и на совсем другой войне, но не менее жестокой, чем война с японцами — это был Вьетнам. Несколько лет подряд Паккард и Ричардс рыбачили вместе, и не только в заливах и бухтах Сакраменто, но и в открытом океане — на маленькой, но крепкой и хорошо оборудованной яхте Паккарда отважные рыбаки добирались порой и до островов Фаральон, отстоящих от залива Золотые Ворота на добрых тридцать миль. Однажды старый вояка рассказал профессору, что он — ветеран Мидуэя, но главное не это, а то, что он своими собственными глазами видел, как взорвалась бомба, сброшенная на японский авианосец его пилотом. Профессор удивился, что Ричардс так долго скрывал от него этот интересный факт, но летчик сослался на то, что всякие упоминания об участии его в Мидуэйском сражении после войны приносили ему одни неприятности. Что это были за неприятности, он умолчал, но Паккард знал, что Стеннингтона с некоторых пор очень интересует все, что связано с Мидуэем, и потому решил «сдать» ему своего друга, что называется, со всеми потрохами.

 При участии Паккарда англичанин встретился с бывшим стрелком-радистом в один прекрасный июльский день и услыхал от него любопытную историю, которую записал на магнитофон. В отредактированном писателем варианте она выглядит так.

   «С того самого момента, — рассказывал Ричардс, — как авианосцы наших обоих соединений — «Энтерпрайз» вместе с «Хорнетом» и наспех залатанным после страшного боя в Коралловом море, но все же изрядно «хромающим» «Йорктауном» выползли из Пирл-Харбора и взяли курс на запад, к Мидуэю, командование вовсю нас старалось убедить в том, что б мы не дрейфили: битва, мол, предстоит трудная, но победа, как ни крути, а все равно будет за нами. Но мы-то, летчики, прекрасно знали цену этим заверениям! Мне доводилось видеть, как «пикировали» наши допотопные «виндикейторы» в предыдущих боях прямиком в океан, и хотя к этому времени их заменили на новые «донтлессы», но торпедоносные эскадрильи так и не были перевооружены. Шесть новеньких с иголочки «эвенджеров» не успели попасть на авианосец к нашему отплытию, и их отправили по воздуху прямиком на Мидуэй для усиления сил тамошнего гарнизона. К тому же большинство эскадрилий были укомплектованы исключительно новичками, и даже их командиры всего месяц-два были призваны из резерва и не успели еще пройти даже предварительной подготовки, не говоря уже о боевой. На трех авианосцах было только две эскадрильи настоящих ветеранов, понюхавших пороху в Коралловом море, но это была капля в море.

 Рано утром 4 июня, когда мы болтались где-то в океане между Мидуэем и Аляской, с мостика наконец-то поступила информация, что наш разведывательный самолет обнаружил два японских авианосца. Мы попрыгали в свои самолеты, но прошел еще целый час, прежде чем нам позволили взлететь. Я был стрелком у лейтенанта Уильяма Хили из 6-й бомбардировочной эскадрильи, и в бой нас должен был вести капитан 3-го ранга Уэйд Маклуски. Еще вечером было решено, что действовать мы будем вместе с эскадрильей торпедоносцев капитана Линдси, а прикрывать нас будут истребители Джима Грея. После взлета мы долго кружили над «Энтерпрайзам», ожидая, пока в воздух поднимутся наши сопровождающие, но так этого не дождались. Прошло минут сорок, как вдруг Маклуски подал визуальный сигнал следовать за ним в юго-западном направлении, мы развернулись прочь от авианосца, и вскоре наша эскадра, растянувшаяся по океану на несколько миль, растворилась в лучах восходящего солнца…

 Мое дело, как простого матроса, было маленьким — держать в готовности пулеметы, осматриваться получше и внимательнее слушать эфир, пока Хили слушает работу мотора. Сначала мы шли на высоте 10 тысяч футов, но через полчаса поднялись до двадцати. Маклуски в целях маскировки запретил пользоваться радиопередатчиками до того самого момента, пока не будут сброшены бомбы, и все необходимые команды подавал знаками рукой или покачиванием крыльев своего самолета. Однако в то утро команд от него исходило совсем немного. Через час он зачем-то круто повернул на юг, затем полетел по дуге, плавно огибающей точку, в которой мы должны были появиться.

 …Прошло уже два часа нашего полета, мы пролетели миль триста, не меньше, и горючего в баках убавилось больше чем наполовину, а противника мы все еще не видели. Это было странно. Я подумал, что Маклуски заблудился, но обернувшись в сторону его самолета, увидел, что он спокоен, как каменный истукан с острова Пасхи. Я навел на него свой бинокль. Стало прекрасно видно, что он вертит верньер настройки рации, которая в его самолете находилась в кабине пилота, и сосредоточенно прислушивался к тому, что делалось в его наушниках. Я тоже прислушался. С нами усиленно пытался связаться командир истребительной эскадрильи капитан Грей — ведь мы должны были встретиться с ним над местом боя! По обрывкам радиоразговоров я понял, что торпедоносцы Линдси, вылетевшие вслед за нами, уже погибли все до единого, но не добились попаданий в японские корабли. Я снова поглядел в сторону командира — тот же эффект.

 Тут я увидел, что два самолета, летевшие позади нашей машины, один за другим вывалились из строя и стали планировать вниз на вынужденную. Я сразу понял, в чем дело — их моторы сильно дымили из-за неправильной регулировки и в любой момент могли заглохнуть. Не успел я проводить их взглядом, как заметил, что мотор шедшего рядом «донтлесса» лейтенанта Шнейдера тоже начал давать перебои. Это было плохо, но я надеялся на своего пилота — Хили был гораздо опытней, чем Шнейдер, к тому же наш мотор с самого начала полета вел себя прекрасно. Я связался с Хили по СПУ.

 — Билл! — позвал я. — Наш командир, кажется, собрался вести нас через весь Тихий океан!

 — Заткнись. — ответил пилот. — И гляди по сторонам.

 Я заткнулся, но радости от этого мне было мало. Мы летели уже три часа, а горючего было всего на пять, так что сами понимаете, что нам грозило… Более тихоходные торпедоносцы, с которыми мы по плану должны были взаимодействовать при атаке на японское соединение, уже давно покоились на дне Тихого океана, я слышал по радио, как японские «зеро» расправлялись с ними, а также с остальными самолетами, взлетевшими после нас, а Маклуски, вопреки всему, даже не думал поворачивать на север, куда нам давно уже нужно было лететь. И тогда меня вдруг озарило!

 Я вдруг неожиданно для себя понял, что наши непонятные «блуждания» — это наверняка часть какого-то дьявольски хитроумного плана, вот только самой сути этого плана я постичь пока, хоть убей, не мог. К тому же я, сколько не прислушивался, не смог уловить в эфире сведений об атаках других пикирующих бомбардировщиков, вылетевших с «Йорктауна» и «Хорнета»… Получалось так, что в бою до сих пор участвовали только торпедоносцы да истребители. Я еще раз попытался связаться с Хили, чтобы поделиться с ним своими соображениями, но тут увидел, как Шнейдер наконец тоже отвалил. Дымя неисправным мотором, он круто пошел на снижение, и скоро его «донтлесс» исчез в простирающихся под нами рваных облаках. Я высунулся из кабины, чтобы попытаться проследить за ним, как вдруг услышал в наушниках какой-то непонятный, и даже очень странный звук.

 Сначала мне показалось, что со мной по СПУ хочет связаться Хили — в наушниках громко прозвучал громкий щелчок, но вслед за этим щелчком раздались два коротких сигнала, похожих на писк морзянки, затем еще два щелчка, а напоследок один долгий звук, словно кто-то в эфире полоскал горло. Я быстро включил селектор.

 — Хили, ты слышал это?! — завопил я, вне себя от возбуждения.

 — Что ЭТО ? — недовольно пробурчал пилот.

 — Сигнал!

 Но Хили не ответил. Бомбардировщик вдруг резко лёг на крыло — все наше соединение вслед за вырвавшимся далеко вперед Маклуски повернуло круто на северо-восток. Все моторы перешли на полные обороты, начиная остервенело пожирать драгоценное горючее, и скоро мы занырнули в облака, преграждавшие нам путь к поверхности океана. Хили предупредил меня:

 — Приготовься!

 Я бешено закрутил головой в ожидании внезапной атаки японских истребителей, и тут увидел, что облака расступились, и мы летели прямо над японской эскадрой!

 Я вовсю глядел вниз за борт. На гладкой поверхности моря среди других крупных и мелких кораблей четко выделялись три гигантских, прямо-таки чудовищно огромных авианосца с нарисованными на полётных палубах красными кругами величиной с хороший теннисный корт. На корме у каждого авианосца сгрудились приготовившихся к старту самолеты с работающими моторами. Я заметил также и четвертый авианосец, который виднелся на самом горизонте, но до него было очень далеко — с нашим запасом горючего до него дотянуться нечего было и рассчитывать.

 Не успел я полюбоваться столь незабываемым зрелищем, как наш «донтлесс» сделал «горку» и его хвост начал быстро задираться к небу — я понял, что мы начали пикировать. Бомбардировщик падал так круто, что мои пулемёты, накренившись, чуть не соскочили со станины и не улетели к черту за борт. Я уперся в тяжеленную 100-килограммовую установку обеими ногами и в ужасе ждал развязки. Если на нас сейчас навалятся эти кошмарные «зеро», то ни о какой стрельбе в таком положении и речи быть не могло — я не мог пошевелить даже пальцем, не говоря уж об остальном. Мотор выл так остервенело, что мне показалось, что его сейчас разнесет к черту вдребезги и пополам, и мы на полной скорости, достигавшей сейчас, может быть, четырехсот узлов, врежемся прямо в море. Со своего места я прекрасно видел, как яростно вибрировали воздушные тормоза, расположенные на задней кромке крыла, и в любой момент готовые оторваться и улететь прочь. Я задрал глаза к покрытому рваными облаками небу, и дождался наконец окончания этой свистопляски — самолет сильно тряхнуло, и я понял, что Хили сбросил нашу полутонную бомбу. Меня вжало в сиденье так, что аж кишки полезли наружу. Я с трудом повернул голову и увидел взлетевшие к небу обломки и промелькнувшие сбоку вспышки ужаснейших взрывов. «ЕСТЬ! — возликовал я про себя. — Значит, не зря с л е т а л и…»

 «Донтлесс» начал выравниваться, и я быстро перегруппировался, хватаясь за тяжелые пулеметы затекшими руками. Сейчас нас начнут атаковать японские истребители, и тут уж все будет зависеть не только от мастерства моего пилота, сколько от моей собственной расторопности и верного глаза. Мы уже летели почти над самой водой, задевая кончиками лопастей верхушки волн, когда я наконец увидел, ЧТО сделали с вражеским кораблем наши бомбы.

 Да-да, нам было чем гордиться. Как я потом узнал, первые три пилота, в том числе и сам Маклуски, промазали, и честь первого попадания выпала моему Хили. Японский корабль пылал с носа и до самой кормы, бомбы попали прямо в снаряженные самолеты, сгрудившиеся на палубе. Такого грандиозного фейерверка я еще в жизни не видел. Огромные клубы оранжевого, черного и грязно-серого дыма поднимались высоко в небо и напоминали извержение диковинного вулкана.

 — Ричардс! — вдруг завопил Хили по селектору. — Ты спишь там, или носом водишь?!

 Перед нами с диким воем проскочил хищный силуэт японского «зеро», и на фюзеляже передо мной появились огромные рваные дыры. Другой «зеро», резко снижаясь, пристраивался к нам в хвост, и я судорожно развернул пулемёты в его сторону. Однако наш «донтлесс» так сильно трясло, что я не смог как следует прицелиться, и только впустую истратил целую обойму, чуть не прострелив наш собственный стабилизатор. Впрочем, истребитель вскоре отвалил, так и не сделав по нам ни единого выстрела. Может быть у него кончились патроны? Скорее всего. Как я потом узнал, большая часть самолетов японского воздушного патруля перед атакой пикировщиков провела в воздухе по нескольку часов, расстреливая самолеты, прилетавшие с Мидуэя, и вполне вероятно, что наш преследователь попросту исчерпал весь свой ресурс. Нам удалось уйти, но наш искалеченный бомбардировщик до «Энтерпрайза» все же не дотянул…

 Мы летели и летели, ориентируясь на застывшее в небе солнце (компас и радио были разбиты), и сели на воду милях в пятидесяти от того места, где нас поджидали наши корабли, а потом проболтались на надувном плотике почти до следующего полдня, пока нас не обнаружила и не подобрала пролетавшая мимо «каталина». Хили отделался только царапинами, а мне осколок разорвавшегося 20-миллиметрового снаряда попал в спину и застрял там. Вот так и закончилось для меня участие в этом сражении. Можно даже сказать, что нам с Хили крупно повезло, потому что многих экипажей наши спасатели в море потом так и не нашли…

 Сразу же после такого удачного спасения меня отправили на санитарном самолете прямиком в Гонолулу. Ранение хоть и было пустяковым по сути, но принесло мне много неприятностей при выздоровлении. Я очутился в одном из самых прекрасных военных госпиталей, развернутых с началом войны в вечнозеленых рощах Оаху, и тут с немалым для себя удивлением я обнаружил, что всех летчиков, участвовавших в той атаке на японские авианосцы, почему-то рассредоточили по разным заведениям, так что даже и поговорить толком было не с кем — меня окружали сплошные матросы с кораблей да пару стрелков с разведывательных «каталин», и потому все разговоры вокруг сражения и его результатов исчерпывались довольно примитивными фразами типа: «А здорово мы им врезали!» Только после окончательного выздоровления, когда меня отправили воевать на Гуадалканал, я стал что-то понимать, особенно когда стал свидетелем одного очень интересного случая, про который тоже стоит обязательно рассказать.

 …Это произошло в декабре того же самого года, когда меня перевели в морскую пехоту. Хоть мои раны и затянулись наилучшим образом, но командование почему-то посчитало, что для службы на авианосцах я уже не пригоден. Об этом особенно твердил какой-то доктор-капитан, пытавшийся внушить мне, что у меня внутри якобы нарушены какие-то нервные или еще некие центры, не позволяющие моему организму больше переносить довольно грубые посадки палубного бомбардировщика на авианосец. Это было несколько смешно, потому что я не чувствовал совершенно никаких нарушений… но я не возражал, тем более я понял, что в морской пехоте, невзирая на полное фиаско ее авиации у Мидуэя, служить все же полегче. Просто скажу — мне осточертело воевать в открытом море, неделями не видеть суши и в один прекрасный момент быть сожранным вечно голодными акулами при вынужденной посадке на воду. Я хотел быть поближе к земле — вот меня и отправили на этот чёртов Гуадалканал. Я же не знал тогда, что там будет все еще похлеще, чем было при Мидуэе… Я даже не подозревал об этом!

 Так вот, когда я попал на этот остров вместе со свежими частями морской пехоты, там уже несколько месяцев творилось такое, что простым человеческим языком и описать невозможно. Конечно, в тыл поступали только победные реляции, чтобы, как говорится, держать моральный дух нации на должной высоте, о потерях в этих реляциях по большей части не было ни слова, но когда я впервые увидел перепаханную японскими бомбами и снарядами взлетную полосу Гендерсон-Филд, то сразу смекнул, что попал совсем не по тому адресу. Каждая стычка между нами и японцами на суше превращалась в настоящую скотобойню, не уступающую по живописности лучшим произведениям Босха. До сих пор я предполагал, что настоящая мясорубка творится гораздо западней, на Новой Гвинее, например, но тут было все ужасней, словно и мы, и японцы защищали не населенные всяческими миазмами джунгли где-то на самом краю света, а землю своих предков. За несколько дней до моего появления на Гуадалканале японцы утопили на подходе к острову один наш авианосец, сразу урезав ударные силы Нимитца вдвое, они уничтожили почти три сотни самолетов и много других кораблей. Аэродром, расположенный, кстати, вблизи самой линии фронта, каждую Божию ночь обстреливали японские крейсера, наш флот попытался прекратить это «избиение младенцев», но силы опять-таки оказались неравны, и однажды после полуночи 30 ноября японские эсминцы в коротком ночном бою торпедами пустили на дно морское сразу четыре наших тяжелых крейсера — основу сопротивления защитников острова от убийственных набегов неприятельского флота, на том дело и закончилось. Подходы к Гуадалканалу оказались блокированы японскими линкорами, и помочь не могли даже героические усилия всей нашей авиации. Когда уцелевшие после непрекращающихся ночных обстрелов бомбардировщики взлетали утром на перехват врага, японских кораблей обычно и след простывал — они быстро отходили за пределы досягаемости нашей авиации. Так что несладко, одним словом, было нам на Гуадалканале, очень несладко.

 …В один прекрасный день мы возвратились после неудачной попытки атаковать продвигающееся к острову японское соединение тяжелых крейсеров, причем чуть было не повторилась картина, аналогичная той, что произошла в свое время возле Мидуэя. Хоть пикировщики и повредили один вражеский корабль, заставив врага отказаться от проведения операции, но из боя не вернулась большая часть торпедоносцев — целых сорок экипажей. После возвращения пилот одного из немногих уцелевших «эвенджеров» выбрался из своего самолета и налетел с кулаками на моего командира — Мартина Эллсли. Он обвинил его в том, что тот якобы сорвал хорошо спланированную комбинированную атаку, и потому японцы увернулись от всех выпущенных торпед. Когда его оттаскивали от Эллсли, он орал что-то типа того, что «…мидуэйские штучки не пройдут», намекая, очевидно, на тот факт, что пикировщики, как и тогда, при Мидуэе, почему-то запоздали к месту боя. Конечно, я допускаю, что при желании аналогию можно было углядеть, но на самом деле мы ни в чем, как мне тогда казалось, не были виноваты. Дело в том, что к моменту атаки японская эскадра разделилась на две части, а наши разведывательные самолеты вовремя этот маневр не засекли. В результате наш командир решил атаковать, не дожидаясь подхода торпедоносцев, в то время, как японские «зеро» разделывали «под орех» эти самые торпедоносцы совсем в другом квадрате моря, а когда понял свою ошибку, то было поздно. Но пилот «эвенджера» не унимался, он обвинил нашего Эллсли то в сговоре с «хитрым и ленивым» адмиралом Нимитцем, то с «коварными и продажными» японцами, и я понял, что у малого просто «поехала крыша». Такого же мнения был и командир авиабазы, он отправил бедного торпедника с первой же оказией подальше от Гуадалканала, и с тех пор его больше никто не видел, и о нем больше ничего не слышал…

 Однако его слова крепко запали мне в голову, и я вспомнил те странные, не вписывающиеся ни в какие схемы сигналы на частоте нашей эскадрильи, которые услышал над японской эскадрой памятным утром 4 июня. Я начал задумываться.

 Конечно, не моё свинячье дело обсуждать приказы мудрых адмиралов, но мне вдруг начало казаться, что они и на самом деле ведут нечистую игру, подставляя наших ребят под японские пушки и пулеметы в угоду каким-то своим собственным махинациям. Я поделился своими невеселыми мыслями с Генри Фишером — моим приятелем, стрелком командира группы. Но Фишер только отмахнулся.

 — Будешь много думать, — глубокомысленно изрек он, — попадешь к торпедникам. Для начала. Наше с тобой дело — стрелять, а не панику разводить!

 …Вскоре после этого разговора меня вызвал к себе командир базы полковник Даллесон и подозрительно улыбаясь, поставил меня в известность о том, что морская пехота состоит не только из одной авиации, и в окопах на самом Гуадалканале каждый день появляется безразмерное множество свободных вакансий. Я все сразу понял, и проклиная длинный язык своего дружка Фишера, оказавшегося самым натуральным стукачом, честно признался полковнику, что, кажется, влез абсолютно не в свое дело. Даллесон похвалил меня за такую своевременную сообразительность, и один к одному повторил тезис подонка Фишера о том, что моё дело — стрелять, и стрелять поточнее, а выдвигать всякие нелепые гипотезы относительно методов ведения войны нашими адмиралами – последнее дело. Затем он зачем-то вкратце обрисовал «блестящее» положение нашей армии на фронтах и закончил свою тираду такими словами:

 — Если вы, Ричардс, вдруг снова почувствуете себя адмиралом, то приходите сразу ко мне, а не распространяйте свои страдания по всей округе.

 Я клятвенно пообещал командиру, что в будущем он останется мною доволен. На прощание Даллесон предупредил меня, что отныне он будет интересоваться всеми моими успехами по службе лично, и посоветовал на всякий случай пореже писать письма домой… Уходил я от него в расстроенных чувствах, ибо понимал, что теперь имею все шансы так и закончить войну простым матросом.

