О том, как Австро-Венгрия осталась великой, или Вперед! На Месопотамию!

В России император (не важно, престарелый ли «гроссмейстер» Мальтийского ордена Павел I или же его сын Александр), следуя общей моде (а куда деваться? “Pax Franconique” – главный покупатель русского зерна и главный поставщик мануфактурных товаров, идейных артефактов, включая моду, сентиментальные романы для девиц и домохозяек и пр.) к 1825г. выпустил бы манифест об отмене крепостного права, а Аракчеев вместе со Сперанским дружно бы заговорили о том, что «интеграция в единое европейское пространство – это веление времени» и тому подобное.

В мире не было бы даже близко равного этому объединению по экономической и военной мощи; это превосходство защищало бы человечество от серьезных войн не хуже «ядерного паритета» ХХ столетия, причем срок этой защиты был бы равен, по меньшей мере, годкам 100 -150. Ориентировочно, лишь к 1940 г. США достигли бы такого уровня, чтобы начать намекать на долю на китайском рынке и демонстрировать готовность повоевать на Тихом океане с интегрированной в “Pax Franconique” Японией… Если бы такое вообще было бы возможно!

Или: что было бы, если Рожественский сумел бы разбить японцев при Цусиме? Допустим, Порт-Артур продержался бы чуть дольше, и I и II русские тихоокеанские эскадры смогли бы соединиться? И русский флот обрел бы численное превосходство на Тихом океане (как минимум, 12 броненосцев и 4 броненосных крейсера против 4 броненосцев и 8 броненосных крейсеров у японцев)?

Японские сухопутные силы, лишенные подвоза подкреплений, боеприпасов морским путем, в течение двух месяцев оказались бы в катастрофическом положении. Куропаткин был бы провозглашен новым Кутузовым, мудро заманившим неприятеля куда-то к черту на кулички и оставившего его вымирать там с голода. Портсмутский мир оказался несравненно благоприятней для России; русским олигархам было бы дозволено «осваивать» Северо-Восточный Китай; вместо революции 1905г. почтенная публика была бы возбуждена идеей образования новой части империи – Желтороссии; тысячи русских интеллигентов, включая народников, социалистов, прочий предрасположенный к революции контингент, отправились бы на Дальний Восток преподносить «китайцам, которые еще более забиты и бесправны, чем русские мужики» блага европейской цивилизации, включая юриспруденцию, медицину, зачатки технического образования. Десятки тысяч рабочих, вкалывавших на питерских, одесских и нижегородских фабриках за гроши, отправились бы работать мастерами и приказчиками на новые заводы, которые русские, бельгийские, немецкие и прочие капиталисты начали бы возводить в этой самой Желтороссии, уповая на дешевизну и дисциплину китайской рабочей силы…

С другой стороны, миллионы китайцев, став гражданами Желтороссии, попутно и массово крестясь в Амуре-батюшке, потекли бы заселять необъятную Сибирь. С их демографической поддержкой численность населения России достигнет 250 млн. чел. не к 1980г., а к 1914-му. В итоге свара, разгоревшаяся из-за пальбы чахоточного студента Гаврилы Принципа по австрийскому эрцгерцогу, вместо мировой войны вылилась бы лишь в затяжное судебное разбирательство при благосклонном посредничестве России, которая будет дипломатично консультироваться с внешнеполитическими службами Германии, Италии и, может быть, Англии. Взяткоемкость же посредничающих чиновников и их докучливость в сочетании с волокитством надолго отучат кого-либо стрелять в кого бы то ни было…

Не менее интересен и другой вариант, энергично пропагандируемый на сайте Альтернативной истории (https://alternathistory.ru/alternativnoe-korablestroenie-floty-kotorykh-ne-bylo). Некто Dobrik, активный пользователь этого сайта, чувствуется, является поклонником той исторической альтернативы, в которой уцелело ничто иное, как Австро-Венгерская империя.

Сейчас уже мало кто знает, что такое государство вообще существовало. А, между прочим, до 1918г. Австро-Венгрия была третьим после России и Германии (или даже вторым – после одной только России) по населению и территории государством Европы и объединяла в своих границах современные Австрию, Чехию, Словакию, Словению, Хорватию, Венгрию, часть Польши, Боснию и Герцеговину, часть Северной Италии… Не случайно ее называли «лоскутной монархией»! (Впрочем, и Россию-матушку в те времена, случалось, именовали точно также…)

Наконец, коллегу Dobrik’а можно понять чисто по-человечески! Обидно ведь! Хоть и говорят, что I мировая война «положила конец четырем империям» (Российской, Германской, Османской и Австро-Венгрии), на самом деле конец-то пришел только Австро-Венгрии. Остальные-то потеряли так – чуточку по краям, да и то потом, по мере возможности, восстановили!

К сожалению, в необъятном Интернете мне так и не удалось найти версию коллеги Dobrik’а тех событий, в результате которых Австро-Венгрия не только уцелела, но и сохранила титул великой державы. Тем более любопытно было бы реконструировать их самому.

Между тем, единственный вариант мировой истории, при котором Австро-Венгрия могла уцелеть, заключается в успехе германского «весеннего наступления» в 1918г. на Западном фронте. Что бы там ни говорили, а 27 марта 1918г. – это ведь еще одна «точка бифуркации» мировой истории! Что было бы, если бы союзники в очередной раз заболтали бы назначение единого главнокомандующего? Фронт-то уже прорван! Дорога на Амьен немцам открыта! План по разъединению английских и французских армий, реализованный в 1940 г., прорастал в 1918-ом! Только решительность Фоша, бросившего на «латание дыр» все возможные резервы, спасла Антанту!

Итак, германские войска, усиленные после Брестского мира переброшенными с Восточного фронта дивизиями, занимают Амьен, оттесняют англичан к проливу, устремляются к Парижу. Встречное сражение на берегах Марны или в фабургах столицы французы естественным образом проигрывают. Фош, так и не ставший командующим союзными войсками, отводит армию за Луару, правительство переселяется в Марсель или куда-то еще. В возникшей сумятице и хаосе герой Верденского сражения и ярый англофоб Путэн – именно он упустил в марте 1918 (в реальной истории – Петэн) темпы отправки на помощь англичанам подкреплений, слегка ревнуя к тому, что первым стал таки Фош, сначала начинает бурчать что-то про то, что «солдаты сделали все, что могли», затем, как и полагается битым генералам, «нас предали», потом организует «Союз ветеранов Вердена».

«Союз» провозглашает своей целью «отдать всю кровь до последней капли» за «Belle France», но покамест расстреливает левых агитаторов, дезертиров и прочую неблагонадежную публику.

Под шумок арьергардных поражений Путэн повышает голос и начинает вещать, что «Франции эта война не нужна» и «Хватит проливать галльскую кровь за интересы английских и американских плутократов», а потом даже и про то, что «двум древнейшим народам континента» нечего между собою делить, и величие Франции – отнюдь не в протяженности берега Рейна, который «она контролирует», а в «расцвете европейской общности, к торжеству которой всегда стремились лучшие умы Франции».

Тем временем «Ветераны Вердена» переходят от расстрелов дезертиров к погромам редакций газет и особняков всех тех, кто не одобряет высказываний Путэна. В число последних попадает и одна из вилл Клемансо.

Расстроенный Жорик Клемансо подает в отставку; «ветераны» продолжают погромы; под грохот разбивающихся стекол, сокрушаемых дверей и берлинским давлением новым премьером назначают Путэна. Он сразу же подписывает перемирие, по которому вся северная часть Франции, включая Бретань, подпадает под германскую оккупацию. В своей инаугурационной речи он говорит о том, что «во все времена историческим противником Франции был «Коварный Альбион», и что уступка половины страны – всего лишь «необходимая дань европейскому единству перед лицом угроз извне».

Аналогичная история происходит в Италии. Едва только у германцев появилась возможность перебросить дюжину дивизий на помощь австриякам, итальянский фронт немедленно рухнул. После заявлений короля о приверженности Итало-Германскому союзу, который «столь трагически был разорван не по вине итальянского народа», следует отставка правительства, марши чернорубашечников, к власти приходит Бенито Маслолини – потомственный итальянский социалист, контуженный на фронте на всю голову при взрыве собственного миномета. Проходить курс лечения товарищи по партии отправили его в Швейцарию, где он наслушался лекций местного социолога г-на Парето, отчего в дальнейшем последствия фронтовой контузии сказывались особенно тяжко, в том числе на всем итальянском народе.

В частности, Маслолини разработал теорию «пучков», или «фашин» (на вульгарной латыни – «фасций»; в дальнейшем вся теория получила название фашизма), согласно которой государство должно опираться на множество этих самых «фашин», в каждой из которых накрепко переплетены чиновники (как регуляторы каждой конкретной «фашины»), предприниматели (как «двигательный элемент» «фашины», ответственный за достижение результата) и профсоюзы (каковые, собственно, и должны защищать первый и второй компонент от рабочего класса). Реализация данной теории должна была стать залогом классового мира в стране, процветания и грядущего величия Римской империи, которую и надумал возрождать Бенито Маслолини.

Пока же Маслолини поспешил выразить признательность кайзеру Вильгельму II за признание новой итальянской республики (оставшейся под номинальной властью короля) и объявить войну Великобритании, т.к. англичане по причине своей несообразительности, как всегда, не успели понять, что войну они проиграли, даже после того, как не удалось переправить на острова четверть экспедиционного корпуса, которая походными колоннами отравилась в лагеря для военнопленных возле шахт и заводов Рура.

Тем более что война с англичанами казалась занятием совершенно безопасным: после падения Солоникского фронта британцы эвакуировали свои войска на Крит, затем на греческие острова Архипелага, затем – в Египет. Так как германский Генеральный штаб нашел возможность перебросить порядка 30 дивизий в помощь туркам для овладения Суэцким каналом, то Маслолини, Путэн & компания вполне справедливо предполагали, что вскоре и вообще никакого духу великобританского не останется на Средиземноморье, и поэтому надо успеть лизнуть толстый вильгельмов торец и повоевать с тем, что осталось.

Итальянцы развернули операции против Мальты; Путэн взял на себя «нейтрализацию» Гибралтара; генеральные штабы с истинно романским темпераментом разработали триумфальные планы, адмиралы приступили к операциям, бесконечно сажая свои корабли (английских на театре не осталось) на мели и подрывая их на своих и чужих минах.

Англичане, которые все еще не поняли, что потерпели поражение, приспособили для снабжения Мальты уцелевшие «эскадренные» подводные лодки типа «К», доказавшие свою полную бесполезность в борьбе с германским флотом. Зато теперь, груженные боеприпасами (преимущественно для зениток; жрачки в казематах Гибралтара и Ла Валетты было запасено с избытком на несколько лет осады), делали по ночам марш-броски двадцатиузловым ходом, отлеживались под водой в гавани Гибралтара, пополняли топливные танки и шли дальше, на Мальту.

А в подводной войне, как известно, чем дальше от Адмиралтейства, тем больше успехов! Вот и в данном случае одна из этих субмарин, уже на подходе к Ла Валетте, следуя в подводном положении, вышла прямиком на позиционирующийся для обстрела города и порта новейший итальянский линкор «Андреа Дориа». И влепила ему в борт две торпеды.

Линкор удалось удержать на плаву, но это ЧП произвело такое сильное впечатление на и без того контуженного Маслолини, что он едва не капитулировал перед коварной «Владычицей морей». В его поврежденном взрывом собственного миномета мозгу уже маячили британские подводные мониторы, крадущиеся в устье Тибра, десантные партии отчаянных мореманов, врывающиеся на торпедных катерах под окна его виллы с целью захватить его контуженную персону…

Однако как раз в это трагическое время судьба свела его с гением. С акционером авиастроительной компании «Капрони» генералом Дуэ. Этот светоч возвратил дуче к жизни, внушив ему фантасмагорическую идею: того, чего не смог с громадными потерями достичь дорогостоящий флот, с легкостью и без потерь добьется дешевая авиация. «В то время как военный корабль в каждом залпе выбрасывает тонны стали и лишь десятки килограммов взрывчатки, самолет-бомбардировщик несет сталь и тротил практически поровну, — внушал он Маслолини. – Уже сейчас есть бомбардировщики, способные без труда донести тонну бомб до Мальты. Налет десятка таких бомбовозов, словно ураган, сметет с лица земли, превратит в пыль и щебень все форты Ла Валетты!» — распространялся генерал-акционер, и Маслолини, очарованный видениями старинных донжонов, башен, стен и прочей феодальной атрибутики, разлетающейся в пыль и щебень под ударами тысячекилограммовых бомб, выдавал все новые и новые кредиты компании «Капрони» на строительство все более тяжелых и тяжелых бомбовозов. Сидя в римском кабинете диктатора, Маслолини и Дуэ с упоением рассматривали клубы и султаны тысячелетней пыли, вздымающиеся над древними руинами Ла Валетты после очередной бомбежки. Впадая в истинно латинскую экзальтацию, на пару они бежали показывать эти фотографии германскому послу; тот, вставив монокль в глазницу, долго смотрел, хмыкая и перхая, потом небрежно ронял фотки на стол, подкручивал щетинистые усы и интересовался, не пора доблестным берсальерам переправиться через пролив и водрузить флаг Италии над тем, что осталось от древнего прибежища иоаннитов?

Маслолини и Дуэ впадали в еще большую экзальтацию и в стиле римских торговок, бешено жестикулируя, начинали убеждать посла в том, что «современную войну надо вести современными способами». От их криков у фон Кюмметца начиналась мигрень, сосало под желудком; не выдержав разлития желчи, он отправлял итальянских лидеров подальше, и те, обрадованные, что и на этот раз пронесло, вприпрыжку отправлялись строить новые бомбардировщики.

Но не у одной только «Капрони» был такой умный истеблишмент, чтобы пилить бюджет через военные заказы. «Ансальдо», пожалуй, даже переплюнула коллег из Милана, соорудив супердальнобойную пушку калибром 200 мм наподобие тех, из которых немцы весной обстреливали Париж. («Ансальдо» действительно построило такое орудие с дальнобойностью более 100 км в реальной истории, но оно так и не было использовано – война к тому времени кончилась – прим. авт.) После чего директорат фирмы послал своего акционера генерала Братиани к Маслолини убеждать того дать еще больше денег, с тем, чтобы соорудить пушку, которая разбомбит Ла Валетту лучше любых бомбардировщиков Капрони.

Таким образом, к осени 1918г. дела Германии складывались как нельзя лучше. Главный противник – Франция – была разбита и пребывала в прострации. Италия накрепко увязла в своей «мальтийской войне». С оккупированной по Брестскому договору Украины один за другим тянулись километровые составы с зерном, углём, рудой; из марионеточных прибалтийских республик тянулись пусть более короткие, но не менее ценные составы с мычащим и блеющим грузом. К октябрю планировалось вдвое увеличить норму по продуктовым карточкам для рабочих, ввести месячную норму в 300 гр. мясопродуктов, 250 гр. масла. Падение военного производства, наметившееся в 1917г., было преодолено, и промышленность набирала обороты. Тем более что часть армии можно было демобилизовать, а в сельском хозяйстве и на вспомогательных работах в промышленности использовать до 1,5 миллиона военнопленных.

В Петрограде опытный политик посол Мирбах присматривал за «вождем мирового пролетариата» Владимиром Левиным, взявшим власть в России. К мировой революции будущий предсовнарком готовился, преимущественно, в кафе и библиотеках благополучной и сытой Швейцарии, с частыми экскурсиями в Германию и Англию. Повидав там громадные промышленные предприятия с десятками тысячами работающих и армейской дисциплиной, всесильным менеджментом, выглядящим ни чем не хуже офицерского корпуса в армиях (а то и лучше) и собственниками, роль которых свелась к получению дивидендов, Левин еще раз убедился в правоте Маркса, личным умом довел марксову идею о том, что рабочий своим трудом тысячекратно выкупает собственность у буржуа, до ее (идеи) логического завершения: «По мере концентрации производства и роста паразитарности класса собственников задачей пролетариата становится лишь удаление никчемного верхнего слоя владельцев и подменой их пролетарским государством как главным и всеобъемлющим собственником и распорядителем всех производительных сил». Проще говоря, додумался до подмены бизнесмена-хозяйчика – чиновником-распорядителем, который действует по доверенности универсального собственника – государства.

Так как Германия из всех стран наиболее близко подошла к этому идеалу, то Владимир Левин был в нее просто влюблен, и мировую революцию видел, во всей ее конкретике, в повсеместном установлении германского промышленно-административного порядка. Каким путем – не суть важно. «Для нас моральным является все, что способствует окончательной победе дела пролетариата!» В частности, именно поэтому с такой легкостью для немцев прошли переговоры в Брест-Литовске с последующим подписанием мира, по которому Германия получила и Украину, и русскую часть Польши, и протекторат над Прибалтикой.

Правда, еще зимой 1917-1918гг. англичане, заподозрив, что организованный Левиным и его соратниками переворот, в конечном итоге, обернется против Антанты, высадили в Мурманске несколько батальонов морской пехоты якобы для обеспечения перевозок англо-американского оружия в Россию ради удобства для России дальнейшего продолжения войны с Германией. Хотя продолжения войны не последовало, англичане постепенно, в грохоте революционной неразберихи, довели численность этого контингента до трех дивизий, две из которых оказались американскими. Разумеется, тогда, в горячие зимне-весенние денечки, когда судьба империи висела на волоске, ни кайзеру, ни Гинденбургу не было никакого дела до этих батальонов и дивизий.

Но теперь стоял вопрос ребром: а как, собственно, выводить Англию из войны? Газеты требовали броска через Ла-Манш, но генеральный штаб просто не имел плана такого броска!

Чтобы понять, что значил для кайзеровской армии такого рода план и планы вообще, приведем такой всем известный пример. В 1870 г., в день, когда началась Франко-прусская война, к Мольтке-старшему явился адъютант и выпалил:

— Ваша светлость, война!

— С кем?

— С Францией!

— Тогда возьмите папку номер тридцать семь из шкафа, что напротив камина, — произнес, не вставая с дивана, Мольтке-старший. И все: исход войны был предрешен. В этой папке все действия германской армии вплоть до вступления в Париж были расписаны с точностью движения железнодорожного экспресса.

Но сейчас такой папки, которая бы расписывала захват Британии с точности предвидения железнодорожного экспресса, просто не было! Счастье свалилось слишком нежданно! А ранее никто просто и не думал такую папку создавать! И теперь предстояли годы кропотливого изучения местности, портов по обе стороны пролива, пропускной способности железных дорог, характеристик потребных для перевозки войск пароходов, et cetera, et cetera, et cetera! Как говаривал великий Клаузевиц, «в армии все держится на стопорах! Поэтому она и побеждает», — а экспромтом пусть воюют французы!

Но и к чему проворачивать всю эту колоссальную машинерию, если Англию можно поставить на колени подводной блокадой? – убеждали еще весной, сразу после занятия Амьена, генералы, адмиралы, депутаты и промышленники. Достаточно отдать приказ командирам подводных лодок топить все, что движется по водной поверхности, и строить десятки новых и новых субмарин! – и Вильгельм II с Гиндербургом и Лютендорфом, понимая, что штурм острова таит в себе риск, и не малый, и его провал для измученной пятью годами сражений Германии будет фатальным, подводная же война никакого риска не таит, с ними соглашались.

Тем временем промышленность США, которые официально вступили в войну, успела наклепать сотни тысяч мин, и англичане, опять-таки с помощью американцев, взялись за сооружение «северного барража» — минно-сетевого заграждения наподобие отрантского, но раскинувшегося на этот раз через все Северное море – от берегов Норвегии до Шотландии.

И хотя ни одна германская подлодка на этом барраже так и не погибла, кайзеру и его генеральному штабу стало обидно. Действительно, почему у Великой Германии такой ограниченный выход в океаны? Только через мелководное Северное море, которое к тому же преграждают сетями и минами? Как тут устроишь полноценную подводную блокаду Англии? А тем более – Америки?

И взгляды адмиралов и лично Вильгельма II стали все чаще поворачиваться на северо-восток, в сторону Норвегии. Эта узкая полоска суши, изрезанная фьордами – идеальный плацдарм для наступления на океан. Именно океан, а не клочки земли, разбросанные по всему свету – вот истинное прибежище и оплот англо-саксонской расы! Уже мы им покажем!

