Шредингерова пехота. Часть 1.1. Конец
Небольшая статья историка-медиевиста Виталия Пенского ака thor-2006.
Продолжение предыдущей части.
Итак, на протяжении нескольких столетий военное дело славян изменялось крайне медленно (напрашиваются аналогии с процессами, проходившими примерно в это же время, например, у саксов). Однако в IX в., особенно во его 2-й половине, начинаются радикальные перемены. И если мы сравним прежние описания комплекса вооружения и тактики славян, с информацией византийского же историка 2-й пол. X в. Льва Диакона, то остается только поразиться тому резкому контрасту, который предстает перед нами. Сфендославовы «тавроскифы» Диакона – тяжеловооруженные пехотинцы, стремящиеся к ближнему бою. А.Н. Кирпичников и А.Ф. Медведев, касаясь этого метаморфоза, писали, что
«большинство форм и видов оружия IX – X вв. не имеют местных корней в культуре предшествующей поры (выделено нами – Thor). Объясняется это тем, что боевые средства славян VI – VII вв. были весьма скудными и в этом смысле ни в какое сравнение не идут с тем, что появляется в киевский период. У обитателей Восточной Европы середины I тысячелетия н.э. преобладали лук и стрелы, метательные дротики; мечи, шлемы и кольчуги почти отсутствовали…».
За относительно короткий период количество находок оружия возрастает в разы, а некоторые, например, шлемы, и вовсе появляются впервые.
Не менее радикальными стали и перемены в тактике, «большой» и «малой». Если ранее византийские авторы сообщали, что славяне
«ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном строю не стремятся, ни показываться в местах открытых и ровных не желают»,
то теперь все выглядело совершенно иначе. Тот же Лев Диакон неоднократно подчеркивал, что русы Святослава не только не избегают рукопашного боя. Напротив, они стремятся к нему, видят в нем едва ли не единственный способ решить исход войны и битвы. При этом, что характерно, русы сражались в глубоком сомкнутом строю, который Лев Диакон сравнивает с византийской фалангой, пешей или конной. О стремлении русов к рукопашному бою и об их тяжелом вооружении (копье, щит, меч, «оружие наподобие кинжала» – скрамасакс?) говорит в описании их нападения на Барда‘а в 943-944 гг. и перс ибн Мискавайх.
Обращает на себя внимание тот факт, что Диакон сравнивает строй руссов в сражении под Доростолом со стеной. Случайно ли такое сравнение? Не связано ли оно с хорошо известной из истории военного дела раннесредневековых германцев и скандинавов «стеной щитов» (древнеангл. Scildburh)?
И еще однy важный момент, касающийся начала процесса профессионализации. как отмечал В.А. Шнирельман,
«археологические данные о защитном вооружении имеют принципиальное значение. Ведь если функции ранних видов оружия (охотничьи или боевые) плохо различимы, то защитное вооружение, безусловно, свидетельствует об относительно регулярных вооруженных столкновениях. Кроме того, защитное вооружение в тенденции коррелируется с достаточно дифференцированным обществом, развитием систем более или менее централизованной власти, появлением воинов-профессионалов и т. д. (выделено нами – Thor)…».
В самом деле, разнообразное наступательное и оборонительное оружие стоило по тем временам дорого, и далеко не каждый мог себе его позволить, это во-первых, во-вторых, снарядиться в поход также стоило недешево, и, наконец, в-третьих, примитивное аграрное общество, благополучие которого покоилось на мускульной энергии человека и тягловых животных, не могло позволить себе роскошь отвлекать на долгое время значительную и наиболее трудоспособную часть своих членов на военные походы. Те же экспедиции Олега или Игоря на Византию как раз приходились на разгар полевых работ, и ополчение en masse легко и непринужденно могло обрушить хозяйство «пактиотов» русов, да и их самих, в пропасть (ср. рассуждения Мономаха о смердах и половчине). Ergo, в этих походах участвовала только часть потенциальных комбатантов, снаряжаемых по определенной норме «с дымов», и, естественно было бы предположить, что эти полупрофессиональные «вои», обретая определенный опыт, и становятся ядром раннесредневековых русских «полков» и «тысяч». Во всяком случае, представить неопытного ополченца в строю «стены», пусть даже и в заднем ряду, довольно сложно – встать-то он встанет, но как долго он там продержится?