 Однако я ошибся. Через месяц мне присвоили внеочередное (!) звание. А это означало, что пилот того «эвенджера» был в чем-то прав, но для меня эта правда оставалась тайной за семью печатями, и мне дали понять, чтобы я держался от нее подальше. Более я с разговорами насчет «мидуэйских штучек» не сталкивался, а после окончания гуадалканальской кампании, когда активность японцев на море и на суше заметно упала и наши адмиралы и генералы, перейдя из обороны к наступлению, кардинально изменили тактику ведения боёв, в том числе и воздушных, о тех трагических событиях если и вспоминали, то только в возвеличительной форме.

 После войны в своих воспоминаниях я не раз возвращался к Мидуэю, но все равно старался не впутываться во всякие тайны, связанные с ним. В конце концов военные хорошо заплатили мне за то, чтобы я не навязывал свои мнения другим — не забывайте, что войну я закончил главстаршиной и получал шикарную пенсию от Пентагона, хоть и не имею никаких орденов за боевые заслуги… не считая Мидуэя, конечно. Однако я все же не удержался — как-то раз мне повстречался в Лас Вегасе Билл Томпсон, пилот 6-й разведывательной эскадрильи Эрла Галлахера, пикировавшего на «Кагу» десятым по счету после своего командира и положившего свою бомбу прямо у борта японского авианосца, и стал осторожно (как мне тогда казалось) расспрашивать его о том, какие у него были ощущения после такой подозрительно легкой победы. Но Томпсон на мои расспросы только пожимал плечами, а потом сказал: «Ну какая разница, Бон, случайно мы вышли на японцев, или специально кружили над ними в ожидании какого-то сигнала? Самое главное, что мы им все-таки врезали !»

 Ответ Томпсона меня не убедил, я почувствовал, что он чего-то недоговаривает. А буквально через несколько дней после этого разговора у меня начались странные неприятности на работе, закончившиеся необоснованным, на мой взгляд, увольнением, и я, с опозданием, правда, но сообразил наконец, в чем именно тут было дело. Я опять нарушил табу, и был за это наказан. На мое счастье, у меня к тому времени была скоплена приличная сумма денег, на которые я без долгих раздумий приобрел забегаловку в Окленде, превратив ее в ресторан средней руки. Но вам я рассказываю это сейчас потому, что хранить молчание не имеет более смысла. Под конец жизни мне очень хотелось бы узнать, прав был тот летчик с торпедоносца, от которого я узнал о существовании некоей «мидуэйской тайны», или не прав. Ведь думать мне никто не запрещал, и я до сих пор уверен на все сто, что наш адмирал Нимитц вел во время войны двойную игру, и за все свои победы расплачивался жизнями многих наших парней, которые этого совершенно не заслуживали. Кабинетные вояки из Вашингтона развязали ему руки, предоставив на Тихом океане полную свободу действий и не вмешиваясь во все его дела. Конечно, они может быть и не предполагали того, что с теми небольшими средствами, которые ему были отпущены, он перейдет в наступление против японцев раньше, чем мы покончим в Европе с Гитлером. Не забывайте, что тихоокеанский театр военных действий в планах Верховного командования был ВТОРОСТЕПЕННЫЙ! Но Нимитц, к удивлению своего начальства, стал БИТЬ сильнейший японский флот еще задолго до того, как начал получать из Америки новые корабли, танки и самолеты! До самого конца 1942-го года в составе наших эскадр никогда не было больше двух авианосцев одновременно, тогда как японцы всегда оперировали не меньше, чем десятком! Я не говорю уж про линкоры и истребители — на Гуадалканале я своими глазами наблюдал, чем в большинстве случаев заканчивались воздушные поединки между нашими импотентными «уайлдкэтами» и японскими «зеро», или между нашими неправильно спроектированными крейсерами и маленькими, но хорошо вооруженными и быстроходными японскими эсминцами. До начала следующего года ни одна даже удачная морская битва не закончилась нашей окончательной победой, и все же японцы после этих битв вели себя так, словно битыми оказывались не мы, а они… Я видел все своими глазами, и до сих пор не могу поверить в то, что японцы при всем своем количественном, техническом и моральном превосходстве начали проигрывать сражения просто так, благодаря какому-то мифическому «героизму» наших солдат и офицеров… Весь наш флот и вся наша армия состояла из таких, как я, а я лично не собирался «под танки бросаться» во имя каких-то там патриотических идеалов, хотя от боевой работы никогда не отлынивал. У японцев было гораздо больше оснований для проявления этого самого героизма — ведь это были сущие фанатики, которым про обязанность умереть за своего косоглазого императора вдалбливали с пеленок, да к тому же вооруженные первоклассной техникой, о которой в том году мы по большей части могли только мечтать. На Гуадалканале, например, сразу же после высадки десанта, когда японцев на всем острове насчитывалось едва ли 1000 штыков, их не смогли победить 11 тысяч солдат отборнейшей (по нашим меркам) американской морской пехоты, поддержанных всей авиацией флота! Нас пытались убедить в том, что японцы — дураки, и воевать не умеют, и что самый главный дурак среди них всех — сам адмирал Ямомото, но я думаю совсем иначе. Ведь если бы японцы только ЗАХОТЕЛИ, они смогли бы нас запросто раздавить и вымести не только с Гуадалканала, но и со всего Тихого океана! Пример: за первые четыре месяца гуадалканальской кампании только японские подлодки и эсминцы только торпедными ударами уничтожили целый флот, который состоял из двух авианосцев, семи крейсеров и 16 эсминцев — можно себе только представить, что бы стало с нашими военно-морскими силами, если бы японцы взялись за них всерьёз и ввели в бой ВСЕ свои корабли! Тем не менее после Мидуэя японцы почему-то больше не желали делать то, что они проделали с нами в Пирл-Харборе и других местах за первые полгода войны. Большинство японских линкоров провели всю войну далеко в тылу, а авианосцы по большей части и носа не показывали из своих баз в Японии, пока их не потребовалось использовать в качестве ПРИМАНКИ в 1944 году у Филиппин, где они все и были успешно уничтожены нашими самолетами. Тоже казус, но возвращаясь к адмиралу Ямомото, можно подумать, что в 42-м он просто решил предоставить Нимитцу шанс почувствовать себя человеком после стольких поражений… Странное везение «преследовало» Нимитца в 42-м, очень странное. Это было видно даже невооруженным глазом, но ни один американец не решался себе в этом признаться, потому что героем в конце концов желает стать каждый…»

   Учитывая рассказанную Ричардсом историю про странный сигнал, Стеннингтон вполне обоснованно предположил, что на японской эскадре действовал американский шпион. Он был готов также сделать довольно далеко идущие выводы о том, что шпион этот был, конечно же, НЕ американским подданным, а японским высокопоставленным чином, или просто — «лицом, приближенным к императору», но тогда все его расследование попросту превратилось бы в погоню за сомнительным результатом. Заподозрить в измене можно было любого офицера, даже самого адмирала Ямомото, не говоря уже о непосредственных исполнителях Мидуэйской операции — Нагумо, Кусаке, Генде. Наиболее сильные подозрения у Стеннингтона всегда вызывал этот последний, особенно учитывая некоторые факты его послевоенной биографии…

 Минору Генда родился в 1905 году в семье, очень богатой морскими традициями. После окончания военно-морского училища в Йокосуке, молодой человек стал летчиком-истребителем императорского флота, и к началу войны в Европе уже зарекомендовал себя очень способным и многообещающим военным теоретиком — будучи всего лишь тридцатилетним офицером, он разработал революционную для того времени тактику массированного применения авианосцев, которую впоследствии все военно-морские теоретики мира единодушно окрестят по имени ее родителя «гендизмом». Отряд летчиков, которыми командовал Генда во время войны в Китае, был известен во флоте как «фокусники Генды» — это были умелые и отчаянные бойцы-акробаты, настоящие специалисты своего дела, составившие к началу войны на Тихом океане костяк всей японской военно-морской авиации. Ко мнению молодого капитана прислушивались многие адмиралы, и особенно — начальник штаба воздушного флота контр-адмирал Такахиро Ониси, который впоследствии стал основателем отрядов небезызвестных «камикадзе» — летчиков-смертников (и многие впоследствии не без основания поговаривали о том, что эту мысль адмиралу внушил именно Генда — слишком уж явным был стиль).

 Учитывая боевую и теоретическую подготовку перспективного офицера, руководство очень скоро назначило его на ответственный пост — вплоть до 1940 года Минору Генда служил военно-морским атташе Японии в Великобритании. Но, как только запахло порохом на Тихом океане, Генду отозвали назад на родину, и главнокомандующий всем японским флотом адмирал Исороку Ямомото поручил ему разработать план внезапного нападения японских сил на Пирл-Харбор…

 Идея Ямомото в интерпретации Генды получила абсолютно новое дыхание. Капитан-теоретик настоял на том, чтобы в нападении на главную военно-морскую базу американцев участвовало не два-три авианосца, как было предусмотрено Ямомото и Генеральным штабом, а целое соединение. Нисколько не смущаясь своего низкого по сравнению с заслуженными адмиралами служебного положения, Генда нещадно раскритиковал узость взглядов Ямомото на перспективы атаки с воздуха, он взялся переделывать весь план НА СВОЙ лад. В конце концов он потребовал не ограничиваться ОДНИМ ударом по американской базе, а… захватить все Гавайи целиком! Однако озабоченный слишком уж фантастическими (как ему самому казалось) перспективами, Ямомото, и так позволивший молодому, хоть и прославленному офицеру, неслыханные вольности в обращении со своим детищем, решительно отказывается от реализации этого далеко идущего, но неизвестно куда приведущего проекта.

 Всем хорошо известно, к каким результатам привел «выполненный» Гендой план. В течение следующих шести месяцев после разрушения Пирл-Харбора этот человек избороздил на «Акаги» (флагманском корабле японского флота) огромные пространства Тихого и Индийского океанов в качестве начальника оперативного штаба I-го ударного соединения под командованием адмирала Нагумо, однако злые языки называют это соединение не иначе, как «флотом Генды», потому что многие, с кем впоследствии разговаривали на эту тему падкие до сенсации журналисты, утверждали, что старый (или попросту — устаревший) адмирал Тюичи Нагумо мало соответствовал наступательным возможностям современного авианосного флота. По рассказам людей, окружавших этого человека в годы войны, Нагумо всегда был сторонником осторожных и осмотрительных действий, чему в немалой степени способствовали… его больные ноги, на которые он постоянно жаловался к месту и не к месту, и, невзирая на свой ответственный пост, с большим подозрением относился к боеспособности превосходных новых авианосцев, чувствуя себя вполне спокойно только в окружении таких милых ему линкоров. Многим до сих пор неясно, по каким причинам Ямомото терпел этого человека, поддерживая на флоте его авторитет, потому что ни для кого не было, как уже говорилось, секретом, что флотом фактически руководил капитан 2-го ранга Минору Генда. Целый ряд успешно проведенных операций укрепил Нагумо в непоколебимом мнении, что Генда — его счастливый талисман, и он сделал своего помощника фактическим адмиралом своего флота, и дело доходило даже до того, что тому было позволено вытворять на «Акаги» такие вещи, от которых воздерживался сам главнокомандующий. Однажды в походе ему вдруг вздумалось появиться на боевом мостике в… лазаретной пижаме и отдавать приказания, не обращая никакого внимания на присутствовавших там же, одетых по всей форме и подтянутых адмиралов…

 Вот и в тот роковой для Нагумо день 4 июня 1942 года Генда шлялся по мостику «Акаги» в пижаме, отдавая приказы адмиралам и спорил с Кусакой и Ямагучи с таким видом, будто он не простой капитан, а сам император Хирохито. К чему привели все эти споры — хорошо известно, однако речь пока совсем не о том. После столь бесстыдного поражения адмирал Ямомото награждает Генду всеми мыслимыми и немыслимыми орденами и медалями, и войну этот капитан заканчивает в звании контр-адмирала, ничем, впрочем, себя уже не проявив, хотя он и занимал ответственные штабные посты. Удачно избежав суда над военными преступниками в 1948 году, Генда по протекции официального и фактического диктатора Японии американского генерала Дугласа Макартура становится полным генералом (к тому времени флота у Японии уже не существовало), и вскоре бывшие враги назначают его начальником японского Генерального штаба.

 В новой своей роли Генда частенько наезжает в Штаты, которые когда-то мечтал обозревать с борта японского бомбардировщика, и среди его закадычных американских дружков, как это ни странно (впрочем, чего уж тут странного!) числится и прославленный адмирал Нимитц, который некогда так подозрительно легко пустил считавшийся несокрушимым «флот Генды» ко дну неподалеку от Мидуэя. Однако это никого не смущает. Многие поговаривали даже, и на взгляд многих скептиков — небезосновательно, что своим налетом на Пирл-Харбор в 1941 году Генда оказал Нимитцу громадную услугу, очистив место главнокомандующего Тихоокеанским флотом — в противном случае Киммель ни за что на свете не уступил бы Нимитцу свой «трон», и тот, скорее всего, прозябал бы на вторых и третьих ролях до самого конца своей жизни, ведь успешная карьера в вооруженных силах, по большей части — дело случая…

 Итак, прошло совсем немного времени, и в 1955 году Минору Генда посещает штаб-квартиру авиастроительного концерна «Локхид» в Калифорнии, и как официальное лицо ведет с руководством этой могущественной фирмы переговоры по поводу приобретения японскими Силами Самообороны американских реактивных истребителей-бомбардировщиков F-104 «Старфайтер». Хоть «Старфайтер» и является новейшей разработкой «Локхида», однако мрачная слава о качестве этих самолетов уже волной прокатилась по всему миру. В Германии, например, где они состояли на вооружении с декабря 1954 года, за пять неполных месяцев эксплуатации разбилось по невыясненным до конца причинам более половины поставленных американцами самолетов. В Британии «Старфайтер» называют не иначе как «тухлятиной», а сами американские испытатели придумали для них более ёмкое название — «летающие гробы» (наверное, по аналогии с печально известными еще со времен войны брюстеровскими «буффало»).

 Однако отважного Генду репутация этого «урода» знаменитой фирмы нисколько не смущает — он садится за штурвал «Старфайтера», поднимает его в воздух, сажает обратно на землю и заявляет собравшимся на аэродроме газетчикам:

 Что за этим последовало, представить себе не просто трудно, а вовсе невозможно. Правительство США, флот которого этот самый Генда так варварски уничтожил за каких-то 14 лет до этого в Пирл-Харборе, награждает японского генерала-адмирала… ВЫСШИМ ОРДЕНОМ ВВС США. Официально — за «несомненные заслуги в улучшении отношений между Японией и Америкой». Оно и понятно — американский «Локхид» несомненно улучшил благодаря Генде если уж не свое отношение к Японии, то собственное финансовое состояние — несомненно. Японские союзники Америки, как незадолго до этого германские и британские, натурально спасли эту фирму от неминуемого банкротства. Они заплатили за разрекламированную своим национальным героем «тухлятину» бешеные деньги, однако, как известно, привезенные из США «Старфайтеры» японцами почти не эксплуатировались. Зато через несколько лет Генда ушел в почетную отставку, и закончил свои земные дни вполне обеспеченным и всеми уважаемым человеком. Такова официальная версия биографии этого полководца, и кроме этого никому долгое время ничего нового узнать не удавалось… Но, как говорится — «человек предполагает, а Господь располагает». В данном случае цели Дэвиса Стеннингтона и Господа Бога совпадали полностью, и под такой мощной «крышей» британскому исследователю удалось добраться до таких вещей, о каких простой смертный мог только мечтать.

   Итак, для Стеннингтона уже не было тайной то, что Минору Генда, хоть и слыл ярым патриотом своей неординарной родины, но ничего земное, так сказать, ему чуждо не было. Он начинал подозревать Генду в том, что тот вполне мог пойти на поводу у американцев не только в мирное время — слишком уж много тайных нитей этот человек держал в руках практически во все времена своей красочной биографии. Если считать установленным факт странных сигналов, услышанных во время Мидуэйского сражения стрелком-радистом Ричардсом, то кто же еще, кроме фактического руководителя операции, мог санкционировать эту передачу, наверняка послужившую сигналом к немедленному действию для американской эскадрильи, кружившей над японскими кораблями? Конечно, для англичанина это было бы неприятным, и даже страшным открытием, и вряд ли тогда у Генды могли быть какие-либо корыстные интересы, как, наверняка, в случае с заказом на «Старфайтеры». Если да, то Генда являлся предателем чистой воды, во что даже скептически настроенному Стеннингтону верилось с огромным трудом. Но ведь есть в мире также предатели, которые выдают врагу секреты своей родины, совсем не рассчитывая на какие-либо материальные блага, а во имя какой-то идеи, пусть даже навязчивой и сумасбродной, но одинаково для них святой… Если учесть странное поведение всего военно-морского руководства Японии в 1942 и последующих годах, то вырисовывается совершенно фантастическая, но вместе с тем и вполне понятная картина.

 …Копаясь в некоторых доступных ему американских архивах, Стеннингтон набрел на кое-какие документы, проливающие свет на некоторые обстоятельства странной смерти Говарда Бордли, человека, известного в узком кругу специалистов как «отца американской криптографии». Как раз в то самое время, когда японцу Минору Генде президент Америки — бывший герой второй мировой войны Дуайт Эйзенхауэр — вручал почетный орден «За заслуги», Бордли (незадолго до этого уволенный с поста руководителя службы дешифровки флота) устроил скандал, выпустив книгу под интригующим названием «Американский Черный Кабинет». Потеряв в результате ведомственных склок работу, Бордли бедствовал в начальные годы «холодной войны» и, чтобы прокормиться, и весьма вероятно — отомстить чиновникам, не оценившим его, быстро написал и передал одному из известных издательств книгу, в которой он занятно рассказал о том, как в довоенные и военные годы в этом самом «кабинете» перехватывались и дешифровывались сообщения не только противников США, но и нейтральных, и даже дружественных государств. В первую очередь это касалось Англии и СССР, однако немалая часть книги была посвящена Тихоокеанскому региону, в частности — «гению дешифровки» Джозефу Рочфорту, которому приписывается немалая доля участия в обеспечении победы американского флота у Мидуэя в том памятном для всех сражении…

 Как известно, в самом начале 1942 года подразделению дешифровальщиков в Пирл-Харборе, которым командовал Рочфорт, удалось расшифровать суперсекретный японский код, благодаря чему адмирал Нимитц получил исчерпывающие сведения о всех деталях операций, разрабатываемых японскими стратегами в Токио. Считалось также, что Рочфорт расшифровал многие японские коды еще до начала войны, и даже смог бы предотвратить разгром Пирл-Харбора, если бы японцы вовремя не сменили нужный код. Так вот, Бордли в своей интересной книге напрямую утверждает, что Рочфорт вовсе никакой не гений, никаких шифров не «раскалывал», а просто покупал их на деньги администрации президента у перевербованных высокопоставленных японских шпионов в лице генерального консула Японии в Гонолулу и его сотрудников. Бордли работал тогда в Вашингтоне в штабе ВМС, и потому все доклады Рочфорта, направляемые с Гавайских островов в штаб, проходили через его руки. Он утверждал, что правительству США было прекрасно известно о готовящемся нападении японцев на Пирл-Харбор, и сказка насчет смены японцами своих главных кодов накануне войны была не более, чем отмазкой, призванной скрыть истинные цели политических планов самого президента Рузвельта. По словам Бордли, «Черный Кабинет» вел какие-то закулисные переговоры с японскими адмиралами, направленные на скорейшее возникновение войны, и получал из личного фонда президента, не контролируемого никакими инстанциями, огромные суммы денег на подкуп кое-каких японских политиков. И якобы именно «Черный Кабинет» способствовал тому, что в результате некоторых чрезвычайно запутанных политических и экономических махинаций к власти на смену относительно миролюбивому и крайне нерешительному в вопросах войны правительству принца Коноэ в Японии осенью 1941 года пришел достаточно агрессивный «ставленник президента Рузвельта» генерал Тодзио. Бордли утверждал, что Рузвельту «…не терпелось поскорее развязать войну с Японией, чтобы автоматически начать боевые действия против Германии и тем самым вмешаться в европейские дела, чего он никак не мог сделать без подходящего повода — как назло, сам Гитлер этого повода ему давать никак не хотел». Таким образом «Черный Кабинет» был ни чем иным, как «личным инструментом Рузвельта», посредством которого тот намеревался «взломать» запоры, ведущие к уничтожению многих так мучивших его проблем.

 После выхода в свет книги Бордли поднялся неслыханный переполох. Военное министерство США в ответ на запросы журналистов и газетчиков лихо отрицало само существование «Черного Кабинета», государственный департамент повел активную компанию дискредитации Бордли. Тогда бывший дешифровальщик в ярости написал еще одну книгу, уже под более устрашающим названием: «Самурайский меч ковался в Белом доме!» В новой книге он грозился разоблачить всю политику США во время войны, а также деятельность «…продажных японских генералов и адмиралов, купивших послевоенное благополучие своей страны путём сговора с американской военной верхушкой в 1941 году».