Тем более, дела на Скандинавском полуострове для Германии складывались тоже ну просто отлично. Еще в 1917 г., даже еще до большевистского переворота, когда снятые с фронта казаки пёрли на охмелевший от либеральных свобод Питер для наведения порядка, ближайший соратник Левина и завербованный еще во время обучения в иезуитской семинарии в Гори (Германия с 80-х годов XIX столетия пристально присматривалась к перспективе обзаведения колониями в нефтеносном районе Закавказья-Ирака) агент разведки генштаба Иосиф Джугаев передал германскому командованию стыренные революционными матросиками из русского морского генерального штаба карты минных заграждений Финского залива, благодаря которому русский флот и держал оборону Питера и прилегающей к столице территории и акватории против шестикратно превосходящего кайзеровского флота. Благодаря этим картам и удалось перебросить в Финляндию экспедиционный корпус генерала фон дер Гольца, который заодно и расправился с финскими большевиками. После чего Левин быстрехонько объявил независимость Финляндии.

Теперь же под предлогом борьбы с тремя дивизиями Айронсайда корпус Гольца был усилен до 100 тысяч человек и по первому слову кайзера готов был броситься на Норвегию.

Роль спускового крючка же сыграл так называемый «Тондернский инцидент». 19 июля коварные англичане подогнали к этой базе флотских дирижаблей недостроенный линейный крейсер «Фьюриес», запустили с его палубы несколько самолетов, которые в течение всего полутора минут безнаказанно и дотла разбомбили ангары «цеппелинов» — «глаз» Хох-зее-флота — и улетели в море. Правда, на этом удачи англичан и кончились. Один за другим «Кэмелы» заходили на посадку на палубу «Фьюриеса», но срывающиеся с надстроек несущегося полным ходом крейсера воздушные вихри сбивали их с курса и швыряли в волны. После гибели одного за другим четырех самолетов, три оставшихся взяли курс к датскому побережью и благополучно приземлились на песчаной косе неподалеку от Эсберга.

Конечно, дирижабли – ерунда: подумаешь, пара «цепеллинов»! Но ежели англичане так каждый день будут налетать на берег, а потом благополучно спасаться на нейтральной датской территории…

Едва германская разведка разобралась с истоками и последствиями происшествия, как кайзер потребовал выдачи британских пилотов Германии и, не дожидаясь ответа из Копенгагена, дал войскам команду на «датский блицкриг». На следующее утро, встав ото сна, датские король с королевой очень удивились, отметив, насколько резко поменялась форма гвардейцев, охранявших королевские покои. К сожалению, офицер стражи ничего не мог объяснить, так как очень плохо говорил по-датски. «Ну вот, уже и в личную охрану начали брать иностранных наемников!» — с легкой грустью подумал Христиан-неважно-какой-по счету и отправился играть в кегли, и только в обед узнал из газет, что его страна оккупирована германской армией.

От гавани Копенгагена до гавани Осло – всего несколько часов хода на быстроходном крейсере; не теряя темпа, четыре батальона прусских егерей, посаженные на «Мольтке» и «Дерфлингер», понеслись к славе и успеху.

Но тут-то удача начала изменять и немцам.

Во-первых, почему-то норвежцы не захотели сдаваться просто так. Две старые крупповские 28-сантиметровые пушки с библейскими именами «Аарон» и «Моисей», проданные норвежцам еще в конце прошлого века и установленные в казематах на берегу Осло-фьорда, с расстояния в 800 метров влепили по снаряду в борт шедшему головным «Мольтке»; на крейсере была выведена из строя система управления огнем и начался пожар. Старший артиллерист долго не мог определить местоположение пушек, и вся артиллерия «Мольтке» добрых пять минут дробила в щебень прибрежные валуны и валила ни в чем не повинные сосны на склонах сбегающих к фьорду отрогов гор. Кончилось все это тем, что выпущенной с берега торпедой на линейном крейсере заклинило руль, его развернуло поперек фарватера, он приткнулся носом к берегу и сел на мель, перегородив путь шедшему сзади «Дерфлингеру» и транспортам с войсками. Пехоте пришлось высаживаться со шлюпок на «необорудованный пляж»; из леса изредка постреливала какая-то шпана – увеселительной прогулки в страну викингов и Грига не получилось (см. в реальной истории потопление тяжелого крейсера «Блюхер» во время атаки на Осло в 1940г.).

К тому же англичане словно ждали этого момента и, объявив, что Норвегия подверглась «наглой и беззастенчивой агрессии», высадили американский десант в районе Тронхейма и потопили несколько немецких эсминцев, привезших пару батальонов прусских егерей в Нарвик.

А неудачи продолжались. Фон дер Гольц в Финляндии, отправив полторы дивизии на завоевание Норвегии, развернул зачем-то боевые действия против Айронсайда, тихо-смирно сидевшего в Мурманске. Хотя ему удалось разгромить американцев в нескольких стычках среди сопок и таежных зарослей на подходах к городу, сам штурм не удался. Англичане поставили на рейде несколько старых броненосцев и крейсеров («Глори» постройки 1897г., «Гуд Хоуп» постройки 1903г. и др.), которые без всякого зазрения совести лупили из всех орудий (главным образом – шестидюймовки, но есть и 12”, и 9,2”) в случае малейшего подозрительного движения на берегу. Никакие перемещения пехоты в пределах досягаемости их артиллерии (более 10км) не были возможны; фон дер Гольц потребовал современную береговую артиллерию – дальнобойные 17-, 24-, а лучше 38-сантиметровые орудия на железнодорожных платформах.

Конечно, было бы любопытно посмотреть, что будет, если в старый английский броненосец попадет 750-килограммовый снаряд из 38-сантиметрового орудия; ради такого удовольствия была объявлена операция «Скандинавия-2» — захват железнодорожной магистрали между Петроградом и Мурманском. Проще говоря, германские дивизии из Прибалтики двинулись на столицу революционной России.

Не дожидаясь их подхода, Левин перенес столицу в Москву, большевистские газеты дружно назвали захват немцами Питера «новым успехом пролетарских сил в борьбе с мировой контрреволюцией»; водруженные на двадцатиосные платформы пушки, которые должны были быть установлены на новейшие сверхдредноуты кайзера «Захсен» и «Вюртемберг», вальяжно покачиваясь на стыках рельс, покатили в сторону Кольского полуострова.

Но не даром на Руси Великой есть поговорка про палку, которую нельзя перегибать! Эта локальная операция, на планирование которой Генеральный штаб затратил от силы полтора дня, сыграла роль спускового крючка.

Перво-наперво, остатки депутатов Учредительного собрания, которых Левин &Co не успели изолировать в «перевоспитательных лагерях для наиболее ярых сторонников буржуазии», собрались где-то у черта на куличках, в какой-то Уфе, и там приняли декларацию, провозглашающую захват Питера «… грубейшим попранием международного права, своим фактом разрывающим все основы мира и добрососедства», — и создали новое временное правительство во главе с еще одним деятелем из числа адвокатов.

Георг V, едва прослышав об этом, приказал командующему Черноморским флотом адмиралу Колчаку, отстраненному от командования Реввоенсоветом и неспешно едущему через Владивосток на английскую службу, явиться в распоряжение Учредительного собрания и взять на себя «командование всеми вооруженными силами борющейся России».

Вооруженных сил, как таковых, не было. Правда, был шестидесятитысячный чешский корпус, у которого уже возникли напряги с большевиками. Как и Колчак, чехи тихо-смирно ехали через Владивосток в Европу, рассчитывая, после выхода России из войны, попасть либо на Западный фронт, либо хотя бы в Англию, откуда бы они могли бы продолжать какую-никакую борьбу за свободу своей маленькой Чехии. Так как одна из основных проблем России – дороги, то составы с чехами растянулись к тому времени от Поволжья чуть ли не до Омска, и никакой опасности они не представляли. Но большевики зачем-то решили их разоружить: очевидно, лишний раз прогнуться перед германцами. Причем сделали это крайне неудачно. В самой западной точке этой вереницы обозов, где-то под Пензой, на железнодорожном узле в городишке Ртищево, к составу, битком набитому чехами, явилось около дюжины комиссаров при роте завшивевших солдат, и потребовали сдать оружие.

Чехи явно соображали, что винтовка в охваченной революцией и войной стране – та самая соломинка, которая еще держит на воде утопающего. К тому же комиссары почему-то оказались преимущественно из числа австрияков и мадьяр, выпущенных после левинского переворота из лагерей для военнопленных и заделавшихся борцами за мировую революцию. А кто читал «Похождения бравого солдата Швейка», тот знает, что любимым занятием чехов было драться по кабакам как раз с австрияками и мадьярами. Поэтому, естественно, комиссаров в кожаных куртках они шугнули, а роту тыловиков разогнали.

Обидевшиеся мадьяры с австрияками на следующий день привезли из Пензы пару трехдюймовок и начали пулять по чешскому составу шрапнелью. Те обиделись, развернулись цепью, сначала захватили пушки, а потом сели в поезд и захватили и Пензу.

Правительство народных комиссаров немедленно объявило чехов «белочехами» и повелело всеми возможными средствами их разоружать и отправлять в лагеря для военнопленных. Что и происходило на всем протяжении железнодорожного пути от Пензы до Омска с тем же успехом, что в Сердобске.

Конечно, главной целью «белочехов» было убраться подобру-поздорову из России (что и произошло в реальной истории), но как раз в этот пренеприятный момент, когда они залпами своих «манлихеровок» и отобранных у красногвардейцев трехлинеек и трехдюймовок прокладывали себе дорогу во Владивосток, к их вожакам Гайде и Войцеховичу явился лично британский посол г-н Лок-Арт и сообщил: «А вы, собственно, куда? Франция-то капитулировала! Путь в Чехию лежит теперь не на восток, а на Запад!» — и далее весьма убедительно разъяснил им, что борьба не окончена, что ресурсы Великобритании неистощимы, что в революционной России нет силы, которая способна противостоять 60 тысячам организованных и сплоченных бойцов, что вот-вот из глубин Азии им на подмогу двинутся несметные воинства сипаев, гурков, и прочих «народов империи, в которой никогда не заходит солнце», и тогда-то они на своих штыках и «принесут свободу своей многострадальной родине – Чехии».

Неизвестно, поверили ли Гайда с Войцеховичем сказкам про несметные воинства сипаев и гурков, но, во всяком случае, усвоили, что «гринкарту» в Америку надо отработать, и отработать в России.

Им представили Колчака как командующего объединенными силами, противостоящими большевикам; чехам удалось, пока в Сибири шла «всеобщая мобилизация» и признавшие уфимское Учредительное собрание местные начальники ставили под ружье Колчаку всех тех, кого царь-батюшка не успел отправить «на войну с ерманцем», создать прерывистую линию фронта по линии Пермь-Ижевск-Оренбург. Несомненно, даже в том состоянии, в котором она была, Красная армия рано или поздно раздавила бы их, но, во-первых, деваться чехам было после падения Франции действительно некуда, а, во-вторых, возникло еще одно «но».

Офицеры и унтер-офицеры той части русской армии, которая сражались на румынском фронте, то бишь на территории Румынии, под общую революционную гребенку не попали, сохранили мало-мальское управление войсками, организацию и вооружение, и, узнав, что Колчак собирает войска для борьбы с большевиками, пошли на прорыв, на соединение с ним. По пути к ним присоединились донские казаки, которых комиссары успели достать продразверсткой и колхозами; это было уже не 60 тысяч чехов, а реальная армия, к тому же дышащая негодованием, местью и ненавистью, состоящая почти на половину из офицеров и унтер-офицеров – профессиональных вояк, часть из которых помнила еще Мукден, и каждый из которых стоил дюжины красногвардейцев из числа мобилизованных в 1916-1917гг. деревенских парней, едва успевших нюхнуть пороха в окопах на немецком или австрийском фронте и занявшихся после этого митинговщиной.

«Южная», или «Добровольческая», армия легко разбила в нескольких встречных сражениях посланные ей навстречу войска как центрального московского правительства, так и разного рода «рад», объявивших о своем суверенитете на Украине.

Это был настоящий анабазис. Попытка взять с налета Москву не удалась: у «добровольцев» просто не хватило боеприпасов (в отличие от реальной истории, никакой подпитки извне у них быть не могло: Черное море контролировалось победившими Австрией, Турцией, Болгарией, Германией). Под Орлом и Белгородом офицерские роты шли без единого выстрела в штыки; их косили пулеметами и шрапнелью. Захлебнувшись собственной кровью, «добровольцы» откатились к казачьим станицам и там, на кругу с атаманами, решили, что надо пробиваться к Колчаку, у которого была подпитка американским оружием и консервами через Владивосток.

Вновь им удалось под Ростовом на Дону и Воронежем разгромить красных, но на их пути встала Волга и Царицын – огромный город, куда еще при царе-батюшке тогдашние олигархи-мироедушки согнали со всех концов страны на строительство новых оборонных заводов массу всяческого рода люмпенов, которых держали впроголодь, недоплачивали, всячески обманывали, и которые теперь естественнейшим образом ненавидели все, что связано со «старым режимом», и «офицерье» — в первую очередь.

Но, как ни хороши «пролетарские полки», мудрый Левин, прикинув, что после Царицына «добровольцев» уже не остановишь, лично посетил посла Мирбаха; всю ночь в ставке кайзера, генштабе и посольстве жужжали телеграфные аппараты; руководить обороной города на Волге выехал лично нарком по делам национальностей Иосиф Джугаев с целым поездом комиссаров кожаных куртках, маузерами и полномочиями расстреливать дезертиров и прочий «несознательный элемент». А вслед за ними к Царицыну со стороны Литвы потянулись бесконечные составы, набитые людьми в униформе без знаков различий, но в характерных германских касках, с зачехленными длинноствольными пушками на железнодорожных платформах.

Бывший прапорщик царской армии Тухачев, взятый немцами в плен в 1915г., теперь тоже ехал вольноопределяющимся на царицынский фронт. Сметливым оком окинув оперативную обстановку, он прикинул, что повторяются знаменитые ганнибаловы Канны. В то время как «юнкера» штыками прокладывали себе дорогу через толпы красноармейцев к Волге-матушке, фланги их становились все более и более уязвимы.

С этой гениальной идеей он и бросился к Иосифу Джугаеву, который вместе с командующим «добровольцами» генералом Куртом фон Гутьером курил в штабном вагоне свою трубку. Выведенный из азиатской созерцательности Джугаев хотел было приказать комиссарам в кожаных куртках вышвырнуть Тухачева вон, но фон Гутьеру молодой человек понравился. Он припомнил, что, будучи в плену, тот дважды пытался бежать из крепости и снискал большую популярность среди русских военнопленных, и прикинул, что трудно найти лучшую «подставу», формального лидера для терпящей поражение за поражением Красной армии. Грамотен, лично смел, слывет германофобом – что еще нужно?

План Тухачева был принят. 19 ноября 1918 г. длинноствольные пушки выплюнули в сторону белогвардейских порядков начиненные ипритом-адамситом и прочей отравляющей гадостью снаряды; «железная пехота» — прусские гренадёры, баварские стрелки, вюртембергские ландскнехты с небольшой примесью венгерских гонведов, полгода назад прорвавшая неприступный англо-французский фронт, пошла на жиденькие линии окопов добровольцев.

Лишь жалким остаткам добровольческой армии и казаков удалось уйти в степь. Большая часть была окружена; тех, кто не сумел погибнуть в бою, ждала жестокая участь. Пленных ставили шеренгами над канавами в ряд и рубили им головы: «Ну-ка, барчук, вытяни шею!» Тех, кто отказывался «тянуть шею», валили на землю, выбивали рукоятями шашек зубы, совали лезвия в окровавленные рты, вспарывали нёбо, кромсали в человеческих головах мозги… Оставляли умирать в корчах, харкая сгустками того, в чем только что жила мысль, сознание, разум… Мстили за бесславные поражения под Ростовом на Дону, Воронежем, в других местах…

Лавры были отданы молодому Тухачеву; при помощи специалистов из германского генштаба был быстренько разработан план разгрома белочехов и колчаковских ополченцев под Уфой, Воткинском, Екатеринбургом и далее, где только возможно. На севере фон дер Гольц наконец-то, после бесконечных затяжек, вызванных налетами на железнодорожные пути английских бомбардировщиков и необходимостью строительства собственных аэродромов и переброски истребительной авиации в эти бесприютные края, получил 38-сантиметровки. Правда, «Гуд Хоуп» &Co, посадив на борт последних пехотинцев из «заполярного корпуса» Айронсайда, отбыли в бесприютный простор Белого моря до того, как 80-тонные монстры успели сделать первые выстрелы.

И еще: на юге пришлось спешно делегировать два десятка дивизий на спасение Османской империи: англичане вели наступление по сходящимся направлениям из Сирии и Ирака, но ситуация тут, в принципе, не внушала никаких опасений.

Из выступления кайзера Вильгельма II перед депутатами Рейхстага:

«Я рад разделить с вами эти мгновения – мгновения высочайшего величия и могущества Германии. Исполнены заветы наших отцов: оба главных врага повержены, остатки их народов ищут союза с нами и воюют в наших интересах. Наш третий враг – Британская империя — более не представляет никакой опасности и скоро также окажется на коленях. Многие горячие головы советует нам сейчас же сокрушить противника, высадив войска на его территории. Но разум говорит за то, что нам более незачем жертвовать жизнями храбрых германских солдат. Есть гораздо более простые и дешевые способы сокрушения неприятеля…

Мы овладели главной артерией Британской империи – Средиземным морем. Руками наших новых и старых союзников мы сделаем его Германским озером. Чтобы окончательно подавить сопротивление англичан, осталось овладеть Суэцким каналом. Это тот последний тонкий нерв, который связывает голову британского льва с его туловищем…

К этому есть все предпосылки. Присутствующие уже убедились в том, как, используя внутренние коммуникации, переброску резервов по внутренним линиям, мы могли в течение пяти лет вести борьбу с многократно превосходящим нас в силах неприятелем и одержать победу. Теперь картина повторяется в планетарном масштабе и в еще более выгодной для нас конфигурации… В то время как англичанам придется вести к Суэцу каждый патрон, каждый снаряд, каждого солдата вокруг Мыса Доброй Надежды, наши эшелоны пойдут прямиком: через Вену, Балканы, Константинополь прямо к каналу!.. Это будет настоящий «Восточный экспресс!»»

А что же Австро-Венгрия? Та самая, о которой мы вздумали порадеть, задумывая нашу альтернативную историю? Каким же образом она сохранит и приумножит свое величие? Не транзитными же перевозками германских дивизий на Ближний восток?

И действительно, не ими. Мало того, в 1918г. Австро-Венгрия чувствовала себя даже немножечко обиженной. Германии досталась Северная Франция и Украина, Польша, Бельгия, все четыре прибалтийских государства в качестве послушных марионеток; впереди маячили перспективы практически безграничного влияния на территории европейской России – донбасский уголь, каспийская нефть… Турции достались греческие острова и солидный ломоть материковой Эллады, Болгарии – часть Румынии. И лишь Австро-Венгрии, начавшей эту войну и понесшую едва ли не самые значительные потери, пришлось довольствоваться маленькой и совершенно растерзанной Сербией и некогда принадлежавшей ей Венецианской маркой! Пруссия пожертвовала интересами своего самого верного союзника ради обретения новых, необходимых для реализации планов по завоеванию мирового господства! И это после пяти лет отчаянной борьбы, колоссальных жертв, обнищания, потрясений, поставивших монархию на грань краха! Есть из-за чего расстраиваться!

Получалось, что австриякам пришлось, по сути, сражаться за интересы своих северных соседей и придется еще. В головах Гинденбурга и Лютендорфа зрели совершенно наполеоновские замыслы. Нечто вроде глобального плана Шлиффена в отношении Британской империи. Поразить льва сходящимися ударами в самое сердце. После овладения Суэцким каналом (а оно представлялось всем, в том числе и самим англичанам, неизбежным), начать наступление сразу из Сирии и с севера, через «Дербентские ворота» на Ирак. Овладеть несметными запасами нефти этой страны, принудить Иран, в котором и без того сильны антибританские настроения, к дружбе и союзу, выйти к границам Индии – этой самой плодоносной жемчужины британской короны… Просто голова кружится! И это всего через полгода после того, когда решалось, быть империи или не быть! Есть, от чего спереть в зобу дыханью! Вперед, на Месопотамию!