Ускорение во 2-й половине IX – X вв. процессов политогенеза у восточных славян и складывание постепенно основ раннесредневековой русской государственности, связанные в известном смысле с «военной революцией», которую принесли в эти края норманны-находники, способствует, т.о., изменению внешнего облика русской пехоты, Нет, легкая пехота сохраняется, но ее значение падает. Напротив, большую роль играет пехота тяжелая, способная к ближнему бою. И снова проведем аналогию с той же Скандинавией и раннесредневековой Англией. Специально вернулся к своей статье о сражении при Листвене в 1024 г., написанной пять лет назад, и в общем и сегодня я не откажусь ни от одного слова из нее в той части, что касается характеристики русской пешей рати. Процитирую сам себя:
«Любопытно, но в «Пряди об Эймунде Хрингссоне» новгородское войско, выступившее на помощь Ярославу, именуется «большой ратью бондов». Скандинавский же бонд – это не только и не столько горожанин, а, как отмечал А.Я. Гуревич, свободный человек, ведущий самостоятельное хозяйство, домохозяин, владелец усадьбы, глава семейства, т.е. и богатый поселянин. Такой «бонд», подобный былинному Микуле Селяниновичу, вполне мог не только сам обеспечить себя оружием и доспехом, но выступить в поход «людно и оружно» во главе свиты из многочисленных домочадцев, «клиентов»… Кстати, в скандинавских судебниках такие домохозяева именуются «maðr», т.е. «муж», а этот термин регулярно встречается на страницах ранних русских летописей. Эти «мужи», «могучие бонды», по словам отечественного археолога и историка Г.С. Лебедева, «опиравшиеся на крупные наследственные земельные владения, многочисленные собственные семьи (включавшие домочадцев, зависимых работников и слуг, рабов), обладавшие разветвленными родовыми связями в округе», будучи чрезвычайно могущественны и влиятельны, «в состоянии были выставить собственные вооруженные силы, организовать военный поход или торговую экспедицию…». Ополчения «мужей» были достаточно сильны и хорошо вооружены, чтобы на равных сражаться с дружинами ярлов и конунгов и одерживать над ними верх – как это было, к примеру, в битве при Стикластадире в 1030 г.».
Кстати, об Англии. Напомню, что я писал о впечатлениях после прочтения биографии Гарольда Йена Уолкера семь лет назад:
«Любопытная фраза из уолкеровой биографии Гарольда: «Другая часть войска (Гарольда – Thor) представляла собой фюрд, или ополчение, которое собиралось из населения скиров. Не следует представлять себе фюрд как просто сборище местных жителей, вышедших защищать свою землю; в действительности он состоял из подготовленных людей, которых их земляки избрали на эту роль».
Другая деталь, касающаяся фюрда, не менее любопытная: «В фюрд входили также отряды, собранные и снаряженные монастырскими общинами, члены которых сами, естественно, не могли сражаться».
И третья: «Судя по всему, фюрд никогда не созывался целиком за один раз; по-видимому, существовала определенная очередность, с которой воины фюрда должны были откликаться на призыв короля».
Вряд ли стоит сомневаться в том, что раннесредневековое русское общество, находившееся примерно на той же стадии развития, что и Англия IX – нач. XI вв., в вопросах военной организации радикально отличалось от англосаксонского – во всяком случае, я не нахожу для этого веских оснований.
Подводя итог всему вышесказанному, отметим, что в раннесредневековый период русская пехота, являясь основой войска, прошла эва этапа в своем развитии, эволюционировав от легкой к тяжелой. Конница же все это время оставалась малочисленной и решающей роли на полях сражений не играла (в том числе и по сугубо экономическим и биологическим причинам – грубо говоря, подавляющая масса коней у восточных славян того времени отличалась малым ростом и годилась в лучшем случае для обоза и средства доставки ратника и его имущества к полю боя). Ее время было еще впереди.