 Можно только догадываться, КАКИЕ именно секреты должны были раскрыться во второй книге Бордли, потому что когда он сдал рукопись в издательство, судебные исполнители в декабре 1955 года конфисковали ее. Тем дело вроде бы и закончилось в США, однако неугомонный Бордли заявил, что издаст книгу в Японии, и тем самым подписал себе смертный приговор. Через несколько дней его обнаружили повесившимся (или повешенным) на чердаке собственного дома. На другой день после этого печального события редактор издательства «Military Graffiti Book», успевший прочитать «Самурайский меч…», попал в автомобильную катастрофу и скончался по дороге в больницу от болевого шока.

 После этого переполох, как ни странно, поднялся в самой Японии. Японские газетчики в своем преклонении перед Богом Сенсации нисколько не уступают своим заокеанским коллегам, и потому в нескольких газетах Токио, Нагасаки и других крупных городов бывшей Империи Восходящего Солнца, замелькали сенсационные сообщения о том, что американец Бордли захотел прищемить хвост некоторым известным японским политикам и промышленникам, тесно связанным в свое время с оккупационной администрацией генерала Макартура. Однако готовый разразиться скандал, вызванный намеками покойного «писателя» на причастность героев Великой Азиатской Войны — Минору Генды, Тюичи Нагумо и самого адмирала Ямомото к сговору с американцами во время боевых действий, был замят правительством. Минору Генду быстренько спровадили в почетную отставку, что б не мозолил глаза в сиянии возможного скандала, и большую часть жизни на пенсии этот «флотоводец» провел, разъезжая с многочисленной родней по модным курортам Европы и Америки. С разрешения американцев в конституцию Японии вводится поправка относительно увеличения Сил Самообороны, сменивших после войны разгромленные вооруженные силы, а авиастроительная фирма «Макдоннелл-Дуглас» не мешкая переправляет на Японские острова большую партию современных истребителей F-4 «Фантом». Закупленные незадолго перед этим «Старфайтеры» втихомолку перезагоняются Филиппинам, Таиланду, Индонезии и Тайваню, а Советам, что б не вздумали поднимать лишнего шума, на секретных переговорах был обещан отказ от притязаний на некоторые из захваченных ими в 45-м Курильских островов.

   Как можно уяснить из полученной информации, между таинственными сигналами в 42-м, и отставкой Генды в 1956-м прослеживается слабенькая, еле заметная для постороннего взгляда, но тем не менее устойчивая связь. По крайней мере у Дэвиса Стеннингтона не вызывало никаких сомнений, что «копать» нужно именно вдоль этой цепочки от одного ее конца до другого — в любом направлении. Предвоенная политика США в отношении Японии была столь противоречива, невзирая на показную прямолинейность, что никто особо не удивился бы, если б даже откопал в архивах какие-нибудь сведения, напрямую указывающие на сговор японских адмиралов с американскими. К 17 октября 1941 года, то есть к моменту «воцарения на престоле» Хидеки Тодзио, вся Япония политически была поделена на три сферы влияния. Эти сферы влияния представляли правительство, армию и флот.

 Армия, основная часть которой была размещена на континенте — в Корее, Манчжурии и Северном Китае — вела свою собственную политику, и её крайне агрессивное еще со времен Порт-Артура руководство ни в коей мере не собиралось подчиняться абсолютно никаким решениям своего правительства. Флот был более покладистой силой, и воинственные устремления японских адмиралов не простирались так далеко, как у их сухопутных коллег. Адмирал Ямомото, главнокомандующий Объединенным флотом (одним из самых современных в мире уже в 20-е годы) был не только азартным воякой (свою блестящую карьеру он начинал еще в Цусимском сражении, где был ранен в руку), но и трезвым и расчетливым политиком, по крайней мере покорение Америки в его планы никогда не входило. Остальная треть власти (фактически довольно мизерная) принадлежала собственно правительству Японии, которое, по словам современников, «могло договариваться с окружающими странами о чем угодно, но только договоры эти воплощать в действительность не имело никакой возможности ввиду своего полнейшего позорного бессилия». Короче говоря, политическая жизнь в Империи в межвоенный период походила на «…гонку во взбесившемся и потерявшем управление автомобиле». Достаточно вспомнить, что за 15 предшествовавших второй мировой войне лет в Токио сменилось 12 премьер-министров, большая часть из которых была зверски убита воинствующими фанатиками из числа молодых армейских офицеров, одержимых «самурайским духом». Войну в Китае развязала исключительно армия в исключительно собственных интересах, и стоило только очередному выбранному главе государства заикнуться хотя бы о том, что он «наконец покончит с разорительным и бессмысленным китайским конфликтом», как тут же натуральным образом «получал в морду», и хорошо еще, если ему удавалось унести ноги из правительственного дворца, избежав кровавой расправы за свои крамольные проекты и обещания.

 …Последний «независимый» от армии и флота кабинет во главе с принцем Коноэ мудро старался не ввязываться в китайские дела своей неуправляемой армии, однако внешней политике страны преимуществ это не давало никаких. Армия поглощала громадное количество дефицитной нефти, покупаемой не где-нибудь, а в США, имевших в Китае свои интересы, и в конце концов наступил момент, когда Рузвельт потребовал от правительства Японии обуздать свою собственную армию и заставить ее уйти из Китая навсегда — проблемы японского кабинета его не волновали нисколько. Коноэ, которому и армия, и война, развязанная ей, уже давно сидели в печенках, понял, что с таким раскладом конфликта с американцами не избежать, потому что сами генералы никогда не согласятся остановиться — ведь в этом и заключался весь смысл их существования! Адмиралы, которые были поумнее армейцев, так как подавляющая их часть в свое время получила образование в цивилизованных Европах и Америках, выжидали. Они прекрасно понимали, что культивируемая генералами идея об Азии, «процветающей под японской крышей» — не более, чем бред воспаленных застарелым национализмом мозгов: было ясно, что ни Америка, ни Англия ни за что не подпустят японских самураев к азиатской «кормушке», да и сами народы завоеванных европейцами и американцами стран, если уж встанут перед выбором, из двух зол предпочтут наименьшее. Сдержанность флота в расширении своих собственных амбиций заключалась еще и в том, что ни у кого из его руководителей и мысли не было о том, чтобы разделаться с гражданским правительством и захватить всю власть в стране. На первый взгляд это может показаться самой натуральной глупостью — флот был сильнее армии, и он вполне был способен не допустить глупых генералов к абсолютной власти, но удержать эту власть он самостоятельно никогда бы не смог, потому что при любом раскладе армия продолжала бы существовать, и проблемы, связанные с ее существованием, неизбежно вели к кровопролитной гражданской войне. Для уничтожении этого «гордиевого узла» требовалось применение совсем других методов, и адмиралы эти методы в конце концов изыскали. Но — по порядку.

 Как известно, главным правителем Японии является и всегда являлся император. Однако, также как и у британского короля, «заседающего» по другую сторону Евразии, его власть была чисто номинальной. Более реальной властью в Японии того периода обладал кабинет министров во главе с премьер-министром. Тоже, как в Англии, однако на этом аналогия и заканчивается. Подлинным хозяином страны в то безумно тяжёлое для Японии время являлся исключительно военный министр — профашистски настроенный генерал Хидеки Тодзио. Неотесанный «реалист» Тодзио патологически ненавидел утонченного аристократа-интеллектуала Коноэ, и когда в октябре 1941 года почувствовал, что тот больше не в состоянии противостоять наглым, по мнению генерала, притязаниям американцев на Китай, решил идти напролом. Началось все с того, что представители подвластного Тодзио генерального штаба в один прекрасный день без всяких обиняков уведомили политиков, что если правительство в самом скором времени не окажется полностью в руках армии, то «…возможны внутренние беспорядки».

 Это была прямая угроза физической расправы над членами правительства, как периодически случалось в истории Японии предшествующих годов. Коноэ понял, что его песенка спета до конца, и срочно подал в отставку вместе со всем своим кабинетом, напоминавшем в тот момент стадо перепуганных овец. «Я умываю руки». — изрек он, собирая свои манатки, прежде чем ретироваться из правительственного дворца. Позже, в 1945 году, он покончил с собой, предварительно оставив пышно оформленную предсмертную записку, в которой возлагал вину за войну на Тихом океане и катастрофу своей страны на всех, исключая единственно себя. И конечно же, в чем-то он был совершенно прав. Ведь всем было ясно, что, по словам самого Коноэ, «…японское правительство долго было двуглавым драконом: премьер обещал всем одно, а другая голова — военные — приказывала другое…»

 Итак, накануне ухода Коноэ генерал Тодзио и его сторонники, желая максимально ускорить процесс, усиленно нагнетали тревогу в стране. 14 октября Тодзио подписал приказ об аресте двух германских подданных — Рихарда Зорге и его компаньона Макса Клаузена. Попутно арестовали и секретаря самого принца Коноэ — японца Ходзуми Одзаки. Тодзио удалось доказать, что все вместе эти люди, а также еще некоторые, приближенные к тайнам правительства, составляют шпионскую организацию, которая в течение ряда лет работала на русских (*5) — ведь он следил за этими шпионами и предателяими очень долго, и потому только ждал момента, чтобы использовать этот козырь против захудалого (и совершенно, по его мнению, современной Японии не нужного) гражданского правительства с максимальной для себя выгодой. Козырь был и на самом деле убийственный — он вымел весь правительственный дворец начисто, освободив место для новых хозяев. Срочно пришлось вызывать с вечеринки, производившейся у британского посла, загулявшего императора Хирохито, что б тот выдал нетерпеливому генералу скрепленный императорской печатью пакет с заготовленным заранее приказом к новому главе правительства начать формирование «свежего» кабинета. 18 октября было официально объявлено о создании «ПРАВИТЕЛЬСТВА ТОДЗИО» и о присвоении новоиспеченному диктатору ранга полного генерала. Тодзио, помимо всего прочего, сохранил за собой еще пост военного министра, а также прибрал к рукам портфель министра внутренних дел. Новая эра в японской политике началась.

 Теперь власть в стране делили только две инстанции. Правда, позиции флота после разгрома остатков видимости японской демократии заметно ослабли, но командующий флотом Ямомото и не думал «суетиться». Он понял, что военные действия японского флота против Америки уже не за горами, и предотвратить неизбежное просто невозможно. С приходом к власти военных, вопреки ожиданиям, трения между лидерами армии и флота несколько сгладились — видимо, военные обоих ведомств прекрасно понимали, что отныне они в одной упряжке, ведь линкоры и авианосцы, как и танки, нуждаются не в одной только нефти, но и в безостановочном движении вперед… Однако, рассматривая конечные цели армии и флота по отдельности, все же трудно провести между ними полную параллель.

 Как и Тодзио, Ямомото тоже был кадровым разведчиком. Если генерал прекрасно понимал всю бессмысленность нападения на СССР, хоть и сильно ослабленный гитлеровской агрессией, и обратил свои взоры на богатые освоенными источниками стратегического сырья территории в Юго-Восточной Азии, то Ямомото наверняка понимал опасность для Японии любой войны, затрагивающей интересы западных держав, включая затянувшуюся кампанию в Китае. Он слишком долго был разведчиком, чтобы уяснить себе, что, вопреки надеждам генералов, у Японии нет никакого военного будущего. Вообще никакого. А если и стоило его стране ввязываться во вторую мировую войну, то ТОЛЬКО на стороне Англии и Америки. Когда с Германией будет покончено — а адмирал был уверен в этом наверняка — то в мире останутся только две противостоящие друг другу силы: Америка и СССР. Коммунистов Ямомото боялся пуще огня, понимая, что коммунистический «империализм» во сто крат опасней американского, и прекрасно видел, что защитить от него Японию в конце концов сможет только «великий заокеанский сосед». Японский флот, как бы он ни был силен на океанах, все равно был беспомощен против бескрайних сибирских просторов, а армия была слишком одержимой «бесом разрушения» силой, чтобы считать ее по-настоящему боеспособной: доблестные императорские войска завязли в слаборазвитом Китае, так о каком в таком случае блицкриге против индустриальной России может идти речь? Когда Советская Россия сломает Гитлеру шею, размышлял Ямомото, то пути коммунистов с Америкой разойдутся навсегда, это уж точно. Вот тогда и покажет свои возможности мощь японского флота, объединенная с американской и европейской. Но размахивать средневековым самурайским мечом против единственных своих будущих союзников — сущая бессмыслица. И вот Ямомото перед неразрешимой, на первый взгляд, проблемой: он получил от своего правительства секретный приказ — СРОЧНО РАЗРАБОТАТЬ ОПЕРАЦИЮ ПРОТИВ США!

 Что делать? По официальной версии, до сих пор распространяемой всезнающими специалистами, Ямомото был уверен в том, что разгромив в быстротечной компании американский флот на Тихом океане, он сможет добиться невозможного — это того, что президент США после первых же поражений примет требования кучки обезумевших генералов, заседающих в Токио, насчет присоединения к японской империи американских Филиппин, британской Малайи, Голландской Индии и французского Индокитая. Но лично себе этого Ямомото представить себе никак не мог.

 Возникает вопрос: почему же тогда проницательный Ямомото с такой оперативностью кинулся выполнять столь авантюристическое распоряжение презираемого им генерала Тодзио? Да, Ямомото тоже был авантюристом, но ведь авантюрист авантюристу рознь. Есть авантюристы глупые, а есть авантюристы умные, если уж выражаться по простому. Следует напомнить всем, кто не знает, что глупого авантюриста Тодзио после войны поймали, судили и повесили, а умный авантюрист Ямомото заблаговременно покончил жизнь самоубийством. И пусть смерть Ямомото в 1943 году не выглядит на первый взгляд как самоубийство, но некоторые наиболее здравомыслящие историки иного названия этой смерти придумать так и не смогли.

   …Теперь припомним себе все обстоятельства гибели адмирала Ямомото, случившейся 18 апреля 1943 года в небе вблизи экватора. В тот день самолет, на котором Ямомото отправился в инспекционный полет по ряду военно-морских баз на Соломоновых островах, был сбит американскими истребителями дальнего радиуса действия над Бугенвиллем, островом в Коралловом море. Контр-адмирал Угаки, чудом спасшийся из взорвавшегося самолета, вывалившись при падении из него в воду на малой высоте, позднее рассказывал, что перед роковым вылетом Ямомото предупредили, что американцы каким-то образом узнали про предстоящий вояж адмирала, и работники штаба советовали ему изменить курс или даже время вылета, и в любом случае усилить эскорт бомбардировщика, состоявшего ВСЕГО из шести (!) истребителей «зеро». Командир авиабазы в Шортленде, куда направлялся адмирал, резонно предлагал выслать навстречу адмиральскому самолету полторы сотни истребителей — половину того, что имелось в его распоряжении! Однако Ямомото категорически запретил ему это делать, сославшись на нехватку топлива для проведения куда более важных операций, нежели защита одной важной персоны. Он также не захотел прислушаться и к остальным советам работников своего штаба, которые, помимо всего прочего, уговаривали его снять демаскирующую белую адмиральскую форму и переодеться в хаки. «Садясь в самолет, — вспоминает Угаки, — Ямомото попрощался с адмиралом Кога… Причем именно ПОПРОЩАЛСЯ, и отдал честь как равному с таким видом, будто наперед знал, что скоро тот сам станет командующим Объединенным флотом вместо него!»

 Странное поведение для военачальника, никогда не пропускавшего мимо сведения НИ ОДНОГО совета, исходившего от окружающих его офицеров и даже матросов! И уж тем более уравнивать себя с подчиненным при «массовом скоплении народа»!.. Угаки это тоже подметил, как и многое другое. Дальше из-под его пера выходят такие строки.

   «В последний момент адмирал разделил свою свиту на две части. Хотя в Рабауле находились более совершенные и комфортабельные летающие лодки «каваниси», почти неуязвимые для огня вражеских истребителей любого типа, Ямомото выбрал два базовых бомбардировщика «хамаки» («зажигалка») мало предназначенных не только для боевых действий, но и для любых транспортных перевозок вообще, тем более над океаном. Они были маловместимы, неповоротливы, и что важнее всего — из-за очень слабой броневой защиты бензобаков они взрывались от первого же попадания в них американских крупнокалиберных пуль… В первом самолете летел я, затем начальник штаба, начальники медицинской и финансовой служб, а также бессменный ординарец адмирала лейтенант Хамада. Во втором летел сам адмирал и несколько штабных бюрократов, которых Ямомото терпеть не мог. К тому же я знал, что пилотом адмиральского самолета был новичок, налетавший над морем всего что-то около двухсот или трехсот часов — это было непостижимо, но адмирал приказал вести «хамаки» именно ему, и никто не смог его переубедить в этом. Нам же достался лучший пилот, привезенный адмиралом из Давао, и который участвовал почти во всех операциях морской авиации еще с самого начала войны в Китае. Именно благодаря его умению спаслись я и еще несколько офицеров из нашего самолета, а также он сам, несмотря на то, что смертоносный огонь американских истребителей разорвал наш самолет буквально в куски…»

   Так вот где, оказывается, была собака зарыта! Значит, адмирал Ямомото, как пишется в душещипательных романах, «сам смерти своей искал» ! Он даже позаботился о том, чтобы забрать с собой на тот свет «штабных бюрократов», которых «терпеть не мог», предоставляя остальной своей свите, опекаемой опытным пилотом, немалый шанс спастись при неминуемом нападении американских истребителей! Но самое интересное, в конечном итоге, заключалось в том, что вместе с Ямомото согласно разработанному в штабе плану в эту инспекционную поездку должен был отправиться также его заместитель — адмирал Кога. Однако в последний момент в сопровождении ему было отказано.

 Следует напомнить, что адмирал Кога являлся ближайшим соратником и единомышленником Ямомото, вместе с ним неоднократно бывал в Америке перед войной, и хоть он был «отчаянным рубакой», но с самого начала также, как и Ямомото, был против вооруженного столкновения с западными державами. После гибели Ямомото его назначили главнокомандующим флотом, и с первого же дня своего пребывания на новом посту Кога круто начал менять всю политику японского императорского флота в войне…

 Для начала новый главнокомандующий разработал и издал приказ о переходе японского флота от стратегического наступления к стратегической обороне. За неполный год «царствования» этого человека на флоте в операционной обстановке произошли довольно значительные и несвойственные до сих пор японской военной политике изменения. Кога перебазировал свой штаб из Рабаула в Давао на Филиппинах, то есть в глубокий тыл, а наиболее крупные и значительные корабли упрятал на внутренние базы в Сингапуре и на Формозе (Тайвань). Из списка значительно важных для империи территорий были исключены архипелаг Бисмарка, острова Гилберта и Маршалловы. Было решено начать выводить войска из Новой Гвинеи и эвакуировать гарнизоны с Соломоновых и Восточных Каролинских островов. Военно-морская база Трук потеряла свое передовое значение, так как все авианосцы из нее по приказу Кога были переведены в метрополию. Этими перестановками, по большому счету, и объясняются столь быстрые и легкие успехи Нимитца по захвату Кваджелейна, Таравы, Трука и других опорных пунктов японской армии. Флот же не принимал НИКАКОГО участия в обороне этих островов. Тем не менее он был силен как никогда. Два мощнейших японских линкора-близнеца «Ямато» и «Мусаси», укрытые в глубоком тылу, при умелом их использовании смогли бы сорвать все попытки американского флота, хоть и значительно усиленного новыми пополнениями, к наступлению. Новейшие японские авианосцы были укомплектованы самыми современными типами самолетов, да и опытных пилотов у японцев, вопреки распространившейся после войны версии, было еще порядочное количество. Однако японские силы отступали вглубь своей обороны практически без всякого нажима со стороны американцев. Вот это и было необъяснимо.

 …Когда в начале 1944 года Кога погиб (его самолет попал в бурю и упал в море возле Филиппин), и на освободившееся место заступил другой «кореш» покойного Ямомото — адмирал Тойода, то странности, начатые при его предшественнике, только усилились. Если Кога просто сдавал позиции, избегая сражений, то Тойода решил стимулировать американцев на решительные действия более экзотическими методами. Яркий пример оригинальной стратегии Тойоды — совершенно бессмысленное на первый вгляд для японцев сражение в заливе Лейте, самое крупное морское побоище со времен Ютландской битвы.