А дальше… Дальше… Шлиффеновские клещи впиваются в Америку! Правая клешня – из Норвегии via Исландия&Гренландия (тайное освоение колоссального острова уже началось: еще до войны там были созданы секретные базы для снабжения рейдеров!) – прямиком в «мягкое темечко» US! И с юга! Аргентинские «добровольцы» плюс десант из Северной Африки в Бразилию (надо не забыть дать турками команду завоевывать пока суть да дело Магриб, Триполи и пр. – мол, возвращайте наследие Сулеймана Великолепного!)! Мобилизация вечно недовольных мексиканцев! Обстрел из крупповских гаубиц Панамского канала!

Неудивительно, что австрийские руководители чувствовали себя в этой ситуации несколько обойденными, завидовали более хватким северным коллегам и чуяли, что если дела так пойдут и дальше, то их «лоскутной монархии» предстоит попросту раствориться в колоссальном пангерманской рейхе.

Из речи премьера Уинстона Черчилля перед Палатой общин британского парламента через два дня после падения Суэцкого канала:

«Мы должны с мужеством и оптимизмом смотреть в будущее.… В истории империи уже бывали подобные моменты… Да, сейчас ситуация сродни той, в которой Англия оказалась перед Амьенским миром. Даже хуже того. Армии Алленби пришлось отступить в Судан. Но это лишь значит, что надо начинать новый раунд. До сих пор мы боролись с противником на его поле – там, где он был заведомо сильнее. Необходимо перенести борьбу в другую плоскость, на иной технический уровень – там, где сильнее мы! И у нас для этого есть все предпосылки…

Вопрос возвращения средиземноморской артерии – это вопрос флота. Точнее говоря, это вопрос уничтожения германского флота. Пока он существует в Вильгельмсхафене, мы не можем вывести корабли из вод метрополии, чтобы отправить их на Средиземное море… Уже сейчас немцы превосходят нас по линейным крейсерам, и мы можем удерживать равновесие только благодаря общему превосходству в капитальных судах. Сэр Дэвид (Битти – прим. авт.)сообщил мне, что наш новейший линейный крейсер «Худ» в лучшем случае лишь равен германскому «Маккензену»… Причем у немцев в строю или в комплектации уже четыре таких крейсера!

Мы приняли решение не достраивать остальные корабли класса «Худ» и перейти к принципиально новому проекту… Создание этих кораблей потребует напряжения всех мускулов империи, но они обеспечат нам неоспоримое превосходство… И, повторяю, наш успех зависит от того, насколько быстро и эффективно мы сможем перенести противостояние на море в другую плоскость, в другое измерение…

И второе… Чтобы вернуть Средиземное море, нам нужен сильный союзник на этом театре. Союзник, ресурсы которого позволили бы обеспечить действия на этом театре флота, соизмеримого по силам с Гранд Флитом!»

Сэр Уинстон знал, что говорил. Об этом можно судить по опубликованным впоследствии планам строительства в Англии кораблей типов G-3 и N-3.

Уже в одном из вариантов достройки «Худа» предполагалось перейти с калибра в 15’’ на 18’’: вес снаряда возрастал чуть ли не в два раза: с 871 кг до полутора тонн. Но «Худ» выглядел для такой трансформации явно тесноватым. Поэтому уже где-то с 1917г. началось разработка новых линкоров и линейных крейсеров с восемнадцатидюймовыми орудиями. Это были действительно революционные проекты, вполне эквивалентные или даже превосходившие построенные 20 лет спустя в Японии «Ямато» и «Мусаси». Самые мощные орудия в мире с дальнобойностью около 40 км – по 9 штук как на линкорах, так и на линейных крейсерах. Толщина брони: рост с 12’’ до 14’’ на линейных крейсерах и с 13’’ до 15’’ на линкорах. Концентрация всей главной артиллерии в носовой части – для лучшей защиты и удобства управления. Для линейных крейсеров скорость хода до 33,5 узлов – правда, впоследствии выяснилось, что при 18-дюймовых пушках и турбинах для достижения такого хода получится корабль, который не вместит ни один док. В итоге калибр ГК новых линейных крейсеров решили снизить до 16,5” (шаг калибров английской корабельной артиллерии – 15’’, 12’’, 13,5”, 15”, 16,5”, 18”). Правда, после Вашингтонских соглашений (в реальной истории) эти грандиозные задумки выродились в «куцие» «Нельсон» и «Родней», которые, тем не менее, выглядели предпочтительнее своих американских и японских «шестнадцатидюймовых» соперников – «Мэриленда» и «Нагато»…

Но не только эти «приятные сюрпризы» готовили англосаксы своим противникам к концу мировой войны. Главный козырь действительно лежал совершенно в иной плоскости: англичанам и американцам удалось добиться заметного превосходства в авиационном двигателестроении. В то время как в Германии продолжали наращивать количество лошадиных сил в рядных двигателях так называемого автомобильного типа, в Англии (и во Франции) шли разработки принципиально новых конструкций – многорядных моторов. В результате к 1918г. наметился резкий отрыв в мощности авиационных двигателей: если немцы замерли на отметке примерно в 270 л.с. (185-200 л.с. для истребителей), то у англичан появились моторы в 360 л.с. (для истребителей – в 200-230 л.с.), а американцы наладили массовое производство знаменитых «Либерти» в 375 л.с., установка которых на удачные конструкции де Хэвиленда позволило англосаксам получить фронтовые бомбардировщики DH-4 и DH-9а со скоростями, большими, чем у германских истребителей!

В 1917 г. англичанам удалось создать и первый специализированный палубный торпедоносец «Coocoo» («Кукушка»). Первый реальный авианосец «Фьюриес» спешно переоборудовался с учетом налета на Тондерн: срезали надстройки, трубы выводили сбоку от корпуса, разбирали барбеты крупнокалиберных орудий, настилали сплошную полетную палубу по всей длине и ширине корпуса. Аналогичные переделки производились на однотипных «Глориесе» и «Корейджесе» (в реальной истории переоборудование двух последних в авианосцы было проведено в 1922-1928гг.).

Надо полагать, не обманывал Уинстон Черчилль коллег-парламентариев и во второй части речи. У Британии и Австро-Венгрии никогда не было сколько-нибудь острых противоречий, сферы их интересов не пересекались, соперничать им, по крупному счету было не из-за чего. Часть австрийской и еще большая часть венгерской аристократии страдала (или наслаждалась) англофильством; нечего и говорить о том, что в 1914 г. Франц-Иосиф с очень небольшой охотой и после существенной паузы объявил войну Великобритании.

Есть основания полагать, что в течение всей войны продолжались тайные и не очень встречи венских эмиссаров и влиятельных английских католиков в Ватикане, на которых высказывались сожаления по поводу того, что «двуединая монархия» оказалась прикованной к «военной колеснице Пруссии». Но как отковаться от этой колесницы? Без какого-то очень крупного, желательно – военного, неуспеха Гогенцоллернов шансов на то не было…

Итак, операция «Клещи» началась. Практически одновременно германские дивизии на Ближнем Востоке и на Урале развернулись на 180 градусов. И хлынули: первые через Сирию, вторые – через «Дербентские ворота» — на Ирак. В Иране тут же свершилось нечто вроде дворцовой революции, и к власти пришли «младоперсы», провозгласившие прогерманский курс, модернизацию армии, взявшие в «Гросс-Дойч-Банке» кредиты на строительство железной дороги и объявившие войну Великобритании. Царицынские "добровольцы" Курта фон Гутьера уже праздновали покорение Месопотамии, приготовились сделать разворот «левое плечо вперед» и устроить «drang nach India», но внезапно были остановлены англичанами на линии Аль-Насирия – Аль-Амера. Сыграла роль совокупность факторов: сложная для масштабного наступления местность, растянутость германских коммуникаций и переброска англичанами из Австралии нескольких свежих дивизий, тяжелые орудия мониторов, отирающихся на этом театре со времен уничтожения «Кенигсберга», появление у англичан современной авиации, совершившей перелет из Северной Африки, воспользовавшись тайными аэродромами, спешно сооруженными на землях традиционно дружественных британцам аравийских шейхов…

В Германском генеральном штабе вдруг осознали, что все не так просто, что «Восточный экспресс» имеет ограниченную пропускную способность, в то время как английские транспорты везут и везут к Басре все новые и новые дивизии АНЗАКа, наштампованные в США танки, пушки, пулеметы, DH-9a, а в Калькутте и Бомбее колониальные офицеры муштруют на европейский манер все новые и новые батальоны сипаев и гурков.

Действовать на Индийском океане, опираясь на базы в Европе, могли только сверхдальние подводные крейсера, строительство которых на базе проекта транспортной подлодки «Дойчланд» развернулось в Германии с 1917г., да и то при условии использования секретных баз на Канарах и в Южной Африке. Здравомыслящие люди в Морском штабе сразу же пришли к выводу, что реальную морскую блокаду «противника на Индийском океане» таким макаром организовать невозможно, что нужен флот, который будет господствовать или хотя бы присутствовать на театре.

Весь вопрос в том, откуда такой флот взять?

Вот так и настал звездный час Австро-Венгрии: 16 сентября 1919г. по наспех разминированному и восстановленному Суэцкому каналу флот «двуединой монархии» вошел Красное море. Причем «двуединой» — это громко сказано! Немцы собрали на Средиземноморье все, что можно было заставить воевать. Собственно, с Австрии взяли дань всеми более-менее новыми кораблями: дредноутами «Тегетхоф» и «Принц Ойген» (два других корабля серии были потоплены еще в ходе войны с Италией), три броненосца-преддредноута – «Радецкий», «Зриний» и «Эрцгерцег Франц Фердинанд», все четыре легких крейсера и 6 наименее пострадавших в ходе войны эсминцев типа «Татра». К этой сборной эскадре присоединили «Гебен» и, после долгих переговоров с Левиным, в рамках «борьбы с англо-американской интервенцией», — три линкора бывшего российского Черноморского флота – «Демократия» (бывш. «Имп. Николай I» в реальной истории не был достроен), «Воля» (бывш. «Имп. Александр III»), «Свободная Россия» (бывш. «Императрица Екатерина Великая»). Последние были укомплектованы революционными матросами, дюжиной-другой на судно уцелевших «царских» офицеров и германскими «инструкторами» примерно в таком же количестве в качестве «дублеров» клешеносных «буревестников революции», поставленных на командные посты. Избавиться от революционных комитетов на кораблях не удалось; мало радовало и то, что Джугаев лично прислал прямиком с высоких гор Кавказа на каждый линкор по комиссару в кожаной куртке и с маузером в деревянной кабуре.

Плюс – 12 больших эсминцев: восемь новейших типа «Керчь» и 4 – из числа наиболее боепригодных из серии «Дерзкий». Итальянцев и французов решили не трогать: первые в ходе операций против Мальты потеряли уже столько кораблей, что их было чисто по-человечески жалко, Путэн же с галльской экспрессией убеждал в том, что французскому флоту и так выпала непосильная задача: сдерживать Гранд Флит от прорыва через Гибралтар. Германский посол фон Ламздорф смотрел в измученные глаза «повелителя Галлии» с пониманием: корабль – это не пехотный бивуак, открытый взорам и пулеметному огню со всех сторон. Недремлющая германская разведка докладывала, что «ветеранов Вердена» на французских кораблях ловят во всех тесных закутках, сильно бьют и жаловаться не велят.

Но армада и так получилась нехилой.

Разумеется, немцы хотели бы поставить во главе сего вояжа своего Сушона, но австрияки буквально встали на дыбы: все-таки они дали 5 «капитальных судов», а пруссаки – только одно!

Опять-таки после длительных переговоров договорились назначить главнокомандующим этой эскадрой венгра Хорти, командовавшего на Адриатике крейсерами и прославившегося отважным потоплением нескольких британских траулеров, охранявших Отрантский барраж. Ради такого дела ему присвоили звание вице-адмирала и наградили парочкой орденов.

В качестве главной базы «тропического флота» избрали Суэц, в качестве передовой – Аден: вскоре вслед за боевыми судами туда потянулись конфискованные по всему Средиземноморью грузовые пароходы, груженные прусскими гренадерами, баварскими ландсверовцами, венгерскими гонведами, а также строительными материалами, пушками, углем и всем прочим, что необходимо для передовой базы.

Перед Черчиллем и Со встала трудноразрешимая задача. Битти отказывался дать из состава Гранд Флита на Индийский океан хотя бы один корабль. После ввода немцами в строй последних сверхдредноутов типа «Байерн» — «Вюртемберга» и «Захсена» — и включения в состав Хох зее флота трех русских линкоров, захваченных в Кронштадте – «Петропавловска», «Гангута» и «Севастополя» («Полтава» таки сгорела!) количество линкоров в распоряжении Шеера достигло 24-х. У англичан было 32 («Дредноут» выведен еще в 1916г. во вторую линию), но с учетом того, что против шести английских линейных крейсеров («Худ», «Лайон», «Тайгер», «Принцесс Ройял», «Рипалс», «Ринаун» — линейные крейсера двух первых серий сэр Дэвид за эскадренные боевые единицы уже не считал) у немцев было 8 более сильных, из них четыре – типа страшно всполошившего Адмиралтейство «Маккензена», Битти считал существующий баланс сил едва достаточным для равновесия.

Но, в общем-то, сэр Уинстон и не собирался отправлять английские «capital ships» с Северного моря: после Ютланда его отношение к возможностям Гранд Флита было довольно скептическим – едва-едва хватило бы этих экспансивных судов с их заторможенными адмиралами для защиты берегов «доброй старой Англии»! И все чаще взоры великого премьера обращались на запад и на восток. В то время как опытнейший дипломат «сэр Грей – всех лис хитрей» осторожно зондировал почву в Вашингтоне на предмет отправки к берегам Ирака американского флота, специальный эмиссар великобританского правительства сэр Сидней Ролл все с большей настойчивостью склонял кабинет министров Страны Восходящего солнца к «более активному участию во всемирном военном противостоянии».

Склонить японцев к принесению на алтарь победы Антанты жертв, соответствующих недавно обретенному Страной Восходящего солнца статусу великой державы, англичане с французами пытались едва ли не 1914г. Было бы очень славно, если бы самураи отправили десяток-другой своих закаленных и вымуштрованных дивизий на Западный фронт и передали бы в состав Гранд Флита свои линейные крейсера (благо те были построены по английском проекту и по своим ходовым характеристикам вполне соответствовали английским крейсерами типа «Лайон»). Но японцы до сих пор чихали на все уговоры и «делали свое дело»: в то время как у европейцев были заняты руки в Европе, захватывали германские колонии на Тихом океане и Циндао в Китае. Максимум, чего добились от них европейские уговорщики – это отправка на Средиземное море восьми более-менее современных эсминцев II класса и старого и практически ни на что не годного бронепалубного крейсера «Сума».

Американцы, в свою очередь, страх как боялись распространения японского влияния в Китае: понимали, если «джапы» ухватят за палец, то заберут и всю руку: такова уж их самурайская порода. Янки и без того отправили в европейские воды восемь своих дредноутов – «подпирать» Гранд Флит в его затянувшейся борьбе с Хох зее флотом. Теперь у американцев в собственных континентальных водах осталось, считая только-только вступившего в строй «Айдахо», 7 линкоров против восьми судов японской «четырнадцатидюймовой» программы 4+4. В Вашингтон же уже поступала информация о строительстве на верфях «Блаженного Ниппона» двух колоссальных « capital ship’ов» c шестнадцатидюймовой артиллерией. А если принять во внимание «внепрограммные» «Ковачи» и «Сеттсу»? Практически равноценные дредноутам «Аки» и «Сатзуму»? «Джапы» явно забыли свое место!

Пока самураи ломали зубы о форты Циндао, все это было еще терпимо. Но когда они, после прихода к власти Путэна, начали присваивать французский Индокитай, отношения между двумя тихоокеанскими державами накалились до белого каления. Американские газеты от Сан-Франциско до Бостона, приняв как должное оккупацию англичанами французского Мадагаскара и захват бельгийцами французских колоний в Западной Африке, высадку японского десанта в Камране расценили не иначе как «мародерство» и «пляски на костях павших» и во всю мощь стали трубить о том, что «желтую опасность надо остановить во что бы то ни стало». Что, разумеется, не улучшило отношений между державами.

Японцы, в глазах Черчилля, выглядели надежнее: кроме флота, они могли послать в Ирак еще и войска. Но они и упрямее. Американцы – сродственнее и понятнее. А если им намекнуть на то, что Англия, в обмен на броненосцы и дивизии, готова дать «джапам» свободу рук в Юго-восточной Азии?

Но что тогда произойдет с тем неисчислимым потоком американского оружия, который живительной водой омывает боевые порядки антигерманской коалиции? И что делать с «джапами», когда война окончится? Черт с ними – с Индокитаем, Манчжурией, Кореей и пр.! Но они наверняка и в Ираке пожелают остаться!

Уинстон Черчилль стоял у окна своего кабинета в Уайт-Холле и сумрачно смотрел за стекло. Там сгущался ранний сумрак промозглого лондонского утра. После целого дня метаний, исканий, невнятных переговоров он ощущал себя буридановым ослом. Болел мощный череп. Не помогали ни сигары, ни любимый армянский коньяк. После еще нескольких минут мучительного раздумья он заказал автомобиль и решил ехать в поместье.

Дремал, покачиваясь на кожаных подушках «Роллс-Ройса», лениво присматривая за фронтонами проплывающих мимо домов – выстроенных каких-то пять десятков лет назад, но все равно казавшихся в этот вечер готическими.

Возле одного из таких прокопченных и пропитанных речными туманами фасадов в глаза бросилось какое-то яркое пятно. Несколько американских матросов, не по сезону легко одетых, в рубахах, спущенных с широких плеч, о чем-то спорили, оживленно жестикулируя.

— Вот они уже и здесь, — с печальной иронией подумал сэр Уинстон. – Интересно, как попали сюда из Ирландии? – восемь американских линкоров, присланных для поддержки Гранд Флита, хотя и попали под непосредственное подчинение Битти, но в Скапа-Флоу так и не были переведены. Базировались на Ирландию и продолжали отрабатывать схоластическую науку тактического взаимодействия в боевых порядках флота Его Величества. Старина Дэвид, кажется, не очень-то их хотел видеть эти «неповоротливые корыта» в стройных колоннах своих эскадр. И не будет сильно возражать, если завтра госсекретарь по какому-либо экстренному поводу затребует возвращения этих лоханок обратно в США, а послезавтра переподчинит их командующему Австралийским флотом сэру Джеймсу Кэмерону.

Да, действительно, если старина Битти и обидится, то самую малость. Надо будет послать ему пару ящиков «Old Bushmills» — он ведь ирландец и обожает ирландский виски!

Как хорошо, что ирландцы вспыльчивы, но отходчивы! – сделал умозаключение сэр Уинстон и похвалил себя за идею создать этот самый «Австралийский флот». Эта идея возникла в его мозгу в момент наивысших успехов германского оружия – когда прусские гренадеры и баварские ландверовцы маршировали по равнинам Сирии и топтались на кручах Курдистана, и было еще не ясно, удастся ли создать фронт по линии Аль-Насирия – Аль-Амера. Тогда не только трансваальские буры полезли в погреба за своими старыми «маузерами», но даже австралийские виги заговорили о полной независимости, суверенитете с явным намеком на то, что в тот миг, когда обваливается большой и очень старый дом, лучше стоять от него подальше.

Впрочем, австралийцы всегда любили слегка пофрондировать, даже отказались дать в состав Гранд Флита свой единственный линейный крейсер «Австралия», которому самое место было бы быть четвертым во второй эскадре флота линейных крейсеров при Ютланде! Вместо того чтобы хотя бы отвлекать огонь немцев на себя, этот корабль ползал по ультрамариновым волнам Индийского океана, сопровождая конвои от Мельбурна до Суэца – будто в этих водах у него мог появиться мало-мальски равноценный противник!

И вот когда даже Австралия заволновалась, он, Уинстон Черчилль, сумел протолкнуть эту чудную идею – отправить тройку линейных крейсеров самой старой постройки – «Новую Зеландию», «Индомтейбл», «Инфлексибл» — в австралийские воды. Не в меру патриотическое правительство в Канберре теперь могло тешиться, что у него есть самый настоящий флот, что теперь от его решений зависит судьба мира и баланс мировых сил, и успокоить своих вигов. Или тори. Уже в то время сэр Уильям был настолько велик, что не очень хорошо помнил, к какой конкретно партии принадлежит он сам.