 …В октябре 1944 года американский флот после многомесячного зондирования обстановки осмелился наконец приблизиться к Филиппинам, и Тойода разработал великолепный план, способный не только сорвать намечающийся десант, но и уничтожить все принимавшие участие во вторжении американские корабли. В то время, как Северная группа японского флота, включавшая в себя все авианосцы, отвлекала на себя главные силы Нимитца, Центральная группа под командованием адмирала Куриты, насчитывавшая 15 (пятнадцать!) линкоров и тяжелых крейсеров, прокралась мелководным проливом Сан-Бернардино во внутреннее филиппинское море Сибуян, и неожиданно для всех объявилась в месте высадки ничего не подозревающего американского десанта. Флот Хэллси, клюнув на приманку, находился далеко на севере, эскадра адмирала Ольдендорфа, отражая нападение Южной японской группы кораблей в заливе Суригао, тоже не могла прийти на помощь своим кораблям. Флагманский «Ямато» вплотную подошел к американским транспортам, сделал несколько залпов из своих убийственно огромных орудий главного калибра, похожих скорее на пристрелочные, и… немедленно ретировался, увлекая за собой изготовившуюся к предстоящему бою (или скорее — избиению) остальную эскадру!

 Адмирал Курита, посчитав свою миссию, вопреки здравому смыслу, выполненной (!), повернул свои корабли назад. Эскадра, словно спасаясь бегством от несуществующего преследователя, в полной темноте и на полной скорости форсировала опасный и изобилующий коварными отмелями и рифами пролив (это к легендам о неумелости японских моряков) в обратном направлении, после чего, как ни в чем не бывало, удалилась на свою базу в Сингапуре. Но две другие отвлекающие группы, внезапно лишенные поддержки — и Северная, и Южная — были полностью разгромлены американцами. Японцы за «здорово живешь» потеряли все свои авианосцы и половину линкоров, включая и теоретически неуязвимый гигант «Мусаси» — собрат-близнец (*6) предательски ускользнувшего «Ямато». Тем и закончилось «знаменитое» сражение, даже, по существу, для японцев не начавшись, и никто, кроме самого Кориты, так и не смог объяснить странное поведение последнего. Курита же после войны твердил что-то невнятное про какие-то инструкции, полученные им накануне операции от главнокомандующего, больше из него ни следователям, ни журналистам вытянуть ничего не удалось. Тойода не дожил до конца войны, и потому вопрос о несостоявшейся победе японского флота в Филиппинском море остался открытым, и как казалось, на веки вечные…

 И только спустя более чем полвека после «феномена Лейте» в руки Дэвиса Стеннингтона попали кое-какие сведения, заставившие его взглянуть по новому не только на странное поведение адмирала Куриты во время «знаменитого» сражения, но и на многие другие вещи, истинное предназначение которых считалось совершенно определённым и не подлежащим никакому сомнению.

   Несколько месяцев спустя после американского «турне», во время которого Стеннингтон познакомился с Боном Ричардсом и услышал его рассказ, ему довелось побывать в Германии в гостях у известного немецкого историка Гейнца Отта. Гейнц Отт — внук того самого генерал-майора Ейгена Отта, военного атташе Гитлера в Токио накануне Тихоокеанской войны в 41-м, которого так ловко использовал в своих целях сталинский разведчик Рихард Зорге. С Оттом Стеннингтона познакомил его друг и коллега профессор Вольфганг, хотя тот и сам давным-давно искал достойного повода для встречи с английским писателем. Гейнц Отт тогда не знал еще, что Стеннингтона интересуют загадки, связанные с японскими адмиралами, но англичанин, собираясь на встречу с этим человеком, был решительно настроен на то, чтобы вовлечь его в круг своих нынешних интересов.

 Конечно, Отт, как и его дед, не слыл сильным японистом, но, по слухам, в его личном архиве хранилось немало интересных документов, касающихся проблем внешней и внутренней политики Империи Восходящего Солнца в разные периоды ее очень богатой истории. Стеннингтон наверняка был уверен в том, что среди бумаг этой коллекции имеются весьма интересные и даже сенсационные экземпляры. Кому как не ему знать, что у настоящего ученого всегда припасено что-то на самый черный день, иначе это уже не ученый, а простой коллекционер. Перу Отта принадлежали две весьма интересные книги, содержание которых было связано с разоблачением закулисных махинаций бывших южнокорейских президентов-диктаторов Ли Сын Мана и Пак Чжон Хи. Материал для этих книг он собирал более двадцати лет, и когда они наконец были изданы (одна в 1986-м, а другая в 1987-м году), то произвели эффект разорвавшейся бомбы. В результате исследовательских «стараний» Отта в Южной Корее произошел очередной переворот, и преемник династии высокопоставленных мошенников, очередной президент Кореи Чон Ду Хван, просидевший на «царском троне» без малого восемь лет, подвергся судебному разбирательству и загремел в тюрьму для уголовных преступников почти на такой же срок.

 Встретившись с Гейнцем Оттом и прозондировав почву вокруг его истинных интересов и настроений, Стеннингтон посвятил его в свои собственные «японские» проблемы, и тот с готовностью согласился ему помочь. Оказывается, Отт давно уже собирал материал для книги, посвященной современным японским милитаристам, упорно стремящимся возродить былой самурайский дух нации, или в простонародье — «гумбацу». Эти самые «гумбацу» намерены во что бы то ни стало отменить знаменитую Девятую статью японской конституции, которая на вечные времена запрещает Японии иметь свои сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы, если они не направлены на защиту страны от внешних врагов, а также участвовать в каких бы то ни было военных действиях за пределами своей территории. Однако, как выяснилось, правящие круги страны уже давным-давно нарушают собственную конституцию, заявляя, что она была навязана им американцами в лице генерала Макартура, возглавлявшего оккупационную администрацию Японии в первые послевоенные годы. И, к слову сказать, «гумбацу» добились в этом направлении определенных успехов. С молчаливого благословения тех же США японцы умудрились создать довольно внушительную армию. Если в первые годы своего существования она носила невинное название «национальных полицейских сил» и насчитывала всего 25 тысяч человек, то теперь так называемые «японские силы самообороны» превратились в одну из самых сильных армий в Азии.

 Отт показал Стеннингтону некоторые документы, которые он добыл в свое время, используя свои собственные каналы, и приведенные в этих документах данные англичанина несказанно удивили, так как они весьма отличались от официально обнародованных. Численность японских «сил самообороны» уже давно перевалила за полмиллиона человек — это было значительно больше, чем имела та же Великобритания в метрополии и в колониях в самый разгар «холодной войны». Японские армии и флоты имеют в своем составе только по заниженным данным 19 дивизий, 5900 самолетов, 3 тысячи танков и 35 тысяч артиллерийских орудий и пусковых ракетных установок, а также свыше двухсот боевых кораблей рангом не ниже корвета, причем военные расходы Японии удваиваются каждые пять лет. Так, если программа вооружений на 1989-1994 годы составляла 8350 миллиардов йен, то расходы по следующему пятилетнему плану «усиления обороны» превысили все, что было когда-то затрачено на ремилитаризацию Японии почти на 20000 миллиардов йен! Окончание «холодной войны» не застало оборонных агитаторов врасплох и нисколько не сказалось на темпах вооружения японской армии, даже наоборот — «гумбацу» всерьез заговорили о новой, «исламской» угрозе, и призывали своих американских союзников помочь им скинуть наконец-то со страны «бремя» ими же когда-то навязанной, но давно осточертевшей обоим сторонам Девятой статьи конституции…

 Но дело в конце концов не в этом, или не совсем в этом. Отт обратил внимание англичанина на некоторые события, связанные с наращиванием вооружений и произошедшие в Японии за 25 лет до их разговора — в ноябре 1970 года. 13 ноября того года в Токио была совершена попытка государственного переворота по сценарию тех, что периодически происходили в Японии в 30-х годах после нападения японской армии на раздираемый внутренними противоречиями Китай. Лидер путчистов, некий Юкио Мисима, был известен в Японии и за ее пределами как писатель, режиссер и актер в собственных фильмах. Но еще большую известность он получил как создатель и бессменный предводитель небезызвестного «Общества Щита» — самурайской военной организации, призванной, по словам самого Мисимы, «возродить в развращённой экономическим расцветом Японии национальный дух, истинный дух БУСИДО…»

 Как известно, «БУСИДО» — это так называемый самурайский кодекс чести, согласно которому каждый уважающий себя японец должен взять в руки меч (или пулемёт) и косить налево и направо всех, кого ему прикажет начальство, не задумываясь о неприятных последствиях. Если же неприятных последствий не избежать, то смельчак обязан покончить жизнь самоубийством посредством харакири или какого-то другого по экзотически впечатляющего способа — в таком случае считается, что он сполна отдал долг своей родине и своим предкам, и на небесах его ожидает вечное процветание, что-то вроде Валгаллы у древних викингов, или попросту он попадает в Рай. Итак, этот самый писатель-самурай Мисима 13 ноября 1970 года вдруг решил, что «развращенный» японский народ уже давно ГОТОВ наложить на себя бремя разорительной гонки вооружений и провозгласил собственную персону не более не менее — предводителем нации. Для этого он воспользовался официальным (!) правом посещать штаб Восточного военного округа Войск Самообороны в Токио членами своей организации с оружием в руках ( не с мечами и прочими бутафорскими палками, а пулеметами и автоматами!), захватил в заложники начальника этого штаба генерала Кэнри Маситу (своего, кстати, закадычного дружка). Нескольких офицеров штаба, попытавшихся помешать неожиданному вторжению, молодчики «Общества Щита» изрубили в капусту ритуальными саблями, после чего Мисимой было решено произнести речь перед солдатами гарнизона, склонить их на сторону мятежников, затем осадить расположенный неподалеку Парламент и под дулами автоматов заста вить депутатов в экстренном порядке проголосовать за пересмотр конституции.

 «Конституция — наш враг! — орет экзальтированный Мисима собравшимся на плацу солдатам и офицерам с гранитного парапета балкона кабинета начальника штаба, — и нет более почетного долга, чем ИЗМЕНИТЬ эту конституцию, что б она не мешала нам создать мощную армию, единственно достойную Великой Японии!»

 Однако желающих совершить вместе с Мисимой переворот среди солдат и офицеров не находится никого. Тогда Мисима делает себе харакири прямо в кабинете Маситы, и его примеру следует всё руководство «Общества»…

   «ПОСТУПОК ПСИХИЧЕСКИ НЕНОРМАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА!»

   «СПЕКТАКЛЬ, РАЗЫГРАННЫЙ СУМАСШЕДШИМ!»

   Именно так оценили японские газеты событие, которое произошло в штабе Восточного военного округа Войск Самообороны 13 ноября 1970 года. Политики и военные пошли еще дальше — они обозвали «великого патриота» Мисиму» «японским Мопассаном», а его организацию — «частной армией, напоминающей труппу женского варьете Такарадзука», словно совсем недавно не прочили этого человека в лауреаты Нобелевской премии и не ратовали за присуждение ему высших наград за успехи в области международной кинематографии… «Подвиг» «последнего самурая» в Японии был благополучно забыт, этому «инциденту» в японской истории отводилось место незначительного эпизода, вызванного «издержками демократизации японского общества», «рецидивами мелкошовинистических настроений», и т.д. и т.п. Однако, изучая этот момент, Гейнц Отт наткнулся на некоторые события в прошлом Мисимы, на которые прежде всего мало кто обращал внимание.

 Во-первых, всю свою жизнь Мисима всячески скрывал от посторонних тот факт, что он являлся участником похода японского флота против американской базы в Пирл-Харборе 7 декабря 1941 года в качестве помощника оператора Тагио Миямото, которому было поручено подготовить документальный материал для японской кинохроники. Самым странным был тот факт, что во время войны Мисима был офицером не флота, а армии, он участвовал почти во всех кампаниях японской армии генерала Хомма в Малайе, Голландской Индии и на Филиппинах, и не скрывал этого, но каким ветром его накануне войны занесло на палубу военного корабля — этого он объяснять не собирался, да у него никто и не спрашивал. Армейский офицер в кабине морского бомбардировщика, выполняющего сугубо морское задание — для Японии тех дней это было натуральным нонсенсом. Ведь известно, что во время войны сухопутные генералы в пику своим морским коллегам построили СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ МОРСКОЙ ФЛОТ, который включал в себя торпедные катера, подводные лодки и даже… авианосцы!

 Но самое главное в конце концов заключалось тоже вовсе не в этом. Перед своей нелепой смертью Мисима заявил, что позор капитуляции Японии во второй мировой целиком и полностью ложится на головы неких предателей-адмиралов, которые вошли в сговор с американцами и привели свой флот к поражению в борьбе с более слабым по духу американским противником. Лидер «Общества Щита» особенно обращал внимание на тот факт, что японская армия терпела поражения только тогда, когда ей приходилось полагаться на поддержку флота, а в самостоятельных кампаниях ей не было равных среди всех армий мира. В качестве примеров он приводил героическое сопротивление императорских армий на Новой Гвинее, в Бирме, на Суматре, которое враг не смог сломить вплоть до момента капитуляции самого правительства. В своих заявлениях, правда, Мисима не указывал никаких имен, и не приводил никаких прямых фактов измены, однако с одним американским газетчиком, которому по каким-то причинам доверял более остальных, он был предельно откровенен, сообщив, что почти закончил книгу на эту тему, и эта книга по сенсационности приведенного в ней материала затмит все написанное и поставленное Мисимой ранее вместе взятое. Настырный газетчик, руководствуясь полученной информацией, пошел дальше и разнюхал, что выпуск разрекламированной «последним самураем» книги должен быть приурочен к некоему «дню Д», значение которого ему разгадать так и не удалось. Зато после смерти Мисимы выяснилось, что «день Д» — это именно 13 октября, дата, на которую был назначен антиконституционный путч…

 Однако выяснить, что стало с новой книгой Мисимы так никто и не смог. Американец, поднявший было этот вопрос в прессе, внезапно заболел и умер от инфаркта в японском военном госпитале, и после него не осталось никаких бумаг, которые могли бы пролить хоть какой-то свет га этот вопрос. Куда же они, черт подери, подевались? Коллеги американца вспомнили, что газетчик возил с собой целые чемоданы всевозможных документов. Но в конце концов на след ни одного из них выйти никому так и не удалось. Что, впрочем, не помешало Гейнцу Отту через 30 лет попытаться все же решить эту проблему, и на его взгляд это ему удалось.

 Как известно, после провала путча 13 октября с собой покончило всё руководство «Общества Щита», а также многие рядовые его члены. Однако, как ни странно, в живых остался личный адъютант Юкио Мисимы — Мори Тачикава. Этот человек в самый ответственный для всего самурайского движения момент не решился проявить свой самурайский дух, совершив харакири вместе со всеми, и очутился за решеткой, где ему предстояло отсидеть без малого 30 лет. Однако не прошло после суда и тридцати месяцев, как он оказался на свободе, и о возрождении оказавшегося столь непопулярным в современной Японии самурайского духа от него никто больше не слышал. В 1990 году Отт посетил Японию и решил попытаться выведать у Тачикавы кое-какие подробности, касавшиеся источников вдохновения его бывшего предводителя.

 Мори Тачикава к тому времени имел солидный стаж работы в фирме «Кюдзей суого», торгующей стиральными машинами и прочими бытовыми агрегатами, и занимал пост генерального директора филиала этой фирмы в Нагое. Отт добился аудиенции с этой по прежнему высокопоставленной, несмотря на смену занятий, личностью, и напрямую спросил его, что именно Тачикаве известно о последней книге Мисимы, так и не увидевшей свет, но содержавшей в себе, по некоторым сведениям, довольно любопытные вещи?

 Тачикава очень внимательно выслушал Отта, а затем с типично японской вежливостью, никак не выдававшей в нем бывшего ярого самурая, ответил, что ему об этой книге известно только то, что известно и всем остальным. Однако он подтвердил, что книга БЫЛА НА САМОМ ДЕЛЕ, Тачикава своими глазами видел верстанную рукопись, и Мисима не врал — она должна была выйти сразу же после «дня Д», но только не в Японии, а в… Америке! Издательство Тачикаве известно не было, тем не менее он заявил, что все же видит возможность помочь ученому, направив его поиски в нужное русло. Взамен японец требовал самую малость — не упоминать его имени в связи с этим делом нигде и никогда вплоть до его смерти (наступившей, кстати, в прошлом году, так что запрет на разглашение снят). Слово немецкого ученого оказалось достаточной гарантией, и тогда Тачикава назвал Отту имя человека, единственно через которого тот и мог распутать узел тайны утерянного «манускрипта» Мисимы. Никаких рекомендаций, понятно, Тачикава дать не смог, и потому Отту пришлось действовать на свой страх и риск, полагаясь на свой собственный авторитет, и еще на удачу. Короче, человеком, которого «сдал» торговец стиральными машинками, был не кто иной, как… сын уже известного нам Минору Генды, «тигра Пирл-Харбора» и «жертвы Мидуэя», ныне покойного. Имя нашего следующего героя — Матоме.

 По словам Тачикавы, Мисима неоднократно встречался с Матоме Гендой в 60-х, и даже совместно с ним написал сценарий к знаменитому фильму «Меч самурая», в котором сыграл роль главного героя — офицера императорской армии, пережившего и кошмарную войну, и позорную капитуляцию только лишь для того, чтобы бесславно погибнуть в нелепой стычке с пьяными американскими солдатами оккупационной армии буквально через месяц после возвращения с фронта.

 Отт немедленно отправился к Генде и попытался с ним встретиться, но не тут-то было. Сын знаменитого отца в те дни вовсю наслаждался жизнью обеспеченной отцовскими миллионами, и находился где-то на курортах Восточной Африки. Отт хоть и был человеком не особо бедным, однако не мог себе позволить мотаться за порхающим по белу свету богачом, и потому ему ничего не оставалось иного, как поджидать Генду в Японии — благо работы и так было предостаточно. И вот, копаясь как-то в архивах токийского полицейского управления, немец наткнулся на интересный материал, касающийся взаимоотношений Матоме Генды с самураем Мисимой.

 Оказывается, генеральский сынок в молодости далеко не был таким благополучным юнцом, каким его можно было бы представить сейчас. В 60-х годах у Матоме Генды было несколько приводов в полицию за употребление и торговлю сильными наркотиками, а в Японии это преступление и поныне квалифицируется даже тяжелее, нежели убийство человека. Папашино имя и деньги погасили готовый разразиться скандал, но отпрыск «разрушителя Пирл-Харбора» и не думал униматься.

 В 1965 году после очередного задержания на помощь молодому Генде пришел Юкио Мисима — инициатор «возрождения самурайского духа». Генда-папаша без лишних раздумий заставил Генду-сына подчиниться железной воле «спасителя душ», хотя тот не был летчиком, как он сам, и даже моряком. Но следует помнить, что оба офицера участвовали в 1941 году в налете на Пирл-Харбор, и находились на одном корабле — флагманском авианосце «Акаги», символе мощи нации до вступления в строй суперлинкора «Ямато». В полете флагман Генда и помощник оператора Мисима разместились, правда, в разных самолетах, но их глазам над разгромленной американской базой представилась одна и та же картина. Мисима с готовностью взял непослушного юнца под свое крыло, и вскоре вышиб из его зеленых мозгов всю молодую дурь. Послушного самурая из Генды, правда, ему сделать не удалось, зато полиция Токио вздохнула с облегчением — полицейским совсем не с руки было ссориться с национальным героем Японии из-за каких-то там «недоразумений»…

 Когда подошло время и старик Генда окочурился от старости, раскатывая по заграничным курортам, его неистребимую тягу к путешествиям перенял Матоме. Во время неудавшегося путча Мисимы в 1970 году Матоме находился с женой и детьми в Великобритании, знакомясь с достопримечательностями королевских резиденций, но узнав о трагической гибели Мисимы, он немедленно примчался в Токио, чтобы принять участие в пышных похоронах своего «спасителя». После окончания похоронной церемонии и погребения, находившийся в состоянии непонятной эйфории Генда на вопрос одного из журналистов насчет того, что он думает о смерти предводителя «Общества Щита», произнес довольно странную фразу:

   Отт долго ломал голову над тем, что же это такой за «майор Фредерик», дух которого может заставить убежденного самурая наложить на себя руки…Он все же надеялся на то, что если не на все, то хотя бы на некоторые вопросы ему ответит сам Матоме Генда, однако через несколько недель, когда тот все же объявился в Японии и согласился на встречу с сыном «знаменитого дипломата», немцу выяснить практически ничего не удалось. Генда прикинулся простаком.

 На просьбу прояснить ситуацию японец стал горячо заверять Отта, что не владеет абсолютно никакими секретами, прямо или косвенно связанными с вещами, интересующими ученого. Но на прямой вопрос относительно того, ЧТО ИМЕННО он имел в виду, когда на похоронах Мисимы за 20 лет до этого упомянул имя некоего Фредерика, Генда, как показалось немцу, насторожился. Однако японец быстро справился с собой и пояснил, что «майор Фредерик» — это собирательное имя, и так покойный Мисима называл всех англичан и американцев, которых он лишил жизни за время второй мировой войны. А так как, согласно своему самурайскому положению и воинскому званию, убивал он только офицеров, отсюда, естественно, и «майор». Объяснение на первый взгляд выглядело логично, особенно учитывая повышенную эксцентричность японца, однако Отт был далеко не простак, и он вернулся в Германию в твердом убеждении, что слова Генды не иначе как ложь, и за этой ложью скрывается какая-то важная, и даже трагическая тайна. С тех пор прошло несколько лет, а на следы загадочного «майора Фредерика» ученый набрести так и не смог, как ни старался…

 Между тем лично для Дэвиса Стеннингтона личность «майора Фредерика» не представляла никакого секрета. Отта запутал тот факт, что ФРЕДЕРИК — это не фамилия, а имя, причем имя даже не первое, а второе (отчество — по нашему) заинтересовавшего его человека, которое являлось также и агентурной кличкой британского шпиона Джеймса Фредерика Ратленда, история которого Стеннингтону была известна с тех пор, как он расследовал дело о таинственном пожаре на верфи в Сасебо (Япония) в декабре 1927 года. Сам Ратленд в конце концов оказался непричастен к этому делу, однако изучив полученные архивные материалы, Стеннингтон имел непосредственную возможность досконально ознакомиться с очень интересной, и тем не менее очень трагической биографии этого несомненно выдающегося человека.

   Джеймс Ратленд более двадцати лет являлся сотрудником «Сикрет Интеллидженс Сервис», и его биография была совсем нетипична для представителей этой профессии. Начинал свою карьеру на флоте Ратленд простым матросом, и к 1914 году он дослужился до чина лейтенанта морской авиации — совершенно нового в то время вида вооруженных сил, так что, по сути, Ратленд являлся одним из энтузиастов-пионеров в этом деле. В 1916 году Ратленд как личность сыграл немаловажную роль в знаменитом Ютландском сражении — в шторм, на допотопном самолете он сумел разыскать в открытом море германскую эскадру и сообщил о ее приближении британскому командованию.. Вскоре грудь летчика украсил орден «За отличную службу», за которым последовали и другие награды. И вдруг в 20-е годы этот офицер, будучи уже командиром эскадрильи первого в мире авианосца «Фьюриес», бросает военную службу, а вместе с нею и открывающуюся впереди блистательную карьеру. Вместо этого он отправляется в Японию, где довольствуется скромным постом технического консультанта при компании «Мицубиси», выполнявшей заказы для японского флота.

 Решающую роль в судьбе Ратленда сыграли прежде всего два фактора. Во-первых то, что в этот период своей жизни он был уникальным специалистом, в равной мере знал и флот, и только что нарождавшуюся морскую авиацию, в то время как британское адмиралтейство было весьма озабочено дальневосточными проблемами — выполнит ли министерство военно-морского флота заключенное незадолго до этого Вашингтонское соглашение в отношении авианосцев… Во-вторых, что сам Ратленд, по словам его коллег, был идеалистом что называется до мозга костей. Согласно распространенной в определенных кругах версии, «Интеллидженс Сервис» не составило особого труда воспользоваться этой «слабостью» будущего шпиона. Одураченный мифом о беззаветном служении родине, бывший летчик не только беспрекословно отправился буквально на край света, но и провел там в труднейших даже для опытного профессионала-разведчика условиях постоянной полицейской слежки целых пять с половиной лет, наблюдая по заданию английской разведки за созданием японской морской авиации…

 Возвращение в Англию в конце 20-х не принесло Ратленду ни почестей, ни славы… Разведчика-идеалиста, хоть и успешно выполнившего порученную работу, по словам современников, «за ненадобностью просто-напросто сдали в архив». Целых десять лет Ратленда применяли на вторых и третьих ролях, что не мешало ему, однако, вести весьма вольную и обеспеченную жизнь в купленном сразу же по возвращении из Японии поместье на острове Уайт, что в Ла-Манше у побережья Южной Англии. И лишь в 1937 году, когда японский милитаризм, открыто начавший развертывать широкую агрессию в Китае, превратился в реальную угрозу колониальным владениям Великобритании на Дальнем Востоке, бывшего летчика-аса вновь привлекают к сотрудничеству с «ударным соединением» «Интеллидженс Сервис» — МИ-6.

 На сей раз Ратленду предстоит действовать в США. На тихоокеанском побережье этой державы проживало очень много «сынов солнца», среди которых насчитывалось и немало тайных агентов японской разведки. Именно на последних и должен был выйти Ратленд. Причем не просто выявить их, а завязать с ними контакты, добиться абсолютного доверия, проникнуть в их самые сокровенные планы… От Ратленда ждали ответов на такие важные вопросы, как, например, прогнозы наиболее вероятных действий японского императорского флота на Тихом океане в случае войны или характер возможного использования японской авиации на этом театре военных действий.

 …В Лондоне прекрасно понимали, что столь наивным было бы ожидать того, что японцы раскроют свои военные тайны пусть даже сверхсекретному и супернадёжному агенту. Но в конторе на Даунинг-стрит (*7) сидели отнюдь не те пустые головы, каких изобразил в своем нашумевшем шпионско-сатирическом романе «Наш человек в Гаване» знаменитый английский прозаик Грэм Грин. Опытные разведчики-теоретики специально для Ратленда разработали сложную и хитроумную операцию, по плану которой Ратленду отводилась роль английского авиационного эксперта, работающего над секретными проектами для американского флота, которого денежные затруднения якобы заставили предложить свои услуги японцам. Чтобы отвести любые подозрения с их стороны, он должен был передавать подлинную информацию, причерпнутую из американских технических журналов, соответствующим образом препарируя ее и преподнося как военные секреты. Затем Ратленду следовало «стать» тайным агентом морской разведки США, уведомить о своей «вербовке» японцев и слёзно умолять помочь специально сфабрикованными материалами, которыми он якобы будет кормить «простаков янки»…

 Руководство «Интеллидженс Сервис» законно считало такую комбинацию вполне правдоподобной. Ведь жажда денег плюс моральная нечистоплотность, по мнению японцев, настолько характерны для западных шпионов, что превращение бывшего английского летчика в агента-двойника не могло быть расценено японцами как нечто из ряда вон выходящее. Разведывательные данные, к которым Ратленд таким путём получал доступ, представляли огромную ценность для Лондона, ибо анализ даже заведомо сфабрикованных вероятным противником сведений позволял приподнять завесу над его ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМИ секретами. С другой стороны, информация о целях японского шпионажа в США могла оказаться своего рода ключом к разгадке стратегической ориентации японского командования. Ратленду же, помимо всего прочего, было поручено создать и собственную агентурную сеть из числа моряков и дельцов, часто посещавших Японию. На худой конец он всегда мог сослаться на задание американцев. Короче говоря, британская секретная служба по своему обыкновению попросту приняла все меры предосторожности, чтобы надежно гарантировать себя от любых последствий в случае возможного провала своего агента…

 Ратленд обосновался в Лос-Анджелесе в начале января 1938 года, и ему довольно быстро удалось завязать целую кучу нужных знакомств в местных прояпонских кругах, а затем и среди самих японцев. Впрочем, здесь не было ничего удивительного: человек, который в прошлом столько лет провел в Японии, вполне понятно мог сохранить к ней свои симпатии, и ктому же хотел обновить знание полюбившегося ему языка. Среди нового окружения нашлись и интересовавшие Ратленда лица. Что же касается шпионской легенды, то есть «денежных затруднений», то их причины были налицо: отдельный особняк с экзотическим садом и огромным бассейном, который англичанин приобрел в одном из самых фешенебельных районов Лос-Анджелеса — Беверли-Хиллз; целая коллекция самых современных легковых автомобилей и собственный спортивный самолет; дети, учившиеся в лучших закрытых пансионах; наконец — нередкие кутежи в дорогих ресторанах, и прочее, и прочее, и прочее…

 К моменту создания в США так называемого Британского центра координации безопасности (БЦКБ — цикл мероприятий по координации усилий английской и американской разведывательных служб во время II МВ) Ратленд развил бурную деятельность в качестве агента-двойника японской и американской разведок. Причем через некоего д-ра Динсея посланец «Интеллидженс Сервис» поддерживал контакт непосредственно с крупным американским разведчиком капитаном I-го ранга (подполковником) Захариасом, занимавшим в то время пост начальника военно-морского округа Сан-Диего, скрывая, конечно, от него свою подлинную миссию в Соединенных Штатах, но всячески выпячивая эту связь перед японцами. Одновременно он исправно поставлял Лондону ценнейшие сведения о японских замыслах и планах на всем Тихом океане.

 В марте 1940 года в США прибыл начальник новообразованного БЦКБ — Уильям Стефенсон, и Ратленд был передан в его полное оперативное подчинение. Связь эта была так тщательно законспирирована, а разведчик вел свою неимоверно трудную игру настолько умело, что даже собственные агенты БЦКБ в Лос-Анджелесе, осуществлявшие контрразведывательные функции, с тревогой доносили своему руководству о «подозрительном англичанине, который поддерживает сомнительные знакомства и живет явно не по средствам»…

 По официальной версии, распространенной после войны, «сомнительный англичанин» в течение двух лет до нападения на Пирл-Харбор настойчиво предупреждал британскую разведку о неминуемом нападении японцев на английские военно-морские базы на Дальнем Востоке. В своих донесениях он беспрестанно подчеркивал, что японцы будут прежде всего стремиться вывести из строя линкоры и крейсеры с помощью массированных ударов морской авиации. Он обращал внимание руководства на возросшую роль палубной (авианосной) авиации в будущих войнах, и всячески предостерегал правительство своей страны от посылки на Дальний Восток тяжелых кораблей без мощного авиационного прикрытия. Более того, Ратленд заполучил в свои руки весьма исчерпывающие данные о поразительных успехах японских конструкторов, создавших лучшие в мире морские самолеты — истребитель А6М2 «Zero» и летающую лодку-бомбардировщик «Каваниси» Н8К. Однако британское военное ведомство накануне войны вопреки ожиданиям Ратленда поступило совершенно иначе: оно направило в Сингапур два линейных корабля — «Принс оф Уэлс» и «Рипалс», не озаботвшись перебросить туда же хоть сколько-нибудь современных самолетов. В результате после начала боевых действий оба корабля были очень быстро потоплены японской морской авиацией, как и предсказывал Ратленд, а сингапурские военно-воздушные силы, укомплектованные несколькими сотнями морально устаревших истребителей американского производства Брюстер «Буффало» («летающие гробы»), были уничтожены в нескольких скоротечных сражениях и не представляли для японцев никакой угрозы до самого конца войны…

 Известие о предсказанной им гибели двух британских линкоров в Южно-Китайском море Ратленд встретил в Лондоне, куда он отправился на свой страх и риск, чтобы добиться аудиенции на высшем уровне и предупредить руководство страны и империи о надвигающейся опасности. 2 декабря, то есть за пять дней до бомбардировки Пирл-Харбора, Ратленда принимают высокопоставленные дица «Интеллидженс Сервис», но успеха майору это не приносит никакого. Начальство ведет себя очень странно, и даже подозрительно — оно пренебрежительно заявляет ему приблизительно так: «Вы не можете сообщить нам ничего нового, чего бы мы не знали. Не суйте нос не в свое дело, и всего хорошего». Обескураженный таким приемом разведчик ретируется, но ровно через неделю после неудавшейся аудиенции бывшего стратегического агента, майора авиации, кавалера нескольких высших орденов, арестовывает военная полиция на основании статьи 18-В постановлений военного времени по подозрению в шпионаже в пользу… японцев!

 Сразу после ареста Ратленда отправили в лагерь для «подозрительных лиц» на острове Мэн, куда в тот период стараниями МИ-5 (британской контрразведки) было уже заключено несколько тысяч человек, и где наш герой провел без малого два года. Однако в конце сентября 1943-го его внезапно освободили, и Ратленд уехал на купленную им сразу же после освобождения тихую ферму в Карнарвоншире. Его семья осталась в Штатах, впрочем, жена и дети не стремились с ним соединиться даже после войны, в самой Англии находился только лишь старший его сын — молодой врач, практиковавший в Лондоне. Чем именно занимался Ратленд все эти годы после своего освобождения — было неясно, однако загадочная смерть шпиона в 1949 году до сих пор окутана мраком тайны.

 …В тот день, 29 января 1949 года старший сын Ратленда, Томас, получил от отца письмо, в котором тот просил его срочно приехать к нему на ферму. Ратленд даже подробно описал в этом послании по какой именно тропинке лучше дойти на ферму от ближайшей деревни. Но этой встрече так и не суждено было состояться: в ночь на 30 января Джеймс Фредерик Ратленд, как было зафиксировано в полицейском протоколе, «…покончил жизнь самоубийством», отравившись газом в номере третьеразрядной гостиницы в… Лондоне! Причем явно действуя по указанию сверху, полиция не сочла нужным хотя бы формально доискиваться до причин загадочного «самоубийства» бывшего негласного сотрудника «Интеллидженс Сервис».

   Как уже упоминалось, трагическая судьба Ратленда совсем нетипична для представителя не только «Интеллидженс Сервис», но и для разведки вообще, даже если сделать скидку на его излишнюю «идеализированность». И вот это самое обстоятельство и навело Дэвиса Стеннингтона на кое-какие размышления насчет некоторых странных связей, фигурирующих во всей этой истории. Исследователь нисколько не сомневался в том, что агент Ратленд и «майор Фредерик», которого упомянул по пьянке в одной из своих поминальных речей неудачливый хитрец Матоме Генда — одно и то же лицо. Таинственный конец Ратленда вполне мог быть связан с реваншистом Юкио Мисимой, если учитывать, в каких «сферах» вращался Ратленд накануне войны. Британский шпион, правда, по большей части специализировался в разгадке планов именно японского флота, но ведь и Мисима, хоть и был офицером армии, отделенной от морских дел непробиваемой стеной неприязни между двумя родами вооруженных сил, был посвящен в некоторые флотские тайны. Ни Отту, ни Стеннингтону не удалось обнаружить к этому времени ни одного документа, прямо свидетельствующего о том, что Мисима хоть в какой-то степени был причастен к японской разведке, но это еще ни о чем не говорило. Учитывая маниакальную приверженность японцев ко всякого рода секретности, можно было вполне резонно предположить, что Мисима, имея армейский чин, участвовал в делах именно флота…

 Это предположение не лишено оснований, особенно если учесть, что в планах японских генералов по разгрому американских сил — главного противника в Тихоокеанском регионе — самой армии отводилась второстепенная роль, а главные удары должен был наносить именно флот. Когда Минору Генда разрабатывал придуманный адмиралом Ямомото план разгрома Пирл-Харбора, он не без оснований предлагал командующему захватить Гавайи целиком с помощью армии, которая к тому моменту насчитывала в своих рядах более 5 миллионов человек, включая силы миллионной Квантунской армии, развернутой в Манчжурии против СССР. Однако Ямомото не пошел на это, заявив, что у армии совсем иные цели — на континенте, а наличные десантные силы флота настолько невелики, что попросту не смогут справиться с дополнительной задачей. Его поддержал начальник штаба Ониси, посоветовав Генде не отвлекаться и не лезть не в свои дела.

 Генда подозрительно легко согласился со своим начальством, хотя у него была прекрасная возможность вынести дискуссию на эту тему на самое широкое обсуждение. Армия так и не оккупировала Гавайские острова, хотя имела все шансы это сделать, однако она все же присутствовала в небе Пирл-Харбора в лице Юкио Мисимы. Что связывало армейского офицера Мисиму и сугубо флотского летчика Генду? Как было известно Отту, планы Генды никогда больше не пересекались с планами армии, и хоть после войны он сменил адмиральские погоны на погоны генерала, но того требовала вся послевоенная обстановка в стране. Флота у Японии больше не было, и потому, занимая в 50-х годах высокий пост командующего всей авиацией Японии, бывшему моряку пришлось «перекраситься» — продолжая носить флотскую форму, он мог рассчитывать разве что на должность какого-нибудь адьютантишки при каком-нибудь второсортном командующем третьеразрядного пограничного округа…

 Итак, Стеннингтон был наверняка уверен в том, что запутанный клубок, который ему предстояло распутать, напрямую может привести его не только к разгадке «тайны Мидуэя», но и к тайне всей политики японского флота, потому что и непосвященному было ясно, что в этой войне все зависело не от фанатичных и необразованных генералов, а от трезвых и сообразительных адмиралов, и в первую очередь от самого Ямомото. Прорисовывалась новая цепочка: Ямомото — Генда — Мисима — Ратленд. По разумению Стеннингтона, одним из концов этой цепочки была таинственная смерть британского агента, вот с нее-то по большей части ему и нужно было начинать…

   Как Стеннингтон прекрасно знал, британские архивы в своем большинстве были закрыты на вечные времена абсолютно для всех любителей покопаться в грязном белье английской внешней политики. С японскими архивами дело обстояло не лучше, если только не хуже — почти все документы, связанные с тайнами войны, были тщательно уничтожены японскими спецслужбами накануне капитуляции, и в этом ему мало чем мог помочь даже Отт. Однако могли быть и счастливые исключения.

 Случилось так, что Стеннингтон прекрасно был знаком с некоторыми моментами истории раскрытия причин убийства в 1928 году китайского генерала Чжан Цзолиня, которое в конечном итоге привело к созданию на территории Северного Китая марионеточного прояпонского государства Манчжоу-Го. Один из самых важных секретов японской политики, заключенный в папку с устрашающим грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» благополучно пережил гибель своих собратьев и совершенно внезапно для ожидающих суда японских преступников, всплыл в 1946 году на обозрение мировой общественности благодаря мелкому японскому чиновнику, который обнаружил затерявшуюся среди мусора в бывшем помещении секретного архива военного министерства папку, и после недолгих раздумий передал ее американцам. Последовавшая за этим сенсация захлестнула полосы практически всех газет мира. Вопреки официальной японской версии, утверждавшей, что генерала Чжан Цзолиня убили китайские «предатели» из армии Чан Кай Ши, которая была принята на протяжении почти 20 лет, ока залось, что решившего поменять политическую ориентацию ранее прояпонски настроенного главаря так называемой «Фынтянской клики милитаристов» убрали сами же японские спецслужбы во главе с опытным контрразведчиком Доихара Кендзи, опасаясь сближения относительно независимых маньчжурских провинций, возглавляемых генералом Чжан Цзолинем, с США…

 Но дело не в этом. В свое время английский исследователь изучал этот вопрос довольно тщательно, и у него имелись сведения, что в замусоренном архиве японским чиновником была найдена не одна папка, а целых ДВЕ. Вскоре после передачи сенсационных документов американцам чиновника постигло трагическое несчастье — он попал под поезд на Токийском вокзале, когда ехал с работы домой. Учитывая тот факт, что у этого японца была прекрасная возможность ознакомиться с содержанием своей находки гораздо раньше американцев, а также слухи о второй папке с ДРУГИМ СЕКРЕТОМ военного ведомства Империи Восходящего Солнца, у Стеннингтона были все основания не верить в несчастный случай. Но проверить свою гипотезу ему не удавалось вплоть до того самого времени, как он занялся разгадкой тайны «мидуэйского чуда». Тайна второй папки из японского военного архива была напрямую связана с тайной второй книги упомянутого уже американского криптографа Говарда Бордли, так как незадолго перед смертью Бордли в числе прочего упомянул также и о ней. Достаточно вспомнить, что имя Бордли неоднократно упоминал и сам Юкио Мисима, правда, в несколько ином контексте.

 В одной из бесед с советским корреспондентом Юрием Мачальниковым, проведенной в 1968 году, Мисима заявил, что погибший за 13 лет до этого Бордли — отъявленный лжец, и если в его книге «Американский Чёрный Кабинет» и присутствует хоть какая-то истина, то эта истина совершенно искажена, потому что американцу, как и любому другому представителю белой расы, абсолютно неведома природа настоящего самурайского духа, и потому, не в состоянии постигнуть психологию японского патриота, он способен (даже оперируя установленными фактами) вполне целенаправленно нагородить такой чепухи, которая сведет на нет всю ценность сделанных им в книге признаний. Истинный смысл утверждения «последнего самурая» тогда ускользнул от понимания советского журналиста, который, может быть, и читал первую книгу Говарда Бордли, но который наверняка не был знаком с некоторыми моментами деятельности британского шпиона — майора Фредерика Ратленда.