***

Таким образом, перед Хорти встала примерно такая же задача, какая стояла при Цусиме перед Того: перехватить идущую в Персидский залив американскую эскадру. Только пролив на этот раз был Ормузским.

Эскадра адмирала Харрингтона шла точно тем же маршрутом, что и 15 лет назад эскадра Рожественского: вокруг Африки, с остановкой на Мадагаскаре. На Мадагаскаре к ней присоединился Австралийский флот, в гаванях Британского Сомали согнанные со всего побережья негры загрузили бункеры линкоров и крейсеров углем.

Командиры раскиданных вдоль восточного побережья Африки подлодок информировали Хорти о перемещениях американской эскадры; они также отметили появление австралийских крейсеров, но сведения о них были менее определенными: командир одной из подлодок сообщал, что определенно видел два крейсера, в которых без труда опознал по характерным силуэтам «Австралию» и «Инфлексибл», — другой – что все четыре.

Сознавая, что его корабли имеют ограниченную дальность хода, Хорти начал обустраивать нечто вроде передовой базы флота на иранском побережье, в гавани городишки Бендер-Аббас. Правда, антибритански настроенные персы совсем иначе представляли себе союз с Германией – отнюдь не как бесконечное перетаскивание с судов и обратно мешков с углем, цементом, рельсов, шпал и всего прочего, необходимо для создания мало-мальски удобоваримого порта. Поэтому оборудование передовой базы австро-русско-германского флота шло не шалко, ни валко, радость заключалась лишь в том, корабли стояли на рейде, за противоторпедными сетями, с полными бункерами, прямо напротив самого узкого места пролива, а не должны были тащиться «на каждый чих» из Адена или даже Суэца.

Правда, здесь их тревожили британские подводные лодки, выпускавшие каждую ночь из темноты пару-другую снарядов по выделяющимся на фоне светлеющего на востоке неба силуэтам и тут же прячущиеся под воду. Чтобы наладить должную противолодочную оборону у Хорти просто не было подходящих судов в достаточном количестве, но особого вреда четырехдюймовые снаряды принести и не могли. Так, действовали на нервы да, изредка, устраивали пожар на берегу.

Под расслабляющим южным солнцем американский флот ждали полудремотно, раз в сутки сменяя дозорные крейсера и эсминцы, курсирующие милях в двадцати-тридцати в направлении выхода в Оманский залив.

Как и полагается, известие пришло совершенно неожиданно: попытавшаяся выйти в ночную атаку на неизвестные суда на траверзе Минзяба подводная лодка сама внезапно едва не была забросана глубинными бомбами с появившихся невесть откуда миноносцев. Командир радировал о потоплении «крупного транспорта»; однако утром Хорти узнал из радиопереговоров американцев, что торпедирован броненосный крейсер США «Питтсбург», и целая туча американских судов занимается спасением его экипажа.

Стало ясно: янки пришли. Хорти приказал разводить пары, вызывать экипажи с берега, быстренько прекращать все починочные работы и ставить снятые детали на место.

Ближе к полудню крейсер «Гельголанд» из состава развернутой с утра завесы заметил трехтрубный корабль с характерным буруном возле форштевня. Это был австралийский крейсер «Мельбурн». «Гельголанд» вступил с ним в перестрелку на максимальной дистанции, начав отход в направлении главных сил, вытягивающихся из Бендер-Аббаса. Вскоре «Мельбурну» пришлось иметь дело со всей четверкой австрийских крейсеров; получив полдюжины попаданий, он начал бегство на юго-запад, откуда и ожидалась американская эскадра. Преследование прекратилось с появлением на горизонте величественных силуэтов старых английских линейных крейсеров. Отнюдь не стремясь испытывать судьбу, австрийцы, в свою очередь», начали отход, причем не очень-то удачный. Один из выпущенных с предельной дистанции двенадцатидюймовых снарядов попал-таки в корму «Сайды», вызвав взрыв торпед в спаренном кормовом аппарате. Хотя крейсер и смог удержаться на плаву, но вся кормовая оконечность его была разворочена вплоть до броневой палубы, которая также получила разрывы и стала пропускать воду. Получив заметный дифферент, «Сайда» теряла ход и, казалось, была обречена, когда на горизонте возник, волоча над лазурным морем шлейф дыма, бьющего черными клубами из обеих труб, приземистый и массивный «Гебен»… А со стороны иранского побережья, суетливо выстраиваясь на ходу, уже тянулся весь «Соединенный флот Центральных держав»…

Не вступая в перестрелку с «Гебеном», «Австралия» и «Новая Зеландия» уклонились на норд-норд-вест; затем, описывая гигантскую окружность, обошли по часовой стрелке вокруг колонны линкоров Хорти и некоторое время шли на левом крамболе концевых судов этой колонны параллельным с ними курсом, явно определяя курс и скорость эскадры.

Хорти долго не давал команду на открытие огня, справедливо полагая, что шансы достичь попадания на большой дистанции минимальны, а если они и будут достигнуты, то два-три снаряда вряд ли смогут причинить столь крупным судам повреждения достаточные, чтобы лишить их преимущества в скорости и превратить в легкую добычу броненосцев.

Сразу после полудня на зюйд-зюйд-весте возникли многочисленные дымы, и стало ясно, что приближаются основные силы Антанты. А вскоре уже были видны и завитые спиралями мачты сверхдредноутов. Хорти, желая пересечь курс американской эскадры и поставить ее под продольный огонь, принял курс на норд-вест и приказал обстрелять «Австралию» и «Новую Зеландию»; те моментально отвернули и, резко увеличив ход, помчались на соединение с союзниками.

Силы и средства сторон перед боем в Ормузском проливе.

Американо-австралийская эскадра.

Ядро сил, отправленных Черчиллем в Индийский океан, составили 8 американских линкоров, выделенных US Navy для поддержки Гранд Флита. Это были корабли первых серий американских дредноутов, построенные до появлении во флоте США линкоров так называемого стандартного типа, считавшихся венцом американского кораблестроения того периода.

Что же касается указанной восьмерки судов, то она несла бронирование т.н. «европейской схемы»; то есть «размазанное» по всему борту: довольно основательный пояс по всей длине ватерлинии, достигающий в центре толщины в 11” (280мм), достаточно толстый и протяженный верхний пояс и бронирование батареи среднекалиберных пушек калибром 127 мм, число которых на этих линкорах колебалось от 14 до двух десятков.

Благодаря размещению их за броневой защитой теоретически предполагалось их использование в бою линейных сил на коротких дистанциях, но в целом они рассматривались практически исключительно как противоминный калибр.

Все эти корабли развивали по проекту ход от 20 до 21 узла и, благодаря отлично изготовленным машинам, могли поддерживать близкий к этому ход и спустя 5-10 лет с момента спуска на воду.

Организационно это ядро делилось на две дивизии:

I дивизия

«Нью-Йорк» — флаг вице-адмирала Норманна Харрингтона, «командующего союзными силами на Востоке Индийского океана» — водоизмещение порядка 27 тыс. тонн, вооружение – 10 орудий калибром 356 мм и с длиной ствола в 45 калибров (первый американские линкор с четырнадцатидюймовками);

«Техас» — однотипный с «Нью-Йорком»;

«Вайоминг» — флаг контр-адмирала Джорджа Кэмпа, второго флагмана первой дивизии, водоизмещение порядка 27 тыс. тонн, вооружение – 12 орудий калибром 305 мм и с длиной ствола в 50 калибров;

«Арканзас» — однотипный с «Вайомингом»;

II дивизия

«Флорида» — флаг контр-адмирала Льюиса Бреда, флагмана II дивизии;

«Юта»;

«Северная Дакота»;

«Дэлавер» — флаг контр-адмирала Вильяма Уизби, второго флагмана II дивизии.

Последние четыре корабля представляли собой наиболее древние американские дредноуты (если не считать «Мичигана» с «Саут Кэролайной», которые уже не рассматривались в качестве кораблей первой линии) и при водоизмещении порядка 20-22 тыс. тонн были вооружены десятком двенадцатидюймовок каждый (305мм орудия с длиной ствола в 45 калибров).

III дивизия – отряд линейных крейсеров.

«Австралия» — флаг контр-адмирала Ричарда Сторма, командующего «оперативным соединением флота Австралии»

«Новая Зеландия»;

«Инфлексибл»;
«Индомтэбл» — все эти четыре корабля относились к двум первым сериям английских линейных крейсеров — судов, отличавшихся крайне ненадежным бронированием, два из которых – «Индефатигейбл» и «Инвинсибл» погибли в Ютландском бою. Основу их защиты составлял узкий шестидюймовый пояс по ватерлинии, утончавшийся к оконечностям до четырех дюймов, и тонкая броневая палуба, в которую в районе центральных башен были вкраплены колосники машинно-котельных отделений. Считается, что именно слабость броневой защиты погребов центральных башен ГК и стала причиной трагедий «Инвинсибла» и «Индефатигейбла».

Вооружение каждого из этих кораблей составляли 8 двенадцатидюймовок, размещенных попарно в четырех эшелонированных башнях, причем есть сведения о том, что если на английских крейсерах стояли пушки с длиной ствола в 45 калибра (того же типа, что использовались на «Дредноуте»), то на крейсерах доминионов – более мощные, но менее точные с длиной ствола в 50 калибров.

Вспомогательную артиллерию на них составляли четырехдюймовки в количестве от 12 до 16 штук, расставленные открыто, лишь с легким щитовым прикрытием, на надстройках и башнях ГК, и пригодные только для отражения торпедных атак.

Не смотря на общую моральную и физическую устарелость этих судов, все они могли без особого труда развивать ход в 23 узла, а кратковременно – и больше.

Легкие крейсера:

«Аделаида» — флаг командора Энгуса Певерелла, командующего «легкими силами Австралийского флота»,

«Сидней»,

«Брисбэн»,

«Мельбурн» — типичные английские легкие крейсера предвоенной постройки («Аделаида» была построена в Австралии и вошла в строй только в 1918г.), вооруженные восемью шестидюймовыми орудиями («Аделаида» — девятью) и несущими броневой пояс почти по всей длине ватерлинии толщиной до трех дюймов. Водоизмещение – около 6 тыс. тонн, скорость – до 25 узлов.

Минные силы

На подмогу линкорам американское командование отправило в Индийский океан около трех десятков новейших эсминцев так называемого «гладкопалубного» типа. При великолепных формальных характеристиках – скорость в 35-37 узлов, мощнейшее вооружение из четырех четырехдюмовок и четырех строенных аппаратов для торпед калибром 12” — сильнейшие торпедные корабли периода I мировой войны! – эти суда обладали рядом фатальным недостатков, значительно понижающими их боевую ценность. Они слишком быстро теряли скорость в открытом море, и на мало-мальски приличном волнении она снижалась до позорных 12-15 узлов. Из-за слишком большого «верхнего веса» они обладали скверной остойчивостью и один из них погиб при переходе через Атлантику (реальный случай, имевший место в 1940г., когда 50 этих эсминцев, приобретенные англичанами в обмен на базы в Вест-Индии, шли в европейские воды).

По прибытии на Мадагаскар с части из них сняли по два торпедных аппарата и с некоторых — даже бортовые четырехдюймовки (артиллерия на них размещалась не в диаметральной плоскости, как то было уже принято в европейских флотах, а по «ромбовидной» схеме). На некоторых вообще оставили только носовую четырехдюймовку и до предела загрузили глубинными бомбами для противодействия германским субмаринам, которые, как предполагалось, кишмя кишат на этом театре.

Второй минный отряд сил Антанты на Индийском океане представлял собой 8 японских эсминцев II класса типа «Каба», построенных в 1914-1915г. Это были отличные корабли, водоизмещением хотя и менее 1000 тонн, но вполне мореходные, со скоростью (после интенсивной службы на Средиземноморье) в 27-29 узлов, и вышколенными экипажами. Для своего водоизмещения они были неплохо вооружены – одна 120 мм пушка на полубаке и четыре трехдюймовки при двух сдвоенных торпедных аппаратах для восемнадцатидюймовых торпед, но в плане и артиллерии, и минного вооружения, конечно же, проигрывали русским и австрийским эсминцам.

Отряд сопровождения главных сил.

Для противодействия упомянутым подлодкам предусмотрительные вашингтонские дяди отправили вслед за эскадрой авианосец «Лэнгли» — наспех перестроенный угольщик со скоростью в 15 узлов и способный нести до трех десятков самолетов. С некоторым успехом его авиация вела противолодочную разведку и, вплоть до ночи, предшествующей бою главных сил, удачливо предохраняла главные силы и транспортный конвой от атак тех нескольких субмарин, которые успели пробраться в эти воды.

Для охраны своего первого авианосца американцы выделили целую дивизию старых броненосных крейсеров – все равно ни на что иное эти большие, но быстро устаревшие с появлением дредноутов, корабли не представлялись годными.

«Мемфис» — флаг контр-адмирала Александра Стилпауэра;

«Сиэтл»;
«Питтсбург» — потоплен ночью накануне сражения торпедами подводной лодки;

«Сан-Диего» — первые два корабля из этого списка представляли собой наиболее крупные и мощные из броненосных крейсеров США, построенных на закате додредноутной эпохи; их вооружение состояло из 4-х 254мм орудий и 16 шестидюймовок, а по водоизмещению они превышали 15 тыс. тонн. «Питтсбург» и «Сан-Диего» относились к предыдущей серии. Они уступали и по водоизмещению, и по вооружение (4х203мм и 14х152мм). Бронирование их находилось на уровне современных им европейских броненосных крейсеров: на «Питтсбурге» и «Сан-Диего» толщина броневого пояса не превышала 152мм, а на «Мемфисе» и «Сиэтле» была и того меньше – 127 мм. Правда, пояс подстраховывал по-американски толстый скос броневого пояса – до 102мм.

Вместе с этим отрядом к Мадагаскару подошел большой конвой из транспортов с продовольствием, боезапасом и прочими грузами для линейной эскадры и сторожевиков, в том числе и новейших американских типа «Игл»; начиная от Мадагаскара к его охране присоединилось полдюжины австралийских эсминцев (старых английских тех типов, что несли смешанное вооружение из четырехдюймовых и трехдюймовых пушек и торпедных аппаратов для торпед калибров в 18”; особой боевой ценности эти корабли не представляли и реального участия в дневном бою не принимали).

Флот «центральных держав» на Индийском океане.

То ли адмирал Хорти являлся сторонником популярной в то время концепции деления боевых эскадр на дивизии по три корабля, в соответствии с которой центральный корабль каждой тройки осуществлял пристрелку и управлял огнем двух своих мателотов, то ли он просто не знал, как ему лучше распределить по боевым дивизиям нечетное количество своих «капитальных судов», поэтому он разделил свою эскадру следующим образом:

I дивизия

Русский линкор «Демократия» — заложен как «Император Николай I», самый крупный и мощный корабль австро-советско-германских сил. Водоизмещение свыше 27 тыс. тонн, скорость – 21 узел, толщина броневого пояса – до 270мм. Изначально проектировался под 14-дюймовые орудия, но афера шайки тогдашних (дореволюционных) олигархов и парочки великих князей, надумавших выстроить в Царицыне на казенные деньги завод для производства сверхтяжелых орудий для армии и флота, а затем акционировать его, осуществиться этому плану не дала. Заказ на четырнадцатидюймовки у традиционных поставщиков крупнокалиберных пушек для флота – Обуховского, Путиловского и др. заводов олигархи с великими князьями отбили, но и завод толком не построили, да и пушки сделать не сумели. Поэтому «Демократия», как и предыдущие русские дредноуты, получила 12 305мм пушек в четырех башнях, расставленных равномерно длине судна, и 20 130 мм орудий противоминного калибра в бортовых казематах. От своих предшественников её отличало усиленное бронирование и наличие полубака, резко улучшившего мореходность линкора и условия стрельбы из носовых орудий.

«Гебен» — флаг вице-адмирала Вильгельма Сушона, линейный крейсер. Формально был передан Турции, но плавал с немецким экипажем и, по, сути дела, лишь пользовался турецкими базами (напомним, что Сушон, кроме всего прочего, являлся еще и командующим турецким флотом – так что никакой речи о подчинении «Гебена» интересам Турции и речи вестись не могло). После перехода на Индийский океан вновь поднял германский флаг, а морские пехотинцы, находившиеся на его борту, выполнили ритуал «омовения сапог» в далеком море. Ни по артиллерии (10х 283мм + 12х150мм орудий), ни по бронированию (главный пояс — до 270 мм, верхний пояс – до 200мм, главная броневая палуба до 83 мм) практически не уступал современным ему линкорам. Но, по всей видимости, не слишком-то превосходил их по скорости. На испытаниях «Гебен» показал 28 узлов, но на службе, очевидно, развивал гораздо меньший ход. Так, во время средиземноморской гонки с английскими линейными крейсерами («Инвинсибл», «Инфлексибл», «Индомтэйбл») при переходе в Турцию он, по свидетельству очевидцев, с большим трудом оторвался от них, хотя те больше 23 узлов не давали, да и, в общем-то, особо гоняться за «Гебеном» не собирались – формально война между Англией и Германией тогда еще не началась, им был дан приказ лишь наблюдать за немцами.

Тем не менее, во время этой «гонки» на «Гебене» от жары и переутомления скончался один из кочегаров, хотя ни на одном из английских крейсеров ничего подобного не было и близко.

Далее, в 1916 году, уже на Черном море «Гебен» с большим трудом оторвался от нового русского линкора «Императрица Екатерина», который был запроектирован на ход в 21 узел, а на службе вряд ли развивал больше.

Так что, со всей очевидностью, реальная скорость «Гебена» на службе не превышала 23-24 узлов, да и то в течение короткого времени. И это вполне увязывается с рекордным показателем во время испытаний. Дело в том, что, с целью повышения живучести своих линкоров и линейных крейсеров, немцы старались минимизировать котельно-машинные отделения – самые большие отсеки внутри корабля. Благодаря этой политике минимизации немецкий линейный крейсер при затоплении одного машинно-котельного отсека давал крен всего в 3-5 градусов, в то время как английский – 16. Но платой за это преимущество были тяжелые условия работы машинной команды и, как результат, невысокие скоростные показали на службе.

Броненосец «Радецкий» —

Отличный, в целом, корабль с одним крупным недостатком: построенный на закате додредноутной эры, он не мог равняться ни по мощи огня, ни по бронированию со своими сверстниками-дредноутами. Вооружение этого корабля состояло и четырех 305мм орудий того же типа, что впоследствии были установлены на первые австрийские дредноуты, и это орудие в своем калибре считалось в то время одним из лучших в мире (вес снаряда – 450 кг, начальная скорость – 800 м/сек). Это вооружение дополняли восемь 240мм пушек в четырех башнях по бортам судна и около двух десятков 100 мм орудий в бортовых казематах, которые могли рассматриваться и как противоминная артиллерия, и как «второй средний калибр».

Поясное бронирование броненосцев этого типа не превышало 230мм, но по скорости эти корабли мало уступали первым дредноутам и вполне могли двигаться с ними в одной колонне.

II дивизия

«Свободная Россия» — бывшая «Императрица Екатерина», русский линейный корабль Черноморского флота: водоизмещение около 23 тыс. тонн, скорость хода до 21 узла, главное вооружение 12 305мм в четырех башнях, поясное бронирование – до 262,5мм, бронирование башен и палуб вполне соответствовало поясному. Русские двенадцатидюймовки считались в то время лучшими в мире; в качестве противоминной артиллерии их должны были дополнять два десятка новейших 130мм, принятых на вооружение уже после того, как балтийские дредноуты были оснащены 120 мм орудиями. Правда, из-за общей перегруженности этих кораблей, для улучшения ходовых качеств с них, как правило, носовую пару 130 мм пушек снимали и разгружали частично погреб башни №1: боезапас сокращали со 100 снарядов на орудие до 80. Отправляя корабли этого типа в дальний поход, недостающие снаряды в крюйт-камеры возвратили, но количество 130мм пушек так и было оставлено – 18.

«Тегетхоф» — флаг вице-адмирала Миклоша Хорти, австрийский дредноут. При водоизмещении немногим более 20000 тонн нес двенадцать 305 мм в четырех башнях, расположенных по линейно-возвышенной схеме, и четырнадцать 150мм пушек в казематах; толщина брони главного броневого пояса достигала 280 мм. Проектная скорость составляла 20 узлов, но на практике корабли этой серии редко показывали такую удаль, главным образом из-за своих капризных турбин – это был первый опыт австрияков по оснащению столь крупных кораблей турбинными двигателями.