 …Пока Стеннингтон находился в Германии, общаясь с Оттом, профессор Паккард провел поиск в некоторых американских архивах, недоступных журналисту, и совершил то, чего ни за что не удалось бы добиться англичанину с его иностранной визой. В пыльных кладовых одного далласского издательства, специализировавшегося на военной истории, и потому находившегося под негласной опекой американской контрразведки, профессор обнаружил копию неопубликованной по какой-то причине рукописи книги японского летчика, сподвижника (можно сказать) знакомого уже нам Минору Генды, с некоторыми планами и мыслями которого он был в достаточной степени знаком. Этого летчика звали Мицуо Итагаки, он был пилотом пикирующего бомбардировщика, участвовал в разгроме Пирл-Харбора в 41-м, в Мидуэйском сражении, воевал на Гуадалканале, был тяжело ранен в бою у острова Лейте, а после войны перебрался в США, поближе к своему брату, который к тому времени занимал довольно ответственный пост в концерне «Локхид» — он был секретарем-переводчиком в отделе заказов. В 1959 году, начитавшись, видимо, книжек про войну и разнообразных мемуаров всяких полководцев и просто героев войны, и ознакомившись благодаря им со всем спектром мнений и суждений совершенно разных личностей, этот человек, безусловно наделенный даром литератора, тоже решил подзаработать на модной теме, и написал свою собственную книгу, посвященную в основном пережитым им событиям. Впоследствии Стеннингтон узнал, что Мицуо Итагаки также пал жертвой «несчастного случая», но копия рукописи каким-то чудом сохранилась. Паккард, поговорив с кем надо, получил ее в свою собственность (еще одна загадка) и англичанин в итоге имел прекрасную возможность с ней ознакомиться.

 В основных пунктах своего повествования Итагаки, конечно, опирался на версии и изречения японских полководцев и политиков, но то, что касалось его собственных (личных) наблюдений, представляло гораздо больший интерес. Впрочем, даже порядком избитые истины, рассмотренные под иным углом, могут существенно повлиять на мнение любого, не связанного традиционными представлениями исследователя.

   «Внезапное нападение на Пирл-Харбор, — писал Итагаки, например, — было не «стратегической необходимостью», о чем японцы толковали и во время войны, и после нее, и даже не ВСПОМОГАТЕЛЬНОЙ ОПЕРАЦИЕЙ, создавшей якобы великолепные условия для успешного выполнения основного плана войны — продвижения и захватов на Юге… Налет на американскую базу был самым настоящим стратегическим слабоумием: во всей истории войны нет другой операции, которая оказалась бы столь фатальной для самого агрессора. Тактически — при ударе по Пирл-Харбору наши силы ошибочно сосредоточились на кораблях, а не на портовых сооружениях и нефтехранилищах. Стратегически же — этот удар был полнейшим идиотизмом. На высшем политическом уровне — катастрофой. Решение на эту операцию для человека с таким мощным интеллектом, как у адмирала Ямомото, представляется весьма странным, ибо оно отражало не только неверную, а просто катастрофическую стратегию… Учитывая стратегическую и особенно тактическую слабость американского флота в Пирл-Харборе (о чем адмирал — да и не только он — прекрасно знал) и длительный период времени, который потребовался бы для подхода его в филиппинские воды для отражения японской агрессии, совершенно непонятно, ПОЧЕМУ Ямомото считал необходимым уничтожить флот противника в самом начале войны. Не воспользовавшись шоком, замешательством, смятением на Оаху, не использовав полностью преимущества свирепого нападения на корабли адмирала Киммеля, не превратив в пыль б а з у Пирл-Харбор, не уничтожив громадные запасы топлива в нефтехранилищах, не разыскав, на худой конец, и не пустив на дно американские авианосцы, не высадив в конце концов на острова десант, Япония совершила первую и самую большую стратегическую ошибку во всей войне на Тихом океане, ведь это признал в конце 1942 года и сам Ямомото, заявив своим адмиралам на очередном совещании: «События показали, что отказ от нанесения второго удара по Пирл-Харбору или его оккупации был грубой ошибкой».

 Побежденный в коротком и внезапном бою адмиралом Ямомото американский адмирал Хэсбанд Киммель оценил результаты японского удара аналогично. Объединенной комиссии Конгресса в 1946 году он доложил следующее:

   «Если бы они (японцы) уничтожили тогда н е к о р а б л и, а только з а п а с ы н е ф т и, хранившиеся в наземных хранилищах, и потому абсолютно незащищенных с воздуха… это бы заставило наш флот немедленно отойти к тихоокеанскому побережью США, ибо на Гавайях не было бы больше нефти для обеспечения любых операций флота».

   Мой бывший шеф Минору Генда, под руководством которого я прошел почти всю войну, в интервью журналистам в декабре 1952 года так и заявил:

   «…Если бы меня послушали, мы бы ВТОРГЛИСЬ на Гавайи! После удара по Пирл-Харбору и другим стратегическим объектам на Оаху мы без большого труда овладели бы Гонолулу. Тем самым мы лишили бы американский флот самой лучшей и единственно пригодной для завоевания военного господства в регионе базы на Тихом океане. В результате мы перерезали бы жизненную артерию Австралии, и этот континент упал бы к нам в руки как перезревшая слива!»

   Стенингтон ознакомился с этими откровениями Итагаки, выраженными, правда, словами совсем других людей, с немалым для себя удовлетворением, однако в конце этого отрывка он не обнаружил самого главного, логически завершающего эту тираду ответа на вопрос: так почему же все-таки не поплыли в декабре 1941-го к Гавайям под прикрытием I-го воздушного флота транспорты с императорскими войсками, как это сделали они полгода спустя в случае с Мидуэем? Впрочем, исследователь отдавал себе отчет в том, что целью книги бывшего японского летчика вовсе не было разоблачение тайных целей своих адмиралов, хотя подводит он своего читателя к этому вплотную, и один кусок, ради которого, собственно, Паккард и приобрел для него эту рукопись, вполне оправдал все надежды.

   «…Планы мидуэйской компании, — вспоминал далее японец, — были абсолютно понятны рядовому составу эскадры, однако у меня сложилось устойчивое впечатление, что наше руководство было в страшной растерянности. Адмирал Нагумо, которого я имел возможность наблюдать на мостике каждый день перехода, по-видимому полностью устранился от руководства операцией, если только не считать этим руководством единственно функцию отдачи приказаний, которые вряд ли рождались именно в его голове. Фактически корабли ударного соединения вел Генда, который из-за посетившей его болезни в виде сильнейшей простуды не имел возможности надеть офицерский мундир и появлялся на мостике в лазаретной пижаме. Нагумо же постоянно жаловался то на свои больные ноги, то на разыгравшуюся мигрень, и, как бы оправдывая свою недееспособность, как-то без тени всякой улыбки заявил собравшимся на мостике командирам, что у него, мол, что-то не в порядке с головой, и потому честь окончательного разгрома американского флота он предоставляет «тигру Пирл-Харбора» Генде, хотя тот был всего лишь в чине кавторанга, и в любом случае имел бы разрешение командовать разве что эскортным авианосцем или гидроавиатранспортом…

 Конечно, я далек от мысли, что наш флот потерпел катастрофу у Мидуэя исключительно по вине моего командира Минору Генды. Как-то раз, когда наше соединение не прошло еще и половины своего пути от Японии к американскому атоллу, мой давний приятель по морскому училищу в Йокосуке, пилот торпедоносца Ясудзи Амагаи, отвел меня в сторонку и с глазу на глаз сообщил, что ему стало известно о том, что в штабе флота завелся предатель, и этот предатель передает по радио американцам всякие секретные сведения. Я поинтересовался у Ясудзи, о т к у д а у него такие данные. И Амагаи ответил, что незадолго до начала похода ему совершенно случайно довелось подслушать разговор двух штабных офицеров, которые рассуждали о том, что руководству флота давно пора сменить совершенно устаревший военно-морской код, потому что американцы его наверняка расшифровали, о чем красноречиво свидетельствует хотя бы тот факт, что американцы совершенно внезапно помешали высадиться нашему десанту в Порт-Морсби на Новой Гвинее в начале мая, что было бы совершенно исключено, если бы они не получили об этом сведения из расшифрованных радиограмм штаба в Токио. На это второй офицер заметил, что дело тут вовсе не в кодах, а в американском шпионе, проникшем в штаб флота, и на выявление которого брошены лучшие силы контрразведки. Амагаи особенно подчеркнул то обстоятельство, что разговор о шпионе происходил уже ПОСЛЕ ТОГО, как Мидуэйский план был утвержден Ямомото и другими инстанциями, и посему, если в штабе и на самом деле засел предатель, то об этой операции американцам уже давно все известно.

 Конечно, это было не совсем приятное известие, но я принялся успокаивать пилота, горячо убеждая его в том, что в нашем штабе сидят отнюдь не оловянные головы, и посему они не стали бы посылать такую большую эскадру на заведомо провальное предприятие. Мои слова, однако, Амагаи не успокоили. Как мне стало известно, своими подозрениями мой приятель поделился также и с Минору Гендой. Чем закончился этот разговор, мне неизвестно, больше с Амагаи я не общался, хотя при мимолетных встречах с ним я видел, что он подавлен еще больше, чем после разговора со мной. Видимо, это его состояние и послужило причиной его скорой и нелепой смерти. Когда наше соединение подошло к Мидуэю и стало поднимать в воздух боевые самолёты, его В5N, стартовавший в авиагруппе «Акаги» третьим по счету, при взлете с палубы вдруг потерял скорость и рухнул в море. Все члены экипажа торпедоносца погибли, включая Амагаи, и причин аварии установить так и не удалось, потому что обломки самолета, раздавленного мощным форштевнем авианосца, мгновенно пошли ко дну…»

   Стеннингтон изучал каждую букву «манускрипта» Итагаки в этом месте чуть ли не с лупой в руках, потому что был твердо убежден в том, что расследование причин гибели Ясудзи Амагаи никак не входило в планы капитана второго ранга Минору Генды, и сам Мицуо Итагаки каким-то шестым чувством понимал это тоже, потому что не стал приставать с опасными расспросами к своему командиру сразу же после катастрофы со своим приятелем-пилотом. Однако, как стало видно дальше, англичанин несколько ошибался. Итагаки в конце концов оказался не столь проницательным, как в его положении следовало. То, что Стеннингтон прочитал дальше, прямиком выводило Минору Генду в разряд самых ловких шпионов мира, и будь у Стеннингтона чуть больше оснований доверять этой книжке, другие документы совсем не потребовались бы — в конце концов смерть самого Итагаки абсолютно ничем не отличалась от смерти Амагаи, хоть со стороны и выглядело все совершенно по разному.

 «…Первая бомба упала рядом у борта «Акаги», — продолжает Итагаки несколько страниц спустя, — и гигантский столб воды окатил мостик. Вторая попала в задний срез центрального лифта и взорвалась в ангаре внизу. Там она смела все — самолеты, цистерны с бензином, бомбы, торпеды, людей… Попадание третьей бомбы застало меня лежащим ничком на палубе, так как из-за сильного сотрясения корабля, вызванного предыдущим взрывом, нас всех сбило с ног. Очередная бомба прошила корабль насквозь и взорвалась, видимо, в воде под днищем, потому что звука взрыва почти не было слышно. Наконец вой авиационных моторов стих, и я мог оглядеться. На мгновение наступила странная тишина, но это мгновение показалось мне целой вечностью. В обычных условиях попаданий двух бомб было совершенно недостаточно для того, чтобы вывести из строя такой гигантский корабль. Но «Акаги» был застигнут врагами в тот несчастный для любого авианосца момент, когда его полетная палуба была заполнена вооруженными и заправленными под завязку горючим самолетами, а другие самолеты в том же состоянии находились ниже. К тому же у нас не было времени вернуть крупные 800-килограммовые бомбы обратно в погреба, и они лежали в ангарах и на палубах рядом с самолетами… Вызванные огнем и детонацией взрывы боеприпасов и бензина, а также вспыхивающие один за другим самолеты, стоявшие крылом к крылу на открытой палубе, вскоре превратили наш «Акаги» в сущий ад…

 Я поднял голову и огляделся. За кормой горели также пораженные американскими бомбами «Кага» и «Сорю». Рядом со мной оказался Минору Генда. Он посмотрел на ближайший к нам «Сорю», окутанный огромным облаком черно-белого дыма, затем повернулся ко мне и лаконично сказал: «Мы проиграли…»

 Я несказанно удивился ледяному спокойствию своего командира в данный момент — рядом с нами, глядя на пылающие обломки своих самолетов, рыдали немногие оставшиеся в живых пилоты. Но Генда, казалось, и не думал расстраиваться. Сначала я поразился величию его самурайского духа, но только много позже понял истинный смысл произнесенных им слов. Когда он сказал мне это ужасное «МЫ ПРОИГРАЛИ», то имел в виду нечто бесконечно большее, чем поражение в одном только лишь сражении. Он имел в виду то, о чем никто из нас в тот момент не мог догадываться…

 …В результате попаданий бомб «Акаги» получил смертельные повреждения. На нем бушевал сильнейший пожар, потушить который мы своими собственными силами были не в состоянии. В пробоины, проделанные взрывом третьей американской бомбы, с ревом врывалась вода, и авианосец стал крениться на правый борт. Вокруг корабля плавали сброшенные взрывами боезапаса в море люди, кругом валялись убитые, и обожженным и искалеченным было несть числа. Один из таких несчастных, когда я приблизился к нему, капитан 3-го ранга Хисао Агава, бормотал в бреду что-то бессвязное. Одежда на нем почти полностью сгорела, и обе ноги у него были перебиты осколками. Я понял, что помочь ему уже совершенно ничем не смогу, и собирался ретироваться, как капитан внезапно выкрикнул мое имя и подозвал меня к себе.

 — Скажи адмиралу… — страшным голосом прохрипел он, — что Сигунда — предатель. Я слышал, как он передавал по радио…

 Закончить Агаве не удалось — смертельные судороги сотрясли его обожженное тело, и он затих. Я быстро помолился за его душу, но страшные слова, произнесенные капитаном, наполнили меня ужасом. Муичи Сигунда — командир дивизиона связи на «Акаги». ЧТО имел в виду Агава, заявив, что Сигунда — предатель? Я поглядел в сторону радиорубки, но не увидел ее — она была полностью снесена за борт взрывом торпеды стоявшего рядом с ней самолета. Вместе с радиорубкой наверняка погиб и командир дивизиона, потому что его тела так никогда никто и не отыскал…

 Много позже, когда немногих уцелевших пилотов и офицеров переправили с тонущего авианосца на эсминец «Новаки», и вся эскадра взяла курс обратно на Японию, я поделился с капитаном Гендой странным сообщением погибшего Агавы. Генда спокойно выслушал меня, а затем ответил:

 — Это хорошо, что ты передал мне эту информацию. Однако я хочу, чтобы ты запомнил раз и навсегда — на японском императорском флоте не может быть предателей, и тем более — американских шпионов. Так что к этому делу нужно подходить очень осторожно, в любом случае — это компетенция контрразведки, которая проведет расследование гораздо более профессионально, нежели мы с тобой. Я приказываю тебе молчать об этом, а также пресекать подобные разговоры, подрывающие боевой дух наших воинов, от кого бы они не исходили.

 И он, безусловно, был прав. Ничего хорошего распространение подобных слухов никому бы не принесло. Сигунда, который до своей гибели имел репутацию храброго воина и блестящего специалиста, посмертно получил орден «Букосё» I-й степени. Мои подозрения по поводу порядочности лейтенанта были необоснованными, навеянными предсмертным бредом умирающего Агавы, и больше мы ни с Гендой, ни с кем иным к этому вопросу не возвращались…»

   Прочитав этот эпизод, Стеннингтон понял, что получил одно из недостающих звеньев цепи в деле «странных сигналов», начатом с рассказа Бона Ричардса, стрелка-радиста 6-й бомбардировочной эскадрильи Уэйда Маклуски. Был на самом деле у умирающего Агавы предсмертный бред, или не был, однако тщательно замаскированные сомнения Итагаки насчет воинской порядочности лейтенанта Муичи Сигунды все-таки были вполне обоснованны, хотя он об этом и не догадывался наверняка. Изучив «дело Ратленда» настолько хорошо, насколько это позволила сделать Стеннингтону полученная информация, он узнал, что лейтенант Сигунда до войны был кадровым разведчиком, и последние два года перед Пирл-Харбором провел в Лос-Анджелесе, выполняя секретную миссию в интересах Генерального штаба флота Японии. Он имел непосредственную связь с Ратлендом, и по официальной версии, получал от него «самые новейшие англо-американские военные секреты».

 Однако Стеннингтон также очень хорошо знал и то, что непосредственный шеф Ратленда, начальник БЦКБ Уильям Стефенсон, в распоряжение которого тот перешел в марте 1940 года, вел вовсе не фиктивное сотрудничество с военно-морской разведкой США (как ему было предписано начальником английской разведывательной службы полковником Стюартом Мензисом), а состоял на службе лично президента США Франклина Делано Рузвельта. С Рузвельтом в свое время разведчика познакомил сам Черчилль, дружный с аристократической семьёй Стефенсонов, но Черчиллю так никогда не было суждено узнать, какую «змею» он пригрел на своей груди. Уильям Стефенсон хоть и родился в Канаде (официальном владении британской короны) в семье крупного землевладельца, но в душе он всегда был АМЕРИКАНЦЕМ, и ни кем иным. Британские «старообрядческие» порядки и чопорные, закостенелые традиции ему были не по нутру с самого детства. Рузвельт, довольно быстро разгадав истинную натуру Стефенсона, одновременно с этим увидел в британском разведчике опытного и толкового специалиста, по-американски «зубатого и рукатого», то есть ПАРНЯ ЧТО НАДО, и при очередной встрече прямо предложил Стефенсону работать на Америку, попутно заверив его, что интересы Британии от этого нисколько не пострадают, а напротив — только выиграют. Стефенсон был не дурак, и он с готовностью согласился на эту своеобразную роль, КАК БЫ полагая, что не совершает по отношению к своей родине особого предательства. Рузвельту было вдвойне выгодно иметь при себе для ответственных поручений преданного ему британского подданного — в случае провала все шишки посыпятся только на английскую разведку.

 Стефенсон это тоже прекрасно понимал, и его это вполне устраивало. До сорокового года он выполнял поручения Рузвельта в Британии, а после прибытия в США в качестве начальника БЦКБ вплотную занялся «японским вопросом». Агент Ратленд стал правой рукой Стефенсона, он свел своего шефа с офицером японской разведки Муичи Сигундой, являвшимся доверенным лицом адмирала Ямомото (который как раз незадолго до этого получил высокий пост командующего Объединенным флотом Японии и по существу являлся третьим по значимости лицом в империи после императора Хирохито и военного министра Тодзио). В своей книге «Американский Чёрный Кабинет» небезызвестный Бордли прямо и недвусмысленно указывает на Стефенсона как на непосредственного посредника при закулисных переговорах Рузвельта и Ямомото накануне войны, однако саму суть этих переговоров «отец американской криптографии» разумно замалчивает. Вероятно, он прежде всего надеялся на то, что сумеет подчинить государственный департамент и военное ведомство с помощью этого своеобразного шантажа, и государство, побоясь более страшных разоблачений, по его убеждению, обеспечит ему роскошную жизнь и безбедную старость. Однако быстро сообразив, что в своих светлых намерениях он самым натуральным образом обмишурился, Бордли решил написать вторую книгу. Но и на этот раз государство оказалось сильнее шантажиста-одиночки. Оно не только предотвратило утечку секретной и опасной информации, запретив «Самурайский меч» к изданию, а также позаботилось о том, чтобы пресечь даже сплетни на эту тему. Вместе с Бордли за свой нездоровый интерес к государственным тайнам высшего порядка поплатился также и его издатель. Любые упоминания о второй книге обиженного шифровальщика исчезли из американской печати, осталось одно только название — сущая пыль в сравнении с теми потоками грязи, которые мо гли бы политься на правительство в целом и Пентагон в частности, если бы Бордли все же добился своего.

 Однако проходит всего 15 лет, и по другую сторону Тихого океана грозится возникнуть новый скандал. «Последний самурай» Мисима, убедившись в бесплодности своих попыток восстановить в Японии «истинную самурайскую справедливость», решил уйти, громко хлопнув дверью на прощание. Опытный интриган, он тем не менее совершает ту же самую банальную ошибку, которая стоила жизни его высококвалифицированному «коллеге» Бордли — заявляет о своих планах гораздо раньше намеченного срока. Книга Мисимы, способная подорвать доверие двух великих народов к собственным правительствам, также исчезает в «черной дыре» истории, умело «подставленной» японскими спецслужбами. С традиционным антагонизмом армии и флота, свойственным отсталой феодальной эпохе, в Японии покончено раз и навсегда еще в далеком 1945 году, и поэтому «катить бочку» на национального героя Ямомото нынешним правителям не к лицу, тем более что их теперешние интересы полностью совпадают с интересами могущественных заокеанских союзников. Им не нужны грязные шантажисты типа Бордли и Мисимы, какими бы заслугами перед собственными нациями те не отличились в прошлом…

 Теперь самое время перейти к таинственной смерти британского шпиона-идеалиста майора Джеймса Ратленда. В самом начале своего пути по этому извилистому следу Стеннингтон подозревал, что англичанин натурально оказался «в одной упряжке» с американцем Бордли и японцем Мисимой, то есть попросту поплатился за то, что много знал, но не пожелал держать язык за зубами. Так оно и оказалось.

 Вооруженный дополнительными сведениями, Стеннингтон разыскал в Лондоне престарелого сына агента «Интеллидженс сервис» и попытался выяснить у него, что ему известно о своем отце такого, что в свое время по разным причинам не стало достоянием всемирной истории. И ему несказанно повезло. Как ни странно это говорить, но в успехе своего предприятия был «повинен» исключительно преклонный возраст Томаса Ратленда — бывшего врача-хирурга, одного из известнейших специалистов своего дела не только в Лондоне, но и во всей Южной Англии. Ратленд-младший заявил журналисту, что ему известно по делу о смерти отца много чего такого важного, но он всю жизнь молчал из опасения разделить его судьбу. Скажем просто — он боялся расправы секретных служб, которые в целях сохранения своих секретов смогут стереть в порошок кого угодно, хоть английскую королеву, хоть президента США, и при этом не помогут никакие меры защиты.

 Но теперь 90-летнему старику некого и нечего было бояться, и он только ждал удобного случая, чтобы сделать достоянием гласности многие давние государственные секреты, и тем самым реабилитировать своего незаслуженно обвиненного в предательстве отца. Стеннингтон записал рассказ Томаса Ратленда на видеопленку. Некоторые интересные моменты рассказа бывшего врача не подкреплены пока, к сожалению, соответствующими документами, но благодаря полученным сведениям, Стеннингтон теперь хоть знал где и что искать. «Может быть эти поиски займут много лет, — писал журналист в своей статье «Тихоокеанский гамбит», — зато в САМОМ ГЛАВНОМ я теперь уверен полностью. Проигрывает партию не только тот, кто слабее к ней подготовлен, но и тот, кто не имеет представления, как распорядиться своей победой. Джеймс Ратленд был одним из лучших разведчиков в своем классе, и был способен выиграть любую партию, но он потерпел сокрушительное поражение только потому, что сражался с ветряными мельницами».

   Впрочем, теперь нам самое время наконец-то узнать, в чем же таком в свое время «шептался» Джеймс Ратленд со своим сыном, и что тот скрывал потом на протяжении целой половины столетия!

   Итак, незадолго до своей загадочной во всех отношениях смерти Ратленд встретился с сыном и рассказал ему все, что накопилось у него на душе за все годы незаслуженного, по его мнению, остракизма со стороны любимой «Интеллидженс Сервис». Выслушав отца, сын пришел в неописуемый ужас, сначала он не поверил ни единому его слову, но после того, как тот проиллюстрировал свой рассказ некоторыми документами, Ратленд-младший испугался еще больше. Ведь речь шла ни о чем ином, как о колоссальном сговоре японских адмиралов накануне войны с целью как можно быстрее развязать войну с потенциально сильнейшим противником и также быстро привести Японию к поражению для того, чтобы таким чисто по-японски экзотическим способом покончить с ужасным хаосом, царившим в стране на протяжении десятилетий после того, как армия почувствовала свою силу.

 Но этого мало. Ратленд узнал, что адмиралы сговорились не только между собой, но и с самими американцами, причем на самом высоком уровне. Они прекрасно понимали, что президент Рузвельт — первейший ставленник военно-промышленного комплекса, а производители оружия в любой стране всегда рады даже самой завалящей войне. Тем более что японцы прекрасно разбирались в мировой политической расстановке сил тех лет и вовремя сообразили, что Рузвельту, стремившемуся во что бы то ни стало ввязаться в европейскую войну, чтобы ограничить, наконец, мировое господство своего главнейшего конкурента — Британской империи — позарез нужен достойный предлог. Но на данном этапе Америка в войну вступить не могла. «Демократическая до абсурда, — писал в своей вступительной статье к книге Г.Л.Хеннеси «США вступают в войну» известный американский публицист Карел Баррон, — Америка обязана была считаться с мнением своего народа, и в вопросах войны и мира президент этому народу по большому счету не был указом. В тот момент американцы практически все были против какого-либо вмешательства Соединенных Штатов в европейские и азиатские дела. «Пусть эти дураки разбираются там сами!» — орут и демократы, и республиканцы в Конгрессе, выражая общественное мнение страны, они яростно отстаивают политику изоляционизма, срывая все робкие программы правительства и президента Рузвельта и стоящего за ним военно-промышленного комплекса, жаждущего поскорее приступить к перераспределению богатств, которые находятся под контролем традиционных промышленных структур. Даже закон о знаменитом «ленд-лизе» прошел через Конгресс только тогда, когда Рузвельт, потеряв всякое терпение, патетически воскликнул на всю Америку: «Когда горит дом соседа… а у вас есть садовый шланг, то дайте его этому соседу, пока не загорелся и ВАШ дом!»

 Прошел закон… Все же прошел, но с большим, ох каким большим трудом!

 И в этот самый момент группа японских адмиралов решает нанести по Америке внезапный удар.

 «ЗАЧЕМ? — в ужасе спрашивают их подчиненные и начальники. — Зачем это надо? Ведь обстановка такова, что Америка НИКОГДА не вмешается ни в какие действия Японии в Юго-Восточной Азии и будет продолжать бомбардировать нас нотами протеста и «ужесточать» торговые санкции… Наплевать мы хотели на эти санкции! Мы все получим из богатейших захваченных территорий английских, голландских и французских колоний. Зачем же тогда нападать на эту самую Америку? И невооруженным глазом видно, что она не в состоянии вмешаться в ЛЮБУЮ войну, которую мы только развяжем… Объявление войны никогда не пройдет через Конгресс, а другого способа у американцев вступить в нее просто не существует…»

 Но эти доводы не помогли. Безумие, как известно, заразительно, и охваченным дурной идеей адмиралам удалось навязать свою точку зрения всем остальным, включая императора Хирохито. Впоследствии никто из уцелевших в мясорубке войны японских адмиралов не смог толком объяснить мотивы этого решения, остались лишь туманные ссылки на то, что это была идея одного человека, адмирала Ямомото — главнокомандующего японским флотом. Обратите внимание — не императора, не премьер-министра — достаточно агрессивного генерала Тодзио, и даже не морского министра, а всего лишь «командующего одним из видов вооруженных сил»! Сам Ямомото не пережил войны, чтобы толком объяснить, КТО ЖЕ в конце концов внушил ЕМУ САМОМУ эту безумную идею…

 Но рок, как говорится, неумолим. 7 декабря 1941 года японские бомбы, упавшие на американскую базу в Пирл-Харборе, вывели наконец Соединенные Штаты из состояния праздной летаргии. На другой день, 8 декабря, это была уже совсем другая страна. И эта страна сплотилась в неукротимом желании дать сокрушительный отпор этому «предательскому и неспровоцированному» нападению. Впервые за 10 лет изоляционисты встретили аплодисментами в Конгрессе цветущего от счастья президента Рузвельта (*8), приехавшего «просить» высший законодательный орган страны объявить войну коварной и ненавистной самурайской Японии…»

 «…Вступление Америки во вторую мировую войну сделало положение стран Оси абсолютно безнадежным. Их поражение было всего лишь вопросом времени. Более того: всего через полгода мощный японский флот был разгромлен американцами в скоротечном сражении у атолла Мидуэй.

 Это было невероятно: у американцев было во много раз меньше сил. Им удалось собрать для решительного боя ту горстку кораблей, что уцелела после удара по Пирл-Харбору. Они совершенно не имели боевого опыта и боевого мастерства, которыми в избытке обладали японцы, ведущие бесконечные войны против ближайших своих соседей, они не имели той боевой злости и нечеловеческой доблести, которыми отличались их враги, но… разгромили их! «Неумолимый рок» или «цепь не поддающихся анализу случайностей» привели японский флот к небывалому в его истории разгрому, а американцев — к невероятной победе. После этого Япония, навсегда потеряв инициативу в войне, катилась от поражения к поражению до самой своей капитуляции. Атомные грибы, вставшие над Хиросимой и Нагасаки, в корне изменили дух нации, сбросив страну с рельс бесшабашного милитаризма и поставив на путь демократизации и процветания. Для этого и нужно было вступление в войну именно Соединенных Штатов, чтобы показать, что либеральные идеи построения демократического человеческого общества начинают окончательно побеждать теряющий казалось бы прочные позиции оголтелый тоталитаризм».

   Такова официальная версия возникновения войны на Тихом океане и поражения в ней Японии, но никто из историков, пытаясь анализировать причины нападения Японии на Америку, так никогда и не удосужился задаться одним-единственным простым вопросом: если войну начал ДУРАК Ямомото, так почему же УМНИК Тодзио не попытался закончить ее после его гибели еще в 1943-м?

   Из рассказа Ратленда Стеннингтон узнал, что адмирал Ямомото еще в 1940 году вступил в переговоры с личным представителем Ркзвельта — Уильямом Стефенсоном через своих агентов, одним из которых являлся Муичи Сигунда. Сигунда, как и положено одному из самых образованных офицеров флота, был в курсе многих политических проблем и пристрастий как своего адмирала, так и президента Америки. В отличие от Стефенсона, который без излишних колебаний принял проамериканскую ориентацию, Ратленд был убежденным патриотом своей родины. Однако, принимая участие в переговорах американцев с японцами, он до самого конца был уверен в том, что эти самые переговоры — лишь часть задуманного союзниками-американцами хитроумного плана, призванного одурачить японцев по-крупному. Ему и в голову не приходило, что важные переговоры отнюдь не игра, а жестокая реальность. Сами британцы, какими бы хитрецами и пронырами они не слыли, ни за что не додумались бы такими радикальными мерами, как провоцирование войны в самый неблагоприятный для себя момент, пытаться направлять политику сразу нескольких крупных держав нужное для себя русло. А когда он понял, сообразил наконец, что к чему, то было поздно.

 О предстоящем нападении на Пирл-Харбор Ратленд узнал от Стефенсона, который, являясь шпионом до мозга костей, и не подозревал о том, что эфемерные идеалы для Ратленда и на самом деле значат гораздо больше, чем все те деньги, которыми он так щедро осыпал своего лучшего агента. 22 ноября 1941 года, то есть за полторы недели до начала войны, Ратленд, стараясь выпутаться из осиного гнезда, в которое угодил благодаря продажности шефа, решается на крайнюю меру. Он сбегает из Лос-Анджелеса из-под «опеки» Стефенсона и направляется прямиком в Монреаль, где всеми правдами и неправдами устраивается на перегоняемый в Англию бомбардировщик. Однако телеграмма, посланная руководителю «Интеллидженс Сервис» полковнику Стюарту Мензису, опережает его. Стефенсону совместно с директором ФБР Эдгаром Гувером, которому Рузвельт, невзирая на показные трения, полностью доверял, удалось сфабриковать документы, компрометирующие «предателя» Ратленда, наивного дурака, который ради каких-то там идиотских идеалов готов провалить такой смелый военно-политический план… Попутно была совершена попытка уничтожить агента на пути к Лондону, но она успехом не увенчалась. Однако традиционная подозрительность британских чиновников, уже вошедшая в поговорку, сделала свое дело как нельзя лучше. Для репутации, да и для всей дальнейшей судьбы майора это сыграло поистине роковую роль.

 Через несколько дней после аудиенции с высоким руководством, предупрежденном в, мягко выражаясь, «некомпетентности» своего лучшего агента, Ратленд был арестован и заключен в концлагерь. Но Ратленда не судили, и даже не думали этого делать. Вместо этого ему постарались внушить, что «рыпаться» бесполезно, и не помогут никакие идеалы, тем более что в Штатах осталась почти вся семья шпиона-неудачника. Наконец убедившись в том, что за два года «изоляции» Ратленд, хоть и с горем пополам, но все же усвоил привитые ему «уроки», его выпускают на волю, осыпают деньгами, словно ничего не случилось, но заставляют уединиться 60-летнего старика на отдаленной ферме.

 Целых пять лет после этого бывший морской офицер терзался сомнениями насчет того, что же ему все-таки следует предпринять. В конце концов он приезжает к своему сыну в Лондон и выкладывает ему все, что накопилось на душе. А на душе у британского агента скопилось очень много — как в хорошем секретном архиве. Эта встреча никак не зафиксирована в доступных исторических документах, однако наверняка «опекунам» Ратленда стало о ней известно. Через месяц Ратленд вновь хочет увидеться со своим сыном, и для этого пишет ему письмо. Сын, рассчитывая на новую серию «шпионских рассказов», начинает собираться в Карнарвон, однако его опережает известие о непредвиденной смерти отца. Сначала Ратленд-сын не сомневается в официальной версии насчет самоубийства, но когда однажды вечером к нему в дом врываются неизвестные лица, размахивающие удостоверениями «Интеллидженс Сервис» и начинают выпытывать о том, что такого интересного перед смертью поведал отец-шпион сыну-доктору, всякие сомнения насчет насильственной смерти отца улетучиваются. Однако быстро сообразив что к чему, Томас Ратленд начисто отрицает свою осведомленность в отцовских делах. «Интеллидженс Сервис» терроризирует врача еще несколько лет, вызывая на бесконечные допросы. В 1952 году его наконец-то оставляют в покое, предварительно строго-настрого предупредив о том, что б меньше болтал, если даже ему что-то и известно, иначе… Смысл этого самого ИНАЧЕ был вполне доступен пониманию молодого врача, который уже достаточно вкусил шпионской романтики, но не имел никакой охоты осложнять свою жизнь всяческими тайнами.

 Таким образом сын майора Ратленда стал обладателем информации, которую тщательно скрывало не только американское ФБР, но и английская разведка. Оказывается, накануне войны Ратленду удалось связаться с личным представителем командующего японской Квантунской армией генерала Есиоки — полковником Кацуоми Танабэ. Танабэ явился в резиденцию к британскому шпиону с рекомендацией одного из своих японских агентов, и после небольшой вступительной речи объявил Ратленду, что авиационные заводы Японии резко увеличили выпуск боевых самолетов, и эти самолеты предназначены отнюдь не для китайского фронта. На это Ратленд уклончиво заметил, что без соответствующей мотивации эта информация абсолютно бесполезна, и его американские боссы не клюнут на эту приманку.

 Тогда Танабэ продолжил, и рассказал заинтересованному Ратленду, что дело тут вовсе не в приманке, и что японский флот во главе с адмиралом Ямомото и на самом деле готовит беспрецедентную провокацию с целью поставить под удар собственное правительство во главе с генералом Тодзио. Вопреки стремлению армии напасть на СССР, адмиралы готовят широкомасштабную агрессию против заморских владений США и Великобритании, заранее зная, что эти планы обречены на провал. Более того, инициатива развязывания войны исходит вовсе не из Токио, а из самого Вашингтона. Задумка президента Рузвельта очень проста — уничтожить британское господство на Дальнем Востоке руками японцев, а затем в роли освободителя утвердиться в этом регионе самому. Японским адмиралам была обещана почетная капитуляция с сохранением всей власти императора Хирохито, помощь в разрешении всех внутриполитических и внешнеэкономических проблем империи с помощью неограниченных американских кредитов, предоставление японской промышленности американских, а затем и европейских рынков сбыта своей продукции, и что самое главное — надежная защита от набирающей силу коммунистической угрозы, исходящей от Советского Союза…

 Однако Ратленд, полагая, что принимает участие в беспрецедентных масштабов шпионской игре, возразил, что, в принципе, открывающиеся для Японии перспективы не так уж и плохи. Танабэ только засмеялся. Он вновь попытался убедить англичанина в том, что сам генерал Есиоки так не считает. По его мнению, с коммунистами можно покончить раз и навсегда, только напав на Россию в самый неподходящий для нее момент — и такой момент как раз стоит на улице и стучится в широкие ворота мировой истории в виде германской армии под Москвой — и американские кредиты будут абсолютно не нужны, если в руках японцев окажется весь русский Дальний Восток с Сибирью в придачу. Это также позволит Японии избежать унизительной капитуляции, а агрессивность японских генералов по отношению к западным «союзникам» растворится в бескрайних сибирских просторах, и все внешнеполитические проблемы решатся сами собой.

 Ратленд, играя, как нам известно, непростую роль «двойного агента», пообещал донести предостережения японца до своего руководства, и тут Танабэ ошеломил шпиона, заявив ему, что командующему Квантунской армией прекрасно известно об истинной роли англичанина и предупредил его, что Стефенсону доверять нельзя ни в коем случае, потому что он давно уже продался американцам вместе с потрохами, и на британские интересы ему глубоко начхать со всеми вытекающими из этого последствиями. Сначала Ратленд не хотел верить в то, что услышал от японца, но тот поведал ему ТАКИЕ подробности, что вскоре сомнений в искренности Танабэ неосталось никаких.

 В течение нескольких сумасшедших дней после аудиенции с японским полковником Ратленд осмысливал и всеми доступными способами перепроверял полученную информацию, и в конце концов пришел к выводу, что ему придется действовать на свой страх и риск. Было вполне очевидно, что американцы не остановятся ни перед чем, чтобы затянуть на шее дряхлеющего британского льва смертельную удавку, и случай для этого президенту Рузвельту представился великолепный. Амбиции японских генералов не представляли для американцев абсолютно никакой угрозы, более того, без них у Рузвельта ничего бы и не вышло! Образованные японские адмиралы тонко почувствовали обстановку, и, несомненно являясь, в отличие от иуды-Стефенсона и подобно бессребренику Ратленду, истинными патриотами своей несчастной родины, решили извлечь из англо-американских противоречий свою собственную выгоду.

 Конечно, они пошли на рискованный, и даже безумный шаг, но в данной ситуации он был единственно верным. «Большой Игрок», как прозвали в Белом Доме Рузвельта, являлся для «реформиста» Ямомото идеальным партнером. Политический дуэт Ямомото-Рузвельт был безупречен иеще и по той немаловажной причине, что командующий Объедненным японским флотом сам был завзятым игроком-интеллектуалом. Во-первых, он являлся абсолютным чемпионом императорского флота (своего собственного государства, как он сам нередко выражался) игры в ГО (японские шахматы), а это — звание повыше, чем те, которые имеют нынешние «герои интеллектуального труда» Карпов с Каспаровым вместе взятые. Во-вторых, Ямомото был заядлым любителем игры в бридж и покер, и вполне серьёзно утверждал, что с человеком, не умеющим играть в эти карточные игры, не стоит даже разговаривать. В третьих, не будем забывать, что Ямомото был кадровым разведчиком, о чем американцы узнали только после окончания второй мировой войны.

 Тут следует уточнить — остальные американцы, но не сам президент Рузвельт. В 1936-39 годах, когда Ямомото находился в США в качестве военно-морского атташе, он неоднократно встречался с президентом Рузвельтом, и «Большой Игрок Белого Дома» впоследствии характеризовал Ямомото как «исключительно способного, энергичного и сообразительного человека, который в случае крупного конфликта на Дальнем Востоке попортит американским адмиралам немало крови, и потому такого лучше иметь не в противниках, а в союзниках»…

 Конечно, Рузвельт, будучи крупным политиком, многое преувеличивал, многое преуменьшал, многое попросту скрывал… Однако не ВРАЛ он никогда, особенно когда дело касалось высказывания собственных суждений относительно интересующих его людей. Больше всего президента занимала оказанная как-то при одной встрече фраза Ямомото: «Наука и умение всегда превзойдут удачу и суеверие», из чего он заключил, что японец хоть и «…почитатель фанатичного самурайского духа своих предков, но он никогда не пойдет на поводу этой средневековой чепухи в ответственный для принятия важного решения момент».

   Итак, в конце концов Ратленд понял, что во всей Америке ему опереться больше совершенно не на кого. Единственный канал связи с Мензисом находился в руках у Стефенсона, но тут, как часто случается в шпионских романах, разведчику подвернулся счастливый случай. Как раз в эти дни в США «с гастролями» приехал югослав русского происхождения Даниил (Данко) Попов, завербованный за некоторое время до этого германским абвером. В Берлине он считался отличным агентом, на деле же Попов работал на английскую разведку и значился у англичан под кличкой «Трайскл». Среди поручений абвера, составлявших «багаж» Попова, был также вопросник, разработанный, несомненно, японцами, и касавшийся выяснения характеристик оборонительных сооружений в Пирл-Харборе. Попову, помимо всего прочего, поручалось выехать на Гавайи и убедиться во всем собственными глазами. Очевидно, что в данном случае германская разведка вполне серьезно бралась помочь своим японским коллегам.

 По приезде в США английская разведка связала Попова с ФБР, так дело касалось в первую очередь самих американцев. Попов явился к тогдашнему директору ФБР Эдгару Гуверу и должным образом пояснил ему, что японские моряки (по мнению немцев) твердо убеждены — они могут в случае крайней необходимости вывести из строя большую часть американского Тихоокеанского флота, используя тактику англичан при налете на Таранто в ноябре 1940 года, когда в результате атаки торпедоносцев, взлетевших с авианосца, итальянцы потеряли почти все свои линкоры. Проблему представляли только торпеды, которые предстояло приспособить для небольших глубин, доминирующих в гавани Пирл-Харбора, но принципиального значения эта проблема не представляла. Упор делался даже не на внезапность, а на МАССИРОВАННОСТЬ удара, для чего предполагалось задействовать лучшие силы, которые только имелись в японском флоте.