По сравнению со своими сверстниками австро-венгерские корабли типа «Вирибус Унитас» выглядели откровенно перегруженными артиллерией, броней, припасами. Для сравнения, русские корабли с двенадцатью двенадцатидюймовками имели водоизмещение 23-27 тысяч тонн, американские – свыше 27 тысяч тонн. Стремясь к созданию в столь ограниченном водоизмещении судов, равноценных своим зарубежными противникам, австрийские конструкторы пожертвовали дальностью хода своих кораблей и, со всей очевидностью, противоминной защитой.

«Зриний» — броненосец-додредноут, однотипный с «Радецким».

III дивизия

«Принц Евгений» — австро-венгерский дредноут, однотипный «Тегетхофу».

«Воля» — флаг наркомвоеномора II ранга Владимира Антонова-Овсеенко. Бывший «Император Александр III». Корабль практически однотипен с «Свободной Россией».

«Эрцгерцог Франц Фердинанд» — броненосец-додредноут, однотипный с «Радецким».

Линейные силы дополняли четыре легких крейсера (два из них, как уже говорилось выше, вышли из боя до начала столкновения линейных сил: поврежденная взрывом английского снаряда и собственных торпед «Сайда» была отправлена в сопровождении «Новары» в Бендер-Аббас), и полторы дюжины австрийских и русских эсминцев.

Австро-венгерские легкие крейсера при очень небольшом водоизмещении (у трех типа «Гельголанд» около 4000т и у «Адмирала Шпауна» — 3500т) несли броневой пояс толщиной до 63,5 мм, развивали ход порядка 27 узлов и несли в качестве артиллерии главного калибра 100 мм пушки – 9 штук на «Гельголанде» и 7 – на «Адмирале Шпауне». Орудия эти считались отличными, но, разумеется, для крейсеров были слабоваты, и в открытом поединке австро-венгерские крейсера ни в коей мере не могли тягаться со своими оппонентами из отряда командора Певерелла.

Русские эсминцы типа «Керчь» при проектном водоизмещении в 1326 тонн должны были развивать ход в 33 узла (на испытаниях, как правило, такую скорость достичь не удавалось) и несли по четыре очень мощные четырехдюймовки и четыре строенных торпедных аппарата торпед калибром 450мм.

Русские эсминцы типа «Дерзкий» имели водоизмещение от 1100 до 1450 тонн, развивали ход в 28-32 узла и имели на вооружении три 102мм пушки и пять спаренных торпедных аппаратов для торпед калибра 450мм.

Австро-венгерские эсминцы типа «Татра» лишь немного уступали русским по скорости и водоизмещению, но несли смешанную артиллерию из двух 100 мм пушек и шести – 66мм, и всего два спаренных торпедных аппарата для торпед калибром 450мм.

Кстати говоря, австро-венгерские крейсера вполне могли использоваться в качестве лидеров эсминцев и имели неплохое минное вооружение: «Гельголанд» — три спаренных ТА, «Адмирал Шпаун» — два спаренных.

Адмирал Хорти в своем приказе перед началом боя так оправдывал деление эскадры на «тройки»: «…подобное распределение судов и управления ими будет способствовать наилучшему управлению огнем и его концентрации… Флагман каждой тройки, следуя в своей дивизии вторым мателотом, будет иметь возможность не только для наилучшего определения дистанции и других параметров стрельбы, но и наилучшего управления своей дивизией, которому для этого не будет в столь значительной мере мешать неприятельский обстрел, как то имеет место в случае с размещением управления на головных судах. Все эти предпосылки дадут нам все основания для победы даже над численно превосходящим противником за счет превосходства нашей артиллерии, качества наших орудий и боеприпасов.

Создавая эти условия для наилучшего использования артиллерии, я предписываю командиру каждой из дивизии, следуя общей тактике применения кораблей в строю кильватерной линии, при необходимости действовать по обстоятельствам… И при всех прочих равных условиях сосредотачивать огонь всей своей дивизии на флагманских судах неприятеля, стремясь к наибыстрейшему выводу их из строя и потоплению…» — перед более мелкими судами Хорти никаких особых задач не ставил, предписав «…действовать по обстоятельствам и принять все меры к использованию торпедного оружия против крупных судов неприятеля, в особенности – в ночное время»; с учетом изношенности машин трех додредноутов, он приказал эскадре «иметь пары обязательно на ход в 18 узлов и ожидать, что боевая ситуация потребует больших усилий от машинных команд».

В целом Хорти имел все основания полагаться на мощь артиллерии своей эскадры. Не смотря на то, что англо-австралийская эскадра имела превосходство по количеству крупнокалиберных орудий (116 пушек калибром 305-356мм против 94 калибром 240-305 мм у австро-русско-германской эскадры), преимущество англосаксов в весе бортового залпа было не столь уж значительным. Если считать, что линейные крейсера из-за эшелонного размещения своего ГК могли использовать в бортовом залпе лишь шесть двенадцатидюймовок, получалось соотношение порядка 47 000 кг в залпе против почти 39 000 кг в залпе у австро-российско-германской эскадры. Причем это соотношение могло быть еще более нивелировано многочисленными 130-150 мм скорострельными орудиями на кораблях «центральных держав», в связи с чем Хорти в завершении своего приказа рекомендовал «…сближаться с противником, по мере возможности, до 5-6 тысяч метров и на этой дистанции в полую меру использовать всю огневую мощь судов, преимущество в скорострельности, а также отменные качества вертикального бронирования наших кораблей. Да пребудет с нами бог!»

Знаменитый русский писатель Стариков-Отбой, принимавший участие в качестве баталёра линкора «Демократия» в сражении в Ормузском проливе и написавший о нем впоследствии книгу «Ормуз», так описывает на страницах своего произведения общее впечатление от приказа Хорти: «Рано утром я еще раз встретился с нашим судовым инженером Костиным. Хотя он и служил офицером еще при царе, но был интеллигентным, прогрессивным человеком, много занимался просвещением матросов и умел ответить на любой вопрос. Хотя комиссар корабля Гертог и относился отрицательно к его тесному общению с нижними чинами, он часто проводил, собрав в кружок матросов, с ними беседы. Со мной же, как с одним из немногих грамотных, у него были особо доверительные отношения.

— Слышал, что офицеры говорят, будто нашему главковерху следовало бы не разномастные тройки собирать, а ставить одинаковые корабли поближе друг к другу. А то что же получается? Говорим о превосходстве нашей артиллерии и удобстве пристрелки, а в нашей дивизии все три корабля с разными пушками, да, к тому же, трех калибров! – обратился я к Евгению Вячеславовичу, на что тот лишь усмехнулся:

— Конечно, правильно бы было составить из трех наших линкоров одну дивизию, из трех старых австрияков – еще одну, но тогда Хорти пришлось бы ставить два своих дредноута вместе с «Гебеном» с фон Сушоном на нем… Как они власть-то будут делить между собой? И так немец чуть что усы подкручивает и грозит телеграмму по радио лично кайзеру отправить, а тут… Вот и послал его наш главковерх куда подальше. А уж с пристрелкой как-нибудь обойдёмся…»

Американский адмирал Харрингтон в своем приказе также уповал на превосходство в своей артиллерии. «Задача нашего флота сводится к тому, чтобы сблизиться на дистанцию 11 тысяч ярдов и вести бой на этом расстоянии, так как на нем наши четырнадцатидюймовые снаряды будут пробивать главную броню неприятеля, его же нашу – нет…» К возможностям линейных крейсеров «Австралийского флота» Харрингтон относился откровенно скептически, поставив перед адмиралом Стормом задачу: «использовать наличные возможности своей дивизии для того, чтобы «поставить черточку над Т» кильватерной колонны неприятеля и нанести ему максимальный ущерб». Гораздо подробнее его указания были в отношении командиров легких крейсеров и эсминцев. «Памятуя о превосходстве противника в минных силах, командирам легких крейсеров необходимо иметь постоянно ввиду эту опасность и перехватывать неприятельские эсминцы вдали от главных сил… Надежность обороны предпочесть над возможностью преследования неприятеля…» Эсминцам было приказано сосредоточить усилия на противолодочной обороне, торпедные атаки рекомендовались только в ночное время и при явно благоприятных обстоятельствах.

Отнюдь не желая, чтобы ему самому «поставили палочку над Т», адмирал Харрингтон при приближении австро-русско-германской эскадры сменил курс на норд-вест, а затем на вест-норд-вест и распорядился увеличить ход. Его относительно новые линкоры I дивизии сравнительно легко развили около 19 узлов, и между ними и второй дивизией стал возникать незначительный разрыв.

Примерно в это время, с дистанции в 20 км, «Гебен» открыл огонь по головному «Нью-Йорку». После своей вылазки на выручку изувеченной в перестрелке с австралийскими крейсерами «Сайде» он так и не занял причитающееся ему по боевому ордеру место в центре первой дивизии и шел во главе всей колонны, гордо трепыхая на ветру кайзеровским флагом с большим, отчерченным белыми полосами крестом.

Американцы, ворочая все более на вест, не отвечали вплоть до расстояния в 14 км. К тому времени эскадры лежали уже практически на параллельных курсах, причем первой дивизии «флота центральных держав», оторвавшейся в неуёмном рвении Сушона «поставить палочку над Т» американской эскадре, пришлось сражаться с головной четверкой американских линкоров, а остальные шесть кораблей австро-русско-германского флота обрушились на концевой квартет дредноутов США.

Впрочем, предоставим слово такому авторитету, как Стариков-Отбой и его незабвенной илиаде похода остатков русского Черноморского флота в Индийский океан:

«По боевому расписанию мое место находилось в лазарете. Во время перехода это было одно из самых спокойных и удобных мест на корабле, и мы часто собирались здесь с товарищами, чтобы переговорить о текущих делах. Но во время боя, когда между палуб корабля с адским грохотом рвались снаряды весом 400-600 кг, это небольшое, замкнутое помещение с выбеленными белой краской стенами все более начинало напоминать мышеловку. Мышеловку для живых людей.

Первый американский снаряд взорвался с таким грохотом, будто на палубу обрушился целый вагон с рельсами. Вскоре понесли раненых. У одного из них была оторвана рука вместе с плечом и раздроблена сбоку грудная клетка. Он хрипел в полубессознательном состоянии, и сквозь месиво разорванных мышц и осколки ребер было видно, как натужно ходят в его груди залитые кровью легкие.

Другой был совсем молодым парнишкой, с рыжеватым пушком вместо усов и соломенными волосами. Осколками ему вспороло живот; он жмурил глаза и тоненьким голосом кричал: «Ой, мамочка! Пить дайте, суки! Ой, мамочка! Пить дайте, суки!» — повторяя эту фразу с механической настойчивостью бесконечное число раз и беззащитно вздрагивая кадыком.

Когда его стали класть на койку, кишки вывалились у него из живота и серо-зеленоватым клубком упали на пол; было странно видеть, как на них пульсируют крупные вздутия венозных узлов.

Мне стало не по себе; я почувствовал, что надо срочно выйти на свежий воздух. Поднялся на верхнюю палубу; бой был в самом разгаре. «Демократии» — пришлось сражаться сразу с двумя кораблями противника. Американцы пристрелялись, и каждые полминуты у бортов нашего суда вставало то пять, то шесть высоких всплесков от четырнадцатидюймовых и двенадцатидюймовых снарядов. Ветер нес рваные клочья дыма не то из труб, не то от разгорающихся пожаров, крупные осколки с отчётливым даже в этом грохоте орудийной пальбы лязгом бились о броню рубок и башен. Но «Гебену», идущему впереди, приходилось еще хуже. Как раз в это время все четыре больших английских крейсера, вооруженных двенадцатидюймовыми орудиями, начинали выдвигаться из-за массивного корпуса «Нью-Йорка» и резать курс нашей эскадре. Они обладали очень хорошей скоростью и уже вскоре обстреливали немецкий линкор продольным огнем. Ему приходилось теперь сражаться сразу с пятью неприятельскими кораблями, и временами казалось, что он буквально бредет, шатаясь, по лесу из высоких водяных столбов.

— Смотри, смотри, как его! – я заметил вблизи еще несколько матросов из экипажа нашего судна. Видимо, они, также, как и я, выбрались на верхнюю палубу из нижних помещений, чтобы вздохнуть свежим воздухом и посмотреть на все величие и ужас современного морского боя. Некоторых из них я узнал – с Сергеем Волосюком и Антоном Крапивицыным мы занимались в одной группе по политинформации, с Федором Скрыпником служили раньше на «Андрее Первозванном». Все они показывали в сторону «Гебена», над левой центральной башней которого внезапно вырос султан буро-оранжевого дыма, высотой гораздо выше мачт. Дым бил через сорванную крышу с такой силой, что его почти не отклоняло ветром, оба ствола этой башни задрались под неестественными углами вверх и в стороны.

— Так ему и надо, гниде! — процедил кто-то сквозь зубы. – Я на «Евстафии» служил, когда мы с ним, у мыса Сарыч… Сколько наших тогда побило!

— Да уж, союзнички, — поддержал кто-то строптивца. – Еще с американцами из-за этой немчуры чертовой бодаться! Долбануть бы сейчас по этой глисте из всех башенных! Одни ошмётки полетели бы!

— Смотрите, смотрите, вот гад! Уходит! – бурун у форштевня «Гебена» заметно увеличился и, разрывая дистанцию, немецкий корабль стал ворочать вправо, выходя курсом почти на норд и даже на норд-норд-ост и ложась почти на параллельный курс с английскими крейсерами. – Опять нам Цусима! Сейчас нас америкашки с круга в центр, как японцы в Корейском проливе эскадру Рожественского, раскатают! Надо за ним воротить! Иначе нам против всего ихнего флота биться!

В боевой рубке линкора словно услышали слова этого матроса и наша «Демократия», заметно кренясь, начала повторять маневр «Гебена». Именно в этот момент и произошла трагедия: тяжелый американский снаряд, отрикошетировав от башни, упал на палубу и, пропахав в ней борозду длиной в добрых три десятка саженей, взорвался возле моих товарищей, к которым я чуть-чуть не успел присоединиться. Через мгновение палуба опустела; лишь в стороне, отброшенный почти к самой кормовой башне, ворочался Федор Скрыпник, которому взрывом оторвало обе ноги. Вскочив на четвереньки, он начал метаться по палубе, безумно ощупывая ее руками и выкликая: «Где мои ноги? Куда делись мои ноги?» — но силы быстро оставили его. Скрыпник повалился на бок, на губах его выступила пена, он несколько раз конвульсивно вздрогнул и умер».

Впоследствии, во время разбирательства на суде, Сушон так объяснил суть своего маневра:

— На двадцать седьмой минуте боя мне сообщили, что «Гебен» в одиночку ведет бой с пятью кораблями неприятеля (все четыре англо-австралийских линейных крейсера и американский линкор «Нью-Йорк»), что мы получили уже не менее семи попаданий, и что левая бортовая башня взорвана попаданием четырнадцатидюймового снаряда в барбет, а носовая башня заклинена несколькими прямыми попаданиями снарядов с линейных крейсеров. Сознавая, что в случае продолжения боя на параллельных курсах, «Гебен», а затем и все остальные корабли флота, ждет неминуемая гибель, я решил отогнать англо-австралийские крейсера и приказал осуществить маневр с целью ввести против «Австралии» и других неприятельских крейсеров кормовые орудия «Гебена»… В то же время я отдал приказ прожектором, флагами и по радио передать на остальные корабли эскадры, чтобы они продолжали следовать прежним курсом. Я полагал и был уверен, что восемь наших линейных кораблей вполне в состоянии противостоять восьми американским в то время, когда я отгоню или перетоплю англо-австралийские крейсера…»

При всей самонадеянности этого заявления, у Сушона были основания его делать. Чрезвычайно слабое бронирование английских линейных крейсеров первых серий в сочетании с повышенной взрывоопасностью английского пороха делали эти корабли настоящими «гранатами», детонирующими от попаданий тяжелых снарядов.

Сушон был полностью оправдан: как же не оправдать адмирала, да к тому же – немецкого, который в одиночку со своим «Гебеном» нанес неприятелю потери большие, чем вся остальная союзная эскадра!

Выйдя на параллельный курс с III дивизией Антанты, «Гебен» сосредоточил огонь на флагманской «Австралии», и вскоре австралийский крейсер начал терпеть поражение. После первых же попаданий он заметно накренился, окутался паром и стал терять ход, хотя взрыва крюйт-камер, как то происходило с английскими линейными крейсерами в Ютландском бою, не произошло. Впоследствии это было объяснено тем, что капитан «Австралии» Роберт Споук, зная о неудачном расположении погребов центральных башен, приказал их затопить после первых же попаданий в его крейсер.

«Новая Зеландия» (ветеран Ютландского боя), «Инфлексибл» и «Индомтэйбл» пошли на сближение с «Гебеном», стремясь прикрыть терпящую бедствие «Австралию».

Командир «Гебена» Курт Юнг, чтобы хоть сколько-нибудь усилить огонь шести уцелевших орудий ГК, приказал вызвать в казематы прислугу 150 мм орудий. Дистанция сократилась до 25-30 кабельтовов. Это была критическая минута: на этой дистанции бронебойные снаряды английских двенадцатидюймовок уже могли пробивать главный броневой пояс германского крейсера в районе машинных отделений, а в случае утраты хода его судьба была бы решена парой залпов любого из проходящих мимо американских дредноутов. Комендорам была дана команда увеличить темп стрельбы до максимального; уцелевшие 28-сантиметровки рвали воздух залпами с интервалом в 25 секунд.

Головная «Новая Зеландия» почти сразу же вышла из-под обстрела кормовых орудий «Гебена» и артиллерийский офицер немецкого крейсера Вильгельм фон Бютце приказал перенести огонь на шедший следом «Инфлексибл». Это была одна из последних его команд: английские крейсера каждый создавали плотность огня отнюдь не меньшую, чем «Гебен», а так как орудий у них было в три раза больше, то немецкий крейсер буквально ежеминутно содрогался от носа до кормы от огненных всполохов взрывов; весь его левый борт представлял собой беспорядочную груду стальных обломков, трубы заваливали корабль клубами дыма через гигантские рваные пробоины, из портов казематов снопами вырывались языки пламени. К счастью, у англичан либо не было на линейных крейсерах бронебойных снарядов – только полубронебойные, либо командиры не сообразили вовремя дать команду на их применение; хотя несколько плит главного пояса были вмяты ударами снарядов в подкладку и дали течь, главная броня была цела и немедленная гибель «Гебену» не грозила.

Рубка его подверглась уже двум прямым попаданиям, но пробить 35-сантиметровую броню «корабельного мозга» английские снаряды не могли. Третий удар пришелся прямо напротив места старшего артиллерийского офицера; броня вновь не была пробита, но отлетевшие с ее тыльной стороны осколки полетели внутрь рубки. Фон Бютце упал со своего поворотного креслица, словно сбитая кегля; когда люди в рубке опомнились и повыскакивали с пола, то сначала решили, что он просто контужен, так как крови нигде не было видно. Но на самом деле он был уже мертв: сосуды не выдержали сильнейшего сотрясения, и он в течение считанных минут скончался от сильнейшего внутреннего кровотечения.

И в этот миг удача улыбнулась немцам еще раз. Один из снарядов достал таки погреба «Инфлексибла». На мгновение всю середину корпуса английского крейсера заслонила огромная простыня пламени. Когда она исчезла, «Инфлексибла», как такового, уже не было: два обломка судна – нос и корма – торчали из воды почти вертикально и продолжали сближаться, словно лезвия ножниц.

Находившиеся в этот миг в рубке «Гебена» люди закричали «Хох!» «Я орал, как настоящий дикарь! — вспоминал впоследствии старший сигнальщик Эрих Крамке. – Я был весь охвачен буйным восторгом человека, спасенного от смерти! — но никто им не ответил. Затихшую на минуту артиллерийскую канонаду заменил рев пламени, стремительно распространявшегося в центральной части корабля. – Тогда мне стало страшно, — вспоминал далее Эрих Крамке. – Мне пришло вдруг в голову, что мы – единственные из оставшихся в живых на судне».

Сушон решил не испытывать более судьбу и приказал отвернуть от английских крейсеров и лечь курсом за зюйд. Вот как он описывал этот момент во время последовавшего судебного разбирательства:

— В это время мне доложили, что концевой английский крейсер приближается к нам с кормы и, скорее всего, собирается взять нас на таран. Сначала я не поверил, но, выйдя на правое крыло мостика, увидел, что расстояние до «Индомтэбла» не превышает тридцати гектометров и он стремительно приближается. Так как в кормовой группе башенных орудий могла стрелять только одна пушка, а все 15-сантиметровки левого борта были выбиты огнем англичан, я отдал приказ выполнить разворот на 16 румбов для того, чтобы ввести в действие орудия правого борта», — почему крейсер вместо разворота на 16 румбов развернулся только на восемь, адмирал пояснять не стал, да никто его особенно-то и не спрашивал.

Окутанный пламенем «Гебен», зарываясь носом в воду, устремился на юг. Хотя выжать более 16 узлов он уже не мог, англичане не особенно-то его и преследовали, кружась на месте гибели «Инфлексибла» — очевидно, подбирали немногих спасшихся.

В это время к месту боя подошли японские эсминцы, по собственной инициативе делавшие рекогносцировку в районе Бендер-Аббаса. С них сообщили, что в порту находятся лишь два австрийских крейсера, один из которых сильно поврежден. Адмирал Сторм приказал «Новой Зеландии» взять на буксир ушедшую в воду по клюзы «Австралию» и идти к Бендер-Аббасу в сопровождении «Индомтэбла».

При первом же виде вырастающих на горизонте трехногих мачт и частокола труб английских линейных крейсеров командир «Сайды» Ганс Штауфен приказал команде своего крейсера перейти на борт «Новары», а командир «Новары», в свою очередь, незамедлительно дать полный ход. Правда, перед уходом он не забыл дать распоряжение выпустить в борт «Сайды» пару торпед, чтобы можно было доложить о том, «что окончательно изувеченный крейсер мог достаться в руки противнику только в виде груды обломков».

«Индомтэбл» в течение примерно получаса преследовал «Новару»; было очень страшно. Выпущенные на максимальном удалении двенадцатидюймовые снаряды вздымали возле бортов маленького крейсера гигантские всплески; тяжелые осколки барабанили по бортам. Но все обошлось: завывая турбинами, «Новара» все дальше и дальше отрывалась от своего грозного преследователя, который в уже начинающихся сумерках повернул обратно.

«Новая Зеландия» тем временем громила наспех сооруженные на берегу австрияками угольные склады, мастерские и прочие постройки. Также уже ближе к вечеру Сторму в голову вдруг пришла мысль, что все это можно не уничтожать, а захватить! На берег было отряжено полбатальона десанта с пулеметами и легкими пушками; затерроризированная обстрелом из двенадцатидюймовок австрийская тыловая команда (два батальона боснийцев с венгерскими офицерами) сопротивления не оказала и ушла в горы. К счастью, ни один из снарядов не задел развернутый здесь австрийцами полевой госпиталь, куда начали свозить раненных с «Австралии». Десант тем временем сноровисто начал окапываться в предместьях Бендер-Аббаса, натягивая колючую проволоку и обустраивая огневые точки.

Но вернемся к «Гебену». Славная вылазка против англо-австралийских крейсеров завершилась, дымы неприятельских судов растаяли за горизонтом, и, совершенно неожиданно, Сушон оказался в весьма двусмысленном положении. Он не прочь был явиться к флоту в лаврах сокрушителя англичан и спасителя эскадры, но именно эскадры то нигде и не было видно – только откуда-то издалека, из-за горизонта, доносились удаляющиеся басовитые раскаты пальбы из тяжелых орудий. И, судя по интенсивности этого отдаленного рёва, победой объединенных австро-русских сил пока еще не пахло. И тут, с одной стороны, у Сушона начали возникать подозрения, что Хорти, воспользовавшись его отсутствием в эпицентре боя, попросту, «из любви и дружбы», объявит его дезертиром – и поди потом доказывай, что под его личной командой «Гебен» потопил два британских линейных крейсера!

С другой стороны, «Гебен» все глубже уходил изрешеченным носом в воду, теплые волны Индийского океана уже свободно докатывались до выгоревшего остова носовой башни; трюмные переборки одна за другой выгибались под напором поступающей в корпус воды; трюмная команда маялась, ставя подпорки; легкораненые собирали со всего корабля пробковые матрасы и прочую рухлядь и забивали ею отсеки, находящиеся под угрозой затопления.

Когда ход упал до 10 узлов, стало ясно, что догнать откатывающийся все дальше на юг рокот боя не удастся и Сушон приказал изменить курс и пробираться вдоль аравийского побережья, полагая, что там он с наименьшей степенью вероятности наткнется на крупные английские или американские корабли.

В общем-то, он не ошибся: три дня спустя полузатопленный «Гебен», засеивая море парусиновыми коконами с телами умерших от ран моряков, добрался до Адена, где его ждал Хорти с остатками своей эскадры. Как совершенно верно догадывался фон Сушон, тот уже успел отправить в Вену и Берлин победную реляцию. В которой не забыл обвинить его (фон Сушона!) в «самовольном оставлении боевого ордера эскадры и преждевременном выходе из боя».

Впрочем, как уже было сказано, последовавший суд полностью Сушона оправдал.

Так что же происходило на союзной австро-венгерско-русской эскадре после того, как «Гебен» отправился громить англо-австралийские крейсера?

Вернемся к выдающемуся первоисточнику – роману Старикова-Отбоя «Ормуз»:

«Увидев все разрушения и смерть, царящие на верхней палубе, я с неожиданной остротой осознал, что мой долг сейчас – находиться на своем посту, в лазарете. Но, в то же время, я не мог оторваться от зрелища развертывающейся передо мной схватки бронированных гигантов, буквально зачаровывающей своим величием и неземной мощью и напряжением. Как стало известно впоследствии, сигнал Сушона следовать прежним курсом, которые не разобрали или не пожелали разобрать наши офицеры, был отлично понят на «Радецком» — маленьком и старом австрийском броненосце, который теперь в гордом одиночестве шел на весь американский флот, охватывающий петлей голову нашей эскадры. На нем сосредоточился огонь четырех крупнейших американских броненосцев. По нему били так часто, что всплески снарядов одних кораблей мешали другим корректировать огонь своей артиллерии. Но, тем не менее, судьба «Радецкого» была решена. Несколько раз подряд этот маленький, гордый корабль скрылся почти полностью в пламени следующих один за другим разрывов на его борту; он уже шел с сильным креном, волоча дым из своих труб прямо по воде. Наконец, американцы, следуя буквально в кильватер нашей «Демократии», окружили его с трех сторон; в то время как снаряды «Арканзаса» и «Вайоминга» попадали ему в палубу, снаряды шедшего головным «Нью-Йорка» попадали в борт ниже вышедшего из воды броневого пояса. В течение считанных секунд «Радецкий» окутался густым белым паром; представляю, какой мучительной смертью гибли сейчас в его машинных и котельных отделениях люди, варящиеся заживо в пару разбитых котлов.

Потом «Радецкий», неожиданно встал почти что на прямой киль, потеряв совершенно ход, ткнулся носом в волну и, задирая объятую пламенем корму, стал уходить под воду, словно его топила давящая сверху невидимая рука. Все продолжалось всего несколько минут; наблюдавшие за этой драмой люди не успели перевести дыхание, как на месте гордого корабля лишь лопались огромные, взметывающие фонтаны воды, воздушные пузыри…

Хотя попаданий в нашу «Демократию» больше не было, она продолжала описывать циркуляцию и все сильнее кренилась на борт. Навстречу мне по палубе бежал Костин.

— Что случилось?

— Не можем выйти из циркуляции! На мостик доложили, что заклинило руль! Ты что тут делаешь? Быстрее ступай на свой пост! Какая-нибудь шкура увидит – не сдобровать! – я бросился вслед за ним по трапу вниз.

В коридоре возле лазарета уже стояла, сидела и лежала целая толпа стонущих, кричащих, матерящихся, замотанных окровавленными бинтами и просто рваными тельняшками людей. Доктора не справлялись с наплывом пострадавших. Приписанный к медицинской части матрос Гнатенко, грязно матерясь и проклиная все на свете – войну, немцев, американцев, одно за другим выносил в гальюн ведра, наполненные отрезанными конечностями, кровавым месивом из грязного тряпья, окровавленных бинтов, ваты и кусков человеческого мяса.

А раненные продолжали прибывать. Из боевой рубки привели офицера Максимова; близким взрывом ему, через смотровую щель, опалило глаза. Его вели под руки; зажав обеими ладонями лицо, он пронзительно, по-бабьи, вскрикивал.

— Пустите нас с офицером! – попросил один из провожатых Максимова. Раненые молча и угрюмо расступились. Но в это время из лазарета с очередным ведром искромсанной человеческой плоти выходил Гнатенко.

— Куда прётесь?

— Не видишь? С офицером мы!

— Ну и что, что с офицером? Братва будет в коридоре издыхать, а вы со своим офицером в отдельном кабинете на белых простынках лежать будете? Бросайте его вон в угол, пусть там ждет очереди! – Гнатенко с силой толкнул Максимова в грудь. Тот, запрокидываясь, закричал и оторвал ладони от глаз, вместо которых на его лице были вспухшие прорези, окруженные голым мясом. Откуда не возьмись, в коридоре появился Генрих Шмидт – один из немецких офицеров-советников. Весь экипаж уже успел возненавидеть этого человека, ничего на корабле не делающего полезного, только лишь шляющегося по палубам и визгливым голосом непрерывно что-то указывающего и требующего. Никто не мог понять, что ему нужно, но по его доносам был наказан уже не один матрос.

Увидев, что Максимов упал, а Гнатенко, как ни в чем ни бывало, понёс свое ведро, Шмидт выхватил из кобуры пистолет и начал опять что-то кричать. Из его слов можно было разобрать только два: «Оффициир!» и «Швайне!»

Матросы обступили его. Видимо, испугавшись, Шмидт поднял вверх руку с пистолетом и выстрелил в потолок.

Раненные отшатнулась, но в этот миг один из стоявших сзади ударил Шмидта по плечу ручкой от швабры, который Гнатенко время от времени вытирал палубу перед лазаретом.

Пистолет с грохотом упал на палубу; оттолкнув своего обидчика, Шмидт бросился бежать по коридору прочь, но по веренице раненных, заполнивших коридор, уже понеслось:

— Немцы нашу братву стреляют!

Через минуту весь корабль, мчащийся полным ходом по гигантской дуге вокруг двух сражающихся эскадр, кипел. Немецких советников ловили и били, двоих или троих сбросили за борт. Другие, запершись в штурманской рубке, обстреливали палубу из ручного пулемета. Под прикрытие этого убежища, паля из пистолетов, собирались другие немецкие советники. Тем временем по судну пронесся слух, что немцы захватили боевую рубку, расстреляли комиссара и командира корабля и хотят выбросить «Демократию» на мель. По левому борту уже явственно были видны отроги гор, сбегающие к иранскому берегу залива. Толпа матросов ломанулась к рубке, около двадцати человек залезли на ходовой мостик и стали требовать передать управление броненосцем им; лейтенант Ватрушев, попытавшийся остановить разъяренных, потерявших голову людей, был сбит с ног и затоптан. Но весь этот кипеж завершился совершенно неожиданно: по правому борту вдруг поднялись высокие фонтаны воды от близких падений тяжелых снарядов; массивные осколки глухо стукнули в борт; описав огромную циркуляцию, охватившую половину Ормузского пролива, «Демократия» вновь входила полным ходом в зону сражения и резала курс отряда вице-адмирала Харрингтона, преследовавшего остатки сил Хорти…»

Что же произошло в то время, когда революционные российские матросики гоняли по «Демократии» самозваных немецких златопогонников-советников?

Гибель «Радецкого» отлично мог видеть не только будущий писатель Стариков-Отбой с борта «Демократии», но и Хорти из рубки идущего милей сзади «Тегетхофа». Тех нескольких минут, пока старый броненосец уходил под воду, будущему премьер-министру великой Австро-Венгрии хватило для того, чтобы понять, что весь авангард его флота – целая треть его сил – перестал существовать как единое целое; что ему со своими шестью уже довольно покоцанными кораблями предстоит сражаться с восемью неприятельскими; мало того, американцы по всем правилам тогдашнего военно-морского искусства охватили голову его колонны и готовятся последовательно расстреливать его корабли, в том числе «Тегетхоф» — вторым по счету.

Решение пришло на уровне рефлекса: Хорти приказал выполнить поворот «все вдруг» и уходить с максимальной возможной скоростью на юг. Маневр этот был выполнен еще в то время, когда американские комендоры тренировались в пальбе по уходящей под воду корме «Радецкого»; в бронированных трюмах ноткой выше загудели турбины, чуть чаще застучали паровые машины. Ситуация для «объединенного флота» действительно была не из простых. Австро-венгерско-русская эскадра отходила под перекрестным огнем: по правому борту от нее медленно отставала вторая дивизия старых американских дредноутов, правда, оба флагмана которой – «Флорида» и «Делавэр» — на которых в течение предшествующих 40 минут концентрировался огонь «троек» австро-русских кораблей, горели, стрельба с них ослабла, а «Делавэр», к тому же, имел заметный дифферент на нос и прилично терял в скорости.

Но с левого борта эскадру Хорти столь же медленно нагоняли четыре более новых американских дредноута, и бой с ними – даже в том случае, если до его «плотной» фазы удастся вывести из строя «Флориду» и «Делавэр», Хорти вовсе не улыбался.

И вот в этот-то момент, оттуда ни возьмись, на авансцене битвы вновь возникла «Демократия».

Мчась с огромной скоростью по громадной дуге, выбрасывая из двух широкогорлых труб плотные клубы дыма, словно не замечая града сыплющихся вокруг нее снарядов, она пересекла курс отряда адмирала Харрингтона и теперь с неумолимостью экспресса шла прямиком на растянутую цепочку кораблей Хорти. Адмирал приказал поднять ей флажной сигнал: «Занять место в строю» и отрепетовать ту же команду прожектором, но эти распоряжения никакого эффекта не возымели. Затем над русским линкором последовательно взлетели два флажных сигнала: «Не могу управлять» и, затем, «Погибаю, но не сдаюсь!»

Какие события происходили в эти минуты глубоко в корабельном чреве «Демократии», каким образом и в результате чего – вредительства или просто ошибок набранных наспех «революционных матросов» была заклинена рулевая машина, установить так и не удалось. Судовой инженер Костин, матросы, все, кто мог иметь отношение к этому делу, дали показания во время следствия; известно, что некоторые из трюмной команды ненавидели немцев и большевиков и были противниками войны и похода. Один из них – трюмный старшина Дягилев — не то был застрелен немецкими советниками во время кутерьмы, царившей на палубах «Демократии» во время «облавы на немчуру», не то сражен позднее осколком американского снаряда. На него и свалили происшествие, хотя факт саботажа доподлинно не был установлен.

Так же неизвестно, кому пришло в голову поднять комбинацию флагов «Погибаю, но не сдаюсь!» — серьезных повреждений на «Демократии» на тот момент не было, вся артиллерия корабля действовала, корабль шел двадцатиузловым ходом и, теоретически, вполне мог управляться в пределах потребности машинами.

И вот, с развивающейся на полном ходу самой примечательной флажной комбинацией на мачтах, «Демократия» врезалась в строй главных сил аккурат между второй и третьей дивизией объединенного флота. «Зринию» пришлось, чтобы избежать столкновения, отвернуть вправо, «Тегетхофу» — влево. «Свободная Россия», чтобы остановить свой бег, отработала машинами назад и остановилась, окруженная поднятыми вокруг нее валами. Неподвижная мишень немедленно превратилась в объект избиения. В течение каких-нибудь пяти минут в нее попали три четырнадцатидюймовых и полдюжины двенадцатидюймовых снарядов; один из них вызвал большой пожар в каземате, где были приготовлены снаряды и заряды для отражения возможной минной атаки. Матросы голыми руками выталкивали полыхающий порох за борт; один из них был впоследствии награжден именным оружием и партбилетом; четверо других умерли от ожогов в тот же день.

Кроме того, на корабле вышло из строя рулевое управление; едва дав вновь ход, «Свободная Россия» принялась рыскать из стороны в сторону. Еще большую сумятицу в ряды «объединенного флота» вызвал тот факт, что флагман вполне благополучно уходившей на юг III дивизии линкор «Воля» совершенно неожиданно также вышел из строя и погнался за уходящей полным ходом в сторону американцев «Демократией». Антонов-Овсеенко действовал по какому-то наитию; хотя впоследствии, в своих мемуарах, и испишет восемь страниц о морском и революционном братстве, чувстве долга перед товарищами, ответственности за вверенные ему родиной корабли… Но в тот миг, со всей очевидностью, сработал самый первичный душевный порыв: увидев на мачтах «Демократии» непонятную вереницу флажков, Антонов-Овсеенко спросил стоящего рядом офицера:

— Что это?

— Флажной сигнал, товарищ народный комиссар военно-морских дел второго ранга, — снисходительно програссировал бывший капитан второго ранга Екубенко из рода питерских Екубенков, первые представители которого участвовали еще в сражении при Чесме. – Погибает-с! Но не сдатся-с!

— Ну, так спасать надо! – с интеллигентной нервностью воскликнул наркомвоенмор II ранга. – Давайте быстро к ним! – Миклош Хорти, который отчётливо сознавал, что нельзя валить сразу двоих своих младших флагманов, дал в своей реляции решению Антонова-Овсеенко очень благосклонную оценку:

«В соответствии с составленной мною накануне сражения и неоднократно оговоренной предварительно между командирами дивизий диспозицией, в этот момент русский адмирал Антонов-Овсеенко с двумя своими сильнейшими кораблями начал решительное сближение с неприятелем, подвергая его частому и меткому обстрелу, в то время как основные силы флота сдерживали давление надвигающихся с норд-норд-оста главных сил неприятеля. Предпринятый Антоновым-Овсеенко маневр был настолько успешно выполнен, что совершенно расстроил II дивизию американских линкоров и прекратил ее сопротивление, что стало второй решающей фазой боя», — под первой Хорти, очевидно, понимал предшествующую перестрелку двух своих дивизий с четырьмя устаревшими американскими дредноутами.

По поводу «расстроил», конечно, громко сказано. Увидев два мчащихся на них огромных корабля, американцы попытались остановить их продольным огнем, но снаряды попадали в броню «Демократии» и «Воли» под столь острым углом, что рикошетировали даже «плотные» американские бронебойные «Obtuseheads». Кроме того, сближение происходило настолько быстро, что адмирал Бред начал перестраивать свою эскадру с тем, чтобы она как можно дольше могла обстреливать русских на сходящихся курсах. При повороте из строя выкатился сильно поврежденный «Делавэр»; три других корабля в течение примерно сорока минут следовали параллельным курсом на вест-зюйд-вест с «Демократией» и « Волей», но затем отстали и присоединились к Харрингтону, преследовавшему уходящие на юг главные силы Хорти. Правда, вследствие резко возросшей дистанции, огонь с этих кораблей был уже совершенно неэффективен.

Ближе к вечеру, чтобы окончательно отвязаться от американцев, Хорти приказал фрегатен-капитану Иоахиму фон Торнау на «Гельголанде» собрать эсминцы и произвести минную атаку на упорно держащиеся на левой раковине «Тегетхофа» корабли I дивизии американской эскадры. Однако, едва заметив в наступающих сумерках длинные змеиные силуэты русских эсминцев, Харрингтон, наслышанный об их бесчисленных торпедных аппаратах, предпочел сменить курс на зюйд-зюйд-ост и, затем на зюйд-ост, и приказал командору Певереллу развернуть завесу крейсеров. Но южная ночь наступает быстро: легким силам даже не удалось обменяться артиллерийскими огнем. Впрочем, командиры эсминцев «Фидоноси» и «Гаджибей» вернулись к эскадре без торпед в аппаратах, доложив, что в 11-м часу ночи обнаружили «крупные силы неприятеля» и выпустили по ним весь свой минный боезапас, причем «…наблюдали, как минимум, три больших взрыва».

Какие корабли они обнаружили, что такое троекратно взрывалось в кромешной тьме ласковой южной ночи – патриотические историки спорят до сих пор. Но не это суть важно.

Дневной артиллерийский бой главных сил закончился, но предстояла ночь, полная неожиданностей. Проще говоря, избитым снарядами линкорам и той и другой стороны предстояло еще как-никак добраться до своих баз по морям-по водам, по которым под покровом тьмы снуют туда-сюда-обратно вражеские миноносцы, только и ждущие, как засадить торпеду в борт бронированного гиганта.

Правда, для этого надо, чтобы командиры (да и команды – потому что любой командир быстро надорвет глотку, работая с командой штрейкбрехеров) всеми своими потрохами жаждали «огня и славы»: вписать свое имя в скрижали военно-морской истории как имя самого ретивого, которые подошел ближе всех, смотрел в жерла вражеских пушек бестрепетнее всех, пускал торпеды не из расчета среднеквадратичного отклонения, но так, чтобы наверняка. Если память не изменяет, в Ютландском бою командир одного из английских эсминцев подошел к неприятелю так близко, что залп главного калибра с «Нассау» (или с «Позена» — не помню точно) попросту сорвал пороховыми газами обшивку с корпуса его судна: эсминец погиб, не имея ни одного прямого попадания! Жаль, что при Ормузе таких британских эсминцев не было.

Были русские, австрийские, американские. Чем окончилась атака русско-австрийских минных сил адмирала Хорти, уже говорилось: историки до сих пор пытаются выяснить, кого потопили во тьме южной ночи «Фидоноси» и «Гаджибей» троекратными взрывами своих торпед: то ли японские «Исе» с «Хиугой», которые, правда, воевали до 1945г., но по замыслу отечественных патриотов, должны были находиться в тот момент на подходах к Ормузскому проливу, дабы противодействовать с самурайским коварством наводнению пролетарской революции и подставиться под торпеды героических черноморцев. То ли американские «Оклахому» с «Невадой», которые, правда, тоже воевали до 1945г., но должен был же кто-то подставиться? А иначе зачем были бы нужны патриотические историки?

Американские гладкопалубники также в эту южную ночь не были перегружены боевыми задачами: адмирал Харрингтон был рад уже и тому, что они сопровождали боевой ордер двух его дивизий, служа каким-никаким прикрытием от вышеупомянутых русских, австрийских эсминцев и германских подводных лодок.

То есть ночь должна была, теоретически, пройти тихо и спокойно. Но нельзя сбрасывать со счетов еще и тот факт, что в регионе находилась еще одна небольшая, но очень существенная группировка военно-морских сил: восемь эскадренных миноносцев японского императорского флота, перешедших в Красное море из Средиземного буквально за считанные часы до падения Суэца, а затем, по мере того, как германские батальоны продвигались вдоль берегов аравийского полуострова, перебравшиеся в Персидский залив и базировавшиеся, в зависимости от стечения обстоятельств, то на Доху, то на Абу Даби, то на Кувейт.

По диспозиции эта восьмерка небольших, но ладных корабликов должна была идти в Ормузский пролив на встречу с американо-австралийской эскадрой, и прибыла как раз вовремя для того, чтобы произвести рекогносцировку Бендер-Аббаса и доложить о наличии там незначительных сил Центральных держав Харрингтону и Сторму. После того, как линейные крейсера разбомбили береговые сооружения и высадили десант, японские эсминцы пополнили запас угля и уже ночью вышли опять в море. Здесь, в сорока милях от побережья, командир маленькой флотилии капитан II ранга Адарурики Марусита собрал командиров вверенных ему кораблей на краткое совещание, на котором попросту заявил, что «войну начинают политики, но война – это ремесло воинов. Если наши восемь прекрасных кораблей не используют свои торпеды в дело, то вечный позор падет и на нашу флотилию, и на наши головы, и на наших потомков», — причем в несчетном колене.

План Маруситы заключался в том, чтобы идти небольшим ходом вдоль Аравийского побережья, причем, пользуясь небольшой осадкой эсминцев второго класса, — как можно ближе к берегу, чтобы, под утро, суметь различить на фоне восходящего солнца силуэты отходящих к Адену кораблей австро-русско-германского флота. В том, что хоть один из кораблей союзного флота Центральных держав окажется на этой траектории, Марусита не сомневался.

До двух ночи эсминцы Маруситы, двигаясь двенадцатиузловым ходом, выполняли это предначертание. Теоретически, в эту ловушку должен был попасть «Гебен», но его повреждения были слишком велики и он слишком отстал, чтобы встретиться с японскими суденышками.

Тем не менее, около двух часов ночи вахтенные головного эсминца «Кобе» заметили, как и ожидалось, мористее курса флотилии, россыпь огоньков, как если бы над Индийским океаном кружили светляки. На самом деле это рдели цыбарки матросов «Воли», вышедших на палубу проветриться после горячих дебатов в трюмных помещениях по поводу мировой революции, роли немецких и всяких прочих педерастов в этом процессе, и стоит ли воевать за мировую буржуазию в расчете на то, что рано или поздно, после подобающей экспроприации, она станет авангардом построения госкапитализма с социалистическим лицом во всемирном масштабе.

Капитан Марусита приказал снизить ход до 10 узлов, чтобы, не дай бог, то бишь Аматерасу, белые буруны у форштевней не выдали во мраке ночи предполагаемому неприятелю присутствие флотилии, и идти на сближение с «неопознанными летающими огоньками".

Через полчаса, на фоне заперламутревевшегося горизонта, можно уже было различить характерный силуэт с четырьмя равномерно расставленными вдоль корпуса буграми орудийных башен. Так как итальянского «Данте Алигьери» в этих водах не должно было быть и в помине, сомнений не оставалось. Развернув свой корабль, Адарурики Марусита, последовательно, лично, через рупор, едва ли не шепотом, отдал приказ командирам своей флотилии, по мере того, как эсминцы проходили мимо его флагманского «Кобе»: «Атаковать! Торпеды – только наверняка. Артогонь – только после первых минных взрывов!» — эсминцы устремились в атаку.

Очевидно, на русских линкорах все-таки заметили противника. Или пенные следы от стремительно рванувшихся к цели торпед. Борт идущей головной «Демократии» (кстати, оставшейся незамеченной японцами – дневные переживания моряков этого линкора отучили их от ночного курения на палубе) озарился оранжевыми вспышками пальбы из 130-миллиметровок; гулко бабахнули башенные, но было уже поздно. От сдвоенного взрыва торпед «Воля» подпрыгнула, словно налетевшая на колдобину телега, и, кренясь на правый борт, покатилась прямиком на озарившихся факелами из собственных труб японские эсминцы. Еще раз громыхнули двенадцатидюймовки, наполняя тропическую ночь тошнотворной густотой рева своего залпа, часто застучали трехдюймовки японских эсминцев, снося шрапнелью с палубы «Воли» выскочивших на нее с перепуга революционных матросиков.

… Накануне вечером наркомвоенмор II ранга Антонов-Овсеенко перешел на катере на «Демократию» для того, чтобы самолично разобраться со всеми обстоятельствами гибели двух немецких офицеров-советников и шести революционных братанов-матросов, покошенных на палубе линкора очередями случайно оказавшегося в руках уцелевших немецких советников английского пулемета «Льюис». Ему очень хотелось замять эту историю, но не получалось. Германские советники, оккупировавшие штурманскую рубку, не расставались с английским пулеметом, и требовали децимации «взбунтовавшегося экипажа». В качестве образца для подражания приводили опыт расправы с моряками линкора «Принц-регент Луитпольд» в Киле, столь же неблагоразумно потребовавших неоправданного увеличения продуктовой пайки и неправомерного увольнения на берег по девкам.

С другой стороны, Антонов-Овсеенко уже знал правила игры в собственной «бригаде». Он нисколько не сомневался, что не менее дюжины стукачей уже пишут на него доносы незапятнанному идолу «борьбы с контрреволюционным террором Бдзиржинскому» и во все прочие органы внутрипартийных разборок. Слишком много желающих занять его место во главе «туристической флотилии», отправившейся в «сафари» по Индийскому океану. Если бы эти козлы знали, как противно липнет от вонючего тропического пота униформенная партийная косоворотка к стареющему телу 37-летнего интеллигента-народника-меньшевика-большевика-партфункционера!

Короче говоря, не договорившись ни с немцами, ни со своими, Антонов-Овсеенко, ушел к себе в каюту писать очередную статью на тему «как нам развеять поджар мировой революции по всему свету», и это упоительное занятие было прервано грохотом орудийной пальбы и затем глухим рокотом взрыва двух торпед у борта покинутой им три часа назад «Воли».

На мостике, как всегда невозмутимый потомок героев Чесмы А.А.Екубенко при виде взбаламошенного наркомвоенмора II ранга ухмыльнулся в усы.

— Что это?

— «Волю» торпедировали. Вовремя свалили оттуда, товарищ!

— Что вы себе позволяете? Вы, царский офицер! Знаете, что бывает по законам революционного времени?..

— Так точно, товарищ наркомвоенмор, — не по-строевому иронично отрапортовал Екубенко.

— То-то! Чьи торпеды? Кто стрелял?

— Не иначе, как английские подводные лодки, товарищ наркомвоенмор! – браво доложил потомок героев Чесмы, хотя прожектора явственно вырывали из тьмы силуэты японских эсминцев, стремительно режущих воду в полумиле от линкора.

— Что делать? – сразу осипнув, переспросил Антонов-Овсеенко.

— Выполнять ваши приказы, товарищ наркомвоенмор!

Окончательно полинявший Антонов-Овсеенко через пару минут, занятых изучением оглушительной пальбы казематных пушек и безрезультатности последствий этой пальбы, осипшим голосом спросил:

— Правда, что в британском флоте есть правило, по которому спасать команды торпедированных судов запрещено, чтобы не подвергать риску уцелевшие корабли?

— Так точно! – не моргнув глазом, сообщил Екубенко.

— Прикажите дать полный ход и уходить. Они спасутся сами. Двух торпед слишком мало для того, чтобы потопить такой большой броненосец, — прошептал «наркомвоенмор II ранга». И добавил: — Угля до Африки хватит? Будем переносить революцию на Черный континент. Поднимем весь негритянский пролетариат против англо-американской плутократии…

… Таким образом, Хорти напрасно ждал в Адене два сильнейших русских линкора. «Воля», для которой двух восемнадцатидюймовых торпед было действительно «слишком мало», самостоятельно дошла до Аравийского побережья и села на мель. Потом англичане в течении е полутора лет испытывали на ней различные виды своего новейшего оружия: бронебойные бомбы для «Хендли-Пейджей» и торпеды для гидросамолетов и катеров; время от времени к месту вечной стоянки «Воли» подходил какой-нибудь из британских мониторов и, пугливо ожидая ответных залпов, торопливо выпускал по ней полдюжины снарядов. Но ответных репрессий не было. Экипаж «героического корабля» (как его будут назвать в учебниках отечественной истории с 1921г. по 1992г.) или «допустившего тактические ошибки судна» (см. учебники с 1992г. по 2005г. в ночь торпедирования благополучно спасся на берег. Вскоре возле стоянки команды разросся целый городок: бедуины в расчете на халявный заработок гнали сюда отары баранов и верблюдиц с налитыми густым желтыми молоком сосцами; персы с противоположного берега залива – виноград, персики, колеса пресного хлеба и мешки с рисом; так как время от времени над лагерем пролетал аэроплан с обведенными белым германскими крестами, и сбрасывал пару мешков с поддельными английским фунтами, то вскоре сюда повадились торговцы опиумом со всей Азии, венские проститутки и берлинские кинэды. От такого житья-бытия революционные матросики совсем запамятовали о мировой революции, раздобрели и, выходя время от времени на берег для того, чтобы посмотреть, какой фейерверк устраивает им очередной английский монитор, бормотали что-то вроде:

— Долби-долби, проклятый буржуин! Все равно я в бронепоезде! А он – на запасном пути!

Нечего и говорить о том, что буквально в следующий же день после удачливого бегства из Ормузского пролива Хорти заявил о своей победе. Формальные основания для того у него были. Как-никак, его эскадра заплатила за уничтожение линейного и броненосного крейсеров неприятеля (совокупно – более 30 тыс. тонн водоизмещения – потопление ночью накануне сражения «Питтсбурга» Хорти также приписал своей флотоводческой мудрости) гибелью всего лишь одного своего старого и маленького броненосца и легкого крейсера (совокупно – менее 20 тыс. тонн).

С другой стороны, ему удалось собрать на рейде Адена из девяти бывших у него изначально кораблей лишь шесть, причем и из этого числа «Гебен» еле держался на воде и мог быть восстановлен только на европейских верфях (кое-как поставив в Суэце на его пробоины цементные пломбы и откачав из трюмов воду, его отправили в Италию, где бравые итальянские союзники взялись починить крейсер за пять месяцев, но обещанного пришлось ждать аж десять лет. Надо все-таки понимать и то обстоятельство, что формально «Гебен» был турецким кораблем, а Турции победоносная берлинская клика, чтобы османы не очень жалились на германское хозяйничание в Ираке, пожертвовали по мирному договору 1918г. все итальянские и французские колонии в Северной Африке. Маслолини сумел моментально сориентироваться. Втянул бульдожью челюсть и заявил по всем каналам, что «народу победившей фашистской Италии никакие колонии не нужны: рабы не мы, раб лишь отнимает у свободного его свободу», но обиду затаил. Поэтому починка «Гебена» растянулась аж до 1928 г. (см. реальную историю): то забастовки, то кризис, то недофинансирование, то отсутствие стали марки XU2Y354…); «Свободная Россия» выглядела намного лучше, но все равно была небоеспособна. Таким образом, против четырех новых и практически не имеющих повреждений дредноутов американской эскадры и двух старых («Флориду» и «Делавэр» пришлось-таки отправить на ремонт на Мадагаскар, а затем — на восточное побережье США), а также двух линейных крейсеров («Новая Зеландия» и «Индомтэбл»), трех броненосных и четырех легких крейсеров, кучи эсминцев Антанты, Хорти на следующий день после сражения мог противопоставить лишь свой флагманский «Тегетхоф», однотипный «Принц Евгений», два старых броненосца, три легких крейсера и те эсминцы, командиры которых сочли для себя нужным довести свои корабли до Адена, а не застрять в аравийских бухточках «из-за нехватки топлива» или уйти «делать пролетарскую революцию» в иранские порты во избежание дальнейших схваток с «мировым империализмом» в лице «англо-американских интервентов».

Поэтому Харрингтон был очень удивлен, когда узнал из таблоидов своих родных Соединенных штатов о том, что он разбит и потерял половину своих кораблей (австрийские специалисты по реляциям зачислили в число погибших неприятелей и «Австралию», благополучно поставленную на прикол в Бендер-Аббасе, и еще два корабля, якобы торпедированных «Фидоноси» и «Гаджибеем», почему-то решив, что это были «Брисбэн» и «Вайоминг». На несчастье (или на счастье!) американского народа Харрингтон был туповатым краснорожим служакой, очень плохо владеющим речью. Он и в устной-то форме каждое слово перемежал бесконечными «e—eeh» и «damn», в письменной же, сообщая о благополучном прибытии флота в гавань нефтеносного Кувейта, он лишь невнятно упомянул о «какой-то перестрелке» «в проливе» и о повреждениях «Флориды» и «Делавэра» («…we have some shooting near Hormuz,.. where USS «Florida» and «Delavar» was heavily battered»). О гибели «Инфлексибла» и «Питтсбурга» он даже не посчитал нужным сообщать в своих первых донесениях, не считая эти суда имеющими маломальскую боевую ценность.

Надо учесть, что нюансом общественной жизни действительно демократических и либеральных стран является тот факт, что свободная пресса предпочитает чернушить своих генералов – как штатских, так и военных, а не чужих. И это правильно: своя рубашка даже в Нью-Йорке ближе к телу! Таким образом, американские газетчики, соотнеся победные реляции Хорти и невнятные доклады Харрингтона, сделала вывод, что «два новейших броненосца, «Флорида» и «Делавэр», потоплены, еще три корабля торпедированы, а «наши морпехи» из последних сил отбивают атаки «иррегулярных казаков» («irregular сossacks»!) в пригородах Бендер-Аббаса: откуда среднестатистическому американскому обывателю знать, что эти самые «mariners» — вовсе не «mariners», а трюмная команда изувеченной «Австралии» и несколько десятков добровольцев с «Новой Зеландии»? Что эти люди, постреляв вдоль улиц Бендер-Аббаса из пулеметов, с перепугу от собственной смелости выкопали окопы среди огородов и принялись палить из этих окопов во все, что движется в любом направлении?

Пресса от Сан-Франциско до Бостона закатила истерику по поводу отправки экспедиционного корпуса на спасение несчастных «маринеров», заодно объявила администрацию в некомпетентности и коррупции, а генералов и адмиралов – в некомпетентности и тупости. Беднягу Харрингтона отозвали в Вашингтон и отдали на растерзание папарацци, но потом большие дядьки в стране «желтого дьявола» догадались отбашлять газетчикам чуточку баблоса и они со столь же решительной прытью объявили Харрингтона национальным героем, «перестрелку в проливе» — величайшей морской битвой в истории, «решившей судьбу Востока», и, на апогейной волне, залепили все первые полосы фотографиями благополучно прибывших в гавань Нью-Йорка «Делавэра» и «Флориды»: вот оно, чудо! Мы раньше все врали! На самом деле ни один корабль не потоплен! И т.д., и т.п.

Эта шумиха имела, по меньшей мере, такое позитивное следствие: президент Вудро Вильсон встретился с несколькими толковыми ребятами, которые растолковали ему, что Америка не просто торгует оружием, но ведет войну с сильным противником – возможно, сильнейшим в истории человечества. И что эта война наполовину или на три четверти проиграна. Что рано или поздно Германия отъестся на украинском сале, краснодарской пшенице и прибалтийской колбасе, накормит рабочих военных и судостроительных заводов, отрастит новых юберменшей взамен павших на Марне, Сомме и в других местах, и действительно наведет свой орднунг сначала на захваченных территориях, какая бы анархия сейчас там не царила, а затем, чего доброго, и впрямь полезет через западноафриканский трамплин в американское полушарие.

Толковые ребята также разъяснили Вильсону, что вся месопотамская эпопея – это не более чем цирк, веселье и радость в котором будет продолжаться лишь до тех пор, пока немцы не построят трансанатолийскую железную дорогу и не привезут из Европы свежих солдат,и что засевшие на «иракском фронте» анзаковские дивизии – не более как удачный метод играть на нервах и вызывать изжогу у берлинского кайзера; но как только дорога будет готова и из Европы пойдут эшелоны, их попросту сбросят в море и никакие дредноуты не спасут. И что единственная в мире сила, способная противостоять германской экспансии – это остатки русской белой гвардии, собранные кое-как Колчаком за Уралом, с вкраплениями чешских легионеров и остатков вытесненного из Мурманска корпуса Айронсайда. Они рассказали, что пока эти части слабы, плохо вооружены, а Колчак – хороший адмирал, но ничего не понимает ни в сухопутных делах, ни в политике, ни в администрировании, распустил своих мордоворотов («gangsta—counterspy boys»), которых народ начинает бояться больше, чем большевиков вместе с немцами. Но, с другой стороны, в Сибири живет не менее 20 миллионов чистокровных русских, которые по своей природе – хорошие солдаты, и которых бывший царский министр Столыпин «вырастил в духе демократии и свобод того типа, которые характерны для фермерского населения Среднего Запада». Просто они пока этого не знают. Но если им это как следует объяснить, то они, как пить дать, накладут люлей любым немцам. То есть дело за малым: превратить Колчака в британскую королеву. Поставить командовать войсками талантливого генерала Каппеля, у которого хотя и немецкая фамилия, но у русских это бывает, как и у американцев, а для газетчиков эту фамилию можно переделать в благозвучную русскую «Капелев» («sonorous Russian Kapelev») Ну, и еще пару пустяков: вооружить эту армию как следует, запретить колчаковским «gangsta—counterspy boys» расстреливать без суда и следствия мужиков и фрондирующих интеллигентов и дать кредит «британской королеве» Колчаку, чтобы он набашлял газетчикам, оголодавшим чиновникам и прочей публике, а заодно закупил бы в US как можно больше оружия.

И тут Вудро Вильсон допёр до гениальной вещи. Он с нечеловеческой проницательностью сообразил, что если просто дать кредит на покупку оружия, то его украдут – не свои, так русские, — и деньги зазря пропадут, и войну проиграем. И он выдумал ленд-лиз («lend lease»), что можно перевести примерно как «сдача внаем». То есть американское правительство закупает у собственных капиталистов-ВПКашников оружие и сдает его в аренду Колчаку (а заодно и всяким англичашкам, австралийцам, китайцам и всем прочим, кто согласится повоевать с немчурой, ну, а потом рассчитаемся по-братски: где – немецкими трофеями, где – концессиями, где – кто чем может).

После чего Вудро Вильсон встретился с бригадой еще более толковых ребят, которые проявили еще большую сообразительность и взаимопонимание. Так, если по планам, существовавшим на момент вступления в войну, США должны были в 1918-1920гг. произвести порядка 15 тысяч танков французского образца «Рено», тысячу – совместной с англичанами разработки MkVIII, около пяти тысяч аэропланов типов «Де Хэвиленд» IV и IXа, массу пушек, пулеметов, боеприпасов и прочего милитаристского барахала; то теперь, к примеру, заводы Форда согласились выпустить дополнительно 17 тысяч танков собственной конструкции, авиапредприятия Кертиса и прочих – до 10 тысяч самолетов новейших английских, французских и собственных моделей, и т.д. и все это должно было быть направлено на новый «Уральский фронт», который, правда, давно уже откатился от Урала далеко на восток, но для толковых ребят это не имело значения: наоборот, сокращаются коммуникационные линии!

Таким образом, вместо пропитанных снобизмом французских и английских атташе возле Колчака закрутились смышленые ребята со звучными англосаксонскими фамилиями, но, преимущественно, выходцы из славной Одессы. Шантажируя адмирала ссылками на то, что «…если у нас с вами ничего не получится», — то трехмиллионная японская армия только и ждет, чтобы высадиться во Владивостоке и создать свой «Второй фронт», они добились того, чтобы Александр Федорович принял сан «Президента всея Руси» с неопределенными полномочиями, верховное командование было передано генералу Капелеву, то бишь Каппелю, а органы контрразведки вместо расстрелов словоохотливых интеллигентов и студентов начали наконец-то отлавливать и сажать казнокрадов и прочих «распиловщиков бюджета».

Одновременно, для обеспечения всей этой армады танков, самолетов и прочей техники, была открыта программа «Take money & study», то есть «Бери деньги и учись»: любой желающий мог записаться на учебу водителем танка, наводчиком или пилотом «Де Хевиленда», взять особый кредит в банке на оплату обучения и содержание семьи, застраховать этот кредит на случай собственной гибели в «заснеженной Сибири», и, обучившись, отправиться на два года в Россию воевать «волонтёром Колчака».

Короче говоря, дело начало получать американский размах, постановку и деловой подход.

А вот по другую сторону фронта деловой подход начал приносить одни только проблемы.

При кажущемся достигнутом благополучии и изобилии экономические дела в Германии шли все хуже и хуже.

За первые четыре года войны рынок в стране, и так страдающей чиновничьим регламентированием всего и вся, был окончательно зарегулирован и практически весь оборот был пущен в распределительное русло: сырье для промышленности – по мандатам министерств, хлеб для населения по карточкам. И что получилось, когда в эту теснину были запущены несметные богатства, потекшие из Украины и Прибалтики?

Так как продукт не был произведен в стране, ее промышленниками или аграриями, а ввезен извне в порядке контрибуции и прочих способов ограбления иных народов, то и распределялся он централизованно, и по этой причине немедленно попал в руки спекулянтов. Те принялись выдавливать последнюю копейку из рабочих, из малого бизнеса, да и крупного тоже.

Так как ощущение у власти было такое, что войну уже выиграли, а положение основных масс населения только ухудшалось и ухудшалось, то кайзер, канцлер и все министры дали наказ: повысить зарплату рабочим.

Так как повышение зарплат рабочим начинается, как правило, с повышения зарплат чиновникам, то все, кто мог мигрировать из реального сектора экономики в казенный, все так и сделали.

Но так как о повышении зарплат было уже объявлено, то спекулянты еще более взвинтили цены. В общем, Германия в период с лета 1918 по осень 1919г. попала в самый натуральный коллапс стран с квазирыночной экономикой, и к ноябрю в победоносной стране начались забастовки; возникло левосоциалистическое движение «спартаковцев»; кое-где доведенные до отчаяния пролетарии стали воздвигать баррикады и требовать отставки правительства и национализации фабрик, заводов, шахт, основания колоний на территории Украины и т.д.; власть же чем хуже шли у нее дела, тем больше она валила все свои беды и промахи на зловредных англичан и американских плутократов.

В довершение этих проблем немцев начали преследовать военные неудачи.

Еще в 1918 г. англичане изобрели и изготовили бомбардировщик («Хэндли-Пейдж-400»), способный долететь с 1000 фунтов бомб с территории Англии до Берлина. Мало того, «томми» передали чертежи этого бомбовоза американцам, и те начали производить данные машины не десятками, как то было поставлено на заводах «Хэндли-Пейдж», а сотнями. У англичан же тем временем конкурент «Хэндли-Пейджа» фирма «Виккерс» изобрела еще более дальний и быстроходный бомбовоз «Вими» (тот самый, на котором в 1919г. был выполнен первый трансатлантический перелет), так что теперь редкая ночь в Берлине обходилась без воя сирен воздушной тревоги и пусть мизерных, но разрушений заводов, живых кварталов и пр.

Мало того, по ту сторону океана, у американцев нежданно-негаданно появился оппонент-единомышленник итальянского генерала Дуэ, размечтавшегося ставить в будущих войнах (и в этой, разумеется, тоже!) противников на колени ударами с воздуха. Американского бомбовозофила звали Митчелл, и так как ему врезалась в память оброненная мимоходом Черчиллем фраза о том, что исход войны зависит от того, удастся или не удастся нейтрализовать германский флот, то этот Митчелл решил во что бы то ни стало перетопить Хох Зее флот с воздуха. И даже разработал некую теорию гидродинамического удара, в соответствии с которой для сколь угодно крупного корабля будет смертоносным взрыв достаточно крупной бомбы возле его борта. Именно по его наводке фирма Уитмана-Льюиса уже прорабатывала проект первого супертяжеловеса среди бомбовозов – шестимоторного гиганта NBL-1, способного поднять в воздух более двух тонн бомб (был реально построен к 1923г.- прим ред.)! Пока же приходилось довольствоваться английскими самолетами и тысячефунтовыми бомбами. Правда, и последние содержали в себе по 600 фунтов взрывчатки – более чем в два раза больше, чем любой снаряд морской артиллерии!

Эксперименты Митчелла были вполне невинны до тех пор, пока дредноуты Хох Зее флота оставались вне досягаемости или на пределе досягаемости «Хэндли-Пейджей». Однако примерно в то же время, когда эскадры Харрингтона и Хорти громили друг друга в ласковых водах Персидского залива, Шееру вздумалось выдвинуть 3-ю эскадру Хох-Зее Флита (сплошь старые дредноуты) на поддержку базирующихся на Остенде субмарин.

Английская разведка данный демарш не проворонила, и в результате в пасмурном северном небе над раздвигающими свинцовые морские валы форштевнями германскими линкорами появилась целая стая «Хендли-Пейджей» с тяжелыми американскими бомбами на подвесках.

Маршалл лично принимал рапорты от пилотов и лично напутствовал экипажи вылетающих в ноябрьскую мглу бомбовозов. Хотя те и докладывали, что никакого гидродинамического удара не получается, или же он попросту не действует на осанисто построенные корпуса германских судов, но янки продолжал настаивать на своем.

В конце концов, одному из экипажей удалось угодить тысячефунтовой бомбой прямиком в корму концевого «Остфрислянда».

Эффект от взрыва, который, по прикидкам Маршала, должен был оказаться фатальным, едва-едва был замечен с воздуха. Огромная бомба просто-напросто отрикошетировала от 55-мм броневой палубы линкора и взорвалась в межпалубном пространстве, разгромив пару дюжин офицерских кают с их утварью и прочие несущественные для крупного корабля помещения. Конечно, начался пожар, конечно, осколками было убито или ранено больше трех десятков моряков. Хуже оказалось то, что силой взрыва кое-где повыбивало заклепки, а осколки хотя и пробили борт выше ватерлинии, но на высоком воду волны начинали через них заливать корпус линкора. «Остфрислянд» слегка осел на корму и стал отставать от своих «систершипов»; тем временем над ним появлялись все новые и новые звенья английских и американских бомбовозов.

Еще одна бомба ударилась о ствол орудия в носовой башне ГК и испещрила своими осколками палубу полубака; третья взорвалась у кормы и на время вывела из строя рулевое устройство линкора. Тем не менее, «Острфрисланд» благополучно дошел до Вильгельмсхафена, и его командир капитан цур зее Вильгельм фон Мелов даже заявлял, что попадание трех обычных крупнокалиберных снарядов нанесло бы его кораблю более тяжкие повреждения, чем взрывы этих суперразрушительных бомб. Тем не менее, «Остфрислянд» пришлось ставить на 9 месяцев в ремонт; Митчелл же, ни мало сумляшеся, объявил, что «германский броненосец абсолютно уничтожен и более не в состоянии выйти в море».

Эта история, незначительная сама по себе, послужила для англичан катализатором их гораздо более практичного плана.

Нечего и говорить, что сынов Туманного Альбиона уедало громогласно хвастовство американского полковника (после нападения на «Остфрислянд» Митчеллу присвоили звание генерала), и, чтобы хоть как-то поставить «младших сынов» на место, британцы форсировали свой план по воздушному нападению на Вильгельмсхафен.

План был не так чтобы очень мудрён – скорее рискован (позднее он был осуществлен в 1940 г. при атаке на итальянскую базу Таранто): ночной марш двух авианосцев («Фьюриес» и «Глориес») из Скапа-Флоу на исходные позиции под конвоем «флота линейных крейсеров», запуск в утренних сумерках (под Таранто англичане провели ночную атаку) торпедоносцев «Кукушка» — в тот самый час, когда спать хочется более всего, небо над Вильгельмхафеном огласилось рокотом моторов, угловатые бипланы шли в атаку над самой водой; другие вешали над гаванью осветительные бомбы. Прежде, чем немцы опомнились, англичане уже успели уйти в море – туда, куда их ждали авианосцы.

Итог оказался куда более впечатляющ, чем в случае с «Остфрисляндом»: «Вюртемберг» получил две торпеды, «Кайзер» — три, «Гинденбург» и «Байерн» по одной, были серьезно повреждены несколько легких крейсеров, один эсминец затонул, получив торпеду с «кукушки» в район машинного отделения. Но хуже для немцов было другое: враг стал непредсказуем и неуловим: германские зенитки все еще лупили в чисто небушко, а английские торпедоносцы, освободившись от своих стальных рыбин, уже садились на палубы своих мчащихся на север авианосцев. И никаких шансов перехватить их или угадать время и место следующего нападения не представлялось никакой возможности.

Вести об еще одной неприятности пришли с юга, из Африки. Как помнит наш читатель, по условиям Версальского мира (альтернативного, разумеется – прим. ред.), немцы, чтобы развязать себе руки в Ираке, благословили турок на «воссоздание империи Сулеймана Великолепного» в плане присвоения итальянских и французских колоний в Северной Африке. Причем если итальянский диктатор Маслолини брыкаться не стал и ради «сохранения лица» отделался пламенной речью по поводу того, что Италии колонии все равно не нужны, то французский буржуа Путэн был слегка озадачен. Как это отдавать свое, «нажитое непосильным трудом»? И кому? Каким-то туркам!

Конечно, в открытую противиться кайзеру, Гинденбургу и генштабу он не посмел, но солдаты российского экспедиционного корпуса, с 1916 г. воевавшие на Западном фронте (Франция к тому времени уже испытывала нехватку в людях, в России же матушке людской ресурс, как известно, неисчерпаем), были переправлены (от греха подальше – во время бурных 1917-1918гг. среди них прошло несколько выступлений с требованием отправки на Родину: кто хотел «делать революцию», кто, наоборот, подавлять ее) в Северную Африку и теперь бездельничали под присмотром «ветеранов Вердена» в устроенных для них лагерях, весьма напоминающих концентрационные. И вот, в одну прекрасную ночь, «ветераны» куда-то исчезли; и, наоборот, среди бойцов и офицеров появилось несколько весьма пронырливых господ, с невинном видом убеждающих русских, что их «путь на родину, в Велику Рюсь» лежит через восток, проще говоря, через Тунис, Триполи и т.д., и что единственное, что (или единственные, кто) им мешает, так это турки.

Услышав имя старинного неприятеля, потомки суворовских чудо-богатырей покидали наземь смехотворные французские каски, больше смахивающие на шлемы пожарников, достали из вещмешков родные бескозырки и заново перемотали портянки. В свою очередь, турки, увидев вместо смехотворных французских касок очень хорошо им знакомые бескозырки, не стали дожидаться, когда русские пойдут в штыки, и начали быстрехонько эвакуировать Тунис, Триполи и все остальное, вплоть до Суэца.

Гинденбург лично вызвал к себе Путэна; в ответ на суровый взор тевтона тот мог лишь пожать плечами: мол, «русские, что с них возьмешь? В конце концов, у турок есть своя армия – целых полтора миллиона! Пусть разбираются!»

В результате двух последних событий (нападения «кукушек» на Вильгельмсхафен и марша русских полков к Суэцу), британский флот вновь и торжествующе вошел в Средиземное море. Ни французы, ни итальянцы сопротивления не оказали. На Мальту была переброшена зенитная артиллерия, боеприпасы, свежие батальоны; две канадские дивизии с тяжелой артиллерией и танками присоединились к русскому экспедиционному корпусу. Начался второй раунд битвы за Суэцкий канал.

Третий сюрприз кайзеру, генеральному штабу и Гинденбургу лично преподнес никто иной, каких «агент влияния» в России Джугаев. Будучи человеком по-южному темпераментным, он никак не мог смириться с мыслью о том, что лавры победителя Добровольческой армии под Царицыным с его чела буквально сорвал безродный прапорщик Тухачев, нежданно-незванно явившийся в ставку немецких союзников и очаровавший их своим старорежимным умением рисовать на картах разноцветные кружочки и стрелочки. Мало того, он и сейчас продолжал бить колчаковцев уже за Уралом! Если так и дальше пойдет, то он, чего доброго, обретет влияние, станет новым бонапартом!

Тем более что этот выскочка скентовался с бывшим американским журналистом Троицким – известным говоруном, на риторическую болтливость которого повелся стареющий Левин и назначил его наркомом по военным и морским делам (говоря по-нонешнему — министром обороны). И они вдвоем начали строить армию по царскому образцу – то сеть с офицерами, дисциплиной, регулярным обучением… Если так и дальше пойдет…

Нового бонапарта у кормила власти вместо себя Джугаев не хотел. Так как его подельники из числа «экспроприаторов», промышлявшие в царские времена грабежом банков на Кавказе и имевшие вполне мафиозную, глубоко законспирированную структуру – практически готовую спецслужбу, после победы революции практически в полном составе влились в репрессивные органы молодой республики, то Джугаеву не составило большого труда склепать с их помощью дело против Тухачева, по которому он был объявлен американским шпионом, а Троицкий – американским резидентом. Обоих арестовали и расстреляли наутро после импровизированного суда. Заодно и всех тех командиров и комиссаров, которые с ними якшались. На всякий случай и для профилактики.

Так что когда совершенно внезапно из глубин Сибири началось неожиданно мощное наступление войск Капелева, в рядах обороняющихся не нашлось человека, который хотя бы примерно был равен тому по военному таланту и организаторским способностям. Началась спешная переброска германских дивизий, но те, что находились на территории России и Украины, уже успели дисквалифицироваться и распуститься; прибывающие из Германии и Франции эшелонами с рельс вступали в бой, но те железные полки, которые были непобедимы в тесноте Европы, здесь, в «скифской пустыне», оказались слишком разбросаны, разобщены, их коммуникации оказались слишком растянуты для того, чтобы они могли выдержать напор сотен танков под прикрытием тысяч самолетов.

На Дону опять восстали казаки, на Тамбовщине – колхозники.

Вовремя сообразивший, что к чему, Левин начал переговоры с председателем Учредительного собрания Черновым, заговорил о демократизации и о новой экономической политике. Тут же было организовано коалиционное правительство, которое возглавил гений из числа технических спецов, чуть было не расстрелянный за несколько месяцев до этого молодчиками Джугаева, Кржижановский. Самого Джугаева на очередном внеочередном съезде сняли с поста секретаря партии и отправили на незначительную и безобидную работу председателем колхоза в Оренбургскую губернию.

Хотя в битве под Серпуховым генерал Капелев был смертельно ранен, а Москву на период предстоящих выборов Учредительного собрания решено было сделать «демилитаризированной зоной», тем не менее, было назначены выборы в новое Учредительное собрание – так называемое, «беспартийное»; германские войска еще держались в нескольких крупных очагах сопротивления, но против них совершенно неожиданно обратила штыки и Красная армия; Левин в своей очередной речи заявил, что большевики «долго готовили освобождение России от иностранного гнета, и теперь час, наконец-то, настал». Фронт наступления катился на запад и уже охватывал Украину.

И в это время преемник Франца-Иосифа император Карл сделал очень ловкий ход. Почуяв, что если вал наступления Антанты докатится до его лоскутной монархии, то она развалится на счет три, он безо всякого смущения короновался королем Чехии Карелом IV, выдал рескрипт о преобразовании Австро-Венгрии в «триединую монархию» — Австро-Венгро-Славию, назначил в пику Сушону и Гиндендургу Хорти премьер-министром и… объявил войну Германии. А чего еще вы хотели бы ожидать от «кайзера унд кенига», ухитрившегося сохранить самую большую в растерзанной Европе армию и получившего колоссальный кредит от английских и американских банков на «восстановление разоренной войной экономики»?

Ход был беспроигрышный: Гинденбургу и генеральному штабу защищать территорию собственно фатерлянда было практически нечем: сорок дивизий вымирали от холеры в Ираке, усмиряли мятежи в Иране и Афганистане, блуждали в джунглях сказочной Индии. Тридцать было окружено в разного рода «котлах» на территории России и выбираться из этих котлов не спешили: солдаты братались с местными мужиками и женились на местных бабах, офицеры оценили вкус русской водки, красоту и нежность курсисток и гимназисток и природную доброту вдовушек, утративших своих благоверных под Перемышлем, в Августиновских лесах и Мазурских болотах и соскучившихся за годы большевистской власти по политесу и благородному обхождению. Еще восемь дивизий были прикованы к фортам на берегу Суэцкого канала, 17 несли оккупационную службу во Франции и обороняли побережье; семь соревновались с англо-американцами на тронхеймском фронте в Норвегии в забаве под названием «кто быстрее вымерзнет». Остальные застряли в Украине, обороняли суверенитет прибалтийских республик и готовились к фланговому удару по Антанте из Финляндии. Двухмиллионная австро-венгерско-славянская армия практически беспрепятственно хлынула через границу: настал час мести за Садову и прочие унижения Габсбургов от Гогенцоллернов.

В Берлин войска триединой монархии вступили как раз вовремя: на улицах стояли баррикады, «спартаковцы» вели бои с регулярными войсками и полицией. «Братец Вилли» заблаговременно свалил в Голландию и оттуда сдержанно поблагодарил своего «венценосного брата» за «восстановление порядка» на «священной германской земле» — он был бы не прочь заняться возрождением Священной римской империи германской нации, но и венценосному собрату это было ни к чему, и в Нормандии высадились англо-американцы – опять-таки под предлогом «спасения милой Франции».

В общем, в этой альтернативе история скакнула на четверть века вперед, сразу придя в Европе к итогам 1945 г.: возрожденная Франция, чудом спасшаяся от чудовищного нашествия и восставшая, подобно Фениксу из пепла, Россия, Германия, которой пришлось умерить свои амбиции, отказаться от планов мирового господства и ужаться в границах собственно германских земель, янки, проникшие всюду и везде со своими деньгами, «стандартами жизни» и т.д. Но при этом вместо довольно-таки усеченной Югославии – Триединая Австро-Венгро-Славия, в рамках которой перепуганный революциями Карл не забыл дать завоеванной Сербии автономию, право содержать собственную маленькую армию и вассального короля, в качестве которого, правда, он не замедлил короноваться сам…

По материалам сайта http://www.nevstol.ru