 Попов передал Гуверу и сам вопросник, однако вопреки ожиданиям англичан, личность Трайскла вдруг несказанно возмутила Гувера, убежденного гомосексуалиста. Так живописуют нам все официальные версии, но на самом же деле начался самый настоящий фарс, которым хитрый директор ФБР попытался прикрыть настоящие причины своего пренебрежения информацией, предоставленной Поповым.

   «Американцы прозвали Попова «трехколесным велосипедом», — писал впоследствии один из самых известных наших «американистов» Яков Фердыщенко, — и эта кличка вдруг послужила шефу ФБР поводом для вполне законного оскорбления. «Кличку избрали из-за его сексуального атлетизма, — возмущался Гувер в своих мемуарах по этому поводу, — он предпочитал находиться в постели С ДВУМЯ ЖЕНЩИНАМИ ОДНОВРЕМЕННО!» Контакты Трайскла в высших сферах, экзотические вкусы и экстравагантный стиль жизни, по мнению Гувера, служили отличной маскировкой, способной провести англичан. ФБР якобы с отвращением взирало на это, игнорируя мнение английских защитников Трайскла, указывавших на выполненные им с блеском опасные поручения. Гувера НЕ ЗАИНТЕРЕСОВАЛ вопросник о Пирл-Харборе! Более того, шеф ФБР лично приказал, чтобы Попову строжайше запретили выехать в Пирл-Харбор хотя бы для своего прикрытия перед немцами и японцами, ссылаясь на то, что в таком случае якобы можно было бы точно выяснить коварные мотивы держав «оси», и даже угрожал арестовать Попова по «закону Манна», предусматривавшему уголовное преследование лиц, перевозящих… женщин через границы штатов в аморальных целях!..»

   Теперь-то ясно, что со стороны Гувера это была просто уловка, имеющая своей целью скрыть (или объяснить) свою непонятную позицию по отношению к компетентному английскому разведчику. Но тогда сами англичане еще ни о чем и не подозревали, и потому, обескураженные (не был обескуражен, разумеется, один только Стефенсон) поспешили укрыть своего агента в Канаде. Но перед тем, как пересечь американо-канадскую границу, Попов успел побывать в Лос-Анджелесе и пообщаться с Ратлендом. Ратленд и открыл ему глаза на истинное положение вещей, и передал Попову информацию, предназначенную для «Интеллидженс Сервис», то есть лично для полковника Мензиса, заседающего в Лондоне. По странному стечению обстоятельств самолет, в котором Трайскл летел из Ванкувера в Монреаль, исчез над Скалистыми горами, и обломков его не удалось найти ло сих пор. Узнав о гибели своего «связника», Ратленд в свою очередь тоже покидает Лос-Анджелес и совершает беспримерную одиссею через Атлантику, стремясь все же предупредить английское руководство о планирующемся предательстве со стороны своих самых близких союзников…

 Участие в этом деле полковника Стюарта Мензиса крайне противоречиво. Ратленд поведал сыну о том, что когда он явился к своему начальнику и сообщил о том, что ему удалось узнать от японского агента, Мензис просто-напросто не поверил ему, требуя доказательств. Тогда Ратленд сказал, что может наладить связь между «Интеллидженс Сервис» и квантунским генералом Есиоки, но это не поможет, так как до нападения остались считанные дни, а может даже и часы. У британского правительства было время только для того, чтобы подготовиться к неминуемому удару и перебросить в Малайю побольше самолетов новых типов, потому что то, что там уже имеется, угрозы для японской авиации не может представлять ни в коем случае. Учитывая слаборазвитую транспортную сеть всего восточноазиатского региона, упор японцами будет делаться исключительно на воздушную войну, и на морских коммуникациях будут господствовать только авианосцы, но никак не линкоры, на которые так самоуверенно надеется Англия.

 Однако Мензис, выслушав эти стратегические излияния своего агента, только пожал плечами. Он получил предостережение Стефенсона, «игравшего» в противоположном направлении, и поэтомуему предстоял нелегкий выбор. С одной стороны — идеалисту Ратленду верилось больше, но с другой — Стефенсон был личным другом самого Черчилля. И потому Мензис принял поистине соломоново решение — он посоветовал мвоему агенту обратиться к военному министру лорду Маклахену. Когда же встреча с Маклахеном закончилась поражением Ратленда, для Мензиса это оказалось самым натуральным сигналом к действию… Идеалист Ратленд и глазом не успел моргнуть, как очутился за колючей проволокой.

 В концлагере Ратленд пытается переосмыслить всю свою жизнь и все те ценности, за которые боролся. В конце концов он приходит к неизбежному выводу, что рок неумолим, тем более что вскоре подтверждается абсолютно все, о чем он хотел предупредить руководство своей страны и о чем хотели предупредить его сами японцы. Идеалист-одиночка не может противостоять силе тех тенденций, которые буквально на глазах меняют современный мир. Ратленд понял, что он просто-напросто УСТАРЕЛ, и вместе с ним пришли в негодность и его взгляды, основанные на узконационалистическом патриотизме. Уединившись после освобождения хоть и на богатой, но все же глухой ферме в Карнарвоншире, он пытается отыскать новый смысл жизни, но в конце концов ему это не удается. Наблюдая за послевоенным развалом Британской империи, пожираемой по частям коварным «дядей Сэмом», он испытывает острое чувство ностальгии по былым временам, полным вполне зримых и осязаемых идеалов, и решается выложить свои переживания единственному близкому человеку — старшему сыну, который к тому же живет и работает неподалеку, в Лондоне. Он приезжает к нему и изливает всю свою душу…

 Томас Ратленд, правда, очень далек от всей этой шпионско-политической экзотики, и в конце концов заявляет своему несчастному отцу, что унего и в мыслях никогда не было считать его предателем (ведь обвинение с Ратленда так никогда снято и не было!), и потому терзания его на этот счет совершенно беспочвенны. В конце концов старик уезжает в свою «золотую клетку», но через месяц снова ищет встречи со своим сыном… Остальное нам известно.

 В заключение своего рассказа Ратленд-младший поведал об одном эпизоде, несомненно связанном, как он полагает, со всей этой историей самым непосредственным образом. В тот же самый день, когда он получил известие о трагической гибели Ратленда-старшего, ему на улице повстречался японец, который, как показалось врачу, выслеживал именно его. Он с каким-то странным интересом глядел на спешащего на работу Ратленда с другой стороны улицы. Сначала Томас не обратил на это особого внимания, но когда он через некоторое время обернулся, подзывая такси, то обнаружил, что японец следует за ним. Это был довольно моложавый человек (впрочем, как и большинство японцев), по одному виду которого ни за что точно не определишь его истинного возраста. Он был прилично, но не вызывающе одет, его руки были глубоко засунуты в карманы бесцветного плаща, глаза были полускрыты козырьком армейской фуражки без кокарды. Вероятно, только благодаря этой фуражке врач обратил внимание на явно армейскую выправку своего странного преследователя. Японец, натолкнувшись на настороженный взгляд Ратленда, поспешил свернуть в переулок, и больше тот его в Лондоне никогда не встречал. Узнав вскоре о странной смерти своего отца, он хотел сообщить об этом японце полиции, но что-то заставило его передумать. Гораздо позже, когда в печати и на телевидении промелькнуло сообщение о неудавшемся путче в Токио, Ратленд с удивлением узнал в «последнем самурае» своего давнего провожатого. Впрочем, он мог и ошибаться, но своей интуиции все же склонен доверять.

 Последняя часть рассказа Томаса Ратленда побудила Стеннингтона навести дополнительные справки о некоем полковнике Коцуоми Танабэ, личном представителе командующего Квантунской армии генерала Есиоки. Оказалось, что офицера с таким именем в 1941 году не оказалось не только в Квантунской армии, но и в японских вооруженных силах вообще. Зато журналист достоверно узнал, что Юкио Мисима накануне войны выполнял некоторые секретные поручения этого самого Есиоки, связанные с установлением негласных контактов между офицерами армии и флота, а также несколько раз под видом работника торгового представительства посещал Штаты, и Лос-Анджелес в частности. Также Стеннингтону удалось выяснить, что как раз в начале 1949 года Юкио Мисима находился в Англии. Конечно, далеко идущие выводы, основанные только лишь на этих данных, делать еще рано, однако временами журналист начинал понимать, ЧТО именно имел в виду сынок «пирл-харборского тигра» Матоме Генда, когда на похоронах своего кумира и приятеля изрёк ту волнующую и загадочную фразу насчет «отмщения духа»: если Ратленда убил Мисима, то это означало только одно — Ратленд был самым достойным, по убеждению японца, противником во всей его биографии, это был истинный «британский самурай», дух которого не теряет своей силы даже после смерти земного тела.

 «Последний самурай», оказывается, был до ужаса сентиментален!

   И еще. В распоряжении Стеннингтона имеется документ, подлинность которого была в свое время установлена Объединенной комиссией Конгресса США, расследовавшей катастрофу в Пирл-Харборе. Комиссия приступила к работе 15 ноября 1945 года, и по своей сути являлась трибуной, с которой адмирал Киммель, являвшийся, как известно, командующим Тихоокеанским флотом США в начале декабря 1941 года, решил начать наступление на правительство, обвиняя его в том, что оно намеренно скрыло от него важную информацию, касавшуюся предстоящего нападения японцев на Пирл-Харбор. Сенсационные показания дал бывший глава военно-морской разведки вице-адмирал Теодор Г. Шульц. Этот Шульц предоставил собравшимся оригинал 24-страничного доклада офицера связи Уильяма Моргентау, датированного 23 ноября 1941 года, в котором указывалось, что японский правительственный (так называемый «розовый») код «… может быть сменен японцами в самое ближайшее время… но на возможности разведки флота это никак не повлияет, так как у адмирала Киммеля имеется свой личный источник разведывательной информации, который в силу н е к о т о р ы х причин стратегической обстановки в регионе можно считать абсолютно надёжным…»

 …ЧТО подразумевалось под определением «надежный источник», тем более АБСОЛЮТНЫЙ, и что это за «причины стратегической обстановки в регионе», никто из присутствующих в тот день не смог объяснить — капитан 3-го ранга Моргентау погиб в 1942 году на подводной лодке «Баллао», а сам Киммель категорически отверг свою причастность к пользованию информацией из указанного источника по той простой причине, что он был ему абсолютно неведом. Тогда Шульц заявил, что адмирал Нимитц, которому Киммель сдал дела после разгрома Пирл-Харбора, якобы «довольно быстро навел порядок на флоте, подчинив его суровым требованиям военного времени, что совершенно не делалось при Киммеле и в более благоприятные мирные времена (хотя тот неоднократно получал угрожающие предостережения), и это было возможным только потому, что Нимитцу в «наследство» от своего предшественника достались все те секретные источники ещё более секретной информации, которыми владел опальный адмирал». (Не будем забывать, что после смещения «оскандалившегося» Киммеля так никогда не судили, невзирая на серьёзность предъявленных обвинений, и даже положили ему весьма приличную даже для ЗАСЛУЖЕННО ушедших в отставку адмиралов и генералов пенсию…)

 Более того, заявлял далее Шульц, в штабе Киммеля в Гонолулу постоянно околачивались какие-то подозрительные лица, выдававшие себя за сотрудников контрразведки, принадлежность которых к таковой, по мнению вице-адмирала, являлась весьма и весьма сомнительной, поскольку большинство из них были …японцами. Киммель ядовито высмеял Шульца, и заявил в свою очередь, что разведчик сам страдает манией преследования. С «докладом Моргентау» на данном этапе ничего поделать было нельзя, потому что в нем не фигурировало никаких интересующих следствие имен. Было решено перенести заседание комиссии на другой срок, чтобы провести повторное расследование.

 Однако до этого повторного заседания Шульц не дожил: 17 ноября, ровно через двое суток после своего вступления в комиссии он погиб. Управляемый им автомобиль свалился с парома за борт в Чесапикском заливе. Жена вице-адмирала спаслась, но он сам из машины так и не выбрался. «Пошли слухи, что Шульц попросту покончил с собой. — писал впоследствии шеф Управления Стратегических Служб (УСС) У. Донован, который был дружен с Шульцем, — ибо он бросил вызов военной иерархии во время показаний в комиссии. Он настаивал на том, что Киммель, вопреки его утверждениям, был прекрасно осведомлен о планах президента Рузвельта, и нападение японцев (на Гавайи — А. Б.) не являлось для него неожиданностью, наоборот, он сделал всё, чтобы разрушения были как можно большими, однако не фатальными. Но Шульц был единственным порядочным человеком в разведке, и потому поняв, что не в силах доказать того, что сам не вполне понимает, решил уйти…»

 «Доклад Моргентау» после смерти Шульца затерялся в бесконечных лабиринтах вашингтонской бюрократии, и на следующих заседаниях Конгресса этот вопрос больше не поднимался. Киммель процесс не выиграл, но помимо этого он, как говорится, больше ничего и не потерял. Получив от государства «по заслугам» (выглядело это как «за заслуги»), он еще несколько раз выступал в прессе, пытаясь смыть с себя вину за позор Пирл-Харбора, однако в этих выступлениях не шло речи ни о каких разоблачениях нынешних политиков, все шишки достались исключительно помощникам покойного президента Рузвельта, да и то речь шла не о заговоре, а о банальном, давно уже всем набившем оскомину «пренебрежении важной информацией»…

 И вот теперь, спустя много лет после того первого заседания Объединенной комиссии Конгресса этот документ оказался в руках английского журналиста. Имеющиеся у него сведения о всех, или почти всех предполагаемых участниках закулисных переговоров президента Рузвельта с японцами как нельзя лучше вписываются между строк этого злополучного доклада. Стеннингтон пока намеренно не приводит эти имена в нынешних своих статьях, потому что расследование еще далеко не закончено, но он рассчитывает на помощь многих своих коллег. Неизбежные трудности его не пугают нисколько.

   Подводя итог всему вышеизложенному, хочется обратить внимание читателя на одну такую немаловажную деталь: все размышления на данную тему не носят характера некоей академической истины, в большинстве своем они основаны на фактах, и без того широко известных мировой общественности, и как бы идеально эти факты в конце концов между собой не стыковались, всегда отыщется сотня-другая «правдолюбцев», которые в ответ приведут неограниченное количество всевозможных документов — отчетов, справок, докладов и прочей канцелярской шелухи, призванной не допустить дискредитации высших правительственных кругов, ибо, как любил некогда выражаться «друг всех народов» И.В.Сталин — «лес рубят — щепки летят». Многие процветающие ныне американские фирмы, концерны, монополии, а также политические партии и всевозможные популярные в широких массах общественные организации пустили свои корни как раз в те самые «смутные» времена и обязаны своим существованием только лишь махинациям тогдашних правителей. Если рассуждать по большому счету, то можно заметить, что если американский ВПК (военно-промышленный комплекс) расцвел только в годы «холодной войны», то УТВЕРДИЛСЯ он именно благодаря вступлению Соединенных Штатов Америки во вторую мировую войну! Ведь, как известно, до момента принятия Конгрессом США закона «О передаче взаймы или в аренду вооружений» (ленд-лиз) в самом начале 1941 года, фирмы-производители вооружений в Америке влачили существование довольно жалкое, они «обеспечивали» вооруженные силы своей страны исключительно устаревшими образцами военной техники, на разработку же новых от Конгресса попросту не поступало денег. Вспомним, что даже военно-морской флот — наиболее прогрессивный вид вооружений любой страны — в США состоял из старых, хоть и модернизированных, но построенных еще во время I-й мировой войны кораблей. И только благодаря ВОЙНЕ, развязанной в Европе Гитлером, а потом (и в гораздо большей степени) нападению японцев, ВПК смог развернуться во всю мощь потенциальных возможностей алчных в своей наживе собственных хозяев. Обвинять в незаконных махинациях президента Рузвельта — это значит обвинять в том же и все эти концерны и фирмы, основное большинство которых существует и по сей день. То же самое можно сказать и о современных политиках — все нынешние партии и прочие политические образования зарабатывали свои стартовые капиталы именно на войне. Так что не так уж и важно в конце концов, покончил ли с собой вице-адмирал Теодор Шульц, или его самым натуральным образом убрали, что б не баламутил честной народ и не дискредитировал родное правительство — его смерть вполне закономерна. Адмирал Нимитц, например, самый главный, по мнению многих, виновник всей этой «заварухи», дожил до весьма почтенного возраста и почил в бозе, в почестях и славе. Во время войны его никто не спрашивал о том, какими это таким способами он умудрился бить мощнейший и руководимый умелыми и фанатичными адмиралами японский флот, а после победы о подобных расспросах и вообще речи не было.

 Японские же адмиралы — оставшиеся в живых, разумеется — после собственного поражения затаили угрюмое (или точнее — стыдливое) молчание, но расстроенными они не выглядят никак. Каждый из них тоже получил «по заслугам», и «заслуги» эти наверняка были не менее значительными, чем у адмиралов американских. Всем и каждому известно, что на Международном Трибунале над военными преступниками Тихоокеанского Региона, проведенного в 1946 году в Токио наподобие Нюрнбергского, к ответственности не был привлечен НИ ОДИН ЯПОНСКИЙ ВОЕННЫЙ МОРЯК! Поплатились только генералы во главе со злополучным Тодзио, американцы казнили почти всех командующих японскими армиями, захвативших Восточную Азию, приписав им все мыслимые и немыслимые «злодеяния против человечности и человечества», но адмиралов в конце концов награждают… американскими орденами — вспомним хотя бы Минору Генду, «палача (тигра) Пирл-Харбора»!… Можно думать, что и самого адмирала Ямомото, доживи он до позорной капитуляции, не сильно и ругали бы. Но адмирала, очевидно, совсем не устраивала судьба, которую в конце концов избрал капитан 2-го ранга Генда. Являясь ИСТИННЫМ патриотом своей родины, Ямомото сделал все, что было в его силах, и убедившись наконец в том, что он все сделал как надо, и дальнейшее от него уже не зависит, тщательно замаскировал свое «харакири», чтобы непонятливые потомки не посмели обвинить его как минимум в трусости…

 Таким же образом поступили после выполнения своих задач и ближайшие сторонники прославленного адмирала — Кога и Тойода (у некоторых компетентных исследователей имеются свидетельства, что их смерти вовсе не являются следствием несчастных случаев, как нам об этом твердит официальная историография). Так вот и выбирайте во что верить — в безумие японских адмиралов, или в их близорукость. Лично я предпочитаю верить в безумие — в гениальное безумие, выведшее в конце концов Японию на второе место среди всех процветающих держав мира без применения гигантских вооружений, на которые рассчитывали истинные безумцы и дураки наподобие генерала Тодзио и его приспешников.

   1. С 1898 по 1946 г.г. Филиппины принадлежали США.

   2. Тяжёлый авианосец «Саратога» был торпедирован японской подводной лодкой «I-6» 11 января 1942 года, и ремонтировался после этого на верфи в США вплоть до начала июня. Однотипный с ним авианосец «Лексингтон» затонул в Коралловом море 8 мая 1942 года после агонии, вызванной попаданием пяти бомб и двух торпед с японских самолётов.

   3. В утренних атаках на японские авианосцы участвовало 27 пикирующих бомбардировщиков — 12 «виндикейторов» и 15 «донтлессов», но пилоты этих самолетов не были обучены бомбометанию по кораблям с крутого пикирования, и потому они действовали как обычные бомбардировщики, что позволило японцам успешно уклониться от всех сброшенных с них бомб.

    4. Посадочная полоса Гендерсон-Филд была названа так в честь героя Мидуэя, командира 16-й эскадрильи пикирующих бомбардировщиков майора Нормана Гендерсона, геройски погибшего в бою с японскими истребителями утром 4 июня 1942 года.

   5. Хотя японцы прекрасно знали, что Зорге работал на русских, но казнили его в конце концов как английского шпиона — что б не нервировать Сталина; японцам в те годы как воздух необходимо было его невмешательство в азиатские дела своей империи.

   6. В специальной литературе однотипные корабли называются «систер-шипами».

   7. Даунинг-стрит — улица в Лондоне, на которой расположена резиденция премьер-министра Великобритании, а также Министерство иностранных дел и по делам Содружества.

   8. Для того, чтобы убедиться в том, что Рузвельт именно «цвел от счастья» в момент объявления войны Японии, достаточно взглянуть на широкоизвестное фото под названием «Ф.Рузвельт подписывает прокламацию об объявлении войны Японии». Помимо президента «цветет от счастья» и вся свита за спиной у него — в первую очередь это касается советника президента Гарри Гопкинса и военно-морского министра Фрэнка Нокса — эти вообще готовы от этого самого счастья пуститься в пляс